ПОСОЛЬСТВО В ХИВУ КАПИТАНА НИКИФОРОВА В 1841 г.

Сношения Хивы с Русскими начались издавна и едва ли не восходят до XIV столетия. С покорением Казани и Астрахани, в России появляются, кроме купцов, и посланцы от ханов бухарского и хивинского. С своей стороны, государи наши, лаская далеких гостей и покровительствуя азиятской торговле, видели в этом средство сколько для поддержания дружеского расположения соседей, столько же, и если не более, для исполнения постоянной своей мысли: проложить через среднюю Азию торговый путь в Индию.

Более точные сведения об этих сношениях начинаются с конца XVII столетия; с этого же времени начинает выясняться и характер той политики, которой следуют хивинские владельцы в отношении к Русским и которая сохранилась почти до настоящего времени. Политика эта может быть охарактеризована в нескольких словах: присылать беспрерывно посланцев с мишурными подарками, обещать на словах, и даже на бумаге, полную покорность и преданность России и вслед затем, надеясь на недоступное положение своей страны и на [42] терпеливость сильного соседа, грабить его караваны, захватывать его подданных, волновать сопредельных к нему Кайсаков и, притихнув на некоторое время, при угрозе, потом вновь начать те же обманы, грабежи и убийства.

Так, в 1700 году, сам хивинский владелец Шанияз просил Петра Великого о принятии Хивы в подданство России, но, не далее, как через 17 лет, с головы посланника нашего Бековича-Черкасского, слишком доверившегося Хивинцам, была, в той же Хиве, содрана кожа, набита сеном и послана к бухарскому эмиру, как знак победы, а солдаты русские были или перебиты, или обращены в тяжкое рабство.

Едва лишь страх за отмщение смерти Бековича успел пройдти, как, посланного, в 1731 году, для переговоров, артиллерии полковника Герберга Хивинцы не только не допустили до Хивы, но даже без всяких околичностей послали ограбить на возвратном пути 1. В 1730 году, последовало подданство России Абул-Хаир-хана Меньшой Киргизской орды с подчиненными ему Кайсаками, а через 10 лет после этого события сын Абул-Хаира — Нурали был избран на Хивинское ханство.

Несмотря на то, что правителем Хивы был провозглашен подданный России, отношения этого владения к нам мало изменились, и когда, спустя несколько лет после Нурали, вступил на ханство Каип, сын киргизского Батыр-султана, то притеснения русским купцам в Хиве начались снова. Относительно этого хана считаем нелишним представить одну заметку из документов прошлого столетия, которая служит как бы подтверждением вышесказанных слов насчет характера наших сношений с Хивою.

Эта заметка принадлежит оренбургскому обер-коменданту и областному командиру Зенбулатову и помещена в примечании рапорта его, в 1783 году, уфимскому и симбирскому генерал-губернатору Апухтину.

«Сей Каип султан фамилии Батыр-султана из роду Ширгазы-хана, бывшего в Хиве, во время которого посланный со здешних сторон, в 1717 году, гвардии капитан князь Александр Черкасский с войском истреблен. А по причине того, и он Каип посланному из Оренбурга в 1752 году переводчику с караваном не только задержание, но и [43] озлобление учинил. За что по рассуждению Коллегии Иностранных Дел, в презрении здесь он оставлен» 2.

Вот каким образом наказывались Хивинцы за грабежи русских караванов и оскорбления посланников.

В 1793 году, по просьбе ханского соправителя Авязь-бека, был отправлен в Хиву Императрицей Екатериной II глазной врач, маиор (по другим сведениям, надворный советник) Бланкеннагель. Несмотря на то, что зрение дяди Авязь-бека, Фазыл-Бия, для которого собственно и выписывался врач, было потеряно безвозвратно, слепой старик требовал, однакожь, непременного исцеления, и к Бланкеннагелю была приставлена стража, с приказанием не выпускать его из дому. Хотя впоследствии арест и был снят, но от этого положение врача немногим сделалось лучше, так как хивинские сановники долго еще рассуждали о том, умертвить ли Бланкеннагеля в Хиве, или на возвратном пути. Удачное лечение и угроза мщением Императрицы, в случае, если Хивинцы решатся на умерщвление ее посла, дали возможность Бланкеннагелю, при помощи преданных Туркмен, счастливо выбраться из Хивы, откуда через Мангышлак он направился в Астрахань 3.

В 1802 году было отправлено из Орска посольство в более дружественную к нам Бухару, под начальством поручика Гавердовского; но, благодаря той же Хиве, оно не могло достигнуть цели. Получив известие, что переправа на Сыре у перевоза Майлибаш занята враждебными толпами Хивинцев и Киргизов, Гавердовский, не доходя 80 верст до реки, принужден был повернуть назад и возвратиться в Орск.

В 1819 году ездил с Кавказа в Хиву генерального штаба капитан Муравьев. Затруднения, встреченные этим офицером при переговорах, заточение его и едва не состоявшееся решение хивинского правительства о предании Муравьева смерти показали, что хивинская политика в отношении России немного изменилась к лучшему со времен Бековича 4.

В 1824 году выступил с Оренбургской линии караван, под прикрытием отряда полковника Циолковского, но, дойдя до урочища Биштюбя, в песках Кизил-Кум, был остановлен разбойничьей партией из Хивинцев и Киргизов и принужден возвратиться в Орск. [44]

Таким образом, ни одна поездка в Хиву не проходила русским послам без затруднений и даже оскорблений со стороны Хивинцев; купеческие же караваны испытывали еще большие бедствия.

Имея небольшие крепостцы та устьях Сыра и Кувана и держа тем в подчинении кочевавших здесь Киргизов, хивинское правительство, на основании этого, присвоило себе полное право не только сбирать значительные пошлины с караванов наших, направлявшихся собственно в Хиву, но таким же притеснениям, и часто даже грабежу, подвергало и те из них, которые шли в Бухару, а равно и возвращались оттуда. Не ограничиваясь поборами на Сыре, оно подвергало четверной противу своих торговцев пошлине товары наших купцов в самой Хиве, не считая тех личных оскорблений, которые делались купцам или их прикащикам, как христианам.

Все эти оскорбления, вероятно, еще долго проходили бы даром Хиве, если бы к ним не присоединялось постоянно одно действие, громко вопиявшее о возмездии: это захват наших пленных и содержание их в Хиве в тяжком рабстве. Действительно, в то время, когда во всех европейских державах принимались самые энергические меры к прекращению торга невольниками, подданные русской державы, при посредстве Киргизов, и в особенности Туркмен, захватывались чуть не кучами на Каспийском море, и даже на самой Оренбургской линии, и доставлялись в Хиву для публичной продажи, в которой нередко принимал участие и сам хан. Все наши требования по этому предмету оставались без последствий, а, между тем, несчастные страдальцы и на словах, и на бумаге, чрез приезжих купцов и Киргизов, постоянно взывали к начальникам Оренбургского края об освобождении. Размеры такой варварской торговли достигли до того, что, в 1835 году, русских пленных насчитывали в Хиве до нескольких сот человек. Путем мирных переговоров получить пленных нам не удавалось, ассигновать же постоянную сумму на их выкуп, как это сначала предполагали, не могло допустить достоинство империи, да, притом же, эта мера, при алчности Хивинцев, развила бы в них еще более страсть к захвату людей. Таким образом, оставалось одно только средство: принять против главных хищников более энергическую систему действий. [45]

Началом этой системы послужило Высочайшее повеление о внезапном арестовании всех хивинских подданных на юго-восточных пределах империи и секвестровании их товаров и имущества. В то же время, было отправлено к хивинскому владельцу письмо от оренбургского военного губернатора, в котором, от имени государя, генерал-адъютант Перовский, между прочим, писал хану Алла-Кулу:

«Дела ваши дурны, а от дурных семян дурной плод. Если хотите еще вовремя опомниться, то вышлите немедленно всех русских пленников и дайте слово свое вести себя впредь мирно и дружелюбно, не поощряйте грабежей и разбоев, не мешайтесь в управление кайсацкого народа, дайте подданным Императора всероссийского те же права у вас, какие он дает у себя вашим, и старое будет забыто» 5.

Кроме сего, в письме было сказано также, что до исполнения всех наших справедливых требований никакое хивинское посольство принято не будет и никакие переговоры не могут иметь места.

Несмотря на такие распоряжения, Хивинцы, по прежнему, отвечали уклончиво, писали грамоты, хотели прежде выманить своих купцов, и прошло довольно времени прежде, чем они почувствовали действие мер, принятых против них русским правительством. Наконец, когда обнаружилось, что собственные их произведения потеряли сбыт, что главную свою потребность в чугуне, железе, меди, юфти и проч. они ни откуда не могут удовлетворить, кроме России или из третьих рук через Бухару, тогда они решились, в 1837 году, прислать 25 пленников и значительные подарки 6.

Но подарки были отвергнуты, арест купцов не отменен, а все наши требования повторены с большею настойчивостию.

Прошло около двух лет, и Хива прислала еще 80 пленных и несколько писем, полных раскаяния, а, между тем, через Туркмен усилила грабежи на Каспийском море, и 200 вновь захваченных рыбопромышленников наполнили ее невольничьи рынки.

Ответом на такие действия служило Высочайшее повеление наказать Хивинцев силою оружие.

Осенью 1839 года, была обнародована в Оренбургском [46] крае декларация о причинах и цели военных противу Хивы действий, и вслед затем двинулся к пределам Хивы отряд, под начальством генерала Перовского. Страшные морозы и мятели в зиму с 39 на 40 год, развившиеся в отряде болезни и другие обстоятельства, как известно, были причинами, что отряд не мог достигнуть предназначенной цели и возвратился в Оренбург; но такая неудача не остановила правительства, и вскоре последовало Высочайшее повеление готовиться к новому походу на Хиву. Дело принимало вид нешуточный, пленные купцы писали на родину о наших приготовлениях, и, разоряемые перерывом торговли, Хивинцы поняли наконец, что им необходимо смириться. Действительно, летом 1840 года, прибыли из Хивы посланец Атанияз-Ходжа и с ним 418 человек пленных, а также и содержавшийся в Хиве офицер наш Аитов. В то же время, хивинский хан издал (18 июля) фирман следующего содержания:

«Слово отца побед, победителей и побежденных харезмского шаха.

«Повелеваем подданным нашего харезмского повелительного двора, пребывающего в райских веселых садах, управляющим отдельными странами, начальствующим над яумудским и чаудурским туркменскими народами, всем храбрым воинам, биям и старшинам народов киргизского и каракалпацкого и вообще всем блистающим в нашем царствовании доблестными подвигами, что по дознании о сей нашей высокой грамоте, которая издана в лето от эры благословенного пророка нашего 1256 (мышиное), в месяце джума-дилване, о том, что мы вступили с великим российским Императором в дела миролюбия, с твердым намерением искать его высокой дружбы и приязни; отныне никто не должен делать набеги на русское владение и покупать русских пленных. Если же кто в противность сего высокого повеления нашего учинит на русскую землю нападение или купит русского пленного, тот не избегнет нашего царского гнева и должного наказания, о чем и обнародывается сим всемилостивейшим нашим повелением в лето 1256 (1840)».

На подлинном приложена печать хивинского хана.

Обнародование такого фирмана и исполнение главнейшего нашего требования по освобождению пленных были причинами, [47] что государь, не желая прибегать к силе оружие, повелел: допустить хивинского посланца в Петербург, освободить арестованных купцов и, возвратив им товары, отпустить на родину. Вместе с тем, повелено было возобновить с Хивою торговые сношения, а насчет других условий войдти с хивинским правительством в переговоры 7.

Так прекратились на этот раз несогласия, возникшие между Россиею и слабым по населению (300,000 душ) 8, но сильным по недоступному положению азиятским государством; оставалось только, пользуясь благоприятной минутой, войдти в непосредственные сношения с самим ханом. Предлог был хороший: надо было изъявить Алла-Кулу удовольствие государя за отпуск пленных, отплатить за многократные визиты в Россию хивинских посланцев и окончательным актом установить наши отношения к Хиве. К тому же, и всякие неудачи, делая людей более опытными, заставляют их действовать осмотрительнее. Так было и здесь. При возможности второго похода на Хиву, являлась надобность в сборе более положительных топографических сведений об этом владении, исследовать новые пути и вообще познакомиться с военными и другими средствами страны, мысль о войне с которой, несмотря на переговоры, еще не могла так скоро выйдти из головы окружавших Перовского лиц.

Поэтому, вскоре по высылке последних пленных, генералом Перовским было представлено соображение об отправлении, раннею весною 1841 года, наших агентов в государства Турана, т. е. Бухару, Хиву и Кокан, при чем агент в последнее ханство должен был сперва направиться в Бухару.

Временными агентами предназначались: в Бухару — горный офицер, а в Кокан и Хиву — офицеры генерального штаба; постоянных же в первые два владения предполагалось назначить впоследствии, а в Хиву — поручика Аитова.

На содержание временных агентов в продолжение года высчитано было 32,000, а постоянных 21,000 р. сер.

По рассмотрении этих предположений в Петербурге, зимою 1841 года последовало Высочайшее повеление о посылке в Бухару горного инженер-маиора Бутенева, а в Хиву — генерального штаба капитана Никифорова.

Отправляя своего агента в полуварварскую страну без [48] надежды иметь с ним верное и частое сообщение, противопоставляя его лицом к лицу с изобретательным на обманы азиятским правительством, Министерство Иностранных Дел, кроме Высочайшей грамоты и письма вице-канцлера к хану, снабдило еще Никифорова подробной общей инструкцией и несколькими частными, не только касательно цели и способа ведения возлагаемых на него переговоров, но и относительно обращения с ханом и главнейшими его сановниками.

