МАРКОВ Е.

ОЧЕРКИ КАВКАЗА

КАРТИНЫ КАВКАЗСКОЙ ЖИЗНИ, ПРИРОДЫ И ИСТОРИИ

X.

Казбек и его царство.

Труднее и труднее становится лошадям. Все выше забирается лента шоссе, лепящаяся и вьющаяся вдоль обрывов; все ниже и глубже проваливается ложе Терека, с его хаосом камней, пены и безумно кружащихся черных вод. Он трубит оттуда, со дна своей теснины, свою дикую боевую песнь, словно угрожая нам этим несмолкающим рокотом за дерзкое вторжение в его горное царство. Уже лысые черепа и темные, курчавые вершины, которые висели высоко над нами несколько часов назад, кажутся нам на одной высоте с изгибами шоссе, и их снега, набившиеся в круглые впадины, спускающиеся по узким извилистым трещинам, так недавно еще смутно мерцавшие сквозь туман дали, теперь выделяются резко, хоть рукою ощупать, среди таких же грубых тонов темного, угловатого камня. Мы уже выше многих из этих снегов, изменнически прокравшихся с своих [98] заоблачных полей вечной зимы и вечной смерти в зелень лесов, к цветам альпийских пастбищ. Они застряли в зубьях утесов, в глубоких падучих скатах, в складках ущелий, и застигнуты здесь, как ночные воры утром, расплавляющими их лучами летнего солнца. С веселым весенним бульканьем обильно и быстро струится из них ледяная вода, собирающаяся в грозные потоки там, ниже, на дне ущелий.

Отсюда мне видно потоков рожденье,
И грозных обвалов движенье

невольно шептался сам собою стих Пушкина. Не только пейзаж гор, лесов, потоков,— самый воздух как-то суровеет по мере подъема. Чем-то мужественным, терпким и бодрым наполняется грудь от этого холодного дыхания гор. Какая-то радостная, верующая в себя, свежесть проникает и мускулы, и душу; хочется выпрыгнуть из этой укачивающей коляски, бросить в сторону пледы, зонтики, расслабляющие разговоры о вещах, не имеющих смысла в этой заоблачной пустыне, и вмешаться в толпу поминутно встречающихся нам, сурово смотрящих, сурово молчащих всадников, с живописно накинутыми на плеча мохнатыми бурками, с выразительно качающимися за спиною такими же мохнатыми чехлами ружей, чтоб вместе с ними, на таких же ловких, неутомимых конях, спокойно одолевать тропинки непроходимых утесов, чтоб пожить вместе с ними, в этой грозной дичи гор, общею жизнью орлов, туров и горных потоков...

* * *

Станция «Казбек» приютилась под сенью Казбека. Хотя целое ущелье Терека и целая группа каменных гигантов разделяют их, хотя, перешедши ущелье, [99] еще нужно много тяжелых часов, чтоб добраться до подошвы Казбека, но все-таки он прямо дышит сюда своими ледниками, купающимися высоко в прохладных голубых высях.

Это расстояние н эти препятствия, важные для человека, не существуют для горного титана. Казбек до такой степени владычествует над целою окрестною страною, что все остальное кажется только ступенями его, подножием его царской пирамиды. Много вечно белых и голых громад толпится около него, как верная дружина опричников, и все теряется в одном его всеподавляющем, над всем господствующем образе. Здесь только он один, Казбек; все остальное не имеет ни своей физиономии, ни своего имени. Он наполняет собою все, и все носит его имя, его черты.

Казбек был сильно закутан облаками, и оттого вершина его, отделенная от земли в ясные высоты неба, казалась неземною.

Однако, на его гребнях и скатах можно было ясно различить зачинающиеся снеговые лавины и каменные обвалы, с безмолвною угрозою нависшие над пропастями. Казбек — страшный и безжалостный владыка. Он приносит периодические кровавые жертвы богу смерти. Прежде его обвалы были гораздо чаще, говорят — через каждые семь лет; теперь они стали реже. Последний обвал случился в 1832 году.

Обвал этот оборвался совершенно неожиданно на рассвете 1-го августа. Он завалил ущелье Терека на 50 сажен в высоту, на пространстве двух сплошных верст. Но и то самая большая масса завала не успела скатиться в Дарьяльскую долину, а застряла в боковой Девдоракской теснине. Течение Терека было разом прервано; пока он бешено просасывался и прогрызался сквозь массы обледеневшего снега, внезапно задавившего его, — в нижней части долины, в [100] Ларсе, в Балте, в Владикавказе, жители в течение нескольких часов спокойно переходили посуху русло этой страшной реки.

Два года обвал лежал и постепенно таял; жар южного солнца не в силах был одолеть его в течение одного лета. Езда происходила в это время, как всегда бывает на Кавказе при завалах ущелий, по временной дорожке сверх снегов на своеобразной снеговой арке, в глубине которой Терек с свирепым гулом сверлил свой двухверстный туннель. Даже в августе 1834 года еще оставались в долине массы снега и льда, которые застал Дюбуа, хотя и стало возможно приступить к возобновлению дороги.

С 80-го года прошлого столетия вообще обрушилось с Казбека в Дарьял шесть больших завалов; последние в 1808, 1817 м 1832 годах; каждый из них был историческим событием своего рода и великим народным бедствием. Рейнеггс рассказывает, что 19-го июня 1776 года, после удушающей жары, разразилась страшная гроза, во время которой обрушился с Казбека громадный завал, на три дня остановивший течение Терека. Все деревни верхней долины, даже Гвелеты, которая поднимается на 258 футов выше уровня Терека, были залиты и разрушены водою; погибло множество жителей, их скота и имущества.

Только через три дня Терек прорвал плотину и затопил нижнюю долину, уничтожая мосты, жилища, посевы. Наводнение простиралось до самого Кизляра. Обвал 1817 года тянулся на три версты и имел высоту в 500 туазов; его еще видели в 1820 году.

Обыкновенною дорогою обвалов служит Девдоракская, мрачная, узкая теснина, сплошь наполненная разрушением, тьмою и ужасом, впадающая в Дарьяльское ущелье со стороны Казбека, вместе с бешеным ручьем Девдорака. Девдорак — это своего рода [101] жерло, через которое вылетают чудовищные разрушительные снаряды Казбека. Оглушительный рев потока, в хаотическом беспорядке оторванные утесы и камни, нагроможденные друг на друга по скалам и по дну ущелья, недотаявшие снежные завалы, застрявшие в камнях и щелях, как пойманные в западню ночные хищники,— все это производит потрясающее впечатление, достаточно оправдывающее потерю времени и труда на посещение этой пустынной долины.

Девдоракский ледник лежит около пяти верст выше Дарьяла, к западу от него. Это самый грозный и самый опасный из восьми ледников Казбека. Он один только имеет скат к стороне Терека, и скат этот чрезвычайно крут, так что ледник поневоле спалзывает вниз чаще других. Сначала он идет несколькими, капризно извивающимися рукавами, потом сливается в одно русло, которое спускается версты на две сплошною ледяною рекою до вершины Девдоракского ущелья, где вся эта тяжкая громада нависает над ним с своей страшной кручи, на высоте 7,500 футов, сдавленная, словно узким горлом, боковыми скалами горы.

Когда накопляется слишком много снега в этом леднике, нижние части его обрываются и с страшным громом рушатся в Девдоракское ущелье, низвергая по пути скалы и деревья, унося с собою массы камней, с каждым шагом разрастаясь и увеличиваясь от прилипания снегов, через которые катится завал, пока, наконец, он не вторгнется в долину Терека и не засядет в теснинах, остановленный каменною грудью окружающих его великанов. Девдоракское ущелье напоминает своею безотрадною дикостью знаменитую Trumletenthal у подножия Юнгфрау, этот оригинальный Kegelbahn, по которому ежедневно после полуденного зноя дева Альпийских гор имеет обыкновение катать свои ужасные шары… В [102] последние годы девдоракский ледник опять зашевелился и стал исподтишка спалзывать вниз.

В 62 м, 63-м, 64-м и 67-м годах посылали к нему на разведки несколько геологических экспедиций, и академик Абих, неутомимый исследователь Кавказских гор, производил свои наблюдения над вероломным ледяным зверем, подкарауливающим так давно в своей горной засаде неизбежную добычу.

Впрочем, и кроме Казбека, его соседи и подвластные постоянно, каждую зиму заваливают Терек. В год войны, около Млетской станции была унесена лавиною часть казачьего полка; недавно обвал похоронил в пропасти почтаря с тройкой. Вообще, подобные события не считаются здесь чрезвычайными, и редкий зимний или весенний месяц проходит без них. К ним здесь привыкли, как к чему-то неизбежному и необходимому, точно так же, как и в России привыкли выгорать каждое лето, твердо веруя, что иначе и быть не может. Оттого с декабря по апрель переезд по военно-грузинской дороге представляется своего рода лотереей. Проедешь или нет — какой билет выпадет, и, как в каждой лотерее, здесь пустых билетов тоже больше, чем с выигрышем. Конечно, не всякого завал угодит непременно по затылку — это было бы слишком предусмотрительно со стороны природы, но за то никто не обеспечен, что ему не придется прожить импровизацией несколько недель на какой-нибудь уединенной почтовой станции, пока расчистят через завал какой-нибудь сносный путь.

Целые роты линейных солдат, стоящие гарнизонами в крепостях военно-грузинской дороги, бывают заняты расчисткою завалов. Иногда им вынуждены помогать и проходящие военные команды, чтоб не стоять и не харчиться понапрасну в пути. Осетины и грузины аулов, торчащих по скалам, вдоль ущелья [103] Терека, только и живут зимнею расчисткою завалов да починкою шоссе. Они не могут иметь полей и виноградников в этом царстве бесплодных скал и постоянного холода. Часто самим путешественникам приходится пробивать себе путь сквозь непочатые толщи снега с помощью толпы рабочих. Съедят в несколько дней всю скромную провизию пустынной станции, подвоза ниоткуда нет, и вот, сорвав этот жалкий банк, поневоле должны пробиться хоть на одну станцию дальше, потому что там еще, быть может, не все съедено. При этом случаются и несчастия, потому что снег коварно прикрывает своими навесами обрывы пропасти, которые расступаются под неосторожною ногою. Но обыкновенно пускают вперед коров, или быков, которые плывут выше брюха в снегу и проволакивают таким образом первый след, по которому уже безопаснее и несколько легче можно идти людям. Лошади же в этих случаях не годятся.

* * *

Станция Казбек построена из массивных тесаных камней огромным европейским домом, с балконами для видов, с галереями, в роде старых швейцарских гостиниц. Целый этаж нумеров приготовлен в ней на случай ночлега путешественников, которых ночью не пускают в рискованный путь. Тут можно и поесть, как на всех больших станциях военно-грузинской дороги, и даже купить целый музей великолепных горных хрусталей, толщиною хоть в руку, оригинальные друзы и щетки медного колчедана и сколько хотите живописных турьих рогов, из которых грузины так недавно еще любили пить вино на своих веселых обедах, обделывая их в богатые серебряные оправы. Горские мальчишки, не хуже швейцарских, всю дорогу прыгают около вашего экипажа, [104] протискивая к вам то кристалл кварца, то обломок какой-нибудь руды и выпрашивая за нее неизбежный абаз.

Казбек — это своего рода центр охоты на туров, по крайней мере был им недавно. Туры — это горные кавказские козлы, очень близко похожие на альпийского или каменного козла, теперь почти повсеместно истребленного в Швейцарии, да и вообще в Европе, исключая самых диких вершин Савойи. Тур величиною с хорошего двухгодовалого теленка, но ловок, силен и статен, как олень. Его чрезвычайно толстые и длинные черные рога, изборожденные поперек выпуклыми валиками, загибаются круто назад и вбок, вполне защищая, однако, голову тура своим передним, мощным изгибом; это выгодное положение рогов заставило такого трезвого натуралиста, как Дюбуа де-Монпере, поверить в россказни горных охотников, будто тур, избегая опасности, бросается в пропасть прямо на свои рога... Хотя действительно на убитых турах часто попадаются изломанные и согнутые рога, но это может легко объясниться невольными ударами о скалы, среди которых туры живут, и постоянными драками самцов за самку во время рева.

Охота на туров когда-то была любимейшим удовольствием не только местных горцев, но и владетельных князей Закавказья, мингрельских Дадьянов, сванетских Дадешкильянов и всей вообще кавказской знати, которая надолго отъезжала для этого в дикие горные местности, славившиеся обилием туров, подобно окрестностям Казбека.

