Комментарии

1. Кончина Шах-Мурада и воцарение Мир-Хайдера имели место в 1801 году. Шах-Мурад первый из бухарских властителей принял титул эмира, желая придать правлению своему характер религиозный: эмир есть сокращение Эмир-эль-Муменин, «повелитель верующих», титула который носили исключительно халифы. Но когда именно принял он этот титул, неизвестно. Довольно долгое время управлял он ханством довольствуясь титулом наиба, т. е. «наместника» ханского, и, точно, ханом бухарским в его время считался некто Абуль-Гази; но Абуль-Гази носил только титул ханский, действительная же власть принадлежала исключительно Шах-Мураду. В примечаниях к изданным мною Заметкам о Хиве Маиора Бланкеннагеля (Вестник И. Р. Географического Общества на 1868 год, книжка третья, стр. 112, примечание 27) я объяснил отношения существовавшие в Хиве, во второй половине прошлого столетия, между ханами ее по имени и действительными правителями Ханства. Точно такие же отношения имели тогда же место и в Ханстве бухарском. С кончины в 1747 году Абуль-Фейз-Хана, властвовавшего с 1705 года, ханское в Бухаре достоинство носили последовательно сын его Абдуль-Мумин, и потом Обейдуллах, управлял же ханством, от имени их, узбецкий военачальник Рахим-Бик, который принял титул хана лишь по смерти Обейдуллаха. После Рахим-Бика, действительное управление ханством перешло, с титулом аталыка, к племяннику Рахимову Даниялю, а титул ханский предоставлен (не позже 1764 года) помянутому уже Абуль-Гази. «По смерти Рахим-хана» — читаем у Мейендорфа — «вступил на престол слабый Абуль-Гази, происхождением чингисид, но всю власть предоставил он первому министру своему, Данияль-Би аталыку, родом узбеку из поколения [77] Мангут, по смерти которого власть перешла к преемнику его Давлет-Кушбигию. Сын Данияля, Шах-Мурад, убил Давлета и занял его место; впоследствии он женился на вдове Рахим-Хана, чтобы войти в связь с чингисовым родом, продолжил пользоваться верховною властию до самой кончины Абуль-Гази, последовавшей в 1785-1786 году. Тогда он вступил на престол приняв имя Массуми-Гази» (см. Сенковского Supplement a l’histoire des Huns etc. St. Petersb. 1824. p. 120). Но Абуль-Гази умер не в 1785-1786 годах, а гораздо позже. В 1795 году был в Бухаре, посыланный туда нашим правительством, горный чиновник Т. С. Бурнашов, в при нем Абуль-Гази еще здравствовал, но «не вступал уже ни в какие дела, и, оставя трон, жил в кругу своего семейства, в одной деревне близь Бухары. Многие утверждают, — продолжает г. Бурнашов, что он принужден был против воли удалиться в сие место, где приставлен к нему караул, которому строго приказано не выпущать хана никуда из замка, в коем он заключен, а на содержание его определена небольшая денежная сумма» (Сибирский вестник на 1818 год, ч. II, стр. 58). Подтверждение известию г. Бурнашова, что в 1795 году Абуль-Гази-Хан был еще жив, известию, в достоверности которого В. В. Вельяминов-Зернов заявил сомнение (Bulletin de la classe des sciences historiques etc. de l’Acad. Imp. des Sciences de St. Petersburg. Tome XVI, p. 187, note 17), находим в факте приводимом у Малькольма, что шах персидский Ага-Мохаммед-Хан, еще позже того, именно в 1796 году, намереваясь итти войною на Бухару, послал письмо к Абуль-Гази-Хану, требуя от него немедленной выдачи Персиян захваченных в плен в продолжение беспрестанных вторжений в Хорасан Шах-Мурада (The history of Persia, в французском переводе, vol. III, p. 418-419). По Иззетуллаху, Шах-Мурад, вступив в управление ханством по смерти Данияль-Би, два года только признавал над [78] собою главенство Абуль-Гази-Хана, а потом потребовал чтобы он формально отказался от управления (Magasin Asiatique. II, 184). По словам муллы Ахмед-Саъида, бывшего в Оренбурге в 1825-х годах, Абуль-Гази-Хан приходился Абуль-Фейзу-Хану двоюродным племянником. «Его — рассказывал мулла — хорошо кормили и одевали, но власти он ни какой не имел. Можно было ходит к нему пить чай или с поклоном, но принести ему жалобу или просьбу подать о чем-либо ни кто не отваживался, зная что за это сильно бы досталось от Шах-Мурада». Мирза-Шемс, на расспросы мои об Абуль-Гази, отвечал: «держали его с семьей в городке Уафкент, не подалеку от Бухары, под караулом, и только по пятницам, надев на него чалму, привозили в Бухару, в мечеть, а как служба в мечети отходила, отвозили обратно». — Иззетуллах называет Абуль-Гази-Хана потомком Чингиса, сыном Ибрагим-Хана, который приходился племянником Реджеб-Мохаммед-Хану, происходившему от славного в Бухарии Абдуллах-Хана, и враждовавшему в свое время с Абуль-Фейз-Ханом (Magasin Asiatique. II, 184). Персидский же писатель, цитируемый Малькольмом, Мир-Юсуф-Али, рассказывает что Абуль-Гази-Хан был сын сейида или ходжи по имени Абдуль-Рахима, по прозванию шахбути, «ветошника», которое было дало ему ради того, что этот святой человек имел привычку собирать ветхую одежду, мыть ее, починивать и потом отдавать бедным или носить сам. К этому Мир-Юсуф-Али присовокупляет что младший сын Абдуль-Рахима посажен был Рахин-Биком в правители побежденных последним хорезмских поколений, но, тотчас же по смерти Рахим-Бика, был подданными своими лишен жизни (Малькольм, I. с. III, 349). С именем Абуль-Гази-Хана известны две монеты, битые в Бухаре: одна в 1199, другая — в 1200 году гиджры (= 1784-1786 по Р. Х.). На монетах этих титулуется он сейидом и бегадиром, первый — вероятно [79] по примеру предшественников своих из астраханской династии, которые все носили титул сейида, а вторым — неизвестно за какие подвиги.

Вот почти все, что знаем доселе об Абуль-Гази-Хане, под именем которого властвовал над Бухариею Шах-Мурад, один из замечательнейших людей Азии в прошлом веке, первый богослов и знаменитейший святоша своего времени. Самые подробные доселе сведения об этой личности заключаются в «Истории Персии» Малькольма (III, 334 и 349-376), пользовавшегося многими, неизданными доселе, любопытными персидскими мемуарами. Считаем нелишним извлечь из этого источника преимущественно, следующие биографические данные.

Шах-Мурад-Бег был старший сын Данияль-Аталыка. Наши, Ефремов и Бурнашов, называют его, сокращенно, Шамрат-Беком. Ефремов, служивший в войсках Данияль-Аталыка, ходил под начальством Шах-Мурада, в половине 1770-х годов, в поход на Мерв, окончившийся бегством Бухарцам. Вообще, по словам Мир-Юсуф-Али, первая молодость Шах-Мурада прошла далеко не назидательно; благочестию и отшельничеству начал предаваться он не ранее, как достигнув 25-летнего возраста. Вскоре затем умер отец его Даниил, объявив его своим преемником; но Шах-Мурад надел дервишскую рясу, заперся в одной из мечетей Бухары, и не хотел слышать ни о чем, что бы мешало ему погружаться в богомыслие. Он отказался даже от доли своей в оставшихся после отца богатствах: «никогда не соглашусь я — скакал он — осквернить руки мои деньгами, приобретенными насилием и несправедливостями. И мало того, что отказался; одевшись в рубище, повесив саблю на шею, отправился он в таком виде по улицам Бухары, словно умоляя жителей чтобы они простили преступления и проступки покойного отца его, и предлагая в искупление их собственную жизнь. Между учеными и святошами [80] Шах-Мурад успел уже приобрести себе уважение, как благочестием, так ученостию и несколькими отличными богословскими сочинениями; но народ еще не знал его, и теперь пришел к удивление и умиление, видя в таком знатном молодом человеке столько святости и самоуничижения. После этого, Шах-Мурад заключился в главной мечети города, и целый год провел в молитвах и созерцании, не допуская до себя никого кроме нескольких любимых учеников: в это именно время написал он замечательнейшее из своих сочинений Айнь-эль-Хикмет, «Источник Мудрости». Слава его как совершенного суфи росла и распространялась между тем. Утомленный честолюбием и распрями его братьев, народ стал умолять его принять бразды правления, но напрасно: наставленный созерцательною жизнию превыше всех приманок и обольщений мирских, восторженный суфи если снисходил до деятельности, то не иначе как религиозной: с толпами народа, постоянно окружавшими его каждый раз как выходил он из своего заключении, Шах-Мурад отправился разорять игорные дома или убежища разврата, которых, говорят, было в Бухаре несколько тысяч. Между тем беспорядки в управлении увеличивались со дня на день. Произошло волнение, жертвою которого сделалось более тысячи человек. Сам хан Абуль-Гази и вся знать бухарская отправились в мечеть к Шах-Мураду, повели его оттуда на могилу отца, и здесь торжественно умоляли его принять на себя заведывание делами Ханства. Шах-Мурад, тронутый бедственным положением соотечественников, и неотступными просьбами, подался, но еще не совсем: обещал принять участие в управлении лишь советами и указаниями, и ограничивался этим в действительности, пока Нияз-Али, правитель Шегрисебзской области, отложившейся еще в правление Данияль-Аталыка, не простер дерзости своей до вторжения в самые бухарские пределы. Тогда Шах-Мурад принял титул наиба, пошел с войском на Ниаз-Али, [81] принудил его поплатиться за дерзость частию приобретенных им земель, и с тех пор стал править Ханством самовластно, оставив за Абуль-Гази-Ханом, как видели мы выше, только один титул ханский.

Первым делом его было устроить отправление правосудие, взимание налогов и содержание войска в точной сообразности с религиозными постановлениями Ислама по сим предметам. Затем и все остальное повел он порядком, напоминавшим времена первых халифов с примесью суфизма, явил себя, одним словом, отшельником на престоле. Весь блеск придворной обстановки предшественников его был уничтожен. Дворец обратился в судебную палату, где председательствовал он с сорока набранными законоведцами, оказывая всем и каждому самое нелицеприятное правосудие. По уголовно-полицейской расправе предписания Корана стали соблюдаться с величайшею строгостию: разбойников казнили смертью, ворам отрубали правую руку, пьяниц секли публично; воспрещено было курение табаку, и предписано всем классам народонаселения точное исполнение религиозных обязанностей: нерадивых полицейским чиновникам разрешено было побуждать к тому плетью. Из веселой, разгульной, распущенной, Бухара обратилась в монастырь. Все желавшие посвятить себя изучению религии принималась в медресэ без малейшего затруднения, и получали пищу даром: говорят что в одно время число студентов доходило в Бухаре до 30,000. По части общественных финансов, Шах-Мурад отменил все сборы, кроме пошлины с иностранных товаров, и оброка с казенных земель, но зато требовал неуклонной уплаты джезийэ (подати с немусульман) и закята (религиозного сбора с магометан), подчинив последнему даже солдат. Затем, значительным источником государственных доходов явился хумс, или пятая часть добычи взятой у неприятеля, так что Шах-Мурад [82] имел возможность назначить войску постоянное жалованье, которого прежде оно не получало.

Собственною жизнью подавая пример воздержности и умеренности, Шах-Мурад брал на содержание свое из государственной казны по одной тенгэ (15 к. с.) в день — не более того, сколько выдавалось беднейшим из студентов. Жене своей, дочери Абуль-Фейз-Хана, давал он всего по три тенгэ в день, да и то упрекал ее нередко, что много дает; та, впрочем, имела свое состояние, и не нуждалась в этом жалованье; но когда она родила ему сына, Мир-Хайдера, Шах-Мурад, с радости что имеет наследника чингисовой крови, расщедрился, и назначил на содержание сына и матери по пяти тилл в день (около 20 руб. сер.), а когда она произвела на свет еще двух других сыновей, это содержание было удвоено. В этом и других случаях обнаруживалось что суфи был не прочь чтобы дети его пользовались теми удобствами и наслаждениями, который сам он, внутренно, или только по наружности, презирал. Семейство его и жило во дворце; сам же он помещался в одной голой комнатке, куда вход был открыт всякому, во всякое время дня, носил одежду из самой грубой ткани, и, как истинный суфи, считал излишеством даже малейшую опрятность. Но не имея того что собственно называется Двором, довольствуясь одним прислужником и поваром, вечно засаленный, Шах-Мурад дозволял сановникам Ханства жить роскошно и великолепно; эта противуположность их блеска с его простотою нравилась даже грозному повелителю, резко отличая его от всего окружавшего.

Всем этим внушил он к себе такое благоговейное уважение, и в Узбеках, и в Сартах, что народ считал его за человека вдохновенного свыше, чуть не за пророка, и повиновался беспрекословно и безропотно всякой его воле. Газат — война противу неверных — составляет одну из капитальных [83] заповедей Корана, и Шах-Мурад считал священною обязанностию строго исполнять эту заповедь, тем более что она совпадала с жадностию Узбеков к грабежу, и доставляемою добычею давала ему возможность содержать постоянно сильное войско, наводить страх на соседей, и, следовательно, ограждать спокойствием собственные владения. За неимением под руною настоящих «неверных», которых можно было бы грабит с удобством, должность их по мнении православных сунни, каковы Бухарцы, исправляют с успехом поганые рефезих (Слово смазано, написание возможно иное. — OCR) «отщепенцы» т. е. Персияне; и как положение Восточной Персии по время Шах-Мурада было самое жалкое и беззащитное, то он каждогодно почти предпринимал грабительские вторжения в эту сторону, прикрывая их религиозным характером газата. Первым военным подвигом Шах-Мурада по вступлении в управление было, как мы уже видели, усмирение шегрисебзского владельца. Затем подчинил он себе владельца ходжендского и многие туркменские поколения, и, после нескольких походов, покорил независимое дотоле Владение Мервское, мужественный хан которого Байрам-Али довольно долго отстаивал свою независимость. По источникам, которыми пользовался Малькольм, Байрам-Али-Хан был убит в сражении с Узбеками на берегу Аму-Дарьи, после чего сын его Мухаммед-Хусейн-Хан еще несколько времени держался в Мерве, пока не был принужден к сдаче голодом, взят в плен и отвезен в Бухару, откуда впоследствии бежал в Персию, где пользовался большою милостию Фетх-Али-Шаха. Может быть дело так и было в действительности, но Мирза-Шемс уверяет что ему наверное известно, что не только Мухаммед-Хусейн, но и отец его, сан Байрам-Али-Хан, взят был в плен при покорении Мерва в 1200 году гиджры (= 1785-86 по Р. Х.), оба отвезены в Бухару, и здесь Байрам-Али, по приказанию Шах-Мурада, кончил жизнь на виселице, а сын его, через несколько лет, действительно [84] спасся бегством в Шегрисебз, а оттуда в Персию. Это известие Мирза-Шемс подтверждает сочиненною в Бухаре хронограммою события: *** «Отрубите молодцу голову, и пусть она будет положена под виселицу». Чтобы видеть числительное значение этого стиха, надо перевести его в другом смысле, который тоже в нем заключается, что и составляет достоинство хронограммы, именно так: отсеките голову гуламу (то есть букву г или ***), и приложите ее к подножию виселицы (то есть слова ***, дар, подножие коего есть буква р или ***); буква же *** имеет числительное значение 1000, а буква *** = 200, что и составляет вместе 1200, год события. *** есть старинная форма повелительного от ***. — Покорение Мерва открыло Шах-Мураду свободный вход в Хорасан, и несчастная страна эта, раздираемая междоусобиями мелких владельцев, сделалась поприщем постоянного грабительства бухарских Узбеков. Ежегодно часть 60-тысячной армии Шах-Мурада отправлялась туда, под личным его предводительством «для искоренения ереси и еретиков», грабила беззащитные селения, брала окуп с городов которыми не могла овладеть, угрожая в противном случае истреблением окрестных жатв, и возвращалась домой обремененная добычею, гоня перед собою стада захваченного скота, и толпы полоненного народу — мущин, женщин и детей. Обыкновенно набеги такого рода оканчивались успешно для Узбеков, неудача же прикрывалась каким нибудь религиозным предлогом. Так, в поход под Мешгед, видя что трудно овладеть этим городом, Шах-Мурад объявил, и жителям его, и собственному войску, что Имам Риза (патрон Мешгеда) явился ему во сне, и приказал пощадить этот священный город и ближайшие его окрестности. Вследствие этого, предместия и ближайшие деревни он воспретил трогать, но зато разграбил без [85] милосердия остальные округе, и всех жителей их увлек в неволю. Рассказывают что в войсках своих Шах-Мурад строго поддерживал дисциплину; но это значит только, что разбойничьи шайки его даже и в походе исправно творили намаз пять раз в сутки, и исполняли все его приказания: каждый отдел войска имел своего муллу.

