СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

КЛЕЕМАН НИКОЛАЙ ЭРНСТ

ПУТЕШЕСТВИЕ

ИЗ ВЕНЫ ЧЕРЕЗ БЕЛГРАД ДО НОВОЙ КИЛИИ; ПО БУДЖАЦКОЙ ТАТАРИИ, ЧЕРЕЗ КАУШАН, БЕНДЕР; ЧЕРЕЗ НОГАЙСКУЮ ТАТАРИЮ В КРЫМ, ЗАТЕМ ИЗ КАФФЫ В КОНСТАНТИНОПОЛЬ, В СМИРНУ И ЧЕРЕЗ АРХИПЕЛАГ В ТРИЕСТ И ВЕНУ,

В 1768, 1769 И 1770 ГОДЫ, НАРЯДУ С ПРИЛОЖЕНИЕМ ОСОБЕННЫХ ДОСТОПРИМЕЧАТЕЛЬНОСТЕЙ КРЫМСКОЙ ТАТАРИИ, В ПИСЬМАХ К ДРУГУ.

NIKOLAUS ERNST KLEEMANNS REISEN: VON WIEN UBER BELGRAD BIS KILIANOVA, DURCH DIE BUTSCHIACK-TARTAREY UBER KAVSCHAN, BENDER, DURCH DIE NOGEW-TARTAREY IN DIE CRIMM, DANN VON KAFFA NACH KONSTANTINOPEL, NACH SMIRNA UND DURCH DEN ARCHIPELAGUM NACH TRIEST UND WIEN, IN DEN JAHREN 1768, 1769 UND 1770; NEBST EINEM ANHANGE VON DEN BESONDERN MERKWURDIGKEITEN DER CRIMMISCHEN TARTAREY, IN BRIEFEN AN EINEN FREUND

ГЛАВА XI

Второе путешествие из Карасу в Бакчисарай

Я оставил Карасу 9 Апреля, и перьвой ночлег мой был в вольном Татарском [94] доме, где и препроводил ночь. Оный дом, довольно хорошо выстроенный, лежал на краю одной деревни, мимо коей протекала небольшая река, а на берегу оной росли кипарисныя деревья. Там было три покоя весьма чистые, и вольнодомец отвел нам один всех светлее. В оном нашел я изрядной камин; покой убран коврами и по обеим сторонам стояли Софы. Приехало еще несколько путешественников; через два часа подали нам ужинать, и мы ели все вместе за одним столом, выключая моего Жида, который на нашем камине изжарил себе мяса. Кушанье было вкусное и хорошо изготовленное, и после спал я тут крепко и безопасно. Таких вольных домов находится великое множество в Крыму. В оных от путешественников не требуют ни одной полушки ни за свои издержки, ни за лошадей, прилагая во всем всевозможное свое старание.

Сии вольные домы учреждены от некоторых благородных фамилий, которыя их содержат с великим попечением, чем самым и доказывают, до какой степени народ Татарский простирает гостеприимство, оказывая оное вообще ко всем путешественникам. Сия добродетель делает их почтения и несказанной похвалы достойными.

10 Апреля прибыли мы в Бакчисарай, и я вышел из коляски у ворот Консульских. Все домашние служители приняли [95] меня весьма учтиво, особливо его правитель канцелярии Г. Иеремий, который предуведомлен уже давно был, что я поехал из Ковшана в Крым. Он тотчас приказал отвести мне покой, изъявляя своими услугами, что приезд мой делает ему удовольствие. Я с своей стороны yведомил его о том, что со мною и приключилось в Карасу, так как и о плачевном моем состоянии. Он обещал показать все свои услуги, какие только oт него зависить могут и постараться обо мне у Каймакана.

12 Апреля представил он меня к сему господину, бывшему в то же время Муфтием, который имея должность Коммендантскую, управлял всем Крымом. Он принял нас весьма учтиво, и выслушав мою жалобу, тотчас приказал написать повеление, одно в Карасу, а другое в Кафу, и при мне отправил оныя с Янычаром для сыскания Кириакоса, и за караулом привести его в Бахчисарай.

Нам поднесли кофию и трубку табаку, что почитается в сей земле за знак величайшей отличности, а наконец позвали нас и к обеду. Я сидел за столом насупротив Каймакана, человека уже в летах и важного виду, который во время стола делал мне многие вопросы, на кои отвечал ему худым Турецким языком, употребив такие слова, которыя бы ему могли быть приятны. Он часто взглядывал на меня c улыбкою и казался быть весьма довольным моими ответами. Пред нами [96] поставлено было около 30 блюд c кушаньем, но оного всякой ел мало, и стол не более продолжался получаса. По окончании оного пили мы вторично кофей и курили табак. Каймакан напоследок нас оставил и пошел в свой гарем, а мы домой.

Приемом и хорошими поведением перьвого Министра Татарского, так как и милостию Консульскою, удостоившею меня пристанищем в его доме, чрезвычайно был обрадован, и все живущие в нем были пречестные люди. Капжеил, (надзиратель) родом Армянин, был любезный старик, оказавший мне всякие учтивости.

15 Апреля, возвратясь Янычар, уведомил нас, что он привел с собой Кириакоса, которого и оставил у Каймакана. Я и Г. Еремий, мой стряпчий, немедленно пошли в его дом. Он сидел на возвышенной Софе и держал в pyке жезл, означающий власть. Я зделал ему по Турецкому обыкновению почтение, и после как мы сели, то в присудствии моих соучастников, повторил я мою жалобу; ему приказано было отвечать, и сей нечестивый начал рассказывать долгое повествование нашего путешествия c самого отъезда из Вены до прибытия в Крым, и окончил тем, что будто я жестоко его бил и обнажал против его свой кинжал. Судья наш повелел ему замолчать, спрашивал меня, помириться ль я с ним хочу, или оставить правосудию. Я согласился на перьвое, для того более, [97] что я не знал, на каких договорах сей почтенный господин поступить с ним хотел. Судья позвав Кириакоса, уличал в его преступлении, и напоследок советовал ему, чтоб он впредь не впадал в оное, и не подвергнул бы себя жесточайшему наказанию, присовокупя при том, чтоб он возвратил мне украденныя у меня деньги и отнятыя бумаги. Кириакос c великою униженностию обещал исполнить верно все то, что ему повелено, повторив также обещание свое и на дому у Консула, который жестоко выговаривая ему за худыя поступки, увещевал, чтоб впредь поступал по моей воле.

Он сделался обходительным и казался мне униженным и раскаивающимся в своем обличении. Все Консульские люди его знали, и ни один из них не говорил про него доброго слова, советуя мне от него отстать, и на место его взять другого. Сильные причины побудили меня не следовать их разумному совету, и я решился оной исполнить и сколько можно ничего не делать без него, ибо ежели бы что последовало тому противное, то что бы не было причтено мне в вину.

Кириакос поехал 16 Апреля из Бакчисарая. Я много раз c Г. Еремиею посещал Каймакана, которой всегда принимал нас весьма хорошо. Он по прозьбе моей дал мне с учиненного Судного приговора, решившего мою тяжбу, копию, так как [98] одобрительное письмо ³³ ко всем Кадиям Крымским, а собливо к Назиру, Але Карасуйскому и Паше Кефайскому. Перевод словесной тяжбы включен в протокол Турецкий, который показался мне достойным сохранить, и читатель содержание оного может найти здесь в примечании. [99]

Пробыв 9 дней в Бахчисарае, отправился я 18 Апреля с моим Жидом в худой коляске, запреженной волами для возвращения в Карасу. Все Консульские люди желали мне благополучного пути, и около вечера прибыл я в Ахмедшит, посредственный город, лежащий в довольно хорошей земле, где некогда молодый владетель Татарский имел свою столицу.

Я послал моего Жида в рынок, для закупки некоторой провизии, и ожидая его возвращения остался в коляске. Между тем он нашел средство, по обыкновению своего народа, познакомиться с одним Спагою, который обещал ему дать несколько денег, естьли только он в своей коляске свезет его в Карасу. Спага без всяких околичностей вошел в коляску, а Жид сел на лошадь. Я увидел, что сей несчастный был болен и покрыт нечистью, за что браня моего Евреинина, говорил, чтобы Турка вышел; но многие Янычары и Спаги, прибежавшие на шум, просили меня дозволить ему остаться, уверяя, что он человек честный. Я не знал, что мне в сем случае надо было делать, и ежели мне насильно его согнать, то б все его товарищи на меня вооружились; почему и принужден был ехать с ним до Карасу. В награду за то мне, провожали меня два Спага, которые ежеминутно приносили величайшия клятвы изрубить в мелкие части всех осмелившихся на нас учинить нападение; однако ж храбрость сия была безполезна, ибо путешествие наше в [100] Крыму было безопасно. Я запрещал больному Спаге, когда он хотел выходить из коляски, чтоб Жиду не давать более одной Ахсы. Жид сделал печальный вид, и в худом своем поступке весьма соболезновал.

По прибытии моем в Карасу, Толмач мой с своею фамилиею принял меня весьма ласково, и наказывал своей жене угощать меня сколько можно лутче; однакож я не смотря на сии учтивости, имел довольно причин не доверяться оным.

На другой день я требовал от Кириакоса моей подорожной, и он мне обещав возвратить в полдень, ушол со двора, и увидел уже его вечером; а как я вторично у него просил, то он имел прибежище к другой отговорке. Легко приметил я, что мне ласковым образом от него получить ни как не льзя; по чему и пошел 23 Апреля к Кадию, которому подав одобрительное письмо от Каймакана, просил его, чтоб он приказал Кириакосу возвратить мои бумаги. Он тотчас велел за мной пойти многим Офицерам, коим препоручил требовать от него оных; но мы его не застали дома, что весьма огорчило Татар. Я послал его искать, и наконец он пришел, заставив себя ждать около часа. Он показался весьма честным, что однакож не воспрепятствовало вытерпеть ему ругательств от Офицеров, огорченных сею [101] медленностию. Они приказывали ему именем Кадия возвратить мне похищенную им подорожную; но Кириакос смело отвечал, что не знает ни какой подорожной и оной не брал. Сие новое бесстыдство весьма мне прискорбно было, и я c одним Татарином прилагали всевозможное наше старание привести его в рассудок, и советовали не вводить дела сего вдаль. Все наши усиления были безполезны; по чему и принужденным нашелся отвести сего бездельника к Кадию, где он до такой же доходил подлости отговариваться, и добровольно не отдавать требуемого. Когда он предстал перед Судью, то прибег к новым отговоркам, и окончил тем, что товары принадлежали ему, и что я сам находился в его повелениях. Кадий отвечал ему, что он уже давно в обществе известен под именем плута, и что безполезно таким образом его обманывать. Ему приказано было тотчас принести подорожную, а чтоб не мог уйти, то наложили на него железа, и понуждали камптшою ³⁴. Сей негодный, видя тогда, что ему не возможно было долгое время отговариваться, и находить другия извинения, согласился итти сыскать подорожную. С ним пошел один Татарин, и между тем принужден был я с Кадием [102] курить табак, вступя с ним в некоторыя подробности о худых поведениях моего Толмача, который через час принес мои бумаги. Кадий прочтя мой фирман сказал: вот ясно написано, что товары принадлежат сему Немцу, а ты его Толмач. Жиду велено было перевесть одно из моих рекомендательных писем, что в пользу мою и подало новыя доказательства; по чему решение Судьи было следующее: поди тотчас домой с сим Немцом и отдай ему при Музульмане все то, что он объявил; ежели ж ты того не учинишь, то увидишь, как я с тобой поступлю, ибо известно, и свидетель мне Бог, что ты человек негодный. После того оборотясь ко мне сказал, чтоб я у него не жил, а стал с товарами моими в Хане, дабы воспрепятствовать, не смотря на все предосторожности, сему бездельнику сделать со мною что нибудь худое. Когда мы получили от него все, то мы возвратились к Кадию, объявя, что повелении его были исполнены. Он выговаривал еще Кириакосу, увещевая, чтоб он исправился и остерегался новых на себя жалоб. Я отходя с своей стороны просил, дабы он вел себя разумно и честно, обещая, что я имею хороший случай оказать ему добро; но он выслушав меня, ни мало не показался быть тем тронутым. Когда ж в вечеру пришел домой, то жена его делала ему большия упреки, что худо защищал себя перед Судьею, равно и за то, что все мне отдал; он [103] же напротив того сколько мог в том извинялся, обещая впредь так не поступать. Известно, что жена его была главною причиною худых дел, учинивших его виноватым. После того казалось, что он во всех делах, которыя он с нами имел, вел себя гораздо лутче пряжнего.

Между тем услышали мы, что наши товары прибыли в Гозлев. Толмач мой пошел к той гавани, дабы быть при выгрузке оных; я же поехал в Бакчисарай, вознамерясь пробыть там до их прибытия.

24 Апреля приехали мы в сей город, и в тот же вечер служитель привел в мою комнату извощика, который объявил нам, что действительно товары наши находились в Гозлеве. Радость и внутреннее удовольствие, причинившее мне сие известие, было столь чувствительно, что я давно уже подобного оному не имел, и безпокойства, препятствующия мне спать, уничтожились.

Толмач мой тотчас поехал в Гозлев, откуда он не прежде возвратился с своим зятем, как 13 Майя. Когда я выговаривал ему о долгом отсутствии и нерадении для сдачи товаров, то он извинялся с великою грубостию, сказав, что останавливался в Кафе и Карасу, для празднования пасхи.

Зять его по дурачеству своему, оставил некоторые товары в Килии, Кавшанах и Бендерах, по чему и вознамерился я послать опять Кириакоса, для требования [104] платежа, и для вывозу тех товаров, которые не были проданы. Он поехал 18 Maйя из Бакчисарая, и выгрузился, как я после узнал в Ахмедшитте.

Пребывание мое в сем городе гораздо было доле прежнего; по чему и имел время осмотреть оный, и думаю, что я в состоянии зделать о нем описание моим читателям.

Бакчисарай ³⁵ расстоянием на 10 миль Татарских от Карасу, а 8 от Гозлевы. Он лежит в пространной долине, окруженный с одной стороны камнями, а с другой горами, делая неприятную преспективу.

Дворец Ханский, состоит из многих строений, вместе соединенных, и одного сада, который гораздо обширнее и лучше у нежели в Кавшанах. По правую руку, при перьвом входе монетный двор, а по левую конюшни; насупротив мечеть, делающая с наружи довольно хороший вид. На Дворце крышка из белой жести, и полумесяц на верьху поставленный вызолочен, и все строение обведено стеною. Протчие домы в городе весьма худые, и стены зделаны из тростника, обмазанныя известкою. Внутреннее разделение однакож весьма хорошее, и домы отделены друг от друга на некоторое расстояние, что и показывает город довольно [105] великим. Примечания достоин также дом Консульский, недавно выстроенный, который пространством и красотою уподоблялся Дворцу. Сей город наполнен частию первостепенных Татар, великим множеством Армян, нескольким числом Жидов и весьма не многими Турками; а при том обитают многия фамилии, исповедающия Римско-Католическую веру. Когда Хан на войне, или по какой нибудь другой причине, принужден находиться в отсутствии из Бакчисарая, то Каймакан или Губернатор Крымский, имеют там свое пребывание. В другое ж время жительство он имеет в загородном доме. В разное время отправляют там торги в лошадях, привозя всяких сортов, между протчими и Черкаских, которыя весьма продаются дорогою ценою.