Содержание Высочайшей грамоты было следующее:

«Обладателю Хивы, высокостепенному Аллах-Кули-Хану, Наша Императорского Величества благоприязнь и доброе приветствие.

«Посланник ваш Атанияз Ходжа-Реиз-Муфтий, удостоясь предстать пред Нашим Императорским Величеством, изустно подтвердил Нам от вашего имени уверения в искреннем желании вашем установить приязненные сношения с Империею Российскою и прекратить всякие враждебные действия против Наших подданных. Приняв во внимание таковое благоразумное ваше намерение, ознаменованное уже исполнением с вашей стороны одного из главных требований Наших, Мы изъявляем вам также Нашу готовность покровительствовать установлению и упрочению добрых соседственных сношений подвластных Нам народов с Хивинцами.

«С сею целию Мы повелели отправить в Хиву, вместе с возвращающимся туда посланником вашим, доверенное от Нас лицо, Нашего капитана Никифорова. На него возложили Мы доставление вам сей Нашей грамоты и некоторых вещей, посылаемых к вам в знак Нашего расположения. Ему же поручили мы также изъяснить вам основания и условия, кои могут способствовать незыблемому утверждению приязни между российскими владениями и Хивою. Мы желаем, чтобы вы давали полную веру всему тому, что капитан Никифоров доведет до сведения вашего, и надеемся, что вы будете действиями своими вполне соответствовать видам справедливости и взаимной пользы. За сим желаем вам всех возможных благ.

«Дана в столичном Нашем городе С.-Петербурге, марта 15 дня 1841 года, царствования же нашего в шестнадцатое лето». [49]

Письмо вице-канцлера заключало в себе выражение удовольствия вследствие возвращения ханом русских пленных и издания фирмана 18 июля. В нем, кроме того, говорилось о благосклонном приеме хивинского посланца Атанияза Государем Императором, об отправлении в Хиву капитана Никифорова и Поручика Аитова и излагалась просьба, чтобы впоследствии, при необходимости каких либо объяснений с нами, хан обращался к оренбургскому военному губернатору, как ближайшему к Хиве пограничному начальнику.

Что касается до общей инструкции, то, изложив предшествовавшие наши отношения к Хиве и упомянув о фирмане хана от 18 июля, она, в следующих словах, объясняет агенту сущность возлагаемого на него поручения:

«Теперь остается принять меры к предупреждению, по возможности, на будущее время возобновления несогласий (Хивы с Россиею) и к обеспечению безопасности российских торговцев. Это самое составляет главную цель, для которой вы командируетесь в Хиву...»

Затем, от этой общей мысли переходя к подробностям, инструкция указывает уже более определенно на те условия, которые должны служить предметами переговоров агента с хивинским правительством, а именно:

1) «Уничтожение рабства и пленения Русских и обеспечение лиц и имуществ их в Хивинском ханстве.

2) «Ограничение незаконного влияния Хивы на кочевые племена, издревле поступившие в подданство России, и

3) «Обеспечение торговли нашей как с Хивою, так и с соседственными владениями».

Опираясь на фирман 18 июля, министерство не предполагало, чтобы хивинское правительство оказало какое либо особое сопротивление по первой статье; но за то в возможности получить от хана согласие на остальные требования и в самой инструкции заметно некоторое сомнение.

Упомянув о подданстве России, в прошедшем еще столетии, Киргизов Меньшой и Средней орды, Каракалпаков и Туркменов и о последовавшем, несмотря на эту присягу, утверждении над Киргизами, кочующими по Сыру и по Усть— Урту, а также над Туркменами и Каракалпаками, власти хивинских владельцев, инструкция вслед засим говорит: [50]

«Намерение правительства по сему предмету состоит в том, чтобы, не отрицая принадлежащего оному (то есть правительству) права владения, не входить теперь в положительные объяснения насчет настоящего оному рубежа. А потому вы должны будете в разговорах с хивинским ханом уклоняться от определительного объяснения, до каких именно мест должны простираться владения Российской Империи в степи, и будете ограничиваться одним общим подтверждением о присяге, принесенной теми кочевыми народами на подданство России».

Далее же говорится, что так как настоящие переговоры имеют целью сохранить порядок и тишину в степи и обезопасить торговые сообщения, то, не отвергая принадлежащего России права на сказанные кочевые народы, правительство наше не находит неудобства согласиться, чтобы впредь до усмотрения те племена, которые кочуют к югу от Сыр-Дарьи, Давлет-Гирея и Ново-Александровского укрепления, оставались в управлении хивинского владельца, с правом собирать с них зякет, но и с тем, однакожь, чтобы он отвечал за все их грабежи, разбои и выдавал, по требованию нашему, скрывающихся у них беглецов и мятежников. Затем — продолжает инструкция — «должны быть, следовательно, прекращены всякие неблагонамеренные сношения Хивинского ханства с кочевыми народами, к северу от Сыр-Дарьи и Усть-Урта кочующими...»

Вторая статья заключала в себе всю важность посольства и была, главнейшим образом, причиною возникнувшего впоследствии затруднения в переговорах Никифорова с хивинским правительством, которое, по своим понятиям не только 20 лет назад, но даже в настоящее время, едва ли в состоянии отказаться от незаконных поборов и отличить права владельца от прав управителя.

При подробном развитии третьей статьи переговоров, инструкция налагала на агента исходатайствовать: 1) разрешение русским купцам свободно приезжать в Хиву и торговать своими товарами во всех селениях и городах ханства, с ответственностию хана за неприкосновенность лиц и имуществ торговцев; 2) установление, на привозимые купцами нашими и их прикащиками товары, необременительных пошлин, которые бы взимались только единожды; 3) допущение, при оценке [51] товаров для взимания пошлин, участия русского чиновника; 4) прекращение производившихся Хивинцами в степи насильственных остановок караванов и уничтожение устроенных близ Сыр-Дарьи укреплений, и, наконец, 5) прекращение. со стороны Хивинцев всяких препятствий не только караванам собственно русским, по даже и азиятским вообще, идущим в Россию или возвращающимся из оной.

При этом указывались агенту доводы, которые он должен был привести, чтобы убедить хана в справедливости наших требований. Эти доводы главным образом заключались в указании хану тех преимуществ, которыми пользуются в России Азиятцы перед прочими иностранными торговцами, из ссылке на торговлю России с другими магометанскими державами, Персией и Турцией, в которых взимается постоянно по 3 и по 5 процентов пошлины с ценности наших товаров, то есть такие проценты, каких хотелось нам добиться и в Хиве, в замен прежних 10.

В случае же несогласия на пятипроцентную пошлину, предписывалось агенту, по крайней мере, склонить хана на исполнение всех других требований статьи.

По принятии изложенных выше условий, Никифоров должен был еще обеспечить пребывание в Хиве российского чиновника, на что уже было выражено желание самим Алла-Кулом через посланца Атанияза. В постоянные агенты, как известно, предназначался состоящий при нашей миссии переводчиком поручик Аитов, бывавший в Хиве и прежде, и, как мусульманин, успевший там завести некоторые связи.

При благоприятном исходе переговоров, предписывалось склонить хана к составлению акта или трактата и только в крайности удовольствоваться тем, чтобы все постановленные условия были помещены в письме, которое хан адресует на имя государя, при возвращении миссии в Россию.

В случае же дурного приема предложений, агент обязывался до последней степени превозмочь затруднения и, при несообразности действий Хивинцев с достоинством его звания, не приступать ни к чему до благоприятной перемены, при безнадежности же на последнюю — возвратиться без всяких переговоров в Россию.

В заключение же инструкции было сказано: [52]

«Главная цель посылки вашей есть не столько приобретение вещественных выгод для России, как упрочение доверия к ней Хивы, и этою целью вы должны руководствоваться во всех поступках ваших, как важнейшим условием для будущего политического влияния России на соседственные с нею ханства Средней Азии» 9.

Таковы были условия переговоров, возложенных общей инструкцией на капитана Никифорова; но, кроме того, ему были даны некоторые дополнительные инструкции.

Независимо от министерства, Никифоров получил еще три инструкции от оренбургского военного губернатора, генерал-адъютанта Перовского, содержание которых было следующее:

Первая указывала на военно-топографические сведения, которые, при возможности, миссия должна собрать о Хивинском ханстве. Сведения эти сгруппированы в два отдела: и) топография ханства; 2) стратегическое обозрение. Для руководства Никифорова препровождались к нему при этой инструкции два описания ханства, исторический обзор сношений его с Россиею и расспросная карта Хивы 10.

Вторая объясняла: состав, снаряжение и довольствие миссии, путь, для нее избранный, отношения ее к возвращавшимся в Хиву посланцам и в заключение цель командировки миссии, образ предстоявших ей действий и возвращение 11.

Оставляя покуда в стороне первую половину инструкции, рассмотрим теперь только ту ее часть, которая относится собственно до ведения переговоров. Хотя здесь в главных чертах и выражены те же мысли, что и в предписаниях министерства, но, тем не менее, находим нелишним еще раз обратиться к этому предмету, чтобы яснее видеть, каким образом одновременно на одно и то же дело смотрели Министерство Иностранных Дел и оренбургский военный губернатор.

По мнению Перовского, упрочение доверия к нам Хивы могло быть достигнуто только двумя способами: во первых, собственным сближением Никифорова с ханом; во вторых, побуждением Алла-Кула оставить при себе поручика Аитова. Результатами же этого доверия, как полагал военный губернатор, должно быть со стороны Хивы исполнение тех трех статей переговоров, на которые указывало министерство.

Находя, что большая часть требований относительно [53] свободного проезда и торговли наших купцов в Хиве признана уже на деле самим Алла-Кулом, как отпуском пленных и фирманом, так и действиями хана с теми из русских прикащиков, которые ходили в предшествовавшем году в Хиву, Перовский полагал, что по этому вопросу следует только настаивать о продолжении начатого ханом образа действий и вступать в переговоры при благоприятных обстоятельствах, и то в следующем смысле:

1) Об ответственности хана за грабеж русских подданных. «Переговоры по сему вести с крайней осторожностию, ибо, как говорит Перовский, при слишком ясном развитии оснований, в инструкции изложенных, легко может быть, что хан будет сам возбуждать к грабежам и, поделившись тайно добычею с грабителями, потом повесит одного из них, для исполнения условий России».

2) Относительно права разъезда русских подданных по ханству. В избежание могущих возникнуть впоследствии, при требовании этого права, недоразумений, предмет этот или вовсе исключить из переговоров, или ограничиться требованием о продолжении данного в предшествовавшем году ханом позволения ездить нашим прикащикам в город Новый Ургенч.

3) Относительно пошлины. Положительно не соглашаться на 5 процентов, а настаивать, чтобы пошлина не превышала взысканной с прикащиков наших в предшествовавшем году, то есть 2 1/2 процентов с действительной цены ввозимых товаров. Оценку же товаров устанавливать не иначе, как при посредстве русского агента. Переходя к ограничению власти Хивы над Киргизами и предполагая со стороны Алла-Кула встретить просьбу об уничтожении Ново-Александровского укрепления, Перовский предлагает возражать и настаивать по этим предметам в таком смысле: что все восточное прибрежье Каспийского моря до устья Гюргеня должно быть признаваемо безусловно принадлежащим империи, как потому, что там еще в XVIII столетии были устроены наши крепости и населяющие прибрежье Туркмены приняли присягу на подданство России, так и по той причине, что Хивинцы, не имея флота, не могут иметь и притязаний на море. Что же касается до уничтожения сыр-дарьинских крепостей, то, в случае затруднений по этому требованию, достигнуть, по крайней мере, [54] хоть отмены пошлинного сбора при реке Сыре. Затем в отношении посылаемых в нашу степь хивинских агентов объявить частным образом хану, что на будущее время всякий посланный будет принят за возмутителя и подвергнут смертной казни.

В отношении образа действий, Никифорову предписывалось стараться внушить хану доверие к себе и в особенности к Аитову.

Придавая, как видно, особую важность письменным обязательствам, Перовский настаивает на составлении акта, советуя, для лучшего убеждения Алла-Кула, объяснить ему, что подобные акты заключаются только с значительными, состоящими с нами в дружбе владельцами, как, например, турецкий султан; пример же Персии — говорит он — приводим быть не должен, потому что держава эта находится у всех среднеазиятских народов в большом презрении.

Кроме инструкций, Никифорову были даны для доставления в Хиву письма Перовского к хану и мяхтеру и впоследствии прислан еще ответ вице-канцлера на грамоту Алла-Кула, привезенную незадолго до выступления миссии из Оренбурга посланцем Ишнияз-Баем 12.

Будучи уже в пути, Никифоров получил еще одно предписание Перовского 13 относительно неуместного вмешательства хивинского хана в дела наших Киргизов. Предписание это было дано по следующему случаю. В то время, когда Никифоров приготовлялся к отъезду, появился между Киргизами, кочующими по северной окраине Усть-Урта и по реке Уилу, хивинский чиновник Карли-мяхрем. Он был прислан ханом для разбирательства разных ссор между родами алимулинским, байулинским и табынским и привез к этим Киргизам от своего повелителя грамоту 14. Такие распоряжения хивинского правительства в нашей степи, по возможности, не допускались и прежде, тем менее они могли быть дозволены теперь, когда одною из главных обязанностей миссия было постановлено требовать от Алла-Кула положительного невмешательства в дела наших Киргизов; поэтому хивинский чиновник был схвачен и потом передан агенту, для доставления в Хиву.

Исчислив возложенные на Никифорова поручения, взглянем на те средства, которыми располагала его миссия для [55] достижения указанных ей целей. Средства эти были двух родов: одни заключались в личных достоинствах главных чинов миссии, а другие в обстановке и денежном ее снабжении.

