КЛЕЕМАН НИКОЛАЙ ЭРНСТ
ПУТЕШЕСТВИЕ
ИЗ ВЕНЫ ЧЕРЕЗ БЕЛГРАД ДО НОВОЙ КИЛИИ; ПО БУДЖАЦКОЙ ТАТАРИИ, ЧЕРЕЗ КАУШАН, БЕНДЕР; ЧЕРЕЗ НОГАЙСКУЮ ТАТАРИЮ В КРЫМ, ЗАТЕМ ИЗ КАФФЫ В КОНСТАНТИНОПОЛЬ, В СМИРНУ И ЧЕРЕЗ АРХИПЕЛАГ В ТРИЕСТ И ВЕНУ,
В 1768, 1769 И 1770 ГОДЫ, НАРЯДУ С ПРИЛОЖЕНИЕМ ОСОБЕННЫХ ДОСТОПРИМЕЧАТЕЛЬНОСТЕЙ КРЫМСКОЙ ТАТАРИИ, В ПИСЬМАХ К ДРУГУ.
NIKOLAUS ERNST KLEEMANNS REISEN: VON WIEN UBER BELGRAD BIS KILIANOVA, DURCH DIE BUTSCHIACK-TARTAREY UBER KAVSCHAN, BENDER, DURCH DIE NOGEW-TARTAREY IN DIE CRIMM, DANN VON KAFFA NACH KONSTANTINOPEL, NACH SMIRNA UND DURCH DEN ARCHIPELAGUM NACH TRIEST UND WIEN, IN DEN JAHREN 1768, 1769 UND 1770; NEBST EINEM ANHANGE VON DEN BESONDERN MERKWURDIGKEITEN DER CRIMMISCHEN TARTAREY, IN BRIEFEN AN EINEN FREUND
КЛЕЕМАНОВО ПУТЕШЕСТВИЕ
ИЗ ВЕНЫ В БЕЛГРАД И НОВУЮ КИЛИЮ,
також
В ЗЕМЛИ БУДЖАТСКИХ И НАГАЙСКИХ ТАТАР И ВО ВЕСЬ КРЫМ,
с возвратом
ЧРЕЗ КОНСТАНТИНОПОЛЬ, СМИРНУ И ТРИЕСТ В АВСТРИЮ,
в 1768, 1769 и 1770 годах,
c приобщением описания достопамятностей Крымских
ДНЕВНЫЯ ЗАПИСКИ ПУТЕШЕСТВИЯ В КРЫМ
ГЛАВА ПЕРЬВАЯ
Путешествие из Вены в Белград
Октября 6 1768 году в 9 часов по утру, пустился я из Вены по Дунаю, в судне, принадлежащем коммерческому обществу, в котором находились первостепенные купцы, и товары, коими судно нагружено было, вверены были мне. Я имел одобрительныя письма, також подорожную и Турецкий проезжий лист. Мне дан был толмачем Армянин, Крымский житель Киргакос Мзадур, по нещастию моему великий плут, по чему и принужден прибегать к другому купцу Армянину же, имянуемому Гаджи Муссес, едущему [2] в Константинополь за своими делами, и гораздо превосходному честностию перьвого. Другие мои сопутники были: Г. Фор, книгопродавец, два кадета Имперских войск, один молодой дворянин Венгерский и некоторые иные разного звания люди.
Время было хорошее и ветер благополучный. Mы прибыли в 7 часов в Презбург и едва только стали мы на якорь, как два пристава явясь, требовали от меня объявление в таможню. Они столь были бессовестны, что препятствовали нам вынесть из судна съестные припасы для ужина, равно и другия вещи, в коих мы необходимую имели нужду; однакож наконец, по неотступной нашей прозбе, согласились более нас не безпокоить.
Я весьма был щастлив, что на другой день около 7 часов утра получил квитанцию, ибо сказывали мне, что случалось иногда ждать оной по два или по три дни.
Мы, запасясь всею провизиею, для нашего пути нужною, оставили Презбург 7 числа в 5 часов вечера; но как нам невозможно было прежде ночи пристать ни к какому городу, то и принужденными нашлись переночевать на острове Шутте; я же с моими сопутниками остался в судне; число наше умножилось одним Езуитом, взятым в Презбурге.
8 Октября в 1 часу достигли мы города Коморны, где видел я следы ужасного землетрясения, коему сей город недавно был подвержен. Езуитская церьковь, лучшее в городе здание, казалась мне более всех [3] претерпевшею то нещастие, и две башни до половины были разрушены.
Словом сказать, крепость и часть города, лежащая на берегу реки, ничего нам не представляла достопамятного: мы не болеe пробыв там трех часов, в начале ночи пристали к одной бедной деревне. Некоторые из наших людей препроводили ночь подлой корчме, которая была одним только и ночлегом, а протчие оставались в судне.
9 Октября, за несколько миль расстоянием по ту сторону от Рааба поднялся пресильный ветр, принудивший нас искать своей безопасности. Около вечера отправились в путь, но с малым успехом, а всю ночь принуждены были оставаться в безпокойстве.
10 Октября в 10 часов по утру мы пристали к Грану, и приметили на большей дороге, идущей к Вайзену, развалины Вышеградского замка, лежащего нa высокой и укрепленной горе, и сия крепость была знаменитая в последнюю войну у Aвстрийцов с Турками.
Часто попрекали путешественников, что они весьма редко упоминали о гостинницах, и о том, какия в них производятся услужности. Я признаюсь, что читатель в подробности сей весьма мало ceбе получит выгод, а для критика откроется довольно притчин; ето правда, что желудок имеет свое право, однакож я, не смотря на все то, не могу возпрепятствовать желаниям водоходцов ездить по Дунаю [4] в Венгрию, коих небо соблюдает от волнодомцов той земли, обыкновенно весьма безчеловечных. Чтож касается до Вайзена, то показалось, что они в рассуждении сего гораздо превосходят честностию своих собратий. Вообще там всe весьма дорого, дурно и приспешники мало знающие; вино так же ни куды годное, поелику принуждены они продавать такое, какое им от помещиков дается. Выключая все то, город сей, доведенный будучи по окончании войны c Турками, до плачевного состояния, совершенно возобновлен, и попечением Кардинала Магаззея, их Епископа, весьма украшен. Сей прелат оставил по себе бессмертную память своими разными учреждениями, кои он для воспитания Юношества там сделал.
11 Октября пред полуднем наконец прибыли мы в Офен. Общество наше уменшилось отбытием многих сопутников, нас оставивших, коих в числе был и Езуит, взятый нами в Презбурге. Я искренно об нем сожалел, поелику он был обхождения ласкавого и приятного. Тут расплатился я со шкиперами, привезшими нас из Вены: ибо не могу сказать, чтобы мы не были ими весьма довольны, которые знали совершенно свою должность и не страшась ни каких oпасностей, были всегда трезвы. Я вскоре сыскал других, c коими и сторговался проводить нас до Семлина, и надеялся, что посредством нашего Штурмана, не приключится с нами ничего худого. Во весь день не открывали [5] моста Офенского, на судах сделанного, что и дало мне время осмотреть как сей город, так и Пест, на супротив оного лежащий.
Офен так же много претерпел, когда он был в руках Музульманов; сей город некогда был наилучший и славнейший из всех городов в Венгрии, но будучи подвержен осаждениям и грабительствам, лишился большей части своих выгод. Я не понимаю, каким образом оный мог противустоять нападениям от Турок и Христиан. Укрепления его казались мне не весьма великими, может быть по тому, что не было способности лучше укрепить, поелику лежал он между горами, не в дальнем расстоянии находящимися. С 1529 по 1686 год пребывал он во власти Неверных, от коих он и не мог освободиться в рассуждении худого своего состояния.
Город Пест довольно порядочен, ибо имеет он великолепныя церькви, несколько изрядных домов, и жители в нем по большей части из Немцов и других Иностранных людей, отправляющих там большое купечество.
12 Октября в 9 часов оставили мы сей великий город, но как противный ветер продолжался во весь тот день, то и принуждены мы были стать на якоре в Дистрикте, владения Фединского. Ветер безпрерывно умножался, и около вечера был гром, который и продолжался до полуночи; валы ударяли столь сильно о судно, [6] что прибило оное к густому тростнику, и хотя сие и не препятствовало нам ложиться спать, но шум, происходивший от бури, уснуть нам не дозволял. Я весьма испугался, когда ночью встал, дабы узнать о погоде, увидел, что покой был наполнен водою; по чему призвав на помощь, должно более часа выливать оную, но выливаемая вода наполнялась новою, и работа сия продолжалась до самого свету, а ветер тогда начинал уже уменьшаться. Матрозы в сем погибельном случае показали много бодрости и проворства. На другой день спрашивал я у Шкипера, не повредилось ли судно; но он уверял меня, что оно было в хорошем состоянии; однакож воды не умалялось.
13 Октября восстал противный ветер и мы пустились на парусах не без опасности, и проехав весьма мало принуждены были пристать к берегу. Все находившиеся в судне работники нас оставили, жалуясь, что им не давали ни есть ни пить, а принуждали только к работе. Как они без изъятия почти все были худые, то мы и не старались уговорить их остаться, и спустя несколько часов по их отшествии, на места их пришло много, прося из милости их принять, обещаясь быть в гребле, не требуя себе пищи. Как они были весьма разумны, то мы их и приняли, напоив как их так и матрозов.
В тот день мои Армяня сделали на борте кухню, которая нам послужила весьма хорошим обедом по Турецкому [7] 14 Октября обедали мы в Пакее, весьма худой деревенишке, которая до возмущения была изрядною крепостью, откуда бунтовщики ежедневно выходя, требовали от всех в окрестности живущих дань. Мы долго не оставаясь там, препроводили ночь на вольном воздухе.
15 Октября по полудни пристав к Толне, запаслись мы новою провизиею и сию ночь принуждены были препроводить так же, как и прошедшую, претерпев новую бурю.
16 Октября прибыли мы в Батт, и 17 Г. Фор нас оставил, возвратясь в Вену, проехав с нами 60 миль. В тот самый день в 10 часов приехали мы к Могазу; едучи в Бафину едва мы не погибли; матрозы гребли для прибытия туда до 8 часов; Штурман был пьян, и сидя на переди ничего не делал, как приметили в воде два большия пня. Один из матрозов вырвал у него из рук весло и щастлив был, что имел довольно времяни и силы поворотить судно, которое между тем хотя и дотронулось то тех пней, но легко. Сие благополучное исполнение нас спасло, и Штурман, будучи пьян, без сомнения бы нас довел до опасности; судно от удара было бы разбито, и сделав отверстие, наполнилось бы водою. На другой день весьма его я бранил, угрожая его отпустить или посадить в темницу в перьвом городе, к которому мы пристанем, ежели не перестанет пить и не будет исполнять порядочно своей должности. [8]
Мы продолжали путь свой весьма тихо до 20 Октября, не имея довольно людей для исправления работы на борте, что и было причиною, что мы не могли прежде прибыть в Петерварадин, как 21 Октября в 10 часов утра, где я имел удовольствие встретиться с двумя моими сотоварищами, Пионерными Офицерами. Они приняли меня с великим усердием, показав мне там все достойное любопытства, так как и весьма знатныя крепости.
Я простился с ними и отправились мы в путь 22 Октября в 9 часов утра.
23 Октября прибыли мы в Землин около 8 часов вечера. Ворота были уже заперты, и я зная, что их с трудом отворяют, просил Полковника Барона Штурмана, тамошнего Коменданта, который и приказал нам оные отворить. На другой день представил я ему мои путевые свидетельства и одобрительныя к нему письма. Он вскоре отправил толмача к Белградскому Паше для изтребования таможенного свидетельства от имени Порты.
Я тут нашел судно, принадлежащее Г. Кавалеру С. Приесту, посланнику Французскому в Константинополе. Я приказал осмотреть то судно знающим людям, и как мы нашли оное выгоднейшим моего и способным к мореплаванию, то продав свое старое, купил сие, и таковая предосторожность мне была не безполезна. Хотя я и потерял две трети цены, чего мне стоило, но по крайней мере избежал того, что бы мне плыть на нем до Белграда, в [9] чем бы не получил никакого успеху, поелику время было уже поздное; а естьли бы и оставил его зимовать в Землине, то б принужден был за ветхостию его бросить.
Грек Белградский Консул, к которому я адресовался, два раза посылал по меня в Землин своего Секретаря, и на конец приехал туда сам для свидания со мною. Я находился в лазарете по принятому там обыкновению, и во время моего в оном пребывания, Консул зделал нужныя распоряжения к моему отъезду в Белград, куда он весьма желал, чтоб я немедленно ехал.
Я приказал перенести мои товары в новое судно и обить каюту войлоком для предохранения от стужи, и сия каюта была весьма покойная и обширная.
26 Октября, в назначенный день нашего из Землина отъезду, Консул прислал ко мне одного из своих служителей меня проводить. Не успели мы пойтить в судно, как матрозы, Белградские Турки, запросили необыкновенной и неслыханной платы. На конец, торговавшись с ними долгое время, довольны были половиною того, чего они требовали. Едва только они отошли от судна, как появилась их еще полная лодка, а потом подъехали еще три; и на конец все судно наполнилось Турками. Они объявили мне, что приехали для подкрепления своих прав, и для изтребования некоторого числа денег для своих сотоварищей. Для большей безопасности и для избежания [10] новых споров с сими весьма безпокойными людьми, приказал я остановить барку, плывущую перед островом, лежащим насупротив Белграда, и переехал реку с Гаджием, толмачем и Секретарем Консульским. Во время своего отсутствия препоручил я сбережение судна моему Толмачу и Янычару. Честный Армянин, восхищаясь тем, что находится в области Султанской, и пользуясь вольностию, опорожнил вино, которым мы запаслись в Офене и Сиклосе. Он в полтора дни с отважным Музульманином выпил до двадцати Пинт вина, коего только у меня и оставалось. Ежели бы мне возможно было сие предвидеть, то я бы запасся новою провизиею в Белграде; но оное совсем не приходило мне в голову, и хотя уже и узнал, но поздно; почему в таком случае принужден был пить Дунайскую воду. Идучи сухим путем к Белграду, пошли мы прямо к Консулу, который уже нас ожидал обедами. Как скоро мы пришли, то тотчас сели за стол без всякой церемонии и по обыкновению Турецкому. Кушание их не столь хорошее, как Немецкое; пред нами поставлено было множество блюд, из коих едва ли одно опорожнено было. Как тот день был постный, то все было приготовлено из масла, и я вышел из-за стола почти также голодным, как и сел за оный.
Как я был у консула, то принесли мне Буирульди, то есть подорожную, за подписанием Паши, как для меня, так [11] для моего Толмача и протчих моих сопутников; она была подобна той, какую я получил в Вене, за подписанием Императорским, и подлинник оной остался в Землине, а мне дан был с оной список на Турецком языке. После обеда был я с Консулом в таможне. Оная была похожа на кофейной дом, и весьма удивительно, что в таком большом городе не было никакого особливого для таможни строения. Директор (Гюмрювчи Баши) был старый Турок и грубого вида, перед ним стоял негодный деревянный ящик, который был хранилищем крепкого в нем сундука. Они не имели никакой нужды в чернилах и бумаге, поелику все их дела производимы были на словах.