Впрочем, и теперь еще наиболее глухие места Кавказа кишат турами, и во время моего странствования по Верхнему Дагестану, в дикой стране дидойцев, я убедился, что туры там еще ходят смело, почти не прячась от человека, табунами в несколько десятков [105] голов. Их убивают там очень редко, потому что одному охотнику почти невозможно дотащить на плечах убитого тура по страшным обрывам окал, а рога их никому не сбудешь на месте за самую ничтожную плату. Охота за турами считается одною из самых опасных, потому что туры держатся только на самых недоступных вершинах, в соседстве ледников. Оттого же она считается почетным занятием. Но за то охотник на туров вынужден ограничиться одною платоническою славою. Среди гвелетцев, соседей Казбека, много турьих охотников; они смелы и сильны до невероятности, но всегда оборваны и голодны. Турья охота для них своего рода гибельная страсть. Она делает их нищими, но они не в силах переменить эту, увлекающую их жизнь вольных храбрецов, презирающих льды, пропасти, усталость, преследующих быстрого зверя в самых недоступных его убежищах. Поэзия пустынных гор и диких лесов, вечная борьба с зверем и с природою дороже сердцу горца, чем даже кусок хлеба.

На заоблачных горных тропинках Кавказа, иногда даже среди пустыни ледника, встречаются своеобразные памятники, то высеченные, то сложенные из камня в виде столбов, насыпей и даже христианских крестов, обыкновенно окруженные турьими рогами и другими скудными дарами горца. Эти же турьи рога неизменно украшают входы древних языческих капищ осетин, развалины их христианских часовен и усыпальницы их предков. Турьи рога издревле были и, кажется, до сих пор остались самою обычною, самою распространенною жертвою горца своим богам, в благодарность за благополучный переход через опасные снеговые тропинки или за счастливую охоту. Осетин еще искренно верует, что на Казбеке живет горный дух, сталкивающий охотника [106] в пропасти, стерегущий от него свои дикие стада, засыпающий обвалами жилище человека. Поэтому, в Девдоракском ущелье устроен для умилостивления горного духа жертвенник, заваленный турьими и оленьими рогами. Есть дни, в которые жители соседних аулов собираются к этому жертвеннику, или дабе, почтить свое старинное языческое божество пляскою, песнями и молитвами…

* * *

Среди туманного и холодного дня, на этих бесприютных высотах, по которым разгуливал насквозь проникающий ветер, чем-то мрачным и безжизненным глядело почерневшее здание гостиницы с ее казенным комфортом и казенною пустынностью Грубый, озлившийся смотритель и такие же грубые, озлившиеся ямщики, словно вечно голодающие и зябнущие в этой глуши, унылые избитые лошади, машинально переступавшие с ноги на ногу,— все это как нельзя более подходило к общему характеру бесприютности. Пока спутник мой, по своему сану воина и обладателя казенной подорожной, угрозами и ругательствами доказывал смотрителю свое право на лошадей, я переоделся в теплое платье, застегнулся плотно в широкий дождевик, обвязался башлыком и пошел побродить над пропастью, на дне которой глубоко внизу гудел смирившийся Терек. До жуткости суровая картина стояла кругом. Холод был как в ноябре; дождливый ветер пронизывал насквозь и срывал в пропасть. Порывы бури на высоте 10,000 футов кажутся страшнее, чем на наших черноземных равнинах.

Балконы гостиницы глядят прямо в пропасть, за которою высятся каменные громады, составляющие авангард западной цепи главного хребта.

Везде еще снег на лысинах, в провалах ребер, [107] в тенистых складках подножий, не говоря уже о вечных снегах. Июнь еще не успел вконец победить зиму на этих высотах. Как раз напротив станции, по ту сторону Терека, на горе страшной высоты, называемой Квенехе-Мта, осеняемый белым саваном Казбека, виднелся древний грузинский монастырь Гергети, или Цминда-Самеба, что по-русски значит Троицкий монастырь. По имени его называется и аул, прикурнувший у подошвы горы, по той стороне Терека. В кровавые времена насилия и вражды, которые еще так недавно миновали для Грузии, нигде нельзя было иначе приютиться обители мира, и храмы молитвы волею-неволею обращались в осадные дворы, в грозные замки. Только благодаря недоступной высоте, до сих пор уцелели в монастыре стены с башенкой и собор характерной грузинской архитектуры с высокою отдельною колокольней глубокой древности.

Основание этого монастыря приписывается святому, которого осетины называют Гергети и который спасался здесь в заоблачной пустыне, наполняя ее славою своих чудес. Говорят, в монастыре этом три раза в год бывает церковный ход и большая служба на Троицу. Грузины твердо чтут свои народные святыни; при моих странствованиях по Грузии мне не попадалось ни одной, самой пустынной часовни, в которой хоть один раз в год не собирались бы богомольцы на какой-нибудь старинный праздник.

В деревушке Гергети существует интересный патриархальный обычай, едва ли, впрочем, соблюдающийся в наши дни и связанный с древнею святынею: каждое семейство долины сносит сюда, после жатвы, в назначенный дом, по мере ячменя на пропитание богомольцев, во исполнение священного долга гостеприимства. [108]

* * *

Тучи, постоянно наносимые бурею на темную каменную башню заоблачного храма, словно старались снести его на своих крыльях в холодные пустынные бездны, по которым гнала их буря. Нахмуренная снеговая пирамида Казбека то выглядывала на мгновение в прорвы туч, то опять куталась в них и обвивала вокруг своей головы густою чалмою их серую клочковатую ткань.

С этой стороны ущелья тоже стоит на обрыве, в самом близком соседстве станции, монастырь своего рода. Грузинская церковь уже не в обычной форме восьмиугольной башни, а в виде дома с маленькой колоколенкой на крыше, как бывают лютеранские кирки, высится среди довольно обширной крепости, фланкируемая с востока и запада двумя красивыми часовнями. Церковь украшена стенною скульптурою в грузинском вкусе, который легко изучить, рассмотрев даже какие-нибудь пять, шесть грузинских церквей.

Деревня эта, теперь называемая Казбек, называлась прежде Степан-Цминда, т. е. монастырь св. Стефана. Настоящая церковь ее построена, в начале нынешнего столетия, владетельницею деревни, из старинной фамилии Цобихан-Швили, вдовою генерала русской службы. Муж ее храбро служил в русских войсках и был произведен в генералы во внимание к его знатному роду. А так как предки его с древних времен получили от грузинских царей, имевших верховные права на эту долину, титул кази-бека, то, вместо трудновыговариваемой фамилии Цобихан-Швили, русские стали величать Казбеком и его, и деревню его, и даже самую знаменитую гору, против которой лежит деревня. Таково происхождение имени Казбека. Местные жители не знают этого имени: грузины называют его Мкинвари, осетины — горою Христа или Белою горою. Имя Христа связывается с [109] нею множеством легенд, которые лучше всего доказывают, как сильно было когда-то укоренено в этой местности христианство.

На высочайшей вершине горы, по верованию осетин, находится церковь, которую никто не может видеть грешными глазами и в которой таинственная сила раскинула, без веревок и подставок, шатер Авраама, хранящий в себе ясли Спасителя. Несметные богатства собраны кругом этих яслей; но коснуться их может рука только великого праведника. Многие мечтатели пытались, в разное время, проникнуть в это соблазнительное святилище, и не один заплатил за это своею жизнью. Даже царь Ираклий посылал туда смельчаков добывать священные сокровища, но, конечно, бесплодно, и один из вызвавшихся священников погиб в этой безумной попытке.

У подошвы пирамиды Казбека, на краю самого ледника, действительно находится, однако, нечто в роде первобытного монастыря — пещера с келейками, которую называют Вифлеемом и которая посвящена Деве Марии и Младенцу Иисусу. В ней прежде жили монахи, что известно не только из преданий стариков, но и потому, что в кельях до сих пор видны жернова, остатки ручных мельниц и пр. Вблизи пещеры находится большой крест, высеченный из камня. Осетины веруют, что за этой пещеры монахи могли взбираться по висящей железной цепи, в палатку Авраама. Но простому смертному взобраться туда очень трудно; его одолевает неудержимый сон, и он незаметно скатывается вниз.

Впрочем, в 1868 году, несмотря на мистические легенды, в пещере этой, на высоте 11,000 футов над уровнем моря ночевали смелые члены лондонского альпийского клуба — Фрешвильд, Мур и Теккер, вместе с проводниками своими, неустрашимыми [110] жителями ближайшей к Казбеку заоблачной деревни Гвелеты.

Англичане совершили оттуда в 9 1/2, часов свой опасный и тяжелый подъем на ледяную пирамиду горы и достигли ее высочайшей точки почти на 17,000 футов, цепляясь руками и ногами за неровности крутого ледяного ската. В одном месте Теккер поскользнулся и полетел в пропасть вниз головой, но так как смельчаки были связаны друг с другом веревкой, то товарищам его, удержавшимся на ногах, удалось вытащить его. Двое гуледцев (или гвеледцев) следовали издали за альпийскими лазунами и также добрались до вершины Казбека. К сожалению, ни те, ни другие не удостоились видеть палатки Авраама и яслей Спасителя.

Старые башни крепости Степан-Цминды значительно пострадали; но ими все-таки воспользовались, чтоб устроить около них новое, уже русское укрепление, в котором стоит линейная команда, оберегающая перевал и занятая всю зиму расчисткою снегов, препровождением этапов и проч. В обстановке суровых горных твердынь и сурового, дождливого дня, крепость эта с своими полуобглоданными средневековыми башнями имеет какую-то грозную живописность.

Кругом старой крепости на далекое расстояние зеленая горная площадка покрыта какими-то циклопическими кучами камней, сложенными будто в скирды. Говорят, это осетинские могилы, оставшиеся после давно выселившегося аула; иные из них, по величине, немного больше обыкновенной могильной насыпи, другие — целые холмы. Эти холмы — могилы знатных и богатых людей, которых особенно уважали жители и на гроб которых каждый считал необходимым притащить побольше камней. Таким образом, сравнительное значение людей выражалось при похоронах [111] здешних горцев с осязательною наглядностью самыми размерами того грубого памятника, который воздвигался общиною каждому члену ее. И на том берегу Терека в разных местах виднеются эти первобытные гробницы, еще всецело напоминающие собою эпоху дольменов и друидических камней.

Впрочем, этот способ погребения в настоящее время гораздо чаще встречается у кабардинцев н черкесов, чем у осетин, которых гробницы устраиваются по гораздо более совершенному типу. Поэтому вероятнее, что старые кладбища Степан-Цминды принадлежат какому-нибудь другому горскому племени, но не осетинам. Около той же деревни Гергети, на громадном валуне, сдвинутом ледником Казбека, зеленеет своими березами древняя священная роща осетин.

По всему видно, что ущелье было когда-то гораздо населеннее. Однако, и теперь на той стороне чернеют кое-где слоящиеся дырья аулов, едва отличные от мрачного тона скал, к которым оне прилеплены. Ученые и путешественники нередко удивляются пещерным городам и задают себе вопросы о их происхождении, об оригинальном народе, жившем в этих каменных норах, которыми, кстати сказать, переполнена и долина Терека от Ларса до Коби. Но кто видел аулы кавказского горца, особенно безотрадные аулы Дарьяла и Коби, тот сразу поймет, что между горскою саклею и пещерою почти нет разницы ни по общей идее постройки, ни по доставляемому ими комфорту. Горская сакля — это та же пещера, темная, низкая, с единственным входом спереди, нисколько не нуждающаяся ни в свете, ни в просторе, тесная дыра, куда можно влезть и полежать во время дождя и зноя; только две боковые стены ее навалены рукою человека из осыпей скал, а не выбиты им в толще [112] горы. Жителю сакли стать жителем пещеры не составляет никакого вопроса, так что гипотеза об особенном первобытном народе, строителе пещер, троглодитах, является, по меньшей мере, излишнею. Этим троглодитом продолжает быть каждый осетин, каждый лезгинец. Недаром. старая грузинская хроника считает своего первого мифического царя, Картлоса, основателем именно пещерного, а не другого какого города. Жилища горных осетин, в сущности, также просты, как и их могилы: это куча ничем несвязанных между собою камней, в которой оставлено отверстие для входа человеку. Не украшаются они никакою галерейкою, никакими лесенками, как сакли других жителей, и почти не имеют дерева в составе постройки. Вообще они еще проще, беднее, так сказать — животнее, то есть ближе к звериной норе, чем сакли ущелий, более близких к равнинам.