В описываемое время Никифорову было 34 года. Службу он начал подпрапорщиком в Вологодском полку, в 1823 году. Формуляр не обозначает, где получил образование Никифоров; но из рассказа его сослуживцев известно, что он слушал курс наук в юнкерской школе, образованной графом Толем при штабе бывшей 1-й армии, откуда воспитанники предназначались для занятий по генеральному штабу. Почему Никифорову не удалось попасть в тот род службы, к которому он готовил себя в юности, сказать трудно; из послужного же списка видно, что из Вологодского полка он был переведен в саперы и что турецкая кампания 1828-1829 годов была пройдена им с замечательным отличием. В 1833 году Никифорова перевели в линейный оренбургский № 2-го баталион, где он и оставался до 1835 года, то есть до времени поступления в генеральный штаб.

Вследствие чего сделан был перевод из высшего рода службы в низший, то есть из сапер в линейную пехоту, неизвестно, тем более, что формуляр по этому случаю замечает только: все переводы производились по воле начальства. Находясь уже в генеральном штабе, Никифоров был командирован, в 1835 году, для производства глазомерной съемки между Уралом, Уем, Тоболом и Кумаком; с 16 ноября 1839 года по 13 апреля 1840 года находился в зимнем походе противу Хивы и в том же 1840 году участвовал в экспедиции в степь для составления топографического обозрения путей, ведущих к Аральскому морю и заливу Каратамаку. Таким образом, прежде поездки в Хиву, Никифорову представлялись случаи для изучения степи и характера ее обитателей, и деятельное участие, принятое в снаряжении экспедиции Перовского, заставившее его ознакомиться со всеми имевшимися тогда сведениями о средне-азиятских ханствах, равно и сообщение ему для прочтения различной по азиятским делам дипломатической переписки Министерством Иностранных Дел, должны были значительно увеличить запас его сведений о странах, в которых ему предстояло действовать.

Что касается нравственных качеств Никифорова, то должно [56] сказать, что в этом отношении у нас имелись данные весьма скудные, частию полученные от некоторых его сослуживцев. Из данных этих можно заключить, однакожь, что Никифоров был одарен наблюдательным умом и вообще был человек смелый и самолюбивый.

Неудачи и оскорбления, испытанные по службе и сильно действовавшие на его болезненную натуру, развили в характере его жолчность и особого рода раздражительность, доходившую иногда до исступления. Во время поездки с миссией, Никифоров страдал уже аневризмом, о существовании которого, как он сам сознается в одном из своих писем, узнал только по прибытии в Хиву 15.

Мухамед-Шариф-Рахметь-уллин Аитов начал службу в 1817 году, в бугульминском земском суде сверхштатным писцом, откуда, в 1820 году, переведен на должность толмача в оренбургскую пограничную коммиссию. Находясь в коммиссии, Аитов несколько раз был командирован в степь, где хорошо познакомился с характером и бытом Киргизов, а живя в Оренбурге, имел случай сходиться с приезжавшими в этот город хивинскими посланцами и купцами. В 1839 году, в ноябре месяце, Аитов был отправлен к Киргизам, кочующим вдоль северо-восточного берега Каспийского моря, для найма и доставки верблюдов в Эмбенское укрепление, под экспедиционный отряд Перовского; 12 января захвачен шайкою враждебных Киргизов, а в Феврале отведен чрез Ибрагим-Ата, Старый Ургенч в Хиву, куда и прибыл 4 марта 1840 года. Здесь, если верить показаниям Аитова, несмотря на тревожное состояние умов по случаю движения Русских, он держал себя с достоинством, на всех допросах отвечал бойко и твердо и успел расположить к себе Алла-Кула и некоторых его чиновников. Пребывание Аитова в Хиве продолжалось до конца июля, когда, вместе с другими русскими пленными, он был отпущен в Оренбург, куда и прибыл в августе месяце 16.

Как сильно Аитов, по мусульманским обычаям, благоговел перед особой хана и в какой степени, по своим верованиям, допускал возможность вести переговоры в ущерб единоверцев, положительно сказать нельзя; но, во всяком [57] случае, каковы бы ни были его задушевные убеждения, наружно он всегда действовал и говорил в пользу Русских.

Такую оговорку мы сделали потому, что каковы бы ни были таланты начальника миссии, отправленной в азиятское государство, но если он сам не может говорить с туземцами, то всегда при переговорах переводчик будет играть одну из важнейших ролей; от уменья его ловко перевести фразу, придать ей в известных случаях особое значение, сгладить иногда резкие выражения агента и, в то же время, сохранить его достоинство весьма часто зависит успех всего дела.

Обстановка миссии Никифорова не была слишком грандиозна; в составе ее, кроме Аитова, находились: письмоводитель — из казачьих офицеров Оренбургского войска, два топографа, 12 уральских казаков и 10 Киргизов; при миссии следовал также оренбургский купец Деев. Для начальника миссии были отпущены казенная лошадь, кибитка и 5 верблюдов, а вообще же для всей миссии назначено: 15 лошадей, 2 кибитки, 5 юламеек и 41 верблюд; кроме того, она была снабжена различными хозяйственными вещами и чертежными припасами 17.

Подарки, отпущенные агенту, имели троякое назначение: одни посылались от Высочайшего двора хивинскому хану: в них заключались четыре куска сукна, два куска шелковых материй, три куска бархата венециянского, два куска парчи, серебряный чайный сервиз и к нему дюжина фарфоровых чашек, расписанных цветами с позолотой; другие — от оренбургского военного губернатора хивинскому министру (мяхтеру) и, наконец, третьи, предоставлялись в распоряжение самого агента, для употребления по его усмотрению 18.

Для покрытия расходов, Никифорову было выдано, примерно на 6 месяцев, 2,650 червонцев, которые предназначались на жалованье: агенту по 50 червонцев в месяц, поручику Аитову по 40, письмоводителю по 15, и, сверх того, на содержание казаков и азиятской прислуги, на продовольствие, наем верблюдов и проч. В этом же числе полагалось: на угощение 300 червонцев, на отправку гонцов 250 и на экстренные издержки 150 19.

Одновременно с снаряжением Никифорова в Хиву, приготовлялась к выступлению из Оренбурга и другая миссия — в Бухару, под начальством горного инженер-маиора Бутенева. [58] До Сыра обе миссии должны были следовать вместе, под прикрытием особого съемочного отряда, под командою подполковника Бларамберга.

С миссиею Никифорова возвращался на родину и бывший в России хивинский посланец Аганияз-Ходжа-Реиз-Муфтий, со свитою, которому, по инструкции Перовского, агент наш обязан был оказывать должное внимание. Впрочем — говорила далее та же инструкция — «вы поставите при этом себе за правило действовать более через поручика Аитова, не входя лично в слишком тесные связи с посланцами, дабы они привыкли видеть в вас лицо высшее» 20.

3 мая 1841 года выступили миссии из Оренбурга и, следуя вверх по Илеку и далее чрез вершину Ори, вверх по Иргизу до урочища Аир-Кизыла и потом чрез Каракумы, достигли, 5 июля, Сыр-Дарьи.

Путь до Сыра миссии совершили не совсем миролюбиво, и мы имеем повод думать, что между членами их существовал дух несогласия; к этому присоединилось еще неудовольствие на Никифорова хивинского посланца. Миссии шли, производя съемку; да и без этой причины движения наши по степи, по свойству европейских привычек, не могут совершаться так быстро, как у Азиятцев, которые делают огромные переходы. При таких условиях, Атанияз-Ходжа, конечно, не мог приближаться к своей родине с тою скоростию, как бы ему хотелось, и считал Никифорова, распоряжавшегося работами топографов, едва ли не главным виновником медленности похода. Независимо от этого, если верить очевидцу, Никифоров обращался с послом чрезвычайно фамильярно и грубо, и, когда Атанияз хотел отделиться на Иргизе от миссии, Никифоров объявил, что прикажет его связать 21; только за двенадцать дней до прибытия на Сыр разрешено было посланцу отправиться вперед 22.

Совершив, 6 июля, переправу через Сыр, миссия направилась к хивинской крепостце, расположенной при озере Кара-Куль, в которой из 200 чел. гарнизона осталось только 40; прочие же, по случаю приближения русского отряда, сочли за лучшее бежать. В ожидании назначенного для встречи ханского чиновника, Никифоров пробыл здесь несколько дней и в это время был посещаем многими почетными Киргизами. Из [59] них те, которые кочевали между Сыром и Куваном, признавали себя явно подданными России; кочующие же за Куваном, по большей части богатые скотоводы, предпочитали власть Хивы, имея возможность откупаться в ней за свои преступления.

16 июля, прибывший для встречи хивинский чиновник Вуиз-Нияз угощал миссию в крепостце; а 17 она переправилась через Куван-Дарью и, следуя далее через урочище Джаман-Чеганак, копани Аир-Tay, Зангар, озера Камышлы-Баш и Дау-Кара, достигла, 4 августа, Аму-Дарьи, при г. Кипчаке. Отсюда миссия, чрез города: Мангыт, Клыч-Нияз, Ташаус, Амбар и Шабат, следовала к Хиве, куда и прибыла 9 августа 23.

По всему пути, в населенной полосе, миссию встречали высланные ханом чиновники и угощали на ночлегах. Кроме того, в виде почетного конвоя, ее сопровождали сменявшиеся толпы конных Хивинцев и Туркмен, с ристанием и ружейною пальбою.

Из всех мест, пройденных до Хивы, особенное внимание Никифорова обратила на себя р. Сыр. Как офицер генерального штаба, как человек, который надеялся еще на возможность вторичного похода в Хиву, он вполне понимал важность для России владения Сыром и в своих письмах оставил нам весьма любопытные заметки относительно стратегического и торгового значения этой реки и выбора пути действий при войне с Хивою.

Не вступая в критический разбор заметок, мы приводим их с буквальною точностию, предоставляя каждому судить о справедливости выводов человека, видевшего Сыр 20 лет назад, и в то время, когда река не носила еще русского флага и была усеяна хивинскими и коканскими крепостями.

От 14 сентября и 18 октября Никифоров писал из Хивы:

«Отчего до сего времени мы забываем мокрый путь Сыр-Дарьи? В Хиве грунт земли такой же, как и на Сыр-Дарье; но она вся покрыта зеленью, исключая песков и пустырей. Такого же цветущего состояния в отрасли хозяйственной промышленности могут достигнуть и берега Сыр-Дарьи; а от них далее торговля с Китаем могла бы перейдти в наши [60] руки из рук Бухарцев, и они чрез Кокан получали бы наши товары. Первое впечатление вида берегов реки Сыра, качество грунта, не располагало меня в пользу этой реки; ибо глаз мой не мог допустить возможности добыть что нибудь полезное для селянина из тяжелого, глинисто-песчаного, иловатого и солонцоватого грунта по р. Сыру. Но меня впоследствии очень поразили вид жатвы и, в то же время, посев пшена. Потом, приехав на р. Аму, вижу тот же грунт, те же пески и солончаки, тот же ил, но страна цветет всеми избытками произведений для хлебопашца. Меня все удивляло на каждом шагу, и, не видя нигде ни клочка чернозема, я не мог представить себе такого изобилия земли, начиная от колосовых растений до огромных, густых, величественных деревьев. Теперь я убежден, что и р. Сыр доставит то же богатство в жизненных потребностях и в роскоши, как и берега Аму. Постройка домов из ила прочна до невероятности, в чем я убедить могу вас привозом обломка стены из дома, в котором живу; между тем, надобность в дереве весьма ограниченна. Это уменьшит издержки на лес, в чем нуждалось бы первоначальное заселение на р. Сыре. Остров, образуемый устьем р. Сыра — протоком Джилькуван, который, впадая в озеро Кос-Куль, соединяется с рекою Куван-Дарьею — весьма важен в том отношении, что, будучи окружен с трех сторон протоками воды, может быть употреблен весь на пользу заселения; притом же, предает во власть заселения устье Сыра, а потому и плавание по Сыру и Аральскому морю, которое должно быть изобильно красною рыбою, судя по множеству и дешевизне этой рыбы в прибрежных городках Хивинского ханства.

«Озера Камышлы-Баш и Айгирик также могут быть обращены на поливку пашен; только умейте распорядиться запасом воды, который доставляет р. Сыр.

«Вся долина Аму-Дарьи от Бадакшана, вся долина Сыра от Кокана — одинаковы: везде поливка полей доставляет вознаграждение пахарю. Со временем заселение может распространиться по Кувану и далее по Сыру до пределов Туркестана; а торговую компанию удобнее учредить не в Самарканде, а в Кокане, как для сношений с Яркентом, так и для сношения с Бухарой, которая в торговых связях будет в [61] наших руках, между тем как плавание по р. Сыру уменьшит втрое издержки найма верблюдов от Оренбурга до Бухары. Киргизы возьмутся за умеренную плату доставить сколько нужно будет тяжестей на р. Сыр. На первое время наем верблюда из Орска обойдется не дороже 12 руб. ассигнациями; может быть, найдется и тележный путь до р. Сыра. О воде не беспокойтесь, лишь бы были лопатки, которые нароют в разных местах колодцы на все время по путям сообщения. Хива может также доставить некоторую немаловажную пользу сбытом виноградных лоз, деревьев и лодок для плавания. Лодки хивинские чрезвычайно прочны и дешевы: одну строили по заказу в Кипчаках, и она стоила 350 руб. Далевская постройка дороже и не может сравниться крепостию. В первое время заселения по Сыру, жителями могут быть сами Киргизы, между которыми расселить русские семейства, и кончится тем, что Киргизы обрусеют, или же нужно предоставить значительные льготы для желающих переселиться на р. Сыр, лишь бы переселение это делалось исподоволь, по 100 или по 150 семейств каждогодно, а когда умножатся запасы хлеба, то и 1,000 семейств будет в меру, лишь бы достало бревешек на матицы и стропила. Поля должны оставаться собственностию поселянина, иначе не будет усиленного труда и урожая. Сделав верную и подробную съемку и нивелировку всего острова, можно составить удобнейший проект, как проводить каналы и как распределить воду по заселениям хуторов. Если Бог дозволит мне приехать в Оренбург, я займусь не отчетом, что видел, но составлением проекта занятия Сыра» 24.