На горе на полмилю oт сего города, есть деревня, составляющаяся из 120 домов, окруженных ветхою стеною с башнями, где обыкновенно живут Жиды, которые полезнее всех обитающих в Крыму.

Cиe место, называемое Кало (крепость), Музульманами не было бы, в рассуждении прилестного его положения, оставлено, ежели бы только не имели недостатка в воде; а как оной совсем нет, то и должны искать у подошвы горы, откуда и возят ее на ослах.

Сии Жиды названы Караи Яходы, или Жидами Черными, коих ни где, кроме Крыма не обитает. Настоящее Жиды их не навидят, по тому, что они не подражают Талмуду, а управляются [106] Торою. Они различествуют от них во многом, так как и в самых постах. Карай Яходов весьма отличить легко можно, ибо они обривают себе всю голову, напротив того протчие Жиды Турецкие, как в провинции сего королевства, так и в Татарии, носят на голове густыя волосы, которые висят на переди, и похожие весьма оными на хохлатых собак.

На четверть мили от Бакчисарая с северной стороны видны некоторыя старинныя сияющия здания, разными фигурами из камней сооруженныя. Наипространнейшее из оных еще и по ныне цело, и походит на Храм: оное круглое, имеющее в окружности 12 шагов, состроено из дикого толстого высеченного камня с 8 окошками в сводах, зделанных из кирпичей и обмазанных известью, и между каждым окошком поставлены столбы. Крышка зделана из такого ж камня, и казалась столь еще крепкою, что в состоянии еще простоять долгое время. Татары сказывают, что там положены святыя мощи, а армяне думают, что в сем месте находятся гробницы прежних Ханов.

Я не мог получить прибывшие в Гозлев товары, по тому что не заплатил за них пошлин в Таможню. Фирман, исходатайствованный от Хана Крымского Гирея, не был уже действителен, ибо смерть сего Владетеля учинила его безполезным.

Я всевозможное прилагал старание упросить Каймакана вступиться в пользу [107] нашу у Таможенного Директора, представляя ему, что я во время моего путешествия принужден был платить многим Таможням пошлины, давая знатные подарки покойному Хану, который бы запретил в своих областях Таможням брать оныя. Сей Министр столько старался, что склонил главного Директора Гозлевского, в сем городе тогда находившегося, довольну быть тремя процентами за сто, которые Французские купцы, в сходствие их трактата (артикула 16) между Портою и Ханом платить обязаны. Сей последний требует четырех процентов за сто от Турок, и шесть за сто ж от его подданных.

Каймакан, вспомнив, что Толмач мой взял все мои деньги, то и исходатайствовал еще, чтоб я платил ту сумму не вдруг, а чтоб положили к платежу оной сроки; однакож сверьх моего чаяния через два дни после сего разположения, вступил новый Каймакан, назначенный Владеющим Ханом Гримлет Гиреем. Он назначил получать ему жалование из Таможни Гозлевской. Надобно думать, что сей Министр имел весьма мало денег, ибо в тот же час послал ко мне на квартиру, чтобы я отдал ему те деньги, которыя получить с меня надлежало.

Все мое богатство состояло в нескольких пиястрах, по чему и принужден я был занять у Жидов и Християн.

Как я заплатил свой долг, то вскоре после того пошел с [108] Вице-Консулом, для отдания своего поклона новому Каймакану. Он хотя и показался мне человеком добрым, но по старости лет своих казался не способным исправлять порученную ему важную должность, и ему дан был Муфти, для подавания советов. Мы сев верьхом, поехали к нему в загородный дом. Я благодаря за его покровительство, и прося быть ко мне благосклонным, поднес ему подарок из некоторых моих товаров. Сей разумный Музульман отказываясь прежде от оного, наконец принял его с удовольствием, особливо как все сиe было для него новое. Как мы пили кофей и курили табак, то Муфти, приказав всем вытти своим служителям, разговаривал с нами два часа, и разговор наш содержался о войне и о разных областях Европейских. Он многия их знал названия, записывая как оныя, так и Владетелей ими управляющих. Мы ответствовали на его вопросы, так, чтоб не могло быть предосудительным его народу; по чему и казался быть ответами нашими доволен.

Он откровенно говорил нам о притчинах, побудивших его просить Хана к наложению сей трудной должности, уверяя, что многие дни проводил без сна, и что сия бессонница учинила ему труды и попечения; а Муфти Татарский приносит ему столько денег, сколько ему надобно по своему чину жить честно и спокойно. Жалованья и доходов Каймакану приходит ежегодно около 3 000 [109] пиястров Турецких. Он принужден всякий день иметь открытый стол, и потчивать кофеем и табаком всех к нему приходящих.

28 Maйя день моего отъезда, был последним в моей жизни; дороги были наполнены Турками в Кафу едущими, чинившими часто великие непорядки, и нещастный мой жребий, сверьх моего чаяния, ввергнул меня в руки сих людей. Как я был на лошади, и волосы мои не хорошо прикрыты были колпаком, то троя Янычар, приметив меня, по обыкновению своему осыпали меня ругательствами, называя собакою, Москалем, шпионом и протчее. Я отвечал им, что я Немецкий купец, требующий себе помощи. Они вынули свои кинжалы, и действительно бы меня умертвили, или бы потащили как шпиона в темницу, ежели бы по щастию многие Татарские купцы и Жиды, вышед из своих лавок, ко мне не прибежали, уверяя их, что я Немецкий купец и торгую в Турции по Султанскому и Ханскому Фирману. По сим уверениям предохранен я был от рук сих варваров, которые хотя и отпустили меня, но не преставали ругать.

Я тотчас пошел с жалобою к Муфтию, находящемуся в то время в городе. Но какое мне можно было в том получить удовольствие, когда он сам боялся насильства и безчестия от Турецких солдат. Он советовал мне остричь свои волосы, для избежания впредь [110] худых со мной поступков. Я весьма о их сожалел, по тому, что они были хорошие, и старался всячески беречь; однакож принужден был принести на жертву и ночью выбрить.

Не смотря на великое множество Турецкого войска, вышедшего в Полуклаве и Гозлеве, идущее по сухому пути в Кафу, и причиняющее на больших дорогах опасности, поехал я один с моим извощиком по полудни в Карасу. Я прибыл туда на другий день, не имея никакой худой встречи, возвратившись опять так, как в место моей ссылки.

На другой день по утру услышал я, что по отсутствии моем пришли товары, которые положены в Хане, имеющемся на площади, и я большую часть моего времени препроводил в распоряжении и продаже оных. Кроме зятя, моего Толмача, принужден я был взять в помощь других двух Армян, которые казались мне мало знающими в сем купечестве, и товары продавались все обтом.

Некогда случилось, что множество Ногайских Татар пришло для покупки товаров, и хотя платили хорошо, однакож надобно было смотреть, чтоб некоторыя вещи не были покрадены. Как оные были Турецкие солдаты, то не возможно нам было, в рассуждении причиняемого ими непорядка, быть на площади; но как скоро от них избавились, то Татары и многие другие купцы показались, и начали со мною торг. Монета моя, [111] состоящая по большей части в Башлыках Татарских, коих 150 составляют один пиястр, требовала часто, чтоб оную носить двоим или троим человекам на мою квартиру, от чего и рознесся великой слух, почитая меня во всем Крыму за наибогатейшего купца, другие ж щитали за рознощика с мелочными товарами.

Товарищи мои, вместо того, чтоб мне помочь в вечеру щитать вырученныя мною деньги, просили от того их освободить, говоря, что они весь день находясь в трудах, устали, и просили пить и есть; а при том, чтоб еще было для них лучшее вино.

Я принужден был щитать мои Башлыки один, а при том ночь к тому не была способна, ибо покой мой был в отдалении и чтоб не вдаться мне в опасность, советовали всячески в том остерегаться.

Во весь сей месяц, ежедневно приходили из Гозлевы и Балуклав Турецкие солдаты, возвращающееся из армии из Кафы, откуда много их сбежало, по тому, что сим нещастным не производилось ни какого жалованья и не находили средства чем жить, и оставаясь для отдохновения тут по 4 или по 5 дней, продавали украденные ими съестные припасы, и изыскивали средства получить что добровольно или силою.

Сии храбрецы поселились по середи торжища с долгими трубками и продавали [112] съестные припасы, как то, сыр, масло и прочее тому подобное, принуждая всех мимо идущих у себя покупать оные.

Мое состояние весьма было безпокойнoe, и деньги свои сыскал способ положить в Армянскую церьковь; а как после того священники говорили, чтоб я их взял, для избежания какой либо для них опасности, то я и отнес в пространный и хорошо выстроенный Ган, где и отдал оныя одному купцу при двух свидетелях.

Я отваживался времянем приходить тайным образом разными закоулками в мой Ган, для продажи там некоторых товаров. Оный был обыкновенно наполнен Турками, и вскоре вход ворот переменен в лавку, и я имел сих гостей по зади себя, которые высматривая все мои товары, то то, то другое уносили без всякого платежа.

В самом деле приехали из Карасу Армяне, с коими я имел некоторыя дела; но как стал требовать от них платежа, то они мне сказали: пиши на щет, и когда мы продадим сии товары, то отдадим всю сумму. Мне наскучил сей неприятный торг, и я заперев лавку, остался дома, но и тут новыми удручен был беспокойствами. Толпа Байрахов из Кафы, соединившаяся с протчими беглецами, наполнила город, грабя и убивая себе противящихся, и останавливая, так как шпионов, [113] многих невинных людей, их убивали, или тащили за собою, пока не принудят отдать им свои деньги. Таким образом не находя ни покоя ни безопасности в доме моего Толмача, не смел из оного вытти, боясь при том чтоб жена его мне не изменила и деньги бы и товары похищены не были, вознамерился, посоветовав с своими друзьями, оставить Карасу и ехать в Бакчисарай, где надеялся быть с покоем.

Я давно уже знал, что то средство было лучшее, но принять оное препятствовал мне страх отдать товары в другия руки, кои хотел разпродать поскорее; видя ж, что мне и оставаться нет ни какой безопасности, то и решился предприять cиe путешествие. Отдав зятю моего Толмача ключ от магазина, и объявив цену всем оставленным товарам, поехал в прежнее мое место 8 Июня в коляске, запряженной валами. Я приехал туда не претерпев ни какого нещастия и получил там вскоре платеж по большей части за товары, мною туда посланные, и c великим барышем проданные. Из Бакчисарая поехал я в провожании шести верных Татар, данных мне от Каймакана в Гозлев, дабы отыскать оставленные там деньги, также и остальные товары, которые не могли вскоре разпродаться. Хотя по дорогам и не очень было безопасно, однакож прибыли благополучно. [114]

Сей город не очень велик, но местоположением своим для мореплавания весьма изрядный. Он имеет Рейду и небольшую гавань, где большия корабли ходить не могут. Близь оного находится старый замок со всем раззоренный.

В том городе жительство имеют более Християне, нежели Турки. Я, пробыв в оном 82 дни, благополучно возвратился с моими Татарами в Бакчисарай, где жил 15 дней, не достав себе коляски, ибо страшились все отправляться в путь, будучи весьма напуганы беглыми Турками. Они скрывались в войске Кафийском, грабили все деревни, убивали тех, кои им попадались навстречу, лишая малого их имущества, и наконец отнимали коляски, и все то, что в них находилось; ежели же какие вещи им были бесполезны, то кидали на дорогах, бегая по таким местам, где им угодно. В Крымских гаванях учинились они Начальниками кораблей, на оные садились и принуждали Реев (Капитанов) возить себя в Ромелию, Европейскую Турцию, или меньшую Азию.

В Гозлеве жители, составя из себя корпус, прогнали из своего города находившихся там солдат. Бакчисарай, столичный город, наслаждаясь до того спокойствием, учинился в то время наиопаснейшим. Они кучами бегали днем и ночью по всем улицам, стреляли из пистолет и фузей, насильно входили в домы, и принуждали жителей снабжать их [115] деньгами и съестными припасами. Самый дом Консульский не был в почтении, и шайка cих безпутных требовала, чтобы отворили им ворота, a в случае отказу стреляли из фузей в окошки. Один живущий там купец, бросил в средину их мешок с башлыками, который они собрав, ушли. Каймакан и протчие Офицеры судебные, тщетное прилагали старание укротить их буйство: ласковый поступок не помагал ничего, а строгость умножала только оное; по чему Татары и не имели довольно храбрости покуситься в сем последнем предприятии. Каймакан и многие другие господа удалились в свои деревни, дабы обезопасить себя от сих неспокойных плутов.

Сколько наше состояние ни было горестно, однако жителей Кефайских еще хуже, и сей город хотя и не весьма великий, но с давного времени имел в своих стенах более 10 000 Турок. Сия армия назначена была оберегать Крым, и покуситься вторичное иметь нападение на Новороссийскую губернию. Сколько числом прибывало туда Байрахов, столько некоторых убывало. В Кафе не было ни денег, ни хлеба, ни полаток и ни каких других нужных вещей, и во ожидании кораблей, которые должны привезти провизию, деньги, военные припасы и протчее из Константинополя, известились наконец, что оные потонули во время бури. [116]

Купцы принуждены были опрастывать свои магазины, для уступления Туркам; однакож не смотря на то, не были они со всем в безопасности в домах, против явных и тайных их нападений, будучи как в оных, так и на улицах ими умерщвляемы, и наконец возмущение учинилось общим. Турецкие солдаты объявляли, что нерадение было их Начальников, как в непроизвождении им жалованья, так и недостатке хлебa. Они напали на их домы, и грабя все, умертвили своего Начальника, бывшего первостепенным Пашею и Агою. Что ж касается до Екметчи Паши из Армян, то сковали eго они в железы.

Дабы проводить сию армию из Кафы в Ор, которая давно уже должна вступить в боевой порядок войска, то собрали со всего Крыма многия тысячи телег с их упряжками, и все то, что к тому ни принадлежало. Народ представляя свою бедность и неспособность снабжать нужным в сем случае, имели прибежище к своим Султанам и Губернаторам, и просили позволить им платить четвертую часть. Оные были от того освобождены, и исполнение сего приказания отложено до другого времени, требуя их послушания, чтоб из всех мест перевесть в Кафу съестные припасы: по чему сим средством и восстановлено было спокойствие.

19 Июня Толмач мой приехал, чего я никак ожидать не мог. Он в сей раз [117] по обыкновению своему перебежал вокруг все места, и вторично сам переездил Дон даже до Измаила. Я весьма не доволен был сим его действием, которое весьма худо было произведено, как я себе воображал. Он был столько несносен всем Консульским людям, что не позволили ему и стать в его доме, по чему и принужден остаться в своем Гане. В следующий день я совсем его не видал, и когда спрашивал его о причине, то он мне отвечал, что был болен.

