СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

БУНТ КИРГИЗСКОГО СУЛТАНА КЕНИСАРЫ КАСИМОВА

(1838-1847 гг.)

I ¹

Волнения в степи, предшествовавшие бунту Кенисары Касимова. — Главные мятежники: султан Каип Галиев, Джуламан, Исетай и другие. — Причины смут и участие в них Хивы. — Меры к водворению спокойствия в крае. — Султан Кенисара Касимов и начало бунта. ²

Петр Великий считал необходимым для утверждения нашего влияния и торговли в Средней Азии, а чрез нее в Индии, присоединение к России киргиз-кайсацких орд, которыя, по его мнению, были «ключем и вратами ко всем азиатским странам и землям», как о том свидетельствует Тевкелев ³ в одной из своих записок, в которой между прочим говорит: «В 1722 году, при его императорском величестве, блаженной и высокие славы достойной памяти государе [542] императоре Петре Великом, был я нижайший в персидском походе старшим переводчиком в секретных делах, и по возвращении из персидского похода его императорское величество государь император Петр Великий изволил иметь желание, для своего отечества Российской империи, полезное намерение в приведении издревле слышимых, и в тогдашнее время почти неизвестных киргиз-кайсацких орд в российское подданство, и оное свое монаршее особое меня нижайшего к тому употребить намерение имел, с тем, буде оная орда в точное подданство не пожелает, постараться мне, несмотря на великие издержки, хотя бы до миллиона, держать, — но токмо чтоб одним листом под протекциею Российской империи быть обязались; ибо как его императорское величество государь император Петр Великий в 1722 году, будучи в персидском походе, и в Астрахани через многих изволил уведомиться об оной орде, хотя-де оная киргиз-кайсацкая степной и легкомысленный народ, токмо-де всем азиатским странам и землям оная орда ключ и врата».

Но, по смерти Петра великого, виды и намерения его в этом отношении были забыты на некоторое время, а именно до 1730 года, когда Абдул-Хаир, хан меньшой киргизской орды, теснимый джунгарами, калмыками и башкирами, просил защиты России, отдаваясь в ее подданство. Переговоры по делу велись тем же Тевкелевым, автором вышеприведенной записки, и в 1732 году меньшая орда признала свою зависимость. Устройство нового края поручено было обер-секретарю сената, известному статистику Кирилову, а затем Татищеву и Неплюеву. Ревностными усилиями их, пространство между городами Омском и Уральском, в промежутке между которыми существовал, до 1730 года, один только пригородок Сакмарск (основанный в 1719 году сибирскими беглецами, и занятый с 1721 года, по распоряжению правительства, яицкими казаками), связалось вскоре населенное линиею по берегам рек Урала и Уя, отрезав башкирские земли от степной киргизской орды, с целью прекращения постоянной вражды и грабежей между киргизами и башкирами. Но хотя благоразумие правительства нашего достигло, со временем, окончательного примирения двух враждующих народностей, то-есть содействовало к прекращению вражды башкир с кайсаками, тем не менее в орде последних смуты и усобицы, в силу известных условий, продолжались до известных времен, и следует заметить, что русские поселения всегда или, по крайней мере, очень [543] часто несли в этих смутах печальную долю «похмелья в чужом пиру»....

Главною виновницею киргиз-кайсацких смут искони была Хива. Ханство это еще со времен неудачного и несчастного похода (в 1717 г.) в его пределы Бековича-Черкаского, при Петре I, питает вражду к России, стараясь постоянно возбуждать против нея орды киргизов, даже и после признания последними русского подданства. Все виновники беспорядков в степи, преследуемые отрядами наших войск, всегда находили себе безопасное убежище и радушный прием в Хиве. Правда, за такое покровительство мятежникам, хивинский владыка посылал своих агентов для сбора с киргизов в свою пользу податей, обогащаясь таким образом на счет России.

Присвоивая себе власть над кочующими близ хивинских пределов подвластными нам киргизами, каракалпаками и туркменами ⁴, хивинцы силою и грабежем вынуждали у них подати (закет), а эмиссары Хивы, проникая в киргизскую степь с торговыми караванами, и под видом мулл возбуждали религиозный фанатизм и ненависть между родами, подучали их не только на грабеж караванов, но и к нападениям на линию и на наших рыбопромышленников, для захвата пленников и продажи их на хивинском рынке в тяжкое рабство. Наше правительство отвечало вначале полным презрением на задирания хивинцев, и даже старалось, в видах торговых выгод, поддерживать дружественные отношения наши с Хивой, — но всякому терпению бывают границы!...

В 1839 году, с высочайшего соизволения, оренбургский военный губернатор, впоследствии граф В. А. Перовский, предпринял поход в Хиву. Экспедиция эта не удалась, но будучи крутым поворотом в нашей политике с Хивою, имела все-таки свои благия последствия, заставив враждебное нам ханство, если не совсем отказаться от подстрекательств к мятежам наших кочевников, то все же значительно умерить дерзость своего вмешательства в наши отношения к киргизам.

Впрочем, и после хивинского похода Хива и другия среднеазиатские владения не переставали служить убежищем для наших степных разбойников и гнездом мятежных скопищ.

Кроме этой главной причины смут, были и другия, частные: между киргизами издавна находились во вражде роды: [544] Джегалбай, Кипчак, Япас или Джапас и Дюрт-кара; в среде их почти всегда происходили схватки и угон скота (баранта). К этому семейному раздору присоединялись, как сказано выше, волнения, возбуждаемые в степи хивинцами. Затем, к причинам смут следует отнести: отмежевание в 1835 году, для казачьих поселений, «новой оренбургской линии» земель, из числа принадлежащих киргизам и произведенный в 1836 г., в виде опыта, сбор с киргизов подати в размере 1 р. 50 к. с кибитки. Все это вызывало неудовольствия со стороны наших кочевников. Наконец, находились удальцы, пользовавшиеся этими неурядицами, набиравшие шайки, с которыми, под шумок, производили разные беспорядки, нападали на аулы мирных киргизов, пограничные со степью русские поселения, грабили караваны и проезжающих; захватывали последних, обращали их в невольников и сбывали их, легко и выгодно, как замечено выше, на хивинских рынках.

Поощряемые выгодными ценами (гласят записки того времени, сохранившияся в архиве генерального штаба оренбург. воен. округа), киргизы похищали русских людей даже на линии и сбывали их в соседственные области Средней Азии, преимущественно же в Хиву, где (по имевшимся тогда сведениям) находилось более 2 000 русских в неволе. В давния времена захватывали людей из внутренних селений, даже на реке Волге и за Волгою, но потом на линии, а в 30-х годах почти исключительно захватывались киргизами и туркменцами рыболовы на Каспийском море в весьма значительном числе, именно: до 200 человек ежегодно. Пленники русские продавались в Хиве на базарах, и не только знатнейшие хивинские сановники принимали участие в этом торге, но и торговцы хивинские, посещавшие ежегодно Россию, по большей части покупали тоже наших пленных, да сверх того, проникая между киргизами, по делам торговым, всячески поощряли их к захвату пленных, закупая их вперед и оставляя задатки. Пограничная оренбургская коммиссия хотя и располагала известною суммою, в 3 тысячи руб., для выкупа русских невольников, но выкупать удавалось самое ограниченное число, потому что в Хиве смертная казнь ожидала каждого, согласившегося продать раба своего для возвращения в отечество.

Разумеется, оренбургские военные губернаторы не могли оставаться безучастными зрителями происходившего; ими делались различные распоряжения, клонившияся к уничтожению мятежных скопищ, водворению возможного в степи порядка, к [545] возстановлению правильного и безопасного сообщения торговых караванов с Оренбургом.

Здесь следует заметить кстати, что беспорядки и грабежи совершались не только в степи, но и на Каспийском море. Поэтому, чтобы упрочить наше влияние на прикаспийских кочевников и тем уменьшить морские разбои, еще в 1834 году, основано было, при заливе Кутлуке, укрепление Ново-Александровское, а для ограждения остальной границы империи от вторжения грабительских киргизских шаек, решились-было на громадное сооружение: думали провести, на подобие китайской стены, на сотни верст, непрерывный вал со рвом, вдоль всей границы, не имеющей естественного прикрытия. Работы эти предполагалось произвести (нарядом от Башкирского войска) и окончить в течении 6-ти лет, а на издержки отпущено было 250 000 руб. В 1836 году, уже часть этого вала была готова, на протяжении 18 верст, 162 саж.; он начинался в 45 верстах на север от крепости Орской и имел 6 футов высоты и ров такой же глубокий. Но беспорядки продолжались и после этого китайского сооружения, или мероприятия. Так, в 1836 году, киргизы оренбургские разграбили киргизов сибирского ведомства, разбили бухарский караван, шедший из Троицка на 150 верблюдах, ограбили двух наших купцов, продолжали угонять с линии скот и увозить пленных; а близ укрепления Ново-Александровского, по наущению Хивы, адаевцы (киргизы адаевского рода), угнали 26 000 баранов, принадлежащих русским купцам, разграбили на 15 000 руб. товаров, отправленных из укрепления Ново-Александровского в Гурьев-городок сухим путем, и даже угрожали самому укреплению. Между тем, морские хищники овладели на Каспийском море казенным ботом, при чем пленили лейтенанта Гусева и 5 человек команды, а также захватили два казачьи судна, плывшие из Астрахани в Гурьев.