Наконец, в письме, от 2 октября, к В. А. Перовскому находим:

«Позвольте здесь, ваше превосходительство, коснуться предмета, осуществление которого принесет несомненную пользу Оренбургскому краю и самым верным образом упрочит влияние России на Туран. Я хотел бы сказать о приведении в исполнение идеи вашего превосходительства, известной мне еще с 1835 года, т. е. занятие реки Сыра 25. Конечно, издержки будут значительны; но они окупятся пользою для края и облегчат управление обширною Киргизскою степью. Власть пограничной коммиссии у Мугоджарских гор не имеет желаемой [62] силы, которая более и более исчезает, по мере приближения к р. Сыру. Нельзя надеяться на введение желаемого устройства и порядка в Киргизской степи, если не будут основаны в ней несколько точек, которые выражали бы проявление силы и власти российского правительства среди кочующих племен. Крайняя точка была бы на р. Сыре. Грунты земли в долине Аму-Дарьи и Сыр-Дарьи совершенно одинаковы, что допускает возможность довести и берега Сыра до той же степени процветания в отношении первых жизненных потребностей, в каком находится и Хивинское ханство, которое рассадило в солончаках леса для своей домашней потребности, образовало густую тень по закраине бесплодных песков, и нет клочка земли, который оставался бы бесполезным; жизненные и вообще съестные припасы дешевы. Способ постройки жилищ и вообще казенных зданий при заселении р. Сыра должно перенять от Хивинцев, с приличным изменением. Дома их прочны, стоят долго, сухи и в постройке дешевы.

«Хлеба на берегах Сыра собирают два раза в год: в глазах наших жали пшеницу и засевали поля просом. Многие потребности для хозяйства поселянину и для гарнизонов можно бы приобрести покупкою из Хивы: Хивинцы для казарм их гарнизонов на р. Сыре привозят лес в лодках по Аральскому морю. Тополь, ветла, джида и все фруктовые деревья могут с успехом произрастать на берегах Сыра, как и в Хиве, и чрез 15 лет заселения жители могли бы довольствоваться во всем произведениями своей земли. Положите, ваше превосходительство, прочное начало сему делу, и оно будет не последним венцом из благотворных нововведений и устройства, сделанных вами в безграничном Оренбургском крае.

«Кроме влияния на кочевые племена, занятие Сыра доставит несомненные и неисчислимые выгоды в отношении торговом, которые упрочат навсегда влияние России на Туран. По образу жизни Хивинцев и Бухарцев, нельзя надеяться на увеличение сбыта русских товаров в Туране, пока эти народы будут передатчиками наших изделий южным соседям своим. Товары, привозимые ими из России, и теперь слишком превосходят меру потребности Хивы и Бухары, и избыток русских изделий они, по необходимости, сбывают в Яркент, откуда [63] ежегодно вывозят до 16,000 пудов чаю. Этот чай добротою несравненно ниже вымениваемого на Кяхте; но понижение доброты чая происходит главнейше не от качества покупаемого в Яркенте чая, по от крайней небрежности мусульманских купцов в сбережении своего товара и частию от недостаточных способов перевозки. В Яркенте чай этот пересыпают в кожаные и даже шерстяные мешки; во время пути он подмокает, пылится и от прикосновения с пахучими телами теряет свой аромат, отчего в Бухаре и Хиве привозимый из Астрахани и Оренбурга чай в ящиках ценится как самая высокая роскошь. Хивинцы, невзирая на все притеснения, делаемые им в карантине и таможне города Астрахани, значительные капиталы свои обращают туда чрез Мангишлак и все еще пользуются верными и большими барышами, что происходит: 1) от малой цепы за провоз товаров от Мангишлака до Хивы и 2) от ничтожных расходов за провоз товаров до Хивы вверх по р. Аму. Лучшим убеждением в этом случае может быть сплав товаров по р. Волге. А с занятием берегов р. Сыра проистекают следующие торговые и политические выгоды:

«1) Уменьшит почти на половину расходы за провоз товаров из Оренбурга и Петропавловска до Бухары, а тем самым увеличит и вывоз русских изделий.

«2) Значительно уменьшит издержки подвоза товаров мокрым путем до Кокана и далее сухим путем до Бухары. Этим способом и Кокан с его землями и Бухара вынуждены будут покупать товары из первых рук у самих купцов, а не у фабрикантов внутри России.

«3) Переведет всю торговлю из Бухары в Кокан или на берега р. Сыра.

«4) Передаст во власть российского правительства плавание по р. Сыру и Аральскому морю.

«5) Откроет путь российским купцам в Китай, чрез Яркент. Если таможенные сборы на Кяхте составляют такой значительный итог для правительства, то впоследствии времени пошлинный сбор с товаров, вымениваемых в Яркенте, может достигнуть до того же итога всеобщим употреблением чая в России и сбытом его за границу в Европу, где вымениваемый русскими купцами чай может так же высоко цениться [64] Европейцами, как он ценится у жителей Турана и как оценил его капитан Борнс, в бытность его в Бухаре.

«Занятие р. Сыра сделает Оренбург главным складочным местом товаров, прольет новые капиталы в Оренбургском крае, и русские купцы, променом наших товаров в Китай чрез Яркент из первых рук, могут снабжать чаем весь Туран. Хан хивинский вполне постигает важность занятия Сыра, говоря, что если Русские с ним вместе будут пить воду из Сыр-Дарьи, то Хивинцам нельзя жить».

Описав путешествие миссии до Хивы, считаем нелишним прежде всего сказать несколько слов о характере хивинского хана и главных его сановников, тех лиц, с которыми преимущественно приходилось Никифорову сталкиваться и вести переговоры.

Алла-Кули-хан вступил во владение Хивою после смерти воинственного Мухамед-Рахима, в 1825 году. Еще отец Алла-Кула успел прекратить все мелкие раздоры узбеков, нарушавших спокойствие ханства; ему же была обязана Хива за подчинение ей, хотя отчасти и номинальное, Мерва, Саракса, Кунграда и соседних киргизских и туркменских родов. Получив от отца владение довольно значительное по пространству, но скудное населением, Алла-Кул употребил весьма оригинальное средство для развития оседлости в своем оазе. Хищными, внезапными набегами на соседние персидские области он постоянно добывал здоровых работников из пленных Персиян, распродававшихся по всему ханству; а нападение на кочевавшее в пределах Герата племя Ямшидов доставило ему 7,000 кибиток для заселения пустопорожних земель между Куня-Ургенчем и Мангытом. В 1841 году хану было около 50 лет. Несмотря на природный сметливый ум, образование его, однакожь, ограничивалось уменьем читать, писать, считать и весьма несовершенным знанием персидского языка. Он редко слушался советников, как всякий Азиятец был сластолюбив и для приобретения денег не стеснялся в выборе средств. Любимым разговором хана была гаремная хроника, и тот из его приближенных, кто владел большим запасом безнравственных новостей и, притом, рассказывал их [65] забавно, смело мог рассчитывать на расположение своего повелителя.

Значительнейшим лицом по хане был мяхтер Мухамед Якуб-Бай. Он заведывал южною половиною ханства и иностранными сношениями. Мяхтер всегда слушал со вниманием рассказы о богатстве и силе России, желал ближе познакомиться с нравами ее жителей и просил Аитова, когда тот возвращался из плена, выслать ему русско-татарскую грамматику. Якуб-Баю было лет 40, и из числа всех приближенных хана он более других был расположен помогать нашим интересам.

За мяхтером следовал Куш-Беги, управлявший северной половиной ханства. Ему было около 35 лет. В молодости он был хорош собою и находился в мужском отделении ханского гарема. Это обстоятельство и изобретательность на скандалезные рассказы делали Куш-Беги одним из близких к хану людей; но на внешние дела, сколько было известно, он особого влияния не имел. Звание его, так же, как и звание мяхтера, было наследственное в одном доме.

Ходжеш-мяхрем, правитель Ташауза, был рабом при Мухамед Рахиме и, еще в молодости взятый с ним в плен Бухарцами, спас своего повелителя, переправив его на западную сторону Аму.

Такая услуга приобрела ему настоящее звание и полную доверенность покойного хана, при котором он был главным лицом в Хиве. Во время Никифорова Ходжеш-мяхрему было лет 60, непосредственного участия в делах он не принимал, но пользовался большим уважением хана и вообще всей Хивы и был расположен к Русским.

Диван-Беги, начальник таможен, был избран на эту должность самим Алла-Кулом и, вследствие вкрадчивого своего характера, пользовался большим доверием хана. С мяхтером Диван-Беги жил не в ладах. По участию в советах ханских и по непосредственному влиянию на купцов, с которых он собирал пошлины, Диван-Беги был лицом очень важным для иностранцев. Он не любил Русских, противился выдаче пленных, но, по страшному корыстолюбию, мог быть расположен в нашу пользу хорошими подарками.

Из других близких к хану лиц следует упомянуть [66] еще о брате хана, Инахе Рахман-Куле, человеке пожилом, очень любившем крепкие напитки, и о старшем сыне ханском, который в это время, однако, жил в Хазар-Аспе 26.

Квартира миссии в Хиве была приготовлена в загородном доме Рафейник, принадлежавшем одному из родственников мяхтера; при доме находился только особо назначенный Юз-баши. На другой день по прибытии, мяхтер прислал чиновника поздравить миссию с приездом, узнать о здоровье агента и просить его доставить Высочайшую грамоту и другие бумаги; за любезность агент приказал благодарить, но в выдаче бумаг отказал, объявив, что они будут представлены лично хану. Впрочем, для некоторого удовлетворения желания министра, посланы к нему, бывшие у агента, копии 27.

11 августа, вечером, чрез особо присланного чиновника, хан выразил желание принять Никифорова и получить от него Высочайшую грамоту и письма. В сопровождении членов миссии и 8 казаков, несших подарки, агент отправился на аудиенцию. По прибытии ко дворцу, его попросили спять оружие и затем повели на один из внутренних дворов, где восседал хан и в почтительной позе стояли мяхтер, Диван-Беги, Куш-Беги, Ходжеш-мяхрем, Атанияз и еще два каких-то сановника.

После обмена обыкновенных приветствий, агент произнес небольшую речь и вручил мяхтеру, для поднесения хану, Высочайшую грамоту и письма. С своей стороны, Алла-Кул, приняв грамоту и, не читая, положив се близ себя на ковер, осведомился о здоровье государя. Затем агент, с дозволения хана, приказал внести подарки, а поручик Аитов, раскрыв их, объяснил назначение и достоинство некоторых вещей. Сколько можно было судить, хан особенно остался доволен серебряным сервизом.

После некоторого молчания, Алла-Кул обратился к Никифорову с вопросом: какое он имеет поручение от Государя Императора? В ответ на это было объявлено «что Государь Император искренне желать изволит независимого существования и благоденствия хивинскому владельцу и его народу, что Его Величество изволит обещать высокое покровительство свое его высокостепенству и всему Хоарезму, если хан Алла-Кул вступит в дружественный союз с российскою [67] державою и будет сохранять правила доброго соседа, что этим упрочатся торговля и взаимная польза». Выслушав это, хан, положа руку на сердце, сказал: «благодарение Богу, я ничего более не желаю», и потом, сделав несколько вопросов о пройденных миссиею местах, о перенесенных трудностях во время похода от р. Сыра, отпустил агента, прибавя, что после трудного пути нужен отдых.

Так кончилось первое свидание, дававшее, повидимому, надежду на благоприятное ведение дальнейших переговоров, тем более, что Алла-Кул тут же объявил, что агент может видеться с ним, когда пожелает, предупреждая только заблаговременно об этом мяхтера; вместе с тем, хан пригласил чиновников своих оказывать всевозможные уважения Никифорову и стараться сделать для него пребывание в Хиве приятным.

13 августа хан вновь просил к себе агента и, в продолжительной беседе, расспрашивал о могуществе Англии и России, о правительственных лицах в последней, о делах Турции и о причинах войны Англии с Китаем; в заключение изъявил желание срыть Ново-Петровское укрепление и приступить к разграничению Киргизов. Вообще же хан, при похвальном любопытстве, выказал полное незнание всего, что относится до политических дел Европы.

Для характеристики таких бесед, приводим разговор хана с агентом насчет действий Англичан, записанный рукою Никифорова и сохранившийся в бумагах покойного.

Хана. За что Англия воюет с Китаем?

Агент. Ваше высокостепенство слышали, что есть Индия, которою овладели Англичане. Завоевание Индии не было сначала преднамерением английского правительства, но есть последствие распространения власти общества купцов, которые, для собственных выгод, именем правительства своего, поработили всю Индию. Купцы за это дозволение от своего короля обязывались уплачивать ежегодно, в роде подати, часть своих доходов. Эта подать, по мере распространения Англичан в Индии, увеличилась до того, что составляет теперь едва ли не 1/3 всех королевских доходов Англии. Купцы не могли платить звонкою монетою, а платили всегда товарами, и преимущественно чаем, который выменивали в Китае на опиум. Китайский [68] богдыхан, видя пагубное распространение опиума между своими подданными, запретил ввоз оного; а как опиум был важнейший товар английских купцов, которые не знали, куда его сбыть, то они и требовали отмены наложенного запрещения, всячески стараясь сбывать Китайцам опиум, отчего правительство Китая вынуждено было кончить тем, что конфисковало опиум Англичан и бросило его в море, ценою более 175,000,000.