ГЛАВА XII

Нападение Россиян на Нагайских Татар, близь Перекопа

Июня 20 перед полуднем, один Жид, с коим имел я знакомство, с великою скоростию прибежал к дому Консульскому. Как я увидел его в окошко, то спрашивал, что скажет нового? Ни чего нет доброго! отвечал он мне, и дело до худого доходит: Россияне не далеко отсюда… Где они?... Не известно, а сказывают за две или три мили. Я думал, он шутит, и выспрашивая его усмотрел, что действительно находился в страхе. Не много спустя после того услышал барабанный бой и крик. Я побежал [118] на площадь, дабы узнать о всем том обстоятельстве, но все было в великом замешательстве. Купцы заперли тотчас свои лавки; а Судьи советовали торгующим Туркам и Татарам, бегающим по всем сторонам, без замедления удаляться от неприятеля. После того увидели мы прибежавшим многих людей, иных пешком, а других верьхами, имеющих у себя разных сортов оружия; у многих же были с собою только палки. Когда пришел я домой, то застал всех в великом замешательстве, и ни кто не знал, что делать надобно; и хотя советы были разные, и многия предпринимали намерения, но ни одному не последовали. Послали искать колясок, дабы скрыться в горах, но достать оных не возможно было, ибо все отобраны силою и посланы в Кафу, для того, чтоб армия Турецкая могла скорее подоспеть выгнать Россиян. А как по случаю некоторыя и нашлись, коих не увидели, то мущины перевозили своих жен в отдаленныя места; многия ж из сих последних спасались пешком, с криком и с плачем от неприятеля, и Бакчисарай через два часа был оставлен и сделался пуст; что же касается до нас, то мы ждали того, что с нами ни приключится; деньги мы спрятали свои в погреба и сняв колпаки зеленые, надели белые, дабы не почли за Татар. Между сим времянем слухи, так как обыкновенно, были разные. Некоторые уверяли, [119] будто бы неприятель сожигал уже деревни, представляя, яко бы сами видели из дали пламя; иные ж сказывали, что ето был корпус Калмыцкой и Казацкой. Наконец другие утверждали, что весьма знатная армия, находящаяся действительно перед Перекопом с многочисленною артиллериею. Мы послали к Каймакану для обстоятельного сведения, но не могли однакож ни чего достоверного услышать, и я было велел поискать моего Толмача с ним поговорить, а он уже уехал в Карасу. Более всего безпокоило меня то, что я оставил свои деньги у купца, коего имяни не знал. Я хотел было кого нибудь послать его сыскать, но ни кто отважиться на то не смел, будучи уверены, что большия дороги, наполненныя Турками и Татарами, были не очень безопасны. Наконец я нашел одного человека, который и обещал, за некоторое вознаграждение, предпринять сие путешествие; мне ж на сей случай невозможно было получить от Каймакана провожатых, ибо солдаты ему в сих обстоятельствах были весьма надобны; по чему и надлежало опробовать помощию денег то, что жребий мне позволит.

Сидя за ужином, единственный вопрос в том только у нас и состоял, остаться ль нам, или искать спасения, и куда пойдем, ежели предпримем сие последнее намерение.

Все единогласно советовали бежать в горы, и запасясь съестными припасами, [120] ехать на другий день. Мое намерение было со всем тому противное: я хотел ехать в Гозлев, и как морская гавань была не далеко, то бы мы могли удобно сесть на судно. Я представлял мои причины, которыя были похваляемы; но в тот же час, когда мы хотели предпринять cиe путешествие, вошел сын Муфтия, и уведомил нас, что по утру приехал из Ора курьер, привезя с собою известие, что весьма знатная Российская армия находилась от сего места на пять, или на шесть миль, и к 1 Июлю приступит к осаде, и что границы были защищаемы тридцатью тысячами человек, к укреплению коих большая армия уже была в готовности из Кафы выступить в поход. Служитель его привел двух лошадей, чтоб Г. Еремию и мне ехать к его отцу. Таким образом мы опровергнув к путешествию наше предприятие, поехали во Дворец Ханский, где нашли и Муфтия у Каймакана.

Сей Начальник Крымский казался быть еще в страхе и унынии, спрашивая нас с ужасом, куда мы поедем, когда Россияне подступят? Мы c своей стороны уведомили его о нашем намерении. Очень хорошо, сказал Муфтий: Каймакан, Султаньша Угла [сестра Ханская] и я поедем также в Гозлев, и пристанем к Акерману; вы можете также с нами ехать; и как скоро по перьвому известию опасность настоять будет более, то мы поедем; вы же будьте готовы, и чтоб [121] все cиe оставалось между нами в тайне. Наконец отвел он Г. Еремия в сторону, и сказал ему, как в сем печальном обстоятельстве нет у него денег, тоб попросил он меня ссудить его тысячью пиястрами Татарскими, за которые даст он мне заклад, или вексель. Приятель мой не приминул на дороге о прозьбе Муфтия меня уведомить. Я знал, что мои деньги в его руках будут безопасны, и что действительно он мне оные заплатит, а при том по тогдашним обстоятельствам опасался, чтоб даром и всех не лишиться; по чему не имея нужды долго о том размышлять, на другой же день отчел ту сумму, не требуя векселя; за что Г. Еремий меня весьма и благодарил.

Через шесть месяцов по моем возвращении в Вену, Муфтий назначил платеж сей суммы в Константинополе. Опыт честности сего Музульмана, который ежели бы захотел, мог оныя легко себе присвоить, так, чтоб мне не возможно было принудить его и заплатить.

Четыpe дни прошло, что мы не имели ни какого известия из Ора, и в Крыму многие разпространились ужасные слухи о приближении Россиян. Некоторые вскоре после того говорили, что будто слышали пальбу из пушек, разбивающих стены Орские; а не много спустя другие уверяли, яко бы Турецкая армия имела марш за границами, и была побита, и всякий день говорили что нибудь новое. По правде [122] сказать, я опасался меньше Россиян, нежели Турок и Нагайских Татар, ибо сии предупредили в 1737 году Российскую армию нашествие своим в Крым, жестоко грабя оную. В то время и надлежало опасаться, чтоб они в сем случае то же не учинили с областью, лишенною тогда жителей. Дабы обезопасить себя во всех приключениях, купил две лошади, кои бы я мог употребить в случае мятежа, и как себя, так и свои товары привести в безопасность. Лутчая была лошадь Турецкая, весьма легкая и к бегу несравненная.

25 Июня, наконец, прибыл Курьер из Ора, который привез благополучное известие, что корпус, составленный из 6 000 Казаков и Калмыков, приближился к землям Нагайских Татар на 4 мили от Ора, грабя и сожигая деревни, и что Калка Султан гнался за оным с 10 000 войска. Мы еще известились, что нам нечего было сомневаться, поелику вся армия Турецкая выступила в поход из Кафы, и приближалась к Ору.

Два дни спустя после того, одевшись по обыкновению той земли, и довольно вооружась, в провожании четырех Татар, поехали мы опять в Карасу; а как мы ехали холмами, лежащими около 3 миль от Бакчисарая, то увидели толпу дезертиров Турецких до 50 человек, из коих некоторые были верьхами. Они тотчас пересекли нам дорогу, и Татары мои испужавшись того начали от страху дрожать. Я старался внушить в них бодрость, но видя [123] что было безполезно спастись, то я прямо ехал на них, крича из всех своих сил: Курьер! дайте место. Тот, который находился из них впереди, спрашивал меня: какое я везу известие и куда еду? По щастию моему вспомнил я часто произносимыя на площади речи, отвечал ему, что три Российские армии в конец истреблены, одна под Бендерами, другая под Хотином, а последняя под Балдою, и что везу сие щастливое известие в Кафу.

Они после того желая нам доброго пути, и за сим желанием произнося радостный крик, дали нам место; а мы пользуясь сим случаем, и представляя, как будто истинного Курьера, тотчас потеряли мы из виду сих бездельников. В самом деле моя отважность была полезна Туркам, и принудила сих беглецов присоединиться к своей армии.

В тот же день прибыли мы в Карасу, и стал в доме моего Толмача, где не нашел я ни кого, и вся его фамилия обратилась в бегство. Я не теряя времени сыскал того купца, у которого положил свои деньги: и он показав место, куда их спрятал, просил неотступно меня взять к себе оныя. Я обещал, что их возьму немедленно тогда, когда возвращаться буду в Бакчисарай. Татары рассказали, что с нами случилось на дороге, так, как о опасности и моей отважности, что все весьма удивило Консула и Каймакана. [124]

Хотя с отбытия Турецкой армии, правление приняло всевозможныя предосторожности, дабы учинить дороги безопасными; однакож казались не весьма быть довольными, ибо надлежало, чтоб Мурзы, Дворяне той области, последуя за своими людьми, били их беспрестанно, и объезжали землю для истребления воров.

Приятель мой Еремий хотел ехать в Кафу. Видимыя мною опасности, и те, кои еще видеть надобно, побудили меня принять намерение ехать с ним вместе, дабы из Кафы отправиться мне в Константинополь.

Я здраво рассуждал, что ежели останусь в Крыму, то нового нападения от Россиян бояться надлежит, или Турки став по зимним квартирам, равным образом новыя мне причинят опасности. Как Молдавия и Волохия была совершенно занята Турками, то казалось, что чрез сии провинции не очень отважно мне будет предприять свое путешествие в Трансильванию (Семиградскую землю), и ежели взять дорогу из Гозлева в Килию и проехав Дунай до Орощука, или Виддина, то путь будет весьма длинен; по чему и не оставалось мне, как ехать другим путем, то есть из Кафы в Константинополь. Как я был уверен наперед, что мой любезный сопутешественник, в сей раз и впредь не согласится ни когда ехать со мною в Вену, то и показалось мне разумнее ехать одному из Константинополя. Я за благо также рассудил [125] склонить одного Жида, знающего Немецкий язык, ехать со мною. Он был еще человек молодый и довольно честный, коего мне весьма хвалили.

Мы сделали распоряжение в сумме 70 пиястрах, но ни кто не хотел за сию цену плыть с нами по Черному морю. Я много раз еще перед отъездом своим с Г. Еремиею был в загородном доме у Муфтия, который нас принимал с удовольствием. Я воспользовался в сем случае узнать от сего человека, рожденного в Крыму, и совершенно имеющего понятие о земле оной, сколько возможно некоторыя сведения. Он с охотою удовольствовал мое любопытство; а я с своей стороны читателям сообщаю сдесь в дополнении дневных моих записок достопамятности до оного полуострова касающияся.

ГЛАВА XIII

Последнее пребывание в Карасу

Мы поехали из Бакчисарая 3 Августа, и не найдя ночлегу, препроводили ночь на дороге при светлой звезде в Агметшитте.

По прибытии в Карасу, Г. Еремий явился к Назир Аге, который назначил ему квартиру у одного Армянина; я ж пошел [126] к моему Толмачу с тем, ежели он не уступит мне своего покоя, то б возможно было сыскать оный в Гане. Там места со всем не было и Толмач мой, по желанию своему удержал меня у себя. Как я уведал, что в Гане не весьма было безопасно, то согласясь у него стать, велел перевезти свои пожитки. Я уведомил его без утайки, что я намерен ехать в Константинополь, и требовал, чтобы он со мной расчелся. Толмач старался от сего путешествия меня отвратить, обещая, что он неукоснительно разпорядит наши дела.

Известие, полученное мною из Кафы, было для меня мало благоприятно, ибо еще там находилось много военных людей, и дороги, для возвращения туда всегда оставались опасны. Все старались отвлечь меня от сего путешествия, и советовали ехать лутче в Гозлев.

Приятель мой казался быть в нерешимости. Я послал моего Толмача в Кафу, и он навсегда готов был предпринять сие путешествие, которое он лучше всего любил. Во время пребывания нашего в Крыму, в сей поездке был он десять раз, не делая мне ни когда предложения ему сотовариществовать; по чему и желалось мне весьма еще узнать сей город, так, как столицу и купечество Крымское. Между сим временем, я был весьма щастлив в Карасу иметь обхождение с моим другом, коим и пользовался по своему желанию. Я известился о том, что говорили во время моего отсутствия, и весьма обстоятельно без [127] всякого сумнения уведал, что живущие там Жиды, так как и некоторые родственники моего Толмача, дали знать обо мне, буто бы я шпион, о чем Кадий и Назир ага имели совершенное уже сведение. Я вознамерился с Г. Еремиею идти к сим двум Офицерам, дабы мне оправдаться, коим показав свой пашпорт, объявил о моем путешествии, угрожая явиться к Хану и его Министрам в Бакчисарае, и просить правосудия на тех, кои впредь осмеляться рассеивать такие на меня клеветы.

В сем случае воспользовался я приобресть дружбу Кадия, который казался молодым и ученым Татарином. Он часто меня и приятеля моего звал к себе, и иногда удерживая нас за полночь, не иначе отпускал от себя домой, как давая в провожатые Татар.

Между тем Толмач мой возвратился с своим искренним другом Екметши Пашею из Кафы. Он принял его с своими людьми сколько возможно великолепно: приезд его ночью довольно наделал в доме шуму, который едва ли причинить может столько прибытие великого Владетеля в малый город, сколько моего Толмача.

Сей человек был Армянин и главным хлебником в Кафе у Янычар; Турки долгое время содержали его в темнице, и на волю выпустили тогда, когда ему влепили в спину крепкие палочные удары, от коих [128] и пo ныне ходит сгорбившись; а после того хотел он поселиться в Opе.

Mы получили обстоятельное сведение о выступлении всей армии из Кафы; по чему приятель мой и я вознамерились туда опять отправиться. Хитрый мой Толмач ни как не думал росчесться, и я принужден был принудить к тому силою и угрозами; но три дни еще протекли, что он и зять его, хотели дать мне подробной oтчет в разных своих делах и приобретенных прибылях. Сии путешествия сделались довольно дорогими для Армян такого рода. Они ездили с сильными провожатыми по всем городам и жили весьма роскошно, хотя в то время и было все весьма дорого. Я в рассуждении сего не мог с ними спорить и щастливым бы себя почел естьли б мог от них со всем освободиться.

Я сделав роспись всем непроданными и оставленным товарам, велел взнесть у Кадия в реестр, дабы мне во всяких случаях иметь можно было против Толмача прибежище.

Множество дел, коими я занимался, в рассуждении отъезда моего, не давали мне охоты обедать, надеясь, что хозяева мои наградят ужином; но они делая со мною до конца худые поступки, когда я требовал ужинать, давали только мне кусок жареной баранины и воды. Я за сей худый стол платил, и с Жидом моим до полуночи упражнялся в разобрании товаров, имевшихся в доме. Поведение моего Толмача в сей последний день казалось [129] мне весьма отменным. Я приметил, что он и жена его имели тайные разговоры c одним Армянином, по соседству живущим, что доброго ничего не предвозвещало, и со стороны его ожидал новых насильств. Несколько ночей я с Жидом своим спал в саду, поелику дом наполнен был блохами и вшами. Я, уведомя его о моих подозрениях, положил подле своей постели охотничий нож, твердо вознамерясь со всем не спать. Около полуночи услышав шум увидел весьма близко от себя нечто карабкающееся по садовой стене, коея вышина не более была как в обыкновенный человеческий рост. Я тотчас встав, кричал, кто там? и прибежал к той стороне, в которой мне показалось. Усмотренный мною тогда человек немедленно соскочил на другую сторону стены, а я крича, разбойники, воры, довольно наделал шуму, дабы разбудить всех людей в доме, однако на оный ни кто не появился. Спустя несколько времени увидел Киpиакоса, вошедшего в потайные двери и приближившегося к стене: что мне показалось весьма странно, поелику притворялся несколько дней больным. Возвращаяся он остановился, и осматривая круг себя, начал кашлять не обыкновенным образом, и на сей знак на другой стороне стены ответствовали ему равным образом. Я, разбудив мoeгo Жида, в коротких словах дал ему знать, что опасаюсь какой нибудь измены. Спрятав охотничий свой нож под шубу подошел я к Кириакосу, [130] и говоря прямо ему, что я приметил, угрожал срубить голову перьвому, осмелившемуся сделать мне хотя малейшее озлобление, показав в то же время мой нож. Кириакос отвечал, что он со всем не знает, о чем я ему говорю, и пошед от меня, показывал знаки величайшей своей болезни. По отходе его объявил я Жиду мои страхи, равно и то, что видел и слышал. Сей Жид будучи трус, не устыдился сказать мне, что он в случае опасности не может подать помощи, не подвергнув себя мщению Армян.

