СОЛТАН В.

ВОЕННЫЕ ДЕЙСТВИЯ В КУБАНСКОЙ ОБЛАСТИ

С 1861-ГО ПО 1864 ГОД

Походные записки.

III.

Новый, т. е. 1863-й год мы встретили в Пшехской станице, где войска отряда продолжали стоять лагерем вокруг всех фасов станичной ограды. Зима была не теплая, и нашим солдатикам, которые не успели вырыть себе землянки, приходилось терпеть от холода более чем на позиции, где недостатка в дровах не бывало. Тем не менее, горнисты и барабанщики не пропускали случая, переходя от избы к избе, праздновать новый год, оглашая станицу непременным боем "полного похода."

Некоторые из офицеров, окончив свидетельствование казенного имущества, заглядывали к смотрителю магазина, у которого вместительная землянка, обшитая рогожами, давала возможность несколько согреться и подкрепить себя разными хорошими напитками, которыми хозяин непрочь был кой-кого угостить, но делал это с видимым сознанием какого-то одолжения к бедным неимущим офицерам. Но великое дело — добро наживать!

Большинство офицеров предпочитало свое собственное общество, хотя и с меньшими средствами.

Этим временем, начальником пшехского отряда назначен был полковник Офрейн, и на другой день после нового года войска опять взялись за дело, продолжая с боем выкуривать соседних абадзехов из бесчисленного множества аульчиков, скрывавшихся в чащах леса.

Не было дня, где бы мимо ушей не просвистал вражий свинец, и с этим так свыклись, что всякая неблагополучная случайность занимала настолько, насколько интересует кабинетного дельца завтрашняя погода.

Бывало, возвратившись в палатку после движений в [405] продолжении целого дня и освободившись от одежды, пропитанной гарью и пороховым дымом, преспокойно берешься за приведение своих и служебных дел в порядок, на случай непоправимости их в следующий день. И все же, это не утомляло и не наводило уныния, а напротив, малейший пустячный случай вызывал смех и веселье, но отнюдь не мечты о будущем, о котором не было даже и мысли — как о предмете, к нашему положению неподходящем.

В половине января, отряд опять побывал в местах уже пройденных прошлою осенью — вверх по левому берегу Пшехи, и, поработав кое-где над уширением просек, а также повыжигав на обратном пути несколько более отдаленных аулов, причем производились и фуражировки, он стал лагерем в 10-ти верстах недоходя до станицы Пшехской, для постройки ограды близ Пшехи под станицу Кубанскую.

Работа целым отрядом шла быстро: хворост поурочно подносился людьми, а частью подвозился на вьюках, и в несколько дней станичная плетневая ограда, в 2 1/2 сажени высоты, приходила к концу.

Тем временем, очередные части ежедневно посылались в окрестные леса — розыскивать фураж, часто попадавшийся сложенным где нибудь в уединенном месте, а также с целью — не окажутся ли еще где либо уцелевшие жительские кутаны, которыми пшехские окрестности в особенности изобиловали.

В одной из таких экскурсий, самурский стрелковый батальон, следуя через дремучий безмолвный лес, с полувзводом впереди в виде разведочного авангарда, наткнулся на кочевье значительного бараньего стада, караульщики которого, озадаченные нечаянностью появления солдат, почти в упор сделали несколько безвредных для нас [406] выстрелов, и, в свою очередь, почуяв свист ответных пуль, без оглядки скрылись, оставив всю баранту нам в добычу.

Оказалось уже потом, через лазутчиков, что захваченное стадо было последней собственностью злополучной княгини, у которой прошлою осенью сожжен был аул, во время нашего набега из Пшехской станицы, и взята ее княжеская шапка.

Тем не менее, солдатики нашего отряда за свои труды, теперь имели случай покушать вкусно свежей баранины.

В 20-х числах февраля, шесть батальонов, под командою подполковника Лагорио, оставались доканчивать ограду Кубанской станицы; остальные же войска отряда выступили в Пшехскую станицу для приготовления к движению навстречу Его Высочеству, Главнокомандующему кавказскою армиею, следовавшему по передовой линии из адагумского отряда. И так, слух, столь обрадовавши войска, теперь вполне оправдался.

Bcе мы суетливо и заботливо начали хлопотать, чтобы повозможности обновить свою затасканную одежду, распушили сбившиеся в клок папахи, украсили их кокардами, и с весельем в душе выступили по северозападной дороге к вновь строющейся Бжедуховской станице, верстах в 20-ти на правом берегу реки Пшиш.

Наш легкий отряд, состоявший преимущественно из стрелковых батальонов, с частью драгун и нескольких орудий, быстро двигался с полковником Офрейном во главе, с его неотлучным белым значком и отрядным штабом, который тогда составляли: подполковник Адлер — в качестве начальника штаба, и поручики — Бораковский и Нечаев, из которых первый был безотлучным тружеником в пшехском отряде до окончания войны. Так [407] называемых "фазанов" у нас вообще было мало, и они большею частью находились у Василия Александровича Геймана; на этот же раз нас посетили состоявшие при штабе Дагестанской области: капитан Ломакин и поручик Узбашев, больше для того, чтобы поверить состояние частей из той области.

В Бжедуховской станице мы сделали дневку, с тем, чтобы расчистить по дороге лес по ту сторону Пшиша, где на этой стороне реки, на правом высоком ее берегу, огораживали станицу резервные батальоны с сводно-стрелковым полубатальоном. Левый берег Пшиша, преимущественно низменный, сначала покрыт полосой густого леса, а потом тянутся равнины, по сторонам поросшие мелким кустарником, в котором немало находилось джейранов, испуганных нашими стрелковыми цепями; кустарник этот обрамляет дорогу до речки Марты, на протяжении одного перехода от станицы Бжедуховской.

На этой речке мы заночевали. Она того же вида, как и Пшиш, т. е. извилиста, с отвесными берегами, и течет по луговой почве с кое-где раскинутыми букетами ветвистых деревьев.

Мы перешли ее в брод и затем, на половине дороги к Псекупсу, оставили пост, вроде вагенбурга, с надлежащим прикрытием 2-х или 3-х батальонов — хорошо не помню; но в это число, вероятно помимо начальника отряда, хотели оставить также и самурский стрелковый батальон.

Это меня крайне огорчило, тем более, что я всегда придерживался правила: самому не напрашиваться и не отказываться.

Тут мне сама судьба помогла: у самурцев был убитый джейран, и вечером полковник Офрейн прислал просить его для великокняжеского стола. [408]

Воспользовавшись этим случаем, я принял решительный тон и категорически ответил присланному адъютанту, что джейран тогда будет отдан, когда самурцы не будут лишены чести идти навстречу Его Высочеству.

Адъютант сомневался в решимости моих слов, но я их с точностью повторил, и с тем присланный ушел.

Полковник Офрейн был начальник хороший, не вздорный, — и самурский стрелковый батальон присоединился к прочим стрелковым батальонам, выступившим на Псекупс.

Хотя еще была ранняя весна, но уже снег стаял, и природа согревалась живительными лучами солнца.

На поляне, где Псекупс течет среди густых деревьев, около переправы, мы стали биваком и приступили к расчистке леса по сторонам переправы, а саперная рота, бывшая с нами, пробовала устроит мост на козлах; но эта работа положительно не удавалась, так как и времени было мало, и течение было быстрое, и довольно глубоко.

На той стороне реки возвышался открытый курган, поросший только у берега лесом, но на нем в тот день никто не показывался.

На другой же день, перед вечером, заречная сторона оживилась, и мы узнали, что Его Высочество прибыл с частью войск адагумского отряда.

Граф Евдокимов ехал с Великим Князем, и по его распоряжению доставлены были лазутчиками два баркаса, для устройства переправы; но во время работа эти баркасы быстрым течением воды были опрокинуты и снесены, так что вся надежда оставалась на устройство плотов. Для этой надобности, в помощь к саперам назначались очередные части, которые в течении ночи сменялись несколько раз, и к рассвету наступила очередь на [409] работы и самурскому стрелковому батальону. Тем не менее, устройство переправы не удавалось, и к утру мы увидели, что Великий Князь, с казачьим конвоем и свитой, приближается верхом к берегу.

Батальон стал в ружье, выстроившись поротно в одну линию, и на наших глазах Его Высочество, на смелом коне, во главе сопутствовавших лиц, начал переправу в брод к нашему берегу.

Вода сильным напором залила лошадь по плеча, но переправа совершилась благополучно, и Его Высочество подъехал к нашим ротам с милостивым приветствием и с Царским "спасибо," отозвавшимся в наших рядах восторженным "ура!" По объезде рот, Его Императорскому Высочеству представились все наши офицеры, и все мы были восхищены и глубоко тронуты ласковым обращением с каждым из нас. Его Высочество, между прочим, уже знал, что в тот день мы были без сухарей, которых, по расчету времени, у нас не хватило: излишние оставались в вагенбурге. Но кавказские солдаты не умеют казаться голодными, — и мы бойко пошли вслед за Великим Князем, направившимся к объезду остальных частей нашего отряда, выстроенного на поляне.

Самурцам досталась первая честь встречи, и это вполне удовлетворило наше военное самолюбие.

Спустя полчаса, отряд двинулся по обратному пути. Впереди ехала кавалерия, и перед ней, в виде авангарда, милиция; по бокам — пешие цепи, в числе которых самурцы прикрывали левую сторону. В стройном порядке весь отряд быстро поднимался на пологую возвышенность, вверху которой к дороге примыкал лес.

Там милиция встретила партию конных татар, сначала завязавших перестрелку, а потом начавших [410] уходить. За ними понеслась в атаку сотня милиции, во главе с полковником Крым-Гирей-Гусаровым, но милиционеры или не могли, или не хотели быстро гнать противника, так что предводительствовавший полковник оказался впереди одиноким и был татарами окружен и изрублен. Разумеется, все это произошло моментально, без возможности поддержки.

Когда прошли далее, то из полосы леса, тоже подходящей к дороге, открылся неприятельский ружейный огонь, так что пули свистали около Великого Князя и свиты.

Граф Евдокимов тихо и быстро распоряжался прикрывавшими войсками, послав с фронта в лес 19-й стрелковый батальон, который, под командою подполковника Экельна, молодецки бросился в атаку и вмиг оттеснил татар, продолжавших учащенно стрелять и отступавших в тоже время в чащу леса.

На позиции, возле вагенбурга, войска сделали привал, где приготовлен был великокняжеский завтрак, и к вечеру отряд, уже небеспокоимый неприятелем, прибыл на Марту, расположившись там ночлегом. На следующий день, именно 2-го марта, мы двигались в том же порядке, т. е. по той же диспозиции, как и накануне. Местность была открытая, поросшая только мелким кустарником, и поэтому неприятелю неудобно было приближаться к нам. Отряд следовал спокойно, по обширным, слегка волнистым, бжедуховским равнинам, согреваемым теплым весенним солнцем. Неприятельских аулов и следа не было, вероятно, по неудобству для защиты от наших набегов, и только, повидимому, спокойно здесь жили стада джейранов, там и сям мелькавших белыми хвостами при приближении наших цепей. В начале этого дня, мне пришлось получить заслуженное замечание от начальника штаба армии, [411] генерала Карцева, именно за наружную неисправность одного из фурштат, замеченного в вьючном обозе. Я был потребован из левой боковой цепи, где следовали роты батальона, и, в присутствии всей великокняжеской свиты, выслушал немалую распеканцию. Мне было очень тягостно выслушивать неудовольствие генерала, тем более, что это мог слышать и Его Высочество, ехавший немного впереди; но я в душе не пенял, зная, что генерал Карцев, хотя вспыльчивый, но добрый человек, и что к военным людям лучше прилагать тотчас строгое внушение, чем впоследствии делать зло, оставляя неисправность по службе без всякого замечания.

К вечеру мы приблизились к Пшишу и вместе с тем к полосе леса, прикрывающего эту реку против Бжедуховской станицы. С правой стороны равнины, по которой шла дорога, на небольших курганах, выдающихся из бокового леса, показывались конные татары, производя выстрелы в свиту Великого Князя, которая, ехавши впереди с Его Высочеством, приостановилась. К этим курганам направились апшеронский, а потом и ширванский стрелковые батальоны, бывшие в правой цепи, а самурцы, через прискакавшего адъютанта, потребованы были вперед. Мы быстро пошли мимо Великого Князя — рота за ротою, как были в левой боковой цепи, и начали вступать в боевую линию, левее гренадерского и 19-го стрелкового батальонов, уже выстроенных перед лесом с фронта, имея в интервалах четыре полевых орудия.

Батальоны поротно стояли в 300-х шагах от леса, куда шла дорога, а из за земляного уступа, вдоль опушки того леса, татары вели редкую перестрелку. Начальник выстроенных войск, как старший, командир гренадерского стрелкового батальона, полковник Виберг, [412] поджидал наших двух рот, который были еще позади; в боевую же линию успела только войти головная рота, именно вторая (стрелковые батальоны полков тогда были трехротного состава), — как вдруг, к нашей роте прискакал на сером коне полковник Шестаков и крикнул "ypa!". Солдатам довольно было этого, чтобы воспламенить их кровь, и самурцы бросились, а за ними и все остальные. Опушка леса, загоревшаяся учащенным огнем, вмиг была занята; но дальше, в лесу, встретились завалы, в особенности там, куда бросались гренадерский и 19-й стрелковый батальоны. Тем не менее, стрелки выбили многочисленного неприятеля штыками, с участием и нашей 1-й роты, которая, следуя последней по своему нумеру, приняла вправо и подоспела в центр.