Хана. Английские купцы виноваты?

Агент. Конечно; но как через потерю купцами товара Англия лишается подати, которая составляет значительную часть доходов ее, то, для вынуждения Китайцев к вознаграждению, правительство приняло купцов под свою защиту.

Хана. Слухи есть, что Англичане готовятся занять Балх?

Агент. Я не слыхал; но если они намереваются это сделать, то сделают.

Хана. Нам нельзя дозволить: это наш город.

Агент. Балх когда-то принадлежал Бухаре, а теперь, со смертию владетеля Кундуза, никому не принадлежит.

Хана. Я пойду с войском защищать мусульманский город.

Агент. Ваше высокостепенство в этом не успеете. Англичане народ европейский, они сильны. Лучше не подавайте им причины враждовать на вас.

Последующее поведение хана не изменило первому приему. И действительно: как только агент изъявлял желание видеться с Алла-Кулом, так и был приглашаем в тот же день, вечером.

Свидания происходили обыкновенно на приемном дворе, и постоянно в присутствии мяхтера, а иногда некоторых других чиновников. Сидел только хан, все же присутствующие стояли около него; во время свидания нередко жарко спорили, но расставались всегда дружелюбно, и хан обыкновенно дарил, при прощаньи, Никифорову несколько голов сахара.

В самом начале переговоров, Алла-Кул коснулся предмета для него наиболее близкого и существенного: это — разграничения Киргизов, и объявил притязания на рр. Эмбу, Иргиз и Тургай. Такие требования превосходили все уступки, какие допускала по настоящему предмету инструкция, а потому [69] Никифоров постоянно и отвергал их. Любопытно, что к концу каждого заседания агент, казалось, совершенно убеждал хана в основательности его требований, но проходило несколько дней, назначалась новая аудиенция, и хан не только повторял те же условия, от которых не задолго отказался, но и прибавлял к ним всегда что нибудь новое. Так раз, когда Никифоров был поставлен на очную ставку с некоторыми из ханских советников и, опровергнув их доводы, выразил Алла-Кулу сожаление, что если он будет слушать такие советы, как теперь, то агенту приведется отказаться от поручения и потерять всякую надежду на соглашение, — хан, немного подумав, отступился от границы по Эмбе и Иргизу; но за то не далее, как по прошествии недели, он как бы совершенно забыл о своей уступке и стал требовать тех же границ 28.

Подобные уловки азиятской дипломатии только раздражали агента и были для него очень тягостны, особенно, если принять в расчет состояние его здоровья. Действительно, по прибытии в Хиву, Никифоров уже чувствовал себя очень дурно: «я так ослабел — пишет он от 20 сентября — что «малейшее напряжение мысли мне крайне вредно, я уже и не говорю о движении». Он не мог даже писать сам, и вся корреспонденция его с Россией за это время ведена под диктовку; только к концу октября ему, повидимому, стало легче. Была, впрочем, и другая причина, которая мешала успеху поручения миссии: хан затруднялся вести с Никифоровым переговоры, так как основы их не были изложены в Высочайшей грамоте. С своей стороны, агент хотя и возражал на это, что если бы предполагаемые условия были написаны в грамоте, то переговоры не имели бы места, и хан был бы обязан принять условия для себя как закон, и что Государь Император, веря искреннему желанию хана быть в мире с Россией, изволит предлагать условия чрез своего посланного, с тем, что добровольное согласие хана будет служить верным залогом прочного мира и искренней покорности Алла-Кула государю; но доводы эти мало принесли пользы. При таком положении дел, Никифоров решился прибегнуть к более существенным средствам. В числе подарков, бывших у агента, но не переданных еще хану, находились [70] железная печка и карсельские лампы. Вещи эти сильно интересовали Алла-Кула, и он давно желал их получить. 22 августа, в день коронации государя, печка и лампы, с прибавкой 6 пудов сахара и пуда кофе, были поднесены хану; однакожь, его высокостепенство, несмотря на все удовольствие, доставленное ему этим подарком, уступчивее нисколько не сделался.

В частной жизни миссия хотя не была стесняема в Хиве и Никифоров нередко измерял улицы, снимал планы, а топограф с купцом нашим ездил по разным городам и чертил путевые маршруты, тем не менее, однакож, тайная полиция хана зорко следила за действиями наших чиновников, а все важнейшие лица ханского двора хотя и старались оказывать им постоянное уважение, но в теснейшую связь с Никифоровым не вступали, в особенности же Куш-Беги, Диван-Беги и Ходжеш-мяхрем, которые уклонились даже от угощения. Причину последнего поступка отчасти надо искать в том, что эти лица не получили таких подарков, как мяхтер, и только перед отъездом агент послал Куш-Беги зеркало, а Диван-Беги столовые часы и по куску сукна; но, вероятно, было и другое обстоятельство, которое заставляло сановников держать себя вдалеке от агента. Что касается мяхтера, то, по получении подарков, он немедленно пригласил на обед миссию, но уклонился от политических разговоров, объясняя, что право на это принадлежит исключительно хану; в свою очередь, Никифоров не отплатил мяхтеру за обед, чрез что частные их сношения прекратились.

Отказывая в согласии на требования агента, хан, взамен этого, старался на каждом шагу выказать ему знаки своего наружного расположения и доверчивости. Ласковость его не ограничивалась одними приемами, но обнаруживалась и в заботливости о потребностях миссии: помещена она была в лучшем загородном доме, каждое утро доставляли ей из ханских садов плоды, и, сверх того, постоянно выдавали кормовые деньги — по пяти тиллей в сутки 29. Исключением из таких любезностей было только выраженное ханом настояние видеть первые депеши, отправленные агентом в Россию; но на такое требование Никифоров отвечал посланному решительным отказом и, в притворном гневе, разорвав перед ним в мелкие клочки свои письма, послал эти лоскутки для [71] прочтения мяхтеру; после такого поступка отправка почты производилась уже без явных затруднений. Таким образом, по наружности, миссия была окружена предупредительностию и, казалось, не могла жаловаться на недостаток к ней доверия даже таких подозрительных чиновников, как хивинские. Но не так находил свое положение агент, и вот что писал он на этот счет из Хивы: «Мы живем довольно стесненно: нас мало кто посещает, а если приходят люди, от которых можно бы было получить некоторые сведения, то они боятся бывать часто, и мы всегда окружены шпионами. Теперь я решился отправить к вам почту секретно от всех, в намерении известить его превосходительство Василия Алексеевича (Перовского) о ходе дел миссии». И потом относительно сановника, на содействие которого при переговорах он более всего мог рассчитывать, находим: «Мяхтер избегает всяких сношений с агентом, в отклонение подозрений хана по поводу дружественных связей с членами миссии, и опасается подкупов. Подарки, доставленные от имени вашего превосходительства мяхтеру, были переданы ему тайно и с крайнею предосторожностию; впрочем, сановники хана имеют весьма мало влияния, и хан входит лично во все сношения с агентом по предмету заключения условий акта» 30.

Дни проходили за днями, здоровье агента становилось хуже, а переговорам, при такой системе, которую принял хан, т. с. отвергать в новом заседании большую часть того, что было им утверждено в предыдущем, не предвиделось конца.

По 1-й статье, относительно обезопасения Русских, не встретилось затруднений, и хан, говоря, что статья эта уже определена фирманом его 18 июля, желал только иметь соответствующее обязательство со стороны России, на что агент не согласился, по той причине, что Россия никогда не притесняла хивинских подданных.

По 2-й — явились уже споры, по случаю требования Никифоровым уравнения в Хиве наших купцов в пошлинном сборе с хивинскими подданными. Алла-Кул возражал, что пошлинного сбора в Хиве нет, взимается же с купцов, как и со всех хивинских подданных, на основании корана, закят, или 2 1/2% с имущества; что оплаченным таким образом капиталом все купцы могут беспрепятственно делать [72] сколько хотят оборотов в год; что то же правило соблюдается и относительно иноземцев, с тем только, что иноверцы должны платить вдвое противу мусульман, и как это закон религиозный, то и отменен быть не может. Впрочем, в угодность России, хан соглашался допустить, взамен закята, пошлинный сбор при ввозе и вывозе товаров из Хивы, но до установления этого нового правила хотел руководствоваться прежним порядком 31. Относительно же обеспечения бухарских караванов Никифоров ни в какие переговоры не входил, считая их несвоевременными.

Наконец, по 3-й статье, относительно определения границ влияния хана в степи, возникли непреодолимые затруднения. Никифоров требовал, чтобы хан не посылал своих чиновников за Сыр-Дарью и линию, протянутую от Кул-Магура до урочища Маната, соглашался предоставить хану право сбора закята с племен, кочующих к югу от означенной черты, но с тем, чтобы они все-таки признавались подданными России, и оставлял за Россиею все восточное прибрежье Каспия до устья Гюргеня на 15 верст от берега, с правом для империи устроивать там селения и крепости. Хан возражал, что он всегда собирал закят с племен, кочующих на Эмбе, в Барсуках и на Иргизе, а потому и не может отказаться от этого права и тем менее признать подданными империи Кайсаков, кочующих к югу от Сыра и на Усть-Урте, что такое настояние России было бы совершенно противно изъявленным ею дружественным расположениям к Хиве, лишая последнюю значительной части доходов и податей, и что, наконец, самое определение какой бы то ни было границы несогласно с безопасностию ханства и переданными ему бескорыстными намерениями государя, так как при этом Россия приобретет право устраивать крепости на самых пределах Хивы и тем всегда угрожать самостоятельности ее. В ответ на это хану было объяснено, что подданство Киргизов России несомненно, так как все роды присягнули на него еще в половине прошедшего столетия, действия же хивинских владельцев, на которые ныне опирается Алла-Кул, суть самоуправства, несовместные с дружественными отношениями к империи; что отказаться от подданства Кайсаков противно было бы достоинству России, которая и без того много [73] снисходит, уступая хану право взимать подати с некоторых киргизских родов и временно управлять ими; что определение положительной границы необходимо для избежания столкновений между русскими и хивинскими властями; что опасения насчет устройства крепостей неосновательны, так как на всех других границах Россия имеет более значительные крепости, без всякого вреда для соседей, и, наконец, что прибрежье Каспия по праву принадлежит империи, которая одна имеет и может иметь флот на этом море. Доводы эти, однако, не убедили Алла-Кула. Видя, что все миролюбивые средства, употребленные к склонению хана на наши предложения, остаются бесполезными, Никифоров решился принять другой способ действий.

11 сентября истребовав аудиенцию у хана, агент явился к нему в полном присутствии важнейших сановников Хивы, и грозную, и непривычную для слуха речь привелось на этот раз выслушать высокостепенному Алла-Кулу. Ему была вручена, от имени оренбургского военного губернатора, декларация и вместе с тем объявлено: что все кочующие племена, принявшие подданство России, признаются подданными Государя Императора, а земли их кочевок достоянием империи, что будет ли Хива состоять в дружественных сношениях с Россиею, или нет, но изложенные в декларации меры всегда будут приводимы в исполнение, и что условия России предлагаются агентом его высокостепенству в последний раз. Затем Никифоров представил хану проект мирного договора и потребовал, в случае несогласия на этот акт, дозволения ехать в Россию.

Содержание декларации было следующее:

Высокостепенному хану Алла-Кулу российского Императорского агента.

Именем г. оренбургского военного губернатора имею честь объявить, что:

1) Всякий хивинский подданный, посланный для сбора податей между Киргизами, кочующими по северную сторону реки Сыра, будет предан смерти, как нарушитель мира.

2) Всякий хивинский подданный, посланный для сбора податей с Киргизов, кочующих в песках Барсуках, на реке Эмбе, на берегах моря в урочище Кай-Кунакты и по [74] берегам залива Карасу и на северных частях чинка, будет предан смерти, как нарушитель мира.

3) Всякий хивинский подданный, являющийся в аулы Киргизов, принадлежащих Российской Империи, с намерением нарушить спокойствие оных, будет схвачен и предан смерти 32.

Так говорил русский офицер, прибывший в полуварварскую страну с 12 казаками и не имевший надежды ни на какую близкую помощь, кроме нравственной силы своих убеждений. Но он знал, с кем имел дело. Решительность требований, высказанных так публично и смело в лицо деспотическому владетелю Хоарезма, произвела свое действие. Высокомерный тон, с которым говорил хан, мгновенно исчез, голос его понизился, и не задолго гордый Алла-Кул стал убедительно просить Никифорова пробыть в Хиве еще 25 дней, т. е. до времени возвращения с охоты, на которую хан предполагал скоро отправиться.

Любезность его простерлась до того, что он пригласил с собой в поездку и агента — обстоятельство, доказывавшее особое расположение и доверенность, так как охота, доставляя случай обозреть часть ханства, в сущности служит владельцу только предлогом для объезда страны с целью произвести разбор всех главных жалоб и ревизию управления.

Случай был удобный как для короткого сближения с ханом, не стесняясь придворным этикетом и советниками, так и для поддержания того благоприятного впечатления, которое произвела на Алла-Кула декларация; но, к сожалению, Никифоров не имел возможности им воспользоваться. Тяжкий недуг не давал ему покоя, и он с грустию замечал приближение свое к могиле: «мои чувства искренни — писал он, от 20 сентября, к Я. В. Ханыкову — как человека, дни которого уже сочтены».

