219. Д. XX. 5 июня 1771 г. Рапорт г.-м. Сухотина гр. Н. И. Панину.

Великими трудами все что к ополчению корпуса Военной Коллегией было, м. г., наряжено, собравши в Червленом и поруча в препровождение за собою полковнику и коменданту новозаводимой днепровской линии Волкову, отправился, с. граф, с сорока казаками по представленной мне от коменданта кизлярского Неимча кратчайшей дороге в период; но лишь верст двадцать отъехал, получил известие, что карабулаков тысячи с три с лезгинцами имеют умысел учинить на транспорт нападение. Как потеря могла быть важна, рассудил я дождаться: сделать из трех сот сорока ароб две колонны, каждую в две повозки, порох с казною поставить их в середину, все стороны прикрыть рекрутами и казаками, следовать вместе. Лишь стал на седьмой день достигать народа сего землю, показались вдали подлинно кучи, только, м. г., ни одна меня не дождалась, а все уклонились за реку Сонже и сделали дорогу до гор Кавказских чистую. Уговорясь за деньги и холст с осетинцами, оставя под ними, как корму в ущелье не было, казаков, и приказав коменданту Волкову на границу Грузинскую переносится, сам я с конвоем своим пошел, м. г., через это в первое жилище в Степанцминду. Во оном получил я из рук двух князей, Баратаева и Цицианова, его светлости царя Ираклия письмо, в котором поздравляет меня с приездом и уведомляет, что он дал повеление губернатору Душедскому успособить снеговую гору, умножить людей и всякой лишить меня остановки; до него оной не было, а как приехал, то всему сделал. Я, видючи, опасаясь, чтоб, как стал снег таять, вода не сорвала мостов и не отрезала казаков, не приемля никаких представлений сего губернатора, что чрез снеговую гору переходить нельзя, отправился, дабы видеть скорее царя и выпросить лучшей помощи. Ничего, м. г., нет опаснее, как переход снежного, самого узкого и глубокого, девять верст с половиною в гору и три с половиною почти перпендикулярного спуску, ущелья, над которым снег, [478] сочиняя во многих местах навесь, а во многих свод, угрожает под собою идущих вечным сном. Сие расстояние шел я, постилал под лошадей бурки, ровно девятнадцать часов. Людей не пропало ни единого, а только завязло сорок шесть лошадей, коих никаким образом вытащить было уже не можно. Перешед большие пропасти, увиделся с полковником Языковым, который уведомил, что его св. царь Ираклий намерение принял, выехав из Тифлиса на мою дорогу, меня встретить, но как Языков отправился от туда царя прежде, то до которого места его св. вперед мне поедет и где остановиться не знает, и, что выехать намерен он был за ним скоро,—о том слышал. Между тем, подъезжая к монастырю Ананури, в конце всего ущелья, полагая в оном ночевать остаться, дабы не показаться царю не приготовясь, встретили меня его светлости два зятя, которые поздравя со счастливым переводом чрез снеговую гору, объявили, что его светлость расположился ожидать меня, немогли ехать ближе в рассуждении неимения лошадям корму под городом Душетом. По утру, исправя себя со следующими со мною штаб и обер-офицерами, сколько можно лучше подорожному, со всеми моими казаками отправились в период, и только стали подъезжать к Душету, то выехали их того ко мне два царевича, Леон и Георгии, с немалым числом князей и дворянства их, приближаясь к которым, и по принятии от них поздравления, впустились в продолжение. Мало проехав, открылся стан его светлости, осыпан тысячами людей по всему полю и небольшим буграм, что глазам изображало вид приятный. За версту от того сам его светлость с великим числом князей Грузинских и Кахетинских меня встретил. И тогда, спешась, все приступили к взаимным учтивостям; потом выслушав от меня его светлость высочайше ее и. в. к нему благоволение, сев на лошадей, приближались к лагерю; сажен за пятьдесят не доехав до пребогатой персицкой ставки, усланной такова же роду коврами, нашли по обе стороны оной входа князей и дворян грузинских, в две шеренги стоящих, в середине оных ожидал нас патриарх Антони, брат его светлости, который, приняв меня, благословил