Бурнашов, бывший в Бухаре, как выше сказано, в 1795 году, рассказывает что в начале этого года предпринят был Бухарцами, в числе 15,000 человек, поход на Персию. Войском командовал 16-летний сын Шах-Мурада. Четыре персидских города взяты были приступом. Два из них, согласившиеся принять суннитское исповедание, которому следуют Бухарцы, т. е. согласившиеся оставить раскол, были пощажены; другие же два, которые оказали сильное сопротивление, с причинением немалого Бухарцам урона, и не принявшие предложенного победителями правоверия, были совершенно разорены, и все оставшиеся жители взяты в плен и распроданы в Бухарии (Сибирский Вестник на 1818 год, часть III. стр. 105-107).

А вот что читаем о Шах-Мураде у того же г. Бурнашева: «Дворец ханский в Бухаре занимает Шамрат-Бек с некоторыми чиновниками. При дворе его не было ни малейшей пышности. Он имел только двух супруг, на содержание коих производилась весьма малая денежная сумма, и потому они должны беспрестанно упражняться в разных рукоделиях, чему Шамрат-Бек, в свободное от государственных занятий время, подавал и сам пример. Платье носил он простое, без всяких знаков отличия. Обыкновенная его пища состояла из хлеба и воды. Народ к сему владельцу сохранял особенное уважение, почитая его истинным последователем магометанского закона, и даже за святого. Не менее искусен он был и в делах военных, ибо во время правления своего Бухариею имел войну с Индиею, Куканским, Ходжанским, Ташкентским и [86] Хивинским владениями; из коих последние четыре, будучи побеждены, признали его своим протектором, и обязались письменно в потребных случаях делать вспоможение, что однакоже худо исполняют». (Сибирский Вестник на 1818 год, часть II, стр. 56-57)... «По окончании поста начинается у Бухарцев праздник» — рассказывает тот же путешественник: — из то время жители ездят за город и забавляются там конским ристанием, борьбою и тому подобным: все таковые игры и увеселения были однакоже при Шамрат-Беке совсем запрещены к (так же, III, 86).

Раз в жизни Шах-Мурад вошел в невыгодное для него столкновение — с сильным Тимур-Шахом афганским, у которого, пока тот воевал в Индии, пообобрал он мало-помалу почти все владения его на левом берегу Аму; но ловкий суфи вышел сух и из этой беды. Тимур-Шах, чтобы наказать Шах-Мурада за его вторжения в свои земли, перешел, весною 1789 года, через Гинду-Куш, с армиею простиравшеюся, говорят, до 100,000 человек. Шах-Мурад собрал все войска, какие только мог собрать, и переправился с ними, на встречу врагу, через Аму. Около Акчэ произошло несколько нерешительных стычек между обеими сторонами, а между тем афганская армия, стратегическими распоряжениями Шах-Мурада, лишена была подвоза съестных припасов. В таком положении вещей, и зная что Тимур-Шах начал войну неохотно и готов отступиться от нее, лишь бы это могло быть сделано без ущерба его военной чести, Шах-Мурад открыл мирные переговоры, и, предоставляя афганскому государю славу победителя, просил его прекратить кровопролитие ради общих ива интересов Ислама. Тот согласился, и мир был заключен, при чем Шах-Мурад, оказывая в сношениях с Тимур-Шахом совершеннейшее к нему уважение и покорность, сумел, по условиям мирного договора, удержать за собою все приобретения [87] сделанные на счет Афганцев. Между тем наступила зима, большая часть своей артиллерии Тимур-Шах принужден был оставить в Балхе, а при переходе через Гинду-Куш значительная часть его армии погибла в снегах от холода. Таким образом гроза собравшаяся было над Шах-Мурадом, благодаря уменью его вести дела и пользоваться обстоятельствами, разразилась безо всякого для него вреда, прибавив к военной его славе еще репутацию искуснейшего дипломата (см. Эльфинстона An account of the kingdom of Caubul. London. 1839. II, 305-306). Из двух слонов, подаренных Тимур-Шахом Шах-Мураду при заключении мира, одного и восемь аргамаков последний отправил с послом своим в С. Петербург, к Императрице Екатерине. Посол этот присутствовал, в 1797 году, в Москве при коронации Императора Павла. Вследствие этого посольства, вероятно, Императора Екатерина и послала в Бухару, на построение медресэ 40,000 руб. сер. Медресэ это принадлежит к числу лучших в Бухаре, и, по имени лица, правившего посольство, известна под именем Медресэи-Назар-Ильчи.

Под конец Шах-Мурадова владычества близко было уже другое опасное для него столкновение — с персидским шахом Ага-Мохаммед-Ханом; но и тут обстоятельства выручили его. В 1796 году, Ага-Мохаммед-Хан предпринял поход в Хорасан, взял Мешгед, и, собираясь вторгнуться к бухарские владения, послал письмо к Абуль-Гази-Хану, в котором, называя Шах-Мурада узурпатором, требовал возвращения всех пленных Персиян, захваченных последним в продолжение набегов его на Персию. На это письмо, адресованное к Абуль-Гази-Хану, Шах-Мурад отвечал циркуляром к хорасанским владельцам в таком тоне, что «слышали-де мы, пожаловал к вам господин евнух: коли можете, возьмите его сами, а не можете, так меня позовите; приду и помогу вам наказать его». Трудно сказать, кто бы кого одолел, если бы противники [88] сошлись; но русская армия под начальством графа Зубова вступила в это время в пределы Персии, и, вместо вторжения в Бухарию, Ага-Мохаммед-Хан должен был поспешить на защиту западных областей своих.

Иззетулах рассказывает о Шах-Мураде что, принудив Абуль-Гази-Хана отказаться от управления, он выхлопотал себе у константинопольского султана грамоту на звание наместника государева, и принял титул Вели-Нием; султан же произвел его собственно только в чин Курджи-Баши (Magasin Asiatique, II, 184).

Ниже (примеч. 60) приведен будет рассказ одного очевидца о Шах-Мураде, весьма хорошо его характеризующий; теперь же заключим извлечения наши заметкою Мирзы-Шемса что, отличаясь крайним смирением, проводя на молитве целые ночи, Шах-Мурад, хотя и правительствовал с неограниченною властью, никогда однакоже не возлагал на себя царского венца, и не допускал чтобы имя его поминалось в хутбэ или изображалось на монетах, на том основании, как говорил он, что «мы не царского рода, предки ваши простые Узбеки». И действительно, все доселе известные монеты из времени правления Шах-Мурадова, битые не от имени Абуль-Гази-Хана, чеканены Шах-Мурадом в честь отца своего, Данияля. На них изображено: «Покойный Эмир-Данияль, воитель неверных», и на другой стороне: «Бита в Бухаре в таком-то году». Монеты эти принадлежат к 1206, 1208 и 1213 годам гиджры (= 1791-2, 1793-4 и 1798-9 по Р. Х.) См. статью В. В. Вельяминова-Зернова «Бухарские и Хивинские Монеты» в «Записках» Имп. Археологического Общества, т. XIII, стр. 418-419.

2. Мир-Хайдер, как уже упомянуто выше, был старший сын Шах-Мурада от дочери Абуль-Фейз-Хана, бывшей замужем, в первом браке, за Рахим-Ханом; едва выдя из отрочества он начальствовал уже войсками отца в набегах на [89] Персию, и потом послан был сим последним правительствовать в Карши.

3. Карши — самой большой город в Ханстве после Бухары, расположенный в плодородном оазисе на караванном пути из Герата и Кабула в Бухару и Самарканд. Здесь, по Борнсу, до 10,000 жителей, а по Мейендороу — содержался постоянно гарнизон в 2000-3000 человек. Наибольшие подробности о Карши сообщены Н. В. Ханыковым, посещавшим его в 1842 году. См. его «Описание Бухарского Ханства». Спб. 1843. стр. 108-110.

4. Так перевожу я везде выражение ***, потому что в Бухарии все народонаселение, за исключением сейидов и ходжей, делится на два класса: сипагов, под коими разумеются не одни военные, а все большие и малые чиновники, все что так или иначе принадлежит к правительству, словом «служилый люд», и фукара, под коими разумеются торговцы, ремесленники, земледельцы, невольники, словом «земщина» (см. Ханыкова: Описание Бухарского Ханства, стр. 183).

5. В подлиннике ***, а сарпаем, по Мейендорфу, называется в Бухаре un habillement complet, стало быть халат, чалма и проч. См. Voyage a Boukhara, p. 289. Халат собственно называется *** джамэ. От персидского слова сарпай, или правильнее сарапа, происходит и русский сарафан.

6. Менн, или иначе батман, равняется, без малого, осьми пудам.

7. «Кремлем» перевожу я слово *** арк, потому что цитадели в азиатских городах, называемые арками, суть тоже самое, что кремли в старых русских городах: Новегороде, [90] Москве, Туле, Нижнем, и т. д. Так как о кремле бухарском беспрестанно упоминается в настоящих записках, то вот некоторые о нем подробности, заимствуемые у Мейендорфа (Voyage d’Orenboarg a Boubhara, fait en 1820. Paris. 1826. Pp. 164-165 и 179). Арк построен в Бухаре, почти по средине города, на холму который называется Нумишкенд; холм этот, высокий от природы, возвышен еще посредством насыпи. Высота его от 35 до 40 туазов; окружность, у подошвы от 400 до 500 шагов в диаметре; бока, хотя и не перпендикулярны, но весьма круты. Насыпь сделана была при Саманидах. На поверхности этого холма, имеющего фигуру срезанного конуса, выстроен арк, одна из древнейших построек в Бухаре, возведенная, говорят, за десять столетий тому. Стены арка имеют до 10 туазов высоты, и одни ворота. Ворота эти из кирпича, с башнями в 15 туазов по обеим сторонам, и обращены на главную площадь города — Рикистан. Войдя в ворота, подымаешься, большим корридором со сводами, на площадь арка. Здесь находятся построенные из глины дворец хана и дворцовый службы, мечеть, гарем окруженный садом и закрываемый деревьями, дом где принимает и работает кушбиги, другой дом где его квартира, наконец казармы для стражи, конюшни и пр. — Вид арка со стороны где находятся ворота, приложенный к Путешествию Мейендорфа, дает понятие об этой постройке лучше всякого описания. Тот же вид приложен и к Описанию Бухарского Ханства, помещенному в «Сибирском Вестнике» на 1823 год.

8. Абуль-Фейз-Хан властвовал с 1705 по 1747 год, когда был умерщвлен военачальником своим, прославившимся на службе в войсках Надир-Шаха, Рахим-Биком. Этот же последний, овладев верховною властию в Ханстве, но, по проему происхождению своему из Узбеков мангытского колена, [91] не имел права на престол, возвел на оный, «для порядка», сына Абуль-Фейзова, по имени Абдуль-Мумин. При восшествия своем и ханство, Абдуль-Мумин, рассказывает Иззетуллах, был ребенком семи лет (по Эверсману, 8-12 лет). Рахим-Бик, по малолетству Хана, вступил в управление ханством с титулом аталыка, «дядьки», и потом женился на дочери Абуль-Фейз-Хана. Через шесть с половиною лет, когда Абдуль-Мумин пришел в возраст, многие из приверженцев его решились умертвить Рахим-Бика. На обеде у молодого государя, куда позван был Рахим-Бика, человек спрятанный в комнате сделал по нем выстрел из ружья. Пуля пробила шапку Рахим-Бика, но сам он остался невредим; сторонники его перерезали по этому случаю чиновников государя, а через шесть месяцев Абдуль-Мумин-хана бросили в колодец, и утопили. С уничтожением таким образом правого потомства Абуль-Фейз-Хана, Рахим-Бик принял ханский титул, и властвовал в Бухаре два с половиною года (Magasin Asiatique Клапрота. Paris. 1826. vol. II. p. 184). Эверсман также говорит что по убиении Абдуль-Мумина, Рахим-Бик властвовал два с половиною года, но что умерщвление Абдуль-Мумина имело место всего чрев два-три месяца после того как он возведен был на престол, вследствие того будто бы, что ребенок разрубил однажды саблею арбуз, а на вопрос матери зачем это сделал, отвечал что не арбуз он рубит, а голову Рахим-Бика (Reise von Orenburg nach Bokhara. Berlin. 1823. s. 79). Тот же анекдот, только иначе, рассказывает а Мир-Юсуф-Али. Чрез несколько лет по восшествии на престол, Абдуль-Мумин, упражняясь в стрельбе, и целясь в арбуз, в котором находил сходство с Рахим-Биком, сказал будто бы; «ну, теперь выстрелим в голову ата-баба» (дядьки-батьки), как называл он Рахим-Бика. Последний, видя к этих словах намерение мальчика отомстить за смерть отца, решился отправить его на тот свет, так чтобы гибель ребенка [92] приписана была случаю: когда Абдуль-Мумин стоял подле колодца, один из товарищей детских игр его бросился на юного государя, и будто бы нечаянно столкнул его вглубь. (Малькольма «История Персии» в Французск. переводе. Paris. 1821. III, 348). Выстрел в Рахим-Бика, о котором говорит Иззетуллах, Ефремов приписывает жене Рахим-Бика, дочери, Абуль-Фейз-Хана (см. ниже примечание 15 bis). Так или иначе, во всяком случае Абдуль-Мумин не мог занимать престола семь лет, как говорит Иззетуллах, потому что в 1752 году, когда грек Григорьев (любопытные показания которого о Бухарии и тамошних событиях напечатаны В. В. Вельяминовым-Зерновым в приложениях к первому тому его «Исторических известий о Киргиз-Кайсаках». Уфа. 1853. Стр. 8-32). выехал из Бухары, там престол ханский занимал уже Обейдуллах-Хан.

Обейдуллах этот, по Ефремову и Негри, был тоже сын Абуль-Фейз-Хана. Григорьев называет его сыном аральского Шахтемир-Хава, и так рассказывает дело: «Интригами своими (Рахим-Бик) Бухарцев возбудил в тому, что они Абулфаис Хана, без всякой причины, убили, а хотя после того ханом учредили было сына его Абулфаиса Абдулмамина, но, его ж Рагим Бека возбуждением, и оного убили; и как тутошное ханское поколение кончилось, в чем во всем он Рагим Бек простирался для того одного, что Бухарское Ханство сам заступить желал, в которое, по усильству его (т. е. потому что силен был) Авганцами, вступаться было и стал; токмо от того отвращен братом его родным, потому что как он не ханского роду, тоб оное от тутошных же благополучно окончать никак не мог; чего ради он бек своею партиею в ханы тут выбрал уже постороннего, и только для виду народу, бывшего Аральского Шатемир Хана сына Байдуллу, которому и ныне (в 1752 году) не больше шестнадцати лет, и ни смыслу, ни силы [93] ни в чем не имеет, да и содержит его он Рагим Бек в своих руках как когда хочет, и так всю Бухарию, более нежели настоящий хан, властвует сам; чего ради, в подкрепление силы своей и означенных, выведенных с собою из Персии, Афганцев содержит всех при себе с особливым ласкательством, чрез что народ, хотя им и не доволен и весьма ему не рад, но опровергнуть его не могут. Но как к тому хотя малой случай возымеют, то они, особливо Узбеки, учинить того не оставят. По нем же Рагим Беке хотя и другие знатные, Девлеть Диванбий и прочие некоторые, там есть, но в народное правление кроме его никто из них вступаться не может» (см. l. с. Стр. 16).

