-

КАРА-КАДИ.

(Ногайский массал).

Всем и каждому, полагаем, в настоящее время известно, что Ногайцы, некогда грозный передовой отряд Крымцев в набегах этих последних на Россию и Польшу, живут в уездах Мелитопольском и Бердянском, а отчасти в Днепровском, и составляют лучшее мусульманское земледельческое народонаселение Таврической губернии. Две деревни Ногайцев, в числе 600 душ (280 муж. и 320 ж. п.), поселено в Феодосийском уезде; но эти Ногайцы ничем почти не отличаются от Татар, тогда как живущие в уездах Мелитопольском и Бердянском резко отличаются от Крымцев, как образом жизни, языком, в котором заключается много слов и оборотов, непонятных для крымского татарина, особенно горожанина; так и множеством обычаев, простых, но своеобразных; не говоря уже о том, что Ногайцы, будучи не так давно народом кочевым, мало склонным к оседлости, ныне отлично занимаются сельским хозяйством, в обширном значении этого слова, живут в хороших домах (конечно, еще не все) и вообще находятся на высшей степени материального благосостояния, нежели крымские Татары. Настоящим своим благосостоянием Ногайцы много обязаны известному французскому эмигранту графу де-Мезону, который управлял ими с 1808 по 1822 год, и которого имя произносят они с благоговением; но еще больше подействовал на них пример соседей их — колонистов и Менонитов. Подражая последним, Ногайцы совсем оставили кочевую жизнь, и сделались, как упомянуто выше, прекрасными [2] хозяевами-земледельцами, далеко опередив, в этом отношении, крымских Татар, вообще плохих хозяев.

Кочуя, до присоединения Крыма к России, преимущественно в обширных заперекопских степях, Ногайцы, хотя и считались подвластными крымскому хану, но на самом деле плохо подчинялись этому владычеству и вообще никогда не питали особенной любви к Татарам крымским. Эта нелюбовь продолжает существовать доселе, вызывая с обеих сторон множество насмешек, забавных и, нередко, не лишенных остроумия выходок и анекдотов, не смотря на то, что многие Ногайцы, поженившись на Татарках, находятся в родстве с крымскими, преимущественно степными, Татарами. Крымский Татарин обыкновенно, в насмешку, называет Ногайца Торсук-Ногой (торсук значит мех или ушат, в котором держат Ногайцы кумысъ); а Ногайцы, платя за эту насмешку, называют Крымцев бадрак («батрак» — работник), понимая это слово в низшем его значении, т. е. такой батрак ленивый и бестолковый, который может работать только из-под палки, и по этому случаю у Ногайцев существуешь следующая поговорка: «бадрагын барса айтар, барса сёзюн джарты айтар; камчилён бир тартсан, — калган сёзин дага айтар»; т. е. «батрака (татарина) пошлешь сказать (что-либо); он пойдет, (но) скажет в половину; а когда потянешь его кнутом, тогда (только) скажет он и остальные слова». Поговорка эта, если не вполне, то очень достаточно характеризует ленивого Крымца, не отличающегося особенною сметливостию, и вообще не столь живого, изворотливого, как Ногаец.

Ничто, впрочем, по сознанию самих Ногайцев, не возбуждало и не возбуждает столько насмешек над ними со стороны крымских Татар, особенно горожан, как то, что Ногайцы, издавна исповедуя Мухаммеданскую веру, вообще плохие мусульмане и особенно плохо соблюдают строгий мусульманский пост Рамазана (Ураза или Раза), тогда как Татары крымские соблюдают этот пост чрезвычайно строго. В прежние времена, или, лучше, в первые годы после водворения Ногайцев в степях заперекопских и в Феодоссийском уезде, при последнем крымском хане Шагин Герае, мусульманское духовенство вздумало было преследовать за это Ногайцев; но видя, что этим немного успеет, ограничилось одними насмешками, называя, между прочим, всех [3] Ногайцев глупыми, не знающими в мусульманской религии даже того, что известно всякому Татарину-ребенку. В пример глупости в этом отношении Ногайцев Крымцы рассказывают следующий анекдот.

