ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ О А

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ О А. А. КАТЕНИНЕ

После графа Василия Алексеевича Перовского, самым популярнейшим из Оренбургских генерал-губернаторов был генерал-адъютант, генерал-лейтенант Александр Андреевич Катенин, бывший командир Преображенского полка. Если Перовский заслужил себе признательность и неувядаемую память о нем башкир, то А. А. был любим одинаково всеми народами Оренбургского края и особенно киргизами, которых он, без помощи оружия, съумел подчинить безусловному повиновению России.

Красавец собой, высокого роста, соразмерно плотный мужчина лет 45-ти, с величественной осанкой, он производил самое выгодное впечатление на окружающих своей наружностью. Был необыкновенно ласков и мил в обращении со всеми подчиненными.

Вступив в командование Оренбургским краем 16-го июня 1857 года ¹, он хотя в приказе по Оренбургскому корпусу и обещал идти по стопам своего «почтенного предместника», но в отношении инородцев и казаков держался совершенно другой политики, политики мира и любви. Александр Андреевич обладал редким даром привлекать к себе простой народ и умел говорить с ним. К [178] нему безбоязненно подходили не только простые казаки, но и дети и говорили с ним смелее, чем с каким-нибудь своим станичным атаманом.

С приездом его в Оренбург, для служащих и жителей настала новая эра — время удовольствий и всеобщего веселья. Никогда еще «Столица степей,» ни до, ни после, не танцовала головокружительно так, как во время управления краем Александром Андреевичем. Несмотря на глушь и отдаленность Оренбурга от центра России, он и здесь съумел найти «общество», и здесь мог доставить другим удовольствия. В его время смотры сменялись парадами, парады — зорями с церемониями; пиры, банкеты, балы, пикники чередовались один за другим.

Выезжая перед выстроенными войсками на статном гнедом коне, он своей мощной и стройной фигурой невольно привлекал внимание каждого; а его внушительный молодецкий вид особенно заразительно действовал на любивших его солдат. На балах, вечерах и гуляньях он постоянно был первым руководителем и старался привлекать всех к веселью, делал так, что ни стар, ни млад, ни знатный, ни простой не стеснялись его присутствием. Во время его командования, по торжественным и табельным дням, на Караван-Сарайской площади в Оренбурге для горожан, войск и народа устраивались такие увеселения с роскошными, даже, можно назвать, волшебными иллюминациями и фейерверками, о каких нынешние оренбуржцы и понятия не имеют.

Пространство между Караван-Сараем и Старой слободкой, теперь занятое новым собором, кадетским корпусом и двумя городскими садиками, в то время представляло широкую площадь, уходившую из города далеко, далеко в необъятную степь, к Маячной горе. В будничные дни на ней производились ученья, смотры и иногда парады, а в праздничные и высокоторжественные дни здесь было постоянное место народных гуляний и увеселений — скачки, бега, карусели, качели я проч. Жизнь била ключом. Вечерами вся площадь горела разноцветными огнями.

От северо-западного угла Караван-Сарайского сада до Косюшечной улицы (в Старой слободке) тянулись, повешенные на проволоке, различные стаканчики, шкалики, фонарики и блестели изящные вензеля, транспаранты и другие фигуры с разноколерными огоньками. На Караван-Сарайских стенах пылали плошки, а внутри сада, одиннадцать тысяч квад. сажен зеленеющего пространства озарялись поистине фантастическим светом, точно в какой-нибудь волшебной сказке из «Тысячи и одной ночи», представляя собой зрелище небывалое, ослепительное. Не говоря уже о том, что весь [179] Караван-Сарайский сад горел в огне, живописно оттеняя полумрак древесных чащей и аллей, носивших каждая свое название в роде «аллеи вздохов», «аллеи поцелуев», «первых встреч», «воздыханий» и проч., главная аллея, беседки и горка в северо-восточном углу, называвшаяся «красной», представляли сплошь залитое море цветных огней, гирляндами развешанных по веткам и на арках. На горке горели объемистая фигуры пиротехнического искусства, а рядом, внизу, на небольшом пруде ² плавали огненные лебеди, журавли, кораблики, лодки и отсюда летели вверх шутихи, бураки, змеи красные и ракеты, так что перекинутый с одного берега пруда на другой пешеходный мостик казался как бы зажженным.