Как скоро кончили мы все свои дела, то весь Дунай покрыт был великим числом малых лодок, в которых находились таможенные работники, Янычары и другого звания люди, окружившие моё судно. Один честной Израильтянин, содержащий на откупе таможню, отвел меня в сторону, дабы уговорить меня как можно дешевле уступить свои товары и объявить ему и о протчих у меня оставшихся вещах. Чего не делается для выманивания денег? Сей человек дал мне честное свое слово и я легко поверил его предложению. Я не мог освободиться ни от каких пунктов, положенных Татарами, и поставил с товарами ящик, который я намерен был продать в Константинополе. [12]
В то время, когда занимались осмотром, то я раздавал подарки таможенным служителям, и не можно себе представить до чего доходила их жадность, будучи всем тому очевидным свидетелем. Я подарил Консулу бутылку Ликеры, которую он приняв, поставил подле себя; но в самый миг Янычар, тихонько украв оную опорожнил, не смотря, что Музульманам запрещено пить оный; однако ж военные люди, знающие весьма Алкоран, толкуют по своему обычаю запрещенныя в оном вещи, уверяя что водка не полагается в число пищей, запрещенных от их Пророка: ибо она очищается огнем. Мы возвратились в Белград, как товары были освидетельствованы, и с великим трудом в присудствии Консула согласились заплатить то, что по правам их надлежало, и таможенный Директор, получа от меня деньги, спешил запереть их в свой сундук.
Я не могу довольно ухвалиться учтивостию Консула, ибо сей достойный муж в тот самый день, во время стола составил вокальный и инструментальный концерт, как из своих служителей, так и некоторых Турок, взятых у Паши. Сии знатоки начали играть с превеликим шумом, и казались в сем самими собою довольными, уверяясь, что превосходная по мнению их музыка, должна сделать нам великое удовольствие. Однако при всем том признаться должно, что я во всю мою жизнь не слыхал столь жалостного и [13] плачевного, и я бы конечно, на все другое чего бы они ни захотели, лучше согласился, естьли бы только избавили меня слушать их музыку.
28 Октября в состоянии я был предприять свое путешествие, и я наперед уже отправил на судно деньги и съестные припасы. Недоставало мне только Вальбажских матрозов и в провожатые себя Янычара. Перьвого сыскал я за дешевую цену, но другой мне весьма стоил дорог: ибо, кроме того, что принужден был его кормить и довольствовать его кофием и табаком, надлежало еще мне договориться с ним проводить меня до Орощука за сто десять пиястров, из коих оставалось только тридцать для него, а остальное на раздачу его товарищам.
Консул удостоил нас проводить до берегу, а его Секретарь и служитель последовали за нами до самого судна. Я с сожалением расстался с сим снисходительным и услужливым Консулом, не приметя в нем никакого другого порока, как только одного, сродного его народу, то есть, что был весьма корыстолюбив.
ГЛАВА II
Путешествие из Белграда в Новую Килию
Поехав из Белграда, мореплавание наше было безопасное и скорое: корабельщики на судне сделали перемену, которая [14] казалась им весьма выгодною, учредив на оном по Турецкому обыкновению. Они на переди судна поставили небольшие веслы, а назади руль.
В ночь проезжали мы мимо Самендрии, которую осмотреть препятствовала мне темнота.
Горы и холмы, лежащие по ту сторону Белграда, и пространные Дунайские берега весьма приятны и увеселительны, осматривая с великим удовольствием долины и леса Венгерские. 30 Октября проехали мы чрезвычайно опасное место, где находилось шесть водоворотов, которые Турки называют Далила. Они дали название двум намыям, у края берега имеющимся, Варма. Два из тех водоворотов весьма опасны и гораздо ужаснее нежели скачек, который находится по течению реки Дуная, ниже города Линца: ибо волны ударяли о наше судно с великим стремлением. Сии водовороты происходят от камней, под водою покрывающихся, которые проходят реку чрез всю ее широту; тут она весьма стремительна, вода пенистая и делающая сильный шум: она разделяется у подошвы тех гор на два рукава, составляющие два (одно слово неразборчиво – OCR); другой поворот гораздо обширнее, находится в далеком расстоянии, причиняющий страшный шум и трудный проход. Корабельщики в сем случае употребили все свои силы, дабы попрепятствовать быстрине, несущей наше судно в сей большой рукав, и с великим трудом вошли мы в малый рукав. На конец [15] пристали мы к Турецкой деревне весьма знатной, называемой Буродша, лежащей на высоком острове, на котором обитали Музульманы, Жиды и Волохи; а как ветер сделался весьма сильный, то и принуждены были остаться там три дни.
В вечеру прогуливаясь я по берегу, услышал голос, называющий меня своим земляком. Я оборотясь увидел идущего к себе человека худовидного, одетого в раздранное Венгерское платье. Он объявлял о себе, что он на сем острове был Фактором их Императорского Величества, на котором управлял, как домом, так и садом, им принадлежащим, и показав мне оный, звал меня туда; но как оный в далеком был расстоянии, то я и отговорился от своего посещения, которое почитал я опасным.
Как в сем округе было весьма хорошее вино, то мы, запасясь оным, оставили остров 2 числа Ноября.
В недалеком расстоянии от сего острова течет весьма тихо из Дуная через каменную гору рукав. Турки называют оный Емик, и недалеко от середи дороги в каменной горе находится грот, про который уверяли меня, что оный сделан был двумя корабельщиками, коих лодку занесло в то место льдом. Сии нещастные люди целые два месяца претерпели там все то, что только голод может иметь ужаснее. После обеда проехали мы весьма знатный город, называемый Орзава 1, обитаемый [16] Турками и Волохами; на ружейный выстрел от сего города виден знак крепости их Императорских Величеств и Великого Султана, означающийся двумя ветхими домами, на горах построенными.
Три Янычары, пришедшие в наше судно, не подали мне никакого доброго мнения в рассуждении своей политичности: ибо они последуя обычаю Турков, начали пощупывать и исследовать все то, что они видели, и один из них, взяв бутылку Ликеру, спрашивал меня, не продам ли я ему? Я отвечал, что оным не торгую, и налив стакан, ему поднес; а он, выпив, посмотрел, сколько еще в бутылке Ликеры осталось; но Янычар, находившийся при нас оберегателем, вошед и увидя сии непорядки, рассердился, и отошед в сторону, много говорил о обиде, и на конец три его товарища, оставя добычу вышли из судна. Они приносили жалобу Комменданту того места, и наш Янычар, последуя за ними, рассказал тому Офицеру по самой справедливости все то, что ни происходило, и он, сделав им сильный выговор, запретил под жестоким наказанием приходить на берег, и мы чрез сие от них избавились. На две мили от Орзавы находится место, называемое [17] Порт де-Фер 2. Как река Дунай была весьма мелка, то советовали нам ожидать возвращения некоторых корабельщиков, приметивших Турецкое судно.
3 Ноября был тот день для меня весьма страшен, и мы поехав в 8 часов утра при всей своей отважности не знали, довольноль будет воды для поднятия нашего судна. Имение наше находилось на четырех Турецких судах, которым сей проезд довольно был известен, и они во перьвых осмотрев прилежно судно, сделали на оном много хороших весел, кои они весьма укрепили.
На одну милю от Орзавы есть остров, на котором построена знатная крепость, называемая Турками великий Катаб 3. На супротив есть замок, находящийся на Дунае; уже от того места начинался слышен быть шум, который производила вода, протекая Порт де-Фер; и я с одним Армянином и Янычаром вознамерились вытти из судна и итти пешком, но намерение свое вскоре отложили и остались в судне, будучи обнадежены одним Янычаром, что он переезд сей часто имел, не предвидя ни малейшей опасности. [18]
Валы начинали делаться весьма великими и биющими, хотя и не показались еще груды камней, однакож причиняли столь великий шум, что не возможно было слышать крику корабельщиков, которые и принуждены говорить знаками. Я был на переди судна и смотрел на ужасныя груды камней и на чрезвычайно тесные между ими проходы, чрез которые вода с стремлением вытекала и кипела. Судно летело как стрела, иногда прямо, а иногда криво, и валы входили в оное со всех сторон. Едва только миновали мы залив, как увидели новую опасность, которой нам никак избежать не возможно было. Мы с четверть часа находились в сем трудном положении, и во все то время ничего не слыхал я, кроме реву волн и безпрестанных призываний Аллага 4. Один из корабельщиков нам много пособил, крича, что опасность миновала и бояться нам нечего. Нам осталось еще некоторые проехать камни, но сравнивая их с прежними, коих мы миновали, весьма мало уже боялись. Мы вышли на сухой путь, дабы нам отдохнуть и пообедать в деревне, лежащей в соседстве от сего малого, но ужасного переезда. Там я расплатился и отпустил корабельщиков, взятых нами в Орзаве, коим каждый из нас, сверьх платы, дал по небольшому подарку.
По любопытству своему сошел я на берег, дабы узнать, сколько мне возможно было, [19] опасный путь, который мы имели, и осмотреть развалины славного моста 5, состроенного Императором Траяном и раззоренного наследником его Адрианом. Сии развалины сделали ту часть реки весьма опасною; но в воде не иное что видны были, как некоторые обломки, которые более походили на камни, нежели на столбы каменные; и я на берегу нашел кусок, составленной из кирпичей и кремней, смешенных с песком, столь же крепкой, как и самый камень. Когда я рассуждал о сей реке, то с трудом понять мог, каким образом судно наше могло пройти чрез столь узкий и опасный проход. Корабельщики уверяли нас, что сие место бывает весьма опасно тогда, когда вода убудет, а естьли оная прибудет, то легко избежать можно, держась берегу.
Турки не зная совсем древней истории, называют те два прохода, лежащие между горами [20] Сило Паланкасо и Теко Паланкасо, объявляя, что они сделались от развалин старых монастырей и раззоренных замков.
После обеда продолжали мы свое путешествие и по прошествии получаса услышали мы шум от волн.
Мы около трех часов находились в каюте с Янычаром, который гораздо лучше имел понятие о Дунае, нежели корабельщики, как вдруг услышали, что затрещал пол, и в то же время произносим был ужасный крик. Мы с торопливостию выскочили и усмотрели, что все люди приведены были в ужас и судно стало на мель. Два корабельщика занимались законопачивать отверстие, между тем как другие выливали воду, со всех сторон текущую. Когда прилагали всевозможное старание оную остановить, то мы все бросились в реку, дабы судно содвинуть с мели. Как работа продолжалась более часа без всякого успеху, то я будучи вспомоществуем Гаджией Муссес, прилагал все свое старание, узнать от куда происходит течь воды.
Мы отправили корабельщика в малом судне для снискания помощи и уговорить людей, на берегу стоящих, дабы они нам помогли; однакож они от того отказались, говоря, чтоб мы довольны были и тем, когда и издали на нас посмотрят. Янычар и Штурман вознамерились итти сами в соседственныя деревни для сыскания мужиков; по чему и надлежало в сие время взять терпение. Наконец увидели мы [21] вдали два судна, ободрившия всю нашу надежду, и как возможно было слышать голос, то мы со слезами почти просили их помощи. Одно из оных будучи не в состоянии противиться ветру, проехало, как другое напротив того шло к нам прямо; и сие было малое судно, в коем не более было трех человек. Я тотчас приказал, хотя мои толмачи тому и противились, и хотели ожидать большей помощи, чтоб в то судно перенести весьма тяжелыя вещи, дабы тем облегчить свое. Когда мы было о сем стараться начали, как увидели своего Янычара с двумя шлюпками, наполненными Волохами. Сия помощь состояла в двадцати четырех работниках, которые посредством рячагов и силы своей, менее нежели в четверть часа судно наше спустили на воду.
Во время той работы я с Гаджией Муссес пошли на Турецкое судно для обережения самых лучших товаров и денег, которые я туда перенесть велел, опасаяся, дабы груз нашего судна не попрепятствовал стараниям его освобождению.
Во время продолжения нашего пути, когда ночь весьма была темная, то мы приказали, дабы Турецкое судно шло на перед, чтоб в безопасности пристать можно было к берегу. Остальную часть ночи и на другой день утра препроводили мы в конопачении отверстий, и не прежде достичь могли Видрена, крепкого Болгарского места, как 9 числа, по причине [22] великих туманов и противных ветров. В сем городе мы пробыли весьма малое время.
Турки часто посещали нас, коими мы весьма не довольны были; по чему для избежания того впредь, вознамерились плыть день и ночь, и во время темноты всячески беречься, по елику от сих мест не можно быть в безопасности. В Шистабе запасся я съестными припасами и за два дни мы претерпевали весьма малый в провизии недостаток. Сей город велик и положением своим весьма прекрасен. Орощук также представляет вдали весьма приятную преспективу, по тому, что все домы один другого возвышает, обороняемы будучи крепостью. Оная крепость весьма пространна и многолюдна, в ней находятся многие фабрики, как то: штофныя, суконныя, полотняныя и кисейныя. Обитающия там Турки составляю едва треть ее жителей, а протчие почти все Армяне, Греки и Жиды.
Тут разлучился я с моим Янычаром, называемом Гассом Баша, который не охотно хотел возвратиться в Белград. Я им был весьма доволен, ибо он был человек честный и разумный, и хотя и впадал в некоторыя преступления, но оныя были весьма маловажны.
Я с удовольствием уведал, что Коммендант Орощукский был человек рассудительный и Полицию содержал в хорошем порядке; однако ж не смотря на его старания и предпринимаемыя в безопасности города осторожности, не мог [23] воспрепятствовать что б не было каждый день воровства и убийства, так, что в 5 часу вечера не отваживался ни кто показаться на улицу. Легко можно по сему рассудить о честности того места и о приязни, которую я имел во время моего у них пребывания.
Как война с Россиянами была объявлена, то отнимали у Христиан все у них оружия, за которыя платили третью долю цены, чего они стоили.
Между тем имел удовольствие по крайней мере в том, что нашел многих людей, знающих Немецкий язык, между коими одного Турку и Греческого купца, коих часто видал я в Вене; по чему я и весьма рад был, что в сей земле, где честные люди весьма редки, нашел двоих, коих честность мне весьма довольно была известна, и они много уговаривали меня, чтоб я отложил свое намерение ехать в Крым, представляя, что сие путешествие для меня весьма опасное, и что во всех провинциях, кои бы я не проезжал, могу встретиться с корпусом войск, возвращающихся в армию, что города были оными наполнены, и многие деташементы, бегая по большим дорогам, воруют и грабят всех на встречу им попадающихся, и что они не посмотрят ни на проезжие листы, ни на пашпорты мне данные, и на конец естьли меня не умертвят, то по крайней мере лишат всего того, что у меня есть; а ежели и пощадят, то принудят тотчас дать им денег, или что из товаров. Они, рассказывая мне многие страшные примеры таких их поступок, [24] говорили, что не за долго пред сим ограбили они близь Орощука коляску, принадлежащую Султану, везущую в армию денежную казну, умертвив всех бывших при ней провожатых. Все сии рассказы приводили меня в безпокойство, и уже начал я колебаться, между тем как Толмача моего уже ни чем устрашить не могло, презирая из единственной зависти самыя большия опасности. Я принял намерение оставить свои товары в Волохии, или Молдавии, а судно свое на несколько времени в Орощуке; самому же возвратиться в Бухорест, с тем, дабы посмотреть, не могу ли я отправлять там какое нибудь купечество.