Остаток ночи прогуливался я по саду, и как начало рассветать, то сев на лошадь поехал к Г. Еремию, которому и рассказал, что со мной случилось в ночь. Он весьма тому удивился, и когда мы были у Кадия, то приносил ему жалобу. Кадий спросил меня, были ль при том свидетели, и ежели были, то учинит строгий допрос. Как оных у меня не было, и одного Жида в свидетели поставить мало, и притом, что он тогда спал, то Кадий обещал о сем деле не забыть, и при перьвом случае припомнить Кириакосу.

Сей честный Судья отдал мне судебную роспись ³⁶ товарам, оставленным [131] в руках моего Толмача. Я поднес ему подарок, а он с своей стороны желал мне щастливого путешествия. [132]

Все мои товары были складены в коляску, и я вошел c моим Жидом в покой к Кириакосу, чтоб вторично проститься, и наши прощания были весьма холодны. Выходя давал я некоторые малые подарки его детям, и все те, которые, по обыкновению той земли, просили помощи, получили oт меня деньги.

Как скоро сел я на лошадь, то хозяйка просила моего Жида, чтоб он сказал мне, что она требует за прилагаемые труды шубы, или несколько червонных. Я отвечал коротко и c отказом на сиe безрассудное требование, отправясь в путь 20 Августа c моим приятелем, радуясь, что оставил наконец сей ненавистный для меня город Карасу.

ГЛАВА XIV

Путешествие из Кapacy в Кафу

Для большей безопасности взяли мы с собой провожатых. Препроводя ночь на вольном воздухе, на дpугий день в 10 часов прибыли мы в Кафу. Я стал в Гане у Дервиша, который был из лутчих вольнодомцев города. В нем находились многие Турки, которые мне во время там моего пребывания не очень приятны были; а при том невольники, подле моего покоя живущие, много меня [133] обезпокаивали, и состояли из 6 Калмык и одного Россиянина, и будучи в оковах, делали оными во всю ночь страшный шум.

Дабы избавиться мне от сего печального соседства, то я велел Жиду выпросить покой в низу, который был гораздо пространный и пустый. Тогда освободился я тут от общего безпокойства в Крыму, который наполнен был блохами и мышами, и ни одна земля в свете столько не изобильна сею гадиною как оная.

В Кафе находились еще многия тысячи Турок, которые из лагеря состоящего близь Ора, пришли туда для продажи, по своему обыкновению, всяких товаров. Как непристойно было нам иметь с ними обхождение, то приятель мой старался сколько возможно от оного удаляться, и заранее итти к своему магазину, для осмотрения и расположения своих товаров. Во время его трех недельного пребывания была хорошая продажа и великая покупка. Я, посредством нашей дружбы, старался помогать ему в большей части его действия, давая наставление такое, какое должно иметь в торговле с купцами Кефайскими. C моей стороны мне удобно также было разположить в короткое время мои товары так, что мне мало оставалось дела, коим бы мне напоследок в столице Турецкой заниматься должно.

Перьвое известие, полученное нами в Кафе, было такое, что моровое [134] поветрие причиняло много раззорения в Константинополе, и великое множество похищало жителей.

Едва только пробыл я в сем городе два дни, как к великому моему сожалению узнал, что негодный Кириакос, не удовольствуясь обезпокоивать меня до того времени, искал еще сыграть со мною новую шутку. Он имел наглость писать к одному из первостепенных Кефайских купцов, что я воровски уехал из Карасу со всеми деньгами, не розочтясь с ним, прося его немедленно посадить меня в темницу. Как скоро я о сем уведомился, то тот час пошел к тому купцу, но не нашел его ни в лавке ни дома. На другой день поутру пришел он ко мне с другим купцом, хорошим моим приятелем, и смеючись объявил мне о покушениях Кириакоса, показав его письмо.

Хотя он уже и знал о худой совести сего человека, однакож за должность почел я дать прочесть свой пашпорт и протчия бумаги, которыя довольно доказать могли мою невинность.

Несколько дней спустя, Кириакос прибыл в Кафу, ласкаясь надеждою найтить меня там под стражею, и тем торжествовать надо мною; но после, как он уверился, что я еще был на воле, то меня сыскал. Я был в магазине Г. Еремия, и сидел на его подушках, как сей бездельник появился, чего мы ни как не ожидать не могли. Он нас поздравлял, а мы [135] же рассудили за благо, чтоб он заслуживать мог от нас хорошего приему, и присудствие его нам обоим было весьма неприятно. Г. Еремий приказывал ему немедленно вытти из своего магазина, и он вышел с ворчанием и с угрозами. Не много спустя, как я провожал моего друга в его дом, то услышали мы в соседстве великий шум, и увидели, что Кириакос перед лавкой мнимого своего приятеля, коему он писал письмо, окружен был многими купцами, поступающими с ним по мере его заслуг. Некоторые из них попрекали его многими бездельничествами, которыя до того мне были еще не известны, чинимыми им разным купцам, особливо некоторому Греку; а при том не приминули описать его всю жизнь, сколько любопытную, столько и душеспасительную. На конец я продрался сквозь кучу, и отходя, угрожал сему бездельнику, что ежели он останется до завтрешнего дня в Кафе, то найду средство выгнать его так, как он сам увидит. По чему он с великим стыдом ушел в Ган, и на другой же день по утру уехал в Карасу. Ежели бы сие приключение зделалось за 10 дней позже, тоб мне удобно было осудить его на галеру.

7 Сентября флот прибыв из Яниколя стал на якорь в сей гаване. Я тотчас побежал один на берег, дабы посмотреть сие зрелище, для меня со всем новое, и увидел 60 или 70 больших военных кораблей, фрегатов, галер и [136] протчих судов, едущих для вступления на Рейду. Они поздравляли город один после другого многою пальбою из пушек, который отвечал им с своей стороны также великим числом выстрелов. Сей флот все лето ездил по Азовскому морю, не учинив ни какого предприятия. Сия праздность причиною была, что Капитан Паша (Адмирал) по возвращении своем в Константинополь посажен был в темницу.

6 Августа сей флот, состоящий тогда в 200 кораблях, претерпел величайшую бурю в то время, когда он стоял на якоре в канале, между Дарабатом и Яниколем. Бывшие на том флоте уверяли меня, что менее получаса, 60 галер, фрегат и протчих небольших судов, силою ветра ударило о камни и разбило. Более 6 000 человек там погибло, и некоторые, кои были прибиты к берегу, потонули. Поврежденные корабли оставлены частию в Яниколе, и частию в Кафе, для починки.

Как я препровождал большую часть времени с моим приятелем, и многие морские Офицеры ему знакомые, приходили в его магазины, то мы часто приглашаемы были на их корабли, где они нас принимали весьма учтиво, и невольники их Мальтийцы забавляли своею музыкой, играя на разных инструментах, особливо между ими находился один такой, который весьма хорошо играл на волторне. Я тогда познакомился с Чоушем, имеющим [137] чин Порутчичей, с человеком достойным, о коем приятель мой говорил довольно доброго. Он обещал свезть меня в Константинополь на своем галиоте (большем военном корабле) немедленно отправляющемся; на что я охотно и согласился, поелику без того принужден бы был ожидать отправления перьвого туда судна. Вскоре после того познакомился я еще с двумя Лекарями Капитана и Сераскира Паши, которые были оба Французы, и они старались друг перед другом взять меня на свои корабли. На другой день лекарь Капитана Паши пришед ко мне тщетно уговаривал меня ехать с его господином, коему уже он о том и говорил, представляя, что товары мои, деньги и протчия вещи ни где лутче не могут быть в безопасности, как на его корабле. Дабы честным образом отговориться от его вторичных обещаний, отвечал ему, что у меня мало осталось товаров, и что не имею при себе столько денег, сколько мне надобно для проезду в Константинополь, от куда надеялся я получить вексели, по коим бы получить можно мне было деньги от того, который оными мне здесь остался должен; сверьх же того не возможно мне ни на чем решиться, по тому, что ожидал я еще от туда товаров, и не знаю пребудут ли они прежде отъезда флота. Отказ мой казался уничтожить все его предприятие, и он не много подумав просил меня последовать [138] за ним в его гальет, который по крайней мере хотел мне показать.

Сей военный корабль в самом деле был хороший, хотя и не из больших был во флоте. На нем было 60 пушек, на носу находился вызолоченный лев, а корма была украшена гирляндами и цветами, которые мне показались весьма живо и хорошо нарисованными. Тут же находилось еще три вызолоченных больших фонаря, кои обыкновенно у Турок были главнейшими знаками, по коим узнавали Адмиралов. Четвероугольный флюгор красного, зеленого и белого цвету был поставлен на великой мачте; а главный флаг был зеленый и красный. Лестница была весьма широкая и перилы вызолоченныя. Около корабля было множество шлюпок и фелюков весьма украшенных, ожидающих Начальников протчих кораблей, два раза приезжающих в день для получения повелений от Капитана Паши. Меня повели на галеру и на мост, кои я нашел весьма подобные тем, которые я после того видел.

В низу покоя Капитана Паши, в коем был потайный кабинет и совершенно убран и раскрашен, находился покой для его жен. В нем сидело молодых 7 особ и Офицеров, сей сошел туда потайною лестницею. Путеводитель мой представил меня своему командиру, который принял меня весьма ласково, и сверьх кофию велел подать мне трубку табаку, что для [139] Офицера сего чина было отличною милостию, и оная казалась всем находящимся там знаком большего их удивления. Он, делая мне многие вопросы, честным образом представлял мне, что он охотно берет меня с собою в Константинополь. Я наперед предвидел к чему все сии учтивости клонились, зная, что у Капитана Паши не было ни денег ни доверенности. Я рассуждал, что он искал воспользоваться сим случаем в чем нибудь меня обмануть, и подозрении мои были не напрасны, ибо я по прибытии моем в Константинополь узнал, что Лекарь его плутовством и хитростью своею обещал своему господину найти средство достать от меня несколько тысяч пиястров. Но как я уверил его, так как уже сделал прежде, что деньги свои отдал на вексели Кефайским купцам, то сей Адмирал сказал своему Лекарю, что меня ему не надобно. Напротив того предложение от Сераскира Паши было гораздо для меня лутче, когда я по случаю познакомился с сим человеком, называемым Мегемет Пашею. Он равным образом предлагал свою галеру гораздо лутчую, состоящую из 30 пушек и 300 человек, присовокупя к тому, что сохранение денег и моих вещей берет соответственно на свой отчет. Я уверил его, что я имел при себе несколько пиястров, которых я надеялся, что для проезду в Константинополь мне довольно будет; остальныя же деньги отдал купцам, [140] давшим мне на оныя вексель. Он меня в благоразумии моем похвалил обещая в случае нужды ссудить своими деньгами. Я признаюсь, что сим весьма был восхищен: сверх того он был человеколюбивый, всегда хорошего нраву и говорил о всем с приличностию, объявляя, что он был во Франции и Ливорне; а оказывая ко мне любовь уверял меня, что любил всех Французов, меня ж больше всех других. Он много раз зывал меня на свою галеру, или на свою квартиру, и обхождение наше в Иностранной земле было постоянно. Как он жаловался, что не может найти хорошего тобаку, кроме худого рапе, а мой весьма хвалил, то я подарил ему оного фунт, также и трубку оправленную в серебре, и сии малые подарки показались ему весьма приятными. Между тем Жид мой постарался продать одну мою лошадь, а другую вознамерился я везти с собою в Константинополь.

7 Сентября ночью зделался страшный в Кафе шум; мы слышали многие выстрелы из фузей и пистолет и крик призывающий помощь! Похищают наших жен и дочерей! Сей шум продолжался близь 3 часов, и в нашем гане, который был заперт, не возможно было узнать, что бы значил сей крик и ни кто вытти не смел. На другой день узнал я, что две Турчанки, которыя довольно здесь наглы, ночью имели свидание с своими любовниками, двумя Янычарами. Они для большей (Одна строка пропущена. – OCR.) [141] -рыми своими приятелями, поставили их на караул перед домами, в коих они находились. Но сии последния, желая с своей стороны разделить щастие с своими товарищами, соединились с ними и вошли в дом. Мужья пробудясь призвали на помощь, и на сей шум многие Турецкие солдаты збежавшись бегали по улицам, и вошед прямо в домы Турецкие и Армянские начильничили всех женщин, себе встречающихся и грабили все то, что им в руки ни попадалось. В сем возмущении один солдат, троя Армян и одна Турчанка 30 лет лишились жизни. Капитан Паша дал наистрожайший приказ для пресечения впредь сему подобного, расставив по всем улицам морских солдат, которые были гораздо искуснее другого войска. В сие время Жид мой уведомился, что в городе был Армянин, который продавал двух невольниц Черкашенок и одну Георгиянку. Дабы удовольствовать свое любопытство, то я притворясь, будто бы имею желание их купить, пошел к нему. Знакомые мне два Кефайские Армяна по случаю тут находившиеся уверили его, что я был купец богатый, и что он не имеет никакой трудности их мне показать; они были заперты в небольшом покое, из которого Армянин и вывел ко мне одну. Она была собою весьма статная, лицо её, по обыкновению восточному было закрыто, и поцеловав мою руку, по приказанию своего господина прохаживалась взад и вперед, дабы мне возможно [142] было приметить её тонкий и складный стан. У ней была прелестная маленькая кругленькая ножка и выступка приятная. Но как она открыла свое покрывало, то представилась моим глазам красоты прелестной; волосы у ней были белокурые, большие голубые глаза, нос не много продолговатый, а рот маленький. Склад тела ее был порядочный, лицо белое, нежное, щеки покрытыя прекрасным румянцом, шея была несколько продолговатая, которая складным своим положением придавала новыя прелести сей невольнице. Она утирала свое лицо белою салфеткою, доказывая чрез то, что она не белилась, а после того показала мне свои зубы, которые были белые и хорошо разположенные. Я потребовал позволения пощупать у неё пульс, дабы узнать о хорошем ее сложении, и ей на последок велено было уйти. Армянин уверял меня, что ей не более от роду 18 лет, и была еще девица, и последняя ее цена состояла в четырех тысячах пиястрах ³⁷. Надобно было, чтоб показать и других. Другая была несколько поменьше, гораздо потолще, волосы имела рыжия, вид любострастный и привлекающий, и от роду было ей 24 года. Третия 32 лет была Георгиянка, которая имела еще остатки красоты, и мне купец сказывал, что свойственна была [143] была к исправлению должности комнатной женщины: они обе принуждены были делать то же самое, что и перьвая. Я притворился будто хочу купить всех тpex и просил сказать последнюю цену. Он мне ответствовал, что их не отдаст ниже семи тысяч пиястров. Я на перед знал, что один знатный Турок Кефайский давал ему за трех шесть тысяч пиястров, то и не хотел отойти от него так, чтоб не посулить ему четыре тысячи пиястров, половину деньгами, а половину товарами. Сей последний договор, хотя и довольно был по его вкусу, но цена тому не соответствовала. Я прибавил несколько еще, будучи уверен, что я с ним не сторгуюсь, и от него вышел, увидя сам, каким образом отправлялся торг в невольниках, который по большей части есть главным местом в Кафе.

12 Сентября Г. Еремий отправился в Бакчисарай. Я чувствительно тронут был лишением сего верного и искреннего друга, оказавшего мне столько услуг.