* * *

От станции Казбек, по дороге в Коби, подъем делается еще сильнее, аулы горцев попадаются еще чаще; тут, впрочем, живут не одни осетины, но и горные грузины. Все чаще виднеются в этих аулах и высокие, слегка суженные кверху, четыреугольные башни, типические сооружения горного Кавказа.

Башни эти, как и сакли, сложены из грубых круглых валунов, грудами которых Терек заполоняет свое русло и свои берега, или из больших обломков черного сланца, связанных цементом; с глубокой древности башни эти служили жилищами горцев, конюшнями для скота их, хранилищем всех их запасов, хлеба, сена, дров. В глуши Кавказских гор, какой-нибудь Дигории или Сванетии, существуют башни, в которых одно и тоже семейство живет безвыходно целые столетия сряду. Иногда [113] эти башни имеют до шести этажей и громадную величину, так что нынешние жители самую постройку их приписывают великанам. Случается, что в таких древних башнях помещается уже не одна семья, а в некотором смысле целый род — пять, шесть братьев с женами и детьми, под управлением какого-нибудь старика-патриарха, отца или деда.

Большею частью, кроме башен аула, на каком-нибудь утесе, владычествующем над окрестностью, стоит еще отдельная башня, остаток прежней крепостцы, куда спасались в крайнем случае после взятия аула и которая, в тоже время, запирала выход какой-нибудь долинки. Много, конечно, видов видали эти замшившиеся башни, растерявшие свои каменные зубы, и, конечно, не одна русская кровь напитала вокруг них эту бесплодную почву.

Долина, несмотря на высоту, делается шире и течение Терека спокойнее.

На отвесном мысе скал, словно составленном из сплошных колонн глинистого сланца, которого слои в этом месте перевернуты торчмя, высится опять старая крепость Сион с очень заостренною высокою башнею, с целым аулом в стенах. Храм этой крепости опять особой, также очень характерной формы; на Кавказе можно встретить множество древних церквей, грузинских и армянских, такой же формы. Форма эта — длинное домообразное здание, верхняя часть которого, в виде второго этажа, сужена против нижней на всем своем протяжении и которое потому имеет двойную крышу. Как раз напротив Сиона, отделенные от него руслом Терека, развалины Георги-Цихе, с церковью, стенами и башнями, который вместе с Сионом привлекал когда-то к себе толпы грузинских богомольцев.

От Казбека до Коби Терек течет по [114] ярко-цветному грунту. Все камни, хаотически наваленные в ущелье, висящие на обрывах скал — какого-то мраморовидного красного и зеленоватого порфира. Осыпи скал иногда малиновые, как чистая мумия, а в некоторых местах река размывает яркую, как сурик, глину, так что целые ручьи ее текут по берегам и среди мутных волн Терека. Котловиною Коби кончается долина Большого Терека, известная у грузин под именем Хеви и начинающаяся от Дарьяла; в Коби сливаются в одно все три верховья Терека и дальше дорога уже идет руслом Урс-Дона, Малого Терека, до самой Крестовой горы.

Однако, и Коби еще не высшая точка перевала. Только не доезжая немного до станции Гудаур, стоит всем знакомый каменный крест, который молча говорит путешественнику, настрадавшемуся подъемом, что он, наконец, на самой вершине Крестовой горы, что сейчас начинается так долго ожидаемый спуск. Крест этот поставлен, в 1824 году, генералом Ермоловым, проложившим военно-грузинскую дорогу; но все почему-то считают его крестом Петра Великого который никогда не был на перевале. Это заблуждение разделяет даже такой, в высшей степени точный и капитальный ученый, как Дюбуа де-Монпере.

XI.

Долина Арагвы

Мы переночевали четыре часа на станции Гудаур под скверными и холодными сводами общей комнаты, напоминавшей пещеру Борея, и, не выспавшись, едва напившись чаю, сели опять в коляску. Чудная [115] панорама, неожиданно охватившая нас, тотчас же прогнала сонливость и пасмурное настроение духа. Небо совершенно расчистилось к утру и хотя солнце еще не всходило, но все гребни снеговых гор, дотоле от нас закрытые, вырезались на холодной синеве неба ясно и отчетливо, как свеже-отчеканенное серебро...

Перевал через Кавказский хребет был совершен, седые великаны глядели уже на нас сзади, холодный северяк, пробиравший нас все время в продолжение подъема, теперь остался по той стороне хребта, а под нашими ногами уже ширились другие, более приветливые и обильные долины. В лицо уже дышал теплый ветер Грузии, уже глядело в глаза ласковое небо юга. На всей военно-грузинской дороге нет места, более поразительного по красоте и резкости впечатлений, как спуск от Гудаура к Млетам по Земомлетской долине.

Снеговые великаны Кавказа с своими вечными полями фирна, с своими синеющими ледниками, кажется, стоят здесь прямо за вашими плечами, так близко и ясно, что хочется рукой тронуть, а вы с головокружительною быстротою уноситесь от них вниз по какой-то бесконечно развивающейся каменной спирали, которая, по-видимому, постоянно возвращает вас все к тем же видам, все к тем же местам, а между тем, на деле вы неудержимо летите на дно глубокой и роскошной долины, где шумит Арагва, передовой вестник Грузии...

В нашу тяжелую коляску впряжено, вместо четверика, всего две лошади, но и на них мы несемся вниз с захватывающею дух быстротою целые 15 верст. Только замечательная крепость ног и изумительная поворотливость здешних почтовых лошадей могут выдержать эту безостановочную скачку, где [116] приходится на всем бегу поворачивать под острым углом почти прямо назад, на параллельные изгибы шоссе, притом над страшною пропастью, ничем от нас не заслоненною. Малейшая неосторожность ямщика, малейшая неловкость лошади — и тяжелый экипаж, разогнавшийся марш-маршем с десятиверстной высоты, полетит вверх колесами на каком-нибудь остром повороте зигзага. Случаи эти действительно бывают, хотя и нечасто. Многие нервные люди, особенно женщины, совершенно не в состоянии выдержать этих головокружительных впечатлений.

Красота Земомлетской долины увеличивается еще от того, что ее видишь отсюда буквально с высоты птичьего полета, по всей широте и длине ее, в каждом ее потаенном изгибе. Местами она расширяется в целые обширные котловины, густо засеянные, покрытые полями, жилищами, стадами овец. Аулы тут уже не черные, низкие норы из кусков шифера, а настоящие каменные дома беловатого известняка, наподобие просторных башен, с конюшнями в нижнем этаже, с жильем наверху, с плоскою крышею, наполовину прикрытою навесом. Есть дома в три этажа, не считая верхнего навеса. Эти аулы, однако, также крепки и неприступны, также гнездятся на выступах и мысах, защищаемых отвесными обрывами, иногда на одуряющей высоте скал, торчащих выше облаков. Вокруг них, по каждому доступному склону, на всех холмах и низинах, нередко на опасных резко скошенных скатах гор, вспаханы поля пшеницы, проса, ячменя. Зажиточность, приволье, трудолюбие глядят уже здесь во всем. Овцы здесь особой горской породы, бледно-желтого цвета, часто с каштановыми ушами, маленькие, шелковистые донельзя. Козы еще более мягки и нежны шерстью. Неудивительно, [117] что горская женщина умеет приготовлять из этого овечьего шелка свои дорогие, тонкие ткани.

Серебряная нить Арагвы постоянно провожает нас, внизу долины, постепенно делаясь серьезнее.

Маленькие мельницы-колотушки, похожие на каменные собачьи конуры, без окон, куда нельзя, кажется, влезть иначе, как на четвереньках, то и дело задерживают течение реки, которая с шумом и пеною вырывается из этого минутного заточения. Такая мельница с своим стоячим валом и крошечным жерновом в состоянии смолоть за целый день всего какие-нибудь четыре, пять мер зерна; но для скудного хозяйства горца и для скромного аппетита его годен даже такой полуигрушечный завод.

* * *

Все люднее и люднее делается дорога. Непрерывною нитью, как наши великорусские обозы по старым почтовым дорогам, тянутся из Тифлиса в Владикавказ и из России в Тифлис нагруженные двухколесные арбы на быках и буйволах, верховые и пешие толпы. Часто на одной маленькой лошади видишь двух всадников, мужчину с женщиною или ребенком. Осетины и грузины военно-грузинской дороги живут извозом гораздо более, чем скудною нивою. Их не обминешь ни днем, ни ночью, на всем пространстве этой дороги, и в опасных местах Дарьяла или Земомлета встреча с их неуклюжими повозками бывает иногда очень неприятна и неудобна, хотя они всегда дадут вам безопасную сторону дороги, а сами с невозмутимым хладнокровием ссунут свою арбу едва не в пропасть. Более всего возят они хлеб, дрова и вино. Я в первый раз видел здесь бурдюки. Кажется, целые туши буйволов лежат попарно на громадных дрогах арбы и трепещут от сотрясения колес, словно живые; это бьется в них [118] вино, их новая кров. Есть бурдюки гораздо меньше, из кабанов; есть очень маленькие, из коз и даже козлят. Они вымазаны внутри по мездре нефтью, и запах этой нефти, вместе с жиром мездры всегда немного сопутствует бурдючному вину. Это серьезное неудобство бурдюков, не замечаемое, впрочем, туземцами; зато бурдюки гораздо лучше сохраняют вино в жаркое время, не трескаются, не дают утечки и усышки. Сверх того, по мере опорожнения, бурдюк может перетягиваться, не оставляя пустоты для воздуха. Бурдюк незаменим также при перевозке вина вьюком через горы. Наливают вино из бурдюка, развязывая одну из лапок его. Однако, хорошие кахетинские вина, идущие в Россию, как, например, цинондальское и мухранское, уже вовсе не знают бурдюка, во избежание его запаха и его жира.

Как раз у станции Ананур замечательный древний монастырь, играющий роль в истории Грузии; сюда нередко укрывались в опасные минуты грузинские цари, как, например, злополучный Ираклий. С заднего крылечка станции можно отлично срисовать собор и старые башни монастырской крепости. Собор типической национальной архитектуры, восьмиугольный, с восьмиугольною же пирамидальною крышей, с очень высокими и очень узкими щелями окон, приноровленных к осаде, с низеньким, мало заметным крестом на верху, так резко отличающимся от высоко приподнятых, смело сверкающих крестов нашей православной родины. В этом ускромнении размеров креста, конечно, сказалась историческая необходимость, постоянная неуверенность грузин в своем праве христианской молитвы, постоянная потребность прятать и принижать все свое среди облегавшего их кругом и неутомимо теснившего их мусульманства. Строго-крестообразное здание храма и высеченные на [119] наружных стенах огромные кресты, деревья, змии, грызущие свой хвост, львы на цепях и другие христианские и нехристианские эмблемы составляют также обычное условие старого грузинского храма.

Ананурская крепость занимает вершину скалы, поднимающейся посредине тесного ущелья. Она издревле служила Грузии ключом, запиравшим с юга вход и выход горного перевала, откуда обыкновенно спускались в равнины Грузии не только хищные горцы Кавказа, но и степные кочевники донских, кубанских и кумских степей, пробивавшиеся через Дарьял. Ананур был в этом смысле передовым редутом Мцхета.

Оттого правители, или эриставы Арагвы, пребывавшие в Анануре, всегда считались одними из важнейших феодалов Грузинского царства. От этого титула эристава произошла столь распространенная в Грузии фамилия князей Эристовых. Эриставы Арагвы построили в ананурской крепости, в XVII-м столетии, эти прекрасные храма, в которых еще хранятся гробницы некоторых из эриставов, покрытые грузинскими надписями. Во время постоянных усобиц соседних эриставов, Ксана и Арагвы, при последних слабых царях Грузии, лезгины, приглашенные ксанским эриставом, в 1737 году, после жестокого боя с эриставом Арагвы, Бардзигом, взяли приступом Ананур и разграбили его храмы, оставив целыми только стены. По обычаю мусульман, они выкололи кинжалами глаза всем святым, нарисованным на стенах, что можно видеть, впрочем, далеко не в одних ананурских храмах, а везде, куда только проникал меч Мохамеда, как убедился я потом при посещении древних христианских святынь Закавказья.