Лес был густой, болотистый, где, гоняясь за уходящим неприятелем, разбившимся на кучки, войска только с наступлением позднего вечера вышли из зарослей, и перейдя через Пшиш по легкому деревянному мосту, расположились лагерем в станичной ограде.

Его Высочество Великий Князь лично навешивал раненым нижним чинам знаки отличия военного ордена, — и долго в лагере слышался самодовольный говор, под влиянием бывшего дела и чарки спирта с полуфунтовой порцией мяса, розданных по приказанию Великого Князя. Только за полночь, в лагере все утихло, чтобы подкрепиться сном к движению на следующее утро.

На другой день войска выстроились в одну линию за оградой станицы, и Его Высочество Главнокомандующий, обходя их пешком, лично удостоивал более отличившихся нижних чинов крестами, поздравляя их кавалерами. Затем, отряд тронулся в дальнейший путь, по дороге к станице Пшехской. [413]

Дорога шла хотя преимущественно полянами, но по сторонам тянулся сплошной лес до самой Пшехской станицы, на расстоянии двадцативерстного слишком перехода.

В окрестностях везде было тихо, и наш отряд, с боковыми цепями по опушке леса, быстро подвигался вперед, при благоприятствующей весенней погоде. Великий Князь, обгоняя батальоны, шедшие по дороге в общей колонне, в голове которой был самурский стрелковый, батальон, поровнявшись с самурцами, изволил мне заметить, что вчера батальон рано бросился на "ypa!".

Я умолчал о полковнике Шестакове, находя неуместным прибегать к обвинению другого; к тому же, самое замечание было так выражено, что я счел за великую честь для себя лично слышать мнение Его Высочества о действиях вверенной мне части, и таким образом настоящий виновник нашей торопливости, ехавший при свите Великого Князя в числе сопутствующих, остался в стороне.

Конечно, полковник Шестаков, как командовавший некоторое время нашим отрядом (зимою, вместо полковника Горшкова) хотел в этом случае посодействовать нам к скорейшему успеху, и если здесь я и упомянул о случившемся, так только к слову, чтобы не упустить подробностей события.

Недолго отряд шел в затишьи: спустя некоторое время, когда лес становился по сторонам гуще, начали слышаться ружейные выстрелы, и чем более подавались мы вперед, тем чаще становился неприятельский огонь, с ответным из наших цепей, исключительно с правой нашей стороны.

Лес тянулся до Пшиша и далее густыми полосами, перерезанными во все стороны множеством дорожек, хорошо знакомых местным абадзехам, которые, оттесняемые [414] в одном месте, сосредоточивались в другом, впереди, и осыпали пулями колонну из за больших деревьев, пока вновь подоспевавшими резервами не были выбиваемы.

Граф Евдокимов сам руководил прикрывавшими войсками, посылая в прогалины и драгун, угрожавших отрезать противника сзади; но, тем не менее, знакомые с местностью, татары поспевали везде, где только выдавался лес к полянам, по которым шел отряд; пули их беспрерывно свистали то над колонною, то над Его Высочеством, ехавшим впереди самурцев.

Великий Князь, отделившись от общей колонны, потребовал знаком руки — следовать самурскому стрелковому батальону за Его Особою в густой взводной колонне справа, и со вниманием следил за ходом боя, подавая иной раз знак приостановиться, в ожидании — не потребуется ли поддержка в цепи, ведущей учащенный огонь с группирующимся противником; но неутомимый неприятель показывался в другом месте, производя учащенную пальбу, как будто весь лес извергал перемещающиеся взрывы "пальбы рядами."

Таким образом продолжался путь до самых вечерних сумерок, пока отряд не вступил в Пшехскую станицу.

Видимо было, что абадзехи всеми силами хотели доказать перед Главнокомандующим затруднения дальнейших действий в их земле, быть может, расчитывая, что завоевания окончатся пределом Пшехи; но вышло наоборот, потому что, вместо предположенного пятилетия для окончания покорения западного Кавказа, таковое совершилось на четвертом году от предпринятого начала.

Потери наши в этот день, сравнительно с обстоятельствами, были небольшими, и вечером отряд шумно [415] расположился лагерем по ту сторону станицы, лицом по дороге к верховьям левого берега Пшехи, в ожидании, что на другой день пойдем дальше сопровождать Его Высочество до соединения с даховским отрядом, находившимся тогда в горной полосе Пшехи, на правом ее берегу.

Между тем, заботливый командующий войсками всю ночь рассылал лазутчиков и получал сo всех сторон достоверные сведения, что массы сплоченных верхних и нижних абадзехов наполняют все пространство по предстоящему лесистому пути; по докладе обо всем этом Его Высочеству, решено было, в отстранение потерь, переменить маршрут следования Великого Князя.

Главнокомандующий имел ночлег в станице, где по-утру поздравил с наградами некоторых юнкеров и вольноопределяющихся, удостоенных от каждой части, а затем, в 11-ть часов дня, выехал по дороге на Ханскую станицу в Майкоп.

Все войска выстроены были на правом берегу Пшехи, за мостом, вдоль пути следования Его Высочества, и еще раз приветствовали царственного своего Главнокомандующего продолжительным "ура!" Великий Князь, по-прежнему, ехал верхом, на казачьем седле, и сопровождаемый драгунами, быстро удалился по вновь проделанной зимою просеке — но не надолго, потому что через год войска опять имели честь провозглашать победоносными кликами присутствие Его Высочества среди тех же мест.

Здесь нельзя умолчать о выражении доброй души генерала Карцева, при всей вспыльчивости его темперамента. Именно, один из юнкеров хотел было жаловаться, что не получил награды, и генерал Карцев, узнавший об этом, проезжая по фронту особо, позади Великого Князя, спросил батальонного командира: давал ли он [416] разрешение тому юнкеру жаловаться? На отрицательный же ответ — вызвал юнкера из фронта, и в самых жестких выражениях приказал его арестовать строгим арестом на две недели и отправить в полк. Но, спустя полчаса, когда уже великокняжеский поезд скрылся на просеке за горою, прискакал ординарец, с приказанием от генерала Карцева, что он, с своей стороны, прощает этому юнкеру. Доброе дело всех нас порадовало и не омрачило впечатления дня.

С приездом Великого Князя, войска Кавказа, с новыми силами, взялись за продолжение своего дела еще с большей энергией, частью подкошенной беспрерывным утомлением.

В первой половине марта наш отряд двинулся вверх, по знакомому левому берегу Пшехи, для возведения ограды у Апшеронской станицы (в одном переходе от станицы Кубанской). Там уже не было тех громадных неприятельских сборищ, которые, утомленные напрасным ожиданием в опустошенных местах, наконец, разошлись, предоставляя ближайшим жителям отстаивать утрачиваемые места; поэтому, при движении нашем к цели работ, перестрелки были только незначительные, а уже через несколько дней, при движении отряда — за исключением самурцев, которые оставались в прикрытии лагеря — дальше, для выбора места под Самурскую станицу, сборище усилилось и преследовало возвращавшийся отряд до самого нашего лагеря, наседая, по обыкновению, с отчаянным гиком и бешеным самоотвержением.

На этой позиции, прикрытые засеками, мы встретили первый день Пасхи — не шумно, как это бывает в мирное время, а скромно и более набожно, как бы в покаяние за несоблюдение всех вообще праздников, подходивших [417] не-кстати при трудах, жертвуемых в пользу будущности страны. Весна была еще вначале, лишь с зачатками почек на деревьях, и только одни черные скворцы, своим приятным посвистываньем, напоминали весну и праздничный досуг. Все же мы соблюдали обычай и поздравляли друг друга, визитируя по палаткам, в форме, введенной полковником Вибергом — в сюртуке и при всех орденах.

Станичная ограда (с земляным бруствером и рвом) окончивалась, и большая часть отряда двинулась дальше, к месту, избранному под Самурскую станицу, куда направлялся через леса, с востока, и даховский отряд, тоже возводивший станицы: Прусскую, Нижегородскую и другие. Для окончания же работ в Ашперонской станице осталось только несколько батальонов, в том числе и самурский, и мы мирно продолжали свои занятия, никем нетревожимые, так как окрестные горцы, видя бесполезность своих усилий, начали собирать "джамат", для обсуждения необходимости выселения. В продолжении нескольких дней, на открытой высоте, за лесом, видны были их сборища, решавшие дальнейшую свою участь, кишевшие, с утра до вечера, как рой пчел, вылетевших для приискания новоселья.

В конце апреля, освободившиеся от работ войска ушли обратно в станицу Пшехскую, собираясь к новому движению на реку Пшиш, куда скоро потребовались и самурцы.

К стороне Пшиша, только в низовьях его, по правому берегу, в районе между станицами Пшехской и Бжедуховской, абадзехи были выкурены; но вверх по этой реке остальные жители и не думали оставлять свои места, а напротив, сами искали случая сделать нам вред, собираясь в значительные партии и пробираясь в новые наши поселения. Одна из таких партий, по показанию лазутчиков в [418] тысячу человек, засела было в лесу, около Кубанской станицы, поджидая колонну, ходившую по обыкновению с станичными жителями за дровами. В этот день проходил мимо станицы самурский стрелковый батальон, следовавший на соединение с отрядом в станицу Пшехскую, и колонна, собиравшаяся в лес, по какому-то случаю запоздала выступить; горцы, увидя, вместо колонны с жителями, батальон, стройно идущий с боковыми цепями по долине, мимо курганов, покрытых лесом, где засела партия, высыпали кучами смотреть с этих курганов на нежданный батальон, но, получив несколько пуль, пущенных на ходу из левой нашей цепи, без выстрела постепенно скрылись. Между тем, и в станице увидели показавшуюся партию и подняли тревогу сигнальными орудийными выстрелами, но напрасно, потому что горцы более не показывались. Бедные поселяне, которые готовились на жертву, остались в целости.

В Пшехской станице мы узнали, что начальником пшехского отряда назначен генерал Зотов, который вскоре приехал.

В числе войск, собранных к предстоящему движению на Пшиш, находились также в составе этого отряда: гренадерский, 19-й, апшеронский, самурский, ширванский, и 1-й сводный стрелковые батальоны, а также некоторые батальоны кубанского полка и резервные, разумеется, с артилерией, и драгуны.

В первых числах мая, помолившись Богу, отряд выступил по просеке, проложенной зимою, и после одного перехода стал на Пшише, на правом его берегу.

Река эта течет по луговой широкой низменности, извиваясь крутыми поворотами наподобие спирали, и поэтому воды ее имеют течение медленное, местами глубокое; [419] вообще, река труднопроходимая по случаю отвесных в сажень и выше берегов, а также топкого дна.

Место, где остановился отряд на низменности, против удобного брода, называлось анапской переправой.

Весь противуположный (левый) край речной низменности покрыт был густым лесом, среди которого там и сям выглядывали заборы и крыши построек, обличавших многолюдство населения. Правый же берег луговой полосы, остававшийся у нас в тылу, более высок, и оттуда картинно виднелась вся низменность Пшиша вверх по его течению, усеянная в отдалении красиво раскинутыми деревьями, представлявшими как бы фантастический сад.

В день занятия анапской переправы неприятель был в незначительном числе, завязав перестрелку только вначале с передовыми частями, но с следующего дня массы абадзехов начали собираться видимо-невидимо вдоль всего берега по ту сторону реки.

Предполагалось на тот берег сделать рекогносцировку, и для этого уже назначены были войска; но, по случаю полученного известия о приезде графа Евдокимова, рекогносцировочный отряд, оставаясь в готовности, выжидал его прибытия со дня на день.

Мы видели, что бой предстоит кровопролитный — тем более, не зная местности и имея дело почти со всем абадзехским населением.

Неприятельские скопища тоже, вероятно, знали о нашем намерении — побывать в их среде, и ежедневно мы их видели перед собою в тех же громадных массах.

На третий день со дня нашего прихода приехал граф Евдокимов и тотчас же, взяв самурский батальон, сделал рекогносцировку по нашей стороне вдоль береговой возвышенности к югу, т. е. вверх по реке. [420]

Пройдя с полверсты по этой возвышенности, раcсыпанная цепь в том заняла густой мелкий лес и несколькими выстрелами спугнула бывший там конный неприятельский пикет.

Этот лес, или лучше — перелесок, занимал самую высокую точку береговых возвышенностей, и граф, остановившись тут, обозрел окрестности и назначил здесь же место для Пшишской станицы,

Затем, по возвращении с рекогносцировки, последовало приказание, что отряд, за исключением шести батальонов, остающихся под командою полковника Виберга на указанном месте для постройки Пшишской станицы, на другой день уходит через станицу Пшехскую к верховьям Пшехи. Все это сделалось так быстро и неожиданно, что сборища абадзехов еще несколько дней стояли на той стороне, вероятно, в крайнем недоумении — что будет дальше.

Расположившись на возвышенности, мы были более безопасны, и, не теряя времени, приступили к возведению земляной станичной ограды. А между тем граф уехал, и остальные войска выступили по назначению.

Через несколько дней потребовался для присоединения к отряду и самурский стрелковый батальон. Мы выступили налегках, и когда прошли через станицу Пшехскую и Кубанскую, не доходя станицы Апшеронской, нам указали поворот под прямым углом вправо, где невдалеке войска генерала Зотова прорубали просеку вперед, по направлению к верховьям Пшиша.