Грек и Турок похвалили сие мое намерение, но Толмач мой со всем опровергал, представляя с своей стороны другое. Желание его было, чтоб нам ехать до Измаила, по елику он узнал, что Хан Татарский и Барон Торт, Консул Французский, прибудут из Константинополя туда чрез два или три дни, и что тогда удобно будет от того места, ежели ни какой не предвидится опасности, плыть далее, объявляя все то, что он нам сказал, после почтут за справедливое.
Хотя поездка сия и противна была моему желанию, однако ж советовали мне последовать; по чему я и согласился, но с тем единственно, что ежели в том окажется хотя малейшее затруднение, то держаться буду перьвого моего намерения; и ежели ж дорога к Измаилу будет безопасная, то последовать буду. Во время моего [25] пребывания в Орощуке посещал я все Манифактуры и познакомился со многими перьвостепенными купцами, которые дали мне наставление, каким образом отправлять торг в тех землях надобно, снабдив меня одобрительными письмами к своим Корреспондентам, находящимся в купеческих городах Европейской Турции. Товары из иностранных фабрик, которые я там видел, по большей части состоят из сукон и полусукон Французских, и хотя оные в сей земле делают, но грубы и толсты; равномерно в атласе, камке, бархате, золотом и серебряном штофе, крашеном драгете, Бразильском дереве, сахаре, кофие, хлопчатой бумаге, пищей бумаге, пряных кореньях, сухих плодах, железной Нюренбернской мелочи, олове, железе, стали, ртути, меди и протчем.
Изобилии в той земле состоят в коже, сафьяне, воске, курительном табаке, шерстяных материях, кисее, пряденой хлопчатой бумаге, шелку, шерсти, сырцу и протчего.
У нас был великий спор с таможенными служителями, которые хотели, чтоб мы заплатили двести пиястров пошлин с наших товаров; однако ж по усильным представлениям Гаджи Муссес доказал им, что их требование не справедливо, и они довольны были пошлиною такою, на которой договорились, и некоторыми малыми подарками им нами данными. Как судно наше было не в состоянии продолжать пути, то мы перенесли свои товары на Турецкое судно, договорясь о цене, чтоб [26] отвесть нас к Измаилу. Я продал судно, получа за оное едва те деньги, которых оно стоило.
Армянин Гаджи Муссес нас оставил и, простясь с нами, поехал в Константиноволь. Я отдал ему все товары, назначенные для той Оттоманской Империи столицы, дав ему наставление с удобностию продать оные, куда он для проезду себе исходатайствовал от Орощукского Коменданта проезжий лист. Я с прискорбностию с ним расстался, ибо он был человек честный и любезный, лишение коего было для меня чувствительно, что мне осталось только иметь сообщество с одним моим Толмачем, который был нраву весьма грубого, за что я и терпеть его не мог.
Я думаю, что Читатель не осердится прочесть, хотя в кратце, историю о Гаджи Муссесе. Он с молодых своих лет был поверенным у Посланника Голландского в Константинополе, где он довольно знал славного Пашу Бонневала. Он вступил в торги и дела его начинали было иметь хороший успех, как от приключившегося пожара згорел его магазин, в коем имел он на знатную сумму товаров, так что из оных ничего спасти не мог. Не много спустя после того времени, один из его родствеников зделался банкрутом, который ему должен был десятью тысячью пиястров, и он получил от него одну шубу, которую и старался всячески беречь, в рассуждении [27] цены, чего она стоила: при всем том он хороший економ и желает совершенно отправлять купечество; по чему я и надеюсь, что со временем возвратит свои убытки, зная хорошо по Французски, Италиански, Турецки, Армянски, Гречески и несколько по Немецки.
Из Орощука отправился я 18 Ноября; но как каюта занята была Турками, то и принуждены были сделать для себя на переди судна из досок на подобие полатки, которая и служила нам вместо покоя. С нами жил Армянин из Килии Новой, называемый Маркар, честностию которого мы можем весьма похвалиться; а при том также довольны мы были Рейсом 6 и всеми его людьми. Турецкий слесарь, коему мы давали по малой мерке вина и остатки от нашего стола, служил нам во время путешествия вместо повара; другие ж Турки, страстно любящие пить Ликер, с особливою ревностию помогали нам истощать нашу провизию; а как уже оной не стало, то после собрали свою ватагу.
При благополучном ветре прибыли мы 20 Ноября в Силистрию 7. Сей город лежит по правую сторону реки Дуная, и хотя не весьма велик, но довольно [28] укреплен, и жителей оного, которые состоят почти все из Турков, боятся по причине строгого их наблюдения. Рейс не мог к тому городу пристать, не избежав платежа пошлины за брошение в выгодном месте якоря, и мы остановились на супротив приморского места. Таможенные служители переехали реку и мы весьма скоро с ними расплатились, дабы продолжать нам свой путь.
Многие дни сряду время было весьма худое, ветер противный и столь сильный шел дождь, что не смотря на все мои предосторожности, вся моя постеля была покрыта водой.
22 Ноября проехали мы небольший город, называемый Горзава, лежащий по правую сторону реки Дуная. Я весьма рад был, что избавился от своего судна, которое бы конечно не могло воспротивиться сильному ветру, нами чувствуемому. В сем месте хотя река и весьма широка и валы были великие, однако Турецкое судно легко то сносило, и мы часто принуждены были бороться с противным ветром.
23 Ноября весь день и часть ночи разъезжали мы по рукаву Дуная, узкому и кривому месту; и как сей путь казался нам весьма опасным, то мы всячески остерегались. [29]
24 Ноября в ночи увидели мы Ибраил 8, а несколько часов спустя и Галаз 9 в Молдавии. Сей город лежит весьма на приятном месте, и мы видели великое множество Христианских церьквей, не приметя при всем том ни одной мечети. В двух оного гаванях находилось много о двух мачтах судов, наполненных хлебом, назначенных для Константинополя, а при том заложено было много и других.
Того же дня пристали мы к Сагчу 10. Сей город не столь знатный и защищается только одною старою крепостью, лежащею на берегу Дуная. Там есть большая дорога, ведущая от Сагчи в Константинополь, и все жители Молдавии, Бессарабии и других провинций, по ту сторону Дуная лежащих, обыкновенно берут сию [30] дорогу, которая содержит в себе езды около 6 дней, или 60 миль Немецких.
Ночью восстал сильный ветер, принудил нас стать на якорь; а как на другой день оный уменьшаться начал, то мы около вечера будучи в состоянии поднять паруса, отправились уже в десять часов, и 26 числа по утру прибыли мы в Измаил 11. Сей город весьма велик, в котором отправляется знатный торг, от приезжающих из Леванта с товарами.
Я весьма соболезновал, как услышал, что Хан Татарский два дни как уехал оттуда с Консулом Французским, для возвращения в Кокшан; по чему и не иное что оставалось, как предпринять путь свой в Килию, уведав, что слух о опасности уж начал распространяться. Рейс был весьма корыстолюбивый Турок, который принудил меня за переезд сей заплатить такую сумму, которая, ежели сравнить плату, требуемую им до того за наем корабля, была чрезвычайно великая. [31]
Хотя от Измаила до Килии не более 8 и 9 верст расстояния было, однако мы не менее как в два дни поспеть туда могли. Восставшая в ночь буря принудила искать себе безопасного места, и ожидать окончания оной, и сия буря стоила мне жизни: ибо ходя по борту корабельному, имея на ногах новые туфли, нога моя поскользнулась, и я головой упал в реку; волны несколько времени меня в воде поддерживали, и к щастию моему, что я с малолетства обучился плавать, что мне не мало в сем случае помогло, и я приближаясь к судну, за него ухватился; но дыхание, сделавшееся коротким, не дозволяло мне кричать и призывать на помощь. Как я пробыл несколько минут в сем плачевном состоянии, то корабельщики наконец меня увидели; они мне протянули руки и вытащили меня из воды, и я не причинив себе никакого вреда, могу смело сказать, нимало не испугался. Толмач мой находился весьма подле меня блиско при вступлении моем в судно, который не учинив мне ни малейшего вспоможения, был спокоен и смотрел на меня с холодным видом. А как приметил, что я еще жив и в добром нахожусь здравии, не претерпев ни малейшей опасности от сего приключения, то он подойдя, стал мне помогать одеваться. Сие с его стороны действие уверило меня еще и более в худых о нем моих мыслях, которыя я прежде имел, и ясно видеть мог, что он ни мало бы не был тронут, естьли бы Дунай сделался моею гробницею. Весьма я был щастлив, что [32] голова моя осталась цела: ибо то самое место, куды я упал, более 8 сажен было глубиною, и течение весьма быстрое.
Когда ветер несколько утих, то Рейс поднял паруса. Хотя до Килии Новой не более было расстояния, как на одну милю; однако ж мы ехали 4 часа, и не прежде пристали к берегу как 30 Ноября, в 9 часов утра. Сие наше кораблеплавание, в сей город по Дунаю, продолжалось от Вены 56 дней.
Килия Новая 12 лежит по левую руку от пяти устьев Дуная 13 в трех милях от Черного моря. И как сия часть, так и правый рукав реки столь обширный, что по оному самые большие корабли о трех мачтах, могут проходить в Черное море. Сей город от стороны Дуная имеет весьма хороший вид, и положением своим для мореплавателей весьма способен. Строение его довольно нарочитое, и содержит в себе, как великое множество [33] мечетей, так и две церкви Армянския. Он хотя и окружен худою каменною стеною, однако ж на берегу Дуная находится великий замок, довольно укрепленный.
Армянин, житель Килии Новой, приехавший с нами из Орощука, предложил нам свой дом, в который он хотел перенесть все наши пожитки; однакож оныя Таможня одержав, осматривала с великим тщанием, что нам и не показалось хорошим предзнаменованием, более по тому, как я увидел двух Янычар, бегающих безпрестанно около судна, и с великим рачением нас наблюдающих. Мы требовали позволения выложить товары свои в магазин; но в том нам отказали, а хотели, чтоб все оные были в Таможне, дабы вольняе осмотреть их можно было. Мы великую приносили жалобу на такие поступки, но оные были тщетны: ибо сказали нам, что они хотят увериться, не привезли-ль мы чего с собой запрещенного, особливо огнестрельного оружия для отвозу Россиянам. Они также хотели осмотреть наши паспорты, которые они почитали не менее важности достойными.
Толмач меня оставил, и я один спорил с таможенным Приставом Турецким; находившейся же по случаю там жид, служил мне вместо Толмача. Я представлял все причины, которыя мне казались быть похвальными и способными к их убеждению: особливо просил я [34] Гумрукчи-Агу (Таможенного Директора) позволить чтоб все сии товары остались в Таможне до того времени, пока я не исходатайствую от самого Хана Татарского свидетельства, что оные назначены для его земли; но усиления и просьбы мои были безполезны. Мне угрожали, что в отсутствие мое посетят мои ящики, присовокупя, что сие посещение подаст причину, ежели я последую поступке Армянина и удалюсь. Сии угрозы не воспрепятствовали мне последовать его примеру, и едва ли только я отошел на 20 шагов, как двое из посетителей приближались к моим ящикам, и начали осматривать; по чему и принужден был возвратиться назад, дабы воспрепятствовать покраже чего от множества людей, особливо от ребят, при том находившихся. Один брал то, другой иное, дабы судить по своему вкусу и удовольствовать любопытство, свойственное Туркам. В сем безпорядке просил я Коммисара, который казался мне гораздо рассудительным, чтоб отогнать народ, по тому, что ежели что нибудь из моих товаров пропадет, или повредят, то я пойду в Таможню; по тому он и приказал некоторым Янычарам стеречь, и как возможно препятствовать не подходить народу. Приставы так же принуждены были оставить свой осмотр и товары мои понесли в Таможню, где тотчас и начали опять осматривать. Там в присудствии некоторых любопытных Музульманов каждая вещь была [35] осматриваема, выхваляема, оценяема и описываема, что и продолжалось весь день. Мы принуждены были препроводить часть ночи в приведении в порядок вещей и разобрании оных.
На другой день прислали ко мне Таможенного плута, который требовал многих вещей для своих господ, сказывая, что они купить хотят оныя. Я в сих обстоятельствах довольно догадался, и знал по опыту такого сорту людей, которые желают какого нибудь от меня себе подарка; по чему я и послал им одну вещь из моих товаров; но на другой день оную мне назад отослали, прося отпустить те, которыя они у меня просили. Толмач мой советовал мне в прозьбе их не отказывать, по чему я и отдал оныя нашему хозяину отнести в Таможню. Сей человек по возвращении своем принес нам такую весть, что на те вещи взирали так, как на подарок, превозвышающий пошлину, которыя ценой доходили до триста пиастров, и что нам не прежде возвратят наши проезжие листы, ежели в щет не поставят сей суммы, и что велят мне притти в Таможню для платежа оной. Я не могу довольно изъяснить, сколько я был востревожен сим требованием; но к чему мог послужить мой гнев? Дабы помешкать в платеже сей суммы, то я притворился больным, обвертев свою голову платком; но меня вторично спрашивали, заплачу-ль я им те деньги. Я отвечал им, что не можно от меня требовать в землях, [36] принадлежащих Султану двойной пошлины, и что мой паспорт, который я требовал, чтоб они вскоре возвратили, довольно доказать может, что уже в Белграде оная получена, и что в другом месте платить денег не имею.
Наконец прислали мне пашпорт, с которым Толмачу моему свободно было без замедления возвратиться в Ковшан, дабы принесть жалобу Хану и получить фирман для продолжения нашего пути в земли, ему принадлежащия. Я снабдил его для удобного отправления торгу рекомендательным письмом к Консулу Французскому. Я услышал, что он возвратился в Килию, и когда Таможенный пристав спросил меня об отсутствии Толмача, то я ему отвечал, что послал его в Бендеры для изыскания некоторой суммы по векселю, объявляя о себе всегда, что болен.