Обейдуллах-Хан, о котором Иззетуллах вовсе не упоминает, кончил жизнь свою, по Негри, тем что был убит Рахим-Биком. Когда именно это произошло, неизвестно.

Что касается до продолжительности правления Рахим-Бика с титулом аталыка, и потом хана, то, по сведениям собранным Негри (у Сенковского в Supplement etc. p. 120) в звании аталыка правительствовал он при Абуль-Фейз-Хане и обоих преемниках его ханах Абдуль-Мумине и Обейдуллахе — девять лет, да потом два года с титулом хана. Ефремов рассказывает что Рахим-Бик ханствовал всего один год, и умер скоропостижно, на третий день болезни, от сильной опухоли брюха («Десятилетнее странствование по Бухаре, Хиве, Персии и Индии». Спб. 1786. Стр. 110).

Что говорится у Борнса о Рахим-Бике, будто он навел Надир-Шаха на Бухару, есть чистый, ни на чем не основанный вздор. Иззетуллах же, называя Абульг-Фейз-Хана не государем Бухары, а комендантом бухарского кремля, и Мир-Хайдера — двоюродным братом Рахим-Хана, тогда как он приходится племянником последнему — совершенно перепутал обстоятельства и отношения. Впрочем, быть может это вина не [94] Иззетуллаха, а его переводчика, Клапрота. Равным образом совершенно ошибочно также известие Мейендорфа (у Сенковского в Supplement etc. p. 129) будто Рахим-Бик убил Абуль-Фейз-Хана и двух его сыновей в 1740 году, и сам умер в 1742. В 1740 году Надир-Шах еще только приходил на Бухару, и взял с собою Рахим-Бика с его Узбеками, а сам же Мейендорф говорит что эти Узбеки под начальством Рахим-Бика много лет служили в войске Надировом. Потом, грек Григорьев выехал из Бухары когда Рахим-Бик еще правительствовал там, а выехал он в 1752 году. Наконец, у него есть бухарская монета с именем Абдуль-Мумин-Хана (сына Абуль-Фейзова) битая в 1160 году гиджры = 1747 по Р. Х., стало быть и убитый по Мейендорфу в 1740 году сын Абуль-Фейза был в 1747 году еще жив (монета эта описана В. В. Вельяминовым-Зерновым в помянутой уже статье его, помещенной в Записках И. Археолог. Общества, т. XIII, стр. 408, № 33).

9. Алчин есть наш аршин в 16 вершков. Самое слово аршин есть обрусевшее алчин.

10. Гез — мера неточная, как ваша маховая сажень; Ханыков полагает ее равною приблизительно 1 1/2 аршину.

11. Сейидами называются в Бухаре потомки халифов Османа и Алия происшедшие от дочери Магомета; потомки же халифов Абу-Бикра и Омара, равно как и вышеназванных, но от других жен, называются Ходжами (Ханыкова «Описание Бухарского Ханства». Стр. 182). Улемами зовется сословие законоведцев и духовенства.

12. О значении этих чинов см. Ханыкова, в указ. сочинении, стр. 189-192. Накиб, Фейзы, Ураки-Келян и Ураки-Хурд суть чины, в которые производятся исключительно ходжи Сейид-Ата. Шейх-Уль-Ислям, Казыи-Аскер, Аълам, Муфтии — Аскер и Реис — чины принадлежащие исключительно ходжам [95] Джуйбари. Буква ъ после гласной обозначает, по моей транскрипции, арабскую букву ***: *** пишу Аълам, *** Маъмур и т. д.

13. О значении и принадлежностях сих чинов см. Ханыкова, в указанном сочинении, ст. 184-185. Что же касается в особенности до первого из них, то аталык значит собственно «дядька». Это самое высшее, после ханского, достоинство в Бухарии. «Первоначально — объясняет О. И. Сенковский — должность аталыка заключалась в воспитании наследника престола и заведывании его хозяйством. Впоследствии место аталыка сделалось первым при Дворе, и получило почти такую же важность как должность диван-беги или великого везиря; наконец, со времени Махмуд-Бия, который военными дарованиями и добродетелями своими заставил уважать себя и бояться во всех узбецких владениях, аталыки бухарские присвоили себе власть ничем не уступавшую власти палатных мэров (maires du palais) при "ленивых" меровингских королях Франции, и кончили, как эти мэры, тем что захватили престол своих повелителей» (Supplement etc., p. 98). «Что же принадлежит до правления здешнего (в Бухаре) — говорит Ефремов — то оное самовластно и зависят совершенно от воли и власти аталыка, коему и сам хам подвластен» (Десятилетнее Странствование и проч., стр. 97). При Мир-Хайдере звание аталыка пожаловано было им лишь тестю своему, независимому хану хисарскому, а преемник его Мир-Насруллах почтил этим достоинством единственно владетеля шегрисебзского, когда тот отдал старшую дочь свою за самого Эмира, а младшую за сына его (Мейендорфа Voyage a Boukhara, p. 259, и Ханыкова «Описание Бухарского Ханства», стр. 185).

14. Слово *** или *** О. И. Севковский объясняет (в Supplement etc. p. 116) так: espece de satin ondoye tres [96] connu dans le Levant, а *** — просто espece d’etoffe. Кимхаб есть «парча», a тас — «глазет» и вообще «одноцветные шелковые материи с золотом».

15. Мир-Хайдер, как объяснено выше, вступил на престол в 1801 году. Земан-Шах кабульский — в 1793 году. Фетх-Али-Шах персидский — к 1798 году. Об Алим-Хане хокандском неизвестно положительно ни то, когда он наследовал отцу своему Нарбута-Бию, ни то, когда лишился жизни по проискам брата и преемника своего Омар-Хана (см. «Записки Имп. Географ. Общества». Кн. III, стр. 192-193). Об Ильтнезер-Хане ургенчском (Н. Н. Муравьев называет его Ельтезер, а Базивер — Ильтезер) знаем, относительно времени вступления его на престол, только то что он властвовал после 1795 года. См. ниже, примечание 39.

15 bis. Дочь Абуль-Фейз-Хана, бывшая за мужем за Рахим-Ханом, потом вышедшая за Шах-Мурада, и прижившая с ним двух сыновей, Мир-Хайдера и Хусейн-Бика, называлась, по персидским источникам Малькольма, Елдуз-Бегюм, а по Иззетуллаху — Шемс-Бану-Аим. И Рахим-Бик, и Шах-Мурад, оба женились на ней чтобы войти в связь с родом Чингис-Хана хотя по женской линии, и через то приобрести право на престол. Мирза-Шемс не знает ее имени: «у нас, — говорит он, — звали ее просто в "старой государыней", да и вообще избегают называть женщин по именам: я не знаю даже имени сестры моей, бывшей в замужестве за Мир-Хусейном». Жила она, по словам его, до глубокой старости, до 92 лет. По расспросным сведениям заключающимся в рукописном сборнике Г. Ф. Генса, она умерла в 1822 году; но едва ли это верно, ибо в таком случае она должна была родиться в 1730 году, и Мир-Хайдера (родившегося в 1777 году) произвести на свет имея уже 47 лет от роду. — Ефремов считает ее [97] ошибочно за другую дочь Абуль-Фейз-Хана, которая, до замужества с Рахим-Биком, выдана была за муж будто бы за Надар-Шаха (эта другая дочь Абуль-Фейз-Хана действительно выдана была за муж, только не за самого Надир-Шаха, а за племянника Надирова, Али-Кулы-Хана. См. Geschichte des Nadir-schah, von mirsa Mohammed Mahadi Masanderani. Greifswald. 1770, S. 330), и рассказывает что она, желая отомстить Рахим-Хану за смерть отца своего, провертела тайно отверстие в стене, и однажды, когда Рахим-Хан обедал с своими сановниками, выстрелила в него через это отверстие из ружья, но убить его во убила, а только сшибла с него шапку; и будто Рахим-Хан заподозрил в этом покушении русских невольников, за что и перебил почти всех, сколько ни находилось их в его владениях; настоящая же виновница выстрела открыта была будто бы только уже в правление Данияль-Аталыка (Десятилетнее Странствование, и проч. Стр. 109 и 112).

В сборнике Генса находим известие, что кроме двух означенных дочерей Абуль-Фейз-Хана (выданной за муж за Али-Кулы-Хана, и жены Рахим-Бика и Шах-Мурада) было их у него еще две: одна — приходившаяся двоюродною сестрою Абуль-Гази-Хану (бухарскому) и вышедшая за муж за хана хивинского Каина, сына Батыр-Султана, и другая — которая была в замужестве за ходжею Мухаммед-Юсуфом, сыном ходжи Мухаммед-Эмина. Мир-Хайдер убил этого Мухаммед-Эмина, но Мухаммед-Юсуфу дал звание накиба. Эта жена Мухаммед-Юсуфа, по смерти мужа, около 1824 года, жила еще в Бухаре с детьми своими.

16. Известные до сих пор монеты Мир-Хайдера, битые с его именем, принадлежат к 1215, 1216, 1225, 1226, 1227, 1228, 1230, 1234 и 1237 годам гиджры (= 1801, 1802, 1810, 1811, 1812, 1813, 1815, 1818 и 1821 по Р. Х.). На монетах этих он является с титулами Падишах, Сейид, Эмир и [98] Эмир-эль-Муменин. Но кроме монет с своим именем, Мир-Хайдер бил еще монеты в честь отца своего, и отца и деда вместе. На первых надпись: *** «Милосердие божие да будет над Маъсум-Гази». Такая монета известна с 1236 годом гиджры = 1820-1 по Р. Х. На последних изображены сряду имена отца и деда: *** «Эмир-Данияль; Маъсум-Гази». Такие монеты известны с 1231, 1233 и 1234 годами гиджры =1816, 1817-8 и 1818-9 по Р. Х. См. «Записки» Имп. Арх. Общ. т. XIII, стр. 419-424. — Хутбэ, в мусульманской церковном служении, соответствует нашей эктении. Право быть поминаемым в эктении, равно как и право бить монету с своим именем, составляют, повсюду на Магометанском Востоке, принадлежность одного верховного властителя страны.

17. Мир-Хусейн-Бик был Мир-Хайдеру единоутробным братом, от одной матери, а Дин-Насир-Бик имел матерью другую жену Шах-Мурада, по имени Калмык-Аим. Она жила, в Мерве, и бежала оттуда в Герат вместе с ним.

18. Есть два города по имени Мерв, и находятся они не вдалеке один от другого. Для отличения их друг от друга, один называется Мерви-Шахджеан, другой — Мерви-Руд. Здесь идет речь о первом, правителем куда Шах-Мурад посадил Дин-Насир-Бика (по рассказу Мирзы-Шемса) тотчас же по покорении этого города в 1200 году гиджры. Некоторые подробности о положении Мерва в последнее время изложены ниже (примеч. 23).

19. Мир-Хусейн-Бик назначен был Шах-Мурадом в правители Самарканда вскоре после того как Мир-Хайдеру дан был им в управление Карши. О положении Самарканда в ваше время см. Н. В. Ханыкова в его «Описании Бухарского Ханства», стр. 99-105. [99]

20. В подлиннике *** махрем. Слово это повсюду на Мусульманском Востоке означает дворцового чиновника и близкого человека, имеющего вход во внутренние покои. При бухарском Дворе дворцовые чины называемые махремами составляют особый отдел, разделяющийся на восемь разрядов, или степеней. См. Н. В. Ханыкова «Описание бухарского Ханства», стр. 185-186.

21. Шегрисебз, у наших русских торговцев известный под именем Шершавеса, есть главный город небольшого владения того же имени, занимающего гористое пространство между Карши и Самаркандом. Населен Узбеками Кинегесова Рода, пользующимися у Бухарцев весьма воинственною репутациею. По причине этой воинственности, Себзинцы подчиняются бухарскому владычеству не иначе, как истощив все средства сопротивления, и при первой возможности восстановляют свою независимость, избирая себе собственного правителя. Еще кое-какие подробности об этом владении можно найти у Мейендорфа (Voyage a Boukhara etc. p. 135), который говорит, между прочим, что Шегисебзское Владение, присоединенное к Бухарскому Ханству Мухаммед-Рахим-Ханом, отложилось от оного в 1751 году. Это действительно случилось, но гораздо позже: покойному же Мир-Насруллаху опять удалось подчинить Шегрисебз своей власти. После походов под этот город, повторявшихся несколько лет сряду, и хотя неудачных (по той причине что Себзинцы делали окрестности города недоступными, наводняя их), однако истощивших силы и средства страны, Насруллах, летом 1856 года, явился снова под стены Шегрисебза, и начал военные действия. Видя невозможность сопротивляться долее, правительствовавший там Искендер-Валлями (вэли-ун-нием) сам отпер ворота города, и с покорностию вышел к Эмиру, который его, со всем семейством, роднею и должностными лицами, отправил на житье в Бухару, где подарил ему дом, два фруктовые сада, и [100] назначил 4000 р. сер. содержания из доходов с Карикульского Округа. Затем, большинство обывателей Шегрисебзской Области Эмир выселил частию в Карши, частию в Самарканд, а управление ею поручил двум узбекам из Мангитского Рода, одного посадив в самом Шегрисебзе, другого в городе Китаб, и оставив в том и другом по 1700 человек гарнизона; сверх того, 1500 человек своего войска поставил в Яккабаге, и 1200 в Чирагчи, двух крепостях не подалеку одна от другой, так чтобы в случае надобности все эти гарнизоны могли тотчас же подать взаимную помощь, и соединиться. Наконец, плодом покорения Шегрисебза было еще приобретение для гарема Эмирова сестры Искендера-Валлями, известной красавицы, которая выдана была братом за муж за одного шегрисебзского бека по имени Якупа: этого Якупа Эмир сослал в Чарджуй, а жену его взял себе.

22. Чарджуй лежит на левом берегу Аму-Дарьи по пути из Бухары к Мерву, на рубеже возделываемого пространства и тянущейся далее на юг бесплодной, песчаной степи; защищается небольшою крепостцою на возвышении; население не превышает 4000 или 5000 душ, да и то в жары выкочевывает большею частию на берега Аму. Так пишет Борнс, посетивший Чарджуй в 1832 году (Travels into Bokhara. III, 7-8). Имя этого города Мирза-Шемс пишет постоянно *** Чегарджуй, как и следует, ибо Чарджу, или Чарджуй, есть простонародное сокращение Чегарджуй.