и взяв за руку повел вставку. По поручению сызнова себя друг другу подал я с письмом вашего в. гр. сиятельства всем. ее и. в. грамоту, которую его свет., приняв с великой покорностью, поцеловал, и приложа ко лбу, при прошении меня сесть, отдал царевичу Егору. Как поместились, началось, при неинтересном [479] разговоре, подчиванье: подали тот час кофеи, через четверть часа чай, а после, через почти такое же время, водку. Кончено же небольшим столом и моим отъездом, в расставленный мне от его светлости лагерь, восемь верст впереди, при довольном корму лошадям, у монастыря Чадис-Джвари, куда к вечеру и со своим перебрался. На другой день царь Ираклий прислал поутру своих зятей обо мне узнать, просить меня обедать и объявить, что сам ко мне будет. Как я сего ждал, то принял его светлость, угощал и провожал со всеми знаками, особе царской приличными. После обеда занимались мы с его светлостью в условиях, причем он мне изъяснял свою бедность, в которую введен он стал чрез упражнения военные, потерянием своих доходов, как природных подданных, так и от завоеванных городов персицких, в пору оных отложившихся от него, увеличивал свою под Ацквером службу, где жертвовал животом своими князьями, из которых многие ее и. в. высоким интересам его и посвятили. Жаловался, что при всех сих разорениях подданные его отягчены бывают переноскою чрез горы к самому корпусу вещей, с заплатой собственных его денег, дабы бес того чрез принуждение не отлучить жилищ и не потерять их вовсе, впретже платить, хотя бы он и желал, только крайность больше ему не позволяет. И так, как с ними хочю, в мою поручает их полную волю. Затем, при обещании в последний раз людей и ароб для доставления моего транспорта до Имеретии дать даром корпусу съездить под гусар двумястами лошадьми и поставить пятнадцать тысяч кот (коди) по договорной цене муки, просил меня его светлость, дабы я об всех выше сказанных его крайностях, посредством в. в. гр. с., донес ее и. в. с испрошением милосердой к продолжению ей услуг ему помощи. По трех днях, как сбираться я стал к корпусу, не мог отговориться, чтоб не ехать с его светлостью в Тифлис, куда мы и отправились. И тогда царь столько был весел, что не только заставил князей и царевичей делать конские состязании, но и сам с ними в оном эксерцировался. По приближении нашем к городу производилась из крепости, стоящей на высоком месте, пушечная пальба, жители, оставя свои дома, иные за городом гористые при дороге места, иные городские стены занимали, различие пола, неравенство возраста и степени звания, и состояния восхищенных зрителей делали снаружи приятный вид, так, что самый недостаток в красоте непорядочного строения ими был дополняем; при таких зрелищах, когда вступил [480] я в город, при колокольном у всех церквей звоне, и въехал на площадь, лежащую пред царским дворцом, то на ней из стоящих пушек еще произведена пальба, причем играла азиатская инструментальная музыка, поставленная над воротами на балконе, где проезжать было должно в отведенную мне квартиру в доме тифлисского полицмейстера Аветика, куда по прибытии прислала ко мне царица фруктов три лотка, а его св. вечерний стол. На другой день просил меня его св. со всеми штаб и обер-офицерами к себе обедать. Встретили меня его светлости два зятя, за ними царевичи, а у самых покоев он сам; в продолжении стола играла азиатская музыка, а при питии ее и. в. и его и. вы-ства здоровьев производилась пушечная пальба; с уменьшением выстрелов сделана та честь и мне. К вечеру в девятом часу его светлость с патриархом Антонием, с царевичем Леоном и с зятьями своими сделал мне контр визит, причем со удовольствием провожденное время не нарочно оставило их у меня ужинать. В четвертый день его светлость, провожая меня со своей квартиры за город, ехал три версты, ожидая наряженного следовать со мною царевича Георгия с тысячью человек их войска, которого прибытие с царем нас разлучило (В бытность мою в лагере у монастыря Чадесваре (Чадисджвари), присылал его светлость ко мне персицкую