Воинственный Ананур недаром назывался в [120] прежнее время, под владычеством персов, «крепостью черных щитов» (Каракалканкале). Дикие пшавы, тушины и хевсуры, жившие в верхних ущельях Арагвы и по соседству ее, сохранившие до сих пор в своем вооружении стальные круглые щиты и весь вообще картинный боевой доспех средневекового рыцаря, от шлема с затыльником и кольчуги до расписных налокотников, бердышей и перьяников, были обыкновенно главными защитниками Ананура против неверных.

Эти горские христиане, более дикие, чем самые лезгины, даже более храбрые и более ловкие, чем они, питают непримиримую, вековую ненависть ко всем мусульманским горцам, когда-то также бывшим христианами, но потом отступившим от веры отцов. Тушины, пшавы и хевсуры, напротив, преисполнены непоколебимой привязанности к религии предков, хотя и в самом безобразном, почти языческом искажении ее. На латах их, мечах и щитах еще до сих пор попадаются красные кресты крестоносцев и итальянские надписи, которые мне лично удалось видеть. История не разъясняет, однако, этого загадочного обстоятельства. Просто ли оружие это было продано когда-то генуэзскими и венецианскими колонистами, обитавшими несколько столетий на кавказском берегу Черного моря и производившими деятельную торговлю с горцами, или же это действительно затерянное воспоминание о какой-нибудь партии авантюристов-крестоносцев, отбившейся от своих и утвердившейся в горах Кавказа на защиту креста от полумесяца. Предания подобного рода существуют во многих племенах и местностях Кавказа, но распутать истину едва ли когда-нибудь удастся...

От Ананура до Душета стелется прелестная страна [121] больших холмов, то лесистых, то населенных и, сравнительно, хорошо обработанных, напоминающая предгория Крыма и Южной Германии. На домах уже являются соломенные и другие крутые крыши, вместо плоских кровель аула; грецкий орех, винная ягода, шелковица на каждом шагу приосеняют дорогу; золотые поля густой пшеницы и ячменя, сенокосы, покрытые цветущими кустами белого шиповника и коврами красного мака, очаровательные хуторки и деревни по холмам, яркие птицы среди деревьев — все говорит глазу, что грозная дичь окончилась, что вы въезжаете в страну обилия и спокойствия. Старый городок Душет остается несколько в стороне от станции и хорошо виден оттуда с своими чистенькими каменными домиками и своею старою сторожевою башнею.

Башня близ Душета, в имении Чиляева, замечательность своего рода. Это уже не четырехугольная и не суженная кверху башня, как большая часть башен в горах. Башни грузинских равнин почти всегда круглые, строго цилиндрические. Такова же и душетская. В ней четыре этажа, считая верхний, открытый, со сводами, нишами, лестницами, со входом на половине высоты, так что в нее можно влезть только с крыши соседних строений.

Сейчас видно, что башня была обитаема постоянно, а не только во время осады. В ней и камины, и штукатуренные стены, в одном этаже раскрашенные красным, зеленым, синим и желтым цветом, а над одною дверью высечен большой крест.

Глядя на правильную кладку этой башни, на ее крепкие своды и стройные архитектурные линии, я невольно вспомнил древния римские башни, которых я много видел в долине Роны, на берегах Женевского озера и в разных местах южной Франции. [122] Ничего нет мудреного, что какой-нибудь Помпей, построивший каменный мост через Куру во Мцхете, в самом ближайшем соседстве с Душетом, выстроил несколько башен у подошвы Кавказских гор.

Около Душета, с одной стороны сверкает озеро, довольно редкое в этих местах, с другой — высится, в виде крепостцы, с зубцами, замок одного из богатых местных помещиков, Чиляева. Вообще, поместья попадаются все чаще, духаны встречаются на каждом шагу, и везде около них праздная толпа. Духан — это характерное грузинское учреждение: это разом и кабак, и лавка, и постоялый двор; длинный, очень низкий домик, с открытою галереей на столбиках по переднему фасаду, чаще всего с плоскою земляною крышей, на которой всякая всячина,— вот наружный вид духана. Войдите под навес, где валяются пустые бочонки и бурдюки: перед вами дверь посредине и широкое окно, обвешанное товаром, в котором сидит, поджав ноги, хозяин. Тут все: вино и водка, соленый местный сыр и пресный местный хлеб, копченый балык, без которого не обходится ни один духан, и сырая баранина, стеариновые свечи, папиросы, мыло, фаянсовая посуда. Войдите в темную, без окон, всегда прохладную комнату, где на деревянных тахтах постоянно найдете много народа и можете заказать себе изжарить шашлык или сварить жидкий кулеш из пшена на очаге, который тут же, посреди комнаты, даже без всякого отверстия наверху для дыма. Только железный крюк висит на цепи для котелка. Такова вообще внутренность всякой здешней сакли; ни горцы, ни грузины не стесняются дымом разведенного огня, вокруг которого можно погреться в дождь и холод и от которого можно без труда отодвинуться в жаркое время. [123]

XII.

Древний Мцхет.

Ниже Душета начинается область винограда, хотя несомненно, что она могла бы быть и гораздо выше; но плодовых садов еще не видно. Направо от дороги, перевалив через небольшой гребень, попадешь в долину Мухрана, знаменитый центр карталинского виноделия, вино которого, в последнее время, качеством своим едва ли не превзошло прославленные вина Кахетии, цинондальское и другие. Дорога роскошно окаймляется розами, хмелем, ежевикою и всякими яркими цветами и кудрявою растительностью; пшеница валится от густоты и дождей, вся также испещренная цветами.

Мы уже почти совсем спустились к берегам Куры и теперь въезжаем в широкую великолепную котловину, обставленную целою панорамою гор и холмов, увенчанных развалинами замков и древних крепостей Наозы, Нациквари и других. Арагва уже несколько отошла от нас влево, чтоб броситься в Куру; нам видно теперь ущелье Мцхета, прорезанное, как ворота, мощным руслом Куры.

Древний храм Степан-Цминда вырезается с поразительною величественностью на высоких, обрывистых скалах того берега Арагвы, откуда он виден за много верст, и в золотистом тумане заката, на фоне сухого, горячего неба, напоминает мне какую-то давно забытую библейскую святыню Палестины. Сам Мцхет, эта многострадальная столица древней Грузии, на правой стороне Куры, при самом впадении Арагвы. Его крепость, хотя полуразрушенная, по старому преграждает узкую теснину, по [124] которой идет дорога из гор и в горы. Два древние храма, как два брата, похожие на храм ананурский, на сионский храм Тифлиса, на гелатский, кутаисский и многие другие, виденные мною потом исторические храмы Грузии, составляют почти единственное украшение и единственную достопримечательность теперь крошечного городка, тесно сбившего в кучу свои плоскокрышие сакли, ничем не напоминающие современного города, над бурыми, как смола густыми, волнами быстронесущейся Куры. Один храм, поновее видом, это Свети-Цхвели, такая же религиозная и историческая святыня грузин, как для нас русских какой-нибудь Успенский собор в Москве; только сравнительно с древностью мцхетского храма, как и вообще всех реликвий Кавказа, древность нашего Успенского собора, построенного Аристотелем Фиоравенти в XV-м столетии, должна показаться младенческим возрастом. Разница их лет,— ни более, ни менее как одиннадцать столетий. Это была первая церковь Грузии. Ее построил еще царь Мириан, обращенный в христианство святою Ниною, в начале четвертого века. Но после разгрома Грузии Тамерланом оба мцхетские собора и вообще весь Мцхет обращены были в груды камней, как передает грузинская летопись; вследствие чего, грузинский царь Александр, в начале XV-го века, вновь выстроил оба собора по старому плану. В настоящий же свой вид мцхетский собор приведен уже в XVIII-м столетии, при известном царе-историке, Вахтанге V-м.

Почти той же участи подвергся и другой храм Мцхета, более древний на вид, находящийся всего в нескольких стах шагах от главного храма, в женском монастыре Самтавро, и построенный немного спустя после храма Мириана, преемником его Мирдатом. Оба храма, как я уже сказал, типической [125] грузинской архитектуры, которая повторяет себя с поразительною настойчивостью в грузинских и даже армянских церковных постройках самых различных веков, от четвертого века до наших дней, во всех углах бывших грузинских владений, от Черного моря до Каспийского.

Это восьмиугольная башня изящных размеров, издали кажущаяся почти круглою, с пирамидальною восьмиугольною же крышею, с очень длинными и очень узкими окнами по всем восьми фасам башни, с четырьмя низкими приделами, в форме креста, из которых паперть несколько длиннее остальных. Внутри высокие своды благородного стиля, арки, ниши.

Снаружи, огромные тесаные камни зеленого порфира, из которых сложены соборы, украшены резьбою, карнизами и различными фигурами.

Много древних и новейших царей похоронено в главном мцхетском соборе. Тут и прославленный Вахтанг Гургаслан, и Давид, сын Лахи, и Дмитрий Тавдадебули, и Симон, и Георгий, и много других. По обеим сторонам иконостаса мраморные гробницы Ираклия и Георгия, последних царей грузинских, воздвигнутые по повелению императора Александра І-го на месте прежних грубых кирпичных возвышений. Остальные гробницы — просто плиты, вделанные в пол, с полустертыми надписями. Католикосы Грузии тоже почивают во мцхетском соборе.

Главная религиозная достопримечательность этого собора, делавшая из него так долго центральную святыню целой Грузии,— это часовня с каменным столом, на котором в прежнее время хранился нешвенный хитон Спасителя. Часовня эта покрыта древними надписями, греческими и грузинскими, очень интересующими археологов. В храме Самтавро, который немного меньше главного собора, также указывают во [126] дворе развалившуюся маленькую часовенку самой грубой каменной кладки, будто бы построенную еще св. Ниною, просветительницею Грузии, а недалеко от нее развалины дворца Вахтанга Гургаслана.

Больше нечего смотреть в самом Мцхете, кроме разве замечательных гробниц, открытых недалеко от самтаврского монастыря, при проложении нового шоссе в Тифлис. Четыре плиты, вырубленные из песчаника, сложены в четырехугольный продолговатый гроб, без дна, глубоко вдавленный в гравий скалы и покрытый сверху такою же огромною пятою плитою. Гробы эти находятся иногда на значительной глубине в толще скалы, и после обнажения этих скал их отверстия и торцы плит хорошо видны с шоссе. Эти гробницы открыты были во множестве по дороге в Тифлис, на Дигамском поле, а также ниже Мцхета, и описаны г. Байерном. Но я видел впоследствии совершенно подобные же гробницы в Кахетии, у самого подножия хребта, на месте древней, давно уже несуществующей столицы Кахетии, Греми, развалины которого до сих пор занимают многие версты н имя которого сохранилось в названии деревни Греми, близ Телава и Енисели. Кажется, эти последние гробницы еще неизвестны никому и потому не обследованы вовсе.

В самтаврских гробницах находили скелеты в полулежачем положении, маленькие стеклянные кувшинчики, в роде слезниц, обломки больших стеклянных кувшинов, пепел, уголь и проч.; нашли даже металлическое зеркало. Особенно интересен тот тип гробниц, где есть маленькое отверстие в верхней плите, заложенное камешком, и где вместе с человеческими костями находят кости кошки, ежа, рыбы и других животных, указывающие на большую своеобразность похоронного обряда. Замечательно, что [127] местные грузины называют самтаврские могилы еврейским словом «акелдама» («земля крови», в переносном значении: склеп); однако, предположения некоторых археологов о еврейском происхождении этих могил находят существенное возражение в том обстоятельстве, что, по сообщению протоиерея мцхетского собора, Андрея Гургенидзе, у нынешних осетин покойники погребаются в подобных же каменных гробницах, в которых наверху также оставляется маленькое отверстие, закладываемое камнем.

В первый праздник Вознесенья после похорон могила разрывается, камень отнимается, и в отверстие гроба вкладывают баранье сердце и, если возможно, живую рыбу, например форель. Потом гробница закрывается уже навсегда. К тому же, осетины, по уверению отца Гургенидзе, кладут своих покойников также в полулежачем положении и снабжают их кувшинами вина, араки (самодельной водки) или пива, подававшихся на похоронах, трубкою и зеркальцем.

Так как осетины, или оссы, по историческим сведениям, издавна жили не только на северном, но и на южном склоне Кавказа, куда они перебрались еще в 215 году до Рождества Христова, то осетинское происхождение самтаврских гробниц не заключает в себе ничего невероятного.

