СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ДЖОВАННИ ДА ЛУККА

ОТЧЕТ СВЯТОЙ КОНГРЕГАЦИИ ПО ПРОПАГАНДЕ ВЕРЫ

О ТАТАРАХ, ЧЕРКЕСАХ, АБАЗАХ, МИНГРЕЛАХ И ПР.

Перевел В. Аталиков

Главное, что можно сказать о Черкесии, так это то, что черкесы внутри страны не имеют ни истинных обрядов, ни письма, но имеют свои обычаи и экстравагантный образ жизни, который трудно переносится католическими священниками в этих краях. Скажу, однако, что после успехов, достигнутых мною, в Черкесии можно направить на путь истинный много душ, которые решились познать жизнь Иисуса Христа.

После того как отец Эмиддио (д’Асколи) вернулся из Константинополя, а отец Реджинальдо из Сервии, я и отец Констанцо да Лукка отбыли в Черкесию 18 сентября 1629 года и прибыли в Темрюк, который является одним из главных городов Черкесии. Куда ни взглянешь — всюду фрукты, которыми торгуют почти одни только турки; из них некоторые являются христианами, которые крещены греческим священником, проживающим в Киерии. К нему приходят из близлежащих местностей люди, являющиеся данниками татар и турков; это по большей части черкесы по языку, но не по обычаям и не по духу, как те, кто живет во внутренних областях Черкесии; их князя зовут Шабан-оглы.

Нас было двое братьев и я представлю здесь некоторые разговоры, которые мы вели с князем. Нас спросили, куда мы намерены отправиться; я ответил, что хочу поехать в Черкесию, а именно в Жанна и Болетте-кой, а при возможности еще дальше, в глубь страны. Он (князь) спросил, что я намерен делать там; я ответил, что мы направлены святым папой проповедовать закон Иисуса Христа. Он сказал мне, что это безумие, и что если я хочу проехать по этой стране, то мне необходимо иметь две головы: одну-чтобы проехать в ту сторону, а другую — обратно, так как те, кто ушел туда, обратно не вернулись, и что нас продадут там, как свиней, и что эти люди не знают ни Христа, ни Магомета. Проводник же, которого мы взяли с собой и которого звали Жан-бек, сказал нам, что бояться не нужно, и сказал мне, что у него есть одежда для продажи, и что меня будет сопровождать купец-черкес, знающий турецкий язык, и что я сам смогу смотреть и слушать во время торговли платьями, которые они носят во время работы, и что они не причинят мне никакого вреда, так что мне можно было отослать назад отца Констанцо и переводчика. [41]

Я поступил так, как мне посоветовал князь, тем более что, к стыду нашему, уже 5 лет мы не имеем истинного знания об этом народе; поэтому я купил некоторые безделушки: пуговицы, хлопчатобумажную ткань, ножи, зеркала, иголки и наперстки — и отправился в путешествие.

По распоряжению князя меня сопровождал черкесский жрец, небольшого роста, проданный князю турками; князь поручил ему покупку рабов в Черкесии. Нас сопровождал также раб-поляк, по имени Якоб, захваченный некогда в Польше; он знал немного черкесский язык и латынь и оказался для меня ангелом небесным.

Наконец, 1 октября 1629 года мы на 60 небольших лодках тронулись в путь и, идя по озерам и рекам, за 8 дней дошли до Болетте-коя, имеющего множество деревушек. Здесь мы нанесли визит князю и подарили ему некоторые безделушки. Он спросил нас, кто мы такие и чем торгуем. Я ответил через переводчика, что я латинский священник, отправленный к ним великим папой обучать их нашей вере и письму, и что мой товар предназначен к познанию пути Христова, каковым является путь на Небо. Он сразу же поцеловал мне руку и сказал: «Добро пожаловать, да будет благословенна душа вашего святого папы, который так заботится о нас, поскольку мы уже давно желаем знать, что нужно делать для спасения своей души». Затем он снова обнял меня, приглашая поселиться в его жилище, в то время как жрец и Якоб были поселены в другом.

Настало время обеда, и мы пообедали, причем с такой великой обходительностью с их стороны, что об этом невозможно не рассказать, настолько это интересно! Сам князь угощал и подавал нам из своих рук, а его сыновья стояли возле него, как его слуги, с непокрытой головой, и когда я давал им пить то, что у них пьют, они склонялись на правое колено и стояли так до тех пор, пока не выпивали до конца. Старший сын и какая-то женщина принесли кубок с неким напитком, приготовленным из проса и меда, который оказался не безвкусен во рту; этот напиток пьют в один прием, не становясь на колени. Вместо пшеницы они используют просо, похожее на жесткий рис, из которого они, помимо прочего, делают свой хлеб. У них много хорошего мяса, и дичи много водится в лесах.