Несколько дней на море была весьма великая буря и ветр пресильный. Я часто прогуливался вдоль по гавани, удивляясь, с какою легкоcтию сердитые валы ударялись с обеих сторон о большие корабли, стоящие хотя и на якоре.

Не смотря на сию погоду, корабельщики не оставляли по своему обыкновению ездить на своих фелюках и шлюпках на берег, и хотя многия опрокидывало, однако ни кто не потонул, Напоследок Адмирал запретил, [144] чтоб не ездили на Рейду. Между тем разнеслись многие слухи, что будто флот будет зимовать здесь и в Болуклаве. Самые даже морские Офицеры не знали, чему должно верить.

Я видел себя принужденным готовиться к отъезду, и дабы не остаться в Кафе, хотел договориться с хозяином корабля, купцом, находящимся в сей гавани, чтоб он мне дал покой, которой однако ж походил более на кануру. Cиe судно было весьма малое о двух только мачтах; по чему оное мне никак не понравилось, особливо для того, что я знал все опасности, какие оно претерпеть может, проезжая Черное море. Рейс (Капитан) появился ко мне рано поутру, и хотя он имел и чин, но не смел вытти из гавани прежде отправления флота без дозволения Капитана Паши. Принужден будучи довольствоваться сим отчаянием, хотел было уже с ним договориться, как к щастию услышал два дни после того спустя, что фрегаты и галеры должны действительно возвратиться в Константинополь. Я не теряя времени пошед к Сераскир Паше, дабы о том обстоятельнее уведомиться. Он был окружен великим множеством Офицеров, и как скоро меня увидел, то вскричал: мы сего дни в вечеру едем, спрашивая меня, намерен ли я отправиться c ним? Я уверил его о моем желании, a oн сказал, чтоб немедленно приходил на корабль. B cиe время было такое замешательство, что я не [145] могши с ним говорить, пошел от него, дабы рассудить о том, что мне должно делать. Хотя я и желал товары нагрузить тайным образом, но необходимо надлежало мне везти оные мимо Таможни, лежащей у гавани. Переезд по Черному морю на галере был опасен, и испытанныя мною толикие в путешествии моем опасности меня устрашили, и я наконец, рассудя о всем том, решил остаться.

Чоуш Гаши Якоб уверил меня тогда по сущей справедливости, что Галионы отправляются скоро, предлагая мне опять свой Галион. Он был о шестидесяти пушках и более всех имея у себя шесть сот человек. Я сему Музульману дал свое слово, и хотя почитал, что обещание его было небезкорыстно, однако в том обманулся, ибо сей честный человек открылся мне во всем чистосердечно, чего он требовал за каюту и для своего Капитана, отдав мне на волю, какой я заблагорассужу дать ему подарок, обещая, что сим средством избавит он меня от всех Таможенных пошлин, как в Кафе, так и в Константинополе. Сей платеж хотя несколько для меня был дорог, однако принял предложение Чоуша, которое наконец могу и похвалить.

Мой Чоуш назначил мне жилище в покое плотницкого мастера; оный был довольно спокойный, и плотники, состоящие из Греков, были люди весьма услужливые. [146]

ГЛАВА XV

Описание города Кафы

Пятинедельное пребывание в Кафе, подало мне случай узнать сей город, о коем я здесь сделаю короткое описание. Оный есть столица Крымская и Татары называют Ярим Стамбул, то есть: половина Константинополя. Положение его и пространство дает ему мало права к такому названию.

С Восточной стороны окружен он каменистым холмом, занимающим всю долготу, и имеет в своем соседстве высокие горы. Можно судить по его стенам и многим высоким башням, находящимся в разных местах раззоренным, сколь удивительно Женевцы и Армяне укрепились в сем полуострове, и укрепления их гораздо довольны были для защищения против нападения всей Татарской apмии. Главный вход, ведущий к гавани, и называемый Утт-Каши, своими тремя воротами, в кои проезжать надобно, весьма крепок, и находится насупротив Таможни. К Северу весьма возвышенное есть ветхое строение и почти раззоренное, во Фронтишлице коего видны еще большия разломанныя окошки, которыя дают догадываться, что по сему строению должен быть старинный Дворец. На верьху холма было пространное место, где видны еще некоторыя развалины [147] церьквей и протчих строений, окруженныя весьма толстыми стенами, и я воображал, что сия может быть старая крепость. По всем башням и стенам, также и на воротах видно было изображение одного святого, сделанного скульптурною работою, и поставленного на толстом высеченном камне на подобие стола; почему вероятно думать должно, что сей святой был покровитель города. Мне не возможно было, по причине подверженной той статуи с давного времени непогоде и со всем обломанной, узнать, чтобы такое он изображал. На других столах находилось так же множество святых и Ангелов, також три щита с разными оружьями. Я не мог прочесть, по причине высоты, Латинских слов на них подписанных, для чего не почел за нужное оставаться тут долгое время, дабы не подать подозрений Туркам.

Главная мечеть, стоящая по середи города и на площади, казалась мне довольно изрядною и украшена многими на крышках сделанными фигурами. Его большия окошки и протчие монументы ясно доказывали, что cия была некогда церьковь Християнская. По образцу, по коему некоторые домы и многия публичныя строения состроены, удобно узнать можно, что то было перьвое здание. В протчем хотя домы вид имеют и не очень хороший, однакож внутри гораздо спокойны и изрядны, нежели как во всех протчих гоpoдax Крымских. Не очень еще давно, что отцы имели там [148] церьковь во имя Троицы; однакож была раззорена, и выгнаны все монахи; а какая причина тому была, объявить не могу.

Гавань там весьма пространная, могущая содержать несколько сотен купеческих кораблей. Горы и долины насупротив лежащия, делают перспективу весьма приятную.

Жители в Кафе по большой части Турки и Армяне; Татар же и Греков весьма мало, и купцам в сем городе гораздо выгоднее, нежели во всей остальной части Татарии. Нынешняя война привлекла туда многих Россиян, Татар и Казаков, так как Георгиянцов и Черкасов, которыя меняют там свои товары. Черкасы привозят своих дочерей, кои по правде сказать, прекраснейшия женщины в свете, тако ж сыновей и хороших лошадей. Сие то есть главнейшее в сей земле место, где находят часто средство продавать весьма дорого. Одна молодая Черкашенка, имеющая рыжие волосы, продается там от десяти до четырнадцати кошельков, составляющих семь тысяч пиястров. Как Кафа зависима от Султана, то Хан мало там имеет власти, хотя он в самом деле и пользуется некоторою частию Таможенных пошлин. Християнские и иностранные купцы принуждены жить тут гораздо в отдалении, нежели остальной части Крыма.

На три мили Немецких от Кафы есть большая деревня, называемая Ески-Крым (старинный Крым), где имеет столицу Ширм Бей, Князь перьвого шляхетства. [149] В сем то месте, как многие объявляют, лежал главный город Женевский, и примечают еще и ныне следы домов и мечетей, где есть монастырь Армянский. Мне чинили многия повествования о старинном богатстве и щастии сего места, которыя, так как и все те, кои рассказывали в сей земле, казались мне весьма основательными. Я бы с охотою моею туда поехал, но в рассуждении, что леса и горы, кои проезжать надобно, причиняли великую опасность.

ГЛАВА XVI

Описание Крыма

Во время девятимесячного моего прибывания в Крыму, как я видел большую часть городов, и проехал почти всю область, то думаю, что в состоянии дать совершенное и обстоятельное описание. Сей полуостров лежит под 48 градусом Северной широты. Он имеет в своей окружности 93 мили Немецких, или 187 миль с половиною Французских. Названия ж городов и крепостей суть следующия:

Кафа, столица и купеческий город с гаванью.

Керчь, близь Ора.

Яниколь с крепостью. [150]

Арабат, не большая крепость.

Ор, или Перекоп, на границе крепость.

Ахметшит с Рейдою.

Гозлев, с Рейдою и не большею гаванью.

Болуклава с Рейдою.

В землях находятся Бакчисарай, столица Ханская, Ахметшит, Карасу, и развалины старинного города Ески-Крыма, который и поныне еще есть большая деревня.

Женевцы некогда были сильными Владетелями сей земли, где они состроили город довольно знатный, дабы возможно было отправлять там во всякой безопасности славную торговлю.

В сей город приезжали народы из Новой Европейской Турции, Москвы, Астрахани, Бухлазы, Черкассии, Георгии, Азии и протчих; и как по большей части не имели денег, то меняли товары на товары. Легко вообразить себе можно, сколько сия торговля должна быть прибыточна и важна. На конец Женевцы будучи обезпокоиваемы нападением от Татар, мало по малу были выгнаны из всех городов и принуждены бежать в Кафу. Спустя 30 или 40 лет по взятии Константинополя, ежели поверить можно Бишингу, то в 1474 году, Турки овладели сим городом и прекратили торговлю Женевцам и Армянам в Крыму.

Сия земля весьма плодоносна, выключая холмов и высоких гор, из коих некоторые делают не большее число кустарников [151] и пустых мест, а лесу почти совсем нет. Вид представляющий долины, рассекаемыя холмами, весьма приятный. Оная земля изобильна в ручьях, в которых вода весьма прозрачная, текущая по песку. Домы крестьянские по большей части поставлены весьма близко; крестьяне живут в деревнях, в хороших местах лежащих, которыя будучи весьма многочисленны, и не в дальном друг от друга расстоянии, окружены садами, кипарисными и протчими деревьями. Там хотя и великое количество ростет винограду и протчих плодов, однако ж их мало употребляют. Им бы удобнее было упражняться в произращении многих других растений, однако ж они о том ни мало не радеют, по чему надлежит им быть сколько упрямым, столько и ленивым. Вино, которое они делают, довольно изрядное и искусное, и иногда весьма продают оное дорого. Вообще прежде войны съестные припасы продавались за дешевую цену и Крым не был тогда отягощаем столь великим множеством Турецкого войска; одно око масла стоило 8 пар, говядины 2 пары, 20 или 30 яиц одна пара, большая индейка 7 пар, старая курица 3 пары, око хлеба 4 аспры, око хорошего вина 5 аспр, и так далее.

Зайцов и птиц великое множество, и ездить на охоту дозволено всем.

Там находятся в горах волки и кабаны, и дабы воспрепятствовать сим последним умножаться, то их бьют, но только [152] не едят, и самые християне имеют некоторое отвращение от их мяса.

Куликов, дроздов и протчих птиц там тоже довольно; а как жители той земли оных со всем не употребляют в кушанье, то и не знают, каким образом их готовить надобно.

Кряж гор, составленый из крутых камней, которые один другого выше, начинается весьма близко от Кафы, и простирается вдоль с полуденной стороны, даже до самой средины Крыма.

Воздух и климат весьма здоровый и Северный ветер во время зимы причиняет великую стужу, по тому более, что с Северной стороны со всем нет гор, а только долины.

Жители вообще там живут весьма долго, и хотя весьма не молоды, однако ж и глубокая старость их не ослабевает. У них нет со всем ни каких лекарств, в рассуждении чего, выключая только весьма простых средств к излечению, со всем не знают в чем состоит врачебная наука.

Крымские Татары почитаются между Турками правоверными в законе Махометанском, и почти все храбрые и честные люди. Напротив того из Армян, Греков и Жидов, живущих c ними, последние из них суть обманщики и плуты, весьма худо воспитывающие своих детей.

Учреждения полиции зделаны для городов весьма разумныя: ибо в мирное время можно путешествовать везде без [153] малейшей опасности, и весьма редко случалось, что бы когда кого на дороге грабили.

ГЛАВА XVII

Путешествие из Кафы с флотом Турецким в Константинополь

Флот не мог прежде отправиться в путь, пока не приехал из Константинополя курьер, коего всякую минуту ожидали. Все Капитаны пришли на корабль Адмиральский, которые по возвращении своем дали повеления приготовляться к отъезду.

Как скоро о сем повелении узнали, то слышен был радостный крик на всех кораблях; паруса поставили на стеньги, а шлюбки и фелюки втащили на корабельный борт.

На другой день по утру восходящее солнце предвозвещало хороший день и ветер дул с Северо-Восточной стороны. Как Флот поднял якорь, то город поздравлял великим множеством выстрелов из пушек. Все военные и купеческие корабли вышли из гавани подняв паруса.

Все те, которые проходили мимо Адмирала, и имея своих Адмиралов, производили пальбу; а он с своей стороны ответствовал одним, двумя, а иногда и [154] тремя выстрелами из пушки. Флот составлен был из одиннадцати больших Галионов, 9 гораздо менее, двух галер, 4 Фрегатов и шести купеческих судов. Сей час был для меня великолепным зрелищем, устремившим мое внимание. Мы ехали вдоль берегов Крыма по весьма тихому ветру, который час от часу уменьшаясь зделал со всем штиль и все корабли, опустив паруса, составили круг. Около вечера, горы показались покрытыми густыми облаками и подул сильный Восточный ветр.

1 Октября с самого утра валы били сильные, и корабль начал весьма покачиваться. Корабельщики объявляли, что море разыгрывалось и ветер поворотил к полуденной стороне; по чему и претерпели мы настоящую бурю, продолжающуюся во всю ночь. Около рассвета, море сделалось со всем тихо, однакож полуденный ветер был нам противен, и на паpycax весьма мало проехать могли. Флот рассеялся, и мы не более как три корабля увидели в дали.

В полдень восстала новая буря, и через несколько минут волны так возвышались, что вода входила в корабельныя окны.

На другий день море еще весьма волновало, однако ж корабль не столько шатался, но корма и нос претерпевали удары от волн. Тогда, потеряв, из виду Крымские горы, принуждены были поворотить весьма далеко назад, будучи [155] препятствованы полуденно Восточным ветром, весьма сильно дующим.

Ветер не переставал переменяться каждую минуту, и матрозы выходили из сил переменять управление парусов. Около вечера окружены мы были 13 кораблями, и в полночь ветер опять начал дуть с великим порывом, а валы разъярились еще сильнее. Мне не возможно было спать, и упал с борту в фелюку, где Жид мой лежал. Я ужаснулся, увидя ярящияся волны и возвышающияся наподобие гop, и думал, что они oпрокинут корабль, подымая оный даже до облаков, а наконец низвергали с шумом, подобным пушке, в наиглубочайшую пропасть. Рев морский, свист ветра, треск мачт и крик Офицеров и матрозов делали еще более ужаса, и казалось, что море ни когда не было столько сердито, и волны не подымались так выcоко: между тем после полудни они хлестали чрез корабль, и как старались поворотить парус большей мачты, то морский удар всю заднюю часть корабля покрыл водою; но к щастию восставив его вторый вал бросил на другий край. Невольник вскричал: вода! И в самом деле Военный корабль имел с одной стороны отверстие, чрез которое она с изобилием входила. Крик тех, которые были под бортом, распространялся по кораблю с великим страхом и ужасом. Течь воды скоро была унята и легко найдена от плотников. Замученная моя лошадь брошена в море, и потеря сия не столько для меня чувствительна, [156] страшась более какого нибудь другого приключения. Жид мой, который до того времени молился и плакал, увидя меня без кафтана, в одной только теплой фуфайке, советовал мне оный надеть, послышав великую стужу. Я вспомнил, что забыл его поутру под моим изголовьем, когда страх принудил оставить каюту, так как и мешок с денгами. Я тотчас побежал его искать; но какое было мое отчаяние среди угрожаемых нас опасностей, когда ни того ни другого не нашел. В мешке моем золотых и серебряных денег было около 40 пиястров, где так же лежала и моя печать. Я немедленно о пропаже сей уведомил плотничного мастера, который оказывая свое сожаление, обещал со всякою строгостию учинить обыск. Я велел объявить всем бывшим на корабле о своей потере, обещая 4 секина тому, который оную возвратит, или подаст какое нибудь известие.