Присоединившись к работам, мы рубили два дня вековой густой лес, нетревожимые особенно настойчиво горцами, которые вели только с нашими цепями обыкновенную перестрелку. Видно было, что жители не знали действительной цели этой просеки. [421]

На третий день после нашего прибытия, когда уже, по разведке, немного осталось сплошного леса до находившихся впереди полян, отряд, бросив работы, выступил через недорубленный лес вперед.

Нам предстояло пройти гору, покрытую вековым лесом, где можно было встретить завалы, и поэтому, генерал Зотов послал самурский стрелковый батальон лесом, без дороги, правее общей колонны, для обхода противника вслучае надобности.

Горцы, вероятно, расчитывая на медленность предпринятых работ, не собирались, и мы лесом взошли на гору без выстрела; только спускаясь на ту сторону горы, в небольших прогалинах, наткнулись на уходящих нескольких конных татар со стороны общей нашей колонны, где они, по всей вероятности, держали пикет.

Они, наткнувшись на нашу цепь, как джейраны, бросились в лес, преследуемые из цепи выстрелами; тем все и кончилось.

Весь отряд прошел лес благополучно, заночевал у спуска с горы возле небольшой речки, и на другой день пошел уже по обширным полянам, ведя по сторонам, с собиравшимся на открытых возвышенностях неприятелем, учащенную перестрелку.

Скоро мы увидели Пшиш, возле которого на этой стороне возвышался обширный курган, покрытый садовыми деревьями и завершенный несколькими саклями.

Отряд прямо направился к этому кургану, где по склонам его, под тенью больших деревьев, расположился биваком. Оттуда, как на ладони, видны были кругом небольшие возвышенности, обрамлявшие низменность по ту стороны Пшиша и усеянные среди зеленеющего на них леса красивыми аульчиками. [422]

Отдохнув два часа, cамурский стрелковый батальон послан был на фуражировку, по ту сторону реки, имея часть драгун и два горных орудия.

Пройдя низменность без выстрела, мы заняли ближайшую возвышенность около одного из аульчиков, и расставив прикрытие, приступила косить свой фураж, и набирать его частью из только-что покинутых сакль.

Горцы смотрели на нашу операцию с ближайших высот, оврагом, разбегаясь при пущенной им повременам, в виде гостинца, гранате.

Когда же фуражиры с навьюченными лошадьми спустились на низменность, и батальон с орудиями, поротно в одну линию, с рассыпанною позади цепью, стал отступать — зажегши, разумеется, сакли, то оставленные нами высоты вмиг были заняты горцами, и они, присев на окраине этих высот открыли по нас учащенный ружейный огонь.

Наша цепь, стройно отступая, изредка отстраивалась, с участием горных орудий (собачек, посолдатски того времени) которые с выдержкою, поочередно, посылали горцам гранату — заставляя их разбегаться при взрыве шипевшей чугунки.

По мере отступления самурцев, неприятельские стрелки начали спускаться на равнину, и некоторые смельчаки стали перебегать вперед, скрываясь кое-где за растущие деревья; заметив это, наши, состоявшие в конвое начальника отряда, бросились в числе нескольких конных на передовых смельчаков — и последних как будто и не бывало.

Ночь прошла тихо, без выстрела, а на другой день весь отряд, за исключением самурцев, оставшихся в прикрытии лагеря, с раннего утра вышел за Пшиш, постепенно выжигая все аульчики, видневшиеся в окрестностях; [423] разумеется, вся эта oперация сопровождалась ружейной пальбой, усиленной громом орудийных выстрелов, и после полудня отряд возвратился, обозначив свой след столбами дыма догоравших сакль.

Место нашего расположения называлось Хадыжи, и там, на горе, занимаемой отрядом, решено было оставить четыре батальона, с орудиями, а остальные войска отряда должны были выступить на другой день, с рассветом, в станицу Пшишскую. Нам предстояло идти вниз по Пшишу, местами незнакомыми, по сведениям лазутчиков, более 30-ти верст, и поэтому излишние сухари и провизию мы передали остававшимся войскам, а сами, налегках, с ранним утром, двинулись с Богом.

Теперь наша колонна была незначительна: 19-й стрелковый батальон шел впереди, с двумя горными орудиями; ширванцы составляли правую боковую цепь, самурцы — левую, а в appиеpгарде — резервный батальон, с дивизионом драгун и двумя горными орудиями (поручика Пащенки).

Пять верст мы шли открытыми местами, над Пшишем, и неприятель нас не беспокоил; затем, пройдя первый перелесок, в арриергарде завязалась сильная перестрелка, задержавшая батальон. Генерал Зотов тотчас же приказал заменить резервный батальон самурцами, а первому занять левую боковую цепь.

Приняв наседавшего неприятеля, мы тронулись вперед, удерживая натиск рассвирепевших горцев перекатными цепями. Скоро противник заметил, с кем имеет дело (наши пули Минье более нагоняли страх, чем пули гладкоствольных pyжей) и горцы стали преследовать осторожнее, скрываясь за всевозможными закрытиями; но с каждым часом их набиралось все более и более, и пришлось нашим славным "собачкам" показать свои картечные зубы. [424]

Мы уже порядочно устали, все время перебегая перекатными цепями, и генерал Зотов, воспользовавшись встретившимся открытым местом, расположился возле Пшиша для привала. Горцы тоже устали и вели только редкую перестрелку с нашею цепью и с боковою — ширванцами. Здесь людям сварили кашицу, и как солнце уже сильно припекало, то дан был отдых более двух часов.

Затем, став в ружье, тем же порядком мы пошли дальше. 19-й стрелковый батальон встретил на дороге завалы и выбил оттуда засевших горцев, но они всеми силами наседали только на арриергард, и частью на ширванцев, со стороны которых местами подходил к дороге лес. Вся дорога прорезывалась перелесками и небольшими аульчиками, которые зажигались на ходу вьючными коноводами, со стрельбою в разлетавшихся кур, и нам приходилось проходить через пожарища, выедающая глаза клубами дыма и припекающие нас пламенем, и без того разогретых движением и жарким солнцем.

Теперь горцы, подкрепленные подоспевшими со всех сторон партиями, еще настойчивее преследовали наши цепи, перебегавшие с позиции на позицию — каждая, в свою очередь, встречая натиск гикавших горцев густым ружейным огнем шагов на 150 и ближе; горные орудия, руководимые поручиком Пащенкою, тем же порядком вели перекатную пальбу картечными зарядами, так что, бывало, как гаркнет орудие, и запылится в неприятельской цепи сотня пыльных столбиков — смотришь, и есть повалившиеся; но горцы большею частью скрывались в перелесках, где и там, наверно, ложилось их немало.

В одном из таких лесных перешейков, когда очередная смена стрелков, стоя на поляне, не давала возможности выйти горцам из занятого ими после нас [425] перелеска, один из храбрецов выскочил верхом на дорогу, и тут же, вместе с конем, был сражен, осыпанный картечью; к нему высунулся из леса пеший джигит, тоже свалившийся от прицельных наших выстрелов; затем, еще накинулись на убитых три человека, вероятно, снять оружие, и те легли под пулями, посыпавшимися из цепи, так, что образовалась целая куча убитых. А между тем, цепь наша, по свистку, в свою очередь, бегом отбежала назад, предоставляя новой смене встретить меткой пальбой тоже перебежавших через поляну горцев.

Таким образом продолжалось отступление в течении целого дня, в беспрерывной пальбе, ружейной и орудийной, так что у нас недостало патронов и зарядов, и пришлось занимать их в других частях и в головном артилерийском взводе.

Жажда была нестерпимая, а из Пшиша воды нельзя было достать, по случаю крутизны берегов, и только кое-где, проходя по дороге через зажженные аульчики, солдатам доводилось, пятому-десятому, на бегу хлебнуть пригоршней попадавшуюся в родниках водицу. У меня в карманах оказался лимон, и я его держал, как драгоценность, посасывая изредка, чтобы освежить засохшие рот и губы.

К сумеркам, приближаясь уже к Пшишской станице, неприятель стал наседать слабее, и когда совсем стемнело, мы поднялись без выстрела на прибрежную возвышенность, где оставалось не более двух верст до Пшишской станицы. Там, на горе, прежде чем дальше идти, невольно все присели, чтобы хоть немного освежиться вечерним, охладившимся воздухом, и мне пришлось нечаянно, в темноте наступившего сумрака, услышать лучшую награду за труды самурцев, в словах драгунских солдат, которыми [426] они — тут же лежа при своих усталых лошадях — восхваляли наш батальон, говоря, между прочим: "спасибо молодцам самурцам; если бы не они, то нам жутко пришлось бы с прежними".

Странно, что при таком сильном бое и в продолжении целого дня у нас в батальоне ранено только два офицера (капитан Терлецкий и поручик Чаруев 1-й) и четыре нижних чина, не считая, разумеется, легких контузий, который почти каждый из нас получил; одежда же у большинства солдат была прострелена, а у иных — полы представляли собою решето. Сам Бог нас хранил, и самурским стрелкам день 31-го мая будет надолго памятен.

Генерал Зотов, обходя на другой день наши роты с начальническим "спасибо", удивлялся, что мы отделались так дешево. Великое дело — судьба; но много содействует к сохранению людей и порядок, который зачастую нарушают сами же начальники необдуманностью, а чаще неуменьем.

Через несколько дней направлен был к Хадыжам полковник Виберг, с тремя батальонами, в том числе с гренадерским и апшеронским стрелковыми, для снятия оставленных там войск, которые, по испытанной затруднительности сообщения с ними, оказались в том пункте пока бесполезными.

Колонна полковника Виберга двигалась по проселочным дорогам, через леса, прямо на Кубанскую станицу, и оттуда по нашему пути в Хадыжи и обратно над Пшишем, в станицу Пшишскую. Теперь, хотя горцы тревожили колонну, но уже гораздо в меньшей мере; видно было по всему, что они начали изнуряться беспрерывным боем, причинявшим им каждый раз большие потери. [427]

При таких обстоятельствах, в скором времени разнесся слух, что горцы просят у начальника даховского отряда на шесть недель перемирия, а затем и нижние абадзехи вошли с просьбой о том же. Они, вероятно, думали, что и действия отрядов прекратятся; но не так случилось.

В скором времени наш отряд выступил, под командою генерала Зотова, для постройки Тверской станицы, на половине дороги к Хадыжам. В станице Пшишской остались: гренадерский и самурский стрелковые батальоны, а также дивизион тверских драгун, под командою капитана Арцишевского. Жители, предназначенные к заселению Пшишской станицы, уже начали прибывать, и мы занялись содействием им в работах и по заготовлению на зиму фуража, ежедневно высылая из пехотных частей рабочих, и конвоируя их транспорты совместно с драгунами на фуражировки.

Много было труда войскам вообще, и в особенности драгунам, при выполнении подобного рода службы, требовавшей и сопровождения фуражиров, и выполнения разведочной службы, и конвоирования нарочных, так что их добрые кони много похудели; а все-таки, бывало, где иной раз оказывалось не по силам при атаке на малых казачьих лошадях, драгуны, на своих рослых конях, как борзые, растягиваясь, во всю прыть налетали с сильным взмахом сабель, — и горцы, при всем своем азарте, давали тыл.

Время настало чисто хозяйственное; занятия были хотя трудовые, но не требовавшие пороху, потому что абадзехи, объявив желание перемирия, нигде не показывались с боевым кликом; напротив, было видно, что и они хлопотали о приобретении запасов на черный день. Некоторые одиночные семейства изредка выходили из за Пшиша, [428] желая переселиться на Кубань. Все шло мирно, хотя все-таки войска наши за Пшиш не переходили, где многочисленное население еще оставалось в нерешительности на счет будущего.

Между тем, в нашем отряде последовала перемена в начальстве: генерал Зотов уехал, а начальником пшехского отряда назначен был командир нижегородского драгунского полка, полковник Граббе. Николай Павлович проездом из Майкопа в отряд, остановился в Пшишской станице, и я тут имел удовольствие представиться и познакомиться с ним. Его обходительность сразу привлекала расположение каждого — что, вообще, в войсках кавказских подчиненные любят, и начальник с такими приемами всегда может расчитывать на полную исполнительность служебного люда. К этому же времени прибыл и полковой командир вновь населявшихся по Пшишу станиц и, с тактом отеческой заботливости, начал распрашивать поселян о том, о сем, довольны ли они военным — де начальством? "Ни, пане!" те отвечали, и пошли, кланяясь в пояс, заявлять, что и то дурно, и другое нехорошо, и все, разумеется, было записано и подано в рапорте начальнику отряда, как знакомому человеку: знай-де вы, прочие, нашу административную власть! Но полковник Граббе передал мне этот рапорт для пояснительных отметок, и вся затея оказалась напрасной.

Полковник Граббе на другой день уехал к своему отряду — к возводимой станице Тверской; но его пребывание в Пшишской мне и теперь помнится по одному случаю, именно: начальник отряда, с сопутствующим ему полковником Экельном (командир 19-го стрелкового батальона) в день своего приезда ужинал у меня в палатке. В Пшишской станице никаких признаков ресторана [429] не было, и я приказал своему старому, неотлучно служившему при мне деньщику — получше все приготовить. Это слово "получше" и было причиной полного фиаско моего угощения, потому что ветеран-деньщик, чтобы сварить получше, прибегнул, по обыкновению, к имевшемуся у него на этот случай способу, т. е. к предварительному опорожнению нескольких рюмок спиртуозного, и тогда, красный как бурак, солил до немилосердия, и уже был неизменно уверен, что можно подавать хоть "енаралу". Благо, что оставался суп от обеда, которого мой артист не успел подправить, а то пришлось бы хоть посылать на ротную кухню. Впрочем, и это не удивило бы Николая Павловича, как старого кавказца.