Решено было немедленно наказать киргизов силою оружия и тем до времени поддержать хотя некоторый порядок в степи. С этою целью было совершено несколько поисков за хищниками как на море, так и в степи. Так, в 1836 году, для наказания морских разбойников на Каспийском море, — снаряжен был отряд уральских казаков на двух-палубных (кусовых) и двух гребных судах; отряд крейсировал 3½ месяца, но хищники успели от него укрыться.

Чтобы показать, с какими трудностями и опасностями сопряжены бывали походы наших отрядов против хищников, [546] по мало известным и пустынным степным пространствам, заимствуем разсказ г. Голосова, о походе на Базучи (1836-1837 годов), помещенный им в примечании в статье: «Поход в Хиву в 1839 году», и некоторые подробности о других поисках в степи, производимых нашими войсками в тоже время. «Против киргизского рода адаевцев, — разсказывает г. Голосов, — у которых преимущественно находили убежище морские разбойники и хивинские эмиссары, отправлен был зимою конный отряд уральских казаков, под начальством полковника Мансурова. Отряд состоял: из 1-го штаб-офицера, 10-ти обер-офицеров, 9-ти урядников и 530 казаков; кроме того к нему были прикомандированы подполковник Данилевский и адьютант военного губернатора Челяев. Отряд выступил 20 октября из Гурьева и направился морем по льду, на санях, к укреплению Ново-Александровскому; 24-го декабря благополучно достиг Прорвинского поста (служившего связью укреп. Ново-Александровского с Уральскою линиею), т. е. в четверо суток совершил слишком 200 вер. трудного пути, часто встречая шиханы (или грядами пролегающие взломы льда) до того крутые, что лошади не могли на них всходить без помощи людей. Местами лед проваливался; воду для питья и варки пищи приходилось добывать из льда и снегу. На пути от Прорвинских островов до Ново-Александровского укрепления, где запасено было потребное для отряда продовольствие и фураж, сильные ветры взломали лед по всем направлениям, и 1½ сотни отряда мгновенно оторваны и унесены льдом в открытое море. Не потеряв присутствия духа, казаки устроили из обломков льда мост (связывая льдины арканами с помощию втыкаемых в льдины пик) до берегового стоячего льда и таким образом достигли берега, потеряв всего только две лошади. Перегрузив часть взятого с собой продовольствия на поставленных мирными киргизами верблюдов, отряд, 2-го января 1837 года, прибыл в укрепление Ново-Александровское и на другой же день выступил вновь, разделившись на две партии, вниз по заливу Кайнаду, перешедши который, одна часть отряда двинулась налегке вперед, а другая часть, спешившись, навьючила своих лошадей продовольствием и следовала за первою, малыми переходами.

7-го января легкий отряд настиг аулы поколения джименей, промышлявших морским разбоем, и неожиданное появление русских увенчалось полным успехом: отряд разсеял составлявшееся скопище киргизских наездников и отбил 350 верблюдов, на коих тотчас навьючены были [547] запасы отряда, который вновь разделился. Подполковник Данилевский пошел к западу на полуостров Базучи, а полковник Мансуров на юг и юго-запад Мангишлака и сверх того, небольшие разъезды разосланы были по всем направлениям для отыскания хищников, которые везде были разсееваемы и захватываемы в плен, причем разбойники изобличены найденными у них в аулах матроскими куртками, офицерскими вещами, морскими картами и т. п. предметами, с разграбленного казенного бота. Подполковник Данилевский сжег найденные им по берегу моря разбойничьи суда, а адьютант Челяев с отдельною партиею, далеко на юг, преследовал хищников.

24 января, отряд возвратился благополучно в укрепление Ново-Александровское и привел с собою 53 человека пленных; скота было отбито столько, что продажею оного покрыты все издержки экспедиции. Таким образом, отряд этот в течении 20-ти дней совершил до 1 200 верст зимою, когда морозы были не менее 15, а не редко доходили и до 25 градусов реомюра, при чем умерло 2 человека и несколько казаков легко ранены в сшибках; но убитых вовсе не было. Палые лошади казачьи все были заменены отбитыми у неприятеля.

Затем разослано адаевцам и союзникам их в деле грабежей, туркменцам, объявление, что за каждый будущий разбой последует подобное же наказание ⁵».

В этом же году были произведены три поиска в степи, первый — до песков Барсуки, вторый — на реке Хобде и третий на песках Тайсуйган. Первый из этих поисков был вызвав слухом о появлении хивинских эмиссаров в наших степях, для возбуждения киргизов в неповиновению и грабежам; и действительно, по наущению хивинцов киргизы, близь реки Иргиза, разбили караван одного оренбургского купца и двух его прикащиков захватили в неволю. Для наказания виновных был выслан отряд, под командою генерал-майора Дренякина, состоявший из 1 000 человек охотников, вызванных из ближайших в линии башкирских кантонов; при отряде находилось: 31 чиновник и 40 башкирских урядников; кроме того придано отряду 2 орудия и 30 человек пехотинцев, посаженных на лошадей. 4-го июня отряд этот выступил через Хабарную за Урал.

С появлением наших войск в степи прикащики были тотчас же отпущены на свободу и часть товаров [548] возвращена. Отряд преследовал хищников за 500 верст от линии до реки Эмбы; здесь аулы хищников были окружены, схвачены важнейшие из виновников и взять скот, для покрытия продажею его издержек экспедиции. Другая часть хищников укрылась в песках Барсуки, где преследование становилось крайне затруднительным, почему отряд, через 20 дней, возвратился на линию, потеряв всего одного башкира.

Одновременно с предъидущею экспедициею, отправлен был, через крепость Илецкую-Защиту, другой двух-сотенный отряд казаков, под начальством подполковника Подурова, и реку Хобду, где появились хивинские сборщики податей, обиравшие подвластных нам киргизов; но один слух о появлении этого отряда заставил хивинцев удалиться.

Далее произведены были, в том же 1836 году, поиски на песках Тайсуйган, когда было получено известие, что часть адаевцев отправив имущество в пески Тайсуйган, против крепости Кулганской, на нижнеуральской линии — вздумали налегке действовать против укрепления Ново-Александровского; но только часть хищников была там настигнута нашим отрядом, отбившим много скота. При этом убит 1 казак и несколько лошадей; киргизы потеряли убитыми до 15-ти человек. Сверх того, у Гурьева-городка тогда же было захвачено 6 человек разбойников, известных издавна и поименно.

Все захваченные грабители предавались немедленно военному суду.

До сих пор мы говорили о волнениях, происходивших в глуби и на окраинах нашей степи; теперь же должны сказать, что даже и во внутренней (Букеевой) орде, окруженной со всех сторон нашими поселениями, не обходилось без волнений и беспорядков; здесь возмутитель Тайманов, по разным неудовольствиям на хана этой орды, собрал до 3 000 грабителей; но высланный под начальством подполковника Геке отряд из 600 человек казаков, разсеял возмутителей, причем убито до 60 киргизов, а сам Тайманов успел бежать за реку Урал.

Главнейшими предводителями мятежных шаек в степи можно назвать: из киргизов внутренней орды, Исетая, бежавшего за Урал в 1837 году, и соединившегося с давнишним беглецом той же орды султаном Каип Галиевым, и Джуламана, — удалившегося еще со времен занятия нами Илецкой линии в 1820 году, и с тех пор не перестававшего питать злобу к русским. Все они скрывались в Хиве, пользуясь ее покровительством, а Каип и Исетай, в особенности, [549] находили постоянную опору в хивинцах. Каип разбойничал еще в 1832 году у самой линии, но потом скрылся, а появившись вновь в 1835 г. в нашей степи, кочевал мирно, желая как бы загладить свою вину. Но вскоре он был вызван в Хиву, породнился там с ханом, выдав за него свою дочь и принял название хана западных (от Хивы) киргизов (подобно тому, Менембай — еще прежде принял звание хана восточных от Хивы киргизов), а в 1838 году, согласившись с прочими беглецами, появился уже с шайками киргизов и туркменов для сбора с наших кайсаков податей. Скопище его увеличилось вскоре до 3 000 и он направился к рекам Илеку, Хобде, Ори, в верховьям Тобола, приближаясь к нашей линии.

Для защиты мирных киргизов и прикрытия кордонной линии, в июне 1838 года, высланы были в степь три отряда: 1) из 500 башкир, 50 пехотных стрелков, посаженных, верхом, при 2-х легких орудиях, под начальством подполковника Подурова; 2) из 450 оренбургских и уральских казаков, 50 стрелков при 2-х орудиях, вод командою подполковника Геке; 3) из 700 казаков оренбургского башкирского войска при 5-ти орудиях, под предводительством полковника Мансурова. Назначение первого из этих отрядов состояло только в том, чтобы прикрывать среднюю часть линии и ближайших к ней киргизов; почему отряд этот и оставался все время позади других, выдвинутых еще далее в глубь степи, правее и левее первого. Второй отряд соединился против Уральской линии с султаном-правителем западной части орды, против которой и отправился с шайкою Исетай, и неожиданно напав на хищников, разбил их на голову, при чем был убит сам Исетай, а с нашей стороны ранено 7 человек. Третий отряд, соединившись с султаном-правителем средней части орды, направился на восток в верховьям реки Иргиза, где тоже удачно окружил аулы волновавшегося рода Дюрт Кара, захватил поименно известных вам зачинщиков и отогнал множество скота, для удовлетворения ограбленных возмутителями киргизов и покрытия издержек поиска. При этом убито до 80-ти киргизов, а с нашей стороны ранено 2 казака.