Я о сем дал также знать Чоушу, а он объявил капитану. Сей желал немедленно знать, на кого падут мои подозрения и хотел сечь всех плотников. Признаюсь, что я имел сильныя причины обвинять плотничного мастера брата; но показалось мне, что весьма опасно бы было уличить его в воровстве и подвергнуть наказанию, что бы зделать легко было можно; но в случае, естьли бы он оказался невиновным, то бы чрез то взбунтовал против себя всех корабельщиков, и без [157] нужды вдался в опасность. Таким образом за благо рассудил утаить свои догадки, и наконец, не смотря на все прилагаемыя старания, не возможно уже мне было узнать вора. Я во всю свою жизнь не был столько огорчен, как сею недостойною покражею, особливо в такое время, когда каждую минуту принуждены видеть перед глазами своими смерть.

Ночь была еще страшнее, нежели день, и матрозы принуждены были препроводить оную без сна. Половина корабельщиков была заражена морскою болезнию

4 Октября не было еще ни какой надежды, чтоб сия ужасная буря могла успокоиться. Ночью умер один Турок, и по прошествии двух часов, обмыв его тело, и пронеся мимо Чами ³⁸, бросили в море, на которую церемонию ни кто из Християн смотреть не смел.

Турки думали, что после сего исполнения буря утишится, однако ж в том обманулись. Некоторые бросали в море золотых ягнят, козлов, полныя чаши масла и протчее сему подобное; а я боялся, чтоб наконец мой Жид не учинился жертвою свирепых волн ³⁹.

Около полудни, многие птицы прилетая садились на корабль; по чему и догадывался [158] я, что мы не далеко находились от матерой земли.

После полудня, невольник вскарапкавшись на самой верьх мачты, увидел землю, и многие бывшие на борте зa cиe его известие дали ему несколько денег.

Я с радостию подарил ему половину пиястра, но паче всего опечалило меня то, что Капитан ни чего ему не дал. Сей невольник назывался Дон Петро, уроженец Пиемонтский. Он перьвый, который приметил течь воды, и всякий раз опуская паруса, лутче всякого Офицера исправлял должность, и словом сказать он почти один исправлял то, что должно Рейс Паше. Тогда начиналась казаться земля, подобная облаку, а наконец открылись и горы меньшей Азии. Корабельщики тотчас узнали, что сии были окрестности Константинопольские, и один Офицер взошед на верьх мачты объявлял, что видит через всю долготу канал и корабли там находящияся; однако ж весьма далеко откинуты были от меньшей Азии к востоку. Когда мы находились не далеко от гор, то увидели в дали многие Галионы, а наконец весьма близко купеческий корабль; а я по тому легко узнал, что ветер понуждал нас к мысу. [159]

Некоторые имеющие подзорныя трубки, приметили, что в море разбросаны были многия вещи, а после увидели доски и бочки по воде к нашей стороне плывущия. Как Рейс Паша всегда думал, что находятся близь канала, то за весьма безрассудное почитал войти в оный ночью, предпочитая за лутчее препроводить оную на море. В следствие чего соблюдал он свою большую и малую мачту, дабы держаться сколько возможно средины моря. Мы увидели фрегат, который прежде ночи показался нам в виду. Он oт нашего корабля находился далеко, давая о опасности своей некоторые знаки; и когда уже мы плыли oт оного фрегата не более как на полмилю, то будучи поглощен волнами, со всем изчез. Вероятно думать надобно, что все на оном находившиеся имели такой же жребий, и ни кто спастись не мог.

Cиe страшное зрелище, привело в крайнее уныние наших корабельщиков. Свирепость волн казалось, что более ночью умножалась; большая часть матрозов спала, и ни чего столь не было ужаснее, как крики Офицеров и Гампарджей ⁴⁰ призывающих к работе, которые однакож были бесполезны. Около полуночи поставили большую мачту, но ветром оную сломило, и мы с великим трудом прикрепили меньшую, почтя оную гораздо за лучшую. Надлежало двадцати четырем человекам управлять [160] рулем, поставленным в большей каюте, дабы с обоих сторон порядочно действовать. Таким образом корабль шел во всю ночь, даже до восхождения солнца, вдоль берегов меньшей Азии.

Тогда те только, коим Штурман препоручил управление корабля и Иман (главный Надзиратель) оставались при своей должности. Сей последний громогласно пpoсил и увещевал корабельщиков делать тоже, когда страшная волна ударит о наш корабль. Как скоро начинал показываться день, то мало по малу становясь ясным, уменьшил и ветер.

Офицеры были столь не искусные, что не знали дороги к Константинополю, а держались только совету; как же скоро увидели вдали другой корабль, то старались c ним соединиться. Мы выпалили из двух пушек, а нам ответствовали из одной, и сей сигнал давал нам знать, что он знал дорогу. Ветер, как я судить мог, был Северовосточный, и казался быть нам благоприятным; по чему и старались мы приближаться, последуя за кораблем, показывающим нам путь.

В полночь увидели опять горы, и Офицеры прилагали старания войти в канал; а как ветер не преставал нам благоприятствовать, и сердитыя волны побуждали корабль в перед, то мало по малу потеряли мы из виду берега Азии, и по своему положению судили около вечера, что мы не далеко находились от [161] Дарданелл, в следствие чего всячески старались мы держаться прямого ходу.

Наконец увидели мы два фонаря, которые зажигают при входе в канал, один с Европейской стороны, а другой с Азии, и они в море далеко видны; а без них бы можно было ночью сбиться c пути. Таким образом избежав бури, благополучно вошли мы 6 числа Октября ночью в канал, но только с великою осторожностию.

Я опытом узнал, сколько опасна езда по Черному морю, и во время бури не мог сомкнуть глаз. Поверить можно, что в перьвую cию ночь, по толиких претерпенных трудах, уснул я спокойно и крепко.

На другой день пo утру узнали мы большую часть кораблей флота, стоящих на якоре и приехавших за день прежде до нас. Я уведомился, что Капитан Паша, по прибытии своем удержан был Босанги Пашею, который повез его с собою в своей фелюке в Константинополь, и что флот должен тут остаться до тех пор, пока нe получит новых повелений oт Султана. Все Капитаны пошли в Константинополь, как для исходайствования себе денег, так и для удовольствия своих корабельщиков, ропщущих на то, что столь долгое время не получали ни какой себе платы.

Как я по любопытству своему хотел посмотреть спуску с корабля большей шлюпки, то мой Чоуш посадил меня на [162] одну галеру, и все Офицеры, как на меня, так и на моего Жида весьма вознегодовали. Они говорили, что мы одарили Капитана за то, чтоб он нас взял на свой корабль, дабы нам безопасно доехать в Константинополь, и что мы дадим отчет во всем том, что ни происходило. За всеми сими хорошими рассуждениями последовали наконец злословия.

Я пошед в свою каюту, велел сказать своему Чоушу, что имею притчины опасаться корабельщиков, и что намерен ехать в Константинополь. Он тотчас ко мне пришел, и весьма удивился, когда я рассказал ему со мной случившееся. Он повторял мне обещания, прежде данныя, иметь обо мне всевозможное попечение. Хотя и отдаваема ему была великая честь, однако я не мог довольно быть спокоен, и как в намерении своем упорно стоял; то он обещал не медленно меня проводить. Таким образом сели мы на легкое судно, оставив Жида своего на военном корабле для обережения моих вещей.

Когда корабельщики узнали, что я хотел итти к Имперскому Министру, то они едучи, показали нам загородной его дом, лежащий в Дарапии. Мы вошед в оный, встречались с Янычарами его гвардии, которые перьвые уведомили меня, что Имперский Интернунций Г. де B** умер, и что дела находятся в Константинополе.

Как мы проехали Дарданеллы, то увидел Сераль, а по том и Константинополь в весьма приятном положении; по [163] прошествии ж трех часов, поехали мы сухим путем в Перу. Мой Чоуш, совершенно знающий весь город, по прозбе моей, повел меня тотчас в дом Министерской, где вскоре увидел я Г. д. Т. Прием, учиненный мне, как oт Министра, так и его людей, сверьх моего был чаяния; а как я от него ни мало не зависел, то и вознамерился видаться с ним почаще. Имперский Толмач N N. принял меня весьма хорошо, и столько мне оказал ласки, что принуждал стать у себя. Я там встретился c храбрым Армянином Гаджи Муссес, который весьма обрадовался, видя меня в добром здравии и благополучно прибывшим.

Для выгружения своих товаров надлежало мне ждать, пока флот не войдет в гавань. Ветер был сильный, и флот не получил еще повеления от Двора, медленности коего я весьма боялся, а для того и не весьма разумно для меня казалось оставить на корабле свои деньги. Я возвратился туда и выгрузился снова на канал с одним Янычаром, дабы мне возможно сыскать корабль, также и взять некоторыя вещи, без коих обойтиться мне не льзя было. Для большей безопасности, я велел все тайным образом перенесть в наш Кган, и хотя ветер был еще весьма сильный, однако ж прибыл благополучно в Топану ⁴¹. [164]

14 Октября флот вошел в гавань при великой из пушек пальбе. На другой день Чоуш принес ко мне мои вещи, которыя он явил в таможне так, как собственно ему принадлежащия.

Я заплатил за его труд, и сверьх того подарил нечто из моих товаров. Он был Турок весьма не насытный, и оставив меня, будучи мало мною доволен, пошел тотчас к Г. Фр. и Г. Г. **, дабы принудили они дать мне ему более.

Жид мой меня также оставил, со мною не простясь, и после, как я заплатил ему то, в чем мы с ним договорились, то он унес с сoбою многия бездельныя вещи. Его одобрял мне в Бакчисарае один Муфтий и другие люди, говоря, что он был человек рачительный и честный, и по правде сказать, что во все время моего путешествия, не имел притчины жаловаться на его верность и поведение. Я находился еще тогда в нерешимости, от зависти ль сродной его нации, или по своему непостоянству предприял он путь.

В тогдашнее время старался я завесть знакомство с Франками, и увидел, что их обхождение было дружеское.

Они грубы и друг другу не доверяясь жили между собою вежливо.

Сверьх моего чаяния встретился я с старыми Лекарем Сераскира Паши в Кафе, который повел меня тотчас к своему брату, перьвому в Серале Лекарю. Он как скоро узнал, что я имел [165] некотopoe почтение и учтивость к его брату в Кафе, то принял меня ласково, и с женою своею оказывали ко мне всякую свою благосклонность и любовь, а посредством сего Лекаря имел я случай наконец видеть все то, что было примечания достойного в Константинополе.

Между тем уведомился, что прежний Консул, или Министр при Дворе Татарском Г. Барон Тотт приехал с своею фамилиею сухим путем в Перу. Я немедлено пошел к нему для отдания своего поклона, а он оказав великое удовольствие в благополучном моем прибытии, рассказал мне о своих нещастиях.

Вскоре после смерти Хана Крымского (Гирея), в Кавшане Мурзы и протчие Татара, любя весьма своего Владетеля, приписывали причину смерти его Барону, объявляя, что сей Министр побудил Хана к предприятию сего нещастного похода в земли Российские; по возвращении из коего сей Владетель впав в болезнь, скоропостижно и умер. Татары по сей причине напали на его дом. Он и люди его спасались от их бешенства бегством, принуждены были все оставить. Сам Консул три дни и три ночи скрывался в яме, от куда он был избавлен одним к нему любовию привязанным старым Татарином, который посадя его в свою телегу, благополучно наконец привез в Константинополь. Остальная часть людей его рассеялась; о Секретаре ж Консульском ни какого известия получить не возможно [166] было, что с ним приключилось. Напоследок Барон, иначе Кавалер Тотт, учинился славным, нашед средство укрепить Дарданеллы, за что Султан весьма его почтил.

Как Константинополь сделался мне неприятным, то я и старался поспешать моим отъездом. Многие не советовали ехать сухим путем, в рассуждении том, что войско Турецкое, выгнанное Росиянами из Молдавии и Волохии, учинило дороги весьма опасными; по чему и вознамерился предприять путь морем, и искал корабля, назначенного в Триест, но не мог найти, кроме одного Шведского, называемого Франк-Масон, и долженствующего при перьвом хорошем ветре пуститься в Ливорну, проехав Смирну. Я познакомился с Капитаном Иоанном Генрихом Винсом, который показался мне человеком рассудительным, потребуя с меня за провоз и пищу весьма умеренную цену.

По приведении в порядок свои дела, и ожидая несколько дней, надлежало вдруг садиться на корабль, и ветер казался быть благоприятствующим: но как скоро мы вошли на оный, как вдруг оный переменился и сделался столь порывистым, что Капитан и я принуждены были возвратиться в Перу на старую нашу квартиру.

Во ожидании благополучного ветра, часто хаживали из Галаты в Константинополь с Гаджи Муссес, дабы видеть там то, что любопытству достойным быть [167] казалось. Ни когда с нами ничего неприятного не случалось, выключая что напоследках некоторые Гарадшисы ⁴² нас остановили и требовали посмотреть квитанции oт судебного места, в платеже подати. Трое из сих господ, узнав, что я Немец, меня пустили, но четвертой не хотел поверить моим словам. Как я не мог показать ему своего пашпорта, по причине той, что его оставил на корабле, то и надобно было мне следовать за ним в Судебное место. Заседающий там Паша, не выслушав почти oт меня причин, приказал не медленно отвесть меня в темницу, за то, что не было у меня пашпорта и Янычара.

Я, показав свой кошелек, обещал оный ему отдать, с тем, ежели прикажет притти кому нибудь от Министра меня оправдать. Он, потребовав от меня сверьх того два куска золота, называемых Алтун, сказал мне, чтоб я шел. [168]

Прежде моего приезду в Перу, многие уже узнали о моем приключении. Г. Г. в вечеру одному из своих домашних приказал меня проводить в Судебное место, дабы засвидетельствовать, что мой пашпорт истинной, который я между тем времянем отыскал.

Как скоро мы вошли, то один из Комисаров возвратил мне два Алтуна, с некоторыми извинениями и увещаниями. Я с холодным видом и то другое принял, и сей народ по причине сделался мне ненавистным.

ГЛАВА XVIII

Путешествие из Константинополя в Смирну

Как Северный ветр начинал утихать, то 21 числа по утру рано пошел на корабль, в провожании некоторых приятелей, проводить меня желающих. Около вечepa подняли мы паруса, выпалив из пушки, что самое учинили в тоже время многие и другие купеческие корабли. Выехав из гавани, 23 числа при благополучном ветре, прибыли под Дарданеллы на Белое море, в провожании многих Французских и Рагузских судов. Мы принуждены были лавировать и приставать к разным [169] берегам, дабы найти удобное место к брошению якоря.

Я с Капитаном ходил по сухому пути в замке Дарданеллов, лежащем в Азии. Он лежит подле моря, и с одной стороны окружен широким рвом, наполненными водою, который начинается oт самого канала. Сей замок обнесен высокими стенами с башнями, покрытыми от матерой земли некоторыми каменными бастионами, показавшимися мне весьма слабыми и развалившимися. Прошед воротами со стороны моря, видел я пушки, поставленные к защищению входа в канал. Те пушки по большей части чугунныя и все удивительного калибра. Они не положены на лафеты, но на возвышенную землю, или на подпоры из бревен, укрепленных в стену, дабы тверже держаться могли; по чему один пушкарь должен быть в низу, а другой на верьху, дабы заряжать и палить. Число домов, или лучше сказать шалашей там находящихся, по моим догадкам, не более простирается, как до 300, в коих большею частию живут Янычары с своею семьею. Перед сим замком большая есть мель, по коей во время приливу можно ездить на больших шлюбках.

