-

СМОЛЕНСКИЙ С.

ВОСПОМИНАНИЯ КАВКАЗЦА ¹.

БЗЫБСКИЙ ОТРЯД В 1861 ГОДУ.

(Из походного дневника).

III.

Появление горцев. — Первая перестрелка. — Старый дост Халиль. — Беседа с ним о политике. — Причина противодействия горцев проведению дороги. — Дело 1-го июля. — Обычай гурийцев отрезывать головы убитым и раненым неприятелям. — Перестрелка 2-го июля. — Ночные выстрелы. — Поранение хищником ротного котла. — Продолжение работ по просеке леса. — Песенники. — Засада на горцев и дело 4-го июля. — Прибытие убыхов.

30-го июня были получены сведения от лазутчиков и жителей, что горцы стали появляться значительными париями вокруг занятой нами местности. Поэтому и была послана колонна из одной стрелковой роты и сотни гурийской милиции, для обрекогносцирования окрестностей бивака, лежавших впереди и направо к восточной стороне.

В то время одна линейная рота № 36-го батальона, по заведенному порядку очереди, вышла на фуражировку за высоты, лежавшие с правой стороны лагеря, на юго-восток. После того как трава была нарезана серпами или нарвана руками, и люди забрали связки её, чтобы отправиться в обратный путь, сделан был ружейный выстрел из огорожи, окружавшей саклю, находившуюся на краю небольшой деревушки. Выстрелом этим ранен солдат, но кем он сделан, не открыто; аул оказался пустым и брошенным жителями еще накануне. Сначала подозревали, что выстрел сделан абхазцами, но вслед за тем получено сведение, [165] что колонна, посланная на рекогносцировку, наткнулась на партию горцев и завела с ней перестрелку.

То были рота стрелков и сотня гурийцев, которые, выйдя из лагеря и обойдя все места, где производились работы, спустились в поляну Моршани-ха, где заметили впереди опушки леса несколько человек горцев, которые поспешно скрылись за кусты и открыли огонь по колонне. Гурийцы, бывшие впереди, начали отвечать; затем завязалась общая перестрелка, которая, впрочем, скоро окончилась; горцы скрылись, а колонна, обойдя урочище, возвратилась назад. При этом, пять человек милиционеров было легко ранено и контужено; потерю горцев, всё время скрывавшихся в кустах, нельзя было определить.

Вечером, за час до наступления сумерек, я пошел бродить по лагерю и проходя мимо одного походного духана, встретил знакомого абазина, шедшего с десятком кур, связанных ногами вместе, и перевешенных через палку (головою вниз), лежавшую у него на плече. Увидя меня, он приветствовал протяжным «а-а-а!!!...», выражавшим удивление.

— «Муше-бзя дост», поздоровался я с ним.

— О-о-о!! здоров пожалуста, ответил он, и сбросил с плеча кур на землю.

— В гости к нам пришел?

— Да, курица тащи.

Горец сел на землю; от нечего делать поместился там же и я, на небольшом уступе прорезанного водой ерка. Подошел маркитант-мингрелец и начал торговать кур на местном наречии, то и дело вкладывая в руку продавца 70 копеек мелкой серебряной монетой; тот не соглашался и возвращал деньги покупателю, хотя и не совсем охотно, потому что при виде серебра глаза абхазца разгорались, и он смотрел на него с жадностью. Наконец, торг окончился за 80 копеек и последний, получив деньги, обратился ко мне с просьбою сосчитать: столько ли ему дано паричка, сколько следовало?

Халиль, так звали абазина, был крестьянин одной из деревень, ближайших к Сухуму, куда он летом почти каждый день приносил мололо для продажи. Наполнив им бурдюк, из козы или теленка, с добавлением воды, иногда более, чём там было молока, он, перевесив бурдюк через плечо, ходил под окнами батальонных построек и штаба, выкрикивая против каждого окна: [166]

— Молоко хочешь-хочешь!! ²

— Кобылье молоко? спрашивают из окна.

— Нет, бык-молоко, отвечает он.

— Ну, ступай сюда, приглашают его.

Продавец заходит в казарму, развязывает ножку козы и начинается разливка жестяной кружкой, служащей при этом маркой; цена товару уже Известная, смотря по времени года, от трех до пяти копеек за кварту.

— Ты дост, воды-то нонича натурил в молоко больше вчерашнего, говорят ему покупщики, кушая бело-буроватую жидкость из кварты.

— Ей-Богу один молоко, отвечает продавец, самый чистой; анцвинис ни одной кварты на бурдюк нету.

— Одной-то нет, а по две подлил на каждую кварту молока, подтрунивают над Халилем солдаты.

— Валлага Беллага, молоко самый лучший, уверяет он.

— Да сегодня дождь шел, продолжают острить над ним покупатели, на дороге ему нужно было переходить ручьи, а говорят, как с молоком перейдешь через воду, так сейчас оно и спортится.