Недолго, затем, пришлось нам оставаться в Пшишской станице — нашей штаб-квартире до самого выступления из Кубанской области, и самурцы присоединились к отряду. Теперь там и узнать не было возможности прежних лесов и перелесков, покрывавших дорогу, по которой мы, 31-го мая, на каждом шагу осыпаемы были вражьим свинцом: везде оказались открытые места, прочищенные нашими топорами, предоставлявшие всякие удобства жителям Тверской станицы.

Спустя несколько дней, отряд двинулся вверх по Пшишу дальше, для дорожных работ и подчистки ближайших к дороге рощ. Тут мы были свидетелями громадного "джамата", который собирался в виду лагеря, возле старого ветвистого дерева.

Абадзехский народ собирался со всех сторон тысячами, и группируясь особыми кучками, выбирал представителей, которые, в свою очередь, собирались под большое дерево для совещания, как им быть на будущее время.

Их стеснилось слишком много за Пшишем, и еще [430] много оставалось невыселенных по нашей, т. е. по правой стороне реки. Они хорошо знали, что выселение не замедлит, поэтому вопрос дня имел для них большое значение.

Все они, большею частью зажиточные, богато одетые, понуро смотрели на наш лагерь, предоставляя свою судьбу решать избранным, горячо говорившим среди представителей под тенистым деревом; там заседали седобородые старики и моллы, побывавшие в Мекке, отличавшиеся белыми чалмами.

Самурский стрелковый батальон, по приказанию начальника отряда, выдвинут был с двумя полевыми орудиями и стал лицом к джамату.

Мы стояли около них близко, поротно в колоннах в одну линию, с орудиями в интервале и одной ротой позади артилерии.

Горцы свирепо посматривали на медные, блестящие при ярком освещении солнца пушки, при которых готовая стояла прислуга, и на наши неподвижные колонны, белые околыши которых, вероятно, им были знакомы.

Мы простояли несколько часов, пока решался народный вопрос. Наконец, постепенно, джамат разъехался, оставив только немногих, которые заинтересовались побывать и в лагере.

Здесь случился эпизод с драматической развязкой: именно, старый казак, отец похищенной у него дочки — во время набега в прошлом году горцев на одну из старых станиц — пришел в отряд с целью: авось, Бог милостивый ему поможет отыскать злодея, которого он, защищаясь при набеге, заметил и хорошо помнит. Так и случилось. Старик, расхаживая по лагерю, где появились и некоторые горцы, увидел своего ненавистника и стремглав бросился к начальнику отряда — объявить свою радость, [431] кланяясь в ноги. Начальник отряда приказал казакам тотчас взять горца, по указанию старика, что и было выполнено — со сценой выстрела из пистолета, к счастью промахнувшегося, и покушения к побегу. Казаки все же завладели горцем и посадили его под стражу; причем, начальник отряда объявил другим горцам, что не выпустит заарестованного, пока родственники не возвратят девку.

Старик был в восторге и, в ожидании своей дочки, остался в лагере.

Тут я увидел прежнего своего кунака, который в прошлом году сообщал мне все сведения на фюнфтском посту, и теперь был ранен двумя ружейными пулями, и на все вопросы большею частью отвечал: "моя не знает." Видно было, что исход совещаний джамата держался горцами в секрете.

Через несколько дней мы перешли в Хадыжи. Начальник отряда уехал по делам в Майкоп, и как некоторые другие, старшие батальонные командиры были в отлучке, то поручено мне было временно заведывать отрядом.

В это время родственники заарестованного горца сообщили, что везут дочь старого казака на обмен с их аманатом.

Тогда исполнял должность начальника отрядного штаба младший штаб-офицер самурского стрелкового батальона майор Данилевский, и мы с ним, и прочими офицерами штаба, расположенного наверху при речной возвышенности, где в мае останавливался генерал Зотов с войсками, а теперь кругом по склону расположены были батальоны отряда, встретили поезд с казачкой. По дороге на лагерную гору группировались солдаты — [432] смотреть на казачку, как на диковинку, и она бедная, сконфуженная, удерживаемая впереди на седле здоровым горцем, охватившим ее стан одной рукою, ехала верхом впереди нескольких конных татар. Солдаты шумели, негодуя, и спешили посмотреть на свидание казачки с отцом, что, разумеется, составляло главный эффект, и бедная дочка, в слезах спущенная с лошади, бросилась в ноги старику-отцу, который, обнимая ее, приговаривал разные ласкательные слова, выражавшие душевные его чувства.

Горцы торопили отдать им аманата — и его привели за конвоем, сдали родственникам, в молчании пожимавшим ему руку, поверяя тщательно и переданное его оружие, а затем, сели на лошадей и, с азартом шлепая их плетью, без оглядки поспешили убраться.

По возвращении начальника отряда, войска по частям посланы были разведывать и сжигать попадавшиеся аулы на пространстве между Пшишем и оставшейся позади нас Пшехою. Поляны большею частью были обработаны, украшенные раскинутыми небольшими аульчиками, которые сожигались при ничтожных лишь перестрелках с бродящими горцами, а все остальные жители успели уже выбраться за Пшиш.

Эти разведки, при хорошей осенней погоде, были скорее прогулкой, чем трудом, и мы провели несколько дней в своих передвижениях в роде охоты,

Интересно было видеть, как у окрестных горцев тщательно и уютно выбирались места для постройки их сакль: если они находились не при речках, то непременно где нибудь по близости, под тенистым деревом, находился и чистенький родник, а самые сакли, всегда опрятные и хорошо обстроенные, высматривали наподобие помещичьих двориков что не мешало, впрочем, [433] предавать их огню, зная, что хищные их владельцы могли бы возвращаться в свои приюты для грабежей.

Между тем, даховский отряд тоже приближался к нам из верховьев Пшехи, выкуривая по пути следования неторопливых горцев, и к концу сентября Василий Александрович Гейман, впереди своего боевого отряда, с светлосиним значком, атрибутом в то время каждого из начальников отряда, пройдя мимо нашего хадыжинского лагеря, расположился за Пшишем впереди нас. Это была страсть Василия Александровича — боевое первенство. Полковник Граббе хотя имел старшинство в чине, но смотрел на это не с мелочной точки и не выказывал пpeтензии на какое либо вмешательство к стороннему отряду. И войска обоих наших отрядов уже как-то отвыкли одни от других, не видевшись около двух лет, и теперь держались особняком, под влиянием самолюбивых чувств соревнования. Там находились, в числе наших оппонентов, стрелковые батальоны: 21-й, кабардинский, 3-й сводный, батальоны севастопольского полка и некоторые резервные, а также горная артилерия и драгуны.

Теперь нам предстояло общими силами идти к перевалу главного кавказского хребта, который в виду нашем заманчиво рисовался, значительно понижаясь по мере приближения к Черному морю.

К концу же сентября приexaл и граф Евдокимов, расположившись при пшехском отряде, и на другой день сделал рекогносцировку, с самурским стрелковым батальоном, вверх по правому берегу Пшиша, где с открытой возвышенности хорошо виднелись все окрестности и перевал — цель предстоявшего движения.

Граф, остановившись, долго всматривался в зрительную трубу на выдающуюся у перевала гору, которую ему [434] указывали тут же стоявшие два кабардинца, и, обратившись к присутствовавшему топографу, спросил:

— Можно ли, почтеннейший, определить расстояние до этой горы?

— Невозможно, ваше сиятельство, отвечал тот.

— Как! вскрикнул рассерженный граф: имея две точки известными, вы не можете определить третьей видимой?

— Нет способных для этого пунктов, ответил, запинаясь, топограф.

— А это что? указал граф на Хадыжи.

— Другой нет, ваше сиятельство.

— Посмотрите дальше. При этом граф указал на остроконечную гору, в пяти верстах по равнине над Пшишем, ниже Хадыжей.

Сконфуженный топограф согласился, что можно определить "требуемое расстояние," и граф, приказав поспешить с работой, возвратился в Хадыжи.

Наконец, когда обеспечили линию постов и станиц по Пшишу, а также Хадыжи — тогдашний базис предпринимавшихся действий — пешими частями и кавалерией, желанное движение началось 1-го октября. При этом, предварительно выслан был авангард из четырех батальонов, в том числе и самурского, под командою полковника Мерхелевича, тогда командира кубанского полка.

Мы выступили дня за два раньше отряда, с тем, чтобы в десяти верстах, где дорога подходит к Пшишу, вытекающему из ущелья, очистить лес и заготовить материал для постройки поста.

Вся эта задача выполнена была к приходу отряда, не встречая отпора горцев, и затем, уже в общем составе, мы пошли дальше, имея в авангарде часть даховского отряда, под командою полковника Геймана. Пшиш и здесь [435] имел извилистое течение, по такому же ломанному ущелью, сжатому между крутыми лесистыми высотами. Наше движение по этому ущелью шло медленно, с остановками — для расчистки местами леса и разработки дороги, а также заготовления материалов на постройку постов, предположенных через каждые 4-5 верст. Погода нам благоприятствовала, и теплое, осеннее солнце, позлащая лучами встречающиеся поляны и еще зеленеющий дубняк на вершинах гор, согревало и нас, при постоянных работах, требовавших иногда перехода через реку в брод.

Следуя таким образом, мы встретили на пути отвесную шиферную скалу, упершуюся в реку. Нужно было одолеть это препятствие, так как не всегда Пшиш был доступен в брод; иной раз воды его поднимались высоко. Специалисты требовали времени и пороха, чтобы пробить дорогу; но граф не согласился на отлагательство, и обратившись к батальонным командирам, присутствовавшим при осмотре скалы, спросил: "кто видел дамбы в западных губерниях?" Оказался побывавшим там полковник Полторацкий (командир ширванского стрелкового батальона), и граф поручил ему немедленно устроить дамбу по реке, вдоль шиферной скалы, дав в его распоряжение пять батальонов и трехдневный срок.

Отряд, между тем, пошел дальше, переправившись в брод, а к назначенному времени, быть может, к конфузу специалистов, дамба была готова (из вязаных фашин с камнями через ряд). И что ни говорили потом про ее непрочность, но она все время стояла благополучно, при самой сильной воде, поднимавшейся с необыкновенной быстротою иной раз в сажень и более.

Дорога все время пролагалась по левому берегу Пшиша, по которой вслед за отрядом выстроены были [436] тыльными войсками три поста. Недоходя же до урочища Гойтх (у перевала) авангардные части имели дело, а затем, на том самом месте, при впадении в Пшиш правым притоком речки Сеже, вытекающей изнутри гор и образующей соединенными ущельями разветвленную площадь, отряд остановился возле небольшого аульчика.

Окрестная местность высматривала тут сурово; кругом — высокие горы, и температура воздуха заметно понизилась. Даховский отряд на другой день занял Гойтх, где начались с шапсугами перестрелки, а пшехский приступил к разработке в обе стороны дорог. При этом, и граф, побывав на Гойтхе, уехал в Ставрополь.

Для удобства в работах, самурский стрелковый батальон, апшеронцы и еще один резервный батальон передвинуты были версты три назад и стали по дороге особой колонной, между отрядом и последним постом, видневшимся в двух верстах, на колене Пшиша. Около нашей позиции было несколько сакль, в которых жители оставались, занимаясь мастерством, и нас не дичились. За то, по высотам, к стороне перевала, между редким лесом, постоянно заметны были враждебные люди, вероятно, наблюдавшие за нами, а иной раз их собиралось по тысяче и более; но как это было слишком высоко, более чем на самый дальний ружейный выстрел, то мы не обращали на них внимания, соблюдая и без того военные предосторожности. Мастеровые из сакль говорили, что это шапсуги — а хотя бы и абадзехи, для нас было безразлично, и мы продолжали свое дело, разработывая по полугоре новую дорогу над Пшишем, к стороне отряда, так как старая была слишком низменная и при полноводьи реки недоступна.

Работами руководили саперы, по указанию [437] капитана Черкасова, и время шло однообразно, развлекаемое лишь колоннами, ходившими из отряда в Хадыжи за провиантом, с которыми получались разные новости, и между прочим сведения, что на Гойтхе почти ежедневно происходили перестрелки.

Так шли дни, при погоде, хотя постоянно хорошей, но заметно охлаждавшейся, и по утрам морозцы заставляли раскладывать огни, чтобы людям отогреться.

Наконец, явилось разнообразие. Накануне Михайлова дня я получил записку от начальника отряда, чтобы с самурцами и апшеронцами, как стемнеет, прибыть в отряд, повозможности, незаметно.

Исполнив это, мы узнали, что в трех верстах от Гойтха, у южного склона, где постоянно держались неприятельские партии, теперь находилось шесть орудий, руководимых эмигрантами, и большое скопище горцев.