23. Мерв, известный у Киргизов, а за ними и у Русских Оренбургского Края, торгующих с Азией, под именем Мары, а у Бухарцев — Мавера, был в прежнее время весьма цветущий и сильно населенный город. Выселение части жителей из покоренного города внутрь владений победителя есть весьма обыкновенная в Азии мера предосторожности; но какою страшною [101] тягостию ложится эта предосторожность на благосостояние переселенцев, не говоря уже о чувствах привязанности к родине! Выше мы видели, что Мир-Насруллах поступил в наше время с непокорным Шегрисебзом (примечание 21) точно так же, как отец его поступил с Мервом. Упоминая что Мир-Хайдер, за привязанность Маверцев к Дин-Насир-Бику, обезлюдил город выселением, Мирза-Шемс не обозначает числа выселенцев. По сведениям, собранным Мейендорфом, выселены были все жители города в числе 25,000 душ (Voyage a Boukhara. p. 155). «Мерв — продолжает Мейендоф — служит теперь местом ссылки: туда ссылают всех преступников, которых не хотят казнить смертию. Таких жителей набирается уже до 500 человек, не считая гарнизона в 400-500 человек, который содержит здесь Эмир, сменяя в три года раз. Окрестности города начинают снова возделываться; несколько канав для поливки полей проведено из Мюргаба, реки протекающей в 20 верстах от Мерва. Но Эмир, чтобы воспрепятствовать городу заселиться вновь, и чтобы жители его, пользуясь изолированностью своею, не вздумали сделаться независимыми от него, не позволяет снабжать город водою в обилии». Важною основою прежнего благоденствия Мерва была бенд или плотина на Мюргабе, которая, не допуская воды реки теряться, как теперь, в песках, доставляла средства к цветущему земледелию. «Плотина, говорит Борнс, разрушена была Шах-Мурадом около 45 лет тому (писано в 1838 году). Ныне река орошает лишь ближайшие к ней земли; они покрыты туркменскими кибитками, ибо оседлых деревень нет. Земледелие здесь поливное, и растительность великолепна» (Travels into Bokhara. III, 30-31), Выселенные Маверцы живут и поныне, в Бухаре и Самарканде, особыми кварталами. Говорят будто они выучили Бухарцев возделывают шелк, и ткать шелковые материи, чего эти прежде не умели. Что же касается до опустелого Мерва, то хан [102] хивинский Мухаммед-Рахим, находя выгоду в обладании этим пунктом для действий противу Персии и непокорных ему Туркменов, отнял его у Мир-Хайдера, и населил своими Хивинцами. Покойный Мир-Насруллах опять завладел Мервом, но не на долго: через несколько времени Хивинцы снова укрепились здесь. Чтобы выжить их, Бухарцы подстрекнули Туркменов, и те, напав на город ночью, врасплох, перерезали большую часть жителей, и остались владельцами места. Это произошло в 1846 году. С тех пор хивинский хан Мухаммед-Эмин почти каждый год собирал войско, и ходил воевать маверских Туркмен, но безуспешно. Военные действия ограничивались большею частию тем что он травил их луга, и жег посеянный хлеб, а Маверцы, отогнав свой скот подальше, смеялись над напрасными усилиями Хана, разорявшими его казну, разбивали отряды его при каждой с ними встрече, и в 1850 году, когда Хивинцы, в числе 6000 человек, захватив табун туркменских лошадей, приступили ночью в дележу их, сделали сильную вылазку, напали внезапно на Хивинцев, и почти всех их успели перерезать. Наконец, последний поход Мухаммед-Эмина на Мерв и Серахс, в начале 1855 года, кончился тем что он был разбит Туркменами и Персиянами, и голова его явилась выставленною, как трофей, в Тегеране.

24. Тоже самое читаем у Борнса: «Мир-Хайдер показал себя на престоле более духовным лицем нежели светским правителем, и строгое со стороны его соблюдение заповедей Корана, чем он весьма прославился в мусульманском мире, не мало содействовало к усилению святошества и фанатизма в его владениях. Титул свой "Повелителя Правоверных" (Эмир-эль-Муменин) понимал он буквально, и большую часть своего времени употреблял на исправление и улучшение нравов своего века. Он не царские, а поповские отправлял обязанности: читал молитвы за упокой души при погребении умерших, [103] вступал в богословские споры в мечетях, управлял церковным служением, и преподавал в семинариях» (Travels into Bokhara. II, 266 и III, 286).

Весьма живо является пан образ Мир-Хайдера в рассказе Иззетуллаха, посещавшего Бухару в 1813 году. «Мир-Хайдеру — пишет он — около тридцати двух лет. Он высок ростом, и хорошо сложен. Цвет лица у него от природы прекрасный; но горячность с которою он предается отправлению религиозных обязанностей, пост который соблюдает он постоянно через два дня в третий, наконец неутомимость с какою творит он суд подданным, сделали его бледным и вялым В полночь он встает и читает приличную молитву; затем нравственные м религиозные занятия свои продолжает до зари. После молитвы положенной в это время, толкует человекам пятидесяти студентов Коран и Хадисы (предания о Магомете). Затем выходит в приемный зал, садится на бархатной подушке, и принимает, в обычной форме, селям-алейкум придворных. Обратное селям-алейкум отдает не сам Эмир, а за него особый для должности этой чиновник. При выходе такого рода, люди пользующиеся репутациею святости и учители закона садятся по правую сторону Эмира, а ханы (высшие военные и гражданские чиновники) по левую. Все сидят на коленях; один Хаким-Би (кушбиги) остается в стоячем положения, прямо против Эмира Дворцовые чиновники тоже располагаются по левую руку. Законоведцы и ханы, являясь по Двору, одеваются все одинаковым образом; таким же образом и все приезжие должны, для представления к Эмиру, одеваться по узбецки. У дверей приемной залы подхватывает их чупдар, и ведет к государю. В некотором расстоянии они останавливаются, произносят селям-алейкум, и делают еще несколько шагов вперед. Тогда двое из служителей Эмира берут их за руки, и подводят к седалищу государя. Эмир протягивает руку, [104] представляемый целует ее. Если государю угодно приказать ему сесть, придворные чиновники ведут представившегося, и указывают ему место соответственное его званию. Севши, удостоенный этой чести обращается к Эмиру с приветствием, и излагает что ему нужно. Посланники получают содержание на счет Эмира. — По окончании выхода и отпуска присутствовавших, чупдар объявляет народу, собирающемуся каждое утро к дверям Дворца, что имеющие надобность до Эмира могут войти. Их впускают и сажают в присутствии Эмира. Он прочитывает их просьбы, и произносит решение сообразно с законом. Книги законов кладутся около него в большом числе. Около полудня, являются ученые рассуждать и спорить перед Эмиром, который часто принимает участие в их беседе. Затем читается полуденная молитва, при чем Эмир отправляет должность пиш-имама, а там обращается снова к разбору просьб и жалоб, что и продолжается до послеполуденной молитвы. После этого, время до вечера проводится в обычных занятиях, а по прочтении вечерних молитв подают обед. Затем читаются молитвы на ночь, и Эмир отходит ко сну, но более четырех с половиною часов не спит. — Если тяжба требует долгого расследования, Эмир отсылает тяжущихся к кадию, который и решает дело непременно по закону, боясь Эмира, и зная как легко всякий имеет к нему доступ. Все молитвы за упокой души умерших Эмир читает сам, а в соборной городской мечети сам же по пятницам читает хутбэ и отправляет обязанности пиш-имама».

«У Эмира четыре жены, кроме невольниц. Из братьев его один, Насиреддин-Хан, живет теперь в Мешгеде, получая пенсию, по три тумана в месяц, от правителя тамошнего Мохаммед-Мирзы, сына Фетх-Али-Шахова; другой — Мухаммед-Хусейн-Хан, живет в Шегрисебзе у тамошнего владетеля, Нияз-Али-Би, но содержание получает от Мир-Хайдера». [105]

«Мир-Хайдер наследовал отцу своему Мурад-Бию (Шах-Мураду). Тотчас же начать он бить монету с своим именем, титулуясь Сейид Эмир Хайдер, падишах гази, просил себе утверждения у Константинопольского Двора, и облекся во все знаки верховной власти. Но чрез два года отказался от всякой царской пышности, и, подражая смирению отца своего, принял титул Эмир-эль-Муминин (повелителя правоверных). С тех пор, во всех отношениях показывал он себя государев разумным, правосудным, благочестивым и способным; только в отношения к окружающим его он несколько капризен и вспыльчив, и когда недоволен кем из них, тотчас лишает своих милостей, и даже предает смерти без всякого расследования дела» (Magasin Asiatique. II, 178-180 и 185).

А вот и другой портрет того же лица, рисованный, через восемь лет, живописцем с иным взглядом на вещи: «Хан (Мир-Хайдер) — пишет Мейендорф — ведет себя по наружности благочестиво, но не имея нужды владеть собою, предается всем крайностям распутства, и соблазнительным примером своим увлекает к тому же и сановников своих. Не стану упоминать о жестокостях сопровождавших его воцарение: они до того в духе азиятских правительств, что никого не удивляют, и следствия их повсюду одинаковы. Страх, этот ужасный бич деспотов, который не дает им покоя иначе как в чувственном упоении или самозабвении, преследует также и бухарского хана. Он доверяется одному Кушбегию, который и приготовляет на собственной кухне все кушанья для ханского стола. Повар, приготовляющий эти блюда, отведывает от каждого в присутствии Кушбеги; потом сам Кушбеги отведывает каждое блюдо, ставит их в ящик, запирает замок у ящика, и прикладывает к замку печать свою. Лишь после этих формальностей, блюда подают Хану, и он ест их ... а когда Хан ночует вне Бухары, он и сыну своему приказывает выехать из [106] города: так велика его недоверчивость» (Voyage a Bonkhara, pp. 257-259).

В заключение характеристики Мир-Хайдера помещаем следующий отрывок из рассказов о Средней Азии Муртазы Фейзуллина (ненапечатанных). «У хана Мир-Хайдера жен множество, именно около 75, сколько о том можно знать. Когда он проведает что у кого из подданных ест дочь красивая собою, он тотчас же берет ее, женится на ней по магометанскому обряду, а на другой день уж дает ей разводную, но из дворца не выпускает. Для виду, он будто и предлагает ей свободу, но вместе с тем и обнадеживает что может быть опять будет с нею венчаться, и советует в ожидании этого оставаться у него. — Эмир Хайдер любит также и крепкие напитки, и, как говорят, зачастую ими упивается. Его в Бухаре не любят, и явно желают чтобы Тюря-Хан (Мир-Хусейн-Тюря) принял правление. Эмира считают слабоумным или, по крайней мере, слабым человеком; особенно не нравится народу то, что он дает управлять собою Кушбигию (Хакиму), человеку развратному и злому, и другим приближенным».

25. В Бухарских медресэ (семинариях или духовных академиях) профессора (мудеррисы) науки ими преподаваемые проходят с студентами по известным для каждой руководствам, излагающим основания науки; руководства же, заключающие в себе развитие и объяснение начал, студенты большею частию должны сами читать. Таких руководств, которые должны быть изучены в течение полного курса наук, считается более 137 книг. Кто «окончил» эти книги, тот кончает учиться. Любопытные подробности об этих руководствах и вообще об ученье в Бухаре, о числе студентов (коих в одном этом городе было в 1840 году от девяти до десяти тысяч, а во всем ханстве должно быть от 15,000 до 16,000), их образе жизни и проч. см. у Н. В. Хавыкова, в «Описании Бухарского Ханства», стр. 212-223. [107]

26. Под Ургенчем Мирза-Шемс разумеет Новый Ургенч, находящийся в 31 версте в С. В. от Хивы, важнейший торговый и ремесленный город Хамству Подробности об нем см. у Данилевского в «Описании Хивинского Ханства» (Записки И. Русск. Географ. Общества. Книга пятая, стр. 109).

27. Название Миянкаля носит часть Зерафшанской Долины, между Самаркандом и Керминэ, заключающая в себе городки и крепостцы Каттэ-Курган, Катарчи, Пенджшембэ, Митан, Нурагор, Янгы-Курган и Чалак. См. Борнсовы Travel into Bokhara, III, 294.

28. Обе крепостцы эти расположены в долине р. Зерафшана, не подалеку одна от другой, и принадлежат в Миянкальскому Округу, платя ежегодно поземельной подати: Янгы-Курган — 6000, Чалак — 5000 тиллей, (см. Борнса: Travels into Bokhara. London. 1839. II, 294). Кроме упомянутого, есть в Бухарии другой Янгы-Курган, к С. В. от Самарканда. Для отличия от этого, Янгы-Курган что в Миянкале прозывается Кипчацким Янгы-Курганом.

29. Чакрым — мера пути татарская, в Бухарии неупотребительная, которою Мирза-Шемс обозначает протяжение равное нашей версте, как это принято вообще в Оренбургском Краю.

30. Каракалпаки — тюркское племя, весьма близкое к Киргиз-Кайсакам, и отличающееся в Хиве расположением к земледелию, в бухарских пределах ведет кочевую жизнь, обитая преимущественно между Джизахом и Уратюпэ.

31. В фарсах считается 12,000 шагов, стало быть по-нашему 8 верст; но персидский фарсах принимается обыкновенно за протяжение равное 7 верстам нашей меры.

32. Крепость Кэттэ-Курган находятся в Миянкальском Округе, и лежит по пути из Керминэ в Самарканд, отстоя от последнего в 67, а от Керминэ в 83 верстах. Поземельной подати платят 12,000 тиллей. Си. Борнса; Travels [108] into Bokhara, II, 294; Ханыкова «Описание Бухарского Ханства», стр. 98; и Леманово Reise nach Bokhara and Samarkand. St. Petersborg. 1852. S. 99.

33. Бунт Хатайцев и Кипчаков имел место, — это известно из современных расспросных сведений, — осенью 1821 года. Причиною бунта было, как рассказывали, неудовольствие этих Узбеков на то, что Мир-Хайдер отдался совершенно в руки Хакима-Кушбиги, человека алчного и скупого, возведенного ин в это звание из ничтожества, тогда как Узбеки не имели никакого весу в правлении. — Тою же осенью и Хивинцы подступали в Чегарджую, но не под предводительством Ильтнезер-Хана, которого в это время давно уже не было на свете. С какого и по какое именно время властвовал в Хиве Ильтнезер-Хан, неизвестно. Из записок Маиора Бланкеннагеля, посещавшего Хиву в 1793-4 годах, и митрополита Хрисанфа, бывшего там в 1795 году, знаем только что в его время Ханство Хивинское управлялось еще Эйваз-Инаком, отцом Ильтнезера; а в 1810 году на Ханстве Хивинском сидел уже несомненно брат Ильтнезера, Мухаммед-Рахим.

34. Хисар, главный город независимого и значительного узбецкого владения того же имени, лежащего на юго-восток от Шегрисебза, находится при впадающей в Аму-Дарью реке Кафир-Наган. См. у Мейендорфа (Voyage, etc., стр. 130-131).

35. О нынешнем состоянии Балха см. Муркрофта (Travels, II, 498-494) и Бернса (Travels into Bokhara. II, 204-208). Мейменэ, Андхой, Акчэ и Шебурган — главные места небольших узбецких владений по левую сторону Аму-Дарья, между Балхом и Мервом. Владения эти, до последнего времени, признавали над собою власть бухарского эмира; но несколько лет уже, они, как и Балх, подчинились Дост-Мухаммеду, хану кабульскому. По сведениям собранным Мейендорфом, город Андху, в расстоянии 100 верст от Балха, заключает в [109] себе до 4000 домов, и населен частию Узбеками и Таджиками, но более всего Арабами. В Мейменэ до 1000 домов, и населен он Узбеками (Voyage a Boukhara, p. 143). По сведениям собранным Борнсом в 1837-1838 годах, Мейменэ есть самое сильное из этих владений: хан его может выставить в поле до 6000 всадников, тогда как владетель Андху — не более 500. Шебурган — сильнейшее укрепление в тех местах: цитадель его построена из сженого кирпича и окружена земляными валами. Владелец может выставить в поле от 500 до 600 всадников (Cabool, p. 225-228). По сведением собранным И. Ф. Бларамбергом, в Мейменэ считается Узбеков до 5000 семейств, в Андху — 3700, в Шебургане — 3500 семейств («Статистическое Обозрение Персии». Спб. 1833. Стр. 289). Об Акчэ неизвестно ничего.

36. Кошун — контингент, который по росписи о народонаселении, ставится городом или областию; иногда же слово это употребляется просто в значении «войско», «рать».

37. Имя реки Аму Мирза-Шемс пишет везде *** или *** увлекаясь произношением, *** то есть Амуе, а не ***, т. е. Аму.