С 12 сентября по 9 октября хан объезжал свои владения и, возвратясь в Хиву, по требованию агента, принял его в аудиенции 11 числа. Удовольствия охоты, известие о разбитии шедших на Хиву Персиян Туркменами близ Серакса, а может и другие неизвестные нам обстоятельства изгладили в хане впечатление последних решительных представлений агента, и, при приеме его 11 числа, Алла-Кул начал с вопроса, [75] по какому праву сделано ему объявление от имени оренбургского военного губернатора относительно захвата Хивинцев по ту сторону р. Сыра и Усть-Урта?

Агент. Оренбургский военный губернатор, управляя пятью миллионами людей разных народов, действует мыслями и волею царя, и они ему более известны, как особе, близкой к престолу Императора.

Хан. Мне нельзя уступить р. Сыра. Прежде я ошибался, требовав границею р. р. Эмбу, Иргиз и Тургай, но ныне я знаю, что граница России есть Урал.

Агент. Все киргизские племена-подданные России, все их земли — достояние России, что и подтверждаю вам устами Императора. Российская держава не требует от вас реки Сыра, а уступает вам левый берег оной, если вы примете прочие условия. Если Государь Император изволит признать нужным занять правый берег Сыра, то займут оный и без согласия вашего. (В черновом письме к Перовскому последняя фраза так изложена: вашему высокостепенству Сыр-Дарьи не видать).

Хан. Как Бог велит.

Агент. Есть русская пословица: на Бога надейся, но и сам устраивай все к лучшему; не всегда Бог принимает неосновательную сторону слабых, но часто помогает правоте сильных.

Хан. Россия требует от меня Астрабад и все земли Трухмен.

Агент. Астрабад принадлежит Персии, а трухменские племена могли бы быть признаны российским правительством принадлежащими Хиве, если бы вы заключили прочный союз с Императором; но Его Величество изволит признавать достоянием России весь восточный берег Каспийского моря. Хива никакого флота на Каспие не имеет и иметь не будет. Берег же нужен российскому правительству для прекращения хищничества людей, для чего учреждается гребная флотилия, которая, осматривая берег, будет делать высадки для истребления лодок Трухменцев и отдаления их от берегов. А для того, чтобы вы этих действий не признавали неприязненными со стороны Русских, правительство требует, чтобы ваше высокостепенство признали по договору восточный берег моря, на 15 или 20 верст в глубину степи, достоянием России. [76]

Хан. Я прочту вновь сделанные мне условия.

Этим кончилась аудиенция, и, по случаю наступившего магометанского поста, агент более не видался с ханом до самого отъезда 33.

Желая опровергнуть справедливость главного нашего требования, относительно подчинения Киргизов, хан тайно созвал в Хиву преданнейших почетных Кайсаков, для того, чтобы они лично подтвердили Никифорову, что не считают себя русскими подданными. Кайсаков собрали в одну из комнат ханского дворца и пригласили агента объясниться с ними в присутствии мяхтера. Здесь находились султаны: Каип-Гали Ишамов, Джангазы Ширгазыев, Рахман-Кул из Чиклинцев, Юсуп Сарымов из Боколинцев, Юламан Тлянгип и Нияз из Табынского рода и Утерт-Али из Тлеукабаков; сверх того, Куш-Беги и Диван-Беги 34.

Мяхтер, объяснив цель собрания, просил Кайсаков объявить агенту, считают ли они себя подданными России и следует ли ей уступить Сыр-Дарью. Первый начал говорить султан Джангазы: он утверждал, что Россия не займет Сыра, что она действует вяло, как баба, медленно, и что Сыр-Дарья слишком далеко от Урала. Рахман-Кул, подтвердив слова Джангазы, прибавил, что Россия ежегодно почти посылает в степь войска для грабежа Киргизов и отнимает у них земли, чего, конечно, не делала бы, если бы Кайсаки были ее подданными. Наконец, Юсуп Сарымов заключил тем, что Киргизы, как магометане, никогда не могли вступит в подданство христианской империи.

Никифоров возражал на это, что, будучи прислан Императором для переговоров с ханом, считает неприличным объясняться лично с преступниками противу империи, а потому предоставляет обличение лживых речей Джангазы и других Аитову.

Объяснив историю присяги Киргизов на подданство России, сравнив положение Киргизов наших с теми, которые зависят от Хивы, и, опровергнув религиозное убеждение примером турецкого султана, Аитов перешел затем к объяснениям поочередно с каждым из присутствующих.

«И кто же ныне — говорил он — берет на себя отречься от лица всего народа от подданства России? Ты ли, [77] Джангазы? Но ты родился в России, от отца, который был не только подданный ее, а даже в службе Императора, достиг звания маиора и, только сделавшись преступником, постыдно бежал из Оренбурга от бесчестия и наказания».

В том же духе было сказано Рахман-Кулу, Юламан-Тлянчину и Юсупу Сарымову.

«Слишком долго было бы — прибавил в заключение Аитов — обнаруживать клятвопреступничество прочих присутствующих; но молчание их служит лучше моих слов уликою. И вот кто созван теперь, чтобы подтвердить права хивинского хана! Не могу, однако же, скрыть особого презрения своего к двум лицам: к тебе, Каип-Гали, и к товарищу твоему Джангазы. Не стану исчислять тебе вероломства и предательства, заставившие тебя бежать из России; вспомните только, султаны, что предки ваши властвовали в этой Хиве, сидели на престоле того же хана, который вызвал вас ныне на рабское унижение и позорное клятвопреступничество, в пользу незаконных притязаний своих».

Слова эти произвели сильное впечатление на присутствующих, и смущенный мяхтер обратился к Утер-Али, спрашивая его, что должен он сказать о решении собрания хану. Втайне преданный нам, Утер-Али отвечал:

«Я и прежде говорил вам, что собрание это бесполезно, что бесславно Хиве, крамольничав против России, теперь, для примирения с нею и сохранения выгод своих, выставлять на жертву Киргизов; слова мои оправдались и позвольте нам, по крайней мере, не оставаться здесь долее».

Так кончилось собрание. Оно произвело весьма невыгодное для хана впечатление на Киргизов, из коих многие, после совещания, старались сблизиться с Никифоровым и приобрести прощение России 35. Что касается хана, то и после диспута Аитова он нисколько не сделался сговорчивее на главные из предложенных условий; одно назначение в Хиву постоянного русского агента не встретило с его стороны препятствий, особенно когда он узнал, что должность эту будет исполнять Аитов. Хан при этом изъявил только желание иметь и своих поверенных в Астрахани и Оренбурге, для защиты купцов по делам с таможнями, на притеснение которых он нередко жаловался. [78]

Объяснение статей акта было, однакожь, и после диспута предметом совещаний хана в тайных собраниях важнейших сановников и преданных Хиве Кайсаков, при чем Джангазы оказывался постоянным противником мира, утверждая, что Россия никогда не решится занять Сыр; султан же Каип-Гали, напротив, говорил, что не следует отвергать дружеских сношений, что должно принять мир и что о славе и силе России знает целый свет.

В таких совещаниях тянулось время, когда, наконец, было решено не давать Никифорову окончательного ответа, а отправить в Россию посланцев с предлагаемыми ханом условиями. Вслед затем последовало всенародное объявление Диван-Беги в караван-сарае о том, что хан не хочет, слушать ни военного губернатора, ни агента.

После такого решения, Никифоров счел за лучшее прекратить переговоры с Алла-Кулом и оставить Хиву, тем более, что, в последнее время, не только мяхтер, но и все другие сановники постоянно старались избегать сношений с миссией.

Прощание хана с агентом было довольно дружелюбно. При этом Никифоров сделал еще одно предложение: послать кого либо из сановников ханских в Россию для ознакомления с могуществом империи, ее войском и торговлею, на что Алла-Кул, однакожь, не согласился, ответив: «когда будем друзьями, то это сделаем».

Отпуская миссию, хан, по правилам восточной вежливости, одарил ее не только вещами, но и деньгами. Так, агенту были присланы в подарок аргамак, седло, парчовой халат и 200 тиллей; Аитову — аргамак, седло, парчовой халат и 150 тиллей; всем же другим спутникам Никифорова даны халаты и деньги, сообразно их чинам и званиям. Прибавляя к этим подаркам наем верблюдов для обратного следования миссии и кормовые деньги, получим, что все издержки хивинского правительства на содержание ее простирались до 1,037 тиллей, или 14,000 руб. ассигнациями 36.

27 октября миссия выступила в обратный путь. От Айбугира Никифоров, со вновь назначенными посланцами, Вуиз-Ниязом, Ишбай Бабаевым, и 7 освобожденными пленными, направился через Усть-Урт, урочища Кай-Кунакты и Джианты к [79] крепости Сарайчиковской, куда и вошел благополучно, после 36 дней хода, 2 декабря.

Выше было сказано, что в Хиве остался, в качестве постоянного нашего агента, Аитов. Чтобы доставить случай пробыть подолее в хивинских владениях, ему было предписано, по отъезде миссии, отправиться в Бухару и оттуда, если удастся, съездить в Кокан и потом возвратиться к своему посту 37. Но не прошло и двух дней после отъезда агента, как мяхтер прислал сказать Аитову, что хан не изъявляет согласия на пребывание его в Хиве и даже не решается пустить в какое либо другое владение, а просит отправиться в Россию. Вследствие чего последовало такое приказание, объяснить трудно. Произошло ли оно от боязни, чтобы Аитов не передал в Бухару известий о сборах хана для набега на это владение, или вследствие личного нерасположения Алла-Кула к Никифорову, неизвестно; только Аитов не нашел возможным долее оставаться в Хиве и, нагнав миссию на Айбугире, направился оттуда, вместе с топографом, по западному берегу Арала и далее через Чушкакуль к Оренбургу, куда и прибыл 11 декабря.

Огорченный неудачею, истомленный недугом, Никифоров, возвратясь в Оренбург и не застав там Перовского, отправился в С.-Петербург, для личного доклада о своем поручении. Но силы ему уже изменили. Доехав до села Новоспасского, Сызранского уезда Симбирской губернии, он, 13 января, слег в постель и после двухнедельной болезни скончался, 27 числа, в кругу прибывших к нему родных 38.

Результатами топографических трудов миссии были различные маршруты и планы, а также путевые журналы: всего снято около 3,000 верст протяжения. Кроме того, в черновых бумагах Никифорова сохранились составленные вчерне описания городов, неоконченные рисунки (в карандаше) некоторых крепостей и жилищ хивинских. Что же касается, собственно до дипломатического поручения, то по этому предмету дело Никифорова суждено было окончить уже другой нашей миссии, отправленной в Хиву осенью 1842 года, под начальством подполковника Данилевского.

Проследив действия Никифорова шаг за шагом и предоставляя, по приведенным данным, судить, в какой мере [80] он, при тогдашних обстоятельствах и при своем характере и здоровье, мог достигнуть всего, что предписывалось в инструкциях, в заключение рассказа не можем не привести следующего, чрезвычайно верного, замечания самого агента насчет ведения переговоров с хивинским правительством:

«Хан и его сановники чужды всякого понятия о политических переговорах и даже не могут понять слова: уполномоченный. Вполне сознавая свое бессилие, они не в состояний оценить кротких мер сношения, но трепещут силы, которая одна может их вразумить» 39.

Мы тем более считали нужным обратить внимание на эту заметку, что она не только тогда, но даже в 1858 году, во время посылки в Хиву последней нашей миссии, имела полное практическое значение и едва ли не сохранит его надолго и вперед.

Н. ЗАЛЕСОВ. [81]


ПРИЛОЖЕНИЯ К СТАТЬЕ:

ПОСОЛЬСТВО В ХИВУ КАПИТАНА НИКИФОРОВА.

1. Записка генерал-адъютанта Перовского о сношениях Хивы с Россиею. Архив генерального штаба Оренбургского корпуса.

2. Пояснительная записка к карте Аральского моря, Я. Ханыкова. «Записки Русского Географического Общества» 1851 г., том 5, стр. 275.

Здесь нельзя не заметить, что немаловажной причиной раздоров служили и новые подданные России — Киргизы Меньшой орды. Абул-Хаир и его наследники, находясь в родовой вражде с киргизскими султанами, управлявшими в то время Хивою, постоянно искали случая восстановить против этого владения Русских, и когда, в 1753 году, возникли у нас несогласия с хивинским ханом Каипом, тогда султан Эрали, сын Абул-Хаира, вызывался даже овладеть Хивою. Замечательно, что приехавший около этого же времени в Оренбург хивинский посланец, вместо исполнения поручений своего хана, жаловался на него и просил содействия Русских к его свержению. «Описание киргиз-кайсацких орд и степей» Левшина, 1832 года, стр. 201-205.

3. Путевые заметки маиора Бланкеннагеля о Хиве 1793-94 года, с примечаниями В. Григорьева. «Вестник Русского Географического Общества», книга 3-я.

4. Путешествие в Хиву и Туркмению капитана Муравьева в 1819 году. [82]

5. Письмо генерал-адъютанта Перовского к хивинскому владельцу Алла-Кулу от 18 сентября 1836 года. Архив генерального штаба Оренбургского корпуса.

К секвестрованию хивинских товаров правительство наше приступало еще в 1754 году, когда в Хиве был задержан русский караван.

6. Цены на эти произведения (т. е. на те, которыми Хива исключительно снабжается из России), по словам бывшего в Ургенче зимою 1836 г., Бухарца, возвысились непомерно: так, плата за десяток кож юфти возрасла от 130 до 270 руб. ассигн. за пуд, ртути от 12 до 40 руб., киновари от 240 до 600 руб., кошенили от 170 до 600 руб. ассигн., и вообще мануфактурные изделия вздорожали на 15%, сырые материалы на 90%. Хивинские же продукты, как, например, хлопчатая бумага, подешевели на 50%. «Письмо из Оренбурга». — «Северная Пчела» 1840 г., № 234.