Отряд выступил до света, и еще не занималась заря, как мы прибыли к лагерю даховского отряда, на Гойтх. Николай Павлович послал к полковнику Гейману адъютанта, чтобы сообщить о нашем движении, предлагая и даховским войскам принять участие — слева, по тропе, ведущей к месту нахождения неприятеля, куда мы шли правее, по возвышенностям. Войска даховского отряда, пробужденные второпях, начали обгонять наши батальоны, следовавшие один за другим по небольшой дорожке, между кустарниками; гренадерский стрелковый батальон, под командою подполковника Комарова (полковник Виберг уже был назначен командиром вновь формируемого черноморского полка) шедший в голове нашей колонны, прибавил шагу и почти бегом бросился вперед, чтобы захватить неприятеля врасплох. Но уже рассвет начал белеть, и неприятельские пикеты подняли тревогу, а затем и эмигранты [438] с орудиями, без оглядки, пустились на уход, вниз по склону, в долину Туапсе, взорвав по дороге и склад зарядов, имевшийся у них на склоне. Партии горцев тоже, под влиянием общего страха, отстреливаясь от набежавших стрелков, рассеялись по пересеченной оврагами местности, и уже из за труднодоступных возвышенностей продолжали с нами перестрелку. На месте неприятельского бивака остались только шалаши и кое-какие продовольственные запасы. Здесь отряд, отдохнув часа два, перестреливаясь с горцами и уничтожив их постройки, повернул назад, следуя низом, по лесистой балке, к Гойтху, куда раньше нас ушли войска даховского отряда, к полковому празднику севастопольцев.

Самурский стрелковый батальон, следуя в арриергарде, продолжал с горцами перестрелку, которые наконец осмелились нас преследовать почти до самого Гойтха.

В гойтхском лагере мы заночевали, угощенные севастопольцами, а в ставке полковника Геймана долго еще ночью продолжали праздничное пиршество, запивая шампанским, лившимся рекою, и неудавшийся набег.

Спустя недели две после этого, когда уже гойтхское укрепление было окончено, и помещен в нем гарнизоном резервный батальон с орудиями, даховский отряд ушел в свой район за Пшеху на зимовку, а пшехский, тоже построивши пост на разветвленной площади при слиянии реки Пшиша с притоком Сеже, двинулся вверх по этому притоку, для истребления там гнездившихся еще неприятельских аулов.

Все наши стрелковые батальоны были присоединены к этому движению, за исключением самурцев, которым приказано было следовать на гойтхскую позицию и ждать там возвращения отряда уже с верховья Пшиша, [439] подплывающего к Гойтху с востока, т. е. со стороны, куда пошел отряд.

Погода стала изменяться: серые, тяжелые тучи, нагоняемые восточным ветром, заволокли небо, и усилившийся холод заставлял почувствовать скорое приближение зимы. Поэтому войска, расположенные по постам в тесном, теперь еще более замкнутом, мрачном ущельи, началу заботиться о приспособлениях к зимовке, а мы, снявшись с опустелой позиции, где уже окончены были дорожные работы, перешли к Гойтху. Воды в речках еще были малы, так что, вступая на гойтхскую площадь через какую-то незначительную реченку, впадающую западным притоком в Пшиш, мы и не подозревали, что она скоро послужит нам препятствием к тыльному сообщению. И действительно, ночью, в день нашего прихода, пошел мокрый снег с дождем, а к утру уже вода сделалась непроходимой, сорвав и бывший на этой речке мостик. Целый день ненастье прибавляло воды, которая и в Пшише, тут же протекающем из своего верховья по ущелью, откуда ожидался наш отряд, стала заметно подыматься. Вся площадь была покрыта стоками лившегося дождя и мокрого снега, так что наши палатки и коновязи стояли в воде. Хорошо еще, что мы успели с утра, на скорую руку, разбить штабные палатки, прибывшие с нами, и войсковые, кое-как окопанные бывшими при них рабочими, а то солдатам там негде было бы приютиться.

К вечеру приехал начальник отряда, промокший весь при переправе через Пшиш, и поместился пока в моей тоже мокрой палатке, закуренной парами от поданного самовара. Николай Павлович был привычен к походным случайностям и беспокоился более о войсках, которые, впрочем, хотя с великим трудом и риском, но все-таки переправились благополучно. [440]

Между тем, к утру, снег, покрывший все окрестности, перестал идти, а за то, холод еще более усилился, и несчастные наши подъемные лошади дрожали на коновязях, как осенние листья. Корма вовсе не было, и хотя пробовали посылать фуражиров по окрестным, снежным высотам, но нигде даже соломенных крыш не оказалось.

Дело было критическое, тем более, что речка, прорезывающая сообщение к Хадыжам, попрежнему оставалась недоступной: неимоверная быстрота не давала возможности приступить к устройству какого-либо моста, а между тем, дрожащие от холода лошади начали падать одна за другой, так что фурштатский унтер-офицер только и делал, что приходил с докладом: "такой-то мерин пал!" В продолжении суток, в самурском батальоне пало 17-ть лошадей, что было и в прочих частях — более или менее около этого числа. К счастью нашему, что вода в речке, преграждавшей нам дорогу, начала уменьшаться, и мы, оставив лишние тяжести в укреплении и переправившись почти вплавь, через все еще глубокую и быструю воду, поплелись по разработанной дороге — утопая по колена в грязи.

Добравшись до Хадыжей, войска отряда расположились лагерем на равнине по левому берегу Пшиша и имели возможность осушиться при разъяснившейся и потеплевшей погоде.

Отсюда гренадерский стрелковый батальон ушел в Закавказье, потребованный к своей дивизии, а остальные части отряда перешли на зимовку пятью верстами ниже, по левому берегу Пшиша.

Генерал Граббе (уже произведенный в генералы в одно время с Гейманом) уехал в Майкоп, поручив мне, как старшему на этот случай, устроиться в [441] лагерном расположении и, между прочим, разведать ближайшие окрестности по дороге к земле за-пшишских абадзехов.

Наши солдаты скоро устроились, поделав себе теплые землянки, и испытанные труды и невзгоды были позабыты. При этом, мы имели все жизненные припасы из Хадыжей, где находились продовольственные склады и лазарет, в который, впрочем, наши солдаты шли только по принуждению, крайне не долюбливая лазаретов, вообще в то время мало приспособленных к удобству больных. Да, кроме того, благодаря Бога, случаев заболевания у нас было немного.

Затем, когда люди, окончив свои на зиму приспособления, отдохнули, мы пошли зондировать окрестности с шестью ротами самурцев и ширванцев.

Дорога, которая вела в глубь страны, сначала шла через окраину леса, потом, выйдя на большую поляну, опять прорезывала поперечный лес, в котором помещался жилой аульчик, и наконец дальше открывались безлесные, волнистые поля.

В ауле, при нашем появлении, никакой тревоги не произошло, а напротив, жители смотрели равнодушно, как будто им дела до нас не было; потом мы начали рубить лес по дороге возле их сакль, и на это никто из них не обращал внимания, — даже мальчишки, сначала вышедшие поглазеть на нас, потом разошлись. Прорубив по сторонам дороги стройный ольховый лес, мы к вечеру возвратились, никем нетревожимые, домой, а на следующий день опять пошли докончивать работу, с тем же равнодушным отношением к нам жителей. Обо всем этом я донес генералу Граббе письмом (по введенному обыкновенно графом Евдокимовым — заменять всю распорядительную с ним переписку письмами, избегая оффициальной сжатости и буквальности). [442]

В скором времени приехал генерал Граббе, и с несколькими батальонами сделал рекогносцировку — дальше, по той же дороге, где мы видели безлесные поляны, и где теперь, как и прежде, пройдя слишком 18-ть верст и переночевав около небольшого аульчика, мы никакого сопротивления не встретили. Ясно было, что нижние абадзехи не хотят драться; но какое их было решение в отношении пepeceлeния — оставалось неизвестным.

Между тем, суровая зима наступила; снег, шедши по-временам, наконец покрыл землю в поларшина и местами больше; усиливающиеся морозы дошли напоследок до 30-ти градусов, и с риском приходилось выходить из палатки, чтобы не отморозить нос, при холоде, захватывавшем дыхание.

Bce мы ходили не иначе, как обвязанные башлыками, а колонны, посылаемые в Хадыжи за провиантом, теперь уже не переправлялись через бывший в Хадыжах паром, а шли по льду, как по Неве. Даже птицы мерзли налету, и много было случаев замерзания жителей на дорогах между станицами. К этой беде присоединилась у нас еще другая опасность, именно: собиравшиеся по обыкновению в лагерь стаями собаки, от чрезмерных холодов, начали беситься, не раз уже бросаясь на людей. Нужно было принять меры, и мы устроили облаву: охотники вышли в поле за лагерь, а затем, всю массу накопившихся собак погнали из лагеря, и несчастные псы — сброд всякой дряни — больше не возвращались.

Наступившие праздники застали нас или в землянках, или в согретых палатках, одиноко, без житейских развлечений — благо что нос, руки и ноги целы и неотморожены. Впрочем, офицеры, имевшие в ближайших станицах свои семейства, уехали к ним. [443]

Так прошел суровый период зимы, а с половины января погода немного смягчилась, но все-таки подували метели, и снег припадал частенько.

Сообщение по ущелью с Гойтхом давно уже прекратилось, хотя нужен был туда подвоз провианта, для будущих военных действий — с ранней весною.

Граф приказал поспешить с перевозкою запасов на передовые пункты, предложив эту операцию войскам за плату — разумеется, с целью пополнить павших лошадей, на которых не хотел выдавать свидетельств. Таким образом, и волк был сыт, и козы целы.

Мы поустроили сани, и от всех батальонов составился порядочный обоз.

В первый рейс пошел апшеронский стрелковый батальон, но, отойдя верст пять от Хадыжей, выбиваясь из сил в снегу по пояс и осыпаемый поднявшеюся мятелью, воротился назад.

Генерал Граббе, находившийся в то время в Хадыжах, приказал на другой день идти самурцам. Наши солдаты перекрестились и пошли в путь, со всякими продовольственными припасами. Я шел впереди, вместе с саперным капитаном Черкасовым, имея за собою горниста и батальон в отделениях. Снег был выше колен, а местами и в пояс, и мы без малейшего признака дороги, ощупывая длинными палками глубину снега, подавались вперед, время от времени приказывая горнисту протрубить "фельдмарш", по которому люди, тонувшие в снегу и приискивавшие более удобные места, опять собирались вплотную, протаптывая широкую дорогу, укатываемую позади тройками с тяжелыми возами.

Таким образом, первый переход удался нам благополучно, и все мы, крайне утомленные, не дойдя до первого [444] поста, заночевали возле речки в затишной лощине, где было вдоволь сухого валежника на костры. Здесь, при пылающих огнях и смягчившемся к вечеру морозе, мы провели ночлег — попоходному отличный, подкрепивший наши силы.

На другой день, тем же порядком мы пролагали дорогу дальше, и только к вечеру, уже в сумерках, добрались до поляны за вторым постом, где можно было расположиться с обозом. Тут нас догнал на тройке с колокольчиком полковник Мерхелевич, приехавший вместе с дистанционным коммисионером, чтобы осведомиться, по поручению генерала Граббе, о нашем положении. Они были в восторге от дороги, выглаженной не хуже подмосковской, и с нами заночевали.

Для большего удобства, я приказал разбить солдатскую палатку, из числа имевшихся на случай в нашем обозе; и наши гости, в своих огромных медвежьих шубах, на разостланном поверх снега сене, просторно улеглись совместно с хозяином, поместившимся с краю, в своем походном пальтишке.

Холодная ночь на открытой поляне, обдуваемой ветром, заставила нас встать пораньше и, напившись чаю, посетители покатили обратно, а мы, продолжая следовать на походе, время от времени поигривая "фельдмарш," дошли засветло до третьего поста, где предназначался провиантский склад. Оттуда, напрямик, по вьючной дороге — через гору, было также недалеко до Гойтха, как и по разработанной дороге до четвертого поста, при впадении реки Сеже в Пшиш.

Теперь дело было сделано, и мы, переночевав, легко и быстро пошли назад по выглаженной дороге, по которой войсковые тройки, уже без пешего прикрытия, а лишь с небольшим казачьим конвоем, начали совершать ежедневные рейсы, давая своим — частям возможность на [445] заработанные деньги закупить новых лошадей и поправить хорошим кормом настоящих, трудовых, сократив при том и казенные расходы, вообще в подобных случаях простиравшиеся до возможно — больших размеров.

В половине февраля, погода много потеплела: смягченный снег слегся и местами начал таять, речки вскрылись, и повсюду сообщения сделались, по нужде, доступны. Даховский отряд этим временем прошел мимо Хадыжей на Гойтх; а через несколько дней выступил и пшехский отряд в земли нижних абадзехов.

Повсюду, где мы проходили, встречались аулы, уже очищенные жителями, и нередко они покидали свои жилища на наших глазах, удаляясь безмолвно вереницами к морю. Во всех случаях встречавшиеся по пути аулы, часто большие и построенные на открытых местах, сожигались, закуривая пирамидальным дымом все небо, по ночам освещаемое догорающим пожарищем.

Граф Евдокимов к этому времени прибыл в Пшишскую станицу и напряженно ждал результатов движения нашего отряда, вероятно, не надеясь на такую легкую уступчивость столь многочисленных за-пшишских абадзехов. Но теперь ему хорошо были видны, с высокого берега Пшишской станицы, признаки распространявшегося истребительного огня, и не могла его душа не порадоваться — не как частного человека, а как командующего войсками, которому вверена была судьба предприятия.