После обеда мы побеседовали, и я показал им нашу обедню и объяснил, что такое Евангелие Христа, и он с большой почтительностью поцеловал его. Я показал ему распятие, которое он также поцеловал. Затем пришли его сыновья и также целовали крест. Я велел Якобу принести мой сундук и показал им весь обряд мессы, и они прониклись благоговением, говоря, что я покорил их мессой, и сказали, что в воскресенье будут слушать и смотреть охотно, и что они послали приглашение некоторым своим старцам, которые знакомы немного с христианством, и что они придут на мессу.

Настал вечер, и мы поужинали вдвоем с князем. У него не было жены, так как она недавно умерла, а он был старик 60 лет, но еще довольно крепкого телосложения. Прислуживали нам его сыновья и дочери. Я спросил, что это значит, и он ответил, что таков их обычай. Старший сын подал пить сначала мне, а потом отцу, который попросил меня спеть [42] что-нибудь. Я благословил его как следует, сделал крестное знамение над чашей и в высоком тоне начал петь «Ночь готовит нам новую трапезу». Песня им понравилась так, словно они только и мечтали о моем приезде.

Настало время сна, и его дочь пожелала омыть мне ноги, и я не скажу, что не позволил, чтобы дочь князя омыла мне ноги, так как она была прекрасна, как ангел. Они хотели почистить мою одежду, я не позволял, но они раздели меня почти насильно, без какой-либо хитрости, поскольку среди них не царит коварство.

На следующий день князь отправил меня к Свиено, чтобы я спел за трапезой, устроенной в честь их усопших, на которой присутствовал их Такако, который заботится о погребении умерших. Мы с ним немного побеседовали, и, увидев, что я читаю по книге, он выразил большое желание, чтобы я его этому обучил, и в результате за один день он выучил половину алфавита, а за месяц выучился читать превосходно. Этот Такако воздерживается от употребления в пищу кур, яиц и мяса домашних животных, но может есть мясо диких животных, диких кур и уток.

У них пользуются уважением те, которые известны как хорошие воры, причем у них за это дело никого не наказывают никоим образом, говоря, что милостыня — это удел рабов, а тот, кто ворует, умрет нехорошей смертью.

В воскресенье, которое пришлось на 11-й день Сан-Мартино, я приготовил утром в доме князя над стойкой из досок алтарь и надел мантию с серебряным крестом. Моя одежда для мессы, священный камень и скатерть произвели на присутствующих большое впечатление. Некоторые подходили к алтарю, чтобы потрогать кубок как любопытную вещь, которой они прежде не видели, но я сказал им, что это нехорошо, так как в нем приготовлено великое жертвоприношение, к которому нельзя прикасаться никому, кроме помазанника Божьего, каковым является священник. Они показали знаками, что не будут трогать и что я сказал истину.

Я начал мессу кантатой, которую они выслушали с изумлением, хотя и не опустились на колени. Наконец я дал им поцеловать крест и спросил через переводчика, есть ли у них дети, чтобы окрестить их, и сказал, что на следующее утро я стану крестить и что я имею разрешение на эту церемонию. Я приготовил на алтаре благовония, чистый сосуд из дерева и другие необходимые предметы, затем возжег свечу и начал петь «Приди, Дух Создатель». Потом я спросил, присутствуют ли здесь матери кого-либо из детей, на что мне ответили, что нет, но они согласны на это освящение в отсутствие матерей. Затем я спросил, не были ли здесь недавно какие-нибудь священники, греческие или армянские, или какие-нибудь другие, и одна старуха ответила мне, что лет десять назад был у них греческий священник и крестил много детей, но с тех пор здесь не бывал больше никто. Затем я приступил к обряду и крестил в тот день 60 детей, давая им имена, которые мне предлагали, такие странные, как, например, Жанкасса, Делет-Каше, Сан-Кассо, Казино, Мал-Берето, Шакн, Урдер-Кан, Кибиша, Семикан и т. д., и давал все новые и новые имена другим маленьким детям, [43] которых приносили, так что я крестил всего в тот день примерно 250 детей. Всем понравился обряд крещения и меня стали просить, чтобы я благословил жилища; в каждом жилище я вынужден был петь и ставить деревянный крест. В каждом жилище желали иметь святой воды, так что я снова и снова вынужден был благословлять. Когда я окончил это дело, князь попросил меня прочитать молитву над могилами погребенных, которые представляли собой множество холмиков. Я спросил, что означают эти холмики, и мне ответили, что под ними покоятся тела умерших. Затем меня повели к самому большому холму, в котором хоронили членов княжеской фамилии, и над ней я также прочитал молитву, начиная с «Прости мне, Господи», и другие молитвы в высоком тоне. Закончив молитвы, я распорядился поставить по одному деревянному кресту на каждом холме, но так как не было готовых крестов, они обещали изготовить их.