7. Печатное объявление по Оренбургскому краю генерал-адъютанта Перовского от 30 сентября 1840 года. Архив генерального штаба Оренбургского корпуса.

8. Описание Хивинского ханства Данилевского. «Записки Русского Географического Общества» 1851 г., том V, стр. 100.

9. Предписание вице-канцлера от 19 Февраля 1841 года, № 446. Арх. генер. шт. Оренб. корп.

10. Предписание генерал-адъютанта Перовского от 11 апреля, № 79. Арх. генер. шт. Оренб. корп.

11. Предписание ген.-адъют. Перовского от 12 мая № 141. Арх. генер. шт. Оренб. корп.

12. Высокостепенному владетелю хивинскому Аллах-Кули-Хану.

Да утвердится по течению веков величие и счастие доблестного обладателя Хивы, высокостепенного Аллах-Кули-Хана на незыблемом основании приязни и единомыслия между двумя государствами.

По излиянии чувств истинного уважения и совершенного почитания, да будет ведомо вашей высокостепенности, что великий повелитель суши и воды Августейший Император — да предастся ему в жертву душа моя — благодаря милостям и щедротам Всевышнего Бога, пребывает в вожделенном здравии и совершенном спокойствии и что состояние здешних стран пользуется тишиною и дешевизною. Да не будет сокрыто пред светлым сердцем вашим, что посланец вашей высокой степени, Атанияз-Ходжа-Реиз-Муфтий, по благополучном достижении царственного града С.-Петербурга, удостоился счастия быть лично представленным блистательному величию порядка, Государю Императору, и донести ему об отыскании вашего раскаяния и искреннего расположения. Означенный посланец, будучи принят и облагодетельствован возвышением ого головы и щедротами Императора, Всемилостивейше разрешен теперь к возвращению в отечество. Между тем, Его Императорское Величество, для изъяснения тех основании и условий, кои могут [83] способствовать незыблемому утверждению взаимной приязни, соизволил повелеть снарядить в страну вашу доверенное лицо, которое отправится в близкие дни благополучия вместе с Атаниязом-Ходжою и в подробности донесет слуху вашей высокой степени все то, что касается до прошедшего и настоящего.

В текущие красивые времена слух наш усладился приятными известиями, что российские торговцы, по своим торговым делам прибыв в счастливую страну, были приняты там под покров приязненного соседства и обласканы правом соответственности взаимной дружбы. В минутах радости мы не оставили донести об этом священному слуху премудрого обладателя семи земных поясов, Августейшего Государя Императора, что послужит новым доказательством нелицемерного желания вашего почитать и хранить дружбу с могущественною империею и, вместе с тем, причиною увеличения Всемилостивейшего расположения.

Да пребудут дни постоянного счастия и времена благополучно бесконечные по желанию вашей высокой степени.

Подписал: оренбургский военный губернатор

Перовский.

Г. Оренбург. 6 мая 1841 г.

Высокостепенному владетелю хивинскому Аллах-Кули-Хану.

Высокоместный и доблестный оренбургский военный губернатор доставил в столичный город С.-Петербург привезенные посланцем вашего высокостепенства, почтенным Ишнияз-Баем, письма ваши, которые и были представлены мною к Престолу Августейшего моего Государя Императора. По Высочайшему повелению Его Императорского Величества, поспешаю уведомить вас, что Государь Император с благосклонностию и удовольствием соизволил принять известие о благосостоянии вашего выскостепенства. Его Величеству приятно было также узнать, что вы продолжаете следовать похвальному и благоразумному намерению стремиться к упрочению дружественных соседственных сношений между подданными Российской державы и подвластными вам племенами. Такие благие намерения ваши совершенно соответствуют ожиданиям Августейшего моего Государя Императора и принесут хивинским владетелям несомненную пользу.

Мы надеемся, что посланец вашего высокостепенства, почтенный Атаниаз-Ходжа-Реиз-Муфтий, благополучно прибыл ужо в Хиву, равно как и отправленный с ним, по воле великого Государя Императора, храбрый и достопочтенный капитан Никифоров, которому поручено было доставить вам грамоту Его Императорского Величества. Капитан Никифоров имеет также поручение объяснить и условиться обо всем, что касается до сношений обоюдных подданных. А потому мне остается только повторительно просить ваше высокостепенство, чтобы вы давали полную веру всему тому, [84] что достопочтенный капитан Никифоров доведет до сведения вашего ума. Ласковое обхождение с этим чиновником, удостоенным доверия Государя Императора, и внимание к его представлениям, послужат к увеличению вашей славы, ибо поведут к упрочению дружественных, столь полезных для Хивы, отношений к могущественной соседственной державе.

В ожидании известий о прибытии достопочтенного капитана Никифорова в место пребывания вашего высокостепенства, мы отпускаем обратно посланца вашего Ишнияз-Бая, который был принят в Оренбурге ласковым и соответственным с его званием образом. Пользуемся настоящим случаем, чтобы благодарить вас как за сведения, которые вы сообщали по правилам доброго соседства, так и за прием, оказанный вами бывшим в Хиве российским торговцам.

Обо всех прочих обстоятельствах объяснит, как выше сказано, капитан Никифоров.

Затем молю Всевышнего о сохранении вашего благосостояния.

Подписал: государственный вице-канцлер

граф Нессельрод.

С.-Петербург. 7 июня 1841 года.

Что же касается писем, привезенных Ишнияз-Баем, а равно и письма Перовского к мяхтеру, то копий с этих документов в делах по посольству Никифорова мы не нашли.

13. Предписание ген.-адъют. Перовского от 21 мая, № 188. Арх. генер. шт. Оренб. корп.

14. Слово отца победителей и побежденных харезмского шаха:

Почтенным старшим Киргизам, всем доверенным лицам и храбрым биям байулинского рода повелевается сим, чтобы, по получении сего, захваченные вами у Табынцев и Алимулинцев имущество и скот были немедленно возвращены хозяевам, всякому по принадлежности; равным образом и захваченное у вас ими, Табынцами и Алимулинцами, возвратится каждому из вас. Итак, по учинении между собою надлежащего разбирательства, отныне всякие друг на друге иски и домогательства оставьте и живите, как отец с сыном, согласно. Если же окажете противу сего повеления ослушание и будете продолжать отыскивать друг на друге свои взыскания, го от нашего золотого порога пойдет войско, и где только окажутся виновные, немедленно вразумится им то заслуженным наказанием. Тогда грехи детей и семейств ваших падут на вас. Так Высочайше повелено. На подлинном приложена печать хивинского хана.

15. «Тяжкая болезнь одолела меня, и я уже не избавлюсь от нее... Мое здоровье очень плохо; около трех месяцев я стражду аневризмом в груди, о существовании которого узнал не более двух недель». Письма из Хивы, от 14 сентября и 2 октября, к Я. В. Ханыкову. Арх. ген. шт. Оренб. корп. [85]

16. Некоторые известия о службе Аитова, кроме послушного списка, можно найдти в заметках его о Хивинском ханстве, поданных Перовскому. Насчет этих заметок сохранилась в делах следующая оригинальная записка Перовского к кому-то из приближенных: «Вот тебе и еще материалы о хивинской экспедиции: дневные записки Габбе и Аитова, и из них почерпнуть нечего! Последняя меня обманула совершенно: я надеялся, что в рассказе этого Татарина, бывшего в Хиве в самое интересное время, найдется что либо сколько нибудь заслуживающее внимание. Несмотря на это, я прочел записки Аитова с большим вниманием и еще с большим удивлением: я никогда не мог бы поверить, чтобы человек (как бы он ни был мало образован) в положении Аитова мог бы до такой степени остаться болваном и не передать ни одного впечатления, ни одной занимательной подробности в каком бы там ни было смысле».

Во время плена, Аитов был помещен в ханском дворце, кормили его хорошо, и хан нередко призывал его к себе и задавал вопросы в роде следующих: «правда ли, что меня в России называют разбойником?» и проч. Автобиография Аитова. Арх. ген. шт. Оренб. корп.

17. В миссию было отпущено: 2 складных стола, 6 стульев, 2 котла, 2 тагана, 8 железных ведер, 6 турсуков, 2 казачьих седла, 23 недоуздка, 18 треног, 5 кос, 4 топора и чертежные припасы. Предписание ген.-адъют. Перовского 12 мая, № 141. Арх. генер. шт. Оренб. корп.

18. Вещи, отправленные от Высочайшего имени к хану хивинскому:

Четыре куска сукна: алого — 28 арш., голубого — 28 арш., светло-зеленого — 28 арш., темно-синего — 28 арш. Два куска шелковых материй. Три куска бархата венецианского: зеленого — 52 1/4 арш., малинового — 56 1/4 арш., синего — 40 1/2 арш. Самовар серебряный в футляре. Парчи два куска: по пунцовому грунту с золотыми и серебренными цветами — 25 3/7 арш., по золотому грунту азиятский узор — 31 1/4 арш. Часы золотые (лучшие) с цепочкою. Серебряный чайный сервиз (кофейник, чайник, сахарница, сливочник, полоскательная чашка, корзинка для сухарей, ситечко вызолоченное, дюжина чайных ложек вызолоченных, поднос), к оному дюжина фарфоровых чашек с цветами и позолотою.

Вещи для хивинского мяхтера от оренбургского военного губернатора:

Два куска сукна: оливкового — 24 1/2 арш., синего — 32 1/2 арш. Кусок атласа малинового, кусок шелковой материи, шесть кусков ситца, два куска парчи: по пунцовой материи с серебренными разводами — 32 3/4 арш., по белому атласу с мелкими золотыми цветочками — 20 1/2 арш.

Вещи, предоставленные в распоряжение агента: [86]

Кусок сукна светло-зеленого — 25 арш., кусок сукна голубого — 31 3/4 арш. Три куска кисеи высшего сорта и три низшего. Зрительная труба, кусок шелковой материи, 8 хрустальных тарелок, 4 стакана, 8 стклянок, зеркало, дюжина чашек и дюжина тарелок; железная печь, каминный прибор, две карсельские лампы, ковер, компас и дорожные часы; двуствольное ружье, двое золотых часов и три хорьковых меха. Предписание Перовского 12 мая, № 141. Арх. ген. пит. Оренб. корп.

19. Две тысячи шестьсот пятьдесят червонцев, отпущенных в миссию, предназначались:

  В месяц. В 6 месяцев. В год.
Капитану Никифорову

50

300

»

Поручику Аитову

40

»

480

Письмоводителю

15

»

180

Двум топографам

10

60

»

10 казакам

»

60

»

5 Киргизам

»

90

»

2 казакам

»

»

24

5 Киргизам

»

»

60

 

На наем азиятской прислуги

72

черв.

На подъем 10 Киргизам

25

-

На продовольствие 17 человек в продолжение 6 месяцев и 7 человек в течение 12 месяцев

279

-

На наем верблюдов в обратный путь

200

-

На наем квартиры в продолжение 12 месяцев

120

-

На угощение в продолжение 13 месяцев

300

-

На снаряжение и отправку гонцов в продолжение 12 месяцев

250

-

На экстренные издержки в течение года

150

-

Предписание Перовского 12 мая, № 141. Арх. генер. шт. Оренб. корпуса.

20. «Посланец Атанияз имеет от роду 40 лет, смотрит на всех мрачно; он выдает себя за Ходжу (потомки Магомета) и прикидывается святошей. До приезда в Россию Атанияз совершил, по поручению хана, три поездки в Бухару и одну в Герат. По своему Атанияз образован довольно хорошо и, кроме природного языка, знает еще персидский и арабский; свита ого состоит из 2 человек». Записки генерал-маиора Генса от 23, 24, 25 и 29 сентября 1840 г. Арх. ген. шт. Оренб. кор.

21. Письмо Н. Ханыкова от 4 июня. В письмах того же очевидца находим еще и следующее замечание: «Если сообразить все поведение Никифорова во время дороги и особенно включить сюда проколотого пм в пьяном виде уральца, о чем я тебе уже писал, то, признаюсь, мало остается надежды, чтобы дела наши в Хиве пошли хорошо, хотя бы со стороны хана сделано было все, чтобы их уладить». Приводя такое обвинение, считаем долгом заметить, с своей стороны, что, во первых, трудно предположить, чтобы [87] Перовский, которому Никифоров был так коротко известен, выбрал для исполнения такого важного поручения человека, действительно подверженного пьянству или каким либо другим важным порокам, а во вторых, те же письма показывают, что у автора их, состоявшего в миссии Бутенева, еще со вступлением в Каракумы начались споры с Никифоровым, который, не слушая ничьих советов, следовал к Сыру по той дороге, которую избрал сам; а что такое упрямство было очень неприятно автору, доказывают похвалы его Бутеневу именно за те качества, которых у Никифорова недоставало. Так, в письме от 13 июня, читаем: «Живем мы все между собою прекрасно, и, правду сказать, оно нетрудно, потому что у Бутенова хотя и есть странности, но он хороший и честный человек, а что всего важнее — не обижается, когда его поправляешь, и слушается советов. Арх. ген. шт. Оренб. кор.

22. Письмо Перовского к гр. Нессельроде от 5 апреля 1842 г., № 275, и собственноручные заметки Никифорова. Арх. генер. шт. Оренб. корпуса.