Затем уже в августе, полковник Геке с отрядом командирован был для преследования отступившего на юго-восток Джуламана; но скопище его налегке бежало в безкормные места, оставляя позади себя палы, так что отряд наш не в состоянии был следовать далее реки Эмбы, и [550] возвратился на линию. Главный руководитель мятежников, Каип Галиев, вследствие понесенных бунтовщиками неудач, бежал в Хиву; но, прежде, чем он успел сойти со сцены, в рядах возмутителей появляются новые предводители мятежников, — султаны сибирского ведомства, — Касим и Кенисара, отец с сыном, и как бунт последнего составляет предмет нашего изследования, то мы считаем себя обязанными сказать о Кенисаре несколько слов.

Султан Кенисара Касимов происходил от предков султана Аблая. Это был человек решительный, энергичный; воспитанный в правилах наследственной мести, он был жесток с побежденным врагом, до изуверства; участие с раннего детства в набегах и барантах образовало из него отличного наездника; а бегство, в случаях неудачи, в безкормные места степи, завалило его дух во всевозможных лишениях, и сделало его выносливым не хуже верблюда. Стремительный в своих набегах, подобно всесокрушающему степному урагану, он не останавливался ни перед какими препятствиями. Напротив, всякая преграда, казалось, только раздражала его непреклонную волю и делала его еще стремительнее и дерзче в своих предприятиях, до тех пор, пока наконец не сокрушились перед его энергией все препоны на пути к достижению желаемой цели.

Все эти качества высоко чтились в Кенисаре нашими кочевниками и сердца его соучастников бились безграничною, до самоотвержения, преданностью в своему предводителю; в нем было что-то невольно привлекавшее его соплеменников, и число его приверженцев возрастало с каждым днем, словом, Кенисара умел быть достойным повелителем своих дружин. Духу, которым были одушевлены его шайки, позавидовал бы любой полководец европейских войск, таков был Кенисара! Да, человек этот, вообще говоря, был личностию выдающеюся и нет сомнения, что при других условиях воспитания из него вышел бы недюжинный государственный деятель.

Когда же беспорядки, произведенные Кенисарою, вызвали против него решительные меры со стороны сибирской администрации, которая, для усмирения его скопища, выслала отряды, то Кенисара отложился от России и сделался явным мятежником, в скорости удалившись в Оренбургскую степь, к берегам реки Тургая.

Тогда генерал-губернатор Западной Сибири просил содействия оренбургских войск против Кенисары с Касимом отступивших, после бегства Галиева в Хиву, к Ташкенту. [551]

Зимою 1838 года получено было известие, что сибирского ведомства султаны Аблаевы, родственники и единоплеменники Кенисары, зимуют на реке Тургае и что туда же собираются прибыть Касим и Кенисара, чтобы сообща произвести грабежи и набег на линию. Для предупреждения такого покушения раннею весною (в марте 1839 года) отряжен был под начальством войскового старшины Лебедева, отряд из 1900 человек казаков и башкир и сотни мирных киргизов (кипчакского и киренского родов), при 2-х легких орудиях.

Отряд застал Аблаева со всеми аулами его еще на зимовке, и захватил в плен самого Аблаева и 13 других киргизов, причем убито до 50 неприятелей и угнано множество скота. Однако дальнейшее преследование хищников оказалось невозможным по случаю наступившей весны и разлива рек. На возвратном пути в линии, после сильных дождей, начались снова сильные морозы и вьюги, от чего отряд значительно потерпел, особенно лошади, которых пало до 600. Между тем Кенисара, выждав возвращения отряда Лебедева на линию, снова появился на реке Тургае со скопищем в 3 000 чел. и разграбил киргизов восточной части орды, а остальные его шайки в тоже время, нападая на линию, увели в плен 8 чел. русских, кроме тех рыбопромышленников наших, которые захвачены были на реке Тоболе. В том же году зимою у отряда, заготовлявшего сено на р. Эмбе, для предстоявшей экспедиции в Хиву, угнано было подкравшимися ночью ворами 300 башкирских лошадей и позже отогнано подобным же образом 180 волов и захвачен маркитантский прикащик.

Таково было начало бунта Кенисары, наделавшего в последствии так много хлопот оренбургской администрации, особенно когда к волнениям в степи присоединяются почти беспрерывные беспорядки внутри края, о которых будет сказано в своем месте.

II

Волнения начала сороковых годов. — Политика Кенисары. — Прокламации степных мятежников; стремление их и Кенесары отделить степь от России и признать свою зависимость от Хивы. — Переписка султана Кенисары Касимова с Оренбургом.

С 1840 года волнения в степях Оренбургского ведомства, с появлением в них Кенисары и отца его султана Касима Аблаева, принимают более определенный, тревожный и хронический характер. Оренбургская администрация очень хорошо понимала, что ей доводится иметь дело с недюжинным [552] человеком, и потому она с лихорадочною деятельностью следит шаг за шегом за Кенисарою, стараясь предугадывать, и по возможности предупреждать, его намерения. Между главным начальником края, пограничной коммиссией, управлявшей киргизами, и дистаночными линейными начальниками идет беглая, секретная переписка, заключающаяся в сообщения сведений о положении дел в степи; комендантам крепостей и дистаночным начальникам предписывается принять заблаговременно меры предосторожности, на случай нападения со стороны мятежников и как бы в ответ на эти предписания, получаются в Оренбурге нерадостные вести о разбойничьих набегах, производимых, в разных пунктах степи и линии, сообщниками Кенисары. Хитрый и умный политик, султан Кенисара поступает с оренбургской администрацией сообразно обстоятельствам: то наводит ужас и страх по обе линии наших поселений и на аулы мирных киргизов, — когда пользуется покровительством Хивы; то как будто смиряется, и желает прощения, когда лишается поддержки в хивинском хане или когда число его приверженцев по какому либо случаю уменьшается значительно. Так, в 1840 году погибель главного сподвижника и отца Кенисары, султана Касима Аблаева, — заставила мятежника бежать в Хиву, и на некоторое время степь успокоилась. Известие это тем радостнее было для Оренбурга, что Касим был опытный и влиятельный мятежник, а следовательно не безопасный агитатор в Оренбургской степи.

Сведение об этом событии было получено посредством письма троицкого купца Сафаргали-Искакова, на имя бия Быгажи Янбурчина, в котором он следующим образом описывает подробности погибели султана Касима Аблаева, с его семейством и шайкою приверженцев. Султан Аблаев (отец Кенисары) просил у ташкентского бека пороху, свинцу и 100 ружей для сопротивления русским отрядам, высланным против него. Ташкентский бек, вероятно по старым счетам, питая вражду к Касиму, решился воспользоваться удобным случаем для истребления своего врага посредством хитрости. Он с живейшею готовностью выслал к нему на одном верблюде пороху, на другом свинцу, 3 орудия и 200 халатов, с 600 человеками своих приверженцев, написав поименно, кому и что следует раздать; но вслед за мнимым вспомогательным отрядом, бек тайно послал 6 000 человек, которым было поручено внезапным нападением уничтожить шайку Аблаева. Последний, ничего не подозревая, принял подарки и собравши своих джигитов приступил в дележу. В это [553] время посланные ташкентским беком 6 000 человек, внезапно напали на аулы Аблаева, истребили его шайку, убили жен и детей, и только один Кенисара, благодаря тому обстоятельству, что он кочевал отдельно от аулов отца, — успев получить сведение о нападении ташкентцев, — бежал в Хиву.

После погибели султана Касима Аблаева, степь по-видимому успокоилась. Стечением обстоятельств, сын его Кенисара был поставлен в такое положение, что по неволе должен был желать мира с русскими. Иначе, по выходе из Хивы, ему одновременно угрожали бы ташкентский бек с одной стороны и русские отряды, — с другой. Да и хивинский хан, после похода генерала Перовского в Хиву, стал бояться России, и, опасаясь навлечь на себя новое неудовольствие русских, почти отказывал Кенисаре в убежище, замаскировывая свою трусость дружественными отношениями с русскому царю, но в то же время хану не хотелось потерять в Кенисаре союзника; отсюда ясно, что хивинский хан хитрил перед нашим правительством и, явно уверяя в своей дружбе в русскому царю, он вместе с тем не переставал тайно возбуждать кайсаков против России, и желал присоединения киргизских орд к Хиве (как-то увидим мы ниже), действуя на ордынцев через Кенисару и его предшественников. Наконец Кенисару озабочивала мысль выручить некоторых своих родственников, схваченных русским отрядом, под начальством войскового старшины Лебедева в 1839 году, на реке Тургае. Выручить же их силою оружия не представлялось возможности, потому что они были отправлены к генерал-губернатору Западной Сибири. Приходилось хитрить и надеть личину смирения. Кенисара так и поступил. Не видя существенной поддержки в хивинском хане, он старался, посредством распускаемых мирными киргизами слухов, внушить оренбургской администрации мысль, что хищничество ему надоело и что он вознамерился стать в ряды мирных ордынцев и кочевать спокойно. А для того, чтобы слухи подтвердились фактами, он решился некоторым из ограбленных им аулов возвратить награбленное.