38. Туман есть собственно имя числительное, означающее 10,000. Кочевые народы, незнакомые с административно-территориальною терминологиею оседлых, не имеющие в языках своих даже слово для означения понятий «область», «округ», «уезд», и т. и., покоряя власти своей страны с оседлым народонаселением, по необходимости должны были за основание административного деления сих стран брать единственно численность обитателей, и потому делили страну, при первом покорении ее, на туманы, «тьмы»; со временем же при постепенной привычке кочевников к оседлому быту, слово туман теряло мало-помалу в глазах их свое арифметическое значение, и приобретало в [110] замен административное — уезда, округа, волости; так теперь в Бухарии от тумана вовсе не требуется чтобы он заключал в себе десять тысяч жителей. По Борнсу, округ города Бухары состоит из семи туманов: Рамитанского, Зенданийского, Вафкендского, Варданзийского, Хайрабадского, Вагазийского и Гиджуванского; округ Самарканда заключает в себе пять туманов, округ Каршийский — тоже пять, округ Миянкальский — семь, и т. д. (Travels into Bokhara III, 293-294).

39. Это поражение Хивинцев Бухарцами под начальством самого Мир-Хайдера произошло в конце 1822 года, действительно около Аму-Дарьи. По современным рассказам хан хивинский Мухаммед-Рахим шел на Бухару с 15,000 войска, из коих, впоследствии означенного поражения, 8000 легло на месте, а 7000 утонуло в реке, при чем сам Рахим-Хан был ранен, но успел спастись, а брат его, сопутствовавший ему в походе, лишился жизни.

Событие ото Мирза-Шемс смешал с другим, которое произошло тоже в правление Мир-Хайдера, но лет 14-16 ранее. Тогда вторгнувшийся в пределы Бухарии хан хивинский Ильтнезер действительно утонул при переправе через Аму-Дарью. — Лет 14 или 16 ранее, говорю я, потому что одни известия поход Ильтнезер-Хана на Бухарию, и гибель его в водах Аму, относят к 1808, другие к 1806 году. Во всяком случае, сын и преемник Ильтнезер-Хана, Мухаммед-Рахим не мог вступить на престол около 1802 года, как читаем у Н. Н. Муравьева («Путешествие в Туркмению и Хиву». Москва 1822. Часть II, стр. 41), а вступил позже. До последнего времени, с именем Мухаммед-Рахим-Хана и обозначением года битья известна была только одна монета — 1236 года гиджры (= 1820 по Р. Х.). См. Френа Nova Supplementa ad Recensionem, etc., p. 135). У меня нашлась гораздо старейшая, именно с означением 1225 года гиджры; но и это доводит [111] нас несомненно только до 1810 года по Р. Х. Монета эта описана мною в статье «Неизданные Бухарские и Хивинские Монеты», помещенной в «Известиях» Имп. Археологического Общества, т. II, стр. 160.

40. Слово *** тюря употребляется у тюркских племен в разнообразных значениях. В Бухарии тюря есть титул ханских сыновей и в особенности наследника престола, совершению соответствующий персидскому ***, и, в этом смысле, так же как и слово ***, ставится после собственного имени. В Киргизской Степи тюрями называют потомство прежних ханов, которое мы, неизвестно почему, титулуем «султанами».

41. Это не тот Девлет-Кушбеги, о котором упоминают Негри и Мейендорф, как о первом министре Абуль-Гази-Хана (у Сенковского, в Supplement etc., p. 120 et 129), а тот, который быль правителем Самарканда в проезд через этот город, в 1813 году, Мир-Иззетуллаха (Magasin Asiatique. II, 166).

42. Это в Средней Азии обычный образ действий противу врагов, чтобы принудить их к покорности. Так Ефремов рассказывает о походах Данияль-Аталыка: «Если кто из соседей сделается неприятелем, тогда Аталык выезжает со всем войском, и, приближась к неприятельскому городу, велит палить из всех пушек и мартир, где по непривычке от одного звуку страшатся, сдаются и платят дань Аталыку. Буде же сим образом не устрашит, то велит войску лошадьми скормить посеянный хлеб, а траву сжечь, и все то место отравить. На другое лето вторично приходит. Таким образом все тамошние города под владение Бухарии пришли («Десятилетнее Странствование», и проч. Стр. 73-74).

43. Аллах-Кули-Хан вступил на престол в 1825 году, тотчас же по смерти отца своего Мухаммед-Рахим-Хана. [112]

44. Этот Мир-Музаффер властвует ныне в Бухарии, вступив на престол по кончине отца своего Насруллаха, последовавшей осенью 1860 года.

45. Туй — пиршество в кочевом вкусе, заключающееся в угощении присутствующих, конской скачке с призами, борьбе, стрельбе в цель и т. д.

46. Гулам — так называются молодые люди, служащие при господине своем в роде телохранителей, оруженосцев, гонцов. Иногда же слово это означает просто «раб». Хизметкяр — «слуга»; но так зовутся только слуги из вольных людей, а не из рабов.

47. Значит, автор сам был актером в разыгрывавшейся драме. С этого времени, он уже нередко упоминает о себе, и был личным свидетелем тех происшествий, о которых рассказывает.

48. Так перевожу я слово ***, которым обозначаются люди, в поступках и образе жизни совершенно сходные с нашими «юродивыми».

48 bis. Так перевел я, чтобы остаться верным грамматической постройке фразы, но смысл требует перевести иначе, а именно: «все это попряталось, а если бы выйти из них хотя 10-15 человекам, они могли бы убить и Мир-Хусейна, и его свиту».

49. Мигман-Хане, «гостиная-палата», комната или здание для приема послов и других приезжих.

50. Дедушкой, баба, называет любовно Мир-Хусейн Хакима-Кушбиги, потому что вырос на его глазах, и с детства привык уважать этого человека, несмотря на коварство свое, пользовавшегося в Бухаре всеобщим уважением. В 1820 году, по прибытии к Бухаре нашего посольства, Хаким-Кушбиги выехал к нему на встречу, и вот как г. Мейендорф [113] описывает наружность этого бухарского сановника: «Кушбигию лет пятьдесят от роду. Его длинная и темноволосая борода начинает седеть; ростом он высок, имеет приятное и доброе выражение лица. Чалма на нем была из белой кашмирской шали, халат из той же материи с большими букетами, а шуба соболья, крытая полосатым кашемиром (Voyage a Boukhara, p. 89). Борнс, имевший сношения с этим же лицом в 1832 году, остался им чрезвычайно доволен. В третьей частя Борнсова путешествия в Бухару, на стр. 232-333, 248-249, 267-270 и 277-279, желающие могут прочесть о длинных беседах его с Кушбеги, в которых мы, признаемся, не находим ничего особенного. «21 Июля — пишет Борнс — мы сделали прощальный визит бухарскому визирю, и при этом случае характер этого доброго человека выказался в еще более благоприятном свете чем в предшествовавшие свидания, когда он изъявил столько расположения к вам. Кушбигию лет шестьдесят; борода его побелела уже от лет, но глаза живы и блестят. В чертах лица его виден ум и даже хитрость, составляющая, как говорят, отличительный его характер... Я расстался с этим достойным человеком, растроганный». — Достойный человек достойный и конец получил: в 1837 году Эмир Насруллах сослал его сначала в Карши, потом в Нур-Ата, потом призвал в Бухару, и заключил в дворцовую темницу, где, в 1840 году, велел зарезать, вместе с товарищем его по сдаче Бухары Насруллаху, Эйязом топчи-баши. См. Ханыкова «Описание Бухарского Ханства», стр. 229-230.

51. Развалины каравансарая Ходжа-Мубарек находятся, по маршруту Н. В. Ханыкова, в 6 1/2 фарсахах от Карши, и в 10 1/2 фарсахах от Бухары.

52. *** есть утренняя пора, когда тень бросаемая человеком бывает равна действительному его росту. [114]

53. В подлиннике ***: бухарское выражение, означающее «со всем, с чем перекочевывают с места на место, с пожитками, с семейством, со скотом».

54. Собственно не «дары», а поклонное, ибо употребленное в подлиннике тюркское слово ***, означает всякого рода предмет, который представляется от младшего к старшему, когда последний является к первому, по какой-либо надобности, на поклон. В таком случае, в Азии, как известно, с пустыми руками явиться нельзя. Самый обыкновенный тартык между кочующими есть лошадь.

55. Тилла — золотая бухарская монета, не имеющая постоянного веса. При гг. Мейендорфе и Эверсмане, посещавших Бухару в 1821 году, т. е. около того времени, о котором идет речь у Мирзы Шемса, 74-75 тиллей равнялись 100 голландским червонцам. См. Voyage a Boukhara первого, p. 212, и Raise nach Buchara последнего, s. 108.

56. По маршруту Иззетуллаха, станция Хан-Робат отстоит от Бухары в расстоянии 15 часов пути (Magasin Asiatique. II, 48).

57. Развалины Малик, по маршруту Н. В. Ханыкова, отстоят от Бухары в 75, а от Керминэ — в 15 верстах. Подробное описание их, с рисунком, см. у Лемана (Reise u s. w. Стр. 86-89).

58. По маршруту Иззетуллаха, урочище Уангазы находится от Бухары в 39, а уроч. Уангазы-Кышлакб — в 34 верстах.

59. На плане г. Бухары, приложенном к «Описанию Бухарского Ханства» Н. В. Ханыкова, селение Базарчи расположено под самыми стенами Бухары, против Имамских Ворот; по Мейендорфу же находится оно в двух верстах от нее. В этом селении русское посольство в Бухару жило несколько дней, по выезде из города 10 марта 1821 года (Voyage a Boukbara, p. 83 et 89). [115]

60. *** джиен, или джиян, есть киргиско-узбецкое слало, перешедшее и в бухарское наречие персидского языка. В словаре к Татарской Хрестоматия Кукляшева (Казань, 1859) оно написано *** и истолковано «племянник с женниной стороны; неродной, сводной». Ишан же, по Н. В. Ханыкову, есть прозвание даваемое простым народом в Бухаре шейхам или монахам отличающимся подвигами святошества. По Малькольму (The History of Persia, London. 1835. II, 255), Ишан-Накиб был сын Ишан-Махдума, правителя джизахского, женатого на дочери Данияль-Аталыка. Если так, то он приходился племянником Шах-Мураду и дядею Насруллаху. — В Оренбурге Ишан-Накиб женился на татарке, которая пленила его своим искуством печь пироги, и отправился с нею в Хиву, а из Хивы в Персию, пробираясь к Мекке, но издержался дорогою, принужден был нищенствовать, и погиб без вести в Багдаде. Это тоже одна из жертв образцовой неблагодарности и жестокосердия эмира Насруллаха. Каким важным значением пользовался Ишан-Накиб при особе эмира Шах-Мурада, видно из рассказа о поездке к сему последнему посланца от владетеля чинаранского Мамиш-Хана (в 1794 году). Рассказ этот так любопытен по заключающимся в нем подробностям относительно образа жизни Шах-Мурада, что мы считаем нелишним привести его здесь из Малькольма (II, pp. 256-260). Мамиш-Хан вел приязнь с Ишан-Накибом; потому, в один из набегов Шах-Мурада на Хорасан, чтобы отвратить от себя грозу, послал одного чиновника своего с письмом к Ишан-Накибу, и подарками ему и его повелителю, в лагерь сего последнего. «Я был введен, — пишет чиновник, — к Ишан-Накибу, который сидел в глубине великолепного шатра. Это был человек замечательно красивой наружности, но с редкою бородою. Он спросил меня о здоровье, потом о [116] здоровье Мамиш-Хана, и прибавил: «да зачем сам он не приехал?» Я пустился было в извинения, но он перебил меня, сказавши: «А, понимаю. Кабы в был один, он бы навестил меня, а теперь боится Шах-Мурада». Затем встал и вышел, пригласивши меня отдохнуть в той же палатке. Мне принесли богатое ночное платье, и все присутствующие удалились. Но только что я лег, как меня позвали к Ишан-Накибу, который благосклонно пригласил меня отобедать с собою. Обед был великолепен. После обеда подали чай, и хозяин мой пил его из золотой чаши, осыпанной драгоценными камнями. Мне подали чашу серебряную с золотою насечкою. В три часа по полудни он повел меня в большую палатку о пяти столбах, где мы нашли много народу на молитве. Сотворив тоже, мы возвратились в его шатер, и только что успели войти, как служитель доложил об Эльхур-Суфи. С прибытием этой духовной особы, Ишан-Накиб занялся ею исключительно, оказывая в обращении с нею глубочайшее уважение: когда подали чай и кофе, он сам держал чашу, пока пил из нее Эльхур-Суфи. Не долго мы просидели таким образом, как вошел чиновник, и объявил Ишан-Накибу что Шах-Мурад желает видеть у себя его, и его гостя. Мы тотчас встали, сели на лошадей и последовали за чиновником. Проехавши несколько, мы остановились около палатки об одном столбе, которую, по малому объему ее и дурному виду, принял я за помещение каких-нибудь кашеваров или водоносов. Под тенью ее сидел на траве человек пожилых лет. Мы все спешились, и подошли к этому человеку, на котором была зеленая, но очень засаленная одежда. Приблизившись, все сложили руки на груди и приветствовали его почтительнейшим образом. Он каждому из нас отдал привет, и пригласил сесть насупротив его. С Ишан-Накибом обходился он весьма ласково, но речь обращал преимущественно к Эльхур-Суфию, разговаривая то с важностию, то шутливо». [117]

«Чрез несколько минут зашла речь и о предмете моего посольства. Я подал письмо Мамиш-Хана Ишан-Накибу, а он передал его человеку в зеленом платье. Тут только догадался я что замарашка этот — сам Шах-Мурад. Он раскрыл письмо, прочел его, сунул в карман, и, помолчавши с минуту, сказал: «Должно быть доброго коня прислал мне Мамиш-Хан», и тотчас же велел привести лошадь. Осмотревши внимательно животное, он договорил с окружающими шепотом и смеясь; потом обратился ко мне: «Зачем господин твой не прислал мне своего карагёза: мне бы хотелось его иметь?» — «Карагёз с пороками, отвечал я: иначе он был бы непременно прислан к Вашему Величеству». — «Со всеми своими пороками, он во сто раз лучше этой лошади, что ты привел», заметил Шах-Мурад».

«Пока мы разговаривали, приехало много равных чиновников. Я не мог не любоваться чрезвычайным богатством и великолепием их одежды и оружии. Шах-Мурад на приветствие каждого из них отвечал кротко и ласково, и приказал им садиться; но, по малости его палатки, тень ее не могла защитить от лучей солнца и половины присутствовавших. Вскоре по прибытии их, Государь погрузился в раздумье, и до самой вечерней молитвы был, казалось, совершенно поглощен внутренним созерцанием. Наступило время молитвы. Он встал и удалился. Я ночевал в шатре у Ишан-Накиба. С рассветом войско двинулось в путь, и прошло в нескольких фарсахах от Чинарана. Прибывши на место, где располагал стать лагерем, Шах-Мурад позвал меня, удостоил аудиенции, и был чрезвычайно ласков. «Сказывали мне, — начал он, — что господин твой Мамиш-Хан все продолжает пьянствовать». — «Я не видал чтоб он пил вино, и ничего не могу сказать об этом Вашему Величеству». — «И хорошо делаешь что по болтаешь о том чего по видал своими глазами. Скажи [118] Мамиш-Хану что я весьма расположен к нему; что касается до Надир-Мирзы (владетеля мешгедского), это сумасброд. Передай еще Мамиш-Хану чтобы он написал Джафер-Хану нишабурскому, посоветывал тоже искать моей дружбы, если хочет сохранить земли свои от разорения». Засим принесли для меня богатое одеяние и денежный подарок. Все части одежды были очень хороши, за исключением чалмы, которая никуда не годилась. Увидав это, Шах-Мурад взял ее себе, а мне дал взамен свою — которая была еще хуже. Я распрощался тогда с ним, и, возвратившись в шатер к Ишан-Накибу, рассказал ему о происшедшем. Тот посмеялся от души, и дал мне хороший подарок. Я уже собрался уехать, как прискакали во весь дух два человека с письмом ко мне от Мамиш-Хана; он писал что, несмотря на обещанное ему покровительство, несколько человек его подданных захвачены были в плен Узбеками. Ишан-Накиб опять повел меня к Шах-Мураду, которого застали мы сидящим в его маленькой палатке на козлиной шкуре. Он велел привести пленников, и передал их мне. У него было уже написано письмо к Мамиш-Хану; он распечатал его, чтобы прибавить о том что сделал относительно пленников, и отдал его мне обратно. Когда он кончал письмо, вошел в палатку его повар, низенький, подслеповатый человек. «Что же ты не подумаешь об обеде», обратился к нему Шах-Мурад, «ведь уже скоро час молитвы». Повар тотчас же притащил большой закопченный горшок, сделал очаг из нескольких камней, положил в горшок разных, сортов четырех-пяти, зерен и немного вяленого мяса, полил это водою, и оставил кипятиться пока приготовлял посуду — деревянные блюда, какие употребляет самый простой народ. Принеся три таких блюда, он поставил их на землю, и снял с огня свое варево. Шах-Мурад посматривал на него тем временем, и видно было что повар по глазам господина [119] понимал сколько надо положить на каждое блюдо. Когда все было готово, он постлал на землю какую-то грязную тряпицу, и принес кусок засохшего ячменного хлеба, который Аллаху известно в каком году гиджры был испечен. Шах-Мурад, чтобы размягчить его, обмакнул в воду. Первое блюдо подано было владыке Узбеков, второе поставлено между Ишан-Накибом и мною, третье взял себе повар, и уселся с ним насупротив своего господина. Я уж был пообедавши, и потому только отведал с блюда: ужас что это такое было — говядина почти совсем прогнившая. Со всем тем, несколько сановников, вошедших в палатку пока мы таким образом обедали, съели все что оставили мы на блюде, показывая вид что находят кушанье превосходным. Может быть оно и действительно казалось им таким — от удовольствия обедать вместе с своим благочестивым владыкою».

