ГАВЕРДОВСКИЙ Я. П.

ОБОЗРЕНИЕ КИРГИЗ-КАЙСАКСКОЙ СТЕПИ

(ЧАСТЬ 2-Я)

Глава 5. ОБЫЧАИ И ОБРЯДЫ

Деяния сего народа в общежитии зависят или от предания, полученного от отцов и дедов, или от подражания соседственным племенам, с которыми киргизцы более сообщаются, а от сего все обычаи и обряды в кругу здешнего общества ничего не имеют постоянного. Таковая коловратность расстроила ныне во всей орде единообразие до того, что Большая со Средней, а сия с Меньшей и некоторые роды, в оных находящиеся, много различествуют в своих поступках, хотя с первого взгляду по образу их жизни кажутся между собою подобны; трудно и почти невозможно определить все разнообразия, каковые здесь господствуют; желая, однако же, удовлетворить любопытству читателя, мы покажем, по крайней мере, те, которые в народе сем более прочих встречаются.

Обряды и обычаи от рождения до бракосочетания

Первые их них и любопытнейшие для созерцателя народов есть обряды, совершаемые при вступлении человека от небытия к существованию.

Минута сия, почти во всех странах сопровождаемая разными церемониями, здесь ничего особенного не представляет ни по части веры, ни в увеселениях, исключая известной тайны веры – обрезания; и если бы случилось тягостное разрешение от бремени, то в последнем случае для облегчения страждущей к пособию [451] обыкновенной бабки присоединяют лечение чрез ворожбу от духовных особ или чрез обыкновенное баксование.

Имя новорожденному дитяти дают не прежде, как оный утвердится на ногах. Собственные его склонности или отличительные черты лица, или особенные обстоятельства, случившиеся при рождении, определяют первое природное, так сказать прозвище, которое родители редко уже переменяют чрез пять или семь лет по обыкновению, бывшему у монгольцев; впрочем, случается иногда, что при достижении совершенного возраста и при вступлении на поприще общественных дел сами киргизцы ребяческое название слагают, принимая новое, знаменующее черту из их поступков или свойства.

В первой части упомянуто было, что у киргизцев нет ни одного правила для воспитания детей, что они весьма мало дают им приличных наставлений, и что никогда почти не запрещают им шалости, оставляя образование на произвол природы. Примеры и привычка суть единственные руководители ума их и сердца, и мужской пол свободно предается только тем страстям и занятиям, кои приносят ему удовольствие; но девицы, когда исполнится им десять лет, подчинены бывают старшей в семействе женщине, или своей матери, которые иногда наблюдают за их поступками, а от сего они по большей части скромнее и мягкосердечнее бывают первых. Их учат обыкновенно вышивать шелками, кроить и шить одежду, обрабатывать шерсть, приготовлять хозяйственные потребности, относящиеся до пищи и строения кибиток, и присматривать за скотом.

Жены получаются здесь, последуя примеру прочих магометан, чрез куплю, известную под именем калыма; удовольствие родителей тем бывает совершеннее, чем более дочери их имеют красоты. Случается, что бедные чрез сие поправляли состояние свое; у иных, для сохранения сего достоинства, ввелось даже в обычай оставлять оных совершенно свободными от всех работ.

Женский пол не уклоняется здесь от сообщества с мужчинами, как у прочих азиатцев. Хвалить красавиц киргизцы почитают в числе поступков благопристойных; прелести, приобретшие общую похвалу, иногда прославляются в песнях. Мало видно также здесь примеров, чтобы девицы не соблюдали своего целомудрия до самого супружества, они к вольности своего обращения присовокупляют строгую постоянность. Бесчестие, соединенное с потерянием [452] хорошего имени и посрамление отцу, столь важно между сим народом, что никакой нет возможности загладить оные; и для того, дабы предупредить впечатления порочной любви, введено здесь во всеобщее правило сговаривать девиц замуж еще в малолетстве. Многоженство, здесь терпимое, великий подает способ к выполнению такового обыкновения.

Выбор холостому мужчине первой супруги не всегда зависит от воли юноши, они покорны в сем случае власти родительской, а женский пол и никогда не выходит из сей зависимости.

Между богатыми случается, что детей сговаривают еще тогда, когда они бывают в колыбели; сей союз часто имеет основанием со стороны отцов разные виды, т.е. окончание бывшей между фамилиями распри, или для соединения в родство двух сильных колен, или для поддержания прежней между семействами дружбы.

Сватовство всегда начинается чрез доверенных людей, а иногда и сами отцы, увидевшись друг с другом, полагают условие о сочетании малолетних, назначая количество калыма (Калым за первую невесту бывает невелик, но за прочих, судя по их красоте и богатству жениха, простирается иногда от 100 до 500 овец или до 100 лошадей, нескольких верблюдов, с придачею военной и другой одежды.) и срок к выплате оного. После сего условия духовная особа, а в небытие оной старший из присутствующих, приподняв руки, что исполняют и все тут находящиеся, читает вслух молитву, какую на сей случай вздумать или сам по соображению обстоятельств сочинить мог, прося бога, дабы малолетние возросли, родители были живы и согласие между ними хранилось непрервано, а, наконец, все при произносении Еллоге Екбер, потирают лицо и бороду и тем оканчивают обряд сговора.

При договоре сем обыкновенно бывают избранные с обеих сторон два или три свидетеля, которые до самого дня свадьбы составляют лицо посредников и судей; чрез них идут все сношения, и в случае распри они рассматривают ее причины и взыскивают для правого воздаяния, т.е. если виновные при сем случае найдутся со стороны жениха, то сверх калыма налагается на них посредниками особая еще пеня; а если со стороны невесты, то лишают ее всего калыма, а получают также немалую пеню скотом и другим имением; а в случае невыполнения сего их приговора употребляют [453] баранту, почему во всех съездах отдают сим посредникам первое место, и в заключении брака подносят богатые подарки.

По окончании сговора, если обстоятельства и расположение аулов дозволят, назначается общественное торжество, на которое приглашаются из других уделов знакомые и, смотря по богатству, делаются пиры и другие увеселения, как-то: конские ристания, стреляние в цель из лука, бегание, борьба и проч.

После сего все умолкает, родители, придерживаясь своих кочевых мест, уклоняются друг от друга на великое расстояние и не имеют между собою никаких сношений, разве только по поводу калыма, ибо отец жениха, по мере возраста сына своего, выплачивает оный частями; а отец невесты, как бы в замену сего, заготовляет приданое дочери, смотря по своему имению, состоящее из платья, хорошей кибитки, а иногда двух и более, нескольких верблюдов, достаточного числа лошадей и табуна овец. Богатые для любимых дочерей дают иногда невольников; случается также, что число сего имущества бывает равно калыму и даже превышает оный, а особливо если считать весь приплод, происходящий до свадьбы от назначаемого по временам в приданое скота, который по здешнему обычаю без изъятия принадлежит невесте.

Ежели кто из нареченных окончит жизнь прежде соединения, то калым с вычетом 5-й части возвращается. Впрочем, никакие другие причины не принимаются в извинение, и условие остается свято даже по смерти родителей, и попечение за нареченными принимают на себя старшие в семействе.

От сговоренных не скрывают брачного условия, и даже стараются возбуждать их друг к другу привязанность, питая воображение приятными мечтами, а потому неизвестность не отнимает у жениха и у невесты удовольствия, ибо скуку разлуки разгоняют они сочиняя страстные песни и питаясь счастливыми надеждами. Когда же на лице юноши, с крепостью мышец, начнет показываться пушистая брада и когда количество выплаченного калыма довольно велико, тогда просит он своих родителей отпустить его отыскивать невесту. Ему вручают при сем случае нарядное платье, доброго коня, и при наступлении дня отъезда, убивают тучного барана, а по совершении яствы отец, или старший в беседе, или мулла читают молитву, по окончании которой молодой всадник, простясь с отцом и матерью, отправляется в дальний путь; иногда [454] при сем прощании женский пол, собравшись со всего аула, поет песни.

Сколько прелестей излило бы перо, снабденное даром красноречия, описывая хотя одно таковое странствование; и подлинно не достойно ли удивления, когда юноша, надеясь только на одно обыкновенное между сим народом гостеприимство, пускается в пространство неизвестной ему степи для отыскания невесты, которой пребывание, подверженное всегдашней перемене, бывает иногда чрезвычайно отдаленно и нередко заставляет его бродить без пристанища, без пищи, противоборствуя действиям природы и находясь во всегдашней опасности от хищников (Сие затруднение в нынешнее время столь усилилось, что женихи без сообщества с другими товарищами никогда в дальнейший путь не ездят.).

В сем скитающемся положении остается жених до того времени, доколе по тщательном разведывании узнает, где располагается аул будущего тестя. Но и в сие время благопристойность требует не тотчас вступать в оный, а остановясь в ближних кочевьях, разведать все обстоятельства, касающиеся до невесты и ее семьи, и дать знать о своем приближении.

При первом посещении аулов будущего тестя, с обеих сторон строго наблюдают все обыкновения, совершаемые при гостеприимствах, а особливо в рассуждении почтения семьеначальнику, которому объявляет жених и о причине своего прибытия. Как скоро его присутствие соделается гласно, невесту скрывают в особые кибитки или отсылают в другой улус.

По окончании продолжительных угощений жених остается в ауле будущего тестя как гость, а иногда занимается он работою почти наравне с прочими домашними и, не теряя времени, проведывает чрез женщин о пребывании невесты, давая им небольшие за то подарки. Узнав об оном, избирает случай нечаянно с нею встретиться или увидеться наедине, дабы достигая сего явно, не подвергнуть себя раздаче новых подарков (Кажется, что удаление невесты и все осторожности, дабы подстерегать жениха и сопротивляться ему при свиданиях, введены в обыкновение наиболее для того, дабы получить от него более подарков.). Невеста в продолжении сих поисков одевается в нарядное платье и, конечно, не в меньшем находится нетерпении увидеть будущего своего супруга. [455] Если, наконец, успеет он совершить сие предприятие, то представляется ему еще новая препона: должно преодолеть застенчивость невесты и убедить ее нежными ласками открыть лицо.

После первого свидания жених объявит о том отцу невесты, отец совершает молитву и позволяет поставить акчаутав, т.е. маленькую палатку или белый шатер, разбивая оный в некотором отдалении от аула. В шатер сей в условленное время приходят жених и невеста, сия уединенная беседа никем не может быть нарушена. Она посвящена законам невинной любви, а нередко и Гименею.

Обычаи, после первого свидания жениха с невестою, в разных местах степи бывают между собою совершенно разные, одни заставляют сговоренных жить раздельно и видеться только в акчаутаве, делая сии посещения с великою осторожностью; у других пребывание свое имеют они в одной кибитке с родителями и менее бывают надзираемы. У некоторых после первого свидания жених не может оставаться в ауле тестя и не может видеть его до заплаты калыма, а у иных, хотя и находится в другом кочевье, по произволению приезжает к отцу открыто в гости в сопровождении многих сотоварищей.

Время сего гощения близ невесты зависит от произволения жениха, он отъезжает иногда к своему семейству и, смотря по обстоятельствам, опять возвращается, повторяя сие до выплаты калыма, что оканчивается иногда лет чрез 15 и более от сговора.

Свадебные обряды вообще здесь просты, особенно же у людей недостаточных; большие или меньшие зрелища, увеселения и разнообразие при оных производятся по мере богатства, у самых бедных бывают они самые простые и без всяких приуготовлений. Рассеянное кочевание киргизцев и обыкновение брать жен всегда из другого рода редко допускает, чтоб аул жениха был близко аула невесты, а потому родственники первого совсем не участвуют в торжестве бракосочетания, которое по большей части состоит в следующем.

Как скоро последнее количество калыма доставлено и жених прибыл, то тогда же начинаются свадебные пиры; они состоят в сытных яствах, для которых закалывают несколько овец, лошадей и приготовляют достаточное количество кумысу, а богатые учреждают при сем случае скачку. [456]

Во время сих приготовлений, по вечерам к невестиной кибитке собираются женщины и поют песни, продолжая оные до самого сочетания. В день брака невеста, одетая в наилучшее платье, в сообществе с несколькими женщинами приходит либо в кибитку, либо на открытое поле, где находятся отец, жених, приглашенные к свадьбе гости и толпа любопытных зрителей, и с печальным лицом садится среди оных. Старший из присутствующих или мулла, приподняв руки, читает молитву вслух, прося бога о ниспослании счастья совокупляющимся; в заключение подают блюда с кушаньем, и если есть достаток, то оканчивают пир сей пресыщением. После сего чета бывает совершенно соединена и пребывает вместе с прочими.