В продолжении сего времени знакомый мне жид и который казался быть услужливым, привел ко мне невольника, родом из Кобленца, по имени Ернеста Мозера, обращение с которым, почитал он, что меня увеселит: ибо он был еще человек молодой, и сказывал мне, что он был слесарного дела мастер. Он говорил по Французски, Италиански и по Арнаутски. Путешествуя по Франции для отправления своего ремесла, отдали его силою в рекруты, и принудили служить. Близь года будучи он в полку, из оного убежал, и на- (одна строка пропущена – OCR) [37] где он и жил весьма бедно. 28 человек солдат, в числе коих находился и он, учиня общий заговор, благополучно спаслись со своим оружием и платьем из крепости. Им необходимо надобно было идти в Турецкия земли; но будучи атакованы многими Греками, защищались, палили и многих из них убили. Наконец Греки, получа себе в помощь до двух или до трех сот человек учинили на них новое нападение, которые будучи окружены множеством, двадцать пять человек из них взяты в полон, а остальные трое лишены жизни. Греки их продали Туркам. Мозер с шестью другими отведен был в Морею, четверо старались уйтить, но были пойманы; а трое из них от побоев умерли, в наказании коих как Мозер, так и его товарищи принуждены были помагать; оставшейся же из ушедших с нами объявил, что он охотнее соглашается сделаться Музульманом, нежели подвергнуть себя равному истязанию.
Мозер во премя своей неволи, в которой он был 13 месяцов, продаваем был седьм раз, и господин, коему он тогда принадлежал, был богатый Турок, содержал его довольно хорошо, и его должность была в Килии продавать воду и смотреть за лошадьми. Он уверял меня, что он в Кобленце и Олмуце имел весьма богатых родителей, и что в последнем из тех городов должны ему были до несколько сот флоринов. Я его спросил: разве он не желает из неволи [38] вытти? Он ответствовал мне, что он весьма о том старается и не умедлит о изыскании средств освободиться: ибо у господина его есть весьма хорошая лошадь, которая ему поможет спастись; но только то его нещастие, что он не знает совсем дороги. Я ему советовал не предпринимать такого намерения; а как он имеет довольно имения и богатых родителей, то удобнее ему выкупиться, представляя ему, что я постараюсь по возвращении своем, хотя чрез письма, или самому употребить прозьбу, к кому надобно, для исходатайствования ему вольности: он между тем бы спросил у своего господина, сколько он требует за него выкупу. Он поблагодарил за мой совет, которому он охотно последовать желал, того ж вечера спросил своего господина: чего он за него требует, сказывая, что находящейся в сем городе Немецкий купец дает ему денег столько, сколько ему надобно. Турка не довольно того, что отказал ему в свободе, но и запретил никогда не ходить ко мне.
Сей Музульман навестил меня тогож вечера с одним из своих приятелей и пробыл около двух часов. Как я пил кофей, то я им оного поднес и подал по трубке табаку. Я показал им некоторые свои товары, но они давали мне весьма малые за них цены. И хотя им все нравилось, но они ничего не купили, и оставив меня, казались быть весьма довольными. [39]
Несколько дней спустя невольник опять пришел; но я просил его, чтоб он меня не посещал, опасаясь, чтоб в таком случае не иметь никакого с господином его дела, подарив ему табакерку, нюхательного табаку и несколько денег. Нещастный пошел от меня со слезами; Турка ж, который конечно был шпион, на другой день пришел ко мне с угрозами, дабы я не имел никакого с его невольником сообщения. Сия неучтивая поступка весьма мне не понравилась, и я отвечал ему, что он может своего невольника посадить во оковы, и тем самым воспрепятствовать ему ко мне приходить. С того времени более уж он не появлялся, и по возвращении моем услышал я, что он не умешкал здержать свое слово в побеге и с лошадью своего господина.
Несколько дней чрез сей город проходили многие Байрахи 14 Янычар, назначенныя в Бендеры. Как непорядок и худая военная экзерциция находилась в сем войске, то оное не зная за что приняться, рассеялось по улицам, стреляли из ружей и пистолет, грабя все, что им ни попадалось: они унесли из магазинов, которые в скорости запереть не успели, все то, что им надобно было, бросив помещикам деньги, которыя едва превозвышали половину тех, коих унесенное ими стоило. Я издали видел всю жидовскую лавку, разграбленную так, [40] что бедному дьяволу ни одной полушки за товары не дали. Янычары с нещастных двух Армян, вышедших из своей церькви, сняв шубы, немедленно убежали.
Как я носил Немецкое платье, то и почитали меня за Россиянина, и должен был паспорт мой носить на пуговице, для избежания худых встречь, от коих всевозможно я и остерегался, выходя редко на улицу.
Некогда вошед я в цырюльню, дабы мне выбриться, имел щастие встретиться с одним Янычаром, который хотел присвоить к себе мою епанчу. Ежели бы сей военный человек был хороший Логик, тоб сие покушение произвело не мало спору. Он настоял, а я не знал, что делать; брат моего хозяина и цырюльник прилагали много трудов отвратить его от сей обиды, и мне надлежало взять терпение, дабы не подвергнуть себя чрез то худым следствиям; а хотя б я имел право жаловаться, но никакого б удовлетворения получить себе не мог.
Наконец Толмач мой возвратился из Ковшана 12 Декабря, где он получил все то от Хана и Консула, чего я желал; и все сие сделано помощию подарков. Он принес два повеления, подписанныя Ханом в Таможню сего города, также Менсильтескир 15 для проезду обоим нам отсюда в Ковшан. [41]
Во первых Цолнеру приказано было свободно проезжать с нашими товарами, не требуя за оные пошлины; однакож Цолнер учинить оное отказался, объявляя, что все то зависит от Султана, а не от Хана, которого они и просить должны; однакож по прошествии несколько дней удовольствовался он тем, чтоб посмотреть наши вещи, которыя у него в руках были, и едва согласился вместо трех сот пиястров прежде от нас требуемых, взять шестьдесят.
Мы не теряя времени, прилагали всевозможное старание отправиться в Ковшан, для принесения жалобы Хану; однакож Консул советовал нам ничего того не делать, и мы совету его последовали.
Как Консул в ответ на мое письмо советовал мне одеться в Армянское платье, не нося Немецкого, как в рассуждении опасности, так и медленности в моем путешествии, то я последуя его желанию, сделав себе в Килии платье такое, которое походило более на Турецкое, нежели на Армянское, и оно мне очень пристало.
Не смотря на все наши попечения, не возможно было нам во время нашего сдесь пребывания достать себе телег для перевозу [42] наших товаров, по причине худого пути и безпрестанных дождей. Наконец по многим трудам, нашли мы три, на которыя наклав часть наших товаров, приказали ехать вперед, в провожании одного Янычара.
ГЛАВА III
Путешествие из Килии Новой в Ковшан в Буджатскую Татарию
20 Декабря пустились мы в путь, хотя нам и отказано было в Килии Новой в почтовых лошадях, в наемной телеге, взятой нами из плачевного сего города. Как мы прибыли в Татарскую деревню, на две мили расстоянием, то мы изыскали средство безпрепятственно продолжать наше путешествие, показав только свои пашпорты. Сии почты походили весьма на установленныя указом, где крестьяне и мещане принуждены во время войны ставить лошадей даром. От деревни до деревни давалась нам небольшая Татарская телега, которой передние колесы укреплялись не железным, а деревянным гвоздем. В оную впрегались две лошади, и Татарин, садясь на третью, вел две других. Когда время хорошее, то поездка сия весьма спокойная и скорая; а естьли дорога чрезвычайно худая, и когда войско поберет всех лошадей, то мы часто [43] принуждены были в каждой деревне останавливаться по два или по три часа, ожидая их возвращения.
В некоторых землях, не смотря на все старания нашего провожатого, принуждены мы были спорить с Татарами, дабы принудить их дать нам лошадей, и иногда получали оныя с великим трудом, а иногда принуждены были продолжать путь наш на тех, которыя у нас были, а в иных округах давали нам охотно, и часто два Татарина служили нам вместо проводников. Сии деревни обитаемы были Татарами, известными под именем Буджадских, которые по большей части казались мне быть усердными.
На другой день в 10 часу в вечеру, изломалось у нас колесо, что и принудило нашего Татарина бежать в первую деревню, которая от нас по крайней мере на две мили была расстоянием, и мы принуждены были ожидать около 4 часов, в которое время лил сильный и безпрестанный дождь до самого того времени, как привезли нам новую телегу и свежих лошадей. На другой день по утру упали мы с нашею телегою в весьма глубокую яму, покрытую снегом, откудова с великим трудом могли освободиться.
В ночь приехали мы в деревню, за две мили от Ковшана; но по прибытии моем никто не хотел пустить меня на ночлег: ибо Татарки приняли меня за Турку, коих они весьма боятся. Наконец один человеколюбивый Татарин над [44] нами сжалился, и как он, так и жена его оказывала нам всевозможные услуги, и разложив огонь сушили наше платье. После я буду говорить с похвалою о сих Татарах, хотя и сказывают о них, как о варварах; однако ж показались они мне во всех случаях гораздо превосходнее Турок. По трех суточном путешествии прибыли мы 23 Декабря около полудни в Ковшан 16. Сей не большей город лежит между двумя холмами, на 20 миль Татарских 17 расстоянием от Килии, а на 4 от Бендер. И как оный город наполнен был Турками и Татарами, то и принуждены мы были пойти к Персиянину, у которого был покой малый, темный и сырой, и не было ни камину и никакого выгодного для нас места; но к щастию нашему было, по крайней мере то, что мы могли запереть наши товары и никого кроме нас посторонних не было.
Консул находился в отсутствии, и я уведал, что он поехал в Польшу, по чему и не воспрепятствовало мне послать к его Секретарю, дабы он объявил о моем к нему послушании. Секретарь точас прислал ко мне лошадь, весьма учтивым образом прося меня приехать [45] на оной в его квартиру, по елику тогда по притчине грязного времени пешком притти нельзя было. По прибытии моем я нашел у него Немецкого жида, которого он призвал для того, чтоб быть ему между нами вместо толмача; но как я ему сказал, что говорю по Латыне, то он его отослал тотчас назад. Я ему рассказал о наших выгодах и он обещал оказать свои услуги и исходатайствовать покровительства от Консула. Наконец он сказал мне, что Консул возвращаясь из Польши, почтен был Татарами по платью своему Россиянином, и что они остановив его, отвели пленником к Хану, который весьма обрадовался, что с ним ничего худого не приключилось, и Татар наградил. Я уже весьма поздно ночью приехал в свою квартиру. На другой день уведомили меня о прибытии Консула, к которому я тотчас и пошел. Он уже садился на лошадь, дабы ехать к Хану, и поднести ему некоторые подарки, привезенные им из Польши. Я рассказал, сколько мне возможно было ему о состоянии наших дел в Килии, усильным образом прося его о исходатайствовании нам благосклонного пашпорта. Он обнадежил меня в своем покровительстве, и что он употребит об нас всевозможное свое старание, так как мы были Французы, советуя при том не думать о безделицах, взятых у меня в Килии, а требовать оныя назад со временем. Что касалось до моей прозьбы, [46] то он просил меня потерпеть дни три, в которые бы ему возможно было исправить весьма важныя при дворе дела; а после того времени поговорят они о всем том, что только может быть в пользу и будет касаться до продолжения пути, подав во всем нужную помощь. Я, оставив его, послал к нему подарок, который он с великим принуждением принял.
Когда уже прошло 4 дня, не получив никакого известия, то пошел к нему опять. Я вторично усильным образом просил его о исходатайствовании мне от Его Светлости Фирмана и повеления о даче лошадей, и он снова уверял меня, что все приготовит до отъезда Хана. Разговор наш продолжался около часа, в которое время я думал, что поверить нельзя, и что обещания его в услуге были не очень искренные, и легко поверил, что сей Консул, особливо в рассуждении Коммерции его народа с Каффою мне больше будет вредителен, нежели благосклонен. В следствие чего я ссылался на рекомендательные к нему письма, уверяющия, что мои товары состояли по большей части в железе, и что я не иного чего на перемену моих товаров из Крыму желаю, как благовонных вещей, кож, воску и других тому подобных. Наконец я его оставил, не зная, что мне предприять.
Между тем телеги наши уже прибыли, находясь 8 дней в дороге; и мы отвезли сии товары к Геким-Баше, Ханскому Лекарю, который с перьвых дней казался [47] к нам быть благоприятным, и мы учинив хорошее распоряжение, сделался я ему приятелем. Он назывался Бланшет, родом из острова Хио, где отец его был Консулом Французским. Он учился в Риме и там получил Докторскую шапку, и десять лет тому назад находился в службе у Крим Гирея Хана Крымского, последуя за ним в ссылку в Родос. Как я его лутче узнал, то приметил, что он был человек весьма искусный и великий Ботаник, коего лекарства, по обыкновению Восточному, состояли особливо в простых и в травяных. Мы в нем нашли более искренности, нежели во всех тех, у коих мы при дворе Татарском имели дело, где, как и при прочих Европейских Дворах, великое множество льстецов, хвастунов и обманщиков. Придворные везде почти такие, и климат, в рассуждении тех людей, никакой перемены не имеет.
Я принужден был в разговорах сим Лекарем употребить малое мое знание Латинского языка; и мы всегда на оном с ним говорили. И как наконец он хотел, чтобы я у него обедал, то и провождал с ним целые дни.
Стол его был весьма хороший, у него был преисскусный повар, и я ничего более не ел, как пиляв 18, который всегда и готовили. [48]
Я отнес ко Двору по совету господина Бланшета подарки, назначенные Хану. Сей Владетель послал того же вечера Толмача сыскать меня, дабы изъяснить ему о употреблении разных инструментов, мною к нему посланных, что и подало мне случай, по моему желанию, его увидеть. Как я разбирал оные в особливой комнате, то сей Владетель тотчас появился, вышед из потаенных дверей. Толмач сказал мне, что ето его Светлость. Я ему сделав глубокое почтение по Турецкому обычаю, поцеловал край его шубы; а он мне подал поцеловать свою руку, что и показалось мне отменною благосклонностию. Он росту был обыкновенного, несколько дороден, весьма смуглого лица, виду важного, и по бороде его, начинающей седеть, догадаться можно было, что был пятидесяти лет. Он тотчас начал осматривать мои инструменты 19, о употреблении коих изъснял я ему около часа в присудствии многих Турок и знаменитых Татар. Толмач переводил все то, что я ему сказывал, и Хан встав, приписал мне некоторыя похвалы на Турецком языке. Я, пользуясь сим случаем, просил его дать для меня и моего Армянина Фирман и повеление для свободного в его областях проезда, на что чрез Толмача [49] сказал мне в ответ, что он о сем деле поговорит с Геким-Башею. Я пошел домой, будучи исполнен надеждою и весьма довольный тем, что сей Владетель показал свое удовольствие во всем том, что я ему показывал.
Через два дни после того услышали мы от Геким-Баши, что Хан велел приготовить нам Фирман и повеление всем принадлежащим его землям, и силою перьвого не могут требовать во всех Татарских Таможнях, мимо коих проезжать будем, ни полушки пошлин с наших товаров, и что на другой день я буду иметь у Хана Аудиенцию. Я думал, что в сем случае должно мне знать обряд, каким образом поступить, и Геким-Баша, в рассуждении того дал мне все нужныя наставления, говоря притом, могут ли быть оныя для меня полезны или нет.