Веселое было времячко! Как не вспомнить его?! Даже зимой в саду не прекращалось веселье: с красной горки катались на санках и по аллеям коньки резали обледеневший снег.

В длинные же вечера, когда развитому интеллигентному человеку в Оренбурге можно было совсем пропасть от скуки, так как, кроме карт и вина, не было других увеселений ³, дом гостеприимного генерал-губернатора был свободно открыть для всех — от старших до младших. Там, у него устраивались танцы, любительские спектакли, гремела музыка. Радушный хозяин всех принимал любезно и угощал на славу роскошными обедами и ужинами. Жаль только, что некоторые из гостей пользовались во вред его радушием. Старожилы оренбургские рассказывают такой непривлекательный случай.

Во времена Катенина, в одном из местных управлений в Оренбурге служил молодой полковник М., человек довольно богатый, развитой, образованный, везде был принят в обществе, часто бывал и у генерал-губернатора, но, к несчастию, имел один очень порочный для офицера недостаток: где бы он ни побывал, непременно что-либо пропадало и большею частию из вещей ценных. У Катенина также, когда был в гостях М., после обеда или ужина непременно что-нибудь не отыскивалось. Конечно, прежде всего подозрение падало на прислугу и даже на самого буфетчика. Но они всеми богами клялись, что не виноваты. Видно было по всему, что крадет не свой, не домашний вор, а кто-то посторонний. Следить стали и за этим.

Как-то раз у Александра Андреевича был званый вечер. В числе гостей находился и М. После ужина, часа в два ночи, гости [180] вышли из-за стола и разбрелись по комнатам; кто покурить, кто поболтать еще часочек, кто доиграть пульку, — только один М. замешкался в столовой и в то время, как прислуга убирала посуду и уходила, он незаметно положил что-то в карман брюк. Может быть и это похищение прошло бы незамеченным, но, как на грех, в это время из кабинета в гостиную мимо столовой проходил Катенин и, посмотрев нечаянно в зеркало, стоявшее против дверей столовой, увидел отражение фигуры полковника, спешно опускающего руку в карман. У него тотчас-же явилось, подозрение, — не он ли ворует вещи, — и как только гости разъехались, он приказал позвать буфетчика.

— Не пропало-ли еще что-нибудь? — уверенно спросил он.

Буфетчик замялся и, после некоторого колебания, должен был сознаться в новой пропаже нескольких столовых серебряных (фамильных) ложек.

— Ага! Я знаю, кто ворует. Ступай! завтра все найдется.

На другой день Александр Андреевич послал за М., и когда тот явился и не успел еще снять с головы папахи, Катенин вышел из кабинета и прямо без дальнейших околичностей огорошил его:

— Что вы вчера после ужина положили в карман?

М. опешил, растерялся и затрясся, как в лихорадке.

— Негодяй! — сказал Катенин, и затем послышалась звонкая пощечина.

— Не желаю марать твоего мундира, — продолжать генерал, — не хочу отдавать под суд, — но ты не можешь служить больше. Подавай в отставку и убирайся вон из Оренбурга.

В тот-же день M., возвратив Александру Андреевичу все украденные у него вещи, взял отпуск и выехал из города.

Но случай этот не убавил гостеприимства и радушие Катенина; он по-прежнему остался тем же, кем был, т. е. человеком добрым и ласковым.

II.

Особенно дружелюбно относился Катенин к киргизам. Перовский влиял на них строгостью, и они боялись его, но не любили, а Катенин привлекал их ласкою и миролюбием, и они боготворили его, беспрекословно слушались во всем и боялись друг за друга чтобы чем-нибудь не обидеть его, не вызвать его гнева. Александр [181] Андреевич заставил уважать себя не только простых киргиз-игинчей, но знатных из них, которые больше всего питали ненависть к России. Что предшественникам его, Обручеву и графу Перовскому, составляло немало труда, того Катенин добился легко, примером чего особенно может служить дело о мятежном батыре Исетке Кутебарове, слишком 30 лет волновавшем киргизскую степь и усмиренном лишь благодаря миролюбию Александра Андреевича.