Между киргизцами есть также обыкновение, что жених и невеста брачное пиршество не посещают. На оном свидетели сговора поверяют только об исполнении всех обязательств и делают благословение на сочетание, а родственники произносят обыкновенно молитву и весь остаток дня проводят в различных увеселениях, в коих новобрачные также не участвуют; но к вечеру невеста, при наружных знаках печали, сопровождается в особый украшенный шатер и садится посреди оного на ковре. Женщины в сие время надевают на нее головной женский убор (Перемена головного убора не зависит от обычая. Иногда молодые женщины не прежде, как быв матерью, скидывают девические свои шапочки, называемые такья.) и поют заунывные мелодии. Потом приезжает жених с молодыми всадниками; женщины, окружающие кибитку, не допускают его ко оной. Сие подает повод к разным шуткам, играм и песням, иногда при сем случае раздаются женщинам подарки, и после некоторого прения жених врывается вовнутрь шатра, выносит из оного молодую при радостном восклицании и, сажая ее на приготовленную верховую лошадь или верблюда, везет с торжеством к месту своего пребывания. В некоторых местах поступают еще другим образом, а именно: поутру в определенный день для свадьбы невесту, сидящую на ковре, носят по всему аулу прощаться с ее подругами; сие бывает знаком исключения ее из числа девиц. В вечеру, будучи сопровождаема женщинами, поющими песни, идет она в шатер акчаутав, к которому привязывают при сем случае лошадь, назначенную от отца в подарок жениху, с богатым прибором, и возлагают на седло лучший кафтан, а потом, [457] оставляя невесту, все удаляются. После сего приезжает жених и остается с невестою до другого утра, в которое собираются к отцу невесты гости и свидетели сговора. Если брак не имел ничего порочного, то жених надевает присланный кафтан, садится на лошадь и едет к тестю, где ожидают его с наполненными чашами кумыза. В противном случае, сваты закалывают привязанную лошадь и раздирают кафтан, повергая чрез то отца невесты посрамлению.

Столь строго не поступают с девицей, которая, будучи прежде сговорена за другого, имела с женихом обыкновенные свидания в акчаутаве. Тогда взятая с отказавшего женитьбы пеня, служит дополнением к приданому и цена калыму уменьшается.

Спустя несколько времени по окончании свадьбы, молодой назначает отъезд в дом своего родителя. В сей день весь аул собирается в одно место для совершения общей молитвы, после которой отец делает наставление дочери своей и вручает зятю навьюченное на верблюдах приданое.

Новобрачная между тем с изъявлением глубочайшей горести прощается с матерью и со всеми домашними, причем женщины изъявляют сожаление о разлуке воплем и возможными знаками страдания. Наконец, родственники пособляют ей садиться на верховую лошадь, которую один из самых ближних, взяв за повод, ведет из среды плачущих и вручает дожидающемуся в некотором отдалении мужу.

Обычаи в семейной жизни

По прибытии молодого с женою в его кочевье, дается также угощение всем родственникам и соседям, и если он вступил в первый брак, то отец вручает ему в сие время участок имения и скота, а родственники и посетители доставляют разные подарки. Противное сему бывает только у бедных. Сей участок и женино приданое составляет единственную собственность новобрачного, от сего он должен впредь получать свое пропитание и извлекать будущее благосостояние.

Выбор второй жены и последующих за нею зависит от воли каждого мужчины. Редко при сем случае спрашивают совета у родственников. Их берут по большей части из бедного состояния, всегда за большой калым и даже в замену иска по баранте. Люди [458] достаточные любимых своих дочерей никогда в младшие жены не отдают, ибо сии не имеют никакого уважения, и самое родство с семейством их не имеет той цены, как с семейством первой. Правильнее назвать их можно наложницами или рабынями, а потому и обряды при свадьбах совершаются гораздо проще; у некоторых заступают даже сие место настоящие невольницы. Количество младших жен не определено. Богатые имеют всегда более, чем бедные; а сие составляет великую выгоду для семейного состояния.

Старшая, или первая, жена называется байбича (госпожа дому), в ее распоряжении состоит мужино имение, скот и соблюдение порядка в семье; она распределяет прочим женам домашние работы, смотрит за внутренним хозяйством и соблюдает благоустройство дому. Байбича, будучи совершенною госпожою, у богатых людей никогда излишними трудами не обременяется. Муж с нею поступает с уважением и живет по большей части в ее шатре. Иные из них столь много дали себе власти, что мужья не смеют иначе посещать прочих молодых своих супруг, как тайно. Другие же оставляя байбиче право руководствовать хозяйством, пребывание свое имеют у той, которую более любят. А некоторые киргизцы, по причине частых отсутствий от своих аулов в отдаленные места, содержат в каждом месте других жен, которых во время отъезда оставляют пребывать при доме их родителя.

Люди посредственного состояния со всем семейством располагаются в двух или, много, трех кибитках. Напротив, у богатых каждая жена имеет собственную и занимает ее своими детьми, которые до брака все труды с нею разделяют.

Приданое составляет неотъемлемую собственность тех жен, за которыми оно было получено. Киргизки рачительно пекутся об умножении оного, ибо довольствуясь приобретаемою от того прибылью, могут иногда жить гораздо роскошнее, чем другие их подруги (О разности жениного богатства наиболее уверили нас примеры во время проезда нашего по степи, а особливо при посещении аула Башикары-бия. Одни его жены одеты были в шелковое и золотом шитое платье, а другие были в ветхом рубище; те живут в прекрасных шатрах, а сии в бедных хижинах. Случалось, что последние, не имея достаточного пропитания, испрашивали себе хлеба у наших казаков, напротив, первые имели всего изобильно. То же самое находили мы и у Каракубек-бия.). Они делают между собою взаимные посещения и [459] нередко приглашают к себе мужей своих; при сем случае, будучи убраны в чистое платье, поставляют ему лучшие яствы, дарят его одеждою и с тщательностью приуготовленными мужскими нарядами. Равно и мужья, с своей стороны, дарят их марьянами, бусами, корольками и прочими уборами.

Младшие жены ни в каком случае не имеют права жаловаться на несправедливость мужей; он самовластный их господин, может даже из прибыли передавать их другому. Но байбича не подвержена порабощению, она имеет даже право при посредстве родственников, оставя мужа, удалиться к своему семейству без всякого за то удовлетворения.

В сем, что принадлежит до скотоводства, рукоделия, приготовления пищи, мытья белья и смотрения за детьми, занимается женский пол, а мужчины, в сравнении с трудною обязанностью жен своих, проводят время в праздности, ибо главнейшее их упражнение состоит только в присмотре за целостью табунов, в изыскании привольных мест для перекочевки и отделывании кибиточных решеток и деревянной посуды. Бедность заставила ныне некоторых выделывать кожи и валять войлоки, что принадлежало прежде собственно к рукоделию женщин. Другие же упражняются в паяльных, кузнечных и других малозначущих ремеслах.

Обычаи и обряды общественные

Киргизцы без нужды редко ездят в гости друг к другу. Для рассуждения же о народных делах назначаются всегда сборные места от старейших чрез нарочитых вестников. Обычай требует, дабы приезжали на оные одни почтенные только люди и начальники семей, но любопытство, праздность и своевольство привлекают туда без изъятия все возрасты. Сии собрания, соответствуя разным общественным связям, разделяются на многие круга и, прежде всего, предложенное дело рассматривают в оных. Потом все соединяются в один большой круг, в котором голоса подают по старшинству. Иногда происходит между ними великий спор, крик и даже драка, а иногда после нескольких дней совета разъезжаются, оставляя предмет суждения неоконченным.

Беспрерывные баранты соделали, что киргизцы находятся ныне во всегдашнем беспокойстве. Часто случается, что несколько [460] человек с приметным беспокойством съезжаются вместе и, как бы нечто предчувствуя, не спят ночи, советуются, содержут в готовности оседланных коней и, наконец, все сие оканчивают ничем.

Если партия соберется в дорогу для какого-нибудь предприятия, то прежде отбытия посещает своего родоначальника или почтенного бия, дабы принять у него совет и испросить благословения. По возвращении они также к нему являются и, при удачном исполнении желания, дают небольшую часть прибыли.

Иногда при сем случае исполняют род некоего жертвоприношения, т.е., судя по количеству людей и по важности предприятия, закалывают лошадь или овцу, и в продолжении приуготовления пищи советуются, а потом с благоговением слушают молитву, которую старейшина читает; она содержит в себе присягу или заклинание, по коему сообщество обязано начатое дело стараться совершить единодушно. По прочтении молитвы все вместе снедают брашну и садятся на коней, отъехав несколько, составляют опять большой круг, при сем, распростерши руки к небу, снова просят Бога даровать им благополучный путь и, наконец, уже следуют к своей цели.

Главнейшие народные собрания составляются между киргизцами только во время войны, при посылке ко двору российскому депутатов и при избрании хана. Последнее бывает наиболее прочих любопытно. В прежние времена по смерти хана каждый аул и почти каждая семья избирала из среды своих доверенных людей и посылала оных на общий совет в определенное место; но ныне участвуют в советах все без разбору, и место собрания по большей части располагается близ российских границ, дабы правительство могло иметь при сем случае свое влияние.

Когда киргизцы для выбора хана со всех сторон соберутся, и многие ближние роды прикочуют туда со своими аулами, тогда начинаются взаимные угощения. Солтаны, желающие взойти в любовь народа, истощают все способы, дабы удовлетворить алчность посетителей; а дети покойного хана дают торжество в память своего родителя. В продолжение сих увеселений между тюбями и аймаками идут суждения. Сперва оные начинают два сословия, кара-суяк и ак-суяк, т.е. простолюдины и дворяне. Потом нарочито собирают родовые советы, где из среды себя избирают почтеннейших людей, долженствующих в общем собрании решительно согласиться о назначении владетеля народа. [461]

Накануне условленного для выбору дня, посреди обширного поля, где назначено будет собраться совету всей орды, стелятся войлоки и ковры. Пред солнечным восходом собираются туда все старейшины, солтаны и депутаты, которые садятся в порядке по старшинству родов. Солтаны имеют под собою белый войлок, как знак их достоинства. Народ, стекаясь толпами, располагается по частям в некотором от сего места отдалении. После сего начинается совет, он не всегда оканчивается в один день, ибо иногда в случае несогласия относятся с мнением к народу и собирают от него голоса. Но как скоро определяют, кому быть ханом, то все присутствующие в совете встают и нового державца подымают на войлоке. Отстоящие толпы лишь только заметят сие провозглашение, тотчас пускаются верхами во весь дух и, бросаясь с лошади, устремляются носить или, лучше сказать, качать избранного хана. Шум и смятение делается всеобщим; войлок, на котором его поднимали, с дракою разрывают на мелкие части; все стараются достать лоскуток оного для засвидетельствования по возвращении в свои жилища, что участвовали при выборе ханском.

Спустя несколько дней, новый владетель делает торжественное угощение, по окончании которого все собрание разъезжается. После сего хан вступает во все права, сему званию приличные, и орда признает его беспрекословно; но по уставленному учреждению в делах пограничных, он не имеет еще сего звания, покуда посланные к российскому двору депутаты не исходатайствуют высочайшего на выбор сей утверждения.

Получа оное, российское пограничное начальство чрез повестительные грамоты извещает о сем народ, приглашая его к границе. По стечении народа губернатор, управляющий обыкновенно сими делами, назначает день для окончательной церемонии, и во все сие время хану со знаменитыми людьми посылает съестные припасы и подарки; а между тем на том месте, где должно совершиться возведение хана в его достоинство, недалеко от пограничной черты поставляется большая палатка, в которой укрепляют портрет царствующего императора и ставят стол с зерцалом ¹¹⁸, а около оного стулья для губернатора, хана и первых членов. Пред палаткою делают возвышение в несколько ступеней, покрывая оное коврами.