ГЛАВА IV
Аудиенция у Хана
30 Декабря, перед полуднем, Геким-Баша повел меня во Дворец; Толмач принял меня в передних комнатах, и посадив, поднес мне кофию и трубку табаку. По прошествии получаса предводитель мой, бывши все это время у Хана, [50] пришед, сказал мне, что я могу войти. Я нашел в покоях многих служителей и Ханских Чоушев 20, которые по большей части все были молодые Дворяне Татарские. Они мне дали место, и многие при моем входе в миг меня окружили. Как скоро я увидел Хана, подле коего по сторонам сидели многие Татарские Вельможи, то я, пав на земь и сложив крест на крест руки, наклонил до полу свою голову. Я было хотел еще два раза сие учинить, но при первом моем вставании Владетель дал мне знак рукой, чтоб я к нему подошел. По приближении к нему вторично пал на земь, целовал полу его шубы; а после того отошед от него на несколько шагов, сделал ему глубокое почтение, держа крест на крест руки по Турецкому обыкновению. Подали мне подушку, чтоб сесть, и сие сидение весьма трудное: ибо надобно стать на колени так, чтоб все тело держалось на пятах. Я извинялся пред толмачем, говоря, что я так как Немец, обыкновения сего сделать не могу, и сел, сложив крест на крест ноги, стараясь прикрыть оныя Пинишею 21. Я говорил с Ханом в коротких словах, последуя обыкновению Восточному, благодаря его за милости и благосклонности, [51] которыя он мне оказал допущением меня пред себя, прося при том удостоить меня его повелениями. Я приписывал ему всегда титул Хана Еффендима 22, не называя никогда Патишею 23, которого титула ни его придворные, ни другие мелкие чины не употребляют.
Он наложил на меня должность достать ему 150 зеркал, в длину 6 четвертей, и в ширину 3, которыя он назначил для украшения покоев, а сверьх того полдюжины люстров, коим висеть по середи оных и дюжину по бокам. Он просил, чтоб привезти все сие к нему по [52] моем возвращении, постараясь сколько мне возможно, обещая заплатить следуемую за них сумму без замедления. Он обещал еще мне для избежания всякой остановки и для воспрепятствования от причиняемых беспокойств от разных Турецких Таможен, исходатайствовать в Царь-Граде от Султана для меня Фирман, в котором бы я и люди мои означены были под именем его Комисаров.
Сие обещание меня весьма увеселило, и Владетель с своей стороны казался быть весьма довольным засвидетельствованием моей к нему благодарности, и уверением, что я повеленное им исполню с точностию.
После того еще спросил меня, не можно ли мне привезти к нему 12 музыкантов, которые б играли на разных инструментах. Я отвечал ему, что сие будет весьма удобно, ежели позволят в нашей земле вывозить подданных Иностранным Государям. И хотя я и могу получить на то позволение, но только чтоб Его Светлость уполномочил меня договориться с ними о цене, какую им ежегодно платить будет, и заключит с ними контракт на 3 года; когда же срок пройдет и захотят они возвратиться в свое отечество, то б мне дана власть по желанию их обратно отправить. Хан ответствовал мне, что он уверяет исходатайствовать им дозволение во всякое время выехать; а что до их жалованья касается, то определяет им до [53] 3 000 пиястров в год, дав им сверьх того, такия же выгоды, какими и протчие его домашние пользуются, а имянно: покои, платье, мясо, пшено, хлеб, дрова и сено, и что заключит с ними контракт на 3 года, и будет стараться, чтоб из подданых его заступили их места. По окончании сего, Хан встал, и вся его свита тоже примеру его последовала. И как он пошел в другие верхние покои, то я возобновил мое почтение, и те же обряды, которые я по вступлении к нему делал. Я сел опять в переднем покое, где меня потчивали так, как и в первый раз. Придворные, около меня сидящие, спрашивали меня о разных поведениях в нашей земле, и просили меня о многих модных товарах. Толмач, которого Хан позвал к себе, отходя сказал мне, что ежели я хочу еще о чем просить Владетеля, то могу просить через Геким-Башу, который и уведомит меня о его воле.
По прошествии двух дней после сей Аудиенции, служитель Геким-Баши нарочно был отправлен в Константинополь с просительным письмом, уверяя меня, что сие отправление точно в мою пользу, и что по возвращении моем из Крыму, хотя б и Хан был в отсутствии, Геким-Баша вручит мне желаемый Фирман. Хотя б сия и могла быть правда, но сумневался до тех пор, пока действительно не получил оного. Один из Толмачей Хана, коего я много раз видал у Геким-Баши, воспользовался сим случаем, [54] подать мне великое мнение о своей силе, обещая, что он один в состоянии исполнить мое желание. Он назывался Мустафа, хитрый Бранденбургец и Ренегат как своего отечества, так и закона. Он надеялся вскоре быть Посланником ко двору Венскому, дабы уговорить нашего Императора объявить снова войну Королю Прусскому; а в случае прервания, Хан Татарский обещает повелеть восьмидесяти тысячам своим подданным проходить чрез Тринсильзанию, грабить и раззорять Пруссию. В сем случае надлежало, дабы не осердить сего обманщика, похвалить мнимое его Посольство. В протчем сей бездельник говорил столь дерзновенно и смело о Европейских Государях, что едва слушать его можно без озлобления. Когда он говорил о Хане, то называл его всегда Императором или Императорским Величеством, который титул приписывал также, как я слышал, и Консул Французский, что мне показалось весьма странно. Геким-Баша советовал мне сего болтуна чем-нибудь подарить, и я его совету тотчас последовал; а он после того вскоре нас и оставил. Сей нещастный мало знал свои выгоды; ему бы удобнее было покорыстоваться лучше от меня: ибо чего бы я не дал, лишь бы только мне от него освободиться!
В то время пользовались мы случаем вести некоторыя дела с Турками, но я не охотно смотрел на их и на Татар [55] поступки: ибо обыкновенно они многие дни проводят в рассмотрении товаров, не объявляя, купят ли их или нет.
Хотя Ковшан и небольшой городок, однако там находится много разных сортов товаров, коими торгуют Армяне и Жиды; а Буджатские Татары каждый день туда приезжают для покупки нужных для себя вещей.
1 Генваря день был для меня весьма прискорбен: ибо неосторожность моего сопутника притчиною была, что я во весь день ни ел, ни пил, и ни он, ни Армянин, которые готовили кушание, не появились дома; чрез деньги ж достать мне ничего самому нельзя было, по чему и принужден быть голодом. По приходе их я и Геким-Баша сделали им сильный выговор, представляя, что они заслуживали за то строгого наказания.
2 Генваря поехал я с моим толмачем в телеге, запряженной валами, не могши достать лошадей, дабы ехать в Бендеры через Днестр с моими товарами. Во время двудневного там нашего пребывания, продал я все мною привезенные товары, и возвратились в Ковшан.
Как я уведомился по прибытии моем, что Хан скоро отправится, то вторично был у Консула и Геким-Баши, объявляя о своей пользе; но как тот так и другой уверяли меня, что я в получении Фирмана могу надеяться; а чтоб получить Мансиль, то препятствует тому недостаток в лошадях. Сие [56] известие со всем уменьшило мою надежду: ибо до того времени, как в том, так и в другом меня ласкали. Повеление о даче лошадей было бы для меня по двум причинам приятно, по елику сей род почты для меня ничего не стоил, а при том, что то время было для меня безопаснее к путешествию.
Я думаю, что сдесь надобно остановиться и прекратить дневныя записки моего путешествия, дабы сделать описание о сей Столице владения Хана Татарского.
ГЛАВА V
Описание Ковшана, столичного города Татарского
Сераль 24, или Дворец Хана Татарского в Ковшане, об одном страже и подобен худым и низким жильям, которыя в сем городе находятся; но стоит на возвышенном месте, на конце города. Сие строение зрению довольно приятное, и снаружи выкрашено белою и синею краскою, окруженное весьма высокою стеною. Издали он весьма походит на увеселительный [57] дом такой, какие бывают в Немецкой земле; Дворец нарочито велик и внутри покои, как я видел, великолепны, покрытые коврами и сделаны софы. Сие строение наконец так, как и половина города Ковшана, превращено от Татар Ногайских в пепел.
Лошади, верблюды и коляски были рассеяны по садам и по соседственным домам. Служители, хотя Татаре, однако показались мне весьма честными и услужливыми людьми; напротив того Господа по большей части молодые и пригожие, и жили в некоторых домах города. Когда кто-нибудь из Мурз (Кавалеров), составляющих Шляхетство сего народа, прогуливался по городу пешком, или на лошади, то всегда следовало за ними три или четыре Татарина из домашних его служителей, и носили его колчан, лук и трость (атаяк). Платье их было из тонкого сукна, весьма чистое, и подбитая долгая епанча, опоясана длинным шелковым поясом. Сие одеяние, похожее боле на платье Польское, нравилось мне лучше Турецкого: ибо оно придает приятность стану и сидит весьма хорошо. Они мало имеют сообщения с Турками, и сии Татарские дворяне иногда Янычарам и Туркам не уступают дороги, которые объявляют, что они перед ними должны иметь сие право, от чего и доходит у них до худого дела, и принуждены вынимать свои кинжалы, и стрелять друг в друга из [58] пистолет, и я два раза свидетелем был таковых между ими поединков.
Армяня и протчие купцы, как в сей земле, так и в самой Татарии, охотнее имеют дело с Татарами, нежели с Турками.
Всякой день около ночи военная музыка слышна во Дворце Хана и продолжается целый час, и я никогда столь гадкой и разногласной не слыхал. 10 человек играли на инструментах, похожих на гобои, только в половину их менее, коих отверстие весьма узкое. Трое били в малые литавры столь запачканные, что с трудом узнать можно, из какого металла они зделаны. Наконец у 10 других на шее висели большие барабаны, покрытые красным сукном, в кои они ударяли весьма сильно толстою кривою палкою, а с другой стороны другою гораздо малою. Сия музыка начинается 10 гобоями, которые несколько минут играют одним тоном; после чего один из них начиная играть, бъет такту, и делает разныя телодвижения и кривления лица по тех пор, сколько его духа станет; на последок играют они все в один раз, и спустя немного времяни за литаврами слышен барабанной бой, и все кончится общим концертом, или лучше сказать, такою музыкою, что слушать гадко.
Когда ария кончится, то перьвый гобоист начинает, а за ним последуют и протчие, так, как я описал. Наконец один из сих музыкантов, крича [59] из всей своей силы, делает обещания оберегать Хана, которыя и повторяются криком всей кучи.
6 Генваря Гарем 25 или Ханские жены прибыли. Как скоро они приближились к городу, то многие Турки и Татары бежали им на встречу, чтоб их проводить, и марш продолжался весьма долго. 6 колясок покрыты были половина красным, а половина зеленым сукном, и походили на коляски, какия бывают в Вене. Протчие были разрисованы разными цветами, и вместо отметов были весьма узкие решетки, и в оных сидели жены, дочери, наложницы Ханския, и их жены, в числе 48. Они были все под покрывалами, и во всякой такой коляске было по одному евнуху.
Хан, как мне сказывал Геким-Баша, в один год лишился 46 своих жен. Сколько людей между нами принуждены довольствоваться во всю свою жизнь одною только женою; а у сего Владетеля вдруг похитить может смерть толикое множество, как будто бы оных и не бывало!
Начальник над евнухами, сидя верьхом на лошади открыл поход: оный был Мурин хорошего стану, и будучи начальником каравана, последуем был великим множеством Татар, вооруженных копьями. [60]
Коляски были запряжены в шесть или восемь лошадей, что однакож не воспрепятствовало, по причине худой дороги, чтоб они не вымарались в грязи, так, что по приближении ко Дворцу Хана не возможно было им подъехать, по чему и принуждены были взять лошадей из конюшни Ханской, и впречь в коляски. Оные останавливались одна после другой перед потайными дверьми Дворца, а Мурины держали широкия сукна, которыя служили к прикрытию жен, выходящих из колясок: а как сия церемония продолжалась до самой ночи, то я и не рассудил за благо ждать конца оной, и пошел на мою квартиру.
ГЛАВА VI
Отъезд Хана в Ковшан
Хан подъехал 7 Генваря с большею частию своих придворных, выключая своих жен. Причина поездки сего владетеля, как мне сказывали, была та, чтоб ему покуситься с собранным своим войском под Бендерами и Очаковым, учинить нападение на Новороссийскую губернию. Я весьма желал видеть его поход, по чему и пошел заранее ко Дворцу. По правую сторону несли перед ними 12 штандартов, а имянно: бунчук с шелковым [61] знаменем, коего половина была красная, а другая зеленая; два бунчука все зеленые, два не больших знамя, из коих одно зеленое, а другое желтое, весьма похожее на корабельный флюгор, три знамя красныя с широкими зелеными каймами, на коих вырезан полумесяц, а в средине изображалась двойная сабля зеленого цвету; два знамя желтыя с широкими красными каймами, и в средине те же самые знаки зеленые, и два знамя до половины красныя и половины зеленыя. Все сии штандарты были новые, украшенные многими висящими из красного шелку кистьми.
Великое множество Татар и Турецких Начальников собралось верьхами перед Дворцом. Телеги, запреженныя верблюдами и дромадарами, ехали с багажем на перед. Около полудня Хан появился на лошади внутри своего Дворца, и как скоро его увидели, то зрители свидетельствовали свою радость восклицаниями. На нем была шуба соболья, покрытая зеленым штофом. Калпак или Челма Турецкая была такого ж цвета, с широкою собольею опушкою, и в руке держал жезл, означающий верьховное Начальство. Оный жезл или палка весьма короткая, оправленная золотом, на верьху коей была нарочитая четвероугольная головка с вострым концом; при боку имел короткую саблю с золотым ефесом, коей ножны были зеленыя бархатныя, оправленныя так же в золоте. Лошадь, на которую Он сел, [62] была гораздо лутче всех тех, которых я до того видел: она была Аранская, росту весьма высокого, белая с черными и темножелтыми пятнами; прибор узды золотый, и наперст, или нагрудник, такого ж металла, чепрак седла был светло-голубой бархатной, с широкою золотою бахромою. Перед сим Владетелем несли четыре штандарта, так же на переди и по зади за ним шло восемь драбантов, высокого росту, у которых были большие велнаки, украшенные позолоченными гербами, изображающими Ханское оружие. Кафтаны на них красные и опоясаны широким золоченым поясом, с бляхою на переди такого же металла, шировары были тафтяные желтыя и сапожки сафьянныя такого ж цвета. Оружие их состояло в длинной сабле, у коей ножны были позолоченныя, и в большем кинжале.
Два Пажа последовали верьхом на лошади за Ханом. Позади их шел его Секретарь, одетый в Татарское платье. Многие из Начальников сего народа шли в безпорядке, а по зади несли протчия знамена, за коими следовали верьхами музыканты. Свита была заключена другим народом, составленным из многих сотен Татар.
Вся сия свита представляла зрелище гораздо великолепнее, как я мог в уме своем представить, чтоб была такая у Хана Крымского, и мы обыкновенно полагаемся на прочих Немцов, делающих в рассуждении сем свои описания. [63]
Все утро даже до отъезда Хана, многие раздавали даром виноградное вино, а особливо когда он поехал, то двое из его служителей бросали бедным деньги. Так же заколото было сто баранов и оставлено для народа. За два дни отъезда Хана, получил я от его Секретаря Фирман, но недостаток в лошадях препятствовал мне получить Менсиль.