Начал Исетка свои мятежные действия еще в 1822 году, разграбив в июне этого года бухарский караван; потом в августе 1825 г. увлек в плен солдатку Крестовникову с тремя малолетними детьми; осенью 1834 г. угнал у киргиз Джикеевского рода 1.900 лошадей; в июле 1839 г. разбил караван оренбургского купца Деева на 40.000 рублей, а осенью отбарантовал у киргиз Табынского рода 1.438 коней; в июне 1840 г. еще разграбил четыре купеческих каравана на 70.000 руб. и, наконец, в августе 1842 г. угнал у зауряд-хорунжего Самалыкова с однородцами 1.500 лошадей.

Но после этого он, видимо, немного смирился; по крайней мере, когда в половине 1844 года, генералом Обручевым было решено произвести наступательный действия внутрь еще неподвластных нам среднеазиатских ханств, и, по его приказанию, правителем западной части киргизской орды, полковником Баймухаметом Айчуваковым ⁴, были посланы для собрания нужных сведений лазутчики, Кутебаров не только принял последних радушно, но снабдил их еще для дальнейшего путешествия своими лошадьми и сообщил некоторые сведения о замыслах хивинцев, выдав даже полученный им от хивинского хана фирман. Дабы еще больше «привлечь этого полудикого киргиза к нашим интересам и удержать от покушения выйти из подданства России мирных ордынцев, которые особенно помнят отца Исета, известного барантовщика Кутебара Арасланова», — представлявшийся в 1847 г. к высочайшему двору генерал-майор Айчуваков ходатайствовал о награждении его, в числе прочих ордынцев, золотой медалью на Анненской ленте. И по всей вероятности медаль эта «за усердие» была бы выдана ему, если бы он в том же 1847 году не произвел нового возмущения в степи. Затем он не исполнил требования русского правительства относительно удовлетворения русских и бухарских купцов за разграбленные у них товары и линейных жителей за угон скота, и, наконец, о нем стали получаться известия, что среди его родичей чумичли-табинцев, под начальством [182] махрем-карле ⁵, появились хивинские зякетчики ⁶ для сбора с киргиз ясака ⁷.

Все это, вместе взятое, надолго задержало выдачу Кутебарову медали, несмотря даже на то, что султан, правитель средней части орды, не раз уверял оренбургскую пограничную комиссию в «его раскаянии, его нелицемерной преданности русскому правительству и спокойном в течение последних лет кочевании». Действительно, с 1848 года Исет начал возвращать обиженным торговцам их товары, перестал делать на линию набеги и окончательно отказал хивинскому хану в помощи и сборе зякета ⁸, прогнав от себя хивинских зякетчиков и представив в пограничную комиссию еще ханский фирман к биям назаровского и чуреневского родов.

Но опасаясь мщения хивинского хана за свое пред ним вероломство, он осенью 1850 года просил пограничное начальство отвести ему более отдаленное от Хивы место под зимнюю кочевку, урочища Усть-Узук-Аральги и Каратанды-Джамбар в вершинах Больших Барсуков. Желание его было уважено. Однако, Бутебаров не ограничился этим и, в начале следующего года, стал домогаться занятия места по р. Эмбе, где были кочевки назаровцев и чуреневцев, доказывая при атом, что места эти принадлежали раньше его предкам чиклинцам.

Пограничная же комиссия, сомневаясь еще в безусловной верности его, так как эмбинские земли ближе соприкасались с хивинскими владениями, и Исетка мог снова легко вступить с хивинцами в сношение, не исполнила этого его требования и предписала султану-правителю, подполковнику Джантюрину, «под каким-либо благовидным предлогом» отклонить домогательство Кутебарова.