Так войсковой старшина Лебедев доносил начальнику штаба отдельного оренбургского корпуса, от 2-го февраля 1841 года, что по полученным им от поручика Язы-Янова сведениям, ограбленное прошлым летом имущество аула алчинского бия Ажмамбета (около 30 кибиток), партиею мятежников, под начальством племянника Кенисары, Соржанова сына, в октябре прошлого (1840) года, по приказанию [555] Кенисары возвращено обратно владельцам. Случилось же это, писал Лебедев, в то время, когда Кенисара кочевал близ киргизов Чумикеевского, Дюрткаринского и Чиклинского родов, которые, будто бы, первоначально принять его к себе не хотели и потому он посылал сына своего в хивинскому хану, испросить дозволения прикочевать к подведомственным Хиве ордынцам; но хивинский владелец отозвался тем, что он с Россиею в примирении, и потому не иначе может дозволить ему приблизиться в свои владения, как с обещанием не производить возмущений противу России. Между тем, и киргизы упомянутых выше трех родов, опасаясь, чтобы Касимов, присоединясь в хивинцам, не произвел новых беспокойств, и чтобы им, находящимся между Хивою и Россиею, за отказ Кенисаре, не потерпеть разорения от хищнического скопища Кенисары, решили с общего совета послать в нему уведомление о желании их, чтобы султан кочевал с ними, только на тех же условиях, какие были предложены ему хивинцами, т. е., чтобы он обещался кочевать мирно и оставил хищничество. Вскоре затем (говорится далее в рапорте), означенных родов киргизы приметили в Касимове какое-то расположение, будто бы, к спокойствию, убеждаясь в этом тем, что с его совета возвращен аргынцам угнанный нумикеевцами и дюртваринцами скот: 450 лошадей, 400 баранов и 30 коров. Подобным же образом получили свое имущество обратно и другие, ограбленные его соумышленниками ордынцы. Сверх того, по приглашению Кенисары ездил к нему Аргынского рода бий Анак Алтаев, как говорили слухаи, для совещания с Кенисарою об изыскании, будто бы, средств к испрошению ему амнистии, получить которую Кенисара надеялся чрез бия Алтаева, лично известного председателю пограничной коммисии генерал-майору Генсу и самому Лебедеву, сообщавшему эти вести.

Кроме того, поручик Язы-Янов доставил к войсковому старшине Лебедеву письмо от брата Кенисары, Кузука Касимова, писанное, как уверял Язы-Янов, при нем под диктовку самого Кенисары.

В письме этом, Кузук уверяет клятвенно о готовности, как своей, так и брата его, покончить раз навсегда с барантою ⁶, если только на них будет распространено [555] высочайшее прощение, дарованное Государем прежде бунтовавшим ордынским племенам ⁷.

Войсковой старшина Лебедев, как видно из его донесения, верил в искренность раскаяния Кенисары, несмотря на то, что недоверчивый Джантюрин, один из киргизских султанов, убеждал его не верить словам вероломного мятежника.

Ахмет Джантюрин в своем сообщении в Лебедеву говорит: «хотя Кенисара и сдружился с ныне мирно-кочующими племенами киргизов Чумикеевского, Дюрт-Каринского и Чиклинского родов, которые по его убеждениям и советам не только оставили баранту, но даже возвратили прежде угнанный ими скот у разных владельцев», но Джантюрин видит в этом одну лишь хитрость Кенисары, — «желающего замаскировать свои истинные намерения относительно упомянутых 3-х родов».

По его убеждению, Кенисара желал только выиграть время, в продолжении которого он надеялся привлечь на свою сторону легкомысленных ордынцев, а потом, сразу увеличив свое скопище тремя, значительными по численности, родами, начать снова мятеж.

Впрочем, Лебедев, в донесении своем, старался убедить оренбургского военного губернатора в истине раскаяния Кенисары и советовал ему не придавать особенного значения скептическим опасениям султана Джантюрина.

Между тем, за несколько месяцев до ходатайства Лебедева о распространении амнистии на Кенисару и его сообщников, в Оренбурге было получено отношение управлявшего Омской областию киргизов, возбудившее новые опасения насчет замыслов опасного мятежника.

В отношении этом говорилось, что не вошедшие в состав внешних округов, кочующие сопредельно с Аман-Карагайским округом, киргизы Джюгаричекты-азгиловской волости, преданные Кенисаре Касимову, провезли неизвестно куда, на 650 верблюдах, до 2 000 пуд. муки ⁸, и что, как слышно, вскоре еще должны следовать подобные транспорты. Такой значительный запас провианта внушил управлявшему Омской областью мысль, что муку эту везут в Кенисаре или его сообщникам. В предупреждение чего, управляющий просил [556] оренбургское начальство принять меры в пресечению, на будущее время возможности доставки провианта в аулы мятежных ордынцев.

Таким образом, представление Лебедева о готовности султана Кенисары сделаться мирным кочевником, шло в разрез с предостережениями западно-сибирской администрации, которая, в этом случае, была солидарна с мнением султана Джантюрина. Генерал-губернатор западной Сибири, в письмах к Перовскому, советовал ему не верить на слово Кенисаре, который, «бунтуя в степях сибирского ведомства, зарекомендовал себя крайне вероломным человеком».

Все эти разноречивые сведения, получаемые с разных сторон оренбургской администрацией, не только не разъяснили ей дела, но скорее ставили ее в тупик. Впрочем, в Оренбурге, в большинстве случаев, старались действовать на степных мятежников силою убеждения, но не силою оружия, к которому прибегали лишь в крайних случаях. Вот почему, когда султаны Касимовы обратились с просьбою к председателю пограничной коммиссии, в которой высказали жалобу на притеснения их сибирским начальством, им отчасти поверили.

В этой жалобе Касимовы объясняли, что сибирская администрация, будто бы исключительно по одним наветам султана Ямантая Букеева, личного врага рода Касимовых, выслал противу последних, как бы противу мятежников, экспедиционные отряды; что команды эти неоднократно появлялись в степи и разоряя аулы Касимовых, их родственников и приверженцев, заставили Касимовых откочевать в степи оренбургского ведомства, где они надеялись найти справедливость.

В особенности жаловался Кенисара на какого-то «Тиньтяк-майора» ⁹, разграбившего, здорово-живешь, — четыре рода кайсаков и вырезавшего при этом до 250 человек. Таких набегов русских отрядов с 1825 по 1840 год, Кенисара насчитывает до 15-ти, при этом указывает не только год месяц и число, в которое сделано было нападение, но и называет урочище, при котором кочевал разгромленный русский аул ¹⁰.

Свои жалобы заключает он так: «все сие происходило по жалобам султана Ямантая Букеева. Теперь да будет [557] известно в. пр-тву, какую злобу питали к нам сибиряки и как на были безвинно гонимы ими, и, потерпев такие неприятности, принуждены были спасти самих себя бегством. Чрез сие еще более вооружили мы против себя сибиряков, (разумея сибирское начальство), которые полагали, что мы не хотели будто повиноваться им».

Далее Кенисара говорит уже прямо от своего лица: «я не приглашал к себе никаких родов. Сибиряки, выезжая беспрестанно в степь, грабили и убивали людей, как своего ведомства, так и степных киргизов (оренбургских). От того-же, что так часто выходили в степь войска и пошли толки, что я, Кенисара Касимов, вооружился против сибирской линии. Наконец, не найдя в Сибири никакого правосудия, прикочевал я к оренбургской линии, единственно для того, чтобы искать себе у Великого Государя покровительства, приюта, убежища и довести до сведения оренбургского начальства о всех претерпенных мною бедствиях. Я не утаиваю то, что при разграблении Алтыбашева отделения бия Балгудяги Ямгурчина я был: это было мое мщение ему за его дела!». ¹¹ Подписано так: «султаны Кенисара и Кучак Касимовы печати приложили».

Бывший председатель пограничной коммиссии, как видно, был убежден доводами Кенисары в справедливости его жалобы и потому сдал его рапорт в коммиссию, положив на нем следующую довольно характерную резолюцию:

Превождая при сем рапорт С. Кенисары Касимова, которым он жалуется на притеснения, грабежи и убийства, претерпенные приверженцами его от сибирского начальства, — писал генерал Генс, — прошу предписать секретарю кол. сов. Ларионову узнать, не в пределах ли наших произведены эти неистовства, и не пострадали ли при том киргизы ведомства нашего. Не худо бы, еслиб г. Ларионов пояснил имена начальников и все то, что в донесении Кенисары неясно и недостаточно.

Согласно этой резолюции дана была секретарю пограничной коммиссии Ларионову командировка, с целью разведать на месте, насколько истинны были жалобы мятежного султана Кенисары, на несправедливость в нему и его приверженцам сибирского начальства?...