с богатым убором лошадь, а в Тефлисе его же и с нею чрез духовника своего золотые бриллиантовые вещи, персицкие парчи тысяч ценою весь подарок в пять,—только я от первого с учтивостью, а от другого с огорчением отговорился. Лошадь эта еще раз несколько была приводима, но столько же опять раз была и отводима.). Чрез всей Грузии города до самого Сурама, в котором, обязавшись дружбою, царевич меня покинул, проехал с пушечной пальбою. Расставшись с сим светлейшим путником, прибыл с половинным числом его людей, кои меня чрез занятое лезгинцами ущелье провожали и небольшое имели с ними дело, в Кутаис, где корпус кантонировал, мая 13 дня; нашел оный, к заботе моей, с. гр., в состоянии самом бедном: люди без палаток, мундиров, шляп, никакого звания, ни одной лошади, ни одного седла, ни одного хомута, пороху на пушку только по пяти, а на человека по десяти выстрелов, ни одной штуки шанцового инструмента, казна комисариацкая вся в долгах, бес книг, расписок, счетов, той же, которая счисляется царям на подкрепление только двадцать, а не пятьдесят тысяч. Обнажа всем корпус, казалось бы, довольно отдает мне Тотлебен его бессильным по приведению меня до того, чтоб [481] сотовариществовал я ему в бесполезном здесь пребывании, — показалось мало, старался разными, м. г., хитростями слабить: усылкою множества молодых и годных к службе людей в отставку и отправлением за нестоящими кошта, употребленного на их переноску, пушками—его еще больше. Желая притом меня предуготовить стороною к вредным ссорам, предварял наносными известиями о измене царей: между многими одно получено в бытность мою в Тифлисе, чрез письмо в полковнику Языкову, о испрошении у Ираклия трех тысяч войска для охранения его от помирившегося с ахалцихским пашою Соломона, который вместо того, побив турок, прислал к нему отрезанные их носы, а к Языкову в то ж время письмо с известием о том разбитии неприятеля и с жалобою, что Тотлебен его ругает и что за своей палаткой, в церкви, держит турецких женщин под видом намерения отослать их в Петербург, коих я всех, кроме одной, взятой им, отправил с полковниками Языковым и Клавером в Килзяр, считая их не стоящими далее провозу; дал знать того коменданту, чтоб он впредь до повеления от меня, или откуда получит, держал их там с находящимися прочими пленницами. Его св. Соломон, несказанно желая меня встретить и видеть, только несогласие с моим предместником от того удаляло до его отбытия; между тем присылал ко мне сперва нашего в делах поверенного гвардии капитана Львова, на другой день брата своего патриарха Максима (?) с царевичем, а на третий, как только граф Тотлебен уехал, сам ко мне прибыл. Я, по изъявлении ему высочайшего благоволения, подал с письмом в. в. гр. с. ее и. в. всемилостивейшую грамоту, которую его светлость, также как царь Ираклий, приняв с преданностью и сведав от меня что в ней писано, ответствовал: когда ее и. в. высокомонаршим своим покровительством даровала ему жизнь, то он, посвящая ее на услуги ее и. в., не только, по соизволению ее, прервать ссору с Дадианом повинуется, хотя то ему и прискорбно, но ежели повелит ему всемилостивейшая государыня отдать всю Имеретию Дадиану и быть рабом его—он и это исполнить не отречется. Теперь, м. г., жду я на посланной с нарочным моим офицером от меня и царя Ираклия к князьям Дадиану и Гуриелу письма ответа, и хотя не сомневаюсь я, чтоб не последовал и он высочайше в том ее и. в. воле, однако, с. г., я о том и о другом равно думаю, что их может быть сделает разве верными Поти, а до того какими б они [482] себя не казали, с обеими буду осторожно поступать. Преклоня царей к исполнению высочайшей воли, оставалось помышлять о корпусе и транспорте, могущем и тому и другому приведены быть от неприятеля— затворением двух ущелий, из которых по одной только колесо идет, сообщающих порознь разными образами,—в небытие, к чему брать он стал уже свои меры. М. г., я их переедам в Цхынвал под маской своего авангарда, делающего фальшивые марши, и грузинской партии с помощью царя Соломона.