Теперь уже не было сомнения скором окончании войны: хотя абадзехи одиночно стреляли иной раз в наших, но все их массы спешно шли к перевалу, преимущественно по дороге, поднимавшейся из верховьев Псекупса, как самой удобной. И действительно, когда, после долгих маршей, отряд стал уже приближаться к [446] перевалу, то, пройдя извилистые верховья этой реки и постепенно поднимаясь на возвышенности, где главный кавказский хребет значительно здесь понижается, он без затруднения и скоро прошел его вершину, встречая по дороге павших лошадей и местами разную мелочь переселенцев; при спуске же по южному склону в долину реки Туапсе, места были более крутые, изрытые глубокими ущельями и пересеченные скалистыми гребнями. Там, по пути, нам попадались кочевья абадзехских таборов, из которых, не стесняясь присутствием женщин с детьми и со всем их скарбом, раздавались в нас выстрелы, как бы прощальное приветствие — на что, разумеется, наши не отвечали.

Спустившись вниз, отряд расположился лагерем около западного притока реки Туапсе, и здесь мы имели случай у проходящих выселенцев покупать лошадей и всякую скотину по баснословно дешевым ценам, например: лошадь за пять рублей, барана за 20 коп. и прочее хозяйственное имущество, лишнее при предстоявшей посадке на суда, почти за бесценок.

Тут нам пришлось расстаться с пшехским отрядом, которого самурцы были постоянными спутниками, и в последнее время около месяца разделяли с его войсками беспрерывные движения по снегу и по водам, истаптывая землю нижних абадзехов вдоль и поперек, по горам и лесам, всегда во главе с черным, памятным для нас значком спокойного и распорядительного начальника, у которого и исполнители заслуживали полного уважения. (Бывший за начальника штаба майор, потом подполковник, Данилевский, еще с осени принял ширванский стрелковый батальон, вместо полковника Полторацкого, получившего другое назначение, а главный штабные обязанности нес безотлучный поручик Бораковский). [447]

Граф приказал отправить к генералу Гейману 19-й стрелковый или самурский батальоны, и выпало на нашу долю идти докончивать дело с Василием Александровичем.

Навьючив своих лошадей и разобрав составленные в козлы ружья, мы спустились в долину Туапсе, и пройдя эту реку несколько раз в брод, остановились, как было приказано, около вновь устроенного постика, недоходя верст пять до развалин Вельяминовского укрепления, где возле моря — стоял даховский отряд.

Граф уже успел здесь побывать, и теперь отряд собирался на поиски между верховьями рек Туапсе и Псезуапе, впадающих в море — первая у вышесказанного Вельяминовского укрепления, а вторая у бывшего форта Лазаревского.

Недолго нам пришлось ждать, и дня через два прибыл генерал Гейман, с своими войсками, за которыми, мы стали на первый раз в арриергарде и двинулись вверх по реке Туапсе.

В даховском отряде штаб был тоже небольшой, во главе с капитаном гвардии Сергеем Михайловичем Духовским, с которым я еще не имел чести быть знакомым.

Наше движение продолжалось несколько дней по трудным, крутым высотам, между упомянутыми реками, где происходили и перестрелки, по обыкновению окончивавшиеся сожжением встречаемых аулов, и, наконец, главные силы, по речке Ашше, а отделившаяся колонна, под командой подполковника Клугенау, вниз по Псезуапе, возвратились к морю и стали лагерем около каменных стен бывшего Лазаревского форта.

Во время этого движения были сильные перестрелки в колонне подполковника Клугенау с задетыми по дороге [448] хакучами, а при следовании главных сил большею частью препятствовали быстрые и глубоки воды речки Ашше, через которую приходилось несколько раз переходить почти вплавь.

На Псезуапе сообщили генералу Гейману, что убыхи при дальнейшем нашем движении будут драться, и что теперь они собраны, в числе трех тысяч человек, у каштановой рощи, по прибрежной дороге к устью реки Сочи. Это ускорило наше выступление, и генерал Гейман, передав приказание к движению вперед, сделал и соответственную диспозицию, по которой отряд имел следовать тремя колоннами: центральной, под личной командой начальника отряда, левой, под командой подполковника Клугенау — в обход слева, и правой со всем обозом, во главе с самурцами, которые должны были стараться захватить неприятеля по прибрежью с фланга. Эти приказания я получил накануне выступления лично от генерала Геймана, и на другой день, с утра, все колонны выступали в одно время. Левая и центральная шли по береговым высотам, вдоль моря, а правая — по узкому прибрежью, у подошвы этих высот, тянувшихся стеной над морем.

Пройдя около восьми верст прибрежьем, усеянным каменьями, выбрасываемыми волнами, мы заметили перед собою, по ту сторону исходящей к морю балки, на противуположной береговой ее высоте, около развалин древнего монастыря, скучившихся горцев, впереди которых разбросаны были деревья по склону к балке, а со стороны гор, с правого фланга неприятельской позиции, прикрывала ее каштановая роща. Нам приказано было соображаться с движением центральной колонны, которая не была нам видна снизу, где мы шли у подошвы береговых высот, и поэтому, при встречавшихся в круче рытвинах, доступных [449] к подъему на гору, я посылал одиночных стрелков следить за движением центральной колонны.

Таким образом, мы подошли на ружейный выстрел к неприятельской позиции и остановились, ожидая условного сигнала атаки. Центральная колонна тоже стягивалась на высоте, перед балкой, а горцы по нашему рассыпанному полувзводу (под командой прапорщика Межинского) открыли редкий ружейный огонь. Батальон стоял в полувзводных колоннах (по тесноте места) рота за ротою, а за нами — рота сапер, под командою капитана Бирюкова. Для нас был недоступен фланг неприятеля, расположенного на горе, фронтом к балке, имея сбоку отвесную скалу, вниз к узкому прибрежью, по которому теперь нам предстояло — только спешить вдоль этого отвеса, чтобы, найдя доступ к подъему на гору, повернуть неприятелю в тыл. Между тем, горные орудия центральной колонны открыли огонь, и мы двинулись по каменистому прибрежью, спеша вперед. При входе в устье поперечной балки, через которую уже пробежали и подымались на гору охотники кабардинского полка и стрелки севастопольского полка, неприятель открыл учащенный огонь, и пули градом посыпалась из за больших по склону деревьев и стенок развалин. Там, впрочем, между горцами поднялась суета, как бы к отступлению; однакож, передовые убыха стойко продолжали учащенную пальбу, под огнем которой начали подыматься вслед за стрелками и ротные колонны севастопольцев, а правее их — самурцы, миновав балку, бросились в прибрежный проход, у подошвы скалы, где неожиданно встретился завал, состоявший из баркаса, поставленного поперек берега и насыпанного поверх каменьями. Наши скучившиеся солдаты дружным напором сразу свернули баркас в сторону, продолжая спешить по прибрежью, по которому [450] впереди нас, длинной вереницей, бегом уходили горцы вдоль всего виднеющегося прибрежья.

Дело шло несколько минут — и уже кончилось. Видно было, что горцев более поторопила левая обходная колонна, иначе, хотя самурцы и успели бы зайти им в тыл, но они, не будучи отрезанными со стороны гор, не имели бы надобности спешить отступлением и вдобавок бежать по каменьям вдоль всего открытого прибрежья. Во всяком случае, честь дня принадлежит войскам центральной колонны.

Генерал Гейман, обгоняя нас, спросил: есть ли у нас раненые? и узнав, что их нет, сказал: "ну, слава Богу", добавив, что у севастопольцев есть потери. Затем, мы пошли вслед за генералом до места, избранного для ночлега — в устье встретившегося ущелья, возле небольшой речки.

При следовании по морскому прибрежью нам попадались у берега турецкие кочермы, на которых турки подсмеивались, повторяя: "черкес гамме кашты, джигит иох!".

Тем кончилось дело 18-го марта, после которого, по обыкновению, много было толков и пересудов, восхвалявших и обвинявших то тех, то других, не преминув, разумеется, и самурцев — "не поспели-де во фланг". Мы бы не во фланг зашли, который был на отвесной скале, а пожалуй, в тыл, еслибы не были так прытки у горцев ноги. Во всяком случае, эти обвинения, ошибочно выраженные словом "во фланг", были неизбежны, тем более, что они относились к необобщенной еще части, и поэтому наши офицеры не считали нужным принимать их к сердцу.

В тот же день самурцы ходили в глубь ущелья на фуражировку, собирая, по нужде, солому с жительских [451] крыш, где горцы, собравшись на командующих высотах, начали было постреливать в фуражиров; но наша рота (вторая, под командой капитана Суворова) шедшая по гребню этих высот, скоро пугнула смельчаков, и они только издали посматривали на свои разрушаемые сакли, потом по обыкновению, объятые пламенем.

На другой день, уже без выстрела, отряд прибыл на реку Шахе и остановился лагерем у развалин Головинского форта. Здесь саперы приступили к постройке временного моста. Река Шахе хотя обыкновенно была проходима в брод, но по весне, в особенности во время сильных дождей, воды ее иной раз возвышались настолько, что быстро заливали все широкое каменистое русло реки, ворочая камни и унося с прибрежья карчи.

22-го марта, окончив мост и оставив в стенах Головинского форта пост из одной роты, отряд собрался к дальнейшему следованию к укреплению Навагинскому.

Большая часть войск уже перешла через мост, когда генерал Гейман потребовал меня и приказал сейчас же отправиться с батальоном в Лазаревский пост налегках, забрать там небольшую колонну, которая пробралась из Вельяминовского укрепления и состояла преимущественно из выписных самурцев, и спешить назад, с тем, чтобы на другой день присоединиться к отряду. Для этого, ранцы и вьюки приказано было оставить на позиции, возле Головинского поста.

Мы поспешили исполнить это поручение и успели бы присоединиться к отряду в тот же день, потому что в оба конца приходилось сделать не более 32-х верст, но нас задержала прибывшая колонна на переправе, возле Лазаревского поста. Дождь, продолжавшийся с ночи, постоянно усиливался, и река Псезуапе становилась [452]труднопроходимой в брод; нужно было перевозить людей на лошадях, которых я несколько взял для случая, хотя многие из самурцев, увидев своих на противуположном берегу, поспешили малыми группами в брод, держа друг друга под руки; некоторые из них были сбиты водою, в том числе один офицер (прапорщик Калишев), которого вода свернула с конем и понесла было к морю, но всех их успели спасти, и переправа кончилась благополучно. За то, мундирная одежда, соль и другие продукты, доставленные нам с этой колонной, большею частью побывали в воде.

Когда мы пошли назад, дождь усилился, с ветром, и с моря понесло волны, которые с грохотом пенились по каменистому берегу и местами совершенно заливали дорогу. Подойдя к Головинскому посту, мы увидели свои палатки, разбитые остававшимися людьми, но отряда уже не было. Лагерь наш кругом был залит дождевой водой, и в полуверсте шумела река Шахе, как будто бы громадный водопад. Мне сообщили, что в скором времени после переправы последних частей отряда, снесло два мостовых козла, и что остальной мост трещал от напора воды.

Были уже сумерки, и пришлось все заботы отложить до утра. Ночью я получил записку от генерала Геймана, в которой было сказано, что если мост еще цел, то поспешить переправиться сегодня же, так как за ночь он может быть снесен прибывающим полноводьем. Записку принес молодой татарин из числа милиционеров, состоявших при генерале; он был совершенно раздетый и перешел по мосту, а в том месте, где снесло два козла, переплыл, цепляясь за висевшие связи. Он весь дрожал от холода и просил скорее дать ему ответ. Я в нескольких словах уведомил штаб, для доклада генералу, [453] о состоянии моста, причем добавил, что мы с утра немедленно приступим к починке, и что во всяком случае я буду стараться как можно скорее присоединиться к отряду. Ночь была темная, и поэтому, на случай помощи нарочному при переправе, пошло с ним несколько стрелков; он таким же образом, как и прежде, перебрался на ту сторону, а возвратившиеся стрелки сообщили, что вода прибывает, и что несомый течением камни стучат об мостовые козлы.

С рассветом мы увидели, что весь мост был снесен, и оставались только прибрежные козлы. Люди вышли на работу и начали делать новые козлы, но не было возможности ни одного из них поставить: вода рвала их из рук и уносила в море. В скором времени поплыли и последние козлы, какие еще оставались около берега. Предстояло только одно — заготовить необходимый лес и приступить к устройству моста, когда вода спадет. Этот день и следующий, т. е. 23-е и 24-е числа, были употреблены на заготовление козел, переводин и прочее, поставлены были пикеты, и люди таскали на себе необходимый лес с расстояния около полуверсты от переправы. Между тем, дождь прекратился, и горцы понемногу начали к нам собираться с продажей разных съестных продуктов, в которых мы весьма нуждались, в особенности в корме для лошадей; один из числа горцев, конный, на белой невзрачной лошади, вызвался доставить в отряд бумагу. Я написал о происшедшем и поехал взглянуть, где он будет переправляться. Он, отъехав шагов сто выше бывшего нашего моста, спустился в самую глубокую воду и понесся по быстрому течению, как стрела; на поверхности воды видны были только головы — его и его лошади; казалось, что он утонет, но, проплыв шагов триста, лошадь толчками начала [454] задерживаться, упираясь против напора воды и, повернув в сторону, остановилась на глубине по брюхо. Горец обернулся, поклонился, сняв шапку и, ударив своего доброго коня, поехал беззаботно дальше. Бумаги в отряд однакож он не доставил.