Батырь обиделся и с этого времени он снова начинает вредить России, производить набеги на прилинейных жителей и грабить проходящие караваны, что продолжалось до 1857 года. И хотя Перовским для усмирения бунтовщиков не раз посылались в степь отряды, но действия их мало приносили пользы. Мятежники, заслышав о сборе войск, тотчас-же откочевывали в глубь страны и уходили в хивинский непроходимый Усть-Урт. В конце концов дерзость ордынцев дошла до того, что, в 1855 году, шайка их напала на аул правители средней части орды подполковника Джантюрина, убила его и разграбила весь аул. [183]

Подозрение в этом деле пало на Кутебарова, но предпринятые меры для разыскания виновных не открыли ничего положительного. Исетка бежал в Хиву, в степи же все лето 1856 года, с шайкой из 60 человек, бунтовал брат его Сатай, который, соединившись с партиями хищников биев Даута Асавова и Адачи Байгилина, грабил даже киргизов других родов и доходил до Туркестана, до кочевок Большой орды. Никакие меры не могли обуздать мятежников. Они как-бы нарочно делали грабежи, на зло начальнику края графу Перовскому. Когда же в Оренбургский край прибыл генерал-адъютант Катенин и разослал по всем киргизским дистанциям циркуляры с приглашением ордынцев смириться и раскаяться в поступках своих, обещая им от имени государя полное прощение, первым откликнулся на этот зов Исетка Кутебаров и в прошении своем: «Справедливейшему генерал-адъютанту Катенину» ⁹, так охарактеризовал себя и графа Перовского.

«При бывшем оренбургском военном губернаторе Обручеве, который был истинно правою рукою государя императора, я, покоряясь верховной над собой власти, служа усердно и водворяя тишину я спокойствие в родном народе, жил тихо и был постоянно мирным кочевником. Но после, как прибыл граф Перовский, я совершенно охладел к службе, ибо его сиятельство далеко не так смотрел на киргизов, как его предместник, и почти вовсе не обратил на нас своего внимания, а следствием этой холодности было убиение султана-правителя Араслана ¹⁰. Затем просьба моя в следующем: его величество Александр Николаевичу государь великой правдивости и милости неограниченной, прислал в Оренбург справедливейшего генерала, разославшего повсюду циркуляры, дарующие милость и прощение, на которое и я смею надеяться».

Наше пограничное начальство, не понимая характера киргизов, не миролюбием, а непомерной строгостью хотело покорить необузданных дикарей, смирить их беспокойный дух и вспыльчивую натуру. Поэтому, после Перовских строгостей, как приятно, как успокоительно звучало для них новое слово милости и всепрощения, которое, быстро облетев степь, настроило их сердца безграничной преданностью к милосердному генерал-губернатору, а вместе с ним и к России. В ответном, на просьбу Исетки, письме, лично адресованном «бию Кутебарову» (от 30-го того же ноября), Катенин ясно выразил, чем он хочет быть для киргизов: [184]

«Прошение, на имя мое отправленное тобою с бием Джагильдиным, я получил и уведомляю тебя, что помилование, обещанное мною именем государя императора в циркуляре от 30-го июня, простирается и на тебя. Но чтобы получить ото прощение, ты должен раскаяться чистосердечно во всех совершенных тобою преступлениях и дать обещание, что впредь будешь жить мирно, не производя более никаких беспорядков и грабежей и повинуясь установленным в степи властям. В доказательство, что ты раскаиваешься действительно, должен ты лично явиться ко мне в Оренбург. Засвидетельствовав этим доверенность к слову моему, ты не только получишь прощение, но можешь надеяться даже на полное забвение всех вин твоих, что еще важнее. Радуясь раскаянию твоему и обращению к верноподданническим чувствам, я приму тебя с честью; дальнейшим же хорошим поведением и усердием к исполнению видов правительства, неразлучных с благом киргизского народа, можешь ты заслужить всякие награды и отличия. Верь, что все сказанное исполнено будет ненарушимо и, откинув всякое сомнение и дурные советы, спеши ко мне не как к грозному начальнику, а как к доброму отцу, который сердечно радуется, когда может простить заблудших детей своих».