Один пожилой и зажиточный, никогда не бывавший в Крыму, Ногаец вздумал наконец посмотреть на Симферополь, обыкновенно называемый Ногайцами и Татарами Ак-мечет. Проезжая одну деревню, в которой была джума-джами (главная мечеть) с высоким минаретом, он увидел муэззына (по крымско-татарски: мазина), громким голосом призывавшего с высоты минарета на молитву. Ногаец, не видевший никогда мечети с минаретом, подумал, что кричавший оттуда человек был преступник, просивший освободить его из заключения и обращавшиеся с этою просьбой именно к нему, Ногайцу. Измерив глазами высоту минарета, и, не видя входа в эту башню, он проехал далее. На обратном пути, проезжая мимо той же мечети и в такое именно время, когда тот же муэззын призывал правоверных на молитву, он остановился и закричал муэззыну: «напрасно, кардашым (брат мой), ты просишь меня о помощи! Я и не здешний, а ты, вероятно, плут порядочный, когда столько времени просишь и никто не хочет освободить тебя». Сказав это, Ногаец проехал мимо мечети, возбудив невольно смех степенных мусульмане шедших на молитву.

Никто, впрочем, не преследовал с таким упорством своими насмешками Ногайцев, как Абдураман-Кади, известный более под именем Кара-Кади. Последнее имя дано было ему Ногайцами по причине слишком смуглого лица его. Он жил в Феодосийском уезде, в деревне Курпеч. Богатый и остроумный Кади славился своим гостеприимством, пользовался всеобщим уважением в Крыму, и, наверно, таким же уважением пользовался бы и у Ногайцев, если бы не выводил их из терпения своими насмешками. Эти насмешки дошли наконец до того, что Ногайцы решились отмстить ему. Но чем и как угомонить его несносный язык ? Не угнать ли куда-либо его табун, или овец, да так, чтобы и след их простыл ? На такую штуку Ногайцы были в те времена большие мастера. «Нет, такая месть не будет местью, — заметили некоторые почетные Ногайцы. — Пусть его наслаждается своим богатством. К тому же Кади так гостеприимен, что почти [4] не живет для себя. Надо ему доказать, что мы не глупцы, не болваны какие-нибудь и добрые мусульмане настолько, насколько можем быть добрыми мусульманами. Посмеяться бы над ним хорошенько, да так посмеяться, чтоб надолго, если не навсегда, отнять у него охоту угощать нас насмешками».

Так однажды рассуждали между собою Ногайцы, выведенные из терпения насмешками Кара-Кади, и вызывали «джигита» (удальца), который поддержал бы честь Ногаев, и тотчас же стали считать всех джигитов, известных между Ногайцами своим умом и бойкостью. Некоторые из собеседников назвали едисанского Джан-Мамбета; по выборе этот не заслужили одобрения со стороны Едичкульцев, из коих по большей части состоял мушаверет (совещапие). — «Лучше нашего Кувандыка, заметили Едичкульцы, не найдете ни в одном ауле; и выбор пал на Кувандыка ¹. Это происходило в средних числах Рамазана (Уразы). Не только удальцом, остряком, считался Кувандык между Ногайцами, но и «батырем» (богатырем, силачем). Поймав на аркане любого неука в табуне, он в полчаса делал его смирным, будь он злее самого шайтана. Послали за Кувандыком, и когда он пришел, объявили ему о последствиях происходившего совещания. Такое поручение слишком льстило гордости Кувандыка, и он с радостно согласился сейчас же ехать в деревню Курпеч, чтобы к вечеру следующего дня поспеть на ужине к богатому Кара-Кади, надеясь, что какой-либо счастливый случай доставить ему возможность посмеяться над крымским остряком. Подкрепив свои силы мискою «каурмы» (мелко изрубленное жареное мясо) и выпив чуть ли не полный бардаке кумыса, он оседлал коня и ровно в полночь выехал в путь-дорогу. Добрый конь был под ним, и не успело сесть солнце и появиться вечерняя заря,— время, когда мусульмане, выдержав целый день строгий пост, принимаются пить и есть и курить, — Кувандык подъехал к дому Кара-Кади. Последний, вмести с другом своим Зиядин-Челеби, сидел на дворе и с наслаждением попивал кофе. [5]