Поутру, в назначенный день, войска становятся против палатки полукругом; когда же оные построятся, начальствующий ими [462] посылает команду за киргизским народом, который по прибытии располагается по обеим сторонам назначенной палатки против войска оного также полукругом, чрез что возвышение остается как бы на открытой площади. Другая российская команда сопутствует хану и знаменитым людям орды, которые во ожидании губернатора входят в палатку. По прибытии последнего, все статские чиновники со стороны России и родоначальники киргизские, помещаются около возвышения, и на оное входит хан. Потом читают вслух высочайшую грамоту всему народу, за оною – грамоту хану, по окончании которой он присягает в верность подданства. Потом облекают его в соболью шубу, шапку и подпоясывают богатою саблею с приличною на оной надписью; при сем случае войско российское производит троекратный залп, в заключение церемонии присягают родоначальники и, наконец, все с прежним порядком, при барабанном бое и игрании на трубах, возвращаются. В тот же день и в последующие, хан со всеми киргизцами угощается. Многим из них раздаются богатые дары и вообще доставляются увеселения.

Правители народа не пользуются здесь никакими особенными преимуществами и определенной подати ныне не собирают, исключая небольшого участка, получаемого за суды от прибегающих к ним искать правосудия; впрочем, только собственное их семейство и бедные фамилии показывают пред ними прямую покорность, а другие нисколько не обуздывают своей дерзости. Следовательно, по наружности никак нельзя было бы узнать разность состояния, когда бы ни наблюдали между ними при свиданиях особенный старинный обряд, соделавшийся ныне общественною привычкою. Сие-то заставляет простолюдина при встречах со знатным, не доезжая его за несколько шагов, слезть с лошади и по приближении брать у него руку и сжимать оную с почтением. При встрече хана или султана кладут обыкновенно руку на грудь и, останавливаясь с некоторою наклонностью, дожидаются покуда они проедут, произнося Алдиер, Алдиер (Сие слово выговаривается при пожелании благополучия, здороваясь, прощаясь и благодаря, а между разговором величают хана таксыр.). Равные приветствуют просто и без всякого отличия. Они сжимают друг другу только обе руки, но короткие приятели вместо сего, взявшись за руку, растягивают [463] оные и прижимают грудь к груди; в сем положении остаются они безмолвными несколько минут, потом, соединяя руки и потрясая оными, говорят: «Ассалом алейком, алейком ассалом, аман, аман син». Киргизцы с такою выразительностью и чувством делают сие приветствие, что иногда видны бывают катящиеся слезы.

Различность почтений во время свиданий видна также и при гостеприимстве. Если странник, проезжая мимо аула, вздумает посетить кибитки, то прежде, нежели к оным приблизится, осмотрит вокруг себя, дабы от кого-нибудь узнать, кто их хозяин, известить их о себе и о цели своего прибытия, но не найдя людей кричит: «Кель сюйлюсю», или «сюйлось», т.е. приди, хочу поговорить. На сей позыв выглядывают из кибитки и опять скрываются для извещения начальника семьи о близости незнакомого и чтобы привести в порядок домашнюю неисправность; потом вскоре выходит младший из семьи или невольник. Узнав, что приезжий имеет нужду в гостеприимстве, берет тотчас лошадь его под удила и ведет оную к преддверью, при коих встречает всегда хозяйский сын или другой кто из младших в кибитке. Он принимает его с седла под руки и ведет во внутрь, представляя начальнику семьи. Если хозяин – старейшина, то остается в сие время с сидящим в первом месте. Гость подходит к нему с почтением, припадает на колени и, сжимая руки, желает благополучия; младшие в кибитке стелют между тем чистый войлок, на коем посетителю должно садиться.

Ежели случится, что приезжий есть человек знаменитый, тогда с лошади он не слезает, а, подъезжая к дверям кибитки и протягивая руку стоящему у оной, спрашивает хозяина, который принимает уже гостя сам, и, вступя во внутрь, сажает его в переднее место на ковер; все прочие при сем случае присутствующие располагаются поодаль.

Богатые люди для угощения таковых посетителей закалывают овцу, разделяя приготовленное сами всем присутствующим, а иногда, судя по важности гостя, уступают сие право ему. На ночь дети хозяйские, или сами хозяйки, а иногда дочери готовят гостю постель и вообще заботятся о его покое, так и о продовольствии лошади; странникам, продолжавшим путь свой из отдаленных аулов, переменяют даже иногда белье. Ближайший приятель от таковых учтивостей исключаются. Он прямо подъезжает к кибитке и, стуча [464] во оную, зовет, чтоб вышли принять лошадь, а после сего вступает к хозяину, не прерывая нисколько домашних упражнений.

Киргизцы не знают определенного времени к обеду, всякий ест тогда, когда имеет побуждение, и довольствуются малым припасом. Очень редко, и то разве некоторые из достаточных, пред захождением солнца готовят горячую пищу, она состоит большею частью из кашицы, разведенного в воде крута и сваренного с частью молока, из мясных супов и из небольшого количества мяса. Люди недостаточные пропитание имеют весьма бедное. К числу роскошных яств принадлежат молодые агнцы, козлята и жеребята, копченые лошадиные окорока джувя и ребра кочжу, из разных жиров сделанные колбасы корта и проч. Лучшее их питье айрян и кумыс, а крепких напитков немногие употребляют, и то во время пребывания на границе; арак, или вино из молока, по подобию калмыков, перегоняют одни живущие в сообществе с зюнгорами и пьют его по большей части вместо лекарств.

Способность много есть можно отнести к особенным киргизским качествам. Бывшие в степи рассказывали почти невероятные о сем примеры. Нам также случилось видеть сие на границе во время угощения посетивших нас киргизских старшин. Причем для удовлетворения 120 человек было употреблено 40 овец, 6 быков, 4 пуда сорочинского пшена, до 50 ведер кумысу, бочонок меду и около пуда сухих фруктов. Они при сем случае сидели на полу без всякой чинности и порядка, и приносимые блюды с бисбармаком, пилавом, жарким и чашки с кумысом хватали с алчностью и поедали руками как алчные звери; те, которые всю свою долю не могли окончить на месте, скидывали верхнее платье, и остатки сложив в оное, увезли с собою. Между прочим, было замечено, что один из них принес в жертву своему желудку два больших блюда с мелко искрошенною говядиною, столько же с жиром сваренной сорочинской крупы, заднюю ногу зажаренной баранины и несколько чашек кумысу.

О прочих угощениях, каковые у киргизцев бывают, упомянуто в дневных наших записках. В Большой орде и, частью, в Средней, сверх описанных при столе киргизском обыкновений, есть еще заведение, что знатный или богатый человек, приглашенный на пиршество к другому, посещает его в сопровождении певца и едока. Первый в продолжении стола поет и играет на чыбызге, [465] а другой полными горстями пожирает великое количество мяса и одним духом выпивает огромную чашу кумысу.

Впрочем, все другие обыкновения, относящиеся до одежды, взаимного обращения, перекочевок, праздников, времени исчисления, лечения больных, украшения могил и тризн, найти можно в дневных наших записках, здесь прибавим нечто, касающееся до похорон.

Обычаи и обряды при погребении умерших

Как скоро больной окончит жизнь, то во всем ауле поднимается крик, соединенный с плачем и рыданием. Жены покойного с растрепанными волосами или прикрывшись фатою плачут со всеми знаками отчаяния. Тело между тем обмывают и, снаряжая в порядочное платье или пеленая в холстину, кладут на ковер или войлок. Потом все присутствующие становятся вокруг оного; мулла, а в небытность его кто-нибудь из киргизцев читает молитву, прославляя добродетели, богатство и храбрость усопшего, и по совершении сего несут к приготовленной могиле.

Похороны не всегда, однако же, исправляются в день самой смерти. Иные делают их спустя несколько времени, а другие перевозят покойника на большие расстояния к общему кладбищу или к особенной горе, на которой он при жизни завещал похоронить себя. Верблюда, на котором везется труп, всегда сопровождают женщины, они имеют при себе навязанный на шесте черный платок и поют заунывные песни. Прибыв к могиле, читают снова молитвы, и по окончании которой тело зарывают.

Многие из здешних обитателей имеют обыкновение опускать с умершим часть домашних приборов и оружие. У Большой орды при могиле убивают лошадь и несколько овец, готовят из оных яству и куски раздают присутствующим, совершая тем как бы некое поминовение; а кровь, кожу и кости убитых скотин закапывают цельными или превращают оные в пепел в той же могиле. Киргизцы думают, что дух покойника без сего приношения будет бродить уединенно по своему аулу, являться женам и пугать табуны. Иные же, напротив, полагают, что упокоение странствующей тени не прежде оканчивается, как после народной тризны, которая, соответствуя состоянию, совершается в память покойника со всею [466] расточительностью и с обычайными в народе играми. Некоторые простирают свое суеверие до того, что полагают, если тризна не приличествовала богатству и преимуществу умершего, то беспокойное привидение беспрерывно станет тревожить наследников.

Могилу устраивают киргизцы всегда так, чтобы над трупом оставалось полое место и чтобы во внутрь оного было с поверхности небольшое отверстие, почему, выкопав яму и подрыв ее вбок, поставляют род пещеры или застилают могилу сверху хворостом и войлоками; а потом уже заваливают землею. С той стороны, куда покойника кладут головою, втыкают жердь, дабы по вынятии оной могло остаться желаемое отверстие. Прежде в оное отверстие опускались в глубину могилы от убитых на тризне скотин лучшие куски мяса и снаряды, доставляемые от родственников в память покойному; но ныне сие обыкновение осталось только для подражания, а все приношения, состоящие теперь только из бездельных лоскутков и волос, бросают просто на поверхность.

Умершие тела кладут и на поверхности земли, оградя отовсюду плетнем, и насыпав на оной большие земляные бугры.

После похорон подле кибитки печальной семьи выставляется черный значок, около коего собираются женщины, дабы совершить заунывную свою мелодию (улен), что продолжается иногда более полугода. Родственники в продолжение сей печальной церемонии исполняют завещание умершего и, если он был глава фамилии, делят оставшееся имение; отделенные дети не имеют никакого права на наследство. Оно принадлежит тем, которые не получили еще себе участка, разве покойник пред смертью сделал по сему случаю особенное распоряжение.

Если случится приехать в аул, в котором скончался кто-нибудь из старшин, из дальних мест родственнику покойного, хотя бы случалось сие после смерти спустя довольно времени, то и тогда собираются женщины и девицы и встречают его, изъявляя печальною песнею знаки горести; при сем случае крик иногда до того простирается, что нужно бывает употреблять великое усилие для его прекращения.

Байбича или, если она умерла, заступившая ее место вторая жена, до бракосочетания всех малолетних детей после покойного начальника семьи, управляет всем имением точно так, как и при жизни хозяина. Старший сын, а чаще всего старший брат вступает [467] во власть оставшейся фамилии; и если ему будет угодно, то из оставшихся жен любую берет за себя, не платя калыма. Байбича почти никогда не вступает во второе замужество, но все прочие имеют право, а особливо когда они бездетны, удалиться со своим имением к их отцам и выходить замуж по собственному произволу. У некоторых киргизцев не возбранено также детям покойника брать за себя оставшихся молодых его супруг, из сего исключаются только родные матери.

Тризны

Старший наследник при разделе имения отлагает часть к совершению тризны. Родственники для сего также делают свое вспоможение, а иногда и один из них по любви к умершему берет на свой счет все расходы. Тризна отлагается всегда до удобного времени, а между тем все поминки своим порядком исполняются. Месяцы август, сентябрь и октябрь почитаются в степи для всякого рода празднеств наиспособнейшими, почему родственники определя день и место, где будут совершаться главные поминки, приглашают туда народ из союзных им аймаков. Иногда бывают при сем торжестве, как и при других, сему подобных, гости незваные, а особливо те, которые намерены отличить себя в ристаниях, и сие возбранено им не бывает. К соблюдению в торжестве порядка и правосудия при играх выбираются двое или трое почтенных людей, они занимаются принятием гостей, угощением их, раздачею награждения и проч., за что по окончании дают им обыкновенно подарки.