* * *

Сам Мцхет гораздо старее своих древних святынь. Его основание приписывается грузинскою хроникою едва не Картли или Картлосу, легендарному родоначальнику всего картвельского племени, обнимающего собою грузин, имеретин, гурийцев, мингрельцев и проч.

Картли считается первым «мамасахли», т. е. царем Грузии («мамасахли» значит по-грузински «отец [128] народа»). Гора Армази около Мцхета долго называлась по имени Картли, выкопавшего в ней пещеры. Мцхет считается сыном и преемником Картли, почему и город, основанный им около горы Картли, у слияния Куры с Арагвою, стал называться Мцхетом, и уже с тех пор до исторических времен служил столицею Грузии. Он видел и нашествие скифов на Азию, и походы Кира; в нем правили воеводы Александра Македонского.

Фарнабад, изгнавший македонцев, воздвигал капища и идолов на горах, окружающих Мцхет. Так, на горе Картли он воздвиг идолов Ормузда или Армази, почему гора и приняла с тех пор это имя, а на высокой вершине Задени, на левой стороне Арагвы, где теперь торжественно высится прямо против Мцхета храм Стефан-Цминда, поставил другого огромного идола.

Эту Армази знали даже Плиний, называвший столицу Иберии Harmastis, и Страбон, который описывал Армозику на берегу Кируса (Куры).

Вместо всех этих идолов, впоследствии возникли на горах, окружающих Мцхет, замки и храмы. Знаменитый храм Степан-Цминда называется также монастырем св. Креста, «Джварис-Монастыри». Очевидно, что, вместо языческого бога, здесь прежде всего был воздвигнут просветителями Грузии христианский крест, также высоко и далеко господствовавший над окрестностью, как древний истукан...

Действительно, редкий храм производит такое поражающее впечатление торжества и господства, какое производит этот «Монастырь Креста», высоко поднятый над двумя долинами при самом слиянии двух рек, составлявших издревле природные дороги для движения племен, для течения исторических событий.

Старая легенда уверяет, будто когда-то монастырь [129] Креста был соединен через Арагву железною цепью с мцхетским собором и что святые обоих храмов посещали друг друга по этой цепи.

Такую же точно легенду слышал я потом в Кутаисе о том, что гелатский монастырь, находящийся верстах в десяти от города, был соединен когда-то цепью с храмом Давида и что по знаку этой цепи в обоих храмах одновременно начиналось божественное служение.

Мцхет перестал быть столицею Грузии только после Вахтанга Гургаслана, жившего в конце V-го века, который, хотя и украсил Мцхет прекрасными зданиями и поселил в нем католикоса Грузии, но вместе с тем был основателем Тифлиса, куда сын его перенес навсегда свою резиденцию. С тех пор Мцхет оставался только религиозным центром Грузии, Причиною такой судьбы Мцхета, по вероятности, было слишком близкое соседство его с горами, где в это время грузинским царям приходилось, как мы уже видели, вести жестокие войны с оссами, или аланами, владевшими Дарьялом и постоянно набегавшими с своих бесплодных гор на плодородные долины Карталинии.

Мцхет и Гори были своего рода пограничными редутами Грузии, и потому они были всегда в войне и в осаде. Это условие, конечно, заставляло грузинских царей подумать о более спокойной резиденции.

Грузинская летопись, переведенная академиком Броссе, подробно рассказывает подвиги самого царя Вахтанга, который всю свою жизнь воевал с оссами и хозарами, то защищая от них Грузию, то, в наказание их за набеги, вторгаясь в их горные ущелья. По уверению летописи, он лично убил на единоборстве хозарского бойца Тархана и предводителя оссов — легендарного Осса-Богатара, хотя Осс-Богатар, по [130] достоверным сведениям, жил не в V-м, а в XIII-м столетии, и хотя осетины, с своей стороны, рассказывают, что их пресловутый Осс-Богатар был убит не на единоборстве, а что его коварно заманили в Мцхет и там умертвили постыдным образом.

Впрочем, для осетин Осс-Богатар — тоже, что Тамара для грузин. У них всякое важное событие, всякая замечательная постройка, всякая популярная сказка непременно связывается с именем Осса-Богатара, как вся Грузия и даже все Кавказские горы наполнены постройками Тамары и сказаниями о Тамаре.

XIII.

Саранча

Около Мцхета, в его библейских окрестностях, встретилось мне тоже библейское зрелище своего рода — саранча. Я первый раз в жизни своей видел здесь саранчу целыми массами. 1880-й год был ужасен для Закавказья именно тем, что, после страшного голода и баснословной дороговизны 1879 года, на него напала в огромном числе саранча. Я забыл совсем о ней, переехав хребет и наслаждаясь видами Грузии, хотя в России все газеты были наполнены толками о саранче. Вдруг я поднял голову и — остолбенел.

Бушующие стены сытого колоса, золотом переливавшиеся на солнце, гнувшиеся от собственной густоты и тяжести, придававшие выражение какого-то радостного обилия всей стране, чрез которую ехали мы, вдруг словно провалились куда-то, и, вместо [131] разлитого кругом золотого моря, вдруг охватила нас какая-то гробовая пустыня, обожженная и почерневшая, словно пораженная гневом грозного библейского Иеговы. Смертью и прокажением несло от нее. Вместо колосьев, стояли голые будилья, на которых висели, отвратительно шевелясь, живые грозды темно-бурые и вонючие, как разлагающийся навоз. Неокрылившаяся еще гадина ползла, прыгала, шуршала сплошными простынями друг по другу, друг через друга, сваливаясь и опять карабкаясь, давя и выползая. Земли уже не было видно: все поле, казалось, превратилось в этот ползущий и волнующийся живой пласт, отравлявший всю окрестность своим удушливым запахом гнили и тления. Кое-где только жалко торчали, сверкая на солнце еще нетронутым колосом, островки пшеницы и ячменя, словно оцепенелые перед надвигающимися на них со всем сторон непреоборимыми, бесчисленными полчищами этой черной гадины, которая не позднее как завтра, неотвратимо, как рок, осквернит и обратит в гробовую пелену еще пока девственные золотые одежды их. Я ходил по прокаженным полям, давя эту прыгающую и кишащую тварь с омерзением, доходившим до содрогания. Сухой, словно жестяной шелест этих трущихся друг о друга голодных мириад, пожиравших труд и обеспечение человека, не смолкал ни на мгновение и напоминал собою тихий гул тех убийственных песчаных ветров пустыни, которые не спеша, но с роковою безостановочностью, заносят сыпучим песком плодородные поля и освежающие ручьи, незаметно воздвигая немые курганы на месте былой жизни, бывшего движения...

Это непрерывающееся глухое чавканье ползучей гадины, отощавшей в своем подземном затворе и теперь жадно ринувшейся на хозяйство человека, имело [132] в себе действительно что-то стихийное, стихийную непобедимость и стихийную бессмысленность. Только увидев ее лицом к лицу, во всем неприкрытом ужасе действительности уверуешь, что это поистине кара божия, одна из тех египетских казней, от которых могла содрогнуться целая история человечества и пронести память о ней через все века и ко всем народам. Бессилие разума человеческого, может быть, ни в чем не обрисовывается с такой поразительною наглядностью, как в этом роковом вопросе. Вот уже сколько тысячелетий страны гибнут, народы страдают от этого ничтожного, прыгающего насекомого, и мы, несмотря на всю свою глубокомудрую науку, на все свои энтомологии, зоотехнии, так же ребячески беспомощны перед вонючим прузом, как в дни Моисея и фараонов. Мы умеем только давить его, когда он покрывает тучами наши поля, точно так, как птицы и звери умеют в это время глотать его.

К Тифлису, за Тифлисом саранчи еще больше. Она покрывала во многих местах рельсы потийской железной дороги на несколько вершков толщины. Она прибивается целыми обширными плотами к устоям тифлисских мостов по волнам Куры, сцепившись друг с другом и оставаясь живою поверх затопленных нижних слоев своих. Верхние слои лезут с тою же стихийною настойчивостью на каменные устои моста, на плиты набережной. Саранча не останавливается ничем и нигде: встретится дом, она не обходит его, а лезет на дом и перепалзывает далее, если одолеет.

Когда я въезжал в Мцхет, то приходилось проезжать некоторое время коридором своего рода, вырубленным в толщах известняка, гладкого и мягкого, как сыр; это естественная почва для пещер, которые могут копаться в этом желтовато-белом [133] известняке без всякого труда. На целые версты отвесные стенки известковых скал были покрыты кишащей пешею саранчою. Она падала с легким сухим стуком на свои собственные кучи, карабкавшиеся у подошвы, обрываясь с гладкого обрыва, как спелые ягоды с дерева; она покрыла все белое полотно шоссе, наполняла до краев его ровики, выстилала каменные ограды и стены домов, висела на кустах и деревьях. Видно было, что какая-то слепая сила неудержимо гнала ее вперед, несмотря ни на какие препятствия, и она лезла, не раздумывая, не останавливаясь, через все, что попадалось ей на пути, не рассчитывая, что ей по силам, что нет, без всякого успеха толчась по целым дням у одного и того же места, сваливаясь, и опять всползая, без конца и устали, погибая под колесами и копытами проезжих, пожираемая птицами и зверями, заливаемая дождем, и все-таки — киша, шурша, прыгая и вспалзывая.

Грузины, армяне, все народы Закавказья исполнены веры, что в утесах Арарата, около источника св. Иакова, живут во множестве птицы тарби, которых призвание истреблять саранчу. Каждый раз, когда появляется саранча, благочестивые люди отправляются сами или нанимают за себя достойных людей, обыкновенно священников, принести из далеких родников «Святой Горы» чудодейственную воду, вслед за которою прилетают целые тучи тарби и уничтожают саранчу. Принести эту воду, однако, нелегко: не говоря уже о том, что человек, взявшийся за это дело, должен быть чистой жизни и знать молитвы, с которыми берут и несут священную воду, весь долгий и тяжкий путь до араратских источников, особенно оттуда, необходимо сделать пешком и притом так, чтоб сосуды с водою святого Иакова ни разу не прикоснулись к земле, а все время были [134] несены на руках. Понятно, что при этом условии выполнить предприятие может только целое товарищество благочестивых людей, которым возможно чередоваться друг с другом в трудах этого оригинального паломничества.

О птицах св. Иакова, послушно следующих за уносимою водою хоть на край света, рассказывают здесь чудеса, и даже люди, по-видимому, более других образованные, искренно разделяют общее суеверие. Некоторые тифлисские чиновники уверяли меня, будто бывший наместник Кавказа, князь Воронцов, установил смертную казнь за убиение хотя одной птицы св. Иакова. Конечно, это нелепость, такая же точно, как существующее у русского народа убеждение, что за убиение пчел закон казнит смертью. Но очень может быть, что в суеверии этом нашел отголосок какой-нибудь забытый древний закон. Во всяком случае, вера грузин и армян в то, что за истребление тарби казнят смертью, свидетельствует об исключительном значении, которое придают они этой птице в борьбе с саранчою, и, вероятно, немало содействует ее размножению.

Ни в Мцхете, ни в Тифлисе я не видел, однако, птиц св. Иакова, хотя благочестивое паломничество было совершено неоднократно и в этом году. Тифлисцы объясняли это нарушение своего исторического чуда тем обстоятельством, что теперь за дело берутся не благочестивые люди, а промышленники. Они выманивают у верующих значительную плату за свой подвиг, а между тем обманывают их: не идут пешком, а едут на лошадях, сосуды со святой водою ставят куда попало, а некоторые привозят даже, вместо священной араратской воды, простую грешную воду какого-нибудь близкого горного источника.

Вместо птиц св. Иакова, я видел около Мцхета [135] целые табуны лошадей, коров, овец и свиней, которые жадно пожирали саранчу, бросаясь на нее как на лакомство, облизывая ее со скал, доставая ее из ямок и канав.

* * *

Было бы несправедливо умолчать, что правительство Кавказа принимало меры для истребления саранчи.

Великое народное бедствие вызвало необходимость чрезвычайного народного труда. Кроме жителей местности, поголовно обязанных выходить на поля, захваченные саранчою, из других уездов и губерний пригонялись для этого десятки тысяч рабочих. Повинность эта была крайне тяжка, потому что люди перегонялись иногда за сотни верст, на своем продовольствии и без всякой платы, притом в развал сенокосов и хлебной уборки. Это поистине была военная мера, решившая не брать в соображение ничего, кроме раз заданной себе цели.