Я принуждал каждый день моего Толмача делать приготовлении к нашему пути и собирать должныя мне деньги, и прозьба моя наконец получила желаемый успех; по чему мы 21 Генваря и назначили отъезд из Ковшан.
ГЛАВА VII
Путешествие из Ковшан в Бендеры и описание сей крепости
Мы отправились в путь, простясь с Консулом и с Геким-Башею, который, уверяя меня в своей дружбе, просил уведомлять меня о моих новостях, что я и действительно исполнял и писал два раза во время пребывания моего в Крыму. Племянник его проводил нас даже до Бендер.
Мы писали в Новую Килию, чтоб товары наши, оставленные в Акермане, переправлены были в Крым чрез Черное море. [64]
Мы не могли сыскать места в Бендерах у Армянина, у которого мы жили. Как он был болен, то и надлежало нам расположиться в Хане 26. Все там наполнено было Янычарами и Спагами, и мы с трудом получить могли для убежища своего уголок, которой покой и назвали мы Ода, или Карчма, и я был там так, как осужденный в темнице; Толмач же мой только что весь день бегал по городу.
Сие темное убежище не имело никакого отверстия, которое и уподоблял я тьме Египетской. Лампада, которую я засветил себе для свету, дала мне усмотреть стены, угрожая падением; також многия разщелины и дыры, чрез кои мыши и крысы имели свободный вход. Я много раз с Толмачем моим прогуливался по городу, дабы осмотреть славные берега реки Днестра. Ежели бы было мне время и [65] способность, тоб я пробежал ту сторону реки, дабы узнать достопамятный лагерь, где Карл XII имел свое пребывание, и от оного расстояния было не более как на две мили от Бендер. Сие то было место, где сей Государь осмелился покуситься с нескольким числом Шведов защищаться против всей армии Турецкой и Татарской; о чем мы уже много Бендерских описаний имеем. И так довольно для меня будет сделать описание о Бендерской крепости, так как оная мне снаружи казалась, не могши войтить внутрь оныя.
Сия крепость лежит по середи города, окруженная крепкими стенами, довольно возвышенными, около коей окопаны глубокие рвы, но не широкие, и ворота имеют подъемные мосты с решеткою. А как оная находится высоко над Днестром, то и служит свойственным для ее защищением. Она, по древнему обыкновению, укреплена двойною оградою из крепких стен с передовыми стенами, и четыре угла защищаются четырмя четвероугольными башнями, коих стены весьма толсты. В низу на несколько расстояния от реки, сделан горнверк из высеченного камня, которого перед покрыт возвышенным болверком. Валы, хотя земляные, но снабжены по вкусу Турецкому турами, между коими поставлены пушки. Сей горнверк укреплен некоторыми равелинами и рвы нарочито широкие; в верьху ж и в низу гласиса сделаны двойные [66] полисадники. Часть города лежит на высоте, окруженная хорошими стенами, покрытыми бастионами и крепостцами, и хорошим рвом. Та часть, которая находится на ровном месте, кроме ограды, имеет бастионы, равелины и широкий ров, вороты же весьма толстыя, хорошо сделанные из решеток. Самый город имеет свои предместия, и когда посмотришь со стороны Днестра, то оный представляет фигуру полумесяца 27.
В то время находились многие Армянские и Греческие купцы, также и Турки в Бендерах, которые приготовлялись ехать в Крым; но как услышали, что с часу на час ожидают Пашу, и что он приказал забрать все коляски, то путешествие свое принуждены были отложить, и мы с великим трудом достать могли одну коляску до Очакова.
Я довольно предвидел, что наше путешествие из Бендер в Крым станет нам весьма дорого; по чему и хотел купить коляску и лошадей, дабы путь наш быть мог дешевле. Толмач мой думая, что он больше моего знает, не хотел на то согласиться, и мы наконец имели причину о том после соболезновать.
Дабы наградить нам недостаток в съестных припасах, то принуждены были, не могши никак достать в той земле, [67] которую проезжали, купить в Бендерах довольно хлеба, который весьма был хороший, також небольшое число вина, водки и говядины.
ГЛАВА VIII
Путешествие из Бендер в Очаков и описание Нагайской Татарии
Мы поехали из Бендер 26 Генваря, около полудня, имея сопутниками себе десять других колясок. Как чрез Днестр не было никакого моста, кроме только одного плота, и река уже замерзла, то и надобно было ехать по льду, который не более был трех дюймов в толщину. Извощики стали осматривать безопасныя места, и сверх моего чаяния, коляска весьма тежелая, принадлежащая одному Турку, была перьвой, которую выбрали к открытию пути: путеводитель понуждал лошадей в скачь. И как она была посереди реки, то лед проломился, и половина коляски была в воде, а другая осталась на льду. Как я пошел пешком вперед, и был уже на другой стороне, то весьма испугался, будучи не в состоянии усмотреть с берегу, моя ли ето была коляска или чья другая. Я тотчас туда побежал увериться, и наконец успокоился, увидя, что коляска была не наша. Тогда начали [68] вынимать тюки, в которых по большей части был табак, и помощию веревок и рычагов, напоследок коляску из воды вытащили, к чему добрые два часа употребили; за все ж прилагаемые извощиком труды, великодушный Музульман наградил его палочными ударами. Между тем Толмач мой перевез нашу коляску через реку с великою легкостию. Извощик, который был испытанный старый весельчак, привязал за хвост лошади к дышлу, и сим образом весьма тихо, и без всякого худого приключения переехал на ту сторону реки. Протчие купцы сделали еще разумнее: ибо они товары свои, часть несли на плечах, а часть везли на малиньких саночках, и я на сию перевозку с удовольствием взирал. Полдни уже протекли, как все было в порядке, так что около вечера не более мы могли отъехать от Бендер, как на полмили, и ночевали близь одной деревни в одной мечети.
Как в тогдашнее время был Рамазан 28, то многие Турки приходили в ту мечеть на молитву; одно окошко в оной было открыто, и мне удобно было, встав на коляску, все видеть, так что Музульманы, будучи все заняты в приношении своих молитв, не могли меня приметить; однако ж любопытство мое мне стало было дорого. [69]
За три часа до свету наш караван собирался уже в путь, и мы прибыли 17 числа к Ногайским Татарам, в такую землю, где кроме долины и пустого места ничего не видно было, равно ни одного дерева и никакого растения, и где с трудом встретиться могли в небольшом количестве пещаныя местечки. Около полудня остановились мы, дабы пообедать, и мы поели немного мяса и мерзлого хлеба; но к нещастию от холоду все наши бутылки перелопались, и мало что осталось от вина. В вечеру приехали мы к одной деревне, где мы разклали огонь из Торфу 29 и как мы купили два барана, то мы их и сварили в пивном Татарском котле, в котором бы можно сварить и целую лошать.
Как я целые пять дней ничего не употреблял горячего, то и ел с весьма худым аппетитом. Я принужден был употреблять весьма худую воду, такую, какую в той земле употребляют где не было реки, и все была сушь.
Как два дни сряду продолжали свой путь, то в одну ночь не могли найти никакой деревни. Мы сделали себе ретраншемент из наших колясок, расположив их одну подле другой, пустив лошадей своих на траву. Несколько Татар [70] верьхами разъезжали около нас, и наконец подъехав к нам, требовали у нас курительного табаку, который лучше они всякого товару почитают. Мы им оного дали, но как приметили, что за ними следовало множество других окруживших нас, то мы зарядили свои ружья, и положили на свои коляски, дабы в случае нужды воспротивиться какому либо нибудь их предприятию. Наконец увидели великую толпу, сокрывающуюся позади холма. Мы за лутчее почли не останавливаться в сем месте ночевать, и для того без всякого шуму отправились в путь, и отъехав три или четыре мили остановились у одного ручья во ожидании дня. В сем убежище лишились мы своих съестных припасов и всей нашей поваренной посуды.
Караван задолго еще до свету отправился; а наша коляска, за которою следовала другая, поехала вперед, и извощики, по причине темноты збившись с дороги, ехали к полудню. Мы не прежде то приметили, как показался свет, по чему и оборотили на восток.
Два извощика принуждены были отпречь своих лошадей и в округе бегать, дабы найтить большую дорогу или протчия повозки. Наконец мы оныя увидели и по прошествии несколько часов с нами они соединились.
После того старался я убегать такого случая: ибо весьма опасно, естьли заблудишься, особливо ночью, и должно бродить во весь [71] день по пустым местам, не зная куды выехать.
До того времени я не мог сомкнуть глаз, и следующая ночь была перьвая, в которую я взял несколько отдохновения в доме, или лучше сказать в палатке Татарской, и сии палатки заслуживают, чтоб их описать. Они довольно изрядныя и пространныя, круглыя и имеющия в диаметре своем около 8 футов; перегородки, которыя в вышину близь 4 футов, сделаны из широких столбов, которых толщина с хороший дюйм, и их иногда обмазывают кровью. Между ими можно все положить, что только угодно, и сверьх сей перегородки кладется покрышка, поддерживаемая другими такими же сваями. Наружность той палатки убрана была тростником и все покрыто темным, весьма толстым войлоком, чрез которой ни дождь, ни ветер проницать не может. В середине и в верьху покрышки сделано отверстие около 2 футов шириною, чрез которое продет шест, а к оному пришито снаружи широкое синее и белое знамя, весьма похоже на церковную хоругвь; в середине палатки, где кроме земли, дощатого полу нет, раскладывают огонь, который делая движение знамю, помощию ветра, дает дыму проходить чрез отверстие, и все сие немалое причиняет безпокойство, особливо когда заперты двери. Оныя всегда почти такого же цвету, как и знамя и столь узки и низки, что с трудом войти можно. Все уборы сего [72] дома состоят из соломенной рогожи, посланной на земли, двух волосяных тюфяков, служащих постелею Татарам, одного деревянного ящика, сабли, фузеи и пистолет; а когда оных нет, то украшают луком и калчаном. На несколько шагов расстоянием от сей перьвой палатки находится такая же, которая есть жилищем жены и детей, и в ней находится поваренная посуда, как то: весьма большой железный котел, а другой не много поменьше, совсем не луженые, таган и две или три деревянных чаш. Такую палатку не разбирая, можно перевозить на обыкновенной телеге так, что когда местоположение не покажется способным, то и удобно переменять оное.
Подле сих полаток поставлены конюшни и гумны, в перегородках которых не кладется ни камню, ни кирпичу, а оклеены тростником или другим чем; снаружи ж обмазано вместо извести коровьим калом, вместо покрышки ж служит тростник, по которому разкидано сено или навоз. Сии дворы окружены из тростника сделанным плетнем, и расстоянием друг от друга на 50 или на 60 шагов. По середи деревни есть большее место круглое, середина которого усыпана песком, где молодые Татары делают свои обыкновенные военные упражнения. Чамми 30 или мечеть стоит [73] на особливом месте, и она обыкновенно весьма небольшая, не имея ни какой башни, поставленная из четвертой доли камня, фигурою четвероугольная, и всегда покрытая кривою черепицею. Во всех деревнях сии Чамми такой же величины и походят более на конюшню, нежели на храм. Когда приедешь ночью в такую Татарскую деревню, то вообразить себе можно издали, что будто бы она вся в огне: ибо дым и искры, выходящия чрез отверстия, как я говорил, делают такой вид, какой обыкновенно приписывают аду.
В сей Ногайской Татарии жгут вместо дров Торфу, тростник и сено. Хлеба там весьма сыскать можно редко, и Татары вместо оного употребляют обыкновенно просу, которою, ежели у них нет ячменю, кормят также своих лошадей; овса же у них никогда не бывает. Некоторые Татары употребляют также лошадиное мясо, и головы их втыкают на копья. Я всячески старался узнать о начале такового обыкновения: однакож никто из них, мною спрашиваемых, объявить причины не мог.
Я нашел много ручьев и четыре реки, которыя мы проезжали в Нагайской Татарии. Нет ни одной из сих вод, которая бы была довольно глубока, выключая Буга, чрез которую, не далеко от большей дороги, каменной мост весьма узкой, что ни на судне, ни на лошади проехать [74] нельзя. Всякой раз проезжая реку, перьвое наше попечение было сделать на льду пролом для доставания воды, и сия последняя Буг была из всех лучшая.
31 Генваря наконец приехали мы после полудня в Очаков, иначе Озсу 31. Сей город лежит близь устья реки Днестра. Оная защищается со стороны сухого пути нарочито крепкою цитаделью, а с моря скатом, где нет никакого строения. На берегу находятся домы, или лучше шалаши, по обеим сторонам коих поставлены две небольшия крепостцы, прикрывающия гавань, и с них можно стрелять в мелкое моря место.
Когда мы достигли части возвышенного города, то в перьвый раз увидел я Черное море; с самого начала вода оного показалась нам весьма мутная, но перспектива со всех сторон весьма приятная. Сей город наполнен весь Турками, выключая некоторого числа Армян. Мы ночевали у одного Турка в хлебном сарае, и хотя жилище наше в Бендерах было бедное, а сие еще хуже. Находящееся с одной стороны слуховое окошко подавало нам слабый свет. Мы с трудом довольно имели места спать на хлебной куче, и поставить наш сундук. Некогда сделалась столь великая стужа, что море начинало [75] мерзнуть, хотя ветер и весьма был жесток; но в то время был столь проницателен, что я такого никогда не чувствовал; на другой же день море совсем замерзло, и не возможно было изъяснить, сколько я претерпел, днем и ночью одеваясь шубами и раскладывая из угольев огонь. Когда нагревался у меня один бок, то зяб другой и захватывало дух; а кипящая вода в шесть минут превращалась в лед. Мы хотя и жили у вольнодомца, однако прилагали все свое старание доставать себе пищи, которую получали мы весьма дурную. Я бы с охотою желал оставить сие ужасное пребывание, и на досуге пришли мне на память печальные стихи Овидиевы, чувствуя сам все те же мучения, которыя испытал он в своей ссылке.
ГЛАВА IX
Отъезд из Очакова и прибытие в Крым
Ни какой заключенный не оставлял бы толь радостно своей темницы, с какою я оставил Очаков, и мы поехали из оного 4 Февраля. В то самое время, когда я изыскивал к отъезду средства, то нечаянно приехали к воротам залива; проводник повел нас к морю, и мы [76] пришли туда весьма скоро; но сколько я удивился, когда не видал ни коляски и лошади, и увидел Толмача моего и проводника, идущих передо мною по льду. Я, усмотря, что оный был крепок, за ними последовал, проклиная, что не уведомили меня о сем приятном путешествии, и взял предосторожность защищать себя от стужи. Товарищ мой сказал мне, что в Кольбрейнге не могли достать ни коляски ни лошади. Наконец сани прибыли, и я велел ехать им перед нами, рассуждая, ежели лед весьма крепок и в состоянии может держать сани, нагруженныя 12 кипами, то может также здержать и нас. Таким образом спокойно переехал я Черное море, вспомнив о приключении Карла XII, переезжающого Зунт, что лед под его коляскою проломился. Вся трудность, которая между нами была та, что я был пешком.