«После обеда мне дано было позволение уехать. По возвращении моем в Чинаран, Мамиш-Хан пришел в восторг от успешности моего посольства, но потом сказывал мне что, несмотря на обещания Шах-Мурада, Узбеки его все-таки утащили в этом году в плен восемьдесят два человека из подданных его, Мамиша».

61. Крепость Пенджшембэ или Пенджшембэ-Базар, находится в Миянкальском Округе на р. Ак-Дерье, рукаве Зер-Эфшана, невдалеке от Кеттэ-Кургана.

62. Это сведение приписано Мирзою-Шемсом на поле его рукописи, и потому не вошло в текст. По письму бухарца Сейфуллаха из Бухары к таковому же Мирзе-Саадуллаху в Оренбурге, писанному от 6 мая 1827 года, и напечатанному В. В. Вельяминовым-Зерновым в Bulletin historico-philologique de l’Academie Imp. des sciences de St-Petersbourg. Tome XVI, pp. 279-282, осада Бухары Насруллахом продолжалась 51 день, [120] и вступил он в город 27 числа рамазана 1248 года гиджры (24 апреля 1827 года).

По тому же письму Мир-Хайдер умер 4 числа ребиульэввеля 1248 года (6 октября 1826 года), а Мир-Хусейн, вступив того же числа на престол, властвовал 75 дней (по 19 декабря 1826 года). Правление Омар-Хана продолжалось следовательно с 19 декабря 1826 по 24 апреля 1827 года.

63. Тоже самое рассказывает об Омаре-Хане и Борнс, с прибавкою, что по взятии Бухары Насруллахом, он посажен был в темницу, но успел бежать (Travels into Bokhara. III, 287). Потому слова Сейфуллаха (в письме о котором только что шла речь), будто Омар-Хан был отправлен на богомолье в Мекку самим Насруллахом, не заслуживают вероятия, равно как и то, что Насруллах взял Бухару силою, а не благодаря измене.

64. Город Кундуз, главное место небольшого узбецкого владеньица того же имени, лежит при слиянии рек Гори и Ферруха, которые образуют один поток, впадающий в Аму-Дарью с левой ее стороны, между р. p. Хуллумом с запада, и Кок-Су с востока. Жителей здесь, по словам Борнса и Вуда, было в 1830-х годах до 1500, размещавшихся в 500-600 мазанках; кроме того, имелся кремль и в нем ханский дворец. Вся долина занимаемая Кундузским Ханством, и упирающаяся с севера в Аму-Дарью, простирается, по Борнсу, не более как на 45 верст от В. к З., и на 60 от С. к Ю., и отличается отвратительным лихорадочным климатом, вследствие обилия болот. Из владетеля этой землицы, Мохаммед-Мурад-Бик, силою характера и бесчеловечной политики, умел сделаться, с 1820-х годов, грозою и повелителем всех стран в верховьях Аму. Подчинив себе соседние округи; Таш-Курган (Хуллум), Гейбак, Гори, Индераб, Талихан и Хазрет-Имам, о грабив Балх, покорив Бедахшан, распространил он власть [121] свою и на часть земель лежащих как по правому берегу Аму, так и на юг от Гиндукуша. Этот Чингис-Хан в малых размерах, достигал целей своих тремя средствами: 1) заставлял покоренные области ставить людей своих в его войско, и таким образом загребал жар чужими руками, усиливаясь с каждым новым приобретением; 2) гарнизоны свои в покоренных землях заставляв продовольствовать местных жителей, так что содержание этих гарнизонов ничего ему не стоило; и 3) в тоже время значительную часть туземного народонаселения, чтобы оно и думать не могло о восстании и возвращении независимости, переводил насильно в другие части своих владений, преимущественно в Кундузскую Долину, где оно, впрочем, вымирало от лихорадок; с 1830 по 1838 год сюда и на равнины Хазрет-Имама, выселено было, по словам Вуда, из Бедахшана и владений по правому берегу Аму, куда производил постоянно набеги свои Мурад-Бик, до 100,000 душ, из коих к 1838 году едва ли оставалось в живых тысяч шесть. Вместе с тем, бесчеловечный узбек устроил себе и новую отрасль доходов, достойную его политики: завел постоянный торг людьми, которых увлекал в неволю при грабительских побегах своих; эта торговля доставила ему, по Муркрофту, до 1825 года, около милиона р. асс. (44,000 фунтов стерлингов). См. Борнса Travels into Bokhara, III, 175-176 и 275-281; Муркрофта Travels, II, 413-489; и Вуда Journey to the Oxus, p. 214, 392 и вообще с 211 по 244, и с 386 по 408.

65. Каратегин — горная страна, совершенно неизвестная, на западном склоне Белур-Тана, к северу от Дерваза, и на С. В. от Хисара, населенная Гольчами, или горными Таджиками. В 1830-х годах она была завоевана хокандским ханом Мухаммед-Али, который и занял своим гарнизоном главный город ее Калай-Хум, См. Записки И. Русск. Географического Общества. Книга III, стр. 196. [122]

66. Мухаммед-Али, старший сын Омар-Хана, вступил на престол Хокандского Ханства, по смерти отца, в 1822 году, и властвовал по 1842, в котором, с большею частию семейства своего, был умерщвлен бухарским эмиром Насруллахом, занявшим Хоканд вследствие измены собственных сановников Мухаммед-Али. Подробности о правлении и смерти его см. в Записках И. Р. Географического Общества. III, 194-199, и в Трудах Восточного Отделения И. Археологического Общества. II, 329-338.

67. Ярмазар — крепость почитаемая значительною, охраняет дорогу в Каратегин, и лежит у подошвы гор Кашгар-Даван, близь главного в них прохода (Записки Имп. Русск. Географ. Общ. Книга III, стр. 214).

68. Шагирд-пишэ, ***, есть в Мавераннагре название обнимающее все торговое, ремесленное и земледельствующее население; Шагирд-пишэ — всякий, кто не принадлежит ни к потомству Магомета и его родственников, ни в духовенству, ни к знатным чиновным родам, и наконец не узбек по происхождению. Это весьма хорошо объяснено у Ханыкова в главе о сословиях в Бухарском Ханстве. См. указ. соч., стр. 182

69. Слово кош, ***, означает всякое временное помещение в пустом месте или на дороге: отдельную кибитку, несколько кибиток вместе, и целый лагерь. Происходит от глагола *** «опускаться, садиться», а не от *** «кочевать». Потому кошем называлась, по заимствованию от Татар, и главная квартира Запорожского Войска, состоявшего из людей неоседлых, готовых всегда переноситься с места на место.

70. Это была холера, вскоре после того проникшая, чрез Степи Киргизские и Оренбург, в Россию. [123]

71. Мезари-Шериф есть кладбище у гробницы знаменитого магометанского святого Бегауддина, находящейся недалеко от Бухары.

72. Вот что находил у Ефремова относительно Данияль-Аталыка, и событий его правления:

«Данияр-бек, родной Рахимов племянник (?), известясь о смерти его, ласкал очень войско, чтобы преклонить оное к своей стороне, и объявя что Хан умер, остался именуемого Аталыком, а на ханство посадил мальчика из хожей, бывшего прежде пастухом и именуемого Абулгазою... Данияр-бек в Бухарии полновластен, и называется Аталык, т. е. владетель... Правление здешнее самовластно, и зависит совершенно от воли и власти Аталыка, коему и сам хан подвластен... Данияр-бек имеет четырех жен и шесть наложниц, калмычек и персиянок, купленных, и в мою бытность от всех вообще жен и наложниц имелось у него десять сынов и десять дочерей...»

В чине пенджбаши (пятидесятник), Ефремов находился в сражении под Самаркандом, затем в чине юзбаши (сотник), ходил, с сыном Данияля Шаират-Беком (Шах-Мурад-Бик), к городу Мавру (Мерву), где властвовал хан Байрам-Али. При Шамрат-Беке войска было до 2000 человек, но он «выигрыша никакого не получил», обратился в бегство, и потерял на пути не мало людей и лошадей. Чрез два года после того, участвовал Ефремов в походе на Хиву, под начальством Бадаль-Бека, в числе 1500 человек. Шли от Чарджу на Питняк, Азар-Рест (Гезар-Асп) и Багаткалу (Багат), где имели сражение с хивинскими Якутами.

Простоту образа жизни Данияль-Аталыка доказывает самой способ которым Ефремов освободился из Бухары. Он подкупил писаря чтобы тот напасал на имя его посольскую грамоту в Кукан (Хоканд). К грамоте этой нужно было приложить ханскую печать. Ефремов, бывший в любовной связи с [124] ключницей Даниялевой, просил чтобы она добыла ему эту печать. Та согласилась. «А как Аталык имел привычку всегда после полудни спать, то ключница, достав печать, принесла мне ее, и я оную приложил к своей грамоте» (Десятилетнее Странствование, и проч. Стр. 24-40, 97 и 110).

На кинжале, который принадлежал Данияль-Аталыку, и покойным эмиром бухарским прислан, в 1859 году, в подарок Государю Императору, имя его изображено так: *** (Bulletin de la classe des sciences historiques etc. de l’Academie Imperiale des sciences de St. Petersbourg. Tome XVI, № 11-12, p. 185).

Иззетуллах рассказывает что так как детей от Рахим-Хана не осталось, то власть по кончине его захватил временно один из невольников его по имени Дауд-Би, который, дав знать о случившемся Данияль-Бию, дяде Рахим-Хана, находившемуся в Керминэ, приглашал его приехать в Бухару, и нанять праздный престол, Данияль явился, но не захотел принять ханского титула, а оставил его одному из потомков Чингис-Хана, по имени Абуль-Гази (Magasin Asiatique, II, 184).

Кроме старшего сына, Шах-Мурада, у Данияль-Аталыка было, по словам Мирзы-Шемса, еще три: Султан-Мурад-Бик, Омар-Бик и Кинджали-Бик. По рассказам же муллы Ахмед-Саъида, бывшего в Оренбурге в 1825-х годах, у Данияль-Бика было не четверо, а девятеро сыновей, именно: Омар-Бик, Султан-Мурад-Бик, Махмуд-Бик, Дервиш-Бик, Рустем-Бик, Фазиль-Бик, Шах-Мурад-Бик, Кичкенэ-Бик и девятый полуумный, который был жив еще в 1825 году, но вел жизнь нищенскую, не имея ни дома, ни пристанища постоянного, ночуя где случится, иногда на улице, и голодая по целым неделям, так что умер бы с голоду, если бы не кормил [125] его иногда старший сын эмира Хайдера Мир-Хусейн-Тюря. Прочих дядьев своих эмир Хайдер почти всех умертвил.

73. Это, вероятно, есть та самая крепостца, о которой Борнс, исчисляя доходы Ханства, упоминает под именем Narazsee, платящей 5000 тиллей поземельной подати; и которую, в списке городов и крепостей обязанных поставлять пехоту, называет Narasun, показывая что из нее поступает 100 человек. См. Travels into Bokhara. III, 294 and 298.

74. Мир-шеб — полицемейстер города Бухары, наблюдающий за спокойствием оного только в ночное время.

75. Точно так же рассказывает о гибели трех младших братьев Насруллаха и Борнс, восхищавшийся правосудием и великодушием Эмира (Travels. III, 287). Впрочем, в оправдание Борнса надо связать что он был в Бухаре когда Насруллах не успел еще выказать себя вполне, и прикидывался добрым, даже беспечным.

76. Эмир Насруллах, из притворного смирения, не бил монеты с собственным именем. Все известные монеты его царствования биты им в честь отца или деда, с их именами. На первых читаем: *** «Покойный Эмир-Хайдер: да будет он славен в будущей жизни». Такие монеты известны с 1242, 1245, 1246, 1248, 1252, 1257 и 1263 годами гиджры. На последних изображено: *** «Милосердие божие да почиет над Маъсум-Гази». Из таких монет известны битые в 1224, 1258 и 1269 годах гиджры. См. в «Записках» И. Археологического Общества, т. XIII, стр. 425-427, и в «Известиях» того же Общества, т. II, стр. 160.

Историю царствования эмира Насруллаха, со времени назначения его правителем в Карши до завоевания Хокандского Ханства весною 1842 года, желающие могут прочесть в [126] «Описании Бухарского Ханства» Н. В. Ханыкова, стр. 224-237. Дела его в Хокандском Ханстве изложены в статье В. В. Вельяминова-Зернова: «Исторические известия о Хокандском Ханстве от Мухаммед-Али до Худояр-Хана», помещенной в Трудах Восточного Отделения Имп. Археологического Общества. II, 328-343. О покорении им Шегрисебза сказано выше в примечании 21-м. В заключение, сообщаем некоторые подробности о его кончине, сделавшиеся известными в Оренбурге в конце 1860 года. Смерть Эмира последовала 5 октября, по возвращении из Самарканда, куда отправился он в сентябре. Дорогою туда почувствовал он боль в животе, и подозревая что причиною этой боли — отрава, поспешил возвратиться в Бухару, и здесь клятвою прощения, выпытал от любимой жены своей, родной сестры бывшего шегрисебзского владетеля Искендера-Веллями, жившего в Каракуле, сознание что она, по убеждениям этого брата, успела склонить эмирского лейб-медика из Евреев Ибрагима, дать ему в лекарстве продолжительный яд. Несмотря на данную клятву, Эмир тотчас же казнил всех трех преступников и всех Себзинцев участвовавших в этой тайне, а чрез несколько дней умер и сам. Сын и наследник его Мир-Музаффер, живший в Керминэ, прибыл в Бухару уже после погребения отца, вступил на престол безо всякого кровопролития, и, как слышно, не удалил от важных должностей никого из лиц занимавших оные при покойном эмире.

77. В генеалогии властвовавших над Восточным Туркестаном Ходжей, приложенной к «Описанию Чжунгарии и Восточного Туркестана», изданному отцом Иакинфом Бичуриным, этот Махдум-Аъзим упоминается под именем Мягту-Азям, и стоит 24-м по происхождению от пророка Магомета (пегамбер). Стр. 257.