23. Никифоров шел от Сыра до Аму по следующему маршруту:

Июль.   Верст.
6 Колодезь

14

7 Канава

38

8 Озеро Кара-Куль

20

15 Укрепление Биш-Кала

9

17 Проток Джиль-Куван

16

18 Куван Дарья

16

19 — -

33

20 — -

40

21 — -

37

22 Ур. Джаман-Чеганак

38

23 Копани Сай-Кудук

21

24 — Аир-Тау

6

25 Колодезь Карабатыр

25

26 Копани Бель-Кудук

36

27 Укрепление Худояр

32 1/2

- Колодезь Зангар

18

- — Каска (привал)  
28 Колодезь Алты-Кудук

29

29 Привал

32 1/2

30 Кок-Тюбя

44

31 Озеро Камышлы-Баш

39

Августа.    
1 Озеро Камышлы-Баш

19

2 — Дау-Кара

19

3 — в долине реки Аму-Дарьи

68

4 Город Кипчак

5

  Итого

658

Архив Генерального Штаба Оренбургского корпуса. [88]

24. Письмо к Я. В. Ханыкову от 18 октября. Относительно же силы, направления действующих противу Хивы войск и проч. Никифоров писал: «Для наказания Хивы достаточно 3,000 пехоты, 1,000 удалых казаков и 12 орудий 6-фунтовых, 8 горных единорогов и 12 конных единорогов. Для действующих войск операционный путь должно принять прежний, т. е. на Каратамак. Сделанная в прошлом году съемка покажет места более удобные для главного склада, как равно и места, где могут войска остановиться в ожидании снегов. Эти места: Чушкакуль, Арыс, Битюга, Хош, Карчата и закраины Больших Барсуков до Сор-Кудука включительно; далее на юг места неудобные. По этой дороге могут следовать войска по Усть-Урту и далее, что от Сор-Кудука; со свежими верблюдами (№ 3 со свежими?) можно совершить без изнурения в 25 дней и встать на высоту Кунграда и даже ниже».

«Хивинцы сопротивляться не умеют: у них ость только дух грабежа, но нет духа воинственности. (Под духом грабежа я разумею стремление получить добычу и желание насладиться и пользоваться ею.) Войскам идти с полуторамесячным запасом; пехоту иметь на верблюдах на каждого человека по одному верблюду, на которого поместить и полуторамесячное продовольствие солдата. Первая боевая колонна может состоять из 1,000 человек пехоты, без всяких тяжестей, кроме сахмых необходимых. Вторая боевая колонна, за переход от первой следующая, должна бы иметь такую же силу и запасы артиллерийские, понтонные, госпитальные и прочие; за несколько переходов от второй колонны может следовать первый вооруженный, продовольственный, караван. Таковой же. караван, но несколько сильнее прикрытый, мог бы следовать из Ново-Александровска; прочие караваны никакого прикрытия но требуют, кроме одного хозяйственного надзора; склад должно сделать в Куня-Ургенче, откуда до Хивы 7 переходов. Хан, с моего прибытия в Хиву, начал заводить постоянное войско из персидских пленных, но не имеет никаких способов ни к образованию, ни к сформированию их. Кажется, один из мяхремов назначается товарищем к посланцу, который будет отправлен со мною, для высмотра и узнания нашей тактики и военной администрация. Но толку будет мало».

«Зимою в канавах воды не бывает, и жители довольствуются водою из колодцев, и потому, казалось бы, удобнее принять влево и следовать в верх по Аму-Дарье, т. е. по самым населенным местам Хивинского ханства, и прибыть в Хиву через Новый Ургенч. Это движение можно совершить обеими колоннами вдруг по обоим путям, оставляя верблюдов на северной стороне Чаркраука, где 200 чел. пехоты и 150 казаков, с четырьмя орудиями, достаточны для удержания в повиновении всех жителей дельты». [89]

«Ново-Александровский пункт весьма важен, как ближайший склад к ханству Хивинскому. Соседство его к Прорве и к камышам Каспийского моря дает возможность сберечь и прокормить значительное количество верблюдов, которые частями могли бы быть направлены в Куня Ургенч, куда караваны из Ново-Александровска доходят в 13 дней. Следование транспортов верблюжьих по Усть-Урту, полагаю, не будет сопряжено с опасностию со стороны летучего отряда Хивы, в особенности, если одна из действующих колонн направится на Айбугир, а другая на Тайму, и зайхмут Куня-Урген. С востока от Усть-Урта море, а на юго-запад от пути из Ново-Александровска страна пустынна и безводна, до самого Биш-Чишика и Карамая. Конечно, Ново-Александровское укрепление имеет важные недостатки: 1) в корме для скота, 2) в воде, которой бы было мало для большого числа войска, но, с другой стороны, морской подвоз из Астрахани и из Гурьева и 13 дней караванного хода до Куня-Ургенча (положим, 25 дней для войска или военного транспорта) дают ему в глазах моих большую цену».

«Недостаток подножного корма можно отстранить подвозом сена из Астрахани, из Гурьева и Прорвы или Камыша; а недостаток воды можно бы отклонить перенесением временного складочного пункта, следовательно переводом временного гарнизона и вьючного скота, необходимого для перевозки тяжестей и для разгрузки судов, из Ново-Александровска на урочища Пинсу и на Сангырлау-Мамай, в 100 верстах от Ново-Александровска и в 30 или 40 от моря, где бы можно было учинить временную пристань. О Мангишлаке я ни слова но говорю: в нем можно сделать превосходный склад; но откуда взять верблюдов?» Письмо к Я. В. Ханыкову. Хива. 14 сентября 1841 года. Арх. ген. шт. Оренб. корп.

25. Мысль о заведении на Арале флотилии и постройке на устьях Сыра города встречаем еще в инструкции, данной статскому советнику Кирилову в 1734 г. «Описание киргиз-кайсацких орд и степей» — Левшин. Часть II, стр. 115, 128 и 129.

26. Записка председателя оренб. пограничной коммиссии от 27 августа 1840 г. Письмо ген.-адъют. Перовского к гр. Нессельроде от 5 апреля 1842 года, № 275. Автобиография Аитова. Записка, приложенная к описанию Хивинского ханства, Данилевского. Арх. ген. шт. Оренб. корп.

27. Подробности о пребывании миссии в Хиве и переговорах заимствованы из собственноручных заметок Никифорова и письма ген.-адъют. Перовского к вице-канцлеру от 5 апреля 1842 г., № 275. Арх. ген. шт. Оренб. корп.

28. Письмо Никифорова к Перовскому от 2 октября. Арх. ген. шт. Оренб. корп. [90]

29. Тилля в 1841 году ценилась в 13 р. 56 коп. ассигн. Письмо Перовского к вице-канцлеру от 5 апреля, № 275.

30. Письма Никифорова к Я. В. Ханыкову и Перовскому от 20 сентября и 2 октября. Арх. ген. шт. Оренб. корп.

31. С находившегося при миссии купца Деева взыскано было при отъезде 7% с привезенных им товаров. Письмо Перовского к вице-канцлеру от 5 апреля, № 277.

32. Письмо к Перовскому от 2 октября. После свидания 11 сентября, Никифоров писал к Ханыкову: «Хан уехал на охоту и просил меня убедительно остаться здесь до его возвращения. Я ему ни на волос не уступлю, хотя и тешу себя надеждою, что все будет исполнено, как я доносил Василью Алексеевичу (Перовскому)». Письмо от 14 сентября.

Кроме декларации, в черновых бумагах имеется еще одно объявление хану, писанное рукою Никифорова; но было ли оно подано и когда именно, нигде не сказано. Содержание объявления следующее:

«Его Императорское Величество Великий Государь Император Николай Павлович, Самодержец Всероссийский, соизволяя на дружественный союз и постоянный мир с вашим высокостепенством, обещает вашему высокостепенству и всему Хивинскому ханству высокое покровительство свое навсегда. Для упрочения этого союза и мира, уполномоченным российско-императорским агентом представляются условия, которыми определяются обоюдные сношения народов друг к другу и обязанности вашего высокостепенства к Российской державе.

«Его Императорское Величество в беспредельной благости своей желает вечного благоденствия вашему высокостепенству и всему хивинскому народу, да будет навсегда упрочено существование Хивинского ханства. Но существование ханства зависит единственно от дружественного союза и постоянного вечного мира его с Российскою империею. И потому, кроме известных вашему высокостепенству обязанностей к России, Его Императорское Величество не менее главным условием заключаемого союза изволит постановлять:

«Чтобы ваше высокостепенство пребывали в мире и союзе с соседственными державами: Бухарой, Персией и Коканом, ибо, в случае раздоров с одним из сих государств, Его Императорское Величество принимает в переговорах сторону, основанную на чистой справедливости, и тогда только обещает вашему высокостепенству и хивинскому народу защиту и помощь, когда предмет войны и раздоров с вашей стороны основан на ясной, чистой и законной справедливости.

«Его Императорскому Величеству не нужны завоевания: цель его жизни благо его подданных и соседей ого. И потому, ваше высокостепенство, не питайте неосновательных опасений относительно городов в Киргизской степи. Всякий государь распоряжается в [91] земле своей, как признает это нужным, и если бы Его Императорскому Величеству угодно было бы основать новый город на своей земле, то это не для завоевания Хивинского ханства, а с целью устройства собственных народов. Повторяю вашему высокостепенству, что единственное сродство существования Хивы есть дружественный союз и постоянный мир вашего высокостепенства, потомков и наследников ваших и всех подвластных вам племен с пресветлою и могущественною Российскою империей». Архив генерального штаба Оренбургского корпуса.

33. Письмо к В. А. Перовскому от 18 октября. Кроме того, в бумагах Никифорова сохранился еще и другой вариант того же разговора агента с ханом. Арх. ген. шт. Оренб. корп.

34. Подробные сведения о местах кочевок этих народов можно найдти в «Военно-статистическом обозрении земель Киргиз-Кайсаков Оренбургского ведомства» Бларамберга, стр. 76-77, и в приложенной к этому же сочинению ведомости под литерою В, доставленной из оренбургской пограничной коммиссии в начале 1845 г.

35. Прочим Киргизам было сказано:

«Из твоего рода, Сахман-Кул, один из почетнейших предков, ближайший родственник твой Джанзак, ездил в столицу при Императрице Екатерине Великой, чтобы повторить у престола ее верноподданническую присягу киргизского народа, был сам облагодетельствован государынею и привоз милости ее многим другим соплеменникам.

«О Юламане Тлянчике говорить нечего: довольно, что он не смел показаться в род свой: все знают, что отец его был тарханом по пожалованию российских императоров, что сам он долго пользовался покровительством России, за которое заплатил вероломным возмущением легковерных соотечественников, увлек их к Сыр-Дарье, но недолго наслаждался плодами обмана своего: прежние соумышленники, образумясь, оставили его с проклятиями, чтобы вновь прибегнуть к неисчерпаемому милосердию России.

«Наконец и Юсуп Сарымов, вероятно, забыл о прошедшем своем: не помнит, что отец его, удостоенный тарханства российскими государями, у русских же властей предательски оклеветал благодетеля своего хана Нурали, кознями и пронырствами выманил у русского правительства ханское звание; когда убедился, что в нем нельзя под властию империи грабить и разорять подчиненных, пытался возмутить их и после неудачи бежал, чтобы но быть выданным своими же. Юсуи забыл, что сам он ездил с султаном Арсун-Газыем в С.-Петербург и склонял правительство оказать ему военное пособие для разграбления Хивы».

Письмо Перовского к вице-канцлеру от 5 апреля 1842 года, № 275. Арх. генер. шт. Оренб. корп.

Спустя несколько времени после диспута Аитова, Никифоров писал к Перовскому: [92]

«Не могу не довести до сведения вашего превосходительства о всеобщем желании Киргизов поступить в подданство России и избавиться притеснений Хивинцев. Несчастные Дюрт-Кара, Кечкене-Чиклы, Тляу и другие, вынужденные нищетою и падежом скота заниматься хлебопашеством, на берегах Сыра и Куван-Дарьи, платят хивинским притеснителям непомерные подати и трепещут черной шапки, на ком бы она ни была. Один Киргиз Чурековского рода, прибывший в Хиву с последним караваном, узнав, что хан требует уступки Эмбы, спросил купца Деева: «Точно ли Русские уступают р. Эмбу хану хивинскому?» Тот отвечал, что не знает. При этом слове Киргиз сказал с бешенством: «Зачем отдаете нашу землю, и за кого считаете нас? разве мы кузнечики, а не русские подданные? Чурековцы не кочуют на северной закраине Усть-Урта». Письмо 18 октября. Арх. генер. шт. Оренб. корп.

36. Хан прислал чинам миссии следующие подарки:

Капитану Никифорову — аргамак с седлом, парчовой халат и деньгами 200 тиллей. Поручику Аитову — аргамак с седлом, парчовой халат и деньгами 150 тиллей. Письмоводителю — халат и деньгами 30 тиллей. Двум топографам и уряднику — по халату и деньгами 30 тиллей. 10 казакам — по халату и деньгами 50 тиллей. 5 купцам — по халату и деньгами 50 тиллей. Письмо Перовского к вице-канцлеру от 3 апреля 1842 г., № 273. Арх. ген. шт. Оренб. корп.

37. Предписание Никифорова Аитову без числа и №, рапорт Аитова агенту от 30 октября и письмо Никифорова к Я. В. Ханыкову от 18 ноября с Айбугира. Арх. ген. шт. Оренб. корп.

38. Известие о смерти Никифорова заимствовано из отношения симбирского гражданского губернатора к начальнику штаба Оренб. корпуса от 3 Февраля 1842 г., № 363. Арх. ген. шт. Оренб. корп.

39. Письмо к В. А. Перовскому от 18 октября. Арх. ген. шт. Оренб. корп.

Текст воспроизведен по изданию: Былое (Очерки из кавказской жизни) // Военный сборник, № 11. 1861

© текст - Залесов Н. Г. 1861
© сетевая версия - Тhietmar. 2018
©
OCR - Иванов А. 2018
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Военный сборник. 1861