На следующее утро, т. е. 25-го числа, работы были достаточно подготовлены к постройке моста, но на скорую возможность выполнить это не было никакой надежды, потому что вода нисколько не убавлялась. Я был на берегу и думал о неловком своем положении, тем более зная, что генерал будет беспокоиться, и что причину всего этого могут отнести не в пользу мою.

В это время на противуположной стороне я заметил трех конных горцев, которые, разъезжая по берегу, искали брода; передний совсем разделся и отдал свое платье и оружие двум задним, а сам, осторожно подаваясь в воду, направился к морю, где течение реки, в перемежку с морскими волнами, было шире. Они ехали один за другим, по неглубокой воде, редко где доходящей лошади по брюхо, и часто поворачивали в разные направления, избегая глубоких мест. Им предстояло переправиться еще через главное русло, которое отличалось от прочего течения чрезвычайной быстротою, образующей на середине впадину; после некоторой нерешительности, они и тут проехали хорошо, имея воду только до половины лошадиного плеча. Для пеших это было глубоко, тем более при таком сильном напоре, но нужно было пользоваться случаем, и я решился переправиться в брод. Прибывшие горцы нам сообщили, что отряд пошел к Сочи, но что в расстоянии трехчасовой ходьбы, именно в Вардане, стоят солдаты. Я догадался, что, по заботливости начальника отряда, войска эти оставлены поджидать нас, и поэтому [455] нужно было торопиться во что бы ни стало, чтобы их не задерживать.

Без проводников рисковать было безраccудно и я обратился к приезжим горцам с предложением проводить нас через реку. Они долго отказывались, не желая принимать никакой платы, потому что это были князья, как они себя называли — что, впрочем, видно было по их обращению и богатому оружию; но, наконец, согласилась. Им было обещано три золотых — на расходы для найма необходимых людей из числа горцев, без которых они не хотели приступать к переправе. Этот благовидный предлог примирил их гордость с желанием не лишиться предлагаемого металла, и они согласились нам услужить — полагаю, более из за внимания и угощения, которые им оказали наши офицеры в лагере.

Нечего было медлить, и мы живо собрались. В час пополудни батальон уже стоял со всеми тяжестями возле переправы. Один из проводников привел из окрестностей до десяти пеших шапсугов, которых расставили по берегу, вниз по течению, и наши солдаты, построенные в отделениях, с патронташами на ранцах и ружьями через плечо, взявшись под руки, пошли за проводниками сначала по воде неглубокой, по колена, а потом все глубже; в самом же быстром месте вода была по грудь. От сильного напора люди разрывались и должны были идти весьма медленно, упираясь против течения, от быстроты которого кружилась голова. С первого же раза сорвался в переднем отделении фланговый рядовой со значком, но его тут же подхватил проводник и втащил в свое место.

Шум воды и рев морских волн, вливавшихся в реку, не дозволяли слышать голосов и нужно было постоянно осматриваться, чтобы видеть — не тонет ли кто сзади. [456] Офицеры ехали сбоку, наблюдая за солдатами, и не раз вода сбивала целые ряды, но всегда их спасали преимущественно с помощью подоспевавших горцев. Труднее всего было на поворотах, которые проводники указывали для избежания глубоких мест, и через это приходилось часто идти против течения, заливавшего глаза.

Когда мы вышли на противуположный берег, каждый из нас, думаю, вздохнул свободно; удовольствие виднелось и на лицах горцев, и они, разменявшись с нами пожатием руки и получив с величайшей уклончивостью три полуимпериала, изъявили желание провожать нас до отряда, предоставляя свои услуги на всякий могущий встретиться случай во время следования. Пешие горцы, которые, пораздевшись, много помогали нашим вьюкам, следовавшим за баталионом, теперь дрожали от холода, но денег не просили; я им роздал по серебряному абазу, и они были весьма довольны.

Переправа наша продолжалась около двух часов, так что только в четвертом часу мы тронулись дальше. Перезябшие в холодной воде, люди и лошади шли быстро, хотя по дурному береговому пути, и к вечеру мы были в Вардане, где дожидал нас подполковник Лутохин, с тремя батальонами и двумя орудиями.

Здесь мы переночевали в небольшой котловине, зеленеющей по обе стороны речки, вверху которой, по прибрежью, среди густых деревьев, виднелись опустелые постройки торговых и богатых убыхов, у которых, по рассказам наших проводников, велась здесь главная приморская торговля, чему и теперь свидетельствовали большие якори, лежавшие у берега моря.

Следуя берегом дальше, по такой же узкой полосе, как и прежде, теснившейся между морскими волнами и [457] отвесными береговыми высотами, уже покрытыми зеленью лиственных деревьев, мы кое-где встречали в небольших бухтах кочерму или две-три, поджидавшие черкесских выселенцев, которые местами уже загружались. Весь извилистый берег (общего характера по всему южному склону) — то вдаваясь скалистыми мысами в море, то образуя небольшие заливы, причиняет путнику, следующему по прибрежью, невольное ожидание встретить что нибудь новое за каждым новым поворотом; но тогда чаще всего любопытство окончивалось разного вида каменьями, усеевавшими прибрежье в перемежку с кусками пемзы, выбрасываемой волнами, да безбрежной далью морских вод — и только.

Прибыв на Сочу, мы остановились на правом ее берегу, а на той стороне, за полосой приречной площади, суживающейся в глубь ущелья, на возвышенности около моря, находились развалины с уцелевшими стенами Навагинского укрепления, внизу которого белелись палатки победоносно пришедших войск. Невольно вспоминалось о тех, которые в былое время уединенно высматривали, со взведенным курком, из за этих самых стен, где не переводились болезни и лишения.

Явившись к генералу Гейману и передав о случившейся с нами задержке, мы занялись собою, так как предполагалось простоять здесь долго. О предстоящем приезде Его Высочества Главнокомандующего нам не было известно, хотя вслед за нами и прибыл граф Евдокимов; а вскоре затем, именно 31-го марта, к ночи, мы увидели пароход, остановившийся против Навагинского укрепления. На море была сильная буря; серые волны, шедшие одна за другою, как громадные стены, с треском ударялись вдоль всего берега, вливая шипящую пену далеко на прибрежье. У нас догадались, что на пароходе [458] прибыл Великий Князь, и на другой день, с утра, войска выстроились на прибрежной площади. Граф Евдокимов предварительно выехал поблагодарить войска за их боевые труды, и проезжая по фронту, перед каждой частью повторял, снимая шапку: "моя седая голова кланяется вам, братцы!" Солдаты, с переполненными чувствами, отвечали ему дружным "ура", переходившим от батальона к батальону, по пути графа, вокруг всей выстроенной линии.

Затем, все наши взоры обращены были на пароход, стоявший почти в версте от берега. Но буря не стихала, и не было никакой возможности высадиться, поэтому граф приказал войскам разойтись и быть готовыми, а сам, подойдя к берегу, велел имевшейся там баркас спускать на воду. Начальник отряда как ни старался отклонить графа от столь видимой опасности, но старый ветеран уже севши на баркас, настоятельно требовал плыть к пароходу. Матросы начали было стаскивать с берега баркас, как граф, лично убедившись, наконец, в силе громадных волн, пополам с песком, сдался и оставил свое намерение. На берегу были и турецкие лодочники, которые тоже пробовали услужить на своих легких лодках, но каждый раз бушующее море возвращало их назад.

Так прошло несколько часов, как вдруг показалась на пенистых волнах небольшая шлюпка, на которой плыл состоявший при Его Высочестве подполковник Батьянов. Шлюпка эта долго металась по прибрежным волнам, и ее выбросило бы, если бы не удалось матросам схватить ее и вытащить на берег. Тут мы, между прочим узнали, что на пароходе не было известно, где наш отряд находится, и что только по бивачным огням удостоверились в нашем расположении около Навагинского [459] укрепления. При этом передано было, чтобы войскам не готовиться до особого приказания.

Между тем, к вечеру волнение немного стихло, и граф Евдокимов, с генералом Гейманом, отправились на баркасе к пароходу, а на следующий день, хотя море еще волновалось, мы имели честь представиться Его Высочеству, оглашая милостивое Его приветствие и задушевное "спасибо" неумолкаемым "ура", восторженно разносившимся по всей, линии колонн, при бое полного похода и эха, повторявшегося в окрестных лесах и горах. По объезде войск, Его Высочество пропустил их поротно церемониальным маршем, и наши солдаты, хотя измятые трудами, постарались показать себя полным, широким шагом и заслужить лестное "хорошо, спасибо!".

В тот же день Его Высочество в стенах укрепления удостоил награждением представленных от частей офицеров и нижних чинов. У нас получили следующие чины: подпоручики Баркалов и Ассеев, а юнкер Булгаков — с двумя золотыми крестами — чин прапорщика. Его Высочество лично раздавал награды, проходя по рядам выстроенных счастливцев, — и любопытно было видеть, как младших степеней кресты, изукрашенные яркими ленточками, бантами и мечами, красиво блестели на подносах, как дорогие конфекты, но не бальные, а боевые, до которых добраться можно только через пороховой дым и свинцовые пули. Затем, поздравив удостоенных с наградами и отпустив их к своим местам, Его Высочество, в сопровождении сопутствовавшей свиты, поехал осматривать лагерное расположение войск. Мы находились на правом берегу Сочи, через которую устроен был саперами на скорую руку мостик для пешеходов; он был сделан полукруглой аркой и настолько длинен (по [460] ширине реки), узок и высок (на случай полноводья), что и у пешего, при непривычке, могла бы закружиться голова; между тем, мы со страхом увидели, что Великий Князь, объехав лагерь на противуположной стороне, направился к нам прямо на этот мостик. Все мы с душевным трепетом следили за ходом смелого коня, на котором Великий Князь проезжал впереди всех через это воздушное сообщение, построенное лишь для одиночных людей, и когда переправа кончилась благополучно, у всех душа отлегла — в особенности у сапер, которые на это смотрели, не чуя под собою ног. При объезде лагеря, Его Высочество со многими из нас разговаривал, распрашивая о средствах наших к предстоявшему выступлению в Дагестан, и затем, милостиво пожелав нам благополучия, возвратился в укрепление, а оттуда на пароход. Войска сопровождали Его Высочество неумолкаемым "ура", и когда пароход тронулся, открыли, в излияние своих чувств ружейную пальбу, продолжавшуюся с берега, пока не последовали ответные выстрелы с парохода. Уже были вечерние сумерки, и картина являлась чисто кавказскою, с соответственною обстановкою.

После отъезда Главнокомандующего, отряд выступил через смежное с Сочей боковое ущелье в глубь гор. Там, проходя вверх по речке, текущей по этому ущелью, мы строили небольшие постики, и подаваясь все выше и круче, направлялись из верховьев пройденного ущелья через горы и леса к верховьям реки Шахе. Места эти по пути уже были брошены жителями, следы которых еще были свежи в их опустелых саклях, уютно гнездившихся на первых подъемах живописно гористых окрестностей, среди фруктовых садиков, огородов и вообще хозяйственной обстановки, выражающей зажиточность. Все эти места были [461] закрыты со стороны моря горными гребнями и чащей леcа, и жители, еще кое-где там оставшиеся, наверно не предполагали так скоро увидеть наши войска, взбиравшиеся по крутым извилистым тропам, считавшимся недоступными для солдат. Теперь запоздалые спешили поскорее уйти от ненавистных гяуров, пробираясь окольными тропами к морю и бросая лишние пожитки и все то, что мешало их бегству в обетованную турецкую землю. Не один раз нам попадались эти излишества брошенными, но теперь пришлось убедиться и в жестокосердии выходцев, именно: проходя тропою через вековой лес, покрывавший перевал горного кряжа, где среди гигантских чинар и пальм, переплетенных разными зарослями и диким виноградником, в непроницаемой тени, наши солдаты увидели невдалеке от дороги сидевшую под деревом костлявую старуху, которая не могла идти и была своими брошена. Мы сами шли в верховья горных трущоб и не имели никаких средств, чтобы взять старуху, но наши добродушные солдаты, проходя мимо нее, насыпали ей целую кучу сухарей, и нашлись такие, которые, имея с собою подобранную по дороге деревянную посуду, наполнили ее из близтекущего ручейка водою, все это поставили возле старухи и, положив в защиту ей дубину, шли дальше, приговаривая на прощанье: "чурек, бабай, кушай; волка уруби!". И не считали это они особенно добрым делом, хотя не один остался без дневной порции сухарей. О дальнейшей участи старухи нам не было известно, потому что, при возвращении, мы проходили по другой дороге.

Войска в этом движении шли поэшелонно, получая работы по проведению дороги и постройке мостиков, и по окончании урока подавались дальше вперед для новых занятий. Таким образом, следуя по крутизнам, [462] затруднявшим движение не только навьюченных лошадей, но трудных и для людей, и невольно поражаясь величием местной природы и богатством растительности, как например: огромных размеров рододендроновых кустов и гигантского роста пальм, которых стройные тонкие стволы доходили иной раз до 8-10-ти саженей, — мы, наконец, перебрались в ущелье реки Шахе. Там, по северозападному склону этого ущелья, южная растительность уже заменилась обыкновенными кустарниками и кое-где карчавым дубняком. Наш батальон остановился у спуска в ущелье для расчистки дороги и постройки мостиков через притоки Шахе, по указанию сапер.