Такая уступка оренбургской администрации в отношении Кенисары, с одной стороны, объясняется вечными препирательствами сибирского начальства с оренбургским, о правах на [558] некоторые киргизские племена, препирательствами, возникавшими в продолжении многих лет вследствие неимения определенных границ между племенами киргизов сибирского и оренбургского ведомств; — и с другой, желанием, посредством внимания оказанного Кенисаре, привлечь его на сторону России. Такое желание оренбургской администрации было тем естественнее, что она имела дело не с простым мятежником, ограничивающимся барантою, а с энергичным и умным агитатором, желавшим отделения киргизских степей от России и присоединения кайсацкого народа к единоверной ему Хиве.

Правда, что мысль отделения кайсацких орд от России и соединение их с Хивою, — уже не в первый раз преследовалась представителями степных мятежей: еще султан Гани и мятежник Исетай Тайманов стремились к этой цели; но никто из них не преследовал эту мысль так настойчиво, как султан Кенисара Касимов. Будучи патриотом, в полном смысле этого слова, Кенисара, — желавший вечной свободы своего народа, — очень хорошо понимал, что рано или поздно, но, русское правительство обратит серьезное внимание на подвластных ему ордынцев, и захочет приучить их в оседлости и подчинит более строгому контролю и порядку ¹². Такой строй жизни не мог нравится людям, привыкшим в бродяжничеству, своеволию, набегам, баранте и обладавшим другими качествами вполне диких неразвитых народов. Кенисара, как равно и другие киргизы привыкли считать всю степь своим общим достоянием, а в недалеком будущем им грозило разделение степи на уезды. Даже и в то время русская администрация указывала местность: где и какой род должен был кочевать. Такое вмешательство русского начальства, конечно, не правилось кочевникам, и они всячески старались отделаться от него.

Взоры их в этом случае всегда обращались к единоверной им Хиве, ханы которой обещали ордынцам сохранять ненарушимо вольность киргизского народа, если кайсаки, — отложась от России, — признают над собою власть хивинских владык. Поэтому и султан Кенисара видел спасение кайсацкой вольности лишь в соединении киргизских орд с Хивою. Он был уверен, что приняв звание хана кайсацких орд от хивинского владельца, он будет лишь его вассалом; платя Хиве незначительную дань (зякет) и помогая [559] войсками в случаях войны, Кенисара надеялся играть, во всем остальном, род самостоятельного властителя.

Такая идея решительно могла осуществиться, еслиб удалось соединить киргизов с Хивою, и ни в каком случае, еслиб кайсацкие орды по прежнему стали бы признавать себя подданными России.

Вполне оценив выгоду слияния орды с Хивою, Кенисара настойчивее своих предшественников, чрез своих агентов, распространял в киргизах прокламации, призывающия ордынцев отложиться от России и признать свою зависимость от единоверных им — хивинских ханов.

В прокламациях этих чрезвычайно важную и привлекательную роль играет Хива, то-есть мудрое правление ее хана Аллакула и его сановников, под управлением которых привольно живется хивинским подданным. Чтобы познакомить читателей с языком и своеобразностию формы прокламаций, распространяемых степными мятежниками, мы позволяем себе принести здесь наиболее интересные из них. Вот, например, текст послания Мухамеда Утямишева, одного из соучастников в киргизских мятежах:

«Почтенным батырям: Бавбаю, Надыркулу, Салию, Ярмухамеду и Амантаю — всем по поклону. Я сам хвала Богу здоров молитвами друзей моих подобных вам! Я благополучно воротился из Хивы; а ежели пожелаете что знать, спросите друзей ваших. Душевно желаю вас видеть, но беспорядки в народе ¹³ не позволяют мне съездить к вам. Я не могу жить между этим народом; перед выходом войска увижусь с ханом, и во всяком случае войско не преминует придти нынешним летом. Ежели обстоятельства позволят, непременно пришлите старшину Салия, отъезжая, я должен знать, в каком положении находитесь вы. Не думайте, как этот народ, что из Хивы войско не придет. Ежели будут притеснения от русских, откочуйте сюда; назаровцы и другие не коснутся вашего имущества. Не унижайте себя прибегая к русским. Алла-Куллы хан не взял зякета (податей) с народа муллы Джарлыгаса и Учартыя, хотя они ему и предлагали. Осенью нынешнего года, Кайданул-Батырь, с товарищами, разграбили 62 кибитки Алачинцев, хан разгневался на это и хотел послать людей, но Тлявцы отдали назад похищенное. Люди удалившиеся от русских здесь не в презрении. Алла-Куллы Хану ¹⁴ [560] сказал я, что и вы держите мою сторону, — он радовался этому душевно».

Оригинальнее всего то, что подобного рода послания, чисто политического характера, заканчиваются иногда самым наивным обращением агитаторов к их друзьям. Так Утямишев заключает свое воззвание следующей фразой, обращенной в одному из друзей его: «друг мой Ярмухамед, — пишет Утямишев, — пришли пожалуйста с Салием (вызываемым для политических переговоров) чаю и сахару, это будет величайшая твоя для меня милость» ¹⁵.

Таким образом, для агитатора Утямишева, освобождение киргизского народа от власти России находится в прямом отношении к услаждению себя чаем и сахаром, и оба желания одинаково дороги его сердцу. Но есть воззвания к почетным людям орды, написанные энергичнее сейчас приведенного документа. В них даже угрожает кара тем, кто не примет участия «в общем магометанском деле».

Особенною резкостию и решительностию тона отличаются прокламации мятежника султана Каип Галиева, возведенного хивинским владельцем в звание хана. Вот текст его воззвания, в переводе с татарского ¹⁶:

«Биям Байбактинского рода Тулбаю, Кундукарю, Джумуру, Сасыку, Тюрялию-Кустыне, Алчшибаю, Чукану, Науке, Баракту, Бараку, Утебу, Аману, Сафию и Джантюре, батырям и всем почтеннейшим людям.

Вам известно, что вследствие почтеннейшего предписания высокопочтеннейшего хивинского хана Алла-Кулла-Мухамед-Рахим-Ханова, мы в прошедшем году, осенью, приехали на урочище Учь-Буканбая на реке Эмбе, на совещание с детьми трех отцов об общей участи.

Вследствие чего предписывается вам, почтенные бии, как только получите эту бумагу — вооружитесь и, приготовив себе дорожные припасы, возьмите с каждой кибитки по одному человеку, и немедленно приезжайте ко мне. Если же это предписание по каким либо причинам не исполнится, то на этот счет предупреждаю вас, чтобы вы страшились погибели от потоптания лошадьми! Грех за подвержение несчастиям участи вами управляемого народа останется на вас. Хан Каип-Галий-Ишим-Ханов печать приложил».

Воззвание это хотя и было доставлено в Оренбург одним [561] из приверженцев существующего в степи порядка, но в большинстве, оно было встречено сочувственно, и с должным вниманием. В доказательство приводим ответ к Каип-Галию, писанный единомысленными ему ордынцами:

«Почтенному уважаемому и милостивому султану Каипу свидетельствуем истинное наше почтение; батырю Исетаю и Мухамеду с товарищами их посылаем наши поклоны. За сим объявляем, что мы Исыкова рода, Кадыркулова отделения, биш-арыс (пять поколений) Курыбай и Туман, по приказанию вашему находимся в готовности в услугам вашим и откочевали уже на урочище Угол, называемое Тус-Агачь. Старейшины наши, по приказанию вашему, уже на конях и в совершенной готовности ожидают вас. С сими посланными благоволите прислать приказания ваши. Мы с нетерпением их ожидаем» ¹⁷. Подписано так: «Тамлыбай Нуршин, старейшина Намаз-бий, батырь Буйрак, Мурза Джякатай, Балта, Алик и проч. большие и малые посылаем к вам эту бумагу. Февраля 18 дня.»

Одновременно с Каипом действовал известный его сообщник мятежник Исетай Тайманов. Он, подобно Галию, распространял в киргизском населении прокламации, призывающия кайсаков к оружию, в интересах общего мусульманского дела. Бий Асау, отказавшийся соединиться с Исетаем, представил в оренбургскую пограничную коммисию (ныне Тургайское областное правление) один экземпляр подлинного воззвания Тайманова. В послании Исетая, еще рельефнее выступает явное вмешательство Хивы в дела наших кочевников, и еще резче проглядывает мысль отделения степей от России. Вот содержание этого документа:

«Черкесского рода биям: Бауралу, Асау, Тукаю, Баймамбетю, Айбасу, Дабысу, Тазларского рода бию Бутаю и другим вообще, объявляем непременное наше желание:

Вам, почтенные, хотя и было уже писано, но в ответ никакого сведения от вас не получено. Как, вы не думаете брать ныне участия в общем мусульманском деле? Теперь вторично пишем к вам, чтоб вы, по получении этой бумаги, немедленно собрав своих молодцов, вместе с аулами своими перекочевали по направлению к Уилу ¹⁸, и чрез четыре дня, соединились бы с нами, на вершине Былкылдака при [562] озере Тляулие. Сверху пришли на Хобду ¹⁹ батыри Табынского рода, Джюламан и Тляукабацкого отделения Исет с 5 т. человек; они, если Богу будет угодно, также с нами соединятся. Китинец Аламан прибыл уже к нам, и нас тоже 3 т. человек. О прочих обстоятельствах вы известитесь от посланного. Вам должно знать, что теперь наступило время исполнить это предписание, последовавшее по повелению Ховарезмского Падишаха (хана Хвиниского). В удостоверение справедливости сего, батырь Исетай Тайманов печать приложил» ²⁰.