«Селям-алейкюм! Алейкюм-эсселям! Хош-гельды, Ногай (добро пожаловать)! Откуда едешь, Ногаец?» спросид Кара-Кади. «Верно, издалека ? Конь твой крепко измучен! Сходи с коня и подкрепи свои силы; хотя вы, Ногайцы, плохо соблюдаете уразу, но по лицу твоему заметно, что ты сегодня постился».

— Напрасно, эфендим, думаешь ты, что мы, Ногайцы, плохо держим уразу: мы такие же мусульмане, как и вы, эль-хамду-лляг (благодарение Богу), — отвечал Кувандык, отдавая коня подошедшему работнику и садясь подле Челебия.

«Откуда же ты едешь?» опять спросил Кара-Кади.

— Из джегеннема (из ада), мудрый Кади,— отвечал Кувандык.

«Как из джегеннема ? Разве, попав туда, можно возвратиться», вскричал Кади.

— Да и я возвратился по неволе. Попав в ад, я нашел там только одно пустое место и занял было его, как вдруг является один из адских мелаиков (духов) и приказывает мне очистить занятое мною место, объявив, что оно принадлежит крымскому Абдураман-Кади. Что делать? Надо было убраться из ада, и вот почему я здесь. — Кувандык притворился, будто не знает, что Кара-Кади одно и то же, что и Абдураман-Кади.

Этот ответ несколько озадачил остряка, и он, чтобы скрыть свое замешательство, поспешил пригласить гостя и Челебия ужинать. При этом Кара-Кади не мог не заметить, что гость его, хотя и Ногаец, по не промах.

Ужин, как и должно было ожидать, быль роскошный и состоял из множества кушаньев. Ногаец ел за троих, и аппетит его возвратил Кадию обычную его веселость. Подали огромного жаренного индейского петуха. Откармливанием этих петухов Кади славился, и петух похож был на доброго барашка. Кади и Челеби уже были сыты; но Кувандык, по-видимому, решился превзойдти самого себя, и принялся за жаркое с таким аппетитом, как будто еще ничего не ел, и, съев два порядочные куска белого мяса, уже посматривал на необыкновенно жирную грудинку — самый лакомый кусочек. Кади, очень внимательно следивший за всеми движениями Ногайца, поспешил сделать следующее предложение: «теперь мы, кажется, все довольно подкрепили свои силы, а перед рассветом, прежде чем мазин пропоет первый [6] утренний эззан, должны опять подкрепить себя, чтобы легче выдержать дневной пост. Не лучше ли оставить эту вкусную грудинку на предрассветную закуску, с условием, что тот из нас съесть ее, кому приснится лучший сон?» — Пек эйи, — отвечал Челеби, а за ним и Кувандык, и все, вымыв теплою водой руки и пополоскав, по обычаю, рты, встали из-за стола, а затем, выкурив по трубке, отправились спать.