Но абазин опять божится на русском, турецком и абхазском языках, что достоинство молока нисколько не испорчено примесью постороннего вещества.

После распродажи товара, Халиль заходил ко мне с бутылкой цельного молока по заказу, т.е. не разбавленного, как в бурдюке, и куда он действительно редко подливал воду, да и то не в большом количестве. Этой особенной милостью я пользовался потому, что часто делал ему поверку вырученной суммы; причем каждый раз не досчитывался нескольких копеек, по числу проданных им кварт. Солдаты, расплачиваясь с ним медной монетой разных чеканов, давали ему две копейки за три, а три за пять. Он, впрочем, на это не обижался и по опыту знал, что без того обойтись нельзя; сердился только, когда, вместо абаза (20 коп. сер.), получал копейку, натертую ртутью, и после того целую неделю не заходил в ту роту, где обманывали его подобным образом.

Солдаты разыгрывали с ним еще и не такие штуки. Приведу одну из них. Ему пообещали дать бутылку пороху, потребовав [167] за нее шесть кур. Для обмена ему назначено было придти в ущелье, расположенное сзади бараков № 34-го батальона, и там ждать. Халиль знал, что продажа пороха вещь запрещенная, за выдачу которого жителям солдаты должны подвергаться наказанию, и согласился на свидание в таком уединенном месте. Придя в условленный пункт, он долго дожидался солдата; наконец, тот является и вручает ему двойную бутылку, а кур берет. Халиль видит, что бутылка полна до самой пробки, вынимает затычку — там порох.

— Уходи скорее! беги! говорить ему солдат. Боже упаси, увидит кто нас вместе, в крепость посадят обоих. Абазин пустился уходить во все лопатки, прыгая, как преследуемый заяц, по лесу, чрез пни и камни. Отбежав с версту, и осмотревшись кругом, не видит ли его кто? он, с замиранием сердца, вынимает бутылку из под полы.

— Дурак урус, думает Халиль, бутылка пороха стоит никак уж не меньше двух монат ³, а она досталась мне за какого нибудь полмонетка ⁴.

Осторожно он высыпает из бутылки на ладонь дорогой порошок, чтобы полюбоваться на него при солнечном свете; но каково же было его изумление и горе, когда оттуда, вместо пороха, посыпался темно-серый морской песок, присыпанный сверху настоящим порохом, которого там было не больше как на патрон.

— А сыру почему не принес? спрашиваю я Халиля, когда сосчитал и отдал ему деньги, вырученные за кур.

— Завтра моя и сыр ⁵ тащи.

— Ты верно черкесов не боишься; слышал, что сегодня перестрелка была?

— За речкай черкеза нет.

— А ты сам не был с ними?

— А чем моя работай, палкой? ответил он, обидевшись. Моя черкезу не виноват, русской виноват, он на него и работай ружьем.

— А говорят вы горцев призвали сюда, продолжал я сердить доста. [168]

— А твоя таперь затем дорога работай, лес работай, ответил на это уж совсем рассерженный Халиль; черкез не хочет того, и? пришел сюда шашка работай, ружье работай.

— Вам же лучше будет и черкесам тоже, если дорогу сделают; им будет удобнее ездить к береговым местечкам за покупкой товаров и для продажи кукурузы, пальмового дерева и ореха.

— Эх, пожалуста, не скажи так; русской хочет и черкеза урусом сделать, абазина урусом сделать, всех дзыги-дзыги гуртом солдатом сделать, а землю себе взять.

Рассказы эти, конечно, были не новы для меня, и служили только отголоском общественного мнения, распространенного в то время между абхазцами и горцами; но болтовня доста занимала меня. Поэтому-то я и вступал с ним в спор.

— У русских своей земли много, поезжай-ко, посмотри.

— А зачем же твоя в горы пошел; значит у уруса мало земли, а то на что ему такой лес, такой большой горы?…

____________________________

Псхувцы, присягнувшие за год до того на подданство России, первые встретили нас ружейными выстрелами в Абхазии. Хотя они после и сваливали с себя вину тем, что вынуждены были угрозами соседей, которые будто бы требовали от них вооруженного со-противления; но они же первые известили горные общества о движении русских к их аулам, для разработки пути.

Горцы, в то время, действительно готовились к энергическому отстаиванию своей дикой и бестолковой свободы, которую они понимали не в смысле гражданского благоустройства, а видели в безнаказанности личного произвола и в необузданной отваге, очень мало стесняемых местными обычаями. Большинство горцев, находясь на самых низших ступенях развития, подчинялось влиянию немногих лиц, ослепленных фанатизмом, или имевших свои расчеты, и извлекавших выгоды из невежества народных масс. Стоя образованием несколько выше последних, им легко было поселить ненависть к русским и недоверие к их действиям. Как известно, большая часть черкесских племен западного Кавказа (адиге) и абазинских переселилась в Турцию