Общественная молитва, читанная старшим из всего собрания, прославление дел усопшего, хорошая пища, от которой небольшие куски или кости бросают в сторону, как бы для удовлетворения усопшей тени, и всякого роду игры суть непременные обряды во время тризны. Они часто бывают для киргизцев убыточны, а наипаче, когда совершаются по смерти знаменитых людей, ибо иногда, когда ежели народное угощение не соответствовало достоинству покойника, наследники чрез долгое после сего время носят на себе пятно поношения. Для объяснения, сколь далеко простираться могут сии убытки, предложим в пример тризну, [468] данную в память Сырым-батыря (Воин сей не только известен в орде, что он богатством своим и числом ему приверженного народа превосходил хана, но страшен был и для границы российской.) ¹¹⁹, скончавшего жизнь свою за несколько месяцев до вступления нашего в степь.

Уверяют будто бы собрание состояло из 1000 человек старейшин, биев и батырей, не включая в число их простолюдинов. Для угощения употреблено 3000 овец, 100 лошадей и 600 сабов (Каждая саба содержит в себе до 10 ведер.) кумысу, а для награждения отличившимся в ристании постановлено 3 невольника, 3 кибитки с прибором, 9 панцирей со всем принадлежащим оружием, 9 верблюдов, 90 лошадей, 90 овец, 9 различных кафтанов и нескольких других вещей. Может ли что сравниться с сим необыкновенным приношением памяти умершего!

Соразмерно сему полагать можно расходы и при других торжествах, которые даются богатыми при сговорах, свадьбах и в праздник курман (Описание курмана видеть можно в дневных записках, он тот же самый, что бывает у татар при новолунии и продолжается целый месяц.), бывающий после поста уруза.

О народных торжественных увеселениях

Ристание и другие игры, производимые здесь при всех больших торжествах, есть обыкновение, оставшееся от древних скифов. Оно показывает, что удовольствие и утехи человека всегда соглашаются с физическим и нравственным его состоянием. Кто бы из числа наших просвещенных обществ согласился теперь признать за приятнейшее занятие, вкушаемые среди пиршества, верховую скачку, борьбу и стреляние в цель из лука, но киргизцы предаются сим забавам с восхищением и не могут понять, какое можем мы находить удовольствие в танцах и играх в карты. Надобно отдать им справедливость, что забавы их, при всей своей простоте, заключают в себе нечто величественное; сверх того, они укрепляют телесные способности и пред лицом народа открывают достоинства, которыми здесь гордятся. [469]

Чтоб показать читателю, каким образом оные производятся, опишем по порядку празднество, на котором случилось нам быть у киргизцев.

Султан Бегали, по случаю просватания новорожденной своей дочери за полуторагодовалого сына султана Ширгази, в первых числах июля давал торжественное угощение, на которое и мы приглашены были. Место собрания общества отстояло от Оренбурга около 50 верст в степи. Мы отправились туда ночью в сопровождении небольшого конвоя и, переехав за реку Урал, держались по глазомеру прямо на султанские кочевья. Несколько часов проведенные в дороге заставили было нас думать, что уклонились от настоящей дороги в противную сторону, но вскоре после сего прискакавшая к нам навстречу толпа киргизцев, уничтожила наше сомнение. Одни из них окружили нашу коляску, произнося поразительные крики, другая, бегая взад и вперед по степи на конях своих, делала разные движения, иные пускались во весь дух, стоя на седле и действуя пиками, некоторые взбрасывали вверх шапки и на скаку ловили оные, а прочие гонялись взапуски. Мы в то же время извещены были, что киргизцы сии из числа султанских гостей и выехали к нам для изъявления своего удовольствия. Когда же они заметили, что лошади наши от дальней езды слишком уже утомились, то взявшись за постромки, хомуты, гривы и друг за друга, погнали своих верховых со всею силою; казалось, что запряженные в коляске были в сие время приподняты и несены по воздуху; не доезжая несколько до аула встретили нас султаны и прочие киргизцы. Все собрание простиралось до 700 человек. После обыкновенных приветствий отправились мы все к цели, где ожидали скачку.

Охотники, желающие отличных своих коней (Киргизцы скакунов избирают у себя из числа лучших лошадей и берегут их как вещь драгоценнейшую. Тонкость, длина, стройность всего тела и крепость мышц суть отличия, по которым узнают их способность. К скачке всегда лошадей сих приуготовляют уменьшая постепенно дачу корма, и водят в поле по зарям утренним и вечерним, а за день пред ристанием почти ничего не дают им более, как только пить. По окончании бега также не вдруг пускают на водопой и корм, а приучают исподволь. Сих лошадей и вообще никогда не раскармливают до тучности. Иные стараются даже их воспитывать или приучать к легкости начиная с первого дня появления на свет. Подобным сему образом вымаривают и тех коней, на которых хотят ехать в дальнюю дорогу или делать быстрые переходы, а особливо во время набегов.) пустить в сие поприще, приготовя оных, посылают за день пред скачкою с одним [470] из посредников, избранных для соблюдения в играх правосудия, к месту, откуда должен начаться бег. Место сие располагается от цели всегда верст на 40. Ездоками избираются обыкновенно маленькие мальчики, одетые в легкое платье; их сажают без седла на одном только потнике. В день скачки, пред восхождением солнца, все скакуны на назначенной черте становятся рядом, после чего посредник дает знак чрез выстрел или крик, по которому все вдруг пускаются скакать со всевозможною скоростью, нигде не останавливаясь и презирая все встречаемые на пути препятствия, кочки, ямы и другие неровности; при конце поприща, подле развевающихся значков, расставлены награды, одна после другой, соответствуя их достоинству. При них находится другой посредник игр, с отличными гостями. Прочие киргизцы, разделясь толпами, располагаются по окрестности, а некоторые заезжают вперед, дабы наблюдать приближение скакунов.

В таковом порядке нашли мы приготовления к ристанию и не успели еще занять свои места, как показались скакуны, которые, можно сказать, как стрелы летели, упреждая друг друга; их сопровождало всеобщее шумное радостное восклицание, исполненное нетерпеливости. К концу бега трое от всех отделились и долго оспаривали о своем преимуществе, но, наконец, один из сих трех удивительною своею быстротою превзошел прочих. Он первый вступил за черту, назначенную рубежом скачки, и знаметитый панцырь был возмедием за легкость его ног. Последующие за оным, по мере их прибытия, приобретали постепенно более или менее важные награды (Награды, в сей день выстановленные на скачку, состояли из панциря, верблюда, верховой лошади, суконного кафтана, из разной одежды и оружия. Для любопытных приведу здесь пример, что в одно время при скачке достоверно замечено было, что первая лошадь 29 верст пробежала в 47 минут, она не была еще из лучших скакунов, каковые иногда у киргизцев случаются.).

По окончании скачки начались игры другого рода. Поставлены были меты для стреляния из лука. Сначала попадали в них с одного места, потом с лошади на всем скаку, некоторые при сем [471] случае пускали стрелы свои даже стоя на седле, а другие при самом быстром беге попадали и пробивали навылет брошенные вверх шапки.

Когда жар дня сделался довольно чувствителен, гости отправились в аул. Он располагался в долине близ реки Урала, около быстрого протока. Мягкий, цветами испещренный дерн составлял роскошный ковер для раскинутых шатров, осеняемых древними тополями и осокорями, которых густая тень и глухой шум листов, соединясь с другими красотами природы, производили приятнейшее впечатление. Там нашли мы расставленные на траве большие чашки с вареным мясом и кожаные мешки с кумысом.

Киргизцы сели вокруг оных и начали по обыкновению пресыщаться, причем некоторые играли на чжабызге и пели песни, а другие из своих рук кормили своих друзей. Стол продолжался более 4 часов, несмотря на то, что кроме бишбармака, других перемен в кушанье не было.

После стола, для сокрытия себя от полуденного зноя, вошли мы с почтенными гостями в большую кибитку, устланную персидскими коврами, боковые полы которой были кругом приподняты, дабы тонкое веяние ветерка вместе с тенью приносили приятную свою прохладу. В оной находилось большое собрание девиц и женщин, одетых в праздничное их платье. Девицы сидели близ самой решетки, позади которой с внешней стороны окружали ее молодые всадники; вскоре по приходе нашем начались хоры. Их пели сначала девицы, а по окончании каждого куплета отвечали таковым же хором мужчины. Хоры сии разделились потом на несколько частей и, наконец, против каждой девицы пел воин. Первые в стихах своих изображали счастье девической жизни и любви родительской, выхваляли независимость от мужчин, описывали их непостоянство и все хитрости, для уловления невинности и красоты их употребляемые; а другие противу сего делали возражения, выхваляли достоинство мужчин, счастье супружества, изображали прелести любви и склоняли к ее впечатлениям нежное сердце. Сия брань продолжалась довольно долго; некоторые, не имея довольно способности выразить чувствования свои превыше чувств своего противника, переставали петь и тем давали знак победы над собою. Престарелые женщины судили, кто достоин [472] лучшей награды, и раздавали оную платками, бусами, кольцами и другими мелочными вещами (Подобные собрания девиц и молодых киргизцев употребляют также для лечения больных, с тем различием, что мелодия и содержание песен бывают другого рода.).

В продолжение сей игры все престарелые и почетнейшие гости разошлись искать успокоения, и не прежде собрались на луг, как по уменьшении жара, слушать певцов, провозглашающих богатырские подвиги. Тогда снова подали кумызу, и круговая чашка с оным переходила из рук в руки. Изображаемые певцами дела геройские возбудили в молодых юношах огонь бодрости и как бы заставили их требовать борьбы; для победителей назначены были опять награды и судьи, коим оные были вручены. Вместе с лучшими людьми сели на коврах, а прочие расположились в два или три ряда на траве, составя большой круг, в который тотчас явились два борца, раздетые донага. Они долго употребляли все способы, зависящие от проворства и силы, дабы уронить своего соперника на землю и остаться торжествующим; наконец, ниспровергнутый на землю удалился за круг, а победитель, подходя к судьям, становился на колени принимать награду, которую по получении отдавал тому, кого более всех почитал в собрании. Киргизцы при всех играх сего рода приобретенные награды себе не присвояют, поставляя как бы низким за искусство и храбрость получить оную; важность выигрыша состоит у них в чести. Борец скоро выходил опять на средину сцены и ждал нового противоборника.

Повторя несколько раз борьбу с новым искусством и с новыми доказательствами, сколь гибкость членов и проворство берет преимущество над силою и тяжестью тела, приготовились к беганию. Цель поставлена была сажен за 300. Человек 100 киргизцев, скинув для облегчения своего одежду, пустились к оной безостановочно во весь дух с таким притом проворством, что менее нежели в пять минут первый был на месте и, подняв вверх значок, объявил себя победителем. Кулачного боя не было, ибо киргизцы гнушаются сим обыкновением.

Солнце склонялось уже к вечеру, как мы решились отправиться в обратный путь. Все общество непременно хотело проводить нас, женский пол в богатом наряде и на резвых лошадях [473] присоединился также к оному. Сии новые сотоварищи, доставя случай к новым резвостям, принесли нам и новое удовольствие.

Выбравшись на равнину, киргизцы выдумали еще составить общественную игру, при которой мужчины и женщины, разделясь попарно, стали в ряд; и как скоро дан был знак, все поскакали в разные стороны. Каждая женщина старалась удалиться от преследующего ее мужчины своей пары, делая при сем случае быстрые движения и искусные увертки; мужчина со своей стороны употреблял все усилия поймать ее или, по крайней мере, коснуться рукою, употребляя к сему разные хитрости и проворства; причем первые, предвидя близость ловителя, в мгновение склонясь в сторону, останавливались и давали время, покудова он, будучи влечен стремлением лошади, проскачет мимо. Сия игра кончалась похвалою тех, которые успели поймать свою пару, и посмеянием, кто не был столько проворен. С полным удовольствием расстались мы с сими и пастырями, и воинами вместе, вкушающими свое счастье в собственной своей жизни.

Скотоводство

Ежели благосостояние киргизцев, как прежде было сказано, определяется количеством табунов, то и главнейшее их хозяйство должно состоять в скотоводстве. Изобилие оного не везде является в одинаковой пропорции. Оно зависит от выгодных пастьб, качества произрастающих трав и разности почвы. Следовательно, скудость и избыток много зависит от мест, на которых народ обык располагать свое пребывание.