Исетка вполне поверил искренним словам Александра Андреевича, но, вследствие болезни своей, не мог тотчас же исполнить его желания и, по получении письма, 27-го марта следующего года отправить к нему с покаянием сына Барымена и брата Чентемира, которые и были прощены Катениным.

Но чтобы еще больше упрочить среди киргизов наше влияние, Александр Андреевич, 6-го мая 1858 года, в сопровождении председателя оренбургской пограничной комиссии, известного ориенталиста нашего, В. В. Григорьева, сам поехал в степь познакомиться с бытом киргизского народа и воочию убедиться в его нуждах.

Где ни появлялся он, киргизы всюду встречали его с радушием и устраивали ему сердечные овации. Весь путь от Оренбурга до форта Перовского и обратно на протяжении 3.000 верст, был для Катенина победным шествием. За несколько сот верст ордынцы выезжали к нему с изъявлением полной покорности. Исетка Кутебаров также выехал к нему навстречу и, в присутствии своих единомышленников, которых он так еще недавно направлял против России и русских, принес ему свое раскаяние и клятву в неизменной преданности.

Все время пути Катенин ехал верхом, в сопровождении почетного конвоя из 50-ти знатнейших киргизов от всех трех частей орды (т. е. Западной, Средней и Восточной), и только следуя обратно, [185] в 50 верстах от Орска, 9-го сентября, пересел в высланный ему навстречу экипаж. Киргизы в своих бархатных и шелковых, расшитых по краям золотыми позументами, халатах, на своих гнедых аргамаках и серых иноходцах в серебряной сбруе, живописной кавалькадой провожали его до крепости и в самую крепость, стараясь лихостью и удальством еще раз вызвать его одобрение. И посреди этого оригинального отряда, Александр Андреевич казался не строгим и взыскательным начальником, не корпусным командиром, а любезным и радушным хозяином.

В Орской крепости Катенин два дня угощал своих гостей и 11-го сентября распрощался с ними. В 10 часов утра все султаны, бии и прочие почетные киргизы, составлявшие конвой, наполнили залу квартиры Александра Андреевича. Генерал вышел к ним в мундире и, после приветственного поклона, приказал переводчику-офицеру из киргизов — поблагодарить ордынцев за их верную службу во время всего похода, и за то, что они берегли его.

— Скажите им, — сказал Катенин, — что я вполне надеюсь на них, надеюсь также, что они пойдут за мной всюду и даже далеко, если бы государю угодно было это. Скажите им, что и моя голова и их головы принадлежать государю, и что жалеть своей головы для службы мы не должны.

Киргизы низко поклонились генералу и рады были, что корпусный командир понял их: они пойдут куда угодно за ним и никогда не будут жалеть своих голов ради службы и жизни ак-падши ¹¹.

— Передайте еще, — продолжал Александр Андреевич, — я так их полюбил, что на будущий год привезу в степь свою жену и детей.

Надо было видеть, как оживились эти постоянно сумрачные люди, каким удовольствием осветились их лица. — «Ай, якши!» — в один голос воскликнули они и низкими поклонами благодарили за доверие к ним генерал-губернатора. Они не только убедительно просили Катенина привезти к ним в степь его семью, но чтобы жена и дети ярым-падши ¹²побывали в каждом их ауле, в каждой кибитке.

Потом Александр Андреевич раздавал им награды, которые состояли в бархатных или шелковых халатах, шашках, кинжалах, серебряных кубках, чашах, табакерках и рожках. Отдавая награждаемому вещь, он каждому говорил что-нибудь приятное, относящееся к его удальству, сметливости или неутомимости. А [186] некоторых тут же от имени государи поздравил следующими зауряд-чинами и пожаловал медалями.

Прощаясь же с ними, Катенин в заключение сказал им чрез переводчика: «Я еще раз благодарю их и, в знак особенного моего расположения, протягиваю им руки».

Тут радости киргизов не было конца.

— Такого милостивого ярым-падши мы не увидим больше, — говорили они.