Во время короткого моего пребывания в Грузии имели мы собрание: цари Иравлии, Соломон и я, в Хелтубане, для военного совета, на котором как поступать нынешнюю компанию положили. Графу Тотлебену все здесь дела или мечтались, или сам он мечту делал, или остаются, м. г., его разбирать совести; но я, сколько моя прозорливость постигает, нахожу все тому противное и высочайшим интересам несоответствующее, ибо достоинство царей, колеблемое подданными, стоит на подпоре монаршего покровительства так, что с нарушением сего, разрушено и оно быть должно. Сколько я здесь известен, то повелении и наставлении Тотлебен всегда давал после, с соображением учинившихся обстоятельств, а не прежде. Таков точно—при потере на корм отправленных в неприятельскую землю лошадей дачею строжайшего наставления тогда, как уже они были в руках неприятеля—был его поступок, почему и немогло никогда относится его несмотрению, но оставалось на стороне исполняющих. Ничего так не хотел царь Ираклий со своей фамилией и с князьями, как чтоб нынешнюю кампанию сделал я на Ахалцых. Когда же их воле не последовал, весьма то их оскорбила, для чего после его светлость, как человек с просвещением, в угождение своих подданных, просил у меня, что я по окончании Поти приду в Ахалцыху, утешительного письма, а Языкова и Львова поруками по мне подписаться. При рассуждениях, которые в совете имели, я на все мои примечает находил, что царь Ираклий, будучи с просвещением, разбирал все пользы, клонящиеся к своим интересам, Соломон же напротив, горя усердием к ее и. в., на все без размышления соглашался, а тем самым возбуждал себе следовать и Ираклия. Его светлость царь Ираклии пишет ко мне, что получил он от Керим Хана грамоту, в которой он ему запрещает утеснять турок. Просит совета, что ему делать— неровно вздумает отмщать его непослушание. Я дал ему следующее: успокаивать их политикой, не вмешивая к тому отнюдь оружия, объявляя, [483] что кроме турков и лезгин защищать его ни против кого не буду. Отдал справедливость несравненной и отменной царя Соломона ревности, не можно не донести в. в. гр. с. о том, что заслуживает от ее и. в. высочайшей милости пожалованием ордена, а к тому еще побудительные причины побуждают меня просить оных же царевичам Георгию и Леону, детям Ираклия; сего требует пока высоких интересов, а сверх того могу получить к себе их любовь и доверенность. Когда на сие высочайше соизволение будет прислать ко мне секретно, дабы не прежде от меня получить мог всякий, как тогда, где требоваться будет их помощь, что понудит их делать наперерыв важные ее и. в. услуги. А царевичу, сыну Соломонову, который у нас в службе гусарским поручиком, ежели можно ротмистрский чин, о котором он меня просит, — присем прилагаю письмо. Опытом усердии Языкова и Львова мне доказано: первый у Ираклия не только не требовал поощрения, но не доставало мне сказать ему в чем нужда, он упреждал мои намерении, и так я, м. г., отправляясь к корпусу принужден был удержать его, дабы он без меня выпроводил тягости мои из-за гор на путь чистый и привел к концу царские, по моим просьбам, обещании, что он все скорее сделал, нежели я думал, почему, с. гр., и не могу я оставить, чтоб не испрашивать ему посредством в. в. гр. с. монаршей ее и. в. милости, а последний у Соломона, который усердием подал о себе в опровержению слов Тотлебена хорошие мысли. Посланный в Россию, ко двору, от царя Ираклия, при князе Тархане, из лагеря при речке Алгете, прошлого 1770 года, в августе, пойманный с прочими пленниками турецкого паши сын Яибек требуется здесь на размену с подполковником Тютчевым: ежели ваше в. гр. с. прислать его изволите, заставите вечно старика прославлять свое имя. Как здесь, м. г., все редко, потому впятеро и больше дорого: офицеры ходят пеши, едят то, что солдаты, достойны совершенной жалости, ежели можно, м. г., испросить им у ее и. в. двойного жалования сим осчастливите людей на в. в. гр. с. уповающих. Оные же самые причины, хотя я высочайшей ее и. в. милостью и получаю на стол и двести рублев в месяц, но, по важности моей в здешних местах, недостаточно—принудили меня, что я и о себе в. в. гр. с. утруждаю. О неприятеле, м. г., доношу: его славят и много и мало, а счисляя счет своих шпионов, ежели изо всех городов, прилежащих к границе грузинской соберется тысяч, его будет за тридцать, из которых в Поти полагают две. Отправляю сего [484] из Кутаиса, м. г., откуда, с Божью помощью, в исполнению высочайших ее и. в. намерении выступить уповаю к городу Поти, где не пощажу на совершение оных истощать мои силы. Наконец, при приложении цыдулки под литерой “А”, что мне Тотлебен отдал, и при прошении повергнуть меня с препровожденными чрез вас, с. граф, письмами к высоч. ее и. в. и е. и. в. государя цесаревича Павла Петровича стопам, поручаю вам себя в руководство и покровительство.