Из опытов известно, что вообще в полуденной части степи, т.е. в песках, с большим преимуществом разводятся верблюды и мелкий скот, отличающийся ростом и тучностью. Теплый климат и природная склонность сего скота питаться солеными травами, степною полынью, сухими былиями и верхушками кустарника, невзирая на недостаток пойла, много способствует к таковому размножению. Напротив, северная сторона степи, будучи снабжена во многих местах изобильными лугами и растущею по равнинам ковыльною травою, как любимою пищею степных коней, [474] особенно награждается лошадиными табунами и крупным рогатым скотом, которые притом без большего изнурения переносят и свирепство зимы.

Хотя верблюдов, а особливо овец, знаменитое количество видно и на севере, но они требуют большего присмотра, ибо верблюдов на зиму обшивают войлоками, а для мелкого скота, дабы пропитать его, должно иногда бывает разгребать сугробы; но и при сей рачительности, каковую здесь в зимнее время употребляют, многие из последних двух родов погибают.

В полуденных странах, хотя также встречаются конские табуны, привыкшие довольствоваться полынью, но чрезмерный зной летом, а зимою недостаток кормов чувствительно их изнуряет, и делает даже неспособными к приплоду. Впрочем, примечено, что особенных эпидемических на скот падежей в степи не открывается. Если жившие около Ишимской линии и по реке Иртышу чувствуют иногда пагубные следствия так называемой сибирской заразы, то оная приходит из степей Абаканских и Барабинской, а не суть природная в их стране.

Народные несогласия чувствительно истребляют сие степное богатство. Прежде признавали бедным того киргизца, который не мог насчитать в своем табуне 1000 овец и 100 лошадей. У людей достаточных число первых, как говорят киргизцы, счету не было, а последних иные имели до 10 000; но ныне начальник семьи, обладающий 5000 лошадьми, 20 000 овец и 1000 верблюдов, может назваться кочевым Крезом.

Упадок сей проистекает также от торговли. Киргизцы, заразившись познанием произведений, льстящих зрению и услаждающих чувственность, никакой не наблюдали в получении оных соразмерности с состоянием. Рассматривая таможенные ведомости в течении прошедших 20 лет, мы находили примеры, что иногда по одной российской границе в течении одного года выменивалось до полуторамиллиона мелкого скота, не включая в сие число ягнят, и более 100 000 лошадей; сверх сего, по уверению самих киргизцев, к китайцам, кашкарцам, ташкенцам, бухарцам и хивинцам выходило в год по крайней мере до 1 000 000 овец и до 50 000 лошадей. Итак, если взять в рассуждение всю сложность, считая [475] притом и все расходы оного в степи (Кроме пиршества, гостеприимств и болезни, редко колют скот в пищу, кроме тех скотин, которые охромев, не могут при перекочевке идти за прочими.), то можно будет заключить, какое количество употреблено здесь скота, и не должно ли удивиться, сколь велико было и какое может быть скотоводство в степях киргизских. Средняя пропорция нынешнего пригона в Россию мелкого скота простирается до 800 000, а лошадей до 40 000; а третья доля сверх сего количества отпускается в азиатские владения.

Лошади здешние, по-киргизски в общем слове называемые жилки, имеют немного менее среднего роста, сложения крепкого, довольно статны, способны к перенесению больших трудностей, легки и быстры на бегу. Удивления достойно, каким образом они при худой иногда пище, при дурных действиях климата и при всех других трудностях не теряют ни силы, ни бодрости. Для покупщиков российских ничто столь не тягостно, как приучать их к упряжке, а также к овсу и сену.

Табуны с сим скотом разделяются по большей части на три разряда. В первом находятся дойные самки, по-киргизски байтан, пасомые отборным нехолощеным конем, по-киргизски аегыр, который по природному, так сказать, побуждению всегда бдит за оными, содержит в соединении, остерегает от хищных зверей, перегоняет на другие выгодные пастьбы и на водопой. Двух таковых коней в одном табуне быть не может, ибо если они только чуть заметят вблизи один другого, то бросятся со остервенением бить и грызть друг друга до тех пор, покуда один останется на месте мертвым. Другой табун состоит из лошадей холощеных, по-киргизки ат, начиная от третьего года и далее; сии редко пасутся вместе с самками. В третьем находятся одногодки и жеребята до двух лет (кулун). Они от самого, так сказать, появления на свет уже объезжаются и сначала всегда малыми детьми.

Овцы киргизские, или ордынский Ovis laticandas, от европейских имеют большее отличие, которое известно многим или из самоличного рассматривания, или от описаний. Отличие сие примечается по большей части в голове и хвосте. Последний, называемый от сих тамошнего края скотоводцев курдюком, или [476] по-киргизски куйрю, состоит из великой кругловатой, снизу несколько раздваивающейся массы чистого жира весом от 10 до 45 фунтов, так что иногда чистого и довольно вкусного сала вытапливается из него до 30 фунтов. Овцы здешние вообще выше черкасских и довольно сильны, иные могут даже снести на себе рослого человека. Шерсть их, хотя довольно волниста, но груба и висит клочками; ее стригут обыкновенно осенью, а весною отпревая сваливается она без помощи ножниц, и чрез что много ее теряется. Цвет шерсти вообще темно-рыжий, а белая и черная встречается весьма изредка. С рогами бывают только самцы нехолощеные. Они имеют их по четыре, по пяти и шести всегда загнутые в круга, и в сравнении с корпусом, чрезвычайной величины.

Ни зной, ни холод, ни маловодие, ни длинные переходы, ничто не обессиливает в степях сию мелкую скотину. Кажется, природа нарочито снабдила ее сим отличительным свойством, дабы самые беднейшие дары были достаточны к ее продовольствию.

Собственно ярка называется по-киргизски ургачи, суягная – саулук, яловая – тукой, баран вообще – иркек, баран холощеный – байдак, нехолощеный – качкар, ягненок, или сосун – кезу, а полугодовалый и годовалый, составляющий вкуснейшее кушанье – токта. Россияне привыкли последних называть кургашками. Цены всех сих сортов при продаже бывают различные, а табуны разделяются на два отделения. На овец, которые пускаются собственно для приплоду и собирания молока. При них содержится всегда табунный нехолощеный баран, который также как и нехолощеный конь, пасет свое стадо. Другой состоит из баранов холощеных, а также молодых и застарелых самок, из сих обыкновенно гоняют табуны на мену. Летом составляется иногда третий табун из молодых, в ту весну родившихся, ягнят. Овцы здешние почти всегда приносят всегда по двое.

Козы, по-киргизски ишке, гораздо менее рослы, нежели овцы. Они видом несколько отличны от наших и рогов не имеют. Длинную белую и отчасти пеструю и черную шерсть их стригут. На теле находится у них другая мягкая волна, по ее нежности известная под названием козьего пуха. Она иногда в летнее время сваливается сама собою. Впрочем, козы повсюду и во всех случаях от овец не различаются, кроме того, что козье молоко не столько уважается, как овечье. Козлята по-киргизски называются лак. [477]

Верблюды часто заменяют недостаток лошадей. Их признавать должно в степях не только полезными, но и необходимейшими изо всего скота, как для улучшения жизни странствующих народов, так и потому, что они одни доставляют возможность преодолевать непроходимые бескормные, безводные и песчаные места. Поистине почти невозможно найти другого животного, которое было бы терпеливее и само в себе вмещало все потребности для жизни, как сие. Оно носит на хребте своем весь дом, все семейство киргизцев; шерсть его доставляет одежду, а молоко – пропитание, по заклании же – мясо употребляется в пищу, а кожа – на обувь.

У киргизцев двугорбые верблюды называются тюя. Они предпочитаются здесь одногорбым дромадерам, по-киргизски называемых нар. Ибо первые, по густой своей шерсти, гораздо более могут переносить зимний холод; напротив, другие, будучи голы, к морозам нисколько не способны.

Расплод сего скота идет очень медленно, а потому и количество оного здесь не очень обширно. Все самцы, исключая малого числа, определенных для расплода, охолощаются.

Маленьким верблюженкам бота с самого рождения прокалывают ноздри и продевают обделанную нарочито кость или палочку, дабы к ней могла привязываться веревка для управления во время езды на оном. Верблюжат приучают также по слову тчок ложиться, поджимая ноги, для навьючивания тягостей и при перекочевках кладут на них ноши, которые с возрастом более и более увеличиваются.

Верблюды, употребляемые для продолжительных дорог и к перевозке тяжелых нош, вообще очень послушны; напротив, оставленные на свободе для приплода, дичают и делаются упрямы. Скот сей не любит ходить табунами, а всегда поодиночке и разбредается иногда весьма далеко. Соленые и колючие травы – лучшая их пища.

Коровы, по-киргизски сыир, менее у киргизцев, чем прочего скота. Их признают неспособными как для больших странствований за кочевками в знойное время летом, так и для снискивания пропитания зимою. Они ростом низки, но и довольно удойны. Здесь разводиться они начали со времени ухода калмыков из-за Волги в Зюнгорию, т.е. с 1771 г., когда отнятые от калмыков [478] табуны по всей степи их распространили. Бык по-киргизски называется огюс, а теленок – бада.

Вообще весь скот, называемый мал, для пропитания всегда ходит в степи, иногда вблизи, а иногда в отдалении от аула, и часто быв без всякого надзора, рассеивается в разные страны. Если около пастьбы воды мало или сохраняется оное только в колодезах, то лошадей и овец один раз в день гоняют на водопой, а когда ее изобильно, сего не делают.

В жестокое зимнее время скот остается также в поле, снискивая сам себе пропитание. Обыкновенно в сие время на известный привольный выгон сначала пускают лошадей, как сильнейших, впереди них идет табунный конь, за ним следуют самки, а потом уже все прочие. Они, разгребая сугроб копытами, поедают верхушки позябшей травы. За лошадьми следуют верблюды и рогатый скот, а за ними табуны овец и коз, которые, врываясь в снег головой и ногами достают из-под него оставшиеся корни и поглощают самый снег.

Сей род прокормления называется тибенить, он обыкновенен не у одних киргизцев, но у всех кочевых народов, и для скота довольно сносен, если только в начале осени вместо пухлого снегу не покроет землю твердый, так называемый гололед, тогда погибель великих табунов бывает неизбежна. Тогда некоторые аулы, презирая все препятствия, стараются с поспешностью убегать из таковых мест в другие отдаленнейшие, хотя бы на оных и менее находилось выгодных пастьб. Некоторые попечительные киргизцы для суягной скотины на зиму имеют особенные кибитки или делают из камыша род хлевов, а иные приготовляют из зеленого же камыша в снопах род сена.

Пред началом зимы, в сентябре и октябре, а также и весною, апреле и мае месяцах, сухую блеклую траву всегда выжигают, в замену которой в короткое время изникает прекрасная мягкая зелень. Обычай жечь поля у киргизцев водится только в северной части степи и у башкирцев. Пожары сии нередко наносят бедствия лесам, нивам и даже селениям. Киргизцы для произведения оного дожидаются сильного ветра, а потом с одного края того пространства, которое намерены выжечь, запаляют во многих местах траву. Огонь, расширяясь, составляет как бы один огненный вал, который по направлению и скорости ветра катится по полю. [479] Проезжие, как скоро заметят пред собою сей огонь, должны удаляться от оного по ветру во всю конскую прыть, в противном случае бывают кругом обхвачены пламенем и обожжены. Пожар сей до тех пор продолжается, покудова дойдет до реки или потушится дождем.

Вот все, что можем собственно сказать о скотоводстве. Другие к сему предмету относящиеся подробности найти можно в путешествии г-на Палласа и прочих академиков, занимавшихся описанием киргизцев и калмыков, ибо сии последние почти ни в чем по сему случаю с первыми не различаются.

Звероловство

Охота после скотоводства составляет другую промышленность киргизцев. Она приносит им вместе и пользу, и удовольствие. Волки, лисицы, зайцы, барсуки, барсы, корсаки, кролики, дикие лошади, дикие козы, сайги, серны и прочие суть главнейшие звери, вознаграждающие труды звероловов.