Сообщая об этом интересном и до того небывалом событии в «Оренбург. губерн. ведомостях» ¹³, орский корреспондент говорит в заключение: «Смотря на такое прощание Катенина с киргизским конвоем, мы невольно подумали, как быстро и благотворно понесутся по степи ласковые слова Александра Андреевича и как две руки его, так обаятельно протянутые этим полудиким степнякам, без шума и незаметно сделают для цивилизации киргизской степи то, к чему стремились сотни ружей и тысячи казачьих пик».

И действительно, после этого наступило полнейшее спокойствие в степи. Кутебаров и ему подобные уже не волновали киргизов. Вследствие чего, в том же 1858 году в киргизской степи были отменены переезды с конвоем и устроено обыкновенное почтовое сообщение.

III.

Задавшись целию, подобно своему предместнику, быть полезным Оренбургскому краю, чтобы, «оправдав высокое доверие государя императора, заслужить милостивое одобрение» ¹⁴, Катенин также оставил по себе неувядаемую память своими заботами и трудами. Важнейшими и полезнейшими его мероприятиями было учреждение пароходства по р. Белой, распространение грамотности путем повсеместного основания школ особенно в казачьих станицах Уральского войска, забота о поднятии «воинского» духа Оренбургских и Уральских казаков и увеличение жалованья их офицерам.

С самого начала своего приезда в Оренбург, Александр Андреевич обратил внимание на богатство края, добывающая и обрабатывающая промышленность коего еще слабо развивалась благодаря лишь [187] тому, что не было удобных путей для сбыта. Особенно много терпела от этого восточная половина Оренбургской губернии, состоящая из хлебородных уездов Челябинского, Троицкого и Верхнеуральского, обильных лесами и рудными богатствами, ибо путь сообщения с ней пересекался Уральским хребтом, трудно проходимым не только зимой, но и летом, даже на так называемом коммерческом тракте, почти недоступном по естественным препятствиям.

Желая еще более развить в крае торговлю и промышленность, новый генерал-губернатор, с целию удобными сообщениями соединить прилинейные уезды и земли Оренбургского и Башкирского казачьих войск с пристанями pp. Камы и Волги, назначил специальную комиссию для инструментальной съемки и исследования горной площади, опоясанной р. Белой и ее притоками.

Тщательно произведенными изысканиями кратчайшим и менее гористым путем для зимних сообщений было признано направление от г. Верхнеуральска к устьям рек Инзера (Инзерский тракт) и Сима; на летнее же время принято было комиссией за лучшее учредить плавание по р. Белой там, где до того времени производился только весенний сплав барок с железом и медью, отправляемых из частных заводов.

Для более точного удостоверения в возможности этого предприятия Катениным было приказано комиссии в апреле и мае проследить сплав караванов от верховьев р. Белой до устьев р. Камы и результаты этих исследований, если они будут удовлетворительны, сделать известными в попутных городах и в Казани, дабы тем привлечь на Белую пароходы.

Изыскания получились благоприятные, и слухи об удобствах плавания по главной водной артерии Оренбургского края скоро привлекли сюда предпринимателей. Первым явился углицкий купец Журавлев, который в августе того же 1858 года послал из села Набережных Челнов до г. Уфы свой пароход. Когда же, после тщательного промера русла Белой, с собранными сведениями в Нижний-Новгород послан был Катениным офицер для предложения пароходным обществам открыть пароходство по этой реке, — компания «Самолет» откликнулась на это приглашение и отправила, в виде опыта, под наблюдением директора общества, отставного контр-адмирала Мофета, первый легкий пассажирский пароход, который в сентябре беспрепятственно сделал рейс от Казани до выхода р. Белой из гор, проплыв протяжение от устья ее вверх 736 верст в 106 часов, а обратно по течению, делая по 19 верст в час ¹⁵. [188]

Появление этого быстрого пособника сообщения было встречено жителями «с энергическою благодарностию» начальнику края. Народ толпами выбегал посмотреть на это новое чудо. В прибрежных городах Бирске и Стерлитамаке пароходу был сделан торжественный прием; особенно радушно встретило вестника цивилизации общество дворян Стерлитамакского уезда. Радость помещиков, живших добывающими продуктами, была полная, так как теперь являлся удобный и легчайший путь для сбыта их произведений. Даже туземцы-башкиры, смотревшие ход парохода в передний путь со страхом и удивлением при обратном следовании его, выражали свой восторг и многие из них уверяли, что не будут больше лениться, а серьезнее займутся хозяйством. Энтузиазм номадов, не менее теплого чувства образованных жителей, произвел на контр-адмирала Мофета приятное впечатление. Спутников его восхищала грандиозность скал нагорного берега и красота луговой стороны, обильных всевозможными богатствами. Первый опыт удался как нельзя лучше, и с этих пор началось по Белой легкое пароходное сообщение.