Генерал Гейман с передовыми войсками пошел дальше, в глубь ущелья, над рекою Шахе, из теснин которой теперь только начали выбираться убыхские семейства, направляясь низом, по ту сторону реки, к морю. Они каждый день нам были видны, спеша с навьюченными лошадьми по скалистым тропкам, и нередко их джигиты заглядывали к нам в лагерь с предложением продажи скота и прочего. Наши солдаты, не имея маркитантов — этого зла для войсковых карманов — пользовались случаем и кушали отлично, на здоровье торопливых выходцев, приговаривая им, в виде магарича: "ай-да якши кунак — тащи больше!" И действительно, недостатка в продавцах не было, потому что тем, которые отправлялись в Турцию, пришлось бы бросать домашний скот даром, если бы не войска и появившиеся уже потом, когда выстрелы стихли, спекулянты, закупавшие у берега моря все зa бесценок.

Этим временем заехал к нам в лагерь мальчик лет 15-ти, из фамилии Берзеков, самого знатного рода между убыхами. Их резиденция была в верховьях [463] Шахе, в Бабуковском ауле, где, по рассказам Берзека, жили с роскошью, имея мебель и зеркала из заграницы. Этот мальчик продавал за тридцать рублей свою заслуженную бачу. Он зашел ко мне в палатку, и на предложение мое за эту бачу 28-ми рублей — тогда единственных наличных у меня денег — мальчик вспылил и со слезами начал упрекать, что они лишены всего, что идут скитаться на чужбину, и что, когда все продают за бесценок — еще торгуются с ними: "ах, да это безбожно!" — и пошел высказывать целые драматические тирады, приправляя их всхлипыванием льющихся слез, так что я поспешил скорее занять у офицеров еще два рубля и отдать расчувствованному почти до истерики мальчику. Я рад был бы скорейшему его уходу, но он, завидя поданный самовар, попросил стакан чаю, и мне пришлось еще выслушивать дальнейшую иеремиаду, пока, наконец, успокоившись, взял седло на плеча и отправился к ожидавшим его около лагеря убыхам.

Таким образом, досталась мне бача, по тогдашним ценам не очень дешево, и вдобавок со слезами и драматическим эффектом. Но бача, действительно, была хорошая: можно было на ней спускаться с самой трудной кручи, опустив поводья — и умное животное шло смело, удерживаясь цепкими копытами, как кошка; а на бегу, ее иноходь равнялась скорости галопа любой лошади.

Окончив по дороге посты и оставив на них пехотные части поротно, а также проведав и верховья сочинского ущелья, наш отряд к Пасхе возвратился в Навагинское укрепление, где все мы имели случай отлично разговеться у генерала Геймана, при вдоволь установленных столах с разными пасхальными яствами. В числе разговлявшихся были и морские офицеры, с пароходов, [464] стоявших у берега для подвоза в отряд необходимых продовольственных запасов. По обыкновению, разговенье у Василия Александровича не обошлось без шампанского.

Солдаты тоже не упустили случая погулять вволю после долговременных трудов, а тут, кстати, все располагало к разгульному веселью: ром подвозился турками дешевле спирта, да и в том последнем недостатка не было, так что пошли угощения, сначала между своими и земляками из других частей, а потом уже рота приглашала роту, и все это, с бесконечными песнями и перекатными "ура," переходило из части в часть, разумеется, с поцелуями и изъявлениями дружбы, которая как-то особенно завязалась между кабардинцами и самурцами. Нужно было дать волю погулять солдатам — этим неутомимым бойцам, одолевшим непоколебимую до сих пор вражью силу и трудности, встречавшиеся на долгом пути через неприятельские трущобы от Лабы до здешнего морского прибрежья, т. е. сердца нескольких сотен тысяч горской вольницы, земли убыхов. И солдаты сознавали на этот случай свои права и гуляли до изнеможения, некоторые до беспамятства, так что приходилось многих приводить в чувство импровизованными душами из котелков и манерок. При прежней долговременной и трудовой кавказской службе, это даже необходимо было — изредка поразвлечь солдатскую жизнь, готовую прекратиться при первом налетевшем случае. Но эти разгульные веселья вообще обходились без скандалов и прекращались по востребованию. Так и на этот раз: после нескольких дней широкого разгула, наконец, начальник отряда приказал готовиться на работы, опять в прежние места, и наш отряд выступил чинно и свежо, располагаясь поэшелонно продолжать неоконченную еще дорогу. [465]

Погода нам благоприятствовала: весений воздух веял нежным ароматом расцветавших повсюду растений, из которых лавровые деревья наполняли в ущельях низменные леса, а в повсеместных садиках, при опустелых саклях, в числе разных сортов фруктовых деревьев, встречались деревца фиговые и чайные, с которых чай, по рассказам, продавался в небольшом количестве на турецкие кочермы. Словом, видна была повсюду роскошь, щедро наделенная природою. Наш баталион находился на работах около одного из таких аульчиков, в несколько разбросанных сакль, уютно прятавшихся в садовых деревьях по полугоре, среди живописно окружавших высот. В это время граф Евдокимов проехал мимо нас в Навагинское укрепление (потом названное Даховским постом, в честь даховского отряда). Граф ехал с северного склона, занимаемого мало-лабинским и подошедшим туда пшехским отрядами — и потом, через Бабуковский аул, по теснинам ущелья реки Шахе, где был встречен генералом Гейманом с передовыми частями нашего отряда.

Граф в этом проезде испытал большие путевые затруднение, потеряв часть своих вещей, свалившихся с вьючными лошадьми в речную кручу, так что сопутствовавший графу капитан прусского генерального штаба Бюнтинг (если не ошибаюсь, брат командира 21-го стрелкового батальона, полковника Бюнтинга), который остановился возле нашего батальона, чтобы перековать свою лошадь, восторгался ужасами местной природы и нашими войсками, преодолевшими эти ужасы — на взгляд недоступные.

Тут мы узнали, что граф ехал к Его Высочеству, находившемуся с десантными войсками в Адлере (бывшем укреплении св. Духа), и что наш баталион, в [466] числе нескольких частей даховского отряда, назначен был идти в верховья реки Мзымты, на соединение с войсками прочих отрядов, действовавших в последнее время в прибрежных землях против горских племен, южнее Адлера.

Наши солдаты страшно пообносились, и их синие чадровые шаровары были испещрены белыми нитками и всех цветов заплатками, поэтому, чтобы себя не сконфузить перед другими войсками на предстоявшем сборе, прибегнули к окраске своей нижней пары посредством ольховой коры, сваренной с железным осадком, найденным в коритцах, при точилах возле сакль. Окраска вышла отличная, черного цвета, покрывшего все недостатки заношенной чадры; притом, у нас были вновь построенные кепи, с чахлами и назатыльниками, и мы смело готовились к предстоявшему торжеству, будучи удостоены в нем участвовать.

В скором времени все войска отряда сошли с гор к Даховскому посту (Навагинское укрепление) и затем, в числе пяти батальонов (преимущественно войск Кубанской области) выступили вверх по ущелью Сочи, при отличной майской погоде и по местам, богато наделенным прелестями южной природы. Первый ночлег сделан был на низменности сочинского ущелья, по левому берегу этой реки, а потом пошли переходы через горные отроги, переваливаясь с ущелья в ущелье — везде среди ароматного леса, и повсюду встречая свежо опустелые сакли, непременно среди фруктовых садиков. Уже на третий день, тропа, по которой мы шли, начала подыматься на страшно высокий гребень горного хребта, покрытого чинаровым гигантских размеров лесом, деревья которого, в несколько обхватов толщины, поражали стройностью стволов и [467] крепким их ростом на круче местами в 40 градусов уклона. Вся тропа по гребню среди этого векового леса, канатообразными древесными корнями, представляла затруднения нашим людям и вьюкам следовать свободно. И без того изнуряясь крутизною подъемов, усталые солдаты, гуськом, напряженно шагали один за другим, а вьюки, страшно растянулись, так, что начальник отряда нашел нужным заночевать на гребне, выбрав место более широкое. Там рос папоротник — величиною выше конного всадника; мы в нем разместились и, устроив из него, кто хотел, шалаши, стали поджидать свои вьюки, которые стягивались до ночи. Папоротник был как-то одуряюще-душистый, но несмотря на его тяжелый запах, сон подкрепил и людей, и лошадей, и мы, с ранним свежим утром, пошли дальше, по лесистым горам, где изредка попадались сакли медовеевцев, вероятно, еще скрывавшихся в лесах, думая, что сюда не зайдут солдаты; это потому можно было заключить, что в одном из батальонов были без вести пропавшие люди.

К ночи того же четвертого дня нашего марша, мы наконец начали спускаться в урочище Гбаада — цели нашего движения. Ночь, застигшая нас на спуске, так была темна, что вьюки с трудом могли идти по узкой круто извилистой тропе и постоянно задерживались; самурцы, шедшие в арриергарде, крайне утомлялись этими остановками, и к нашему счастью, попалась около тропы какая-то пустая сакленка, которую зажгли. Поднявшееся в тихом воздухе пламя горело, как свеча, освещая спуск настолько ясно, что наши вьюки, а за ними и наш батальон, быстро пошли вниз по крутой тропе и скоро спустились в долину, где отряд уже расположился над рекой Мзымтой. Утром, вся новая местность картинно представилась нам в виде [468] обширной котловины, примыкающей с севера к главному хребту, и со всех сторон окруженной высокими остроконечными горами, вершины которых, местами покрытые снегом, светились на синем небе ярким розовым отливом восходящего солнца.

В тот же день наш лагерь перенесен был на избранное место, для общего расположения всех уже прибывавших войск — отрядов ахчипсухского и псухского, и скоро, прежде дикая и пустынная местность, оживилась представителями всех войск Кавказа. Тут были и гренадерские стрелки, наши знакомые, и прочие гренадерские части, а также линейные батальоны, и все эти войска в частности перемешались — то розыскивая своих знакомых, то вновь знакомясь, как боевые товарищи в общем деле покорения, доведшего, наконец, до этой общей встречи. Среди лагерного полукруга, на возвышенном плато помещена была ставка Его Высочества, с многочисленным штабом, где 20-го мая, по объезде Главнокомандующим, прямо с пути, всего лагерного расположения, закипело оживление сосредоточившегося там большинства представителей кавказского начальства.

21-го мая, с утра, войска стали обширным покоем в батальонных колоннах и, после объезда Его Высочеством всех линий выстроенных войск, на небольшом кургане, посреди обрамленной войсками площади, совершилось благодарственное Богу молебствие, с пушечными выстрелами, далеко разнесшими перекатным эхом победоносное умиротворение обширной вражьей страны, теперь уже безвредно присутствовавшей в образе подоблачных представителей покоренного западного Кавказа.

После совершенного торжества, начался церемониальный марш побатальонно в колоннах, под звуки [469] армейской музыки, бойко располагавшей трудовых солдат, с их одушевленно воинственными физиономиями, полным полутора-аршинным шагом подаваться мимо Великого Князя вперед, колонна за колонною, получая вслед: "спасибо, ребята! Отлично!"

Затем, у Его Высочества был общий парадный обед, на котором, после произнесенных тостов, из коих первый за здравье Государя Императора принят был по всему лагерю многотысячным кликом беспрерывного "ура," с салютом пушек, Великий Князь, приподнявшись из за стола, прочел достопамятный приказ по армии, знаменательные слова которого, выразившие всю прошедшую боевую жизнь кавказских войск, вызвали восторженное "ура!" среди присутствовавших, а потом и среди всех остальных войск армии, с чувством глубокой признательности за лестную оценку посильных трудов. При этом, в сочувственном настроении начали произноситься речи, соответствующие торжеству дня, в числе которых красноречиво коснулись: граф Евдокимов — прежних кавказских героев, и князь Святополк-Мирский — боевой деятельности князя Барятинского.

Только к четырем часам пополудни кончился этот достопримечательный обед, — среди многочисленной военной знати, в числе которой были перешедшие через главный хребет начальники отрядов: пшехского — генерал Граббе и мало-лабинского — полковник Нолькен.

В тот же день, после обеда, войска даховского отряда выступили к укреплению св. Духа, пройдя с музыкою (севастопольского полка) мимо ставки Главнокомандующего и перевалившись через крутой, высокий, покрытый лесом горный хребет. На третий день мы уже шли [470] берегом моря к Даховскому посту, где повсюду у берега, возле турецких кочерм, причаливших к нагрузке, расположены были многочисленные партии горских племен, понужденных к скорейшему выселению совершенным движением наших войск в глубь гор; и в группах этих выселенцев кокетливо рисовался их прекрасный пол, с зонтиками и по большей части в шелковых платьях.

Скоро и Его Высочество приехал берегом к Даховскому посту, где представлялись остальные войска даховского отряда, и затем, Великий Князь поехал дальше по прибрежью, к Головинскому посту, а войска отряда выступили на разработку дорог по Мзымте, исключая батальонов Дагестанской и Терской областей, которые ушли собираться в свои штаб-квартиры. Только самурский стрелковый батальон оставался еще в составе отряда до августа месяца, участвуя при поисках в трущобы хакучевцев, засевших там, как дикие звери, в скалистых вертепах, покрытых чащей леса; но и оттуда наши штыки к осени большею частью их выпроводили, представив партизанским командам уже потом, поохотничьи, выкуривать последних.

В. Солтан.

Текст воспроизведен по изданию: Военные действия в Кубанской области с 1861-го по 1864 год. Походные записки // Кавказский сборник, Том 5. 1880

© текст - Солтан В. 1880
© сетевая версия - Тhietmar. 2009
© OCR - Анцокъо. 2009
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Кавказский сборник. 1880