Ловитва производится здесь различным образом: иногда охотники, открыв звериный след, пускаются за ними во весь дух и, гоняясь таким образом несколько дней, наконец, утомя зверя, убивают его из лука или из ружья, или прокалывают на бегу копьем; иногда для отыскания логовища и для самой ловли употребляют притравленных одну или двух собак простой породы, а иногда ловят их пастьми, плетями, ловушками и выкапывают из нор. Для барсов, сайгаков и кабанов (Кабанов киргизцы бьют более для уменьшения вреда их скотине. Впрочем, они их не едят, почитают по закону магометанскому за грех.), скрывающихся в камышах, ставят капканы или, заметя след, где звери сии наиболее проходят, врывают несколько заостренные колья, а потом, подымая по окрестностям крик, гоняют их с одного места на другое, покуда они во время пугливого бегу, наткнувшись на колья, соделаются добычею ловчих.

В Средней и Большой орде употребительны также мунгальские облавы. Для сего обыкновенно собираются многие охотники и, разделясь поодиночке, занимают вокруг желаемое пространство. Всякий из них ищет зверя и, подняв оного с логовища, гонит в [480] средину занятого пространства. Таким образом, все сближаются, тесня ловитву к возвышению или равнине, где облегши ее отовсюду, начинают убивать стрелами, копьями и пулями.

Любимая и приятнейшая у киргизцев охота почитается с соколами, ястребами и беркутами, которые столь бывают сильны и так искусно приучены, что бьют зайцев, волков и лисиц, а иногда и у больших зверей, садясь им на голову, выклевывают глаза. Редко пускают оных на гусей, уток и прочих птиц. Сию ловлю признают здесь за малозначущую, а притом они полагают, что сокол или беркут, привыкнув гоняться за пернатыми, не будет уже более опускаться на зверей. Хороших сильных беркутов и других сего рода птиц достают из России, их ловят в Башкирии, в горах Уральских, и удаются такие, за которых платят две лошади со всем прибором.

Рыбная ловля прежде нимало ни занимала народ киргизский, но ныне нужда довела бедных и до сего познания. Уже многие из них начали в зимнее время на больших реках, каковы Сыр, Урал, Иртыш, Цуй, Эмба, Ишим и Тобол, ловить их баграми, крючками и глушить палками, а в малых речках зимою и летом ставят морды, плетенные из камыша и лоз чингилевых.

Рукоделия

Между киргизцами не должно искать в рукоделиях совершенства и отличных искусственных произведений, ибо все продукты получаются ими единственно от скотоводства, а нужды доставляют средства оными пользоваться и их обрабатывать.

Овечья волна идет по большей части на валяние больших и малых войлоков, служащих для употребления вместо ковров и постели, и на многие другие потребности. Их приуготовляют следующим образом.

Шерсть сначала разбивают палками на сухих кожах. После сего растилают ее в ту величину, как должно быть новому войлоку, на войлоке ветхом или на камыше разравнивают в соразмерную толстоту, выкладывают иногда разноцветною шерстью различные узоры и, полив кипятком, с подложенным внизу свертывают и накрепко обвивают веревками; потом несколько человек, означенный сверток беспрестанно приподымая вверх, со всею силою бросают [481] об землю, продолжая сие до тех пор, покуда шерсть сваляется; а, наконец, разложа на ровном месте, исправляют не совсем доконченые части, и таким образом делают его плотным и ровным. Самая большая длина сих войлоков бывает до 15 аршин, а ширина до 5.

Из пряденной овечьей волны, окрася прежде нитки в разные цвета, ткут в ? и в поларшина шириною довольно длинные ткани, похожие на широкие тесьмы, которые употребляются в замену ковров, а иногда сшивают несколько из них вместе и закрывают ими стены шатра или употребляются вместо занавесок. Самые узкие идут на пояса и кушаки. Цветными нитками той же самой, а иногда и верблюжей шерсти, обвивают тростники камыша или растения чий, сплетая их между собою столь искусно, что они составя вид рядника или сетки, походят, впрочем, на ковер. Ими огораживают по большей части кибитки с наружной стороны, дабы в то время, когда подняты будут войлочные полы, не отнимая света и воздуха, препятствовать действию солнечных лучей и пыли.

Из дурной шерсти, соединя ее с козьими и лошадиными волосами, а иногда и из одних козьих или лошадиных волос вьют веревки, которые прочностью своею гораздо превосходят пеньковые.

Из верблюжей волны, которая несравненно превосходнее овечьей и тоньше прядется, ткут материю, род камлота, известную на границе под названием армячины, а по-киргизски чуга. Из нее делают киргизцы верхнюю одежду. От неискусного обрабатывания материя сия бывает у них довольно груба и не шире половины аршина.

Из козьего пуху валяют отменно мягкие белые войлоки для делания летних шляп колпак. Иногда его прядут и в ткани соединяют вместе с верблюжьей шерстью.

Ткачное рукоделие производят киргизцы без малейшей рачительности и не заботятся об усовершенствовании оного. Нитки для приготовления основы разматывают всегда на кольях, и по совершении сего навертывают на палку или свивают в клубок. Потом, когда вознамерятся ткать, снова растягивают ее по земле, и один конец, где должна производиться работа, утверждают между двумя сошками к висящей, наподобие лука, овальной жердочке. Берды имеют они нитяные, а вместо подножников простые петли и разводят сии иногда руками. И когда таким образом несколько материй будет соткано, наматывают ее на особую скалку, [482] привязанную также к сошкам и, встав с места, передвигают все колья; как скоро перестают продолжать работу, снимают основу с кольев и свертывают, по-прежнему, в клубки, но, несмотря на всю невыгодность сего рукоделия, здешние ткани бывают довольно ровны и плотны. Исключая толстоты и малой ширины, они имеют все те достоинства, кои отличают работы, производимые с большими напряжениями сил и терпения.

Выделывание кож составляет у киргизцев немаловажную отрасль их рукоделия. Овчины и мерлушки приготовляют следующим образом: вначале сделав их волглыми или вымыв в теплой воде, скоблют по мездре тупым ножом, дабы очистить от мясных частиц. Потом растянув на земле, или с наружной стороны около кибитки, мажут дня три и более по нескольку раз кислым и несколько соленым коровьим молоком и, высуша, мнут руками, доколе соделаются мягкими. После коптят их в дыму, зажигая для сего овечьий или коровьий помет (Киргизцы уверяют, что от копчения овчин на помете доставляется им прочность от сырости.); в заключение всего снова мнут, натирая мездру мелом, который получают из пережженного гипса или селенита, и шерсть чешут. Иногда вместо молока употребляют золу, в соленой воде густо разболтанную. Сим раствором в два дня можно совсем окончить выделку, но мездра у таковых овчин не бывает, как говорится, пухлява.

Козьи и бараньи кожи для платья чжака приготовляют другим манером. Сперва дают им преть в сыром теплом месте, покудова волосяные корни начнут сами вылезать, тогда кожи сии обскабливают и на несколько дней кладут в кислое молоко. Потом очистя, развешивают в тени и, наконец, выкоптя в дыму, красят или в красно-бурый, или в темно-желтый цвет. После чего мнут руками и доставляют им мягкость и чистоту. Они не только полезны по своей прочности, но их даже можно мыть как холстину.

Конские, верблюжьи и коровьи кожи перерабатываются в разные сосуды и на другие изделия. Хребтовые части по толстоте их признаются лучшими для выделки, но иногда и из цельных сшивают один сосуд, как, например, сабы. Прежде всего дают им преть или варят в котлах с золою, дабы очистить волосы. После сего моют в чистой воде и квасят довольно долго в кислом соленом молоке. [483] Вынув из закваски, растягивают на кольях и, выкраивая по желанию, тотчас выкроенные части сшивают жилами. Потом сшитый сосуд сушат исподволь над огнем и, выправляя оный руками, дают ему желаемую фигуру. Остальные лоскуты идут обыкновенно на починку сапогов, а наиболее на ремни к лошадиной сбруе. Сию выделку коптят гораздо с большею рачительностью, чем первые и довольно продолжительно, чрез что кожа делается несколько прозрачною, никогда не промокает и не придает воде и молоку никакого особенного запаха.

Крашение производят корнями разных растений, в степи находящихся. Желтый цвет (сары буяу) вываривают из серпухи Serratula tiuctoria, черенкового ревеня, называемого сары тамар; и каменного чаю Statia tataci, по-киргизски тамор буяу (красильный корень). А красный (кызыл буяю) из марионы Vubria tiuctrium. Для синей достают чрез торговлю буковое дерево. Некоторые из киргизцев уверяли нас, что в различных местах около гор получают они красильные земли.

Шерсть варят в воде всегда вместе с красильным составом или растением, прибавляя по нескольку квасцов, а кожи несколько раз намазывают с обеих сторон краскою, сваренного наподобие киселя, а потом заскорблые места мнут.

Женский пол занимается также вышиванием золотом, шелками, бумагою и шерстью по кисее, сукну и бархату. Сие их шитье подобно несколько тамбуру и так называемому шитью внастилку. Оно представляет цветки и фигуры странного смешения и пестроты, и совсем без тени. Киргизки производят сие простыми швейными иглами.

Для шитья кожи и мехов употребляют иногда вместо ниток жилы животных; чтоб сделать их к сему удобными, сначала оные сушат, потом крепко разбивают или толкут, доводя до гибкости и мягкости, после сего с удобностью разделяют на произвольные нити, которые, по словам киргизцев, бывают гораздо крепче обыкновенных ниток и дратвы.

Все сии рукоделия, как необходимейшие для домашнего быта, известны без исключения всем киргизцам, к оным также принадлежат и познания в рассуждении обделывания жердочек для кибиточной основы или решеток, и приготовления кривых палок для верхней части сего их войлочного дома. Но искусства частные [484] и занятые от других народов заключаются и доныне в пределах тесных. Искусства сии состоят из кузнечного, медного, паяльного, серебряного и золотого рукомесла, которые по всей справедливости находятся здесь еще во младенчестве. У художников, сими рукомеслами занимающихся, не видно ни надежных инструментов, кроме щипцов, молота и небольшой наковальни, ни горнов, на место коих раскладывают огонь в яме. Иные уголья раздувают ртом, а другие имеют мех, который походит более на кожаный мешок. Случается, что мастера для произведения сих рукоделий, со всеми припасами, переходят из аула в аул и по желанию всякого готовы начинать работу повсюду, где бы не случилось.

Выделываемые ими вещи состоят из приборов, потребных к лошадиной сбруе и к оружию, и из худо обделанных кинжалов, ножей, сошников, мотыг и кирок; некоторые из листовой меди вычеканивают разные украшения к седлам, уздам и оружию, а из серебряных и золотых монет для женщин – нарукавники и другие приборы к головному убору, но редкие из сих украшений попадаются с припаянными ушками.

Полировка, иглы, наперстки, кольца, винты и другие малозначущие даже безделки составляют для киргизских художников еще дело невозможное.

Земледелие

Когда скотоводство начало приходить у киргизцев в упадок и нужды час от часу увеличивались, тогда некоторые из них, оставя неверное и часто опасное средство снискивать себе пропитание чрез хищничество, обратились к хлебопашеству. Упражняющиеся в земледелии киргизские соседи, с одной стороны, россияне, а с другой, азиатцы, примером своим много способствовали к возбуждению в сем народе духа трудолюбия и к уничтожению предрассудка, торжественно господствующего здесь противу земледелия. Оно еще и теперь в глазах обладающих великими табунами кажется достойным презрения.

В средине степи около рек Эмбы, Тургая, Иргиза и Нуры начали возделывать землю не более 5 лет. Прежде известно сие было только около реки Сыр и производилось одними каракалпаками, но близ российских границ и поныне оного нигде не видно. [485] Из киргизцев принялись за него первее прочих семейства бедные, которые, собрав остальное свое имущество и выменяв в Хиве или Ташкении земледельческие орудия, и там же или в России несколько нужных семян, избирают потом удобные места и соединенными силами оные обрабатывают. В бытность нашу в степи, часто видали мы сих земледельцев, живущих около пашен в ветхих шалашах, построенных из камыша или тростника, без всякой кровли; сих бедных оратаев иногда нанимают богатые и присовокупляют к ним своих невольников из числа взятых в России, Персии и у каракалпаков (Киргизские женщины почти ни в какое время в земледельческой работе не участвуют.).