К сожалению, сделано было далеко не все, чтоб эта тяжкая сама по себе повинность не усиливалась вдвое слишком вялыми распоряжениями местных властей. Были случаи, например, когда значительные партии рабочих, приведенные из соседней губернии, явившиеся без всяких запасов из дома, обнадеженные получением на месте продовольствия и даже денежной платы, вдруг оставлялись на несколько дней в безлюдной степи без хлеба и даже без колодцев вблизи. Целый транспорт имеретин в несколько тысяч человек разбежался таким образом и бросил работы, после того как, прождав напрасно четыре дня обещанного чиновника с деньгами и провизией, они стали не только болеть, но и умирать от голода и безводья. Случай этот вызвал официальное расследование, но я не знаю, чем оно кончилось.

С другой стороны, самое назначение рабочих [136] было произведено без равномерной раскладки между населением, случайными требованиями администрации, так как Закавказье еще лишено земского управления. Через это одне местности понесли очень сильные потери отнятием у них массы рабочих рук в самое нужное время года, а другие — почти не приняли в борьбе с народным бедствием никакого участия. Точно также неравномерно пало это бедствие и на разные сословия Закавказья. В то время, как крестьянское население отрывалось в чужую губернию на помощь чужому хозяйству, местные владельцы из дворян, князей и вообще привилегированных сословий, даже те, собственные поля которых были покрыты саранчою, не привлекались ровно ни к какому участию в мерах против нее, ни личному, ни денежному. В этом, конечно, не возможно обвинять ближайшую администрацию, потому что она не имеет способов привлекать к участию в общем народном тягле те элементы, которых не привлекает к нему сам закон. Но это указывает только на крайнюю необходимость — как можно скорее распространить на кавказские населения хотя бы те скромные права земского самоуправления, которыми пользуется уже 15 лет остальная Россия.

* * *

Способы истребления саранчи за Кавказом очень просты. Выгоняется на поле народ с метлами и с особыми легкими лопатками или, скорее, хлопушками из переплетенного хвороста, которыми бьют саранчу, где только видят ее, и сметают в кучи или в канавы. Если есть в распоряжении керосин, то кучи поливают керосином и сжигают,— это способ более дорогой. Если керосина нет, то просто топчут или закапывают поглубже в землю.

На берегах Куры саранчу сметают прямо в реку, [137] но последствия показали, что это средство весьма плохое, потому что она приплыла по течению в Тифлис, Мцхет и другие местности.

Уверяют, что не менее 9/10 всей саранчи, появившейся за Кавказом, было истреблено таким образом натуральною повинностью населения. Денежных средств истрачено на это из общего земского капитала губерний несколько сот тысяч, не считая гораздо большего числа тысяч, в которые следует оценить бесплатный труд многих десятков тысяч крестьян и отчасти их продовольствие, так как работавшим выдавался от казны только один хлеб, да и то со дня начатия работ, а не в пути. Но как ни велики эти неизбежные расходы, по всеобщему убеждению местных жителей — принятыми мерами спасено населению через сохранение хлебов многие мильоны рублей. Если же сообразить, что почти вся истребленная саранча была еще пешая, не успевшая оплодотвориться и положить свои яйца, то невозможно вычислить всей пользы, принесенной ее истреблением в будущем. Конечно, еще остается желать очень многого в смысле быстроты, энергии и даже размера работ, предпринимаемых для истребления саранчи, на этого страшного врага следует ополчаться в такой же грозе и силе, как против военного неприятеля, не устраняя от участия в общей защите решительно никого: одних следует призывать на личный труд, других на денежную помощь или на местное руководство, но только все население, без исключения, должно, так сказать, «быть под ружьем» своего рода в дни гибельного нашествия.

Странно в наше время заставлять крестьянина, владеющего двумя десятинами, или даже безземельного горожанина, защищать на свой счет десятки тысяч десятин, засеянных хлебом каким-нибудь [138] богачом, грузинским князем или армянским купцом, которые при этом и в ус себе не дуют. Это представляется каким-то непереваримым анахронизмом, каким-то забытым обломком средних веков после благовестия 19-го февраля, раздавшегося и за горами Кавказа точно тем же звуком свободы и уравнения, как и во всей России.

Точно также можно пожалеть о слишком большой беспечности и небрежности, с которыми у нас, к сожалению, почти везде и всегда, привыкли обращаться с работающим людом. Право, когда промышленники гонят гурт быков, отару овец, табун лошадей, они бывают более предусмотрительны и заботливы об их содержании, чем наше чиновничество о продовольствии крестьян, наряжаемых в их распоряжение. Мы так привыкли все брать от мужика, все заставлять делать мужика и ничего взамен не давать мужику, что даже и тогда, когда закон нас обязывает подумать о нем и доставить ему ту или другую необходимость, даже когда, нам отпускаются деньги прямо на этот предмет, и то мы все как-то не умеем отделаться от вкоренившейся привычки, что мужику ничего давать не следует, что мужик сам добудет.

«Стоит только сыскать мужика, а тогда все у нас будет!» — с простодушною откровенностью говорят два известные щедринские генерала, попавшие на пустынный остров. Классический тезис Разуваева: «ён достанет!» — выражает в самой меткой и лаконической форме туже общую веру нашу в мужика, как в вьючную скотину, которую не нужно кормить, а нужно только поить.

Я встречал в разное время на поти-тифлисской дороге и в других местах массы утомленных работников Ахалцыхского и других уездов, [139] вызванных для истребления саранчи, которые в своих живописных азиатских костюмах, очень мало приноровленных к невзгодам пути, вынуждены были по несколько дней стоять громадными лагерями под открытым небом, дожидаясь приготовленных им поездов или непоспевших распоряжений начальства, и никому, конечно, не приходило в голову даже осведомиться, есть ли у них в сумке кусок хлеба. Немудрено, что все эти люди имели очень мрачный и недовольный вид, словно это были взятые с бою турки, угонявшиеся в далекий полон, а не наши мирные соотечественники, исполнявшие свою земскую обязанность.

Но, как бы ни было, борьба кавказцев с саранчою в 1880 году заслуживает внимания, как один из редких опытов сколько-нибудь плодотворной деятельности на пользу хозяйственных интересов края.

При своих поездках по разным местностям Закавказья я поминутно натыкался на саранчу, то истребленную, то истребляемую. Но, наконец, наткнулся на самый интересный и, конечно, самый надежный способ истребления, который в нашем патриархальном отечестве, где почти вся хозяйственная жизнь еще течет в первобытной природной простоте, где даже «горница с Богом неспорница», должен пользоваться особым сочувствием. Недаром Микола-угодник считается у нос гораздо более существенным хозяином и устроителем всех наших дел, чем мы сами.

Мне удалось, наконец, увидеть знаменитых тарби, этих таинственных араратских птиц с источника святого Иакова, удалось близко познакомиться с их борьбою против саранчи. Но для этого мне придется рассказать мою поездку в Гори и Уплис-Цихе. [140]

XIV.

Кура и Гори

Пустынен и неотраден вид равнины Куры в ближайших окрестностях Мцхета. Бесплодная, глинистая почва хотя еще зеленеет теперь травою от необычных дождей, но обыкновенно выгорает летом до тла и обращается в какой-то бурый войлок.

Колючий курай да колючее исковерканное на все лады держи-дерево заполоняют собою мелкую поросль давно истребленных лесов. Лысые, голые холмы торчат из этой тощей земли, давая кое-где приют редким грузинским поселкам. Обыкновенно, это кучка низеньких, прилегших к земле саклей, чуть выделяющихся своим глинистым цветом от общего фона глины и камней. Но среди этой кучки жалких нор — непременно старая круглая башня с бойницами, хотя уже тут не горы, а равнина.

Горы вдали синеют и справа от главного хребта, и слева от Ахалцыха и Малого Кавказа. Соседство гор поневоле обращало в крепости даже селения равнины. Садов, виноградников следа нет; даже распаханной земли очень мало. Ту все почти сплошное пастбище, и по равнине, и по предгорьям. Это Карталиния. Карталинец, может быть, самый чистый тип грузина, потому что страна его — ядро Грузии. В Карталинии и древняя столица Грузии, Мцхет, и новая столица ее, Тифлис. Но, вместе с тем, карталинец самый несимпатичный и самый неспособный человек изо всех племен Грузии. Он неуклюж и неразвязен сравнительно с имеретином и особенно гурийцем; непредприимчив, молчалив, ленив, [141] туповат. Имеретин рядом с ним все равно — что плутоватый москвич или бойкий ярославец рядом с увальнем-хохлом из какого-нибудь Пирятина.

Карталинец кажется гораздо беднее и жалче всех своих западных собратий. Дом его — почти голая нора из камней; садов у него нет; наряд груб и оборван. Лохматая шапка, серая, толстая черкеска верблюжьего сукна или заплатанный полушубок, на ногах грубые буйволовые поршни; никакого щегольства, никакой яркости, блеска и пестроты. Таков карталинец деревни. Посмотрите на имеретина, особенно на мингрельца: там все другое. Там и сверкающие серебром пояса, и патроны, и статные, яркие бешметы с позументами, кокетливые шапочки, тонкое цветное сукно.

И дом у имеретина большой, красивый; хозяйство — полная чаша, сады, виноград, огороды всякие. А местные жители уверяют, что у тороватого и хвастливого имеретина, любящего пожить нараспашку, никогда не бывает в мошне столько денег, сколько у скупого и молчаливого карталинца, и никогда он не продает своих черешен или кукурузы даже наполовину того, сколько выручит грязный карталинский пастух за своих быков, овец или буйволов. Конечно, самая история карталинца, вынужденного постоянно прятаться в башни и пещеры, защищавшего свою жизнь и имущество от беспрестанных набегов горских хищников и азиатских мусульман, помогла выработке его народного характера. Не до внешнего блеска, не до показности и болтовни было ему в его положении вечно осажденного. К тому же и долгое тесное общение его с мохамеданином Азии, то арабом, то персианином, то турком, невольно положило на него клеймо общей мусульманской лени и сосредоточенности. [142]

Имеретия и Мингрелия были более удалены от давления мусульманства и гораздо реже подвергались нападениям горцев. Оне не были также на большом пути тех беспокойных и разрушительных орд, которые двигались в течение истории из Азии в Европу, из Европы в Азию, и никогда не миновали Карталинии.

Башни не только на холмах среди деревушек, но все чаще попадаются на крутых берегах Куры и Ксаны, при больших излучинах, при теснинах, где им удобно было в старое время останавливать движение торговых судов и брать с них свои феодальные пошлины. Очень вероятно, что башни эти, вместе с тем, служили когда-то вооруженными «тет-де-понами» больших мостов, перекинутых через Куру.

Еще древние персы и римляне устраивали мосты через эту реку во время своих кавказских походов, для обеспечения постоянных сообщений с своим тылом.

Самое имя реке было дано в честь Кира, знаменитого царя персидского. Кир или Кура была во все дни истории и осталась до сих пор чрезвычайно важным стратегическим и торговым путем Закавказья. Хотя, в настоящее время, Кура почти на всем пространстве своем заменяется поти-тифлисскою, а скоро будет заменена еще тифлисско-бакинскою железною дорогою, однако местная торговля, особенно бесхитростная торговля сырьем окрестных крестьян, продолжает, по-прежнему, пользоваться ее даровым двигателем. Больше всего по ней сплавляются плоты громадных деревьев, цельных и пиленых, с Сурамского хребта. Крестьяне, живущие на Куре и по ее большим притокам, очень выгодно пользуются рекою.

Навстречу нашему железнодорожному поезду то и дело стремительно проносятся по реке, как будто [143] катаясь вниз с горки, большие плоты из бревен, на которых редко увидишь более двух человек, иногда бабу с мужиком, иногда даже одного мужика. Тут стоит обыкновенно несколько коров или овец, корзины с фруктами или овощами, мешки хлеба или кучи сена, вообще весь незатейливый сельский товар, который с быстротою стрелы и без всякой платы переносится бурыми волнами Куры вниз по течению до базаров Гори, Мцхета, Тифлиса. Нужно изумляться силе и ловкости, с какою грузины, стоящие на плотах, направляют их по руслу реки помощью длинных рулей-весел, искусно огибая на всем ходу мели и камни, безопасно минуя всякие препятствия.