Всего досаднее было, что сани часто останавливались от ветру и льдин. В вечеру потеряли мы из глаз Очаков, и ничего, кроме льду и неба не видали. К щастию нашему соединились мы с некоторыми Турками, едущими в след за нами верьхами, так что по прошествии пяти часов прибыли мы к Колбрейнгу 32, где сани со всем остались на берегу, и лошадь [77] по шею ушла в снег. Вытащить сани старания наши были бесполезны, по чему и принуждены из оных товары выгрузить, лошадь вытащить и все наши вещи нести на квартиру, нам назначенную, и к щастию, что оная находилась не далеко от берегу моря. Дом принадлежал одному Армянину, который дал нам посредственный покой, в котором мы тотчас разложили огонь, и нам принесли мяса и пиляв. Сие кушанье, как по притчине моей усталости, как и по тому, что я 24 часа ничего не ел, показалось мне весьма славным.
На другой день посетили меня два Таможенные Пристава, требующие от нас исполнить их должность. Армянин мой пошел в Таможню, и как показал наш Фирман, то они нас и оставили, удовольствуясь малым подарком, им от нас данным.
За несколько времяни до нас приехал Ага, для требования должной с сего дистрикта подати, дабы оными наградить военные убытки и отвезть наконец в Константинополь. Как все телеги и лошадей употребляемых в той земле остановили, то мы принуждены были нанять небольшую Татарскую телегу, запряженную валами, и похожую более на тележку об одном колесе. Мы, запасяся новою провизиею, отправились из Колбрейнга с сим хорошим экипажем в путь 6 числа, когда караван наш приумножился пятью протчими телегами. [78]
Сопутник мой спал под пятью мехами, и как проснулся, то весьма жаловался на стужу. У меня ж напротив того, хотя ветер был жесток и проницателен, была одна только шуба и епанча.
Мы не останавливаясь продолжали путь свой до другого дня, и после полудня приехали в другую деревню, которая едва расстоянием была на две мили от той, откуда поехали. Остановясь перед Татарскою палаткою, просили, чтоб нам позволено было в оную войти и разложить огонь, в чем нам отказано не было; и выведя из оной корову и двух теленков, вычистили навоз, разложили огонь и дали мне большое блюдо просы и ложку. Я все то отдал нашему извощику, который и съел с великим аппетитом.
Как у нашего хозяина была телега не много нашей побольше, также и лошадь, то мы и наняли до Ора, и сделав покрытку, дал в провожатые своего сына; по чему пробыв в сей деревне до 1 часа по полуночи, весь наш караван пустился в дорогу.
10 Февраля приехали мы в Ор (Перекоп). Сей город, так как и его крепость, служила вместо гавани Крыму, в рассуждении чего Турки и называют оный Орхансу. Сей мыс делает перешеек полуострову, и с одной стороны даже до другой сделана весьма высокая стена, защищаемая глубоким рвом; однако ж [79] гавань от сей стены близь Ора не показалась мне довольно крепкою.
Мы стали ночлегом в том же Гане, где и наши сопутники, имея довольно изрядную комнату. Толмач мой, не сказавшись мне, побежал тотчас к своему щурину, живущему в сем городе, оставя одного меня во всю ночь. Сие долгое отсудствие весьма безпокоило; но наконец на другой день по утру рано возвратился он в полпьяна, и на силу стоял на ногах, приведя с собою и своего щурина, который показался мне Армянином не весьма честным.
По случаю в нашем стану находился извощик с Татарскою телегою и двумя дромадарами, и мы наняли оную до Кафы, города на 22 мили от Перекопа.
Во всем Крыму почти такия телеги. Они весьма высокия, имеющия два толстыя и крепкия колеса, и задняя часть, как и обе стороны покрыты тростником и войлоком. Сии телеги просторны, и естьли хорошо покрыть, то защищает как от жару, так и от холоду. В сем то Фаетонте, запряженном верблюдами, поехали мы 12 числа из Ора; а Толмач мой всю ночь пил с своим щурином и опорожнивал Бакчисарайское вино. Караван разделился: один взял дорогу к Бакчисараю, а другой к Кафе.
Днем встрелись нам многия Татарския фамилии, которыя везли с собою свои палатки на двух телегах, тако ж уборы и скот, для поселения в земле [80] гораздо выгоднее той, кою оставили. В вечеру остановились мы в большей деревне и выбрали себе жилищем один пустой дом, в котором было два покоя. Грек с своею фамилию занял один, а мы другой.
Как я остался в коляске, ожидая, чтоб дым от уголиев разошелся, то извощик имел время уведомить Татар, что я Немец; по чему молодые и старые окружили мою коляску, а как на мне был Турецкой колпак, то показался им особливым животным и делали мне многие вопросы. Я не ответствуя им на оные ничего, вошел в дом, где и оставили они меня в покое.
13 Февраля мы увидели перед собою некоторыя Крымския горы: оныя представляются зрению довольно изрядными, особливо когда небо чистое и ясное, и вид оных обыкновенно приятный.
14 Февраля после полуночи показался Карасу. Толмач мой, который имел там свой дом, жену и детей, от радости кричал, и не могши удержаться от оной, находился вне себя от восторгу, и описывая его положение, безмерныя приписывал Карасу похвалы, называя его земным раем. Сей город и его окружность представляют на некоторое расстояние весьма хороший вид, и лежит между горами в долине, отделяясь небольшею рекою Карасу, разделяющеюся на многие рукава, по имени которой и названа сия земля. [81]
Великое множество садов и высоких кипарисных деревьев все стороны покрывающих, должно представлять летом зрелище довольно приятное. Большая часть жителей состоит из Армян, Греков и Жидов, которые по справедливости великие обманщики во всем Крыму. Некоторое количество находится там также Татар и Турок. В Карасу совершенно выделывают кожи, а особливо сафьян, который там весьма красивый, и красят в разныя краски бумажныя материи. Сей город навсегда принадлежит Султану Калке, который, во время войны, имеет свою столицу в Оре, и есть Начальником армии Татарской.
ГЛАВА X
Пребывание в Карасу
Толмач мой тут присвоил себе голос и обычай Восточный. Как он был у себя, то принял важный вид, и столь величественный, как будто бы щитался трех бунчужным Пашею. Навстречу ему прибежала молодая его жена, которой он подал свою руку, и она оную с великим почтением поцеловала; маленькая дочь и мальчик, тоже подбежав к нему, называли батюшкою. Все сии обстоятельства меня весьма удивили, что такая молодая [82] женщина, которой не более щитал от роду как двадцать шесть лет, была жена сего старого дурака. Она была совершенная красавица, хотя одета и бедно; а естьли бы имела получше платье, то можно бы назвать любви достойною; сверьх того немилосердная болтунья и в разговорах весьма вольная.
В тот же вечер для поздравления пришли многия молодыя и старыя женщины, потом и четыре священника Армянские, из коих двое показались мне сущими пьяницами.
Дом хотя и пространный, но замаранной и бедной, и естьли бы его чистить, то б никак не возможно было. Кириакос жене своей и родственникам, которые по большей части из мужиков, представил знатные подарки, и он истощил много богатства с собою и после принесенного. Как вся сия церемония производилась на Армянском языке, то мне и понять не возможно было.
На другой день по утру посещали многия Армянки, и подходя к моей хозяйке, поздравляли её с возвращением мужа; и сии женщины, по большей части старыя кумы, показывали важный вид. Они не оставили описать и меня; одна из них близь себя сидящей говорила на ухо, что я был Немец, и взглядывали на меня; а хозяйка моя будучи еще от радости вне себя от подарков, мужем ее принесенных, учтивым образом им показывала оные и хвасталась богатством. В [83] перьвые дни я редко видел дома моего Толмача, и должно думать, что он делал посещения: ибо низкия Армяне весьма соблюдают свою должность и совестно исполняют по цыдулке. Ежели бы кто не учинил сей церемонии, то бы непростительная была проступка, которую и исправить не можно б было.
На другой день он и священник повели меня по всему городу и показали торжище, где священник имел свою лавку. Хозяйка моя представила ко мне молодую девушку около 14 лет, говоря, что она её родственница. Сия девица сделал мне почтение на Армянском языке, целуя и сжимая мою руку против своего лба. Она мне показалась великой красоты, какой я мало видал, и прелести ее умножались еще одеянием, которое было довольно богатое; стан и поступку имела весьма хорошую. Во всем другом случае я не мог бы взирать на сию молодую Армянку с безпристрастием; но поведение моего Толмача наполнило мою голову печальными и безпокойными мыслями, так, что довольствовался только я ей удивляться, как прекрасному предмету. Она жила многие дни у моего Толмача с своею матерью, которая, взглядывая на свою дочь, показывала всегда свое удовольствие улыбкою. Когда она входила в покой и родственники делали ей поздравления, то свидетельствовала свою радость толканием их из одного конца покоя до другого, и [84] оканчивала ударом ногою в зад; и сия учтивость принуждала всех смеяться.
По прошествии 8 дней нашего прибытия, сделан был большой пир, и мясо было варено и жарено за два дни. В вечеру пришло до 20 человек гостей, которые все были их фамилии. Чиновнее всех из них была духовная особа, протчие ж были крестьяне и художники. Жены и дочери их сидели за особливым столом, поелику за нашим не было довольно места. В начале обеда поставили на каждой стол, по обыкновению Армян, изрядную величиной бутылку водки, которая, переходя из рук в руки, в короткое время была выпорожнена; а женщины с своей стороны также хорошо пили как и мущины. Наконец подали кушанье, которое довольно хорошо было изготовлено. Дезерт состоял из сыру, плодов и сладкого пирожного. По окончании стола бакал не переставал ходить кругом, и все сие продолжалось 4 часа; после чего двое из гостей из цитры и волынки составили нам гадкую музыку, под голос которой пели и плясали. В сие время пригожия Армянки показали тоже опыт своего искуства. Их пляска весьма длинна и обыкновенно состоит во взглядах и приятных минах, за коими следует шаркание ног. Хозяйка моя принуждала меня плясать, но я учтивым образом благодаря её, просил от того освободить. Большая часть из гостей, как из мущин, так и женщин, а особливо Толмач с своею женою были пьяни, и вместо того чтобы им собеседовать с своею [85] компаниею, легли спать, дабы проспать свой хмель. Сей праздник продолжался во всю ночь; я ж заранее пошел на постелю.
Проведав, что в Карасу есть хорошая баня, то я её и посетил; почему и показалось мне, что оная, как в рассуждении своей Архитектуры, так и пользы, заслуживает описания. Сие строение весьма высокое, из высеченного камня и о двух крышках, где находится много скважин, чрез которыя проходит дым. При входе была большая комната, в коей находились многие чаны из дикого камня, откуда текла горячая и холодная вода, и сию последнюю пили. Та комната была местом, где раздевались на весьма высоких лавках, и многие сделаны перегородки. Когда разденешься, то служитель приносит бельё, которым покрывает около поясницы, также пару деревянных туфлей или сандалий, дабы обыкновенно идти в другой покой, где люди парятся. После того прошел я покрытую аллею весьма пространную, высокую, но без сводов, коея стены были белого невысеченного мрамору, поддерживаемыя Дорическими и Ионическими гладкими столбами; по четырем сторонам было восемь мраморных лавок, промеж коих толикое ж число котлов, откуда текла горячая вода. Пол сделан из толстых плоских камней, диких и невытесанных; а по середине бани поставлен стол из такого ж камня, вышиною в два фута, около которого оставлено большое [86] пространство. Я сел, и не мало удивился, когда узнал, что тот стол столько же горячь, как и печь до половины истопленная. Наконец увидел, что изо всех протчих мест, мною прикасающихся, из разных каналов, со всех сторон проведенных, вытекала горячая вода, которая весьма кипела из под полу, и уверяли меня, что вода и на другой день по утру еще была горяча.
Когда я посидел несколько часов, то банщик, пришед, тер мне рукою голову, плеча и руки, и сие трение произвело великой во мне пот.
Мне подали трубку табаку, но я, почувствуя с себе слабость, курить не мог, дал знать о том моему Толмачу; и как по прошествии получаса хотел встать, то начал шататься.
Меня отнесли на лавку, и тот, который мне прислуживал, взяв из чана воды, обливал меня несколько раз, от чего я и опамятовался; после того тер он мне из байки сделанною перчаткою голову, лицо и протчия члены, что все безпрестанный во мне делало пот, и он не преставал ежеминутно обливать тело моё теплой водою; а наконец принес полный стакан мыльной пены, которою обмазав меня, помощию суконки, сказал мне, чтоб я чистился сам. Когда я в том упражнялся, то он вылил на меня еще полную шайку воды; а между тем другой служитель принес белье, дабы опоясать мою поясницу, и надел банную рубашку для прикрытия [87] остальной части моего тела. Голову обвязали мне салфетками, и через полтара часа вышел я в сем уборе из бани в тот покой, где было мое платье. Там послали для меня ковер, покрыв оный белою простынею, на которой я и сел. Мне подали бумажное белье с длинными волосами, чтоб мне обсушиться, а после того начал и одеваться. За всю сию услугу, не более потребовали от меня платы, как две пары (три копейки).
Я рассуждал, что сие великолепное и твердое строение бани, состроено не Турками и не Татарами, а каким нибудь другим народом, из древле сооружившим. Ежели бы я о сем вошел в подробность, то ничего б действительно узнать не мог, ибо в сей земле нимало не думают о древности, и жители оной входят только во времена настоящия.
Я ходил во многия другия бани, как в Крыму, так и в протчих землях; однакож никакой подобной не видал, хотя и все были хорошо состроены.
Публичныя бани для женщин отделены особо от муских, и никто из мущин войти к ним не смеет, под каким бы то видом ни было. Сие твердое и ненарушимое запрещение иногда причиняет великия обманы и крайния обиды мужьям. Женщины столь хитры, что находят средство вводить туда любовников для своей услуги, и сие столь легко, что малая может быть разность между одеянием обоего пола, когда лицо и глаза закрыты. [88]
Толмач мой до самого Армянского поста делал большие пиры, на которых всегда было от сорока до пятидесяти человек гостей. 5 числа Марта он трактовал двадцать четыре духовных особ, столько же бедных и до шестидесят протчих знакомых ему персон, из которых некоторые были из Карасу, а другия из соседственных деревень.
Сие последнее пиршество продолжалось три дня и три ночи, не более прерывая оное как на два или на три часа. С вином бочка, содержащая в себе 160 ок, стояла в покоях, и всякой вольно пил из неё столько, сколько хотел.
Сии частые непорядки начинали меня безпокоить, и смрадным своим запахом зделались для меня чрезвычайно гадкими. Хотя я и садился с протчими за стол, дабы не опечалить хозяина, но редко касался я до какого-нибудь кушания, а довольствовался только быть зрителем. Когда мне хотелось спать, то надлежало ложиться на дворе, ибо дом столь был наполнен пьяными людьми, что невозможно было терпеть их буйства. Сии пиршества в тысячу раз были хуже, нежели у древних Скифов.