Киргизцы влагают в недра земные не все те семена, кои могут плодиться в других климатах, а только некоторые из них, т.е. просо, по-киргизски тары, просянку кунал, пшеницу бидай, ячмень арпа, в малом количестве яровую рожь кирисюля, дыни кивун, арбузы карбуз и тыквы аскабак. Казалось, при нерачительном и простом способе обработания здесь земли, при неисправности землепахотных орудий и при необходимости дабы поливать или наводнять поля, должно бы самое бедное ниспосылаться воздаяния трудящимся; но, напротив, благосклонная природа при всех неудобностях доставляет им 12 и 15 зерен противу одного, просо же и просянка приходит иногда сам-шестьдесят и более.

Для возделывания земли употребляют орудие несколько подобное ралу, которое известно на Подоле и в Волыни. Оно состоит из кривулины, называемой егин-агач, сделанной из ветви или корня гребенщика жингиль, или жидовника чингиль; сия кривулина бывает различной фигуры, соответствуя приисканному дереву. На нижний ее конец укрепляют сошник (тис), похожий на заостренный овал; к верхнему концу, отступя на четверть, вставляют и плотно заклинивают на место дышла палку узун агач, прикрепляя оную к кривулине особою снизу подпоркою. Впереди дышла приспособляют небольшой крюк или деревянный гвоздь, к которому привязывают волосяною веревкою ярмо с заложенными верблюдами, или волами, или лошадьми. Дабы ярмо не могло вредить своею жесткостью работающим животным, то обкладывают оное войлоками. Во время орания один человек водит заложенных, а [486] другой идет сзади и придерживает рало за нарочито устроенную сверху кривулины рукоятку. Сошник, упираясь в землю, бороздит оную до двух вершок глубины, отчего поднятые пласты, по причине овальности сошника и рыхлости почвы, раздваиваясь, ложатся на обе стороны.

Прежде нежели начнут таким образом производить вспахивание, сеют семена или, лучше сказать, разбрасывают зерна по всему пространству, которое намерены орать.

Боронение совершается различно, или толстою палкою, называемою мала, к концам и средине коей привязывают веревки для впряжения быков, и если собственный груз сего дерева мал, становится на оное человек, придерживаясь за веревки, утвержденные к ярму, или вместо сего употребляют большие пуки ветвей, которые корнями привязываются к лошадиному хвосту, а волокущиеся вершины заглаживают землю.

Сев начинается в начале и в половине мая месяца, как скоро оный кончится, то все земледельцы идут со своими аулами в дальнейшие кочевья и не прежде возвращаются к полям, как чрез 60 дней. Тогда хлеб поспевает к жатве. Но между тем в продолжение сего срока караульщики или сами хозяева изредка посещают поля для наблюдения за целостью оных, а иногда и для наводнения.

Жнут небольшими серпами (урак), а за неимением оных вытеребливают колосья руками и вяжут в снопы или просто сваливают в одну кучу.

Молотьба совершается тотчас по снятии колосьев. Для сего расчищают гладкое место, по пространству оного растилают снопы и для отделения зерен гоняют на веревке привязанных лошадей и быков, а потом приступают к веянию.

По окончании молотьбы опять пускаются в кочевание. Одну часть полученных зерен и весь овощь берут с собою для употребления, а другую при известных местах тайно зарывают в песок до будущего посева; богатые к сохранению сих поклаж оставляют стражу.

Киргизцы пшеницу и ячмень сеют всегда на таких местах, где за год произрастало просо или просянка. Потом сии загоны оставляют в залог до третьего лета, в которое опять их орют и засевают. Под дыни, тыквы, арбузы избирают землю глинистую, с песком и [487] солью смешанную; ее вспахивают в начале апреля месяца и, разбив колья, не трогают до половины мая, предполагая, что чем более подлежит она действию воздуха и света, тем бывает растительнее. Семена сих овощей выбирают по большей части двухгодовалые. За неделю пред сажанием, размачивают их в воде, смешанной со старым лошадиным пометом, а потом после сего, отобрав самые лучшие, влагают по два и по три в ямы, которые расположены бывают в небольшом одна от другой расстоянии и, наконец, закрывают умягченною землею; а чтобы не повредил оные скот, все поле огораживают тыном.

Места, засеянные сими плодами, никогда не поливают, но прокапывая повсюду небольшие бороздки, впускают в них воду, оставляя оную иногда чрез все лето, дабы оные, вбираясь понемногу вовнутрь, питала корни и доставляла росу. Впрочем, все другие пашни, а особливо располагаемые в полуденной части степи, где дождей совсем почти не бывает, поливают или наводняют; кигизцы научились сему искусству, как и образу самого земледелия, от бухарцев, хивинцев и ташкенцев.

Пахотные поля по большей части располагаются близ озер и рек, на берегах низких и ровных. При реках, для удержания воды от весеннего разлива, насыпают обыкновенно со стороны берега глинистый вал, а в узком месте приготовляют плотину, где бы можно было при упадке воды среди лета сделать перемычку. Озера окружают также валом или насыпью, дабы вода при растаивании весною от снегов сохранялась во оных и среди лета, как в бассейне, выше горизонта облегающих пашен. Если возделанные нивы отстоят далеко от воды, то несколько земледельцев, согласясь, проводят ее от одной нивы до другой из рек чрез копанные рвы, которые иногда бывают до двух сажен шириною.

Для поднятия воды к наводнению поля каждый хозяин сии рвы близ своих пашен запруживает, а потом, по окончании наводнения, перемычку разрывает, доставляя возможность пользоваться водою другому, а сей таким же образом вознаградя себя, перепускает ее к последующему и так далее.

Прочее рассположение пашен бывает повсюду одинаково, почему прилагаемый при сем нами план, снятый во время проезда по степи, может служить изображением для всех вообще. Пашни, представленные на плане, находились на правом берегу Иргиза. [488] Глинистая насыпь, или вал (a), удерживал разлив, а место (b) служило для запружения воды при ее убыли. От сего вала по всей пашне были устроены слепленные из глины каналы (c), ширина коих простиралась до трех четвертей и более. От сих каналов во обе стороны отделялись борозды (d), или желобы (e), лежащие так же, как и каналы несколько выше горизонта пашен. Они все между собою взаимно пересекались, разделяя плоскость на многие отделы (f), и по мере отдаления от водохранилища постепенно понижались, примыкая к водяным спускам (g), прорытым по всему полю или к ложбинам (h).

Наводнение полей производят не более двух раз в лето. В первый, когда начнет возникать зелень и весенней влажности бывает недовольно достаточно, чтобы питать ее, а во второй – пред тем временем, когда хлеб должен колоситься, дабы великие засухи не могли искоренить свежесть и доброту наливающихся зерен. Тогда, заложа те борозды, которые для пропуску воды не нужны, разрывают вал, окружающий водохранилище противу каналов. Вода, приподнятая чрез запружение реки или находясь в озере во всей ее полноте еще от весны, стремится с силою сквозь впуски и несется к желаемому месту, а потом, будучи пущена чрез рытвину на самое поле, разливается и покрывает оное. Если воды на пашню вступило достаточно, рытвины закладывают глиною, и приток останавливается; а излишнее количество спускается в нижние каналы или ложбины, которые иногда относят обратно во рвы и реки.

Сия работа, прежде нежели мы ее видали, казалась нам неопределимою, но впоследствии удивляла и своею простотою, и легкостью, ибо два человека в один день свободно поливали всю ниву. Когда бы нерадивость не вмешивалась в киргизские занятия, то земледелье еще более могло бы усовершиться в степи Киргизской.

Ежели вода в водохранилище от жаров слишком умалится или когда она сохраняется только в одних колодцах, тогда вместо описанного легкого средства впускать ее в каналы чрез разрытие вала, киргизцы должны бывают, черпая ведрами и кожаными мешками, наливать ее в ложбины, и таким образом понемногу проводить к пашням. Сие упражнение сопряжено с великими трудностями и занимает много времени. Некоторые киргизцы, хотя весьма немногие, к облегчению своему нашли способ из глубоких рвов и колодцев подымать воду чрез колесо с навязанными на веревке [489] посудинами. Оный способ употребляют наиболее в Бухарии, и колесо сие с принадлежностью походит несколько на машину, называемою чертовы четки. Его вертят иногда быками и лошадьми (Изображение сего колеса можно видеть на 15-м рисунке при дневных наших записках.).

Из дынь, которые вкусом и видом одинаковы с несравненными ароматическими дынями бухарскими, делают различным образом род заедков, а именно: одни расталкивают и разминают мякиш с разваренным пшеном, другие, разрезав оный на тоненькие лепестки, вялят или сушат на солнце, а иные с поджаренною какою-нибудь мукою, с салом, лоховыми ягодами и бухарским изюмом соединя и, смешав, кладут в пузырь для сохранения. Таковая смесь под названием чжинн сохраняется весьма долго без всякой порчи. Тыкву варят обыкновенно с кашицею и мясом.

Просо приготовляют следующим образом: сначала разваривают его в воде, а потом несколько подсуша и поджарив в чугунном горшке, толкут в нарочитых ступах или, за неимением оных, в земляных ямах, вложив в них кожу. От сего происходит пшено, которое употребляют для варения кашицы, называемое куже; ею в зимнее время киргизцы наиболее питаются. Вытолчки или мякину талкан, смешав с водою или подсыпав в жидкую кашицу, едят весьма охотно. С просянкою обходятся точно также, как и с просом.

Из пшеницы и ячменя варят также кашицу. Для сего заблаговременно сии зерна, смочив несколько водою, толкут, а иные поджаривают их с салом или просто мнут сухие. Вообще из всех семян приготовляют здесь различными средствами муку ун, из которой делают пресные засушенные над огнем или испеченные в золе лепешки нан и кисель баламык; иногда же приготовляют клецки, опуская оные в мясную похлебку. Некоторые выменивают в Хиве, Бухарии и Ташкении пшеничку чжугара Zea mays, которую г-н Паллас причислял к растению, называемому Holcus Sacchusatus. Из нее также варят кашицу.

Торговля

Киргизскую торговлю разделить можно на три отрасли. Первая и наибольшая производится с Россиею, другая – с азиатскими провинциями, к степи прилегающими, а третья – внутри степи. [490]

Прежде, когда господствовало между народом сим спокойствие, каждый хозяин из отдаленнейших кочеваний покойно с малым своим избытком приближался к торговому месту, но в теперешнее время хищники отнимают у них скот или вымененный товар, почему киргизцы для избежания сего насилия принуждены отправляться в путь большими обществами или прикочевывают целыми аулами, встречая почти на каждом шагу великие себе затруднения. А от сего роды, располагающиеся в полудне, не могут ныне торговать в севере, и северные – в полудне; так равно западные – в востоке, а живущие на востоке – на западе. Посему то каждый род или часть орды присвоила для себя особые торговые места, в котором другие не смеют уже приближаться, и от сего многие аулы не посещают более рубежей российских, и вообще вся торговля киргизская чувствительно упадает.

В России для общественной торговли определены нарочитые пристанища, или так называемые меновые дворы, которые представляют род крепостей. В них располагаются и главные портовые таможни.

Для мелочного торга, а наипаче зимою, открыта свобода почти во всех крепостях, расположенных на линии, где за порядком и за сбором пошлины надзирают объездные таможенные смотрители.

Главная мена, в которой участвует все вообще богатое купечество, начинается в первых числах июня, когда скот после зимы потучнеет и кочевья сберутся к торговым местам. Она продолжается до октября, к которому времени постепенно слабеет.

Сей торг по странности своей и по великой выгоде для промышленников российских поистине заслуживает особенное любопытство.

Купец или мещанин, или частный человек, один или даже соединясь в товарищество, может пользоваться оным без всякого изъятия, или нужно только иметь малый кредит и небольшую сумму денег для закупки на первый случай несколько маловажных товаров.

Весною, пред открытием мены, сии торгаши обыкновенно записывают в таможне свои имена, берут в меновом дворе себе лавку и нанимают опытных работников из татар или из других людей, знающих киргизской язык.