78. To есть Восточного Туркестана, или, как называли его прежде, Малой Бухарии. Самыми подробными и верными [127] сведениями об этой стране обязаны мы Китайцам, и в особенности одному маньчжурскому чиновнику бывшему здесь на службе в 1760-х годах. Записки его под заглавием Си-Юй-Вынь-Дзянь-Лу, «Описание Западного Края», переведены на русский язык отцом Иакинфом Бичуриным, и напечатаны в книге его «Описание Джунгарии и Восточного Туркестана». Спб. 1829. Исторические же статьи, заключающиеся в сказанных записках, были еще прежде того переведены и напечатаны в «Сибирском Вестнике» на 1823 год, под заглавием: «О возмущениях бывших в Джонгарии и Малой Бухарии». Донесения китайского военачальника Чжао-Хой завоевывавшего Туркестан, напечатанные по французском переводе в Histoire generale de la Chine, par Mailla (vol. XI), и в Lettres edifiantes (vol. XXIV, p. 25-34), составляют также существенный источник сведений об этом крае, равно как и статьи к нему относящиеся в о официальном описании Китайской Империи под заглавием «Да-Цин-И-Тхун-Джы», напечатанные по-французски Клапротом в его Magasin Asiatique (I, 81-122). В дополнение к сведениям из этих источников, имеем мы о Восточном Туркестане, за последующее время, известия очевидцев: руского землепроходца Ефремова — из 1780-х годов («Десятилетнее Странствование» и проч. стр. 117-120), грузина Данибегова («Путешествие в Индию». Москва. 1815) и индустанца Мир Иззетуллаха (Voyage dans l’Asie Centrale, в Magasin Asiatique Клапрота. II, 19-38) — из 1810-х, казанского купца Муртазы Фейзуллина — из 1820-х (в Beitrage zur Kenntniss des Russichen Reiches und der angranzenden Lander Asiens. B. XII, s. 80-82 и 95-101), паломников тунганийских — из 1825-х годов (изложенные в Journal de St. Petersbourg за 1827 год, № 107), и паломников индейских — из 1830-х годов (изложенные Уатеном в Journal of Asiatic Society of Bengal, vol. IV, p. 653-664). Кроме того известия из вторых рук собранные Тимковским [128] («Путешествие в Китай», II, 76-119), Мейендорфом (Voyage a Boukhara, p. 121-130) и Борнсом (Travels into Bokhara, III, 191-199; и Cabool, 221-224). В Erdkundo Риттера (VII Theil, III Buch, s. 320-531) находится превосходный свод всех этих сведений, за исключением неважных известий Ефремова и Данибегова, и рассказов Фейзуллина. Наконец, не вошли в Erdkunde материалы о Китайском Туркестане заключающиеся в «Путешествии из Кашмира в Яркенд» Ахмед-Шаха Накшбенди, переведенном с персидского г. Доусоном (Dawson). Об этом последнем путешествии см. Географические Известия, издаваемые от И. Р. Географического Общества, на 1849 год. Стр. 141-142.

По астрономическим наблюдениям католических миссионеров, по поручению Китайского Правительства определивших в 1760-м году положение важнейших пунктов в Восточном Туркестане, Джунгарии и соседних с запада странах (д’Арохи, Эспипьи и Халлерштейна), города Хотан, Яркенд, Кашгар и Аксу находятся под:

Взаимное расстояние этих городом, по военным станциям между ними учрежденным, таково:

Показанные расстояния, заимствованные из «Статистического Описания Китайской Империи «И. Бичурина (Спб. 1842, II, 135) разнятся несколько от показаний о том же предмете заключающихся в его же «Описании Джунгарии и Восточного Туркестана» (Спб. 1829, стр. 239-240).

79. Этот сын Махмуд-Аъзема, которого Мирза-Шемс не называет по имени, в упомянутой выше генеалогии Ходжей (примечание 77-е) значится под № 25, с именем Махмут-Эмина.

80. В магометанских странах вовсе не редкость, что лица снискавшие себе приверженцев как духовные наставники, захватывали потом в свои руки, при помощи преданных последователей их учения, государственную власть, и из учителей веры обращались в государей — основателей новых династий. Таково было начало персидских Сефевидов; так, на глазах ваших, Шамиль из муршида сделался владыкою нагорного Дагестана, и, не положи русское оружие конца его владычеству, дети Шамили конечно наследовали бы его власть.

81. Или есть название: 1) реки вытекающей из Тянь-Шаньского Хребта, и впадающей в озеро Балхаш; потом 2) целой страны по верховьям этой реки (ныне особого китайского округа) в бывшей Джунгарии, сопредельной с Восточным Туркестаном; наконец 3) города, построенного здесь Китайцами к 1764 году, который мы, Русские, неосновательно называем Кульджею, потому что городок собственно называемый Гуль-джа находится в 65 ли (35 верстах) к В. от города Или. См. в «Сибирском Вестнике» на 1819 год, стр. 69-83.

82. О существовании в Восточном Туркестане двух враждебных племен, Ак-Таклынцев «Белогорцев», и Кара-Таклынцев «Черногорцев», и вражде между ними, упоминают, кроме Мирзы-Шемса, и другие магометанские землепроходцы Иззетуллах, называя эти племена *** и ***, Кара-Таклынцев помещает в Яркенде, и называет поколением союзным с Калмыками; Ак-Таклынцы же, по словам его, живут в Или. Когда Калмыки, господствовавшие над всем Восточным Туркестаном, ослабели вследствие свирепствовавшей эпидемии, Ак-таклынцы напали на Кара-Таклынцев, и овладели страною. Эти последние призвали на помощь Китайцев. Ходжи актаклынские оказали мужество, и несколько раз прогоняли китайские войска, но, наконец, должны были уступить многочисленности неприятелей, и искать убежища в Бедахшане, владетель которого Султан-Шах умертвил их, и головы убитых отправил к китайскому военачальнику. Будет около 60 лет тому как это произошло, заключает Иззетуллах, и потомство Ходжей находится теперь в Бухаре (Magasin Asiatique. II, 30-31). Меккские паломники, доставившие Уатену изданные им сведения о Средней Азии, говорили что туземное народонаселение Восточного Туркестана состоит из Узбеков двух отраслей: Ак-Так и [141] Кара-Так, которые враждуют друг с другом, и враждою своею навлекли на себя китайское иго; первые следуют учению Накшибендиев, последние принадлежат к секте Кадариев, а последователи этих противуположных сект питают взаимную смертельную ненависть (см. W. H. Wathen’s Memoir on Chinese Tartary and Khoten, и Journal of the Asiatic Society of Bengal. 1835. vol. IV, p. 661).

83. Выше Мирза-Шемс из числа семи городов, о которым теперь говорят, упомянул о Кашгаре, Яркенде, Хотане, Аксу и Или. Какие еще два города входили в состав этой «Семиградской Области» Средней Азии, неизвестно. Мажет быть — Уш и Куча. Но вернее, что он под Семиградьем разумеет семь городов, входящих, с округами их, в состав Восточного Туркестана по нынешнему китайскому разделению этой страны, т. е. Кашгар, Яркенд, Аксу, Хотан, Уш, Кучу и Харашар. См. «Статистическое Описание Китайской Империи» Иакинфа Бичурина. II, 129.

84. Бедахшан — название страны лежащей в верховьях Аму-Дарьи, по левому берегу этой реки, и в бассейне южного притока Аму, реки Кук-Су, «Голубой реки» (которая на картах ваших является с каким-то мордовским именем Кукши). Страна эта, по отзывам туземцев и посещавших ее иностранцев, просто рай земной. Те и другие, по словам Борнса, с восхищением говорят об ее долинах, источниках, живописных местоположениях, плодах, цветах, соловьях. Воздух здесь, земля, леса, травы и воды добротою своею превосходят всякое описание. Пастбища в особенности до такой степени тучны и кормны, что лошадей не держат на них долее 40 дней, под опасением неизбежной гибели в противном случае. Реки и речки, обилующие форелью и другими вкусными рыбами, катят прозрачные воды свои по золотоносному песку. Горы бедахшанские природа наполнила самыми редкими сокровищами: они доставляют не только золото, серебро, медь и свинец, но [142] великолепные рубины, яхонты тяжеловесы (Т. е. топазы. — OCR), бирюзу и лазурь. Рубиновыми и лазоревыми (ляпис-лазули) копями своими Бедахшан славен издревле и повсюду. Жители здешние — первобытные насельники страны, Таджики, говорящие чистым персидским языком, с успехом занимаются хлебопашеством и садоводством. Гостеприимство их и дружелюбие было таково что дало существование пословице: «в Бедахшане нет покупного хлеба». Столицею Бедахшана был город Фейзабад, другого города, по имени Бедахшан, о котором упоминает Фрезер (Narrative of a Journey into Khorasan. London. 1825. App. B. P. IV, p. 105), и который на карте Оренбургского Края с прилегающими к нему землями Средней Азии (составленной при Генеральном Штабе Отдельного Оренбургского Корпуса, в масштабе 4,200,000 настоящей величины) поставлен на той же р. Кук-Су, выше Джерма — нет, и никогда не было. Это чистое изобретение картографии. Со вторжением Узбеков в Мавераннагр, Бедахшан и Балх составляли некоторое время одно, зависевшее от Бухары, вассальное владение; потом Бедахшан отделился от Балла, и имел особых правителей, которые сделались независимы. Таков был Султан-Шах в эпоху завоевания Китайцами Восточного Туркестана. Оффициальная география Китая Дай-Цинь-И-Тхун-Джы говорит что в это время полководец Фу-Де, преследуя бежавших из Туркестана Ходжей, подступил с войском к столице Бедахшана, и заставил владельца этой страны, со 100,000 семейств ее жителей, признать над собою власть императора Цян-Луна, вследствие чего будто бы в 1760 и следующих годах являлись в Пекин посольства с дарами от Султан-Шаха. Зная китайский обычай принимать иноземные посольства с дарами за депутации с податью, этому известию оффициальной географии нельзя много доверять. Как бы то ни было, вслед за [143] сим завязалась у Султан-Шаха война с афганским Тимур-Шахом, последствием которой было страшное опустошение Бедахшана Афганами, уведшими в плен значительное число тамошних жителей. По сведениям находимым у Эльфинстона, и относящимся к 1809 году, доходы Бедахшанского Владельца простирались до 6 лаков рупий (до 400,000 р. сер.), а военная сила состояла из 7,000-10,000 отличных пеших стрелков, которые однакоже не в силах были защитить строну от постоянных грабительских набегов Кяфиров-Сиягпушей с юга и талиханских Узбеков с запада (Account of the Kingdom of Caubul London. 1815, p. 618). Тоже относительно числа войск в Бедахшане читаем и у Тимковского, собиравшего свои сведении в 1820-х годах («Путешествие в Китай». II, 123). Но все ужасы афганского разорении и кяфирских набегов бледнеют перед бедствиями, который обрушил на Бедахшан кундузский Мурад-Бик. После нескольких опустошительных вторжений в эту страну, соединявшихся постоянно с уводом людей в плен и продажею их в рабство, в 1829 году ему удалось окончательно покорить ее своей власти, и почти совершенно обезлюдить, большую часть и без того уже малочисленного народонаселения Бедахшана выселив насильственно в свои Кундузские болота, где оно перемерло от лихорадок, или сбыв, в виде невольников, в соседние страны. К довершению несчастий, в январе 1832 года, страна, пишет Борнс, подверглась страшному землетрясению, «жертвою которого сделались многие селения и значительная часть жителей. Дороги во многих местах завалило каменьями, и течение реки Куку-Су пять дней было преграждено обрушившеюся в нее горою. Эти ужасные конвульсии природы произошли в полночь, и почти не осталось семейства которому бы не пришлось оплакивать гибели кого-либо из своих членов» (Travels into Bokhara. III, p. 176-177). Последними и самыми подробными сведениями о положении Бедахшана обязаны мы Вуду, [144] посетившему эту страну, на пути к истоку Аму-Дарьи, в 1837-1838 годах. Страшно читать его путешествие. В очаровательной, орошаемой широкою рекою долине Мешид, которая служила летним местопребыванием прежним бедахшанским владетелям, и заключала в себе густое население (одних работников, занимавшихся выделкою мелких железных изделий, считалось более 10,000 душ), не нашел он и сотни семейств. На равнине Аргу жило прежде 6000 семей: Вуд не только человека, даже животного не видел здесь. От Фейзабада остались только деревья, украшавшие прежде сады его, но разрушенные стены кремля еще держатся. Джерм, нынешняя столица Бедахшана, не более как деревня с 1500 душ населения, или и того менее; но кремль здешний выстроен прочно и представляется лучшим укреплением в кундузских владениях (A personal Narrative of a Journey to the Source of the Rivet Oxus, by the Route of the Indus, Kabul and Badakhshan, in the years 1835-1838. By Lieutenant John Wood. London. 1841. Pp. 247-248, 249, 251 and 234). Кроме Вуда, из европейцем был в Бедахшане, и прожил там довольно времени, в конце XIII столетия известный Путешественник Марко-Поло: его описание этого края доселе остается лучшим. Миссионер Goes тоже был в Бедахшане в начале XVII столетия, но проездом.

85. Уратюпэ находится в трех днях пути от Самарканда по дороге в Ходженд, и в полутора днях пути от Хоканда. Вот как описывает ее Назаров, бывший здесь в 1814 году: «Город Уратюпа прилегает к горе Кашкар Даван, и расположен на ключах вытекающих из помянутой горы, между двух сопок; весьма обширен, обнесен высокими двумя стенами, между коих выкопав глубокий ров; в стенах сделаны окошки, дабы, к случае необходимости, можно было стрелять в них. Город чрезвычайно многолюден; улицы, к оном тесны, дома сложены из глины; есть фабрики, на [145] коих выделываются пуховые шали. Жители имеют торговлю с Трухменцами, Персиянами и кочевыми Арапами, принадлежащими Бухарии» (Записки о некоторых народах и землях среднее части Азии. Спб. 1821. стр. 78-79). Уратюпэ, вместе с Джизахом, составляла прежде особую, независимую область, владелец которой в последней трети прошлого столетие, славный воинскими подвигами Худояр-Бек, оспаривал даже у Нарбуты-Бия хоканского богатую Ходжендскую Область. По смерти Худояр-Бека в конце прошедшего столетие, владение его сделалось предметом спора между Хокандом и Бухарою, кончившегося тем что Уратюпэ заняли Хокандцы, а Джизах Бухарцы. Но затем, поддерживаемый Бухарцами, Махмуд-Хан, один из сыновей Худояр-Бека, снова овладел Уратюпою, и, признав себя по имени вассалом Бухарского Эмира, стал править в ней независимо. Таково было положение дел в Уратюпэ когда, в 1813 году, был здесь Иззетуллах. По словам его, уратюпинский владетель мог выставить в поле от 15 до 16 тысяч конницы из окрестных Узбеков. Но вскоре по отъезде Иззетуллаха, Хокандцы овладели Уратюпою посредством измены, и в 1840 годах Тюрабек-Тюря сын Махмуд-Хана жил в Хоканде, занимая почетную должность при хане Мухаммед-Али. По смерти последнего, Уратюпэ опять несколько раз переходила из рук в руки между Бухарцами и Хокандцами. В настоящее время она принадлежит первым, и правителем в ней поставлен от эмира Насруллаха Худояр-Бек, бывший хан хокандский, бежавший из своих владений в Бухару. Уратюпэ славится своими шалями из козьего пуха, и в 1840 годах доставляла в казну хокандского хана 2000 тиллей таможенных пошлин, 1000 тиллей поземельной подати, и 200,000 чариков пшеницы, всего до 1,318,400 р. ассигнациями на наши деньги. См. Ефремова «Десятилетнее Странствование» и проч. стр. 114; Magasin Asiatique. II, 50 и 162-163; «Записки И. Р. Географического Общества», книга III, стр. 192, [146] 194, 213 и 215; также Nachrichten uber Chiwa, Bokhara, Chokand u s. w. gesammelt von Gr. von Gens und bearbeitet von Gr. von Helmersen. St. Petersburg. 1839. S. 73-76.