В том же духе и направлении, но с большим успехом, действовал султан Кенисара Касимов. Будучи умнее своих предшественников и далеко превосходя их в политических хитростях и изворотах, он ближе и вернее шел к цели. Так, тайно сносясь с Хивою и готовясь исподволь к возстанию, Кенисара не забывал Оренбурга, с которым вел деятельную переписку, в которой умолял о помиловании. В Оренбурге же видимо склонялись на его просьбы. И вследствие приведенного нами выше письма Кенисары, к нему, по распоряжению военного губернатора, от султанов Восточной и Западной части орды, были отправлены надежные люди, посредством которых, надеялись открыть мятежному султану путь к испрошению себе амнистии. А для того, чтобы убедить Кенисару в милосердии русского императора, посланцам вручено было объявление, которым возвещалось всем прежде бунтовавшим ордынцам высочайшее помилование. Кенисара действительно ободрился и стал настойчивее требовать себе прощения. Он писал положительно ко всем, кто, по его убеждению, мог действовать в его пользу. Ему не только удалось обмануть своим раскаянием председателя пограничной коммиссии Генса, и посредством его главного начальника края, но он даже умел внушить доверие к себе султану Ахмету Джантюрину, который был прежде его противником, а в конце концов, поддавшись обаянию Кенисары, — сам-же представлял в Оренбург его письма и хлопотал за бывшего врага своего пред начальством.

Письма мятежного султана настолько характерно обрисовывают эту личность, что мы считаем необходимым занести некоторые из них на страницы нашей летописи. [563]

Письмо 1-е

Бог всемилостив!

Почтенным и великодушным нашим братьям, султанам Джантюре и Ахмеду свидетельствуем нижайшее почтение. Присылкою к нам уведомления о высочайшей его императорского величества милости, вы нас чрезвычайно обрадовали и доказали близость вашего родства и дружбы к нам. Да будет известно, что причиной наших неприязней были султаны, находящиеся между Кувошдыкцами и Суюндукцами, но с вами ссоры не имеем, и никогда от вас никаких неприятностей не видали. Вы по дружески просили нас прислать одного султана, но в этот раз не было возможности послать того султана, которого бы следовало; если же получим другое письмо, то уже пустим в ход (что равносильно пошлем) одного из ваших братьев, но только с тем, чтобы русские не требовали самого Кенисару. Нам желательно следовать путем нашего деда ²¹; кроме же этого мы готовы исполнить все делаемые предложения. Русские увлекли брата нашего Габдуллу, племянника Мурхана, и султана Калджана Кучакова. Но если от государя есть милость и письмо наше будет принято, полагаем, что они будут отпущены; впрочем мы уверены в милости его императорского величества. Прошу вас ваши письма представить куда следует. Те слова, которые сообразны с порядком, пусть останутся, а те слова, которые писаны не порядком, отошлите — приведя их в порядок» ²². Писано 3-го числа месяца Мухаррама (т. е. 14 марта) 1841 года. Приложена печать султана Кенисары Касимова.

Приведенное письмо, несмотря на некоторую туманность его изложения, очень ясно указывает на то обстоятельство, что Кенисара готов покориться, но не иначе как с тем, чтобы все его родственники были освобождены из плена. Султан Кулджан Кучаков даже не был родственником Кенисаре, и если он хлопотал об освобождении его, то единственно из политических видов. Зная очень хорошо, какую роль играл Кучаков в степи, и какую он имел до плена большую партию приверженцев в орде, Кенисара разсчитывал [564] освобождением его не только привлечь влиятельного султана на свою сторону, но и упрочить еще более свое влияние на степь, где, и без того имя Кенисары чтилось всеми и возбуждало энтузиазм!...

Второе письмо, уже адресованное прямо на имя генерала Генса, написано в виде прошения. В прошении этом Кенисара сначала упоминает о получении письма султана Ахмеда Джантюрина, имевшего целью, как замечено выше, ускорить намерение Кенисары покориться властям предержащим, и затем, мятежный султан возвращается снова к мирным заявлениям: «С некоторого времени — пишет он — хотя мы сбились с путей истинных и ссорились с русскими сибирской линии, но теперь нашли истинный путь, раскаеваемся и желаем следовать оному, покоряясь великой милости его императорского величества, и оставляем все дела, которые относились до неповиновения, почему я всепокорнейше прошу ваше превосходительство исходатайствовать у кого следует прощение нашим поступкам и тем доставить нам счастие, после чего хотим прежние наши поступки предать забвению и покориться власти начальства. По удалении нашем, вследствие притеснений сибиряков, мы отправили посланников сибирскому начальству, Табулду Туктина и Кучунбая Казанкапова, на что не только не дали нам ответа, но даже задержали наших послов. Султан Габдула-Аблай Ханов ²³ попал в руки вышедшей команды; Кулджан Кучаков пленен во время кочевки с своими аулами; Нурхан Самекин увлечен в то время, когда он ездил в степь один, не благоугодно ли будет и им показать вашу милость. Если не противно вашему превосходительству, посылаем для переговоров биев, Сеидмухамеда Абызова и Акбая Манашева» ²⁴. На подлинном султан Кенисара Касимов руку и печать приложил.

Вслед за этим прошением чрез султана Джантюрина, Кенисара прислал новое коротенькое письмо с весьма лаконическим заглавием, в котором писал: «Бог всемилостив! Относящемуся присутственному месту и великим, просьба наша следующая: Мы Кенисары со времени деда нашего Аблай Хана, жили с русскими как братьями. Русские же из Омска и Кизил-яра (Петропавловска), будучи против нас, не давали нам покоя: Саржан-батыря, брата нашего, два раза ограбили; первому ограблению минуло уже 17-ть лет, а последнему 11-ть. При [565] последнем ограблении, они увлекли двухлетнего сына Саржана-батыря, но убит ли он, или жив — мы не знаем. Неоднократно посылали мы письма, но они (сибиряки) их к великим не допускали, что и было причиною нашей вражды к русским. Приехав к сей стороне (в степь оренбургского ведомства) мы здешним начальникам и великим делаем известным: с государем вражды не имеем, объяснение это пошлите к присутственному месту и великим, до которых относится. Этому слову верить.» Султан Кенисара руку и печать приложил ²⁵.

В этих письмах Кенисара задевал слабую струну оренбургской администрации: он льстил ее политике и порицал карательную систему, которой держалась западная Сибирь, систему, действительно служившую поводом к разного рода злоупотреблениям. Конечно, «Тиньтяк-майоры» бывали рады подобным командировкам, в которых видели свою выгоду, и во время поисков в степи, производимых сибирскими отрядами, бывали случая беспричинных разорений ими мирных аулов, по одному подозрению в сочувствии их мятежникам. Но главную статью дохода отрядных начальников составлял захват малолетных из киргизских семейств, которых потом они продавали в рабство, где они находились до известного возраста. Делались и другия злоупотребления, о которых не могли не знать в Оренбурге; наконец, подтверждение Ларионовым справедливости жалоб Кенисары на сибирское начальство, о безвинном разорении отрядами сибирского корпуса аулов его родных и приверженцев, все это, вместе взятое, послужило в пользу Кенисары, и в Оренбурге решено было испросить высочайшее прощение мятежному султану Кенисаре Касимову, несмотря на то, что он принадлежал к султанам сибирского ведомства.

Таким образом, политика его с Оренбургом на этот раз увенчалась полным успехом.

III

Прощение Кенисары и вызванная им полемика с западной Сибирью. — Союз Кенисары с Бухарою для покорения Коканского ханства. — Письмо к Перовскому князя Горчакова об удержании Кенисары от союза с бухарским эмиром. — Письмо, по этому поводу генерала Перовского к Кенисаре.

Вопреки желаниям сибирской администрации, в Оренбурге решительно приняли Кенисару под свое покровительство. Все [566] его письма генерал-адьютант Перовский немедленно отправлял в военному министру и государственному вице-канцлеру, графу Нессельроде, ходатайствуя пред ними о высочайшем прощении мятежного султана.

В одном из многих своих представлений в графу Нессельроде В. А. Перовский, прилагая письмо Кенисары, между прочим говорит:

«Из приложенного при этом письма мятежного султана Кенисары Касимова, ваше сиятельство можете усмотреть, что он безусловно ищет милости его величества и желает покориться установленным властям, если только на него будет распространена милость Государя, объявленная мною в прошлом (1840) году прежде бунтовавшим ордынцам».

С своей стороны, военный губернатор не находил оснований лишить его этой милости, на том основании, что Кенисара кочевал тогда среди мирных киргизов оренбургского ведомства и что, следовательно, всякий поиск против мятежника был бы сопряжен лишь с разграблением первых, «и очень вероятно, только этим разграблением невинных и закончился бы поиск, не достигнув других результатов; так как султан с своими приближенными, — писал Перовский, — найдет, как и прежде, спасение в бегстве».