От двойной быстроты, течения реки и нашего поезда, в глазах рябит, когда смотришь на этих смельчаков, в одиночку управляющихся с такою громоздкою и неудобною посудиною и с такою стремительною рекою.

В одно мгновение они исчезают из поля вашего зрения, словно сквозь землю проваливаются, не успеете вскинуть на них глаз. Доедут предприимчивые люди до Тифлиса, продадут по хорошей цене и самую посудину свою, и все, что пришло на ней, а сами за несколько копеек вернутся с полным карманом домой по железной дороге.

* * *

За станцией Каспи, где река более приближается к горам, пейзаж изменяется, и начинается местность гораздо более людная и плодородная. В долину Куры то и дело впадают другие, боковые долины, и множество сел с церквами и садами виднеется по берегам реки. На холмах начинают все чаще попадаться башни. На голых, желтых утесах, у впадения Ксаны, воздымается целый феодальный замок, скучивший вместе свои грозные зубчатые бойницы. [144]

Множество пещер чернеет своими дырьями на недоступной высоте, недалеко от замка. Появились и виноградники, но большею частью плохо содержимые, заросшие травою. Теперь они почти все скуплены армянами. Мы подъезжаем к Гори. Последняя деревня перед Гори, вся потонувшая в садах и осененная близко надвинувшимися живописными горами, Хедистав, дающая лучшее местное вино. За 10 коп. вы можете достать в Гори бутылку легкого и очень приятного на вкус хедиставского вина.

Гори — один из самых красивых и оригинальных городов Закавказья. Это первый по значению город после Тифлиса во всей губернии и вообще один из лучших закавказских городов. Взглянув на окрестную местность, сейчас же поймешь, почему Гори должно было получить значение в истории Грузии, поймешь, даже не роясь в старых летописях, историю самого Гори. Широкая, низменная долина врывается в этом месте с севера, от главного хребта, в долину Куры, прорезающую от запада на восток все Закавказье. Сама долина Куры выходит около Гори из ущелья своего рода и расширяется в карталинскую равнину.

Таким образом, Гори — ключ двух пересекающихся артерий Закавказья.

Горцы северного хребта, имеретины запада, карталинцы востока — могли удобно меняться товарами на базарах Гори. Для горцев особенно это самый естественный, удобный и близкий рынок. Они издавна сгоняли сюда своих коней и овец, приносили свои башлыки и бурки, а отсюда получали хлеб, вино и всякий привозный товар.

Понятно, что это самое положение делало Гори важною крепостью, главным оплотом Карталинии от [145] горских набегов и от нападения соседних царств — Имеретинского и Мингрельского.

Гори всегда считалась одною ив неприступнейших крепостей Грузии, и этому можно поверить, глядя на нее даже издали, даже теперь. Со станции железной дороги уже видна на той стороне Куры, на синем фоне далекого снегового хребта, живописная столообразная скала, резко подымающаяся среди зеленой долины, сплошь увенчанная зубчатыми стенами и башнями достаточно сохранившейся крепости. Город прилепляется с двух сторон к этому акрополису своему, подымаясь на скаты скалы. Его древние, характерные и многочисленные храмы усиливают впечатление оригинальности. Переправа производится на пароме, потому что мост снесло водою. Это очень неудобно, а в ветреную погоду, при быстроте Куры, даже опасно, так что переправы не бывает иногда по несколько дней. Инженеры, строящие самопадающие мосты, особенно блаженствуют на Кавказе, и, говорят, опять уже высчитали очень лакомую смету на возобновление этого кчтати провалившегося моста.

* * *

Гори окружен древними кладбищами, среди которых много усыпальниц или маленьких часовен, того же типа, как первобытные церкви армян и грузин, как многие еврейские синагоги. Это домик с крышкою, напоминающий изображение Ноева ковчега. Надо думать, что эта форма построек принадлежит седой древности и укоренилась в Закавказье действительно в связи с араратским преданием еще с библейских времен. Тесная связь грузинской и армянской истории с еврейскою, заставляющая некоторых ученых признавать даже еврейское происхождение грузин, огромная масса евреев, жившая в прежние века в нынешних грузинских и армянских странах,— все [146] заставляет думать, что первоначальную форму своих молелен грузины заимствовали у евреев.

Во время моих кавказских странствований я встречал много подобных храмиков в виде ковчега, часто в недоступной глуши гор; великие, знаменитые соборы воздвигались не по этому типу, а в виде описанных уже мною восьмиугольных башен на крестообразном основании. Но скромные деревенские храмы, церквочки пустынных скитов, часовни, устраиваемые на каких-нибудь священных местах или в память каких-нибудь знаменательных событий, большею частью строились по этому библейски-простому и библейски-древнему типу, ставшему священным для всех народностей Закавказья. Ярко раскрашенные, но покрытые надписями зеленые и синие каменные гробницы горийского кладбища, очевидно, недавнего происхождения, тоже очень характерны. Старый Гори, один из самых древнейших, чуть не доисторических городов Грузии, теперь довольно цивилизованный город, в котором в настоящую минуту вместо эриставов царицы Тамары стоит лагерем наша молодецкая артиллерия. В нем и извощики с фаэтонами, и тротуары, и мостовые, и фонари, и магазины всякого рода, гостиницы и телеграф, несколько учебных заведений. Словом, дай Бог иметь столько удобств любому нашему русскому городу, даром что это уездный городишка в горах азиятской Грузии. Нужно вообще признаться, что это невыгодное сопоставление Кавказа и моей милой родины с досадною неожиданностью все чаще приходило мне в голову, чем больше я узнавал эту малоизвестную нам «дикую» кавказскую окраину, притом не только ее города, но и ее деревню. Однако, Гори хотя и есть своего рода историческая реликвия Грузии, теперь совсем завоевана армянами, так же как и метрополия его — Тифлис, и вообще вся [147] Карталиния. Армяне поекупили все соседние виноградники, армяне захватили в свои руки всю торговлю и промышленность Гори. Впрочем, здешние армяне говорят по-грузински, а по-армянски не знают, так что их вернее назвать грузинами армянского исповедания.

Эти спокойные и сытые пауки одинаково прочно, настойчиво и обдуманно затягивают своею паутиною всякое укромное местечко, где только поселяются они, и ловят в нее с самым безошибочным расчетом всех легкомысленных стрекоз, всех лакомых мух, неохотников до скромной работы на своем месте, но охотников полетать, пожужукать, посверкать на солнышке мимолетным золотом своих крылышек.

Грузины, действительно, как мухи попадаются в ловушки этих мирных хищников. Они беспечально смотрят в будущее и не хотят думать о настоящем. У каждого из них запасено в погребе несколько кувшинов вина и есть несколько мешков хлеба, которые они спокойно проедают и пропивают в течение зимы, не утруждая себя заботами наживы. А нет хлеба, выпито вино, — грузин нанимается на поденную работу для того, чтоб вечером проесть и пропить то, что заработает днем. Всякому свое!

* * *

В Гори у меня был старый знакомец — директор закавказской учительской семинарии, известный наш педагог Д. Д. Семенов, автор «Отечествоведения» и других распространенных учебников, у которого я и приютился. Закавказская учительская семинария в Гори еще совсем юная, открыта менее четырех лет назад, так что она даже не имеет собственного дома и помещается в не совсем удобной квартире. Не смотря на это, энергический директор, уже хорошо искусившийся в своем деле на опыте [148] устроенной им кубанской семинарии, уже приготовившей для края 200 народных учителей и учительниц, успел поставить заведение на вполне практическую ногу. Закавказская семинария, во многих отношениях, непохожа на наши русские и требует особенно удачных условий от своих деятелей. Здесь целая этнографическая коллекция различных народностей: грузины всех оттенков, армяне, греки, русские, горцы, татары. При семинарии находится уже не одно русское начальное училище для практики семинаристов, как в других заведениях этого рода, а целые четыре: грузинское, армянское, мусульманское и русское. Сверх того, существует особый приготовительный класс. Пансион семинарии из первоначальных 25-ти человек в эти четыре года разросся до 100 человек и разделяется теперь на два разобщенные отделения: христианское и татарское.

Все семинаристы изучают обязательно грузинский, армянский или какой-нибудь другой местный язык по своему выбору, так как быть учителем начальной школы в Закавказье без знания этих языков просто немыслимо. Через все эти усложнения закавказская учительская семинария резко выделяется из всех однородных с нею заведений, представляя собою столько же школу для учителей, сколько маленький институт восточных языков. В ней одних учителей 20 человек, как в любой гимназии. Для ведения такого трудного и нового дела нужно много такта не только педагогического, но еще, так сказать, и политического; директору делает честь то обстоятельство, что местное общество сочувственно относится к семинарии, что заведение, составленное из таких разнородных элементов, успевает мирно устранять в учениках проявления племенной розни.

Нужно сказать, однако, что этому много содействует [149] и общее просвещенное направление учебной деятельности, давно уже укоренившееся в Кавказском наместничестве ближайшими трудами барона Николаи, Я. М. Неверова, и продолжаемое нынешним попечителем округа, К. П. Яновским, педагогом по профессии, на днях еще бывшим директором гимназии, что так редко встречается в России.

Направление это вообще постоянно отличало кавказскую систему народного образования. Если б здесь заставляли применять систему грубого насилия в пользу одной национальности, одной религии, одного предмета преподавания, то, конечно, самые добросовестные деятели не в состоянии были бы достигнуть тех мирных и плодотворных результатов, которых им нередко удается теперь достигать, несмотря на исключительно трудные условия.

Семинарию я застал во всем разгаре экзаменов и успел только бегло ознакомиться с кружком дельных молодых людей, дружно работающих вместе с директором над этим почтенным делом. Один из свободных старших учеников, Папитов, местный грузин, вызвался быть моим путеводителем по Гори, и мы добросовестно облазили все закоулки с этим обязательным юношей.

Дома в Гори очень оригинальны, совсем не наши. Большая часть еще с плоскими земляными крышами, которые и с черепицей, но все-таки на манер земляных, в одну широкую полу, только не лежачую, а покатую. Трубы непомерной высоты торчат на этих плоских кровлях низеньких домов, чтоб дым бухар (т.е. каминов) не проникал в их окна. Крыша всегда гораздо шире дома, так что впереди его еще остается место для тенистой галереи, часто без всяких столбиков, только с одним навесом. Если дом двухэтажный, то на крышке навеса [150] делается балкон или стеклянная галерейка. Богатые новые дома, уже в несколько этажей, штукатуренные, с арабскою резьбою и арабским стилем колонн в галереях; вообще, галерея — первая необходимость грузинского дома. Даже внутри двора большие дома все в сплошных галереях в каждом этаже. Разукрасить наружную галерею — главная цель грузинского и армянского зодчества. Кладка грузинских домов тоже замечательна. Она встречается одинаково во всей Грузии, даже в ее древних крепостях и башнях.

Круглые голыши одинаковой величины кладутся рядами, как огурцы или яйца, друг подле друга, в наклонном положении, один ряд в одну сторону, другой ряд в другую, словно навстречу первому; через несколько рядов они перестилаются, для крепости и ровности, плоскими кирпичными плитками: это придает нештукатуреной стене вид красивого рубчатого узора.

* * *

В обычных грузинских домах среднего состояния, из-под навеса вы всегда попадаете в полутемную переднюю комнату, в одно и тоже время рабочую, столовую и гостиную. Огромная деревянная тахта с коврами и подушками, по соседству с широким устьем «бухары», занимает обыкновенно значительную часть комнаты. На этой тахте сосредоточена вся внутренняя жизнь семьи. Тут и работают, поджав ноги, и обедают, и беседуют с гостями, и отдыхают. Обстановка вообще чистая, но скудная и простая. Из экономии в мебели, в стенах сделано несколько глубоких впадин, в форме шкапчиков иногда с полками. Там стоят иконы, посуда, разные вещи. В глубину непременно идет еще одна задняя комната, всегда почти темная, составляющая [151] спальню хозяев и их кладовую. Полы всегда в коврах или войлоках.

Я с большим любопытством бродил по узким переулкам этого характерного грузинского города, еще переполненного обычаями, нарядами и памятниками средневековой старины, не смотря на модные фаэтоны и телеграф главной улицы. Тут вся домашняя жизнь наружи, почти на улице.