Потом ко мне подошел мальчик с коробкой в руке, в которой был сверток, вероятно книга, которую они видели на алтаре, когда я читал мессу. Ее передавали из рук в руки с величайшим изумлением. Эту книгу желали видеть во всех восьми деревнях.

Знатные и больные приезжали верхом на лошадях и просили меня почитать Евангелие. Меня спрашивали также, есть ли у меня молитва отдельно для молодых. Потом я занимался перепиской Евангелия и других проповедей, которые они хотели прочитать над могилами усопших, чтобы к ним не проникали злые духи и болезни. Затем меня отвели к одному спаю, то есть знатному лицу, у которого совершали корбано (жертвоприношение) — резали быков для душ мертвых. Прибыв к нему (в его владение), я увидел под каждым деревом пасту, куски мяса заколотых быков и сосуды с напитками. В эту деревню съехалось множество народу из всех деревень. На небольшом столе стоял сосуд с бузой, рядом с сосудом лежали хлеб и мясо — это была моя доля. На каждом столе стояло много свечей. Я стал благословлять и зажигать их и, после того как все свечи были зажжены и я дал им святой воды, они стали обедать с большим аппетитом.

Там я видел также множество голов различных животных, насаженных на палки, сколоченные в виде креста, и деревья, под которыми лежали луки, стрелы, старые металлические монеты, клубки ниток, кусочки тафты и медные котлы, в которых варят мясо. Я спросил, что все это означает, и мне ответили, что это место называется Кудошо, то есть место, посвященное Богу, куда они приносят свои приношения. Несмотря на то, что это место находилось посреди открытой равнины, а местность полна воров, отсюда не пропадает ни одна мелочь, так как каждый боится, что, пожелав взять что-нибудь, он не проживет более 8 дней.

Я сказал, что плохо насаживать головы на палки, что таким образом они не привьют себе веру, и они ответили мне, что не почитают эти головы, но ставят их в память о корбанах, которые они проводят в священном месте. Я ответил, что Бог дарует силу и жизнь тем, кто имеет церковь, и научил их, как делать настоящий корбан, и сказал, что Богу не понравятся их древние обряды и все те, кто таким образом поминает усопших. [44]

Потом они потребовали, чтобы я открыл им некоторые секреты лечения болезней, помимо той, о которой я говорил раньше. Они сказали, что я сведущ в медицине, и я дал им в качестве противоядия орвьетана и барбера. Они пожелали увидеть и, попробовав на вкус, сказали: «Истинно знаем от наших предков, что франки самые мудрые и изобретательные люди в мире». Я спросил: «Чем болеют ваши молодые люди?» Они ответили, что многими болезнями, но главным образом отравлением и расслаблением желудка.

Вскоре пришел ко мне из одной деревни какой-то знатный господин и попросил осмотреть его больную жену и дать ей какое-нибудь лекарство. По распоряжению князя я сначала прочитал молитву, затем дал ей орвьетана и лекарства от боли в сердце. Через четыре дня она была здорова. После этого они стали испытывать величайшее доверие к моему медицинскому искусству, и я сказал им, что все это по воле Божьей, так как он помог мне вылечить больную, после чего ко мне пришла толпа народу и стала благодарить меня, говоря: «Хвала Богу, который послал к нам этого доброго человека».

18 октября я с Якобом и моим переводчиком отправился к 4 знатным людям из княжества Бессенада, до которого было 8 дней пути; они хотели, чтобы я освятил им жилища. Я крестил их детей, прочел молитву за столом, вылечил одного ребенка и совершил мессу. Затем сел на лошадь и за 8 дней добрался до деревни Безинада. 2 декабря я отслужил мессу в доме Свиено и крестил 166 детей, освятил жилища, поставил много крестов и вылечил сына одного знатного господина от лихорадки с помощью орвьетана. Я подарил князю, которого звали Касанбей, два красивых ножа, а его жене зеркало и некоторые другие безделушки. Они подарили мне 20 фунтов воска.

Я не имею времени рассказать руководству обо всех делах, которыми я там занимался. Я опоздал с возвращением из-за жреца, которого я не мог оставить, чтобы поскорее вернуться в Темрюк, и удобнее было отбыть назад вместе с князьями, чтобы не быть убитым или ограбленным в дороге, и в Болетге-кой я вернулся только 12 декабря. Здесь я не застал князя, отбывшего куда-то, и вынужден был по настоянию жреца уехать с большим сожалением, и я горевал при мысли, что не удастся вернуться в Темрюк, но утешал себя тем, что Бог поможет мне сохранить жизнь и возвратиться. Князь подарил мне 30 фунтов воска и 4 соболиных шкурки. В Хатукае я крестил 60 детей. В Жанне у меня уже не было времени заниматься крещением, так как мне было велено поторопиться с возвращением. Вернувшись в Темрюк, я крестил еще двух детей, и прибыл в Каффу 28 декабря.