Другой замок Дарданелл, лежащий на супротив перьвого с Европейской стороны, показался мне довольно крепким. Он стоит на высоте, на которой поставлены четыре большия башни. Мы пробыли несколько часов у Французского Консула, [170] и как Капитан окончил свои дела, то возвращясь на корабль, поехали из Дарданелл ⁴³ 25 числа; но туман и дождь около полудня принудил нас опять не далеко от замков стать на якоре, что для нас весьма было щастливо, прежде ночи ж претерпели мы сильную бурю, продолжающуюся до самого утра. Сии замки ⁴⁴ из коих перьвой в Азии, а другой в Европе, казались мне не столько укрепленными, как Дарданеллы, хотя они также не давно строены. Канал там несколько уже; по чему и артиллерия oт одной стороны к другой находится ближе.

После ужина Капитан спросил меня, довольно ли я отважен. Но как я не знал, что cие значило, то ответствовал ему, да, когда случай к тому потребуется. По том открылся он мне, что опасается со стороны корабельщиков бунту, которые ничего доброго не обещают. Его сделали Капитаном в Конcтантинополе на место умершего, и хотя родился в Швеции, но c самых своих молодых лет служил у Англичан, и в перьвой еще было тогда раз, [171] чтo oн ездил под Шведским флагом; по чему корабельщики, требуя oт Министра в Константинополе, дать им Начальником Штурмана, не охотно ему повиновались. Он ни кого верного другого себе не имел, как одного шкипора; a протчие все были весьма худые подчиненные.

Они знали, что были многие ящики с деньгами, назначенные в Смирну, бывшие в каюте; по чему и весьма возможно покуситься им взбунтоваться, и умертвив также меня, дабы не изменил, спастись с кораблем. И так Капитан просил меня, чтоб я оставив свою каюту, спал вместе с ним.

Он велел тотчас собственно для меня повесить Гамаку (койка); все ружья были заряжены, и все приготовлено; вход в покой, где находились съестные припасы был приперт, а сверьх того трое крепкие двери, в которыя должно войти прежде, нежели вступить на борт, были заперты железными затворами и укреплены брусьями, приняв всевозможныя к защищению своему предосторожности. Капитан во всю ночь не смыкал глаз; что ж до меня касается, то я, хотя корабль и безпрестанно качало, гораздо лучше спал в гамаке, нежели в своей каюте, и как сию, так и последующия ночи препровождал спокойно.

Время наконец сделалось ясно, и мы 26 числа рано поутру подняв якорь, чрез два часа находились вне канала Белого моря, и въехали в Средиземное. Мы вскоре из виду [172] потеряв тo место, где сказывают, в старину была Троя, действительно увидели многие острова в Архипелаге. Остров Тенедос, куда мы прибыли в тот же еще вечер, находился перед нами, где и остановились, дабы запастись вином, и взять оттуда Греческих купцов, бывших из числа тех, кои наняли наш корабль.

Сей остров в окружности своей имеет три мили Немецких, и изобилен в славном вине, которое много походит на Бургонское, вывозимое во всю Западную часть.

Близь гавани есть большей город, где в шалашах по большей части обитают Греки, весьма великие обманщики. Замок, лежащий на небольшей высоте имеет стены и башни весьма толстыя, но не смотря на все то он весьма ветх ⁴⁵.

Надо было корабль опилить в гаване, которая весьма узка и окружена каменьями, когда мы один раз туда вошли, то Капитан укрепил свой корабль четырьмя якорями, двумя в переди и двумя на зади. Они были нам весьма полезны от бури, которую мы испытали многие дни сряду, и ветры дули с разных сторон.

Как наш корабль был столько же велик, как и военный, и на нем было до тридцати шести пушек, то Турецкой Коммендант [173] острова почел нас за Россиян. Он на другой день нашего прибытия велел сказать чрез Консула Французского ⁴⁶ Капитану и мне, чтоб мы пришли в замок; по чему мы и не умедлили то исполнить и вывесть его из заблуждения. Коммендант объявил, что подарок был бы ему приятен; и Капитан удовольствовал его немедлено послав к нему худую трубку с долгим чубуком. Не смотря на то почитал он честь свою защитить обороною, которая состояла в одной с половиною пушке, и велел оную поставить против корабля, чему мы весьма, смеялись.

Между 28 и 29 числом Октября претерпели мы весьма сильную бурю. Ветр вскоре сделался Северо-Восточный, соединенный с безпрестанным градом; а наконец он дул со всех сторон. В перьвую ночь корабль так бросало, что не возможно было ни стоять, ни лежать.

Хотя Капитан прежде ночи принял всевозможныя предосторожности, чтоб уменшить мачты, унизить парусные прутья и укрепить корабль двумя крепкими канатами к камням; однакож опасался еще, дабы якори и канаты не оторвались, и хорошее судно не разбилось бы о камни. Он клялся, ежели cиe случится, то откажется навсегда ездить до морю. [174]

В канале Тенедоском, между сим островом и матерою землею, находились три больших Французских корабля и один Турок из каравана, которые лишились своих якорей и канатов. Мы видели, посредством их огней прежде полуночи, что оторвавшись плавали вдоль Тенедоса. На рассвете двое из Французов оставили упавший якорь под островом, а Турка будучи не далеко от камней среди канала, лишился всех своих мачт. Как уже мало помалу стал показываться свет, то третий Француз и Турка палили много раз из пушек, прося помощи. Последний же, по небрежению, а при том и не зная сам, что делал, послал к нам пушечное ядро, которое весьма близко подле нас упало.

Мы приметили, помощью зрительных трубок, великое множество на борте Турок. И как после полудни буря утишилась и валы не столько были уже сердиты, то они спустили в море большую шлюбку, и старались во весь тот день, также и в последующий спастись на сухом пути.

У одного Французского корабля сделалась течь, и оный лишился тогда двух якорей; но как море утихло, то наш Капитан послал несколько матросов на помощь, которые и помогли им исправиться и отыскать якори; после того ж, как ветер сделался благополучный, то и отправились в путь. [175]

Как мы уже давно запаслись вином, то Капитан и ожидал только хорошего ветру, дабы оставить гавань. B cиe время закупил он многие тысячи ок вина, которое там весьма вкусное и недорогое, воспользуясь сим случаем иметь некоторую выгоду. Матросы, во время пути отсюда в Смирну по злобе провертели в новой бочке дыру, в коей вина было тысяча ок, и оное выпустили. Капитан хотя всячески старался узнать тому виноватого, однакож тщетно. Он мне также советовал купить вина для продажи в Смирне, дабы приобресть себе прибыли; но как мне показалось оное недовольно выгодным, то совету его и не последовал.

Между тем некоторыя из Турок, коих корабль погиб, просили нас взять их с собою в Смирну. Я весьма отговаривал Капитану, чтоб он на то никак не соглашался, особливо, как узнал, что сии люди возвращающиеся с войны были по большой части Арапы, в числе коих находилось много бездельников Франков. Однако ж Капитан для получения себе денег, взял сих негодных людей 40 человек, но по совету моему надлежало отдать им все их оружие и договориться с ними взять за провоз сходную цену. Многие находились из них такие, что не имели ни одной полушки, и их надобно было вести даром, и препоручая на ряду c протчими карабельщиками исправлять им некоторыя работы, каждой день довольствовать хлебом и мясом. Как ветер зделался [176] благополучным, то принуждены были корабельщики корабль тянуть из гавани; и сия работа продолжалась во весь день. 12 числа Декабря ночью оставили мы остров Тенедос, и около полудни находились близь острова Метелина, на берегу которого приметили остатки большего разбитого корабля, подобных коему видели мы еще два близь Тенедоса.

У нас на корабле была большая обезьяна; которая c оного соскочила в большую шлюбку, к кораблю привязанную. Как беспрестанное биение волн препятствовало ей вскочить опять на корабль, то начала она горько плакать; а наконец вскочила на веревку, привязанную к шлюбке, но будучи отброшена волною, упала в море. Она наконец несколько времени около корабля плавала, и выбившись из сил утонула.

Капитан и корабельщики весьма о ней соболезновали: ибо сия обезьяна увеселяла всех на корабле, подражая матросам во всех их действиях.

Не смотря на противныя безпрестанно дующия ветры, так как и на штиль, прибыли наконец в залив Смирны, где мы испытали еще небольшую бурю. Я столько привык к морскому пути, что смеялся трусости Турок, приносящих молитвы и испускающих крики, при всяком разе, когда корабль приводило в движение и ударяло волнами. Мы увидели Смирну 16 Декабря, и противный ветер принудил нас стать на якоре близь мели находящейся не подалеку от крепости. [177]

Сия крепость лежит от города в одинатцати милях Турецких, или около одной мили Немецкой, по правую сторону входа в гавань, которому обыкновенно дают назвaниe Рейда; cиe cтаpoe строение не имеет ни какого виду, и совсем развалившееся, по притчине недалеко находящейся мели, так что вход в гавань едва имеет четверть мили ширины, откуда удобно бы было палить из пушек на супротивную сторону.

18 Декабря перед Смирною стали мы на якорь, дабы возможно нам было запастись в сей земле всеми для нас нужными припасами. Как город отстоял еще на несколько миль Турецких, то я по причине дождя, бывшего во весь тот день, остался на корабле, а на другой день с Капитаном своим сошел на сухой путь.

Мы наняли квартиру в Голандском трактире у Вандераланена. Хозяева мои были хорошие, добрые и честные старики, коим платил я за квартиру и за стол по одному пиястру в день, хотя кушанье было и не из лутчих. Спустя несколько дней после моего прибытия, ходил я на поклон к Графу Гохепьеду, нашему Консулу, бывшему в то же время Консулом Голандским, и к Господину Драгаличу, к коим имел из Константинополя одобрительныя о себе письма.

Они меня весьма хорошо приняли, много раз у них обедывал и зван был в новой год на большей бал, Консулом данной; он был великолепный, но музыка была посредственная, и такая, какая обыкновенно [178] бывает у Франков. Я тут познакомился со многими единоземцами и Голандскими Капитанами, которые часто водили меня на свои корабли, где имел случай видеть, каким образом нагружали оные хлопчатою бумагою. Работа сия показалась мне весьма отменною: ибо кипы сего товара, покупаемого в Смирне, и имеющего весу от двух до трех квинтов, столь крепко угнетены машинами к тому употребляемыми, что не более имеют трех футов в длину, одного с половиною в ширину, и одного с половиною ж в толщину, кои и кладутся в одно отверстие, имеющее в окружности едва один фут.

Большая часть купеческих Голандских кораблей, которые обыкновенно для сего товара сделаны весьма крепки, нагружена от 1 500 до 2 000 кип. Не смотря на прилагаемое к тому старание повреждаются всегда на борте перилы и корабельное дно, так, что когда уже со всем нагрузят, принуждены конопатить вновь.

Как корабль нагрузят хлопчатою бумагою, и ежели усмотрят течь, то вытягивают воду насосом до тех пор, пока не можно будет пристать к берегу, где наклоня корабль на бок, законопачивают то отверстие, откуда показалась течь; естьли ж оная случится внутри, то дойти до того никак не возможно.

В перьвый день нашего прибытия, Шведской мой Капитан предуведомил меня, что наемщики корабля вознамерились ехать [179] не в Ливорну, a в Голандию; по чему почитая, что сия дальность мне не может быть выгодна, обещал дать мне одобрительное письмо к одному Шведскому Капитану, который вскоре прибудет из Константинополя в Смирну, где он пробыв весьма малое время, поедет прямо в Анкону, объявляя при том, что тот Капитан был его искренней друг и человк весьма честной. Cиe известие меня много огорчило, и не хотел разлучиться с достойным сим Начальником. Как я стал у него спрашивать, что он хочет взять за мой сюда провоз, то он доволен был за оный и за пищу 15 пиястрами. Я во время долгого сего пути вдвое почти сей суммы выпил на его корабле Понтакского вина, выключая того, что я совершенно довольствован был всякою пищею.

Как корабль его назывался Франк-Масон, и он носил звание такое сам, то хотел склонить и меня принять оное, по тому, что все Консулы, и многие купцы из Смирны были все Франк-Масоны, обещая принять меня опять на свой корабль, и довольствовать всеми выгодами, какие я прежде того имел. Сверьх своей честности и приятности, был он при том славный мореходец. Он принужден был оставить Смирну, не могши проститься со мною и с протчими приятелями по следующей притчине.

Турки думая, что Пасажиры намерены были возвратиться с товарами своими в Петербург, хотя мысли их и со всем [180] не основательны были, пошли к Музелину (Губернатору), прося его остановить корабль. Как Капитан и Пасажиры узнали наперед о сей их поступке и то отправились ночью, так, что корабль на другой день по утру находился уже вне гавани, избавясь поисков Губернатора Смирны. Шведской Консул, в рассуждении сего испытал наконец многия беспокойства.

Между тем нашел я небольшой корабль с двумя мачтами, называемой Сент Висент, назначенный ехать в Триест. С начала Капитан не хотел слушать, чтобы быть мне на его содержании, ибо обыкновенно стол на таких кораблях, так как и на Французских весьма худой. А как я его не отступно в том просил, то он запросил за стол и за провоз чрезвычайно дорогую цену; по чему вознамерясь иметь особливое для себя кушанье, договорился только о моем провозе, за который цена не многим чем менее была против требуемой им прежде; а сверьх того принужден был ожидать долгое время, пока корабль в готовности был отправиться в путь.

Тогда все говорили о войне, и всякой опасался возмущения, по чему как Франки, так и Греки весьма того остерегались. В городе находилось великое множество разбойников и бежавших из Apмии, которые оказывали всякие злодейства и безчеловечия. Они учинили нападение на дом Французского Консула, раззорили Терас, [181] затем, что он находился насупротив дому, принадлежащего Турку.

Один бездельник Турок вбежал в дом одного Жида, где встретилась с ним за воротами чреватая Жидовка, которой он разрубил брюхо своей саблей, так, что младенец упал на земь, и cия несчастная женщина спустя несколько минут, испустила дух. Турок отошел с весьма веселым видом, так, как будто бы он сделал какое храброе дело, и никто не отважился его остановить.

Сын моего хозяина, имеющий от роду 15 лет, встретился в вечеру c одним Турком, который столкнул его c городской стены в море, где бы он действительно потонул, ежели бы многие Греки не прибежали к нему на помощь.

Я бы не мог пересказать, ежели бы только захотел, все ужасныя поступки сих варваров: ибо нет злее и свирепее, как подлого народа Турецкого.

При отъезде нашем пошел я с моим Капитаном к Рагускому Консулу для отыскания нашего патента: мы оный получили так, как Спорко, не смотря на то, что уже не говорили более о моровой язве, хотя в несколько дней и померло народу более обыкновенного; а причина тому была следующая: ибо находились многиe Аглинские корабли, ожидающе чем бы нагрузиться. Французские Капитаны охотно желая с своей стороны воспрепятствовать нагружению товарами их кораблей, дабы чрез то можно было [182] воспользоваться сим случаем самим, ожидая с нетерпеливостию каравана, и дабы принудить их отъехать, вселили в них страх, рассеяв слухи о моровой язве; по чему Агличане, не держащие карантину, принужденными нашлись уехать с пустыми кораблями.