При этом удобном случае генерал Перовский не забывает задеть западно-сибирскую администрацию; обратив внимание вице-канцлера на неудобства карательной политики в степи, которой держались в Сибири, он просит внушить сибирскому генерал-губернатору, князю Горчакову, чтобы тот не вмешивался в дела Оренбургского края. Поводом в этой жалобе послужили несколько набегов мелких сибирских казачьих отрядов на аулы оренбургских киргизов, кочующих близ сибирских границ. Один из таких отрядов схватил возвращавшегося от Кенисары посланного. Перовский оскорбился этим, и написал в вице-канцлеру следующее: «подобные набеги сибирских войск на аулы мирных кочевников не только не принесут пользы, но напротив, будут иметь весьма вредные последствия, — внушив ордынцам недоверие к русскому правительству, которое, объявляя милость, в тоже время грабит и разоряет своих подданных. Наконец сибирское начальство, даже в бывших Средней и Малой Ордах, находит независимые племена, которые и приводит в присяге на подданство России, забывая, что они эту присягу приняли еще в 1732 году».

Затем, В. А. Перовский просит: «раз навсегда [567] поставить в известность генерал-губернаторов западной Сибири, что все племена, не вошедшие в сибирское ведомство, состоят в ведении оренбургского начальства, и что за сим приводить их к присяге на русское подданство не следует».

В этом же представлении в государственному вице-канцлеру, генерал-адьютант Перовский ходатайствовал об освобождении всех родственников Кенисары, в том числе и султана Кулжава Кучакова, которого Кенисара включил в число своей родни, в замен возвращенных Касимовым двух казаков, захваченных им в прежнее время.

О представлениях своих к военному министру и канцлеру, Перовский известил князя Горчакова, прося его удерживать на будущее время начальников сибирских отрядов от вторжения в степи оренбургского ведомства; и при этом выразил «непременное» желание, чтобы генерал-губернатор западной Сибири не вмешивался в управление вверенным ему краем.

Таким образом, ревниво оберегая свои права от стороннего вмешательства, Перовский не считал нарушением права сибирской администрации принятие мятежного султана сибирского ведомства под свое покровительство, и как замечено нами выше, уведомлял князя Горчакова о своем намерении испросить высочайшее прощение Кенисаре Касимову.

Такая безцеремонность Перовского, в свою очередь, оскорбила князя Горчакова, и он отвечал В. А. Перовскому довольно резко: «на отношение ваше, писал князь, имею честь отозваться, что в число моих желаний отнюдь никогда не входило вмешательство в управление племенами киргиз-кайсаков, состоящих в ведении оренбургского начальства, т. е. на деле повинующихся вашей власти, или только считающихся в Оренбургском крае, но в сущности не признающих себя подданными России! Все мои стремления клонятся лишь к одной цели: обеспечить пределы моего генерал-губернаторства от вторжения хищнических шаек, а наипаче от Кенисары Касимова, мятеж которого тем опаснее, что свое грабительство названный султан прикрывает политическою маской, обещая кайсакам возвращение их былой вольности; от того-то он имеет в киргизских степях столько сподвижников, обольщенных не одною выгодою легкой поживы, но и мечтою о возстановлении их древней независимости».

Далее князь Горчаков выражает сомнение на счет безошибочности предложения Перовского: достигнуть спокойствия в степи — прощением Кенисары, и предупреждает его, что [568] он «с своей стороны, за разорение мирных аулов, разгромление линии, нарушение порядка в крае вообще и за другие, может быть, важнейшия последствия, в случае прощения Кенисары, слагает с себя ответственность пред его императорским величеством, которому угодно было вверить ему управление западною Сибирью».

Ответ князя Горчакова был началом продолжительной полемики, возникшей между двумя администраторами. По резкости тона, которым отличалась переписка Перовского с князем Горчаковым, ее, не утрируя, — можно сравнить с известною полемикою Иоанна Грозного с князем Курбским, с тою лишь разницею, что полемизирующия стороны первой половины XIX века стеснялись употреблять брань времен Ивана Васильевича.

Характерной чертой этой оффициальной перебранки оренбургского военного губернатора с западно-сибирской администрацией является та особенность, что все служащие обоих ведомств, сибирского и оренбургского, перессорившись между собою, ведут свою ожесточенную полемику, нередко завиняя друг друга чуть не в государственной измене! Например, мелкие чиновники оренбургского ведомства, когда им доводилось бывать на границе сибирских киргизов, старались внушить последним недоверие в их властям, и порицая управление сибирское, восхваляли свое. Чиновники же сибирского ведомства платили конечно тем же, и в свою очередь старались подорвать доверие в оренбургских киргизах в их управлению и потом взаимно обвиняли себя в возбуждении народных страстей и в стремлении нарушить строй государственной жизни. Донесения их еще более раздражали Перовского и Горчакова. Таким образом, усердием мелкого чиновного люда, желавшего по-своему угодить начальству, бедные кайсаки окончательно были сбиты с толку, и по неволе склонились на сторону Кенисары, в аулах которого царствовал строгий порядок и не было ничего подобного, что творилось в их степях, управляемых взаимно враждебными администрациями.

Конечно, ни Перовский, ни князь Горчаков не предвидели чтобы их полемика имела последствием увеличение числа приверженцев Кенисары, который, под шумок, умел ловить рыбу в мутной воде, не забывая в тоже время писать в Оренбург о своей покорности.

Полемика эта не раз восходила до высочайшего усмотрения, и затянулась бы вероятно очень надолго, еслиб импер. Николай, чрез военного министра, не выразил своего желания [569] обоям администраторам, чтобы подобные споры и столкновения впредь кончались на месте, по взаимному соглашению обоих ведомств, не восходя далее.

Так или иначе, но Кенисара был прощен, с тем, чтобы он кочевал в степях оренбургского ведомства. Бывший военный министр, князь Чернышев, сообщая генералу Перовскому о прощении султана Кенисары, выразил ему желание петербургского кабинета, чтобы Василий Алексеевич, пользуясь покорностью Кенисары, умел употребить влияние, которым пользовался в степи Касимов, на пользу России.

Всех родственников Кенисары, включая сюда султана Кунджана Кучакова и даже того киргиза, который, возвращаясь от Кенисары, был схвачен сибирским разъездом — возвратили прощенному султану. Правда, князь Горчаков не сразу отпустил султана Кучакова, родства которого с Касимовым он не признавал, но получив от канцлера, по настоянию оренбургского военного губернатора, новое подтверждение об освобождении султана Кундхана Кучакова, должен был покориться необходимости, и выпустил из своих рук одного из ревностных впоследствии сподвижников Кенисары.

Между тем Кенисара, беспрепятственно кочуя среди оренбургских киргизов, успел весьма значительно усилить свою шайку и влияние свое на орду, которая, за малым исключением, признавала его своим ханом, что ловкий политик Касимов тщательно умел скрывать от глаз подлежащего начальства. Обманывая оренбургцев своей покорностью, Кенисара в глазах средне-азиатских владельцев, умел быть самостоятельным властелином: — он заключал союзы, объявлял войну, собирал зякет с своих аулов и чинил суд и расправу с своими джигитами; но все это весьма искусно умел скрыть от Оренбурга, нисколько не боясь Сибири, отзывам которой, он знал, в Оренбурге не доверяли, или считали их по меньшей мере преувеличенными и мало правдоподобными! Заручившись прощением, объявленным ему генералом Перовским, и избавившись от преследования русских отрядов, Кенисара, желая отмстить Ташкентскому беку, за предательскую смерть своего отца, в союзе с бухарским эмиром, объявляет войну Кокану и начинает военные действия осадою Сузана и Ташкента одновременно.

В это время посланник коканского хана, ведший переговоры с князем Горчаковым об установлении дружественных и торговых отношений России с Коканом, в одной из аудиенций у генерал-губернатора Сибири заявляет ему, «о [570] невозможности установления дружественных отношений России к Кокану, в то время, когда русский султан Кенисары-Касимов, в союзе с врагом его, хана, бухарским эмиром, опустошает провинции и держит в осаде коканские города».

Вскоре затем, князь Горчаков получает известие, что посланный им почетный киргиз, для переговоров с коканским ханом, находясь в Сузане, был требован Кенисарою во время осады этого города.

О таких новых подвигах Кенисары, вовсе не мирного характера и не в интересах русского правительства, князь Горчаков спешил заявить генералу Перовскому, отчасти указывая ему на эти обстоятельства, как на последствия его опрометчивости.

Оренбургский военный губернатор хотя и не придавал особого вероятия известию, полученному им из Сибири, во все же, для успокоения своей совести, написал Касимову письмо, в котором, напоминая ему о милости государя, и говоря, что он не доверяет пристрастному к Кенисаре сибирскому начальству, Перовский требовал объяснения, что послужило поводом к новым обвинениям, взводимым на «степенного султана» сибирскою администрацией ²⁶?.

В этом же письме военный губернатор спрашивал Кенисару: насколько правдоподобны слухи о самовольном принятии им, без императорского на то соизволения, ханского титула?

Письмо это нашло Кенисару уже отступавшим к своим кочевкам.

IV

Агенты Кенисары. — Отступление его от Ташкента и ответ генералу Перовскому. — Народные волнения внутри края и отъезд генерал-адьютанта Перовского.