IV.

Жаль очень, что многие благие замыслы Александра Андреевича для благоустройства края не могли осуществиться. Слишком уж было кратковременно его пребывание здесь. Только три года он потрудился на пользу разнородных племен Приуралья и Заволожья, и смерть неумолимо скосила его во цвете лет, полного жизни и энергии. 24-го июня 1860 года любимого генерал-губернатора не стало.

Он только что возвратился из поездки своей по земле Уральского войска, где попутно в станицах и форпостах осматривал линейные команды и казачьи школы, а в самом Уральске делал смотры войскам и производил экзамены во всех мужских и женских училищах.

Вечером, в первый день приезда его в этот город (10-го июня) специально для него была устроена факельная процессия с серенадой, для которой уральским капельмейстером Адольфом Кетлицом была сочинена в честь Александра Андреевича кантата. В серенаде этой участвовал также и только что сформированный под управлением капельмейстера Боде хор трубачей Уральского городового полка, который, несмотря на кратковременность своего обучения, очень хорошо исполнил марш Преображенского полка, в котором Александр Андреевич долго служил и коим некоторое время командовал. [189]

13-го июня, Катенин выехал из Уральска в Гурьев городок, где, между прочим, осматривал лишь весною этого года отстроенную, для охранения уральских вод (в море) от астраханских рыбопромышленников, флотилию, состоявшую из 3-х шкун, 2-х соймовок и нескольких мелких судов.

Матросами на этих судах были казаки гурьевской линейной команды, которые в 2-3 месяца так изучили необходимую на судах службу, что изумляли Катенина своей ловкостью; взбегая по реям, они быстро убирали паруса, несмотря на то, что в это время дул сильный ветер. Александр Андреевич остался доволен и порядками на судах и красивой формой матросов, одетых в белые фуражки, синие шаровары и такие же блузы, обшитые по воротнику и рукавам (под цвет оторочек уральских мундиров) малиновыми кантами.

Прощаясь с казаками, начальник кран благодарил их за сочувствие к преобразованиям и за улучшения в войске. «Полные надежд на будущую пользу, которую мог бы принесть благонамеренный начальник, познакомившийся с пользами и потребностями края», уральцы до Оренбурга провожали Катенина ¹⁶. Но, увы, надеждам их не суждено было сбыться. По приезде в Оренбург, Александр Андреевич внезапно занемог и скоропостижно скончался от аневризма ¹⁷.

Когда грустная весть эта разнеслась по краю, народ не хотел верить ей, так неожиданна была кончина любимого командира, — и горько оплакивал невозвратимую и тяжелую утрату.

27-го июня происходило в Оренбурге погребение усопшего. О ходе похоронной процессии и о последних почестях, отданных покойному войсками и служащими чинами, кажется, излишне говорить здесь, так как порядок этих церемоний всем известен. Но нельзя умолчать, для полной характеристики почившего начальника края, о сердечной скорби и истинной печали войск и всех оренбургских жителей, вполне выразившихся при похоронном обряде. Об этом, на основании частных и официальных сведений, местный летописец вот как заносит на страницы «Оренб. губ. ведомостей» (1860, № 28).