Сколько я рад был, как наступившей Армянский пост празднество сие окончил. Хотя для меня и готовили мясное кушание, но оное весьма было худо изготовлено, ибо хозяйка моя была ленивейшая и неопрятнейшая женщина. Наконец принужденным я нашелся прибегнуть к конюху, [89] коего я зделал своим поваром, избавясь oт печального зрения сей достойной четы. Я жил бедно в одном отдаленном покое сего неприятного для меня дома, и не мог рассуждать о будущем, не причиняя себе величайшего безпокойствия, ибо всякий день получали неприятныя известия, от войны происходящия. Вверенные мне товары находились еще в Килии и Ковшане. Между тем Толмач мой привел ко мне одного своего родственника, предлагая послать его с Ханскою подорожною в те два города, для взятия и привезения моих товаров, уверяя меня, что он может привезти их по крайней мере через месяц. Нужда принудила меня принять его предложение, и я для сего человека купив лошадь и снабдив оружием, велел ехать в Ор вместе с одним караваном, туда отправляющимся.
В начале Апреля месяца разнесся слух о смерти Гирея Хана Крымского, и он в самом деле был справедливый, и что Ковшан бунтующими Нагайскими Татарами превращен со всем в пепел. Легко себе вообразить можно, какой быть для меня должен ужас в сем случае, поелику чаял я, что мои товары находились еще в сем городе.
Дни в сей ненавистной земле казались для меня быть чрезвычайно длинными, между тем как мой Толмач наслаждался увеселением с его желанием сходным, провождая оные, или с своими безпутными товарищами, или в кабаке. Он с [90] своею фамилиею ездил также в Кофу, оставляя меня одного, что однако ни мало меня не огорчало, ибо я уединение предпочитал сей вздорной компании.
Хотя я редко имел с ним сообщения, однако ж примечал во всех его поведениях, что он весьма ко мне был благоприятен, и имел причину поступать таким образом. Вскоре после прибытия нашего в Карасу, щитал я в присудствии его деньги, бывшие у меня в сохранении, которые положив в два кошелька, их спрятал и запер в свой сундук.
4 Апреля вздумалось мне чего то поискать в шкафу, сделанном в стене, где увидел, что кошелек мой был пуст; я бросился искать другого, но и того нет. Не возможно сказать, в каком я находился отчаянии и гневе, уведав о сем воровстве, и украденное доходило до 504 пиястров, имея у себя золотых не более как двенадцать. Я вскоре сыскал одну Армянку, которая мне казалась довольно честною, расказав ей о нещастном моем приключении. Она объявила мне, что Толмач мой в Карасу весьма задолжал, и что он недавно уплатил одному священнику 300 пиястров. Я с трудом мог догадаться, какия бы он деньги на сие употребить мог.
Я сего плута не мог увидеть во весь день, но в вечеру разговаривал он со мной весьма ласково. Множество людей, бывших тогда в покое, не дозволило мне вступить с ним в разговор, и [91] выговорить за его плутовство. Я лег спать, но забота и мое попечение воспрепятствовало мне сомкнуть глаза. Между тем местом, где была моя постель и покой, находилась небольшая аллея и двери были отперты. В полночь услышал я, что отворили сундук, от которого у меня был ключ, и безчестной мой хозяин, щитая деньги, разговаривал с своей женою. Я, вскочив с постели тихонько, и став за дверьми, которые, как я сказал, были отперты, с удивлением взирал на достойную сию двоицу и на многие товары, около их лежащие. Я, переодевшись в одно дорожное платье, вошел в покой, и они нечаянно увидев меня, смутились. Перьвый мой вопрос был, что вы здесь в полночь делаете и кому принадлежат сии деньги? Толмач грубым голосом отвечал мне: сии деньги и товары мои. После того называл я его вором, приписывая все названия, какия только мне на ум всходили; а бездельник сей хотел меня бить. Я освободясь из его рук, схватил за голову, и по мерзкому его лицу бил столько, что оное обагрил кровью. Между тем соседы, услышав крик его жены, прибежали к нему на помощь. Они, отняв его из моих рук и бешенства, принудили меня идти на свою постель, и я от усталости заснул. Бездельник, пользуясь сим случаем, подбежал к моей постели, и схватив меня за горло, едва не удавил, делая мне удары руками и ногами в живот. [92]
Варвар действительно бы меня умертвил, ежели бы я не схватился за кинжал подле моей постели лежащей. Я было хотел его оным ударить, но тайное движение от того меня удержало, и довольствовался только тем, чтоб от себя отогнать и от него освободиться. Сей скаредный человек не столько были силeн, как изменчивый и злобный.
Нe прошло еще часа, как он вошел с двумя другими Армянами, требуя у меня подорожной. Как я им в оной долгое время отказывал, то они все трое бросились на меня, и схватив за руки, вытащили из кармана насильно, овладев Фирманом, контрактом, инструкциями, векселями и протчими важными бумагами. Сие последнее насильство не до иного чего касалось, как до того, чтоб предупредить мои жалобы, и воспрепятствовать какому либо предприятию моему противу сего нечестивого.
На утро весь день бегал я по улицам в Карасу, будучи в отчаянии, что нет у меня никакого доказательства, ни свидетелей, принести жалобу свою Кадию, а при том не было и никого такого, который бы мне служить мог Толмачем.
На другой день попался мне Толмач на улице. Я с ним говорил и требовал у него назад мои бумаги, но он ответствовал, что оныя находятся в руках других Армян. Когда же я просил у сих, то они все с своей стороны посылали [93] ме- (Одна строка пропущена. – OCR.) Жидов, пришел к Толмачу в дом. Там требовал я при них опять от него те бумаги; но он сказал мне, что отдаст их в пристойное время.
6 Апреля уехал он тайно в Кафу, и бесстыдным образом увез с собою мою фузею, пули, порох, також весь кофей, нужную посуду и все прочие дорожные мои уборы.
Мне не возможно было оставаться тут долгое время и вознамерился ехать в Бакчисарай; Консул же Французской, обнадежил меня рекомендовать тому, которому препоручена его должность. Я надеялся что он не откажет мне в своем покровительстве, и что посредством его получу правосудие от Каймакана. Хотя я и просил всех Армян мною знаемых о исходатайствовании мне коляски; однако ни кто из них не хотел оказать сей малой для меня услуги, и объявляли, что оной совсем нет, ибо они тесно связаны были дружбою друг с другом и боялись Кириакоса.
Некоторые Жиды, с коими я познакомился, достали для меня наконец коляску, и сын одного Лекаря Еврейского, разумеющий несколько по Италиански, принял намерение путешествовать со мною.
Комментарии
1. ОРЗАВА во времена еще Римлян, было крепкое место и много претерпело в последнюю войну; а город не иное есть что, как замок и стена до половины.
2. Турки называют ДЕ-МИР КАПУ, которая значит то же самое, а некоторые Географы называют оное порогами Дунайскими, которое имя вообще дают в сей части той реки, текущей между твердо соединенными камнями.
3. Сия крепость порядочная, но Турки её раззорили; оная некогда называлась СИППАЛАНКА.
4. АЛЛАГ Бог, Турки обыкновенно призывают себе в помощь оного, когда они видят себя в опасности.
5. Древние Писатели упоминают о сем месте весьма много и считают оный за седьмое чудо в свете. Император Траян состроил его для того, дабы учинить нападение на Деребаля, Короля Дакийского.
Бишинг упоминает в своей Географии о проезде Г. Графа Марсилия, что река в том месте не более имеет в ширину, как тысячу шагов, и что два перьвые столба моста были расстоянием друг от друга на седьмнадцать с половиною аршин, по чему и заключал, что надлежало быть тому месту на двадцать три, а широте всего моста на четыреста сорок три аршина. Я думаю так же как и он, что каменные столбы сделаны из кирпичей. Император Адриан не только раззорил верьхнюю часть моста, но даже и все то, что в воде было.
6. Рейсами называют начальников малых купеческих кораблей, а Рейс Пашами тех, кои управляют большими или военными кораблями.
7. Оный город лежит не далеко от развалин каменной стены, которую Греческие Императоры состроили для воспрепятствования набегам неприятельским.
8. ИБРАИЛ, БРАИЛОВ, БРАИЛА, есть небольший город, на берегу Дуная, с укрепленным замком, на коем поставлены 7 башен, в 1711 году взят был Российским Генералом Рейном, и спустя после того несколько времени, выведен оттуда и гарнизон. Он много раз в последнюю войну находился во власти Россиян.
9. ГАЛА, ГОЛАДИС, есть великий город, хорошо выстроенный, около которого обнесена худая каменная стена. Все почти жители оного Греческого закона, отправляющие купечество: они там пользуются большею вольностию, так как и все протчие, которые находятся во власти Оттоманской Порты.
10. Великий Везирь Алибей ушел в САГЧУ или ИСАКЦИЮ с остальным своим войском после баталии.
11. ИЗМАИЛ достался Россиянам вскоре после победы, одержанной ими при устье реки АЛАГАДЫ 1 числа Августа 1771 года, которого жители при приближении Генерал Порутчика Князя Репнина, отворили ворота. Россияне нашли в арсеналах великое множество разных военных снарядов и съестных припасов. Человеколюбие Начальника Российского, будучи известно жителям ИЗМАИЛА, ни в малейшем не привело их в страх. На другой день, при вступлении Россиян в город, открыты были лавки и начался торг.
12. КИЛИЮ называют КИЛИЯ НОВАЯ для различия от другого города того же имени, лежащего на соседственном острове; а в старину назывался он ЛИКОСТОМОН.
Город КИЛИЯ сдался Россиянам на капитуляции 30 Августа 1771 года. Соглашеность, чтоб гарнизон Турецкий, около 4 тысяч человек состоящий, переведен был на судах в ТУЛЧУ по другую сторону Дуная, что и учинено было.
13. Многие Географы, да и самый Бишинг, говорят, что Дунай входит в Черное море семью устьями; однако ж я с возможным моим попечением старался осведетельствовать и нашел только 5, ибо не считают малых рукавов, составляющих острова и соединяющихся наконец с большими.
14. Байрах или рота, составленная из шестидесяти и до ста человек. Сие имя дают также флагу Турецкого корабля.
15. МЕНСИЛЬТЕСКИР, называется повеление Почтмейстерам. В Турции и Татарии Владетель или Министры дают оныя по особливой милости, иногда даром, а чаще за подарки. В оном повелевается Губернаторам и Коммендантам мест не делать никакой отсрочки, и путешествующим чинить всякое вспоможение в безопасном их проезде до назначенного места. Сие в самом деле путешественникам весьма выгодно.
16. КОВШАН редко видеть можно на карте, хотя сей город нарочито велик, и есть Резиденциею Хана Татарского, когда Султан имеет войну с Европейским Государем.
17. Миля Татарская, равна миле Немецкой. Татары, которые ездят всегда на лошади, щитают расстояние мили — час ровной лошадиной рыси.
18. ПИЛЯВ делается из сорочинского пшена, а его употребляют в Турции при всяком столе и сие кушанье сытное, здоровое и вкусное.
19. Сии машины состояли в Каморе Обскуре, в Магическом фонаре, в Електрической машине, в великой Оптике, представляющей многие города и Европейския крепости.
20. ЧОУШИ, есть общее имя Офицерам гражданским и воинским; сии последние имеют чин Порутчика, и должность их есть, чтоб оберегать Владетеля.
21. ПИНИШ, есть долгая из тонкого сукна Самара, которая естьли застегнется, покрывает ноги.
22. Хан ЕФФЕНДИМ, значит господин Хан. Слово Хан, называется Владетель или Великий Генерал.
23. ПАТИШАГИ, ПАТИША, значит на Турецком языке Король, Император, Великий Государь, сильный Владетель и Монарх. Турки редко приписуют сей титул другому Государю, кроме Султана; и когда они ему говорят, то обыкновенно изъясняются таким образом: АЛИ-ОСМАН ПАТИША Имератор Оттоманский. Подданные его приписуют слова гораздо еще славнее, как то: Король Королей Восточных и Западных, Монарх многих Королевств, Победитель света, Покровитель Греков, Прибежище смертных, наисильнейший, непобедимейший, справедливейший и милостивейший Государь и Император Мустафа Хан, которого угодно Богу увенчать жизнь и царствование Своим благословением.
Превысокий, пресильный, престрашный Император наш Государь и Господин Мустафа, коего царствование пребудет навсегда благополучно, не претерпевая никогда никакого злополучия, и да продолжиться до конца веков, коего высокий, щастливый и блистающий Двор да будет пребежищем Королей и Государей и протчая.
24. Сераль, по Турецки Сарай, есть название, которое дают Дворцам Султанским, так, как и домам Посланников в Константинополе.
25. ГАРЕМ, или Харем, есть название женам, составляющим фамилию Султанскую, и чрез оную разумеются не только их жены, но дочери, наложницы.
26. ХАН, постоялый двор, сие название дается тем, которые находятся в восточных землях, и они весьма многочисленны, состроенные богатыми Музульманами. Сии Ханы, суть строения весьма знатные и нарочито состроенные, и все окошки ко Дворцу, который весьма пространен, и находится там обыкновенно колодезь.
Все путешественники имеют там пристанище, и не более платят в день за покой, как пару или три деньги, чтож касается до пищи и питья, то должны доставать сами. В Азии и в протчих Восточных землях сии Ханы называются КАРАВАН САРАЯМИ. Сие имя производится от Караванов, туда приезжающих, и сии Караваны довольствуют путешественников всеми нужными для них вещами.
27. БЕНДЕРЫ, по довольно кровопролитной осаде, были взяты приступом Россиянами 27 Сентября 1771 года. Они обратили в пепел город и тое их предместия.
28. РАМАЗАН, Турецкий пост.
29. ТОРФА, есть земля, смешенная с корнями и кою употребляют в Голландии и в Нидерландах вместо дров. Торфу вынимают из болота, и на конец оную сушат и употребляют ее как надобно.
30. ЧАММИ, есть название, которое дают в Турции и Татарии мечетям.
31. ОЧАКОВ, называемый Татарами и Турками ОЗСУ, взят приступом Генв. 1737 года Генералом Минихом. Россияне защищали его до следующего года, в которое время они потеряли, раззорив укрепления. В сию войну однако ж оный не со всем взят еще был.
32. КОЛБРЕЙНГ, Колбурн, Кинбурн, была некогда крепость, принадлежащая Туркам.
(пер. Одинцова И.)
Текст воспроизведен по изданию: Клееманово путешествие из Вены в Белград и Новую Килию, також в земли буджатских и нагайских татар и во весь Крым, с возвратом чрез Константинополь, Смирну и Триест в Австрию в 1768, 1769 и 1770 годах, с приобщением достопамятностей Крыма. СПб. 1783
© сетевая версия - Strori. 2015
© OCR - Strori. 2015
© дизайн - Войтехович А. 2001