86. Братья Ай-Ходжа и Гун-Ходжа, об истории которых, Иззетуллах упоминает, как видели мы выше (примечание 82), не называя их по именам, суть, известные нам весьма хорошо из китайских источников, братья Борониду и Хоцзичжан, или Джеган-Ходжа и Хан-Ходжа, дети Ходжа-Махмуда, потомка Ходжей управлявших Восточным Туркестаном до покорения его Джунгарами. Эти братья ходжи, по китайским известиям, действительно, в 1755-1758 годах, после того как Китайцы покорили Джунгарию, подняли знамя независимости, и боролись с Китайцами, пока эти, вытесняя их из города в город, не заставили из Яркенда бежать в Хотан, а из Хотана в Бедахшан, где ханом этой страны Султан-Шахом были они разбиты, и головы их отосланы в китайскую армию. Так рассказывается дело в цитированных выше записках Си-Юй-Вынь-Цзянь-Лу. См. «Сибирский Вестник» на 1823 год, стр. 110-121, и «Описание Джунгарии и Восточного Туркестана», стр. 166-177. Г. Тимковский, объясняя происхождение властвовавших в Восточном Туркестан Ходжей, говорит, не знаю на основании каких источников, что при завоевании этой страны Китайцами в половине прошлого столетия, из семи Ходжей, четверо были убиты в сражениях, двое попались Китайцам в плен и с торжеством отведены были в Пекин, а седьмой — Сарьмсак-Ходжа имел случай спастись бегством в Бухарию. (Путешествие в Китай чрез Монголию. II, 77). В другом же месте того же сочинения, именно в описании Бедахшана, читаем следующее: «Ай-Хочжа, преследуемый несчастием и Китайцами, прибег с сыном своим под покровительство Бадахшанского хана, своего единоверца, обещавшего ему всевозможную защиту. Но безрассудный бадахшанец, прельстясь коварными обещаниями и [147] подарками Китайцев, предал им несчастную жертву в самом Бадахшане им пораженную. Сын упомянутого Ходжи, спасаясь от убийства, разгласил всюду о вероломном поступке хана, который ныне, обще с своим народом, находится за то под проклятием у соседственных магометан; и сей предлог всегда дает им повод разграблять и подвергать неволе всякого бадахшанца. От таких изнурений бадахшанский народ пришел в крайнюю бедность и слабость» (там же, стр. 124).

В известном историко-географическо-статистическом описании Китайской Империи, под заглавием Да-Цинь-И-Тхун-Джы, история бегства Ходжей в Бедахшан рассказывается, весьма подробно, следующим образом: «Хан Бадахшанский назывался Султан-Шах. В 1758 году, Китайцы, преследуя возмутившихся магометан Борниду и Хоцзичжана, разбили их при Ешил-Куле; оба начальника эти бросились искать спасения в Бадахшанскую Землю. Военачальник Фу-Де преследовал их с своим отрядом, и послал одного из офицеров своих к Султан-Шаху с требованием выдать беглецов. Борониду и Хоцзичжан скрылись в Сикнан (Шагнан), в Бадахшанской же Земле, принадлежащий Шамур-Беку. Султан-Шах не исполнил требования китайского военачальника, а удовольствовался тем что, задержал Борониду, и приставил к нему стражу. Хоцзичжан направился к горе Аткун-Чука, разграбил ее окрестности, и затем ушел далее, за реку Боо-Цинар. На него сделано было нападение, но самого его захватить не могли. Наконец, однакоже, он быль взят и заточен в Чайджане. Фу-Де, недовольный поступками Султан-Шаха, повторил свое требование о выдаче бунтовщиков, и, чтобы заставить требование свое исполнить на деле, вступил к Вахан, край населяемый индейским поколением, и оттуда приблизился к самому городу Бадахшану, с намерением захватить хитростью братьев Хоцзичжана, а также и Тарбаджу (?). Но эти возмутители, проникнув его замысел, [148] направились с войсками своими тоже к Бадахшану. Султан-Шах рад был бы выдать их Китайцам, но как они происходили из рода Пайгамбарова (т. е. пророка Магомета), то боялся навлечь этим на себя ненависть других магометанских народов. Между тем китайское войско подошло к самым стенам столицы, Фу-Де, именем императора, объявил что требование его должно быть непременно исполнено, а отказ в том повлечет за собою гибельные последствия. Нечего было делать Султан-Шаху: он умертвил обоих братьев-возмутителей. Тело Борониду было украдено, и он отправил, для преставления императору, только ящик с головою Хоцзичжана» (Magasin Asiatique. I, 91-92).

По указанию самих Бедахшанцев, местом гибели Ходжинцев в Бедахшане был холмистый, лежащий на скатах хребта Дженасдера в долину р. Кук-Су округ Реишхан. «Около ста лет тому, — рассказывали Бедахшанцы Вуду, — Хан-Ходжа, магометанский правитель Кашгара и Яркенда, отличавшийся святостию, будучи изгнан Китайцами из владений своих, искал с 40,000 сопутников убежища в Бедахшане. С ним было много богатств, и обстоятельство это, равно как и красота гарема Ходжи, возбудили жадность Султан-Шаха, властвовавшего в Бедахшане когда прибыл туда Ходжа. Последний, узнав об этом, бежал, со всем народом своим, по направлению к Кундузу, но в Реишхане Султан-Шах настиг беглецов; приверженцы Ходжи были разбиты, сам он взят в плен. Мольбы его о сохранении жизни были напрасны; тогда святой человек проклял Бедахшан, прося небо чтобы страна эта была трижды опустошена, чтобы даже собаки живой в ней не осталось». С именем Реишхана, говорит Вуд, неразлучна в душе бедахшанца мысль о всех бедствиях его отечества (Journey to the source of the Oxus. P. 249-50).

Относительно спасения потомства Ходжей, у Риттера в [149] Erdkunde (2-te Ausgabe. Berlin 1837), VII-r Theil, III-s Buch, s. 792, читаем что «хотя Ходжи эти и погибли в Бадахшане, однако сыну одного из них, по имени Пулатун, удалось, с 1000 человек приверженцев, бежать к Кабул к Тимур-Шаху, который и принял его самым дружеским образом. Вследствие того возгорелась между Кабулом и Бадахшаном продолжавшаяся дна года война, в течение которой Бадахшанцы понесли жестовое поражение, и страна их была совершенно опустошена Афганами». Риттер говорит что это известие заимствовано им из китайского сочинения Си-Юй-Вынь-Цзянь-Лу; но сколько раз ни перечитывал я это сочинение в переводе отца Иакинфа, и в извлечениях из него помещенных в «Сибирском Вестнике», и в Magasin Asiatique Клапрота, нигде не нашел я означенного известия.

Тунганийские паломники представляют генеалогию Ходжей в следующем виде:

87. Амбал, то есть амбань, военный чиновник китайский в чине соответствующем нашему генеральскому.

88. *** миргень — особый род войска в Средней Азии: ружейные стрелки.

89. Рассказ Мирзы Шемса о самоубийстве Китайцев, столь по видимому невероятный, всего более свидетельствует о [150] правдивости и достоверности нашего автора. Летописи Китая весьма нередко упоминают о подобных случаях. Приведен, для примера, два таких. В Ган-Му читаем что в 1234 году, при осаде Монголами города Цай-Джеу, нючженский государь Шеу-Сюй, видя что города отстоять невозможно, повесился, а министр его Хутаху, два государственные советника, четыре генерала и около 500 офицеров утопились, бросившись в реку Жу-Шуй. («История первых четырех ханов дома Чингисова». Перевод с Китайского И. Бичурина. Спб. 1829, стр. 235-236). В 1276 году, также при осаде Монголами крепости Тхан-Чжеу, комендант оной Ли-Фу поручил одному из чиновников своих, Шень-Цзуну, лишить жизни себя и семейство свое; исполнивши это, Шень-Цзун убил собственную жену и детей, и закололся. Все сановники города, за исключением двух, и большое число военных и жителей последовали примеру своего начальника: одни пробросались в колодцы, другие повесились или отравились, так что Монголы, вступив в крепость, были весьма удивлены, найдя ее почти пустою. (Histoire des Mongols, par C. D’Ohsson. II, 422-423).

90. Ямбами называются слитки серебра, употребляемые Китайцами вместо монеты, так как серебряной монеты в Китае не чеканится.

91. Покорив Восточный Туркестан, Китайцы не поселились в городах его, а поставили гарнизоны свои в особых фортах около тех городов. Эти форты местные магометане называют гульбаг, словом заимствованным, вероятно, из китайского или монгольского языка, потому что по-персидски значит оно «сад с розами», а это значение вовсе не соответствует понятию соединяемому с китайским фортом. Описание кашгарского гульбага см. у Борнса: Cabool, p. 221.

92. Фейз-Абад лежит в 30 ли. от Кашгара на восток. См. «Описание Джунгарии и Восточного Туркестана», стр. 142, [151] где город этот, по китайскому произношению, назван Бейцзу-Абат.

93. Кяни-Кургашин значить «свинцовый рудник». Об этой местности Иззетуллах упоминает под именем Шорбулак-Кургашин, полагая ее в 24 часах пути от Кашгара (Magasin Asiatique. II, 39).

94. Вот что говорится о военных действиях в Восточном Туркестане со стороны хокандского хана Мухаммед-Али, в статье «Обозрение Коканского Ханства», помещенной в III книге «Записок Русского Географического Общества» (стр. 195-196);

«Потомки узбецкой династии, управляемой кашгарскими городами, изгнаны были к 1756 году Китайцами, покорившими весь Восточный Туркестан, и жили при Коканском Дворе под некоторого рода присмотром. Китайское правительство ежегодно платило Коканскому Владельцу 1000, а по другим сведениям, только 250 ямб серебра, чтобы препятствовать им вторгнуться в прежние свои владения. Несмотря на это, Джангыр-Ходжа, один из фамилий Аппаков, изгнанных Китайцами, бежал тайно из Кокана; собрал шайку приверженцев, и, благоприятствуемый расположением магометанских жителей Кашгарии, произвел общее восстание против Китайцев. Завязалась продолжительная война, в которой Мухаммед-Гали (хан коканский) принял самое деятельное участие, и, несмотря на то что Китайцы употребили огромные силы для возвращения Кашгарии, несколько лет с честью поддерживал борьбу, и кончил ее не только без потери, во даже успев выговорить для себя некоторые выгодные условия. Видя невозможность удержать Кашгарию за собою, Мухаммед-Гали-Хан решился перевести оттуда в свои владения всех мусульман. До 70,000 семейств, оставив свою родину, перешли на западную сторону Белур-Тага, и рассеялись по Кокании, где искуство и трудолюбие их уже начинают приносить [152] пользу. По заключении мира, весьма многие из этих переселенцев возратились на прежние месте. Город Шегерихан и его окрестности почти исключительно населены Кашгарцами. Их считают тут 20,000 семей в одном месте. Кроме того, Китайцы платят Мухаммед-Гали 10,000 тилей ежегодно за город Кашгар, для сбора которых живет там аксакал, присылаемый из Кокании».

Последнее обстоятельство подтверждается и сведениями собранными Борнсом в 1837-1838 годах. «В Кашгаре — пишет он — стоит китайский гарнизон, а подати собираются в пользу хана коканского, который содержит здесь своих магометанских офицеров. Такой порядок произошел вследствие недавних несогласий между Коканом и Небесною Империею» (Cabool, p. 221).

В разъяснение и дополнение приведенного известия, не излишним будет сказать что вторжение Джангыр (правильнее Джегангир) Ходжи в Восточный Туркестан имело место в 1826-1827 годах. С помощию Хокандцев и Дикокаменных Киргизов произведя восстание магометанского населения в этой стране, он быстро овладел городами Кашгаром, Хотаном, Яркендом м Аксу; но с приближением 60-тысячного китайского войска, бежал с союзниками своими, обогатившимися добычею, в горы Белур-Тага, был однако же врагами своими изменнически схвачен и выдан китайскому военачальнику в Аксу, который отправил его в Пекин, где Джегангир-Ходжа и был казнен. Так рассказывали Уатену меккские паломники (Journal of the Asiatic Society of Bengal, vol. IV, p. 660).

За этим вторжением последовало, в 1829-1830 годах, другое — описываемое Мирзою-Шемсом — под предводительством старшего брата Джегангирова, Мохаммед-Юсуф-Ходжи. В этот раз преимущественно, произошло выселение в хокандские пределы тех 70,000 туркистанских семейств, о котором [153] упоминает, как видели мы выше, автор «Описания Коканского Ханства» в Записках И. Р. Геогр. Общества.

Но этим не кончились действия Мухаммед-Али-Хана хоканского противу Китайцев. Ему и подданным его было весьма выгодно вторгаться в Туркестан, грабить его, и потом, когда Китайцы собиралась с силами, удаляться безнаказанно, с приобретенною добычею, в свои пределы. Потому, он еще два или три раза, после описанного Мирною Шемсом похода 1829-1830 года, помогал сыновьям Юсуф-Ходжи проникать в Туркестан, и производить там смуты. Китайцам, хотя победа оставалась постоянно за ними, надоело наконец такое положение вещей, и они решились упрочить за собою спокойное обладание страною, обуздав, прикрывавшееся религиозным фанатизмом, корыстолюбие Мухаммед-Али — уступкою в его пользу торговых пошлин собираемых в туркестанских городах, с тем чтобы он, с своей стороны, не допускал более Ходжей вторгаться в китайские пределы. Мухаммед-Али согласился на эти условия, и с тех пор для сбора означенных пошлин и посылался от него в Кашгар аксакал с помощниками, о коих упоминают Борнс и автор «Описание Коканского Ханства».

Выше мы привели известие Тимковского о том, что при покорении Китайцами Восточного Туркестана в половине прошедшего столетия, четверо из Ходжей были убиты в сражениях, двое взяты в плен, а седьмой, Сарымсак, имел случай спастись бегством в Бухару. Считаем не лишним заметить здесь что Риттер отнес ошибочно это известие к восстанию Восточного Туркестана в 1826 году (Erdkunde, VII-r Theil. Berlin. 1837, s. 529), тогда как подобный недосмотр был бы, кажется, невозможен потому уже что самая книга Тимковского вышла в свет прежде 1826 года, именно в 1824.

95. Эта готовность Кашгарцев восставать противу Китайцев под знаменем Ходжей проявилась в последний раз два [154] с половиною года тому. В 1857 году, поддерживаемые Хокандцами, Ходжи снова вторгнулись в Восточный Туркестан, заняли Кашгар, перерезали там, с помощию самих Кашгарцев, как Китайцев, так и тех из жителей города которые держали их сторону, и господствовали месяца четыре или пять; когда же услышали что идет сильное китайское войско, бежали обратно к Хокандские Владения, а с ними до 30,000 жителей Кашгара и окрестных селений, помогавшие им противу Китайцев, и потому боявшиеся мести последних. Это коротенькое известие составляет все, что я успел вызнать от одного из упомянутых кашгарских беглецов, попавшего случайно в Оренбург. Кашгарец этот, по имени Ахун Авязбеков, малый лет тридцати, был до того прост что не мог отвечать на самые обыкновенны вопросы. — Хокандский хан допустил Ходжей вторгнуться в Восточный Туркестан, в противность обязательства заключенного Китайцами с Мухаммед-Гали, вероятно потому что, по смерти последнего, Китайцы, пользуясь смятениями в Хокандском Ханстве, перестали платить преемникам его условленную дань.

96. Борнс также слышал об особенном уважении кашгарских и яркендских магометан к роду властвовавших там Ходжей. «Жители тамошние, — пишет он, — веруют что людей из этого рода не берет в бою никакое оружие, что они обладают особыми средствами побеждать своих врагов, что кто оскорбит Ходжу тому не будет счастия на этом свете. Магометанские святоши даже нынешние несчастия бедахшанского владельца приписывают коварному поведению одного из его предшественников в отношении к этим кашгарским Ходжам (Travels into Bokhara. III, 192).

97. Месяц ребиу-ссаин 1276 года гиджры продолжался с 28 Октября по 26 Ноября 1859 года. (См. Вюстенфельдовы Vergleichungs-Tabellen der Muhammedanischen und Christlichen Zeitrechnung. Leipzig. 1854. 4°).