Кади и Челеби, прежде чеке уснули, постарались каждый в свою очередь выдумать самый лучший, по их мнению, сон; что же касается Ногайца, то он, как ни плотно поужинал, не думал спать; а подождав час-другой, когда все уснули, заметив прежде, куда поставлено было оставшееся жаркое, отправился туда и скушал с таким аппетитом жирную грудинку, как будто и не ужинал. После такого подвига, он лег и уснул богатырским сном. Проспал бы он, наверно, до полудня, если бы Кади и Челеби, вставшие за полчаса до рассвета, не разбудили его. «Вставай-ка и расскажи свой сон», — почти в один голос сказали Кувандыку Кади и Челеби, когда он с трудом продрал глаза. — Нет, эфендимиз,— отвечал Кувандык, прежде вы, как старшие, расскажите ваши сны; а мне, как простому Ногаю, да позволено будет рассказать мой сон после вас. — «Пожалуй», — отвечал Кади, — пусть будет по твоему. Вот что мне снилось. Будто бы я бродил в какой-то пустыне, в Арабистане или в другой стране, и молил Аллаха и пророка (да будет с ним мир!), чтобы жизнь моя скорее прекратилась; потому что терял всякую надежду когда-либо выбраться из этой глуши. Вдруг пустыня, в одно мгновенье ока, превратилась в самую роскошную страну, и я сделан султаном этого рая. Тысячи вельмож окружали мой трон, тысячи красавиц наполняли мой гарем; ханы и султаны соседних держав не только с благоговением приближались к моим чертогам; но каждый из них считал для себя большим счастием, если кто-либо из моих визирей соглашался перемолвить с ним два-три слова. Страна, которою повелевал я, кажется, называлась Индустаном. Однажды собирался я на охоту, и... какая досада! твой конь, Ногай, заржал так громко, что я проснулся. Не правда ли, чудесный сон?» — Превосходный, — заметил Челеби.

— Прости, почтеннейший эфендим, дерзость моего коня,— отвечал подобострастно Кувандык; вероятно, не знал он, [7] бестолковое животное, что тебе снится такой прекрасный сон. Теперь ваша очередь, Челеби.

«Мой сон так хорош, что я и наяву ничего не могу пожелать лучшего. Снилось мне, что я, в то время, как вы, мудрый Кади, сделались султаном Индустана, служил у вас первым визирем и пользовался неограниченною вашею доверенностию и дружбой, до такой степени, что без моего совета вы не предпринимали решительно ничего как в государстве вашем, так и в серале, и как досадно, что несносное ржанье коня и меня разбудило, — также, как и вас, эфендим».

— Не дам же я ему целый месяце ячменя! — с притворною досадой сказал Ногаец.

— Ну, что тебе снилось? — спросил Кади у Ногайца.— Или вам, Ногайцам, и во сне ничего доброго не приснится?

— Быть может, твоя и правда, — простодушно отвечал Кувандык.— Вот что мне снилось: будто бы я перенесен был на превысокую гору. В первую минуту, от испуга, я ничего не мог видеть; но потом, мало по малу пришед в себя, я посмотрел по сторонам и увидел вдали богатый Индустан и тебя, почтенный эфенди, султаном Индустана. Казалось мне, что ты сидел на золотом троне, окруженном бесчисленным множеством визирей, между которыми первым был Челеби. Суд и расправу творил ты, — этого я не мог понять. Посмотрев далее, я увидел, что на кухне твоего серая согни поваров готовили тысячи кушаньев, да таких кушаньев, что я, Ногаец, и назвать их не съумею. Увидев все это, я подумал: неужели мудрый Кади, теперь могущественнейший и богатейший султан, станет есть грудинку индейского петуха? и... съел эту грудинку за твое здоровье, Кади....

В самом деле бросились к оставшемуся жаркому, а его и след простыл. В ту же минуту мазин закричал с высоты минарета: «Аллаг-Экбер!» и Кади вместе с Челебием с трудом выдержали пост этого дня.

С тех пор, говорит предание, Кара-Кади навсегда перестал считать Ногайцев дураками.

ФР. ДОМБРОВСКИЙ.

Декабрь, 1852 года.

Комментарии

1. Ногайцы и по настоящее время делятся между собою на три орды: Едичкульскую, Джамбуйлукскую и Едисанскую. Наибольшим почетом пользуются Едичкульцы, а наименьшим Едисанцы, народ вообще грубый и неповоротливый. Любопытный этнографические заметки об этих Ногайцах будут сообщены особо. — Ф. Д.

Текст воспроизведен по изданию: Кара-кади (Ногайский массал) // Москвитянин, № 5. 1853