Старинные церкви Гори едва ли имеют себе соперников по древности и характерности. Особенно любопытна в этом отношении церковь аконнской Богоматери. Ее маленькая, вросшая в землю колоколенка из черного замшившегося гранита, с пирамидальною, тоже каменною крышею, проросшей по швам травою, с целыми зелеными вениками цветов и трав на плоском уступе нижнего этажа, с какою-то глубоко древнею чугунною доскою, исчерченною надписями, заложенною в стену, с ее ступенями вниз, словно в подземелье, может сравниться разве с самою раннею святынею Москвы, тоже ушедшею в землю, церковью Спаса-на-Бору. Замечателен также и старый армянский собор — домообразное здание с высокою готическою кровлею и маленькою башенкой над входом. Резные колонки этой гранитной башенки с каменною пирамидальною крышей, подобные которой часто встречаются в старой армянской и грузинской архитектуре,— чистый снимок с известной башенки на кремлевских стенах, откуда царь Иоанн IV-й смотрел на лобное место. Вставленные в наружные стены храма большие изразцы с рисунками цветов и прочего — также хорошо знакомы древней русской архитектуре.

Мы отправились к крепости через длинные и узкие, змеей вьющиеся «темные ряды», едва прикрытые сверху тесом, — типическая принадлежность каждого древнего грузинского города и любимое место прогулок [152] для праздного населения, которому вволю можно тут покалякать с вечно досужими лавочниками, неподвижно сидящими среди своего бесхитростного товара. Там и лезгин-оружейник в упрямом безмолвии, не обращая внимания на прохожих, обнажив от жару свою бритую досиня голову и засучив высоко свои мускулистые, как корни дуба, руки, неспешно звенит молотком по острому лезвию клинка. Там все обычные грузинские мастерства, там все соблазны армянской торговли. В узких переулках, поднимающихся к скале крепости, то и дело загораживают путь навьюченные мулы или катеры, с тремя массивными оригинальными колоколами под шеей, попадаются навстречу всевозможные типы лиц и одежд.

Вход в крепость вел прежде через трое ворот, расположенных улиткою на разных высотах скалы, и извивался между стен, чрезвычайно облегчая защиту. Только последние двойные ворота сквозь башню, построенные в персидском вкусе, уцелели до сих пор. Крепость охватывает своею стеною, с закругленными зубцами, все плоское темя скалы; еще многие ее башни с бойницами, с площадками для защиты, уцелели вполне; когда мы взлезли на зубцы одной и глянули вниз, под нами был глубокий обрыв на реку Пшонку, и трубы города казались на дне пропасти. Ниже этой верхней стены с башнями заметны следы стенки, опоясывавшей скалу на половине высоты.

Стаи сов, каменных скворцов с их весенними розовыми крылышками и хохлатых удодов взлетали испуганно с своих пустынных убежищ в трещинах камней, в амбразурах бойниц, где так редко кто-нибудь беспокоил их. В углу крепости, глядящем на Куру, в самой большой и самой сохранившейся из башен, церковь с высокими арками, и на [153] остатках ее штукатурки еще можно разглядеть характерные грузинские наряды, венчики святых, святого Георгия с копьем и другие обрывки фресок, осыпавшихся от сырости. В притворе стоит несколько старинных каменных гробниц, и из этого же притвора чернеет широкое устье подземного хода из крепости в город, к воде, который, однако, теперь засыпан. Следы строений и огромные пустые ямы, в которых грузины сохраняют хлеб, заметны еще внутри крепости. Хорош вид с вершины этих пустынных башен на широкие окрестности Гори, на самый город, с характерною живописностью скучившийся у ног этой неприступной скалы. На севере утопающие в синеве дали горы снегового хребта, на юге, за Курою, вся эта чудная сторона курчавых лесных гор Ахалцыха, увенчанных древними часовнями, древними замками. Самый близкий сосед и всегдашний верный защитник Гори в годины былых войн — исторический «Гори Джвари», «Крест Гори», сейчас же на том берегу Куры, обнесенный высокими стенами замок с монастырем на пике труднодоступной конусообразной горы. К нему часто поднимаются грузинские паломники и бывает служба несколько раз в год. Там постоянно живут заведывающий им церковный староста и две благочестивые отшельницы-монашенки. Огромный серебряный крест с мощами святого Георгия, перенесенный сюда, как говорят, еще в древние времена из Мцхета, составляет историческую народную святыню, привлекающую богомольцев.

* * *

От главного Кавказского хребта до волн Куры стелется широкая низменная долина Лиахвы и Пшонки.

За Лиахвой видны башни замка князей Амилахваровых, древних феодальных владетелей этой [154] местности, строителей и покровителей Гори-Джвари. И до сих пор земли Амилахваровых стелятся далеко во все стороны. Этими громадными пространствами дворянских земель, столь обычными в Карталинии и составляющими печальный остаток средневекового феодализма, объясняется более всего пустынность и слабая хозяйственная производительность этой страны. «Латифундии», видно, погубили не одну Италию. Как только встречаются вам обширные необитаемые и невозделанные местности по берегам Куры или Иоры, запущенные под пастбище,— будьте уверены, что это владения родовитых грузинских князей, каких-нибудь Андрониковых или Амилахваровых. У них нет сил обратить эти пустыни в сады или поля, и они без хлопот сдают их внаймы под стада, даже в ближайшем соседстве с Тифлисом. Трудолюбивому земледельцу и садовнику часто негде хаты поставить, часто не к чему приложить своих рук, а старая феодальная аристократия, в тоже время, не знает, куда деваться с своими десятками тысяч едва обитаемых десятин, часто не окупающими даже расходов не особенно затейливой, привычной княжеской жизни. Труд без земли, земля без капитала и знания — это такие условия, при которых самый недальновидный человек поймет невозможность процветания страны.

Река Лиахва страшна своими широкими и продолжительными разливами. Она на несколько месяцев прекращает всякое сообщение с другим берегом. В конце июля вся долина была еще наводнена.

В древния времена, говорят, заливалась и местность города, так что столовая скала, на которой теперь высится крепость, была островом. Вот как воспевают бродячие горийские рапсоды под плаксивые звуки своих «мествири», разукрашенных медными [155] подвесками и цветным стеклярусом, основание этой исторической крепости, на поучение и отраду наивной толпы, готовой до ночи слушать их:

«Вздумалось царице-царей, прекрасной Тамаре, вздумалось ей поохотиться на зверей лесных и птиц небесных.

И бежал олень многорогий навстречу ее стреле, и не смела цапля бороться с соколом ее крепкогрудым. На берегу Лиахвы, на самом этом месте, где стоим мы теперь, христиане, отдыхала Тамара, любуясь охотою.

Князья и беки и паши не щадили рьяных коней и все джигитовали, и все гонялись за зверьми быстроногими, чтобы бросила на них светлый взгляд Тамара, чтобы похвалила их молодечество.

И не думала о них царица, не глядела на них Тамара; любимый ястреб улетел и сел за рекой на крутой горе, и не хотел возвратиться с добычею к Тамаре.

Рогом серебряным созвали князей, сбежались беки, прискакали паши; просит их Тамара переплыть воду, принести ей ястреба.

Широко разлилась Лиахва, шумит она сильно, бежит она шибко, гарцуют князья, беки и паши, а воды переплыть не смеют.

Смотрит на них царица, смеется над ними, презирает их и сулит дать, какую ни попросит, награду смельчаку, кто переплывет воду, кто возвратит ей ястреба.

Смотрит на Тамару юноша с светлыми глазами, юноша с черными кудрями, и просится плыть за птицею-ослушницею.

Широко и шибко бежит Лиахва, но смело и сильно переплывает ее пловец молодой; высоко на горе сидит ястреб, но ловит его чернокудрый охотник, и несут его уж волны реки к Тамаре и скоро попросит он себе награды.

Но тяжелая мысль потемнила светлое лицо царицы, но сжалось ее сердце, и думает она со страхом — что если юноша попросит себе в награду ее сердце, ее любовь?

Стала молиться она Божией Матери гелатской, стала просить, чтобы спасла и защитила ее от желаний юноши, если захочет он ее сердца, ее любви.

Из Лиахвы уж смотрят на нее черные глаза пловца; нетерпеливо кричит птица хищная; но зашумела буря, и Лиахва опрокинула, унесла в Куру храбреца молодого.

И снова стала молиться Тамара; о чем она молилась, то знала только ее грудь белая да голова многоумная.

И сказала она князьям, что выстроит на горе, где сидела птица непослушная, крепость крепкую, на память об юноше [156] бедном, что утонул ради спасения ее души чистой... Вот, христиане, как построилась крепость в Гории; вот, христиане, что было, когда была и жила царица Тамара»...

* * *

Мы покинули крепость через очень крутой спуск, который в десять уступов, сильно укрепленных стенами и башнями, отчасти хорошо сохранившимися, улиткою вел к подножию скалы, откуда был подземный выход к реке Пшонке.

Ступени этого спуска давно уже искрошены временем и разрушительною рукою человека, таскавшего камни этой гигантской лестницы на свои прозаические потребы, и теперь приходится спускаться по грудам осыпи, что очень нелегко для непривычных ног и для головы, не совсем в себе уверенной. Очутившись, наконец, внизу, весь мокрый от испарины, я вздохнул с успокоенным сердцем и понял своими боками, почему в истории Грузии горийская крепость считалась такою неприступною, почему так часто персы, ее осаждавшие, не могли взять ее, несмотря на разрушение стен и малочисленность защитников.

Вечер мы провели в оживленном товарищеском кругу, собравшись каждый после своих трудов около неизбежного самовара. Я просил своего хозяина познакомить меня с наиболее интересными личностями из воспитанников этой оригинальной семинарии, и с этою целью мы, поочередно, приглашали в свою компанию молодых туземцев, весьма просто и откровенно беседовавших с нами. Кого тут не увидал я! И удинца, и ингелойца, и самурзаканца; многие названия племен только здесь и услышал в первый раз.

Самурзаканцы, как и многие абхазы, большею частью христиане, и у них теперь заведены священники, церкви и народные школы, как и в Грузии. Ингелоец рассказал мне, что их племени всего тысяч восемь, [157] что они живут около Закатал, в равнине. Они были с древности грузины, но при Тимуре были отторгнуты от Грузии, смешаны с монголами и обращены в мусульманство. Однако, у них сохранились христианские предания и обряды, и под русским владычеством они опять стали явно исповедывать свою тайную христианскую веру. Среди их селений до сих пор есть чисто-монгольское. Говорят ингелойцы испорченным грузинским языком с примесью татарского. В стране их много развалин больших церквей, все леса полны одичавшими фруктовыми деревьями и рис родится у них сам собою., Это интересный образец вырождения и, вместе с тем, исторической выносливости племен. Но еще интереснее показались мне рассказы удинца Бежанова. Удинцы живут в Елисаветпольской губернии около Нухи, среди татарского населения; их также не более 10,000. Они также были в старину оттерты от Грузии и подверглись сильному влиянию татар.

Но удивительно, что у них существует свой особенный язык, которого следы теперь все более исчезают, но слова и обороты которого еще помнят старики. У отца Бежанова есть дедовская рукопись, сохранившая очень много этих древних народных слов. Когда собеседник мой учился в Тифлисе, то ему пришлось жить у одного немецкого ремесленника. Немецкого языка он не знал вовсе. Вдруг слышит, что хозяева его употребляют часто некоторые из тех самых слов, которыми говорят удинские старики. Он стал расспрашивать своих хозяев подробнее и потом, несколько ознакомясь с немецким языком, убедился, что в рукописи деда и в устах удинских старожилов много немецких слов. Так, Бежанов мог вспомнить, что мясо по-удински называется флейш, хлеб — брод, вода — вассер и т. д. [158] Прежде, по уверению Бежанова, у народа их было еще гораздо более слов, похожих на немецкие. Бежанов передал мне, что, по преданию, удинцы были немцами, зашедшими в Грузию во время крестовых походов, но насколько в этом предании исторического основания, конечно, допытаться нельзя. Вообще, все молодые люди, с которыми я познакомился, показались мне дельными и серьезно смотрящими на свои обязанности. Нельзя не одобрить обычая семинарии обязывать всех воспитанников своих собиранием местных сведений, которые впоследствии могут послужить богатым источником этнографического изучения края.

Текст воспроизведен по изданию: Очерки Кавказа. Картины кавказской жизни, природы и истории. СПб.-М. 1887

© текст - Марков Е. 1884
© сетевая версия - Thietmar. 2019
© OCR - Karaiskender. 2019
© дизайн - Войтехович А. 2001