ГЛАВА XIX

Отъезд из Смирны через Триест в Вену

Все мои приготовления к отъезду были сделаны, дела с таможнею приведены в порядок, и я 22 Генваря в вечеру сев на корабль, перед рассветом оставил Смирну, увидев в тот же день Архипелагский рай, славный остров Хио.

Я весьма сожалел, что не мог ближе рассмотреть сей прелестный остров, бывший некогда славный и цветущий, который изобиловал преизрядным вином и хорошими плодами.

На другой день подвинулись мы к сему острову гораздо ближе, и увидели вдоль берегов его мачты Французского потопшего корабля. Лишь только проехали сей остров, то претерпели жестокую бурю, которая не воспрепятствовала нам миновать острова Тина, хотя невеликого и гористого, однакож весьма плодоносного, [183] и мы убежали в гавань острова Скироса, где и принуждены были остаться пять дней, пока буря, которая от часу более умножалась, по притчине Северного ветра, не утихла.

Остров Скирос в окружности своей имеет около двух миль Немецких, и окружен высокими горами и камнями. Вход в гавань, находящейся к Северо-Восточной стороне, весьма опасен. Сверьх того увидели еще развалины старинного города Скироса, который казался быть довольно знатным. На конце гавани есть гора на подобие сахарной головы, окруженная другими высокими горами. Все окрестности, даже до вершины, украшены домами из белого мармора состроенными; а на самой вершине находится не весьма знатное строение, где обитает Турецкий Комендант, коего посредственный доход не дозволяет сделать большего украшения. Сей остров изобилует разными плодами и вином, которое хотя и весьма дешевое, однакож не самое лучшее; воздух же там сырой и холодной.

Из Скироса проехали мы почти всю остальную часть Архипелага, не претерпев ни какого нещастия, и достигли берегов Мореи, где море весьма волновало. Пустясь вдоль мыса Морейского миновали остров Церто ⁴⁷ и крепость Модонскую, [184] принадлежащую Туркам. Между тем противный ветр и Сироко, или ветер полуденный, в тогдашнее время весьма для нас необходимый, принудил поворотить назад, и прибило в канал Модонский, где и пробыли мы несколько дней, на супротив острова того же камня. Я с корабельщиками проезжая канал, осматривал крепость; но как сказывали, что не подалеку стояли Рoccийcкиe корабли ⁴⁸, то и не отваживался отдаляться. Та крепость издали показалась мне довольно крепкою и пространною. Стены и башни построены по старому обыкновению; наружное ж строение каменное, и по новому сделано вкусу.

Оттуда направили свой путь при довольно благополучном ветре в Зант. Недалеко от сего острова, увидали мы больший Венецианский корабль, на котором сказывали нам, что военный корабль флота Российского, имеющий от 60 до 70 пушек, действительно стоял на якоре, подле Занта. Капитан наш не зная, какие бы были покушения Рoccии, в рассуждении Рагузы, не усматривал ни чего доброго от такой встречи и прилагал все свои старания от оного отдалиться, хотя весьма сильный ветер против воли нашей нас туда и понуждал. В вечеру увидали мы Российский корабль, который не преставал [185] разъезжать около гавани; но в ночь от нас он отдалился, и крейсировал между соседственными островами. Таким образом продолжая, как ту ночь, так и последующий день свой путь, подражали мы разъезду Корсаров, дабы нас приметить не льзя было.

Мы увидели еще близь Кефалонии два корабля, которые и почли за Российские.

Хотя предвещало нам приближающуюся бурю, однакож Капитан не хотел становиться на якорь; и ветер будучи благополучный, хотя и начинал делаться весьма жестоким, но он продолжал путь, и прежде ночи проехав мы острова, направили бег свой в Кефалонию; по чему вскоре находясь на открытом море претерпели гoраздо прежних сильнейшую бурю. Ветер был Полуденно-Восточный, следственно и весьма благоприятствующий, чтоб въехать нам в залив Адриатический. Мы принуждены были опустить все наши паруса, выключая на большей мачте, в которой приняли мы надлежащия меры, дабы ночью не наехать на камни, находившияся близь Корфу, коих бы мы без предосторожности избежать ни как не могли.

9 Февраля Корфу по утру остался у нас к Восточной стороне; и мы благополучно проехали между двух не больших островов, окруженных каменьями и мелью. Тут увидали мы остатки погибшего корабля, что самое и подало нам причину к печальным рассуждениям в обстоятельствах, в коих мы находились. [186]

Как море с Восточной стороны не совсем было безопасное; но на против того все открыто, даже до самой Варварии, то около вечера начало еще более волновать, и волны со всех сторон подымались до самого борту корабельного. Ночью я весьма испугался, как расколовшаяся у кормы доска, прошла в окошко каюты, которая наполнилась водою.

Другая волна ударила об один бок с великим шумом, так что все Пассажиры начали призывать на помощь Бога. Корабль был больше в воде, нежели на верьху и почитали, что половина оного погибла, по чему мы тогда поставили два небольшия паруса. Более всего боялись, чтоб волна их не сломила; матрозы кричали Трамонтано (Северный ветр) и хотели переменить управление парусов; но в ту же самую минуту увидев свою ошибку, продолжали управлять по прежнему. По полуночи достигли мы входа в залив, и приметили, что волны начали утихать, по тому, что море было закрыто и сжато мысом.

10 Февраля между 9 и 10 часов утра находились мы на супротив Рагузы; и я наконец на карте увидел, что в две ночи и один день проехали мы около 30 миль Италианских.

Ветер будучи благополучный воспрепятствовал нам войти в Рагузу, так как Капитан имел намерение; и мы ездили между Далмациею и островами Мелитою и Корзулою. В рассуждении тихой погоды, пристав к сему последнему, [187] стали на якоре перед деревнею, принадлежащею Рагузе, где наши два сопутешественника, лишившиеся по нещастию во время бури своих кораблей, и бывшие оба Рагускиe Капитаны, выкинуты были на cухий путь, и по многих затруднениях привезены на шлюбке в лазарет Рагуский.

Пробыв тут 5 дней пустились мы опять в путь; но как погода сделалась противною, то и надлежало нам убежать в небольший остров, лежащий на одной стороне Истрии, где и принуждены остаться 15 дней и ожидать благополучного ветра, ибо во все cиe время буря была безпрестанная.

Матрозы в то время прилагали всевозможное старание достать себе, как в сем, так и в соседственных островax некоторыя свежия провизии, накупив кур и несколько яиц. Но как приближался пост, то мы и того найти больше не могли, а рыбы там весьма сыскать редко можно. Между тем моя провизия от части была съедена, а частию испорчена, и я предвидел в оной большей недостаток. Капитан в утешениe мне уверял, что как скоро благополучный будет ветер, то приедем в два дни в Триест. Наконец мы оставили сей остров, и благополучно миновав место, называемое Карнгер, находились под мысом Истрийским и ехали вдоль берега; а после того проехав Пирамо, не более расстоянием oт Триеста, как на одну милю, продолжали путь [188] свой целый день, хотя ветер был и противный. Наконец 6 Марта находились мы перед гаванью, где не смотря на вихорь, который называют тут Бора, отгоняющий нас назад, c великим трудом могли мы найти выгодное место для брошения якоря.

7 Марта в вечеру, как ветер утих, то корабль помощию шлюпок ввели в гавань, где мы в 11 часов вечера бросили якорь. Путешествие наше от Смирны даже до сего места продолжалось 43 дни.

На другой день по утру, по совершенном осмотре и по принятии клятв от всех находившихся на корабле, позволено войти в гавань нового карантина.

Как не дозволено было вытти на сухий путь прежде трех дней, то мы просили снабдить нас съестными припасами, в рассуждении, что 9 дней принужден я был довольствоваться сухарями и водою. Во все cиe время Капитан и его служители питались пшеном и вареными в масле бобами, и некоторыми морскими устрицами. Вино, которое он пил было из Кироса и весьма сладкое; a как я ко всему тому, что было варено в масле, так как и к сладкому вину имел отвращение, то и питался одною водою и сухарями.

По прошествии трех дней назначили мне квартиру в лазарете, и дали мне одного пристава, разумеющего несколько поваренному.

Время карантину, продолжающееся 45 дней, окончилось и я более 8 дней [189] пробыл в Триесте. Дульцигноты ⁴⁹ и Барбарески ⁵⁰, по одеянию моему половине Татарскому и половине Турецкому, почли меня за Россиянина, а некоторые за козака.

Из Триеста в Вену приехал я так скоро, сколько мне возможно было, и в сей последний город прибыл 4 Майя. Мое путешествие продолжалось 19 месяцов. Благодаря Всевышнему, избежал я, как на море, так и на сухом пути благополучно все опасности, пользуясь во все то время совершенным здравием.

КОНЕЦ

Комментарии

33. КАДИЙ КАРАСУЙСКИЙ оное хранил и я забыл взять у него на зад.

Содержащее в сем письме повеление есть истинное, и писанное бедной тварью в сравнении Всевышнего Бога.

ХАДИР, Судья крепости Карасу.

Притчина, для которой справедливое письмо сие отправлено было, следующая:

Купечество принудило Немецкого купца Клеемана приехать сюда, где принося жалобу на Кириакоса, жителя КАРАСУ, объявил в суде, чтоб вышеписанный Кириакос возвратил ему 10 бочек кос, коих в каждой было по 1 000 и всякая коса стоила 30 пар, а все ценою доходили до 7 500 пиястров Греческих, также сундук назначенный в ВЕНУ, наполненный товарами, кои стоили 500 пиястров, и сверьх того 500 пиястров не справедливо отнятыя; и коих он у него все то требовал, то не довольно что отказал, но и поступил с ним весьма нагло. А как помянутого Кириакоса о сем спрашивали, то он отвечал, что с ним худо не поступал и не обижал. Наконец признался сам, что те товары и деньги принадлежали Клееману, по чему и приказано было ему их возвратить; в рассуждении чего все то должно быть отдано непременно истцу, месяца Зельгидши 1182.

Свидетели сего спорного дела были: Ратиббидин Еффенди, сын Мустафы Еффендия. Абдул Самед, сын Халилы. Горим Гаред, Оттисия. Сеид Ахмед, сын Ясулдага Еффендия, и протчие другие.

34. Камптша, бич с небольшим кнутовищем в пол аршина. Оный сделан из ремня толщиною в палец, такой же длины как и кнутовище, с привитым из веревки концом. Оный употребляют для наказания.

35. БАКЧИСАРАЙ происходит от Турецких слов БАКЧА, сад, и САРАЙ, дворец. Перьвое название имеет по тому, что около города находится множество садов, простирающихся по крайней мере на две мили; а другое для того, что Хан обыкновенно там проживание имеет.

36. Перевод росписи товарам, осталенным в КРЫМУ.

Бог нам помощник!

Что Немецкий купец Николай, сын Клеемана (Два слова неразборчивы. – OCR.) почтенный суд, в присудствии Кириакоса (урожденного в городе ЕГИПЕ, лежащем в НАТОЛИИ, живущего в улице, называемой ДШУРУМ города КАРАСУ) сына Хаджедура Християнина, который признался, что между вышепомянутым Кириакосом и мною в нижеписанных товарах зделались затруднения и жалобы; многие из товаров, которые будут впредь описаны, уже разрешены Садамием Судьею, назначенным для 82 году, и что оные принадлежали мне по двум свидетельствам, так как обыкновенному праву доказательства; что соглашенось между нами, по причине возвращения моего в отечество, оставить в сохранение товары у Кириакоса, сына Хадшедура, с тем чтоб их беречь, отдав ему реестр оным, и в благодарность ясно объявил, что подарок написан, который будет утвержден свидетелями (как скоро приведется все в порядок), и что назначу помянутому Кириакосу каждый из товаров, кои после назначены будут. Как все сии товары отданы мне под именем поклажи, и что означенный Николай со мною о том говорил, то я поручил одному из людей Консула Французского, называемому Еремий, продажу и обмен моих товаров. Я также желал, чтоб подарок вписан был в сохраненный протокол, в котором бы точно означен был каждый из тех товаров, так как и то, что в последствии сего видеть можно.

Писано 10 дня в половине месяца Ребуйлахи 1183.

Содержание вышесказанного писано бедным, в рассуждении Бога, отменною особою Абдул Романом, Судьею города КАРАСУ.

Свидетели тому следующие:

Мустафа Еффенди.
Зефер Монла.
Аксейт Шлеба.
Хаптимиркай и другие.

Назначение товаров и проч.

37. Четыре тысячи пиястров составляют четыре тысячи пять сот флоринов Венских.

38. ЧАМИ, есть название, которое Магометане дают обыкновенно храму Божьему, а Франки называют мечетью.

39. Турки столь легковерны и суеверны, что во время бури они бросают в море все им попадающееся. (Одна строка пропущена. – OCR.) Жида, когда в таких обстоятельствах находят на своем корабле нещастие. Меня уверяли, что в подобном сему случае одна Гречанка будучи опасно больна, не смотря ни на какие представления ее мужа, была привязана к доске и предана свирепству волн.

40. Гампарджи, дивизионные Начальники на больших кораблях.

41. ТОПАНА почитается так, как предместием в Константинополе: он получил название от линейного двора, который там учредил Паша Граф (Одна строка пропущена. – OCR.)

42. ГАРАТШИСЫ, суть род Турков, которые получают подать, называя оную ГАРАТШ, и требуют её от Султана от всех тех, кои обитают в Турецкой Империи. Они дают не большей лоскуток желтой бумаги, где подписано Султанское имя, так и того, коему оный дан, а при том число и день, в который получена подать. Сей билет называется ГАРАТШ КЕГАГ. Человек богатый платит 11 пиястров, посредственного состояния 7 пиястров с половиною, а тот который живет своим рукомеслом 5 пиястров в год. Все находящиеся под протекциею какого нибудь иностранного Министра, тех билетов не получают.

43. Крепость, лежащая в Азии означается некоторыми писателями под имянем АБИДОС, а в Европе ФЕСТОС, но имянуют также их, перьвую замком Натольским, а другую Романским.

44. Султан Магомет IV в 1658 году состроил два другие замка, коим и дали название новых Дарданеллов. Канал в сем месте не более простирается в ширину, как на одну четверть мили.

45. Сей остров по осаде Трои, был, как сказывают, местом, где Греческий флот собирался.

46. Франция имеет Консула на каждом Архипелагском острове, но они в сих островах такое получают жалованье, что принуждены жить крайне бедно.

47. Остров Церто или древняя Цитерея, принадлежит Венецианцам, и сей небольшой остров каменистый и плодоносный. Оный в древния времена посвящен был ВЕНЕРЕ, богине любви.

48. Часть Российского флота, рассеющая страх в Архипелаге, в начеле сего месяца отправилась в путь против умыслу Турок, дабы проехать Гибралтар.

49. ДУЛЬЦИГНОТЫ, суть жители города ДУЛЬЦИГНО в Албании, лежащей в заливе Дринском, которые имеют некоторую торговлю с Венециею и ТРИЕСТОМ. Они, так как их соседи, весьма смелые во всем свете морские разбойники, и выходя часто на берега Италии грабят и увозят християн, коих они делают своими невольниками.

50. БАРБАРЕСКИ, под сим именем разумеются разбойники берегов Варварии, так как Алжирские, Туниские и Трипольские.