Работники сии каждое утро пред восхождением солнца собираются у азиатских ворот менового двора и дожидаются из ворот впуска из степи киргизцев, которые за воротами стекаются отовсюду партиями; они имеют при себе все, что променять намерены. [491] В 6 часов дня ворота отворяются, и кочевой народ со своими табунами стремится чрез оные кучами с криком и ужасною пылью. Работники купеческие тотчас врываются в средину сих куч, хватают у людей отличных по виду за повод верховых лошадей и, с дракою отнимая их друг от друга, ведут к своим лавкам. Седок во все сие время остается спокоен, хладнокровно смотрит на происходящее об нем между работниками и без сопротивления отдается преодолевшему. Одна только приязнь или старое знакомство может извлечь его из сего бесчувствия. Сии обязательства почитают они священными. Всегда с большею доверенностью и даже без приглашения поедут к лавке того купца и отдадутся охотнее тому работнику, с которым имели прежде торговые связи. За сими киргизцами гонят обыкновенно принадлежащей им скот. И сверх того следуют многие киргизцы, иногда совсем посторонние, и только из одного любопытства или для насыщения к первым присоединившиеся.

Лавочник всех приведенных принимает как гостей, делает им разные приветствия, сажает их на ковре на полу или на прилавке и угощает хлебом, молоком и мясом. Работники в продолжение сего, так сказать, пирования пригнанный скот расставляют в ряды, привязывая к растянутым веревкам (кугун), и потом купец, осмотря доброту оного, начинает торговаться; хозяин или старший и опытнейший из киргизцев требует желаемые товары, назначая их по образцам, пред ним раскладенным, а иногда указывают в лавку на лежащие там свертки, желая иметь попеременно то те, то другие.

В заключение договора читают общую молитву и тем как бы утверждают условие. Запросы киргизцев бывают по большей части соразмерны с доставленным променом, а потому редко переходят они из одной лавки в другую. Притом купцы всеми мерами стараются не отпустить их, упрекая хлебом, солью, подавая понемногу требуемое и поставляя новое блюда с кушаньем. Киргизцы в продолжение всего торга сидят всегда в кружку и рассуждают плавно и скромно. Часто делают купцу трогательные и сильные убеждения, выхваляют свой товар и проч.

Недостаточные купцы, дабы доставить киргизцам за вымененный скот весь договоренный товар, посылают за оным, тотчас после условия, в кредитные лавки к богатому иногороднему купечеству, в особливых рядах располагающемуся, и получа оттуда, выдают продавцам как будто принесенный из кладовых. [492]

Мелочные торговщики и даже женщины ходят между тем по площади с бусами, пуговицами, зеркальцами и прочими вещами. Они у разъезжающих верхами киргизцев выменивают, можно сказать, великую всячину и поодиночке баранов, овчины, армяки и проч.

Таким образом, чрез целый день продолжается повсюду мена при полной свободе, но в 3 часа пополудни барабанной бой извещает о ее окончании. Киргизцы тотчас посылаются обратно в степь, а все торговавшие вымененный скот и вещи доставляют к другим воротам, которые называются европейскими, и у которых таможенные чиновники, досматривая весь вымен, собирают пошлину и выпускают со двора на внешнюю площадь.

Тут начинается другая торговля. Приехавшие изнутри России так называемые баранщики и другие разного рода торговые люди, скупают скот к отгону в Россию или на бойни, или на саловарни; и по большей части всегда за наличные деньги. Купец, продав оный здесь с новою выгодою, тогда же может уплатить за взятый для мены товар и получить чистую прибыль. Таким же образом с рук сходит и мелочной товар, а чрез сие в одно время множество людей занимаются промышленностью, все из одной и той же вещи получают себе прибыль, и деньги всегда находятся в обращении.

В азиатских провинциях – Конрате, Хиве, Бухарии, Ташкении определенных мест для торговли не имеется. Киргизцы, желающие производить там мену, идут с большими партиями и, достигнув желаемого города, располагаются в окрестностях кочевьем. В сие время выезжают к ним жители и, осмотря табуны, договариваются о вещах нужных в заплату, выдавая их или в селении, или вывозя с собою на поле.

Никакое начальство не берет в тех местах посредство в сей торговле, а от того часто сопровождается она великими беспорядками. Из сего должно только исключить китайскую границу, где также и учреждены таможни и производятся в казну пошлинные сборы.

Внутренняя торговля между киргизцами не обширна. Они меняют обыкновенно скот на пленных или на товары, получаемые чрез мену из России и других провинций. Более же всего входит ныне в оборот хлеб зернами, чрез собственное земледелие ими приобретаемое, или также извне своей земли полученный. В первом случае променивают его бедные оратаи на вещи, необходимые к их содержанию. Впрочем, употребление денег у них неизвестно, а потому братые ими иногда червонцы идут только на украшение одежды. [493]

В число важнейших предметов, получаемых в Россию чрез торговлю с сим народом, полагаются лошади, овцы и козы, которые великими табунами отгоняются во внутрь России, и от которой жители Оренбургской, Симбирской, Казанской, Нижегородской и некоторых округов Пермской, Тобольской и Томской губерний довольствуются.

Прочие произведения, а равно и сырые продукты, отсюда изливающиеся, также составляют немаловажную ветвь прибыли, например, сало, коего иногда с одного барана вытапливается до двух пудов. Из саловарней наших идет, кроме внутреннего употребления, в отпуск в Европу.

Овечья и верблюжья шерсть переделывается на суконных и шляпных фабриках.

Козий пух, мягкостью и тонкостью своею превосходящий всякую шерсть, употребляется на разные истканья, вязанье и со временем может открыть важную отрасль для мануфактур, ибо из сего же самого пуха, который от киргизцев во множестве получают бухарцы и доставляют в Кабул, Балх и Бадахшан, делают там превосходные шали, не уступающие кашмирским.

Кожи козьи, овечьи, лошадиные и коровьи снабжают юфтяные и другие кожевенные наши заводы. Они, переходя из рук в руки, наконец, в переделе обращаются несравненно за большую цену опять к первым их обладателям – киргизцам.

Различной величины овчины и славные мелкошерстные мерлушки кормят и греют многих поселян. Армячина доставляет рабочим выгодное платье. Кошмы идут на обивку седел, на потники, вместо постелей, на подстилку на полы и проч. Волосяные веревки и ременная сбруя выменивается на домашние потребности. Сверх сего привозят еще киргизцы многие невыделанные шкуры зверей, как-то: корсаков, волков, зайцев, лисиц, горностаев и проч. Прежде сами российские татары нарочито ездили по степи для покупки сих мехов.

Киргизцы не дорожили бы и своими детьми, но запрещение полагает сему преграду.

Ныне ввелось также в употребление променивать соль, дрова, корневые большие чаши и прочую мелочь. Рогатый скот идет в Россию в небольшом количестве, а верблюдов и еще гораздо менее. Сии наиболее отдаются в Хиву, Бухарию и Ташкению, куда и все прочие здесь объясненные произведения также бывают отпускаемы. [494]

Из России получают киргизцы товары вообще низкой доброты и последнего разбора, т.е. такие, которые или к употреблению в России не имеют всех нужных совершенств, или остаются у нас излишними. Они состоят из простых сукон, верверету разных мехов, юфтяных кож, железной и медной посуды, больших чугунных котлов, деревянной посуды, полосового железа, сбруи к лошадям, табаку и различного хлеба в зернах, также некоторые известные бумажные материи, получаемые из Хивы и Бухарии.

Роскошь познакомила богатых киргизцев с плисом, бархатом, золотыми и серебряными позументами, с парчою и с другими шелковыми травчатыми материями, флером и с разными, для женского пола, серебряными, золотыми и медными украшениями. В мелочной товар входят пуговицы, наперстки, серьги, небольшие зеркала, роговые гребни, иглы, корольки, бусы, шелк сученый и несученый, мишура, бритвы, платки, ленты, тесьмы и прочие малозначущие безделки.

Из сего довольно можно усмотреть, сколь торговля киргизская приносит выгод для России, сколько рук, сколько фабрикантов и людей разного состояния получают от нее, можно сказать, свое пропитание и сколь упадок оной в теперешнее время чувствителен для жителей всего пограничного края. Должно быть самому зрителем, чтобы увериться в истине сего заключения; нужно видеть, как в одно время и в одном месте 30 000 человек, как трудолюбивые пчелы движутся, награждаясь повсюду прибылью и удовольствием; жаль, что все ныне упадает.

Из азиатских провинций, а особливо из Хивы, Ташкении и Кашкарии, получают киргизцы по большей части бумажные материи, называемые бязи, сусу, выбойку, употребляя оные для легкого платья и рубах; также готовые бумажные, шелковые и полушелковые халаты, бумажные занавесы, шелковые материи, разные украшения для женщин, серебряные вещи и другие для дома потребные приборы, хлеб в зернах, оружие, военные припасы и проч. Доброта и превосходство бухарских рукоделий киргизцам не приносит существенной выгоды. Они служат наиболее к нарядам для богатых; напротив, грубые хивинские и ташкенские произведения уважаются здесь более, ибо народ сей имеет более нужду в прочных и простых изделиях. [495]

О невольниках

К числу промышленности присоединить должно также известие о пленных. Чрез них составляется иногда немалое богатство. Они входят в торговлю и отдаются в цене при разных удовлетворениях. Мы уже часто говорили, что киргизцы достают сих несчастных чрез хищничество от россиян, каракалпаков, калмыков, персиян, зюнгорцев и даже китайцев.

Калмыков, россиян и вообще всех, не исповедующих магометанскую религию, променивают в Хиву, каракалпакам, трухменцам и в Ташкению. Прежде многие из них отводились в Бухарию, но ныне отчасти делать сие, а особливо с россиянами, ханом Мирхайдаром, запрещено. Почему они перепродают их туда чрез другие руки, а наиболее чрез хивинцев, каракалпаков и ташкенцев, которые часто из собственной прибыли передают их в Персию и в другие отдаленнейшие места Азии.

Невольники употребляются во все трудные работы при удобрении земли, наводнении полей, разведении садов и проч., с ними поступают иногда бесчеловечно и даже варварски.

Захваченных могометанцев никуда не продают, а оставляют при себе. Единоверие удерживает киргизцев делать сего рода невольникам большие притеснения, а притом известно и то, что нигде их в магометанских владениях не покупают. Таковой невольник, будучи привезен в Хиву или Бухарию, может, объявя о своей религии, тотчас от рабства освободиться. Иногда татары, бежавшие из России, желая быть в одной из сих земель, называют себя христианами и достигают чрез сие своей цели.

Персидских, зюнгорских и каракалпакских невольников доставляют киргизцы на продажу в российские меновые дворы, где дабы облегчить скорбную участь сих страдальцев, российским подданным позволено их покупать.

РГВИА. Ф. 846. Оп. 16. Д. 19209. Ч. 2. Л. 1-249. Список.

Комментарии

118. Зерцало – трехгранная призма с указами Петра I о строгом соблюдении правосудия, устанавливавшаяся в дореволюционное время в присутственных местах как эмблема правосудия.

119. Сырым Датулы (ум. 1802) – казахский батыр из рода байбакты Младшего жуза, зять Нуралы-хана. В 80-х гг. XVIII в. возглавил восстание казахов, направленное против произвола царской пограничной администрации и сотрудничавшей с ней местной знати (1783-1797). Возглавляемое им народное движение казахов носило освободительный характер. В 1797 г. после убийства его сторонниками хана Есима бежал в Хиву, где, по некоторым данным, был отравлен в 1802 г. (Вяткин М. П. Батыр Срым. М.-Л., 1947).

Текст воспроизведен по изданию: Обозрение Киргиз-кайсакской степи (часть 1-я), или Дневные записки в степи Киргиз-кайсакской 1803 и 1804 годов // История Казахстана в русских источниках XVI-XX веков. Том V. Первые историко-этнографические описания казахских земель. Первая половина XIX века. Алматы. Дайк-пресс. 2007

© текст - Ерофеева И. В., Жанеев Б. Т., Самигулина И. М. 2007
© сетевая версия - Thietmar. 2013
© OCR - Клинков Е. 2013
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Дайк-пресс. 2007