У Кенисары, как у ловкого, хотя и своеобразного политика, были свои агенты, которые, будучи разсеяны повсюду, на линиях Сибирской и Оренбургской ²⁷ всегда разузнавали о всех административных мероприятиях, касающихся их патрона и тотчас же давали знать о них своему хану. Таким образом, еще прежде получения письма генерала Перовского, Кенисара уже знал, что из Сибири писали в Оренбург о [571] его новых подвигах и, нимало не мешкая, поспешил отступить к своим кочевкам. Письмо Перовского только подтвердило справедливость сообщения его агентов, и мятежный султан, видя, что скрыть своего поступка вполне нельзя, старался в своем ответе, по возможности, оправдать его, придавши ему несколько благовидный предлог.

Смысл ответа Кенисары к Перовскому был таков: что звание хана он на себя не принимал, и сердечно чувствуя к нему милость русского государя, которого он называет «Царем царей», он ничего подобного, что писано из Сибири, не предпринимал, т. е. никогда не заключал союза с бухарским эмиром, для покорения Кокана; посланца князя Горчакова из Сузана не требовал и областей дружественного России коканского хана не опустошал; а что если, действительно, и был с войсками своими в Ташкентской провинции, то собственно затем, «чтобы выручить из тяжкой азиатской неволи тех русских подданных, которые, кочуя с его отцом, предательски погибшим от руки Ташкентского бека, — были захвачены Ташкентцами в 1840 году.

Я не думаю (заключал свое письмо мятежник Кенисара), чтобы всемилостивейший царь царей был в гневе на своего верного султана за то, что тот возвратил из тяжкой неволи многое множество верноподданных их законному государю» ²⁸!

Кенисара действительно, выручивши своих прежних закаленных джигитов, захваченных Ташкентцами в аулах его отца, отступил от Ташкента к своим кочевкам, однакож не ранее, как получив известие о том, что в Оренбурге знают о его походе; в противном же случае, он не мог удовольствоваться таким малым успехом, и не отступил бы от союза с бухарским эмиром по крайней мере до тех пор, пока бы ему не удалось снять кожу, что называется, живьем с своего заклятого врага, мстить которому Кенисара считал целью своей жизни и священным сыновним долгом!

Получив письмо Кенисары, ни в каком случае не служившее ему в оправдание, но довольный может быть тем, что мятежный султан, горячо оправдываясь в небывалом будто бы принятии им ханского титула, клялся ему, не производить ни смут, ни волнений в оренбургских степях и кочевать спокойно, В. А. Перовский махнул на все прочее рукой, и в свою очередь успокоился, не требуя более от Кенисары никаких объяснений. [572]

Причины такого, по-видимому, апатичного отношения генерала Перовского к спокойствию края, вверенного его попечению, следует искать в тех обстоятельствах, которые с 1837 года непрестанно, сопровождают его управление; обстоятельства же эти были далеко неутешительны, и при недостатке (в то время) в Оренбургском крае добросовестных и способных деятелей, на всех ступенях служебной иерархии, могли сломить энергию даже и такого ретивого государственного человека, каким был В. А. Перовский в первое управление его Оренбургским краем.

Обширность этого края, разноплеменность и разноверие его населения, разсеянного от южных пределов Пермской губернии до Каспийского моря, и от берегов Волги до степных рек Убагала (приток р. Тобола, справа), Иргиза, Тургая и Эмбы, отдаленность от центров промышленности и просвещения в империи, все это, несомненно долго затрудняло прочное административное устройство юговосточных пределов империи, к чему так горячо стремился В. А. Перовский.

Здесь, кроме русских, обитали: от реки Камы до р. Сакмары, (впадающей близ Оренбурга в Урал), башкиры, смешанно с мещеряками, тептярями, бобылями и казанскими татарами; от устьев р. Урала по берегам Каспийского моря, берегам Большего и Малого Узеней, кочевали киргизы внутренней (Букеевской) орды; вдоль правого берега Урала расположилось уральское войско; севернее его, — по границе империи со степью, — оренбургские казаки; в степях, киргизы Малой Орды. Разъединенность племен еще более условливало различие в вероисповеданиях: магометанство (башкиры, татары и киргизы), всевозможные раскольничьи секты и даже идолопоклонство, калмыки и частию тептяри и мещеряки ²⁹, все это, конечно, препятствовало всякому сближению народонаселения в крае.

Затем, слухи о привольных местах и излишестве земель в крае, привлекали сюда многочисленных переселенцев, которые, иногда самовольно, оставляя прежния места жительства, приходили в Оренбургский край из соседних губерний тысячами, хотя и были впоследствии возвращаемы на старые жилища. Обширность края и невозможность повсеместно устроить бдительного надзора на населением, развили здесь в огромных размерах бродяжничество и сопряженные с тем беспорядки. Из всеподданнейшего отчета генерала Перовского за 1836 и 37 года видно, что в одном 1836 году поймано бродяг 1 500 [573] человек, а в течении пяти лет, с 1833 по 1838 г., поймано бродяг в Оренбургском крае до 5 000 человек (4914).

Наконец, отдаленность края и трудность здесь службы не давали возможности местному начальству найти достаточное число безкорыстных и просвещенных сотрудников; из того же упомянутого нами выше отчета Перовского видно, что в течении 1836 и 1837 годов было предано суду и отставлено от службы 120 чиновников за различные злоупотребления по гражданскому ведомству. Вследствие недостатка в благонамеренном чиновничестве в крае, все предполагавшияся тогда преобразования шли крайне вяло и медленно, и переход к новому порядку вещей возбуждал неудовольствие в невежественных массах народа. Так, происходили волнения в 1836 и 37 годах на частных уральских заводах; в том же 1837 году происходили беспорядки в уральском казачьем войске, по поводу преобразований в нем; беспорядки эти потребовали присутствия военного губернатора с войсками в г. Уральске. Затем обнаружилось сильное брожение умов в оренбургском казачьем войске, по поводу переселения на новые места и распространившегося ложного слуха о вызове переселенцев в крепость Анапу, и т. п. Появились даже зажигатели, которые из мести или для грабежа, поджигали города и села и тем поддерживали народное неудовольствие...

Всего этого, смеем думать, совершенно достаточно для характеристики того времени, в которое действовал В. А. Перовский, и для того, чтобы извинить администратору, поставленному в такие условия, его невольное нравственное изнеможение и равнодушие к спокойствию края, из которого он ожидал скорого вызова, вследствие несчастного исхода хивинской экспедиции.

Вскоре, действительно, покойный гр. Перовский был отозван в Петербург; пользуясь его отъездом, Кенисара, успевший собраться с силами и считая себя свободным от слова данного им Перовскому не производить смут, сбрасывает маску смирения, снова поднимает бунт и угрожает спокойствию края.

Н. Середа.

Комментарии

1. См. «Вестн. Европы» томы II и IV 1868 г.

2. Чтобы не делать беспрерывных указаний, в выносках и самом тексте на те источники, которые послужили материалом для настоящего труда, мы сочли за лучшее принести их в самом начале нашей статьи. Вот те источники, которыми мы располагали как материалом:

1) Записка современника и очевидца Г. П-ова «О бунте мятежного султана Кенисары Касимова».

2) Дела канцелярии оренбургского генерал-губернатора.

3) Дела областного правления оренбургскими киргизами.

3. Тевкелев имел поручение от Петра изследовать пути в Индию.

4. Каракалпаки присягнули на подданство России в 1832 году, а туркмены 31 октября 1791 года.

5. Воен. Сборн. января 1868 г. «Поход в Хиву».

6. «Барантою» называется грабеж с набегом на линию или на аулы мирных киргизов.

7. Высочайшая амнистия, объявленная незадолго пред сим генералом Перовским, прежде бунтовавшим племенам по наущению Хивы.

8. Интереснее всего то, что муку эту, как видно из дел Тургайской области, киргизы покупали на оренбургской линии!..

9. Тиньтяк равносильно русскому понятию — дурак, следовательно, Тиньтяк-майор — значит дурак майор.

10. Рапорт султанов Касимовых от 7-го июня 1841 года.

11. Перевел толмачь Батыршин.

12. Что и случилось в настоящее время, когда уже приводится в действие новое положение о киргизах оренбургского ведомства.

13. Следует разуметь те племена, которые не желали отпасть от России.

14. Хивинский владелец.

15. Перевел толмач Кострожитинов.

16. Перевел толмач Батыршин.

17. Перевел Костромитинов.

18. Степная река.

19. Тоже степная река.

20. Перевел с татарского Бекчурин.

21. Известного хана Аблая, который собственно не считал себя подданным России, а действовал по влечению сердца, или из корысти то в пользу вашу, то в пользу Китая. Он принимал участие в возвращении бежавших в 1771 году калмыков; желая следовать его примеру, Кенисара требовал этим заявлением себе прав не подданного России султана, а прав союзника русского правительства.

22. Перевел с татарского Бекчурин.

23. Дяди Кенисары.

24. Перевел с татарского Бекчурин.

25. Перевел с татарского Бекчурин.

26. «Дело заключающее в себе распоряжение о водворении спокойствия» (Архив канц. генер.-губерн.).

27. См. дело: «О скрывающихся на линии сообщниках Кенисары и о принятии мер к отысканию их» (област. правл., ныне Турганск. област. прав.).

28. См. дело: О водворении спокойствия; перевод с татарского сделан Батыршиным.

29. См. Воен. Сборн., январь, 1868 г., стр. 47.

Мы приносим свою благодарность
М. Н. Бычкову за предоставление текста.