«Смерть оренбургского и самарского генерал-губернатора, генерал-адъютанта Катенина сильною печалию поразила народ. 24-го июня, в 7 часов утра, генерал скончался, а в 11 часов почти весь город толпился у его дома ¹⁸. Плачь и рыдания продолжались в народе и особенно между солдатами, казаками, башкирцами и даже киргизами до самого дня похорон. 26-го июня, в 2 часа пополудни назначен был [190] вынос тела покойного генерала из дома его в Преображенский собор. Народ требовал настоятельно дозволить ему нести гроб и этим желал отдать последний долг почившему; но когда был убежден полициею в невозможности тем, что это право предоставляется близким родным и старшим чинам, служившим при покойном генерале, — тогда, по желанию обывателей, устлана была улица от дома покойного до собора, на протяжении 200 сажен, новыми, взятыми из магазинов, коврами, по которым и был несен гроб в церковь. При погребении покойного генерала, бывшем 27-го июня, в 11 часов утра, присутствовал весь Оренбург. Народ не дозволил везти печальную колесницу лошадьми, отпряг их и вез ее на себе до самой могилы. Картеж прошел по главной Николаевской улице до церкви свв. апостолов Петра и Павла и вступил в ограду церкви, где покойному были отданы последние почести» ¹⁹. Тело до гроба провожал соборно первый епископ оренбургский и уральский Антоний 2-й ²⁰.

Во всех церквах Оренбургского края, по получении известия о смерти генерал-губернатора, были отслужены панихиды. Об упокоении души почившего начальника края в городе Уфе, 2-го июля, в кафедральном соборе, в сослужении с синклитом всего уфимского (городского) духовенства, панихиду совершал сам преосвященный Порфирий, епископ уфимский и мензелинский.

Память об Александре Андреевиче Катенине в Оренбургском крае долго не угаснет, особенно в сердцах уральских казаков, которые многим обязаны ему и которые от офицера до последнего казака и до сей поры с благодарностью вспоминают о нем.

Может быть в управлении краем Александра Андреевича найдутся какие-либо недостатки, но популярность его в народе останется безупречна.

П. Юдин.

Комментарии

1. Назначен Высочайшим указом 7-го апреля 1857 года, а приехал в Оренбург 16-го июня. Г. Веселовский в своей книге «В. В. Григорьев по его письмам и трудам» (стр. 164) ошибается утверждая, что Катенин, после поездки в Петербург (?), вступил в управление краем в августе 1857 года.

2. Пруда этого в настоящее время уже нет, но признаки его заметны до сих пор.

3. В это время в Оренбурге театра еще не существовало.

4. С 1847 г. генерал-майором.

5. Начальник сборщиков.

6. Сборщики податей.

7. Ясак — подать, дань.

8. Зякет — тоже подать, пошлина.

9. См. в деле Оренб. центр, архива за № 432, прошение его от 9-го ноября 1857 года.

10. Араслана Джантюрина, правителя Средней части орды (см. выше).

11. Белого царя.

12. Ярым-падша, — так киргизы называют генерал-губернатора.

13. 1858 года № 40. Надо заметить, что «Оренб. губерн. вед.» в то время издавались в г. Уфе, где был центр гражданского управления Оренбургской губернии.

14. Приказ по Оренбургскому корпусу, от 16-го июня 1857 г., № 178.

15. «Оренб. губерн. ведом.» 1858 г. № 41.

16. «Оренб. губ. вед.» 1860, № 33.

17. Памятная книжка Оренб. губ. на 1895 г., отд. II, стр. 34.

18. Дом генерал-губернатора, построенный на берегу Урала Перовским.

19. Тело Александра Андреевича потом, кажется, его братом Павлом Андреевичем было перевезено в родовое имение.

20. Здесь необходимо заметить, что епископ Антоний 2-й, до того ректор ярославской семинарии, сначала (в июле 1858 г.) был назначен управлять оренбургско-уфимскою епархиею; но когда высочайшим повелением 21-го марта 1859 г. Оренбургский край был разделен на две епархии — одна под именем уфимской и мензелинской, а другая — оренбургско-уральской, преосвященный Антоний, по указу святейшего синода 3-го апреля 1859 г. № 2382, был перемещен на кафедру в Оренбург, а на место его в Уфу был назначен преосвященный Порфирий, бывший до того епископ Дмитровский, викарий московской митрополии.

Текст воспроизведен по изданию: Из воспоминаний о А. А. Катенине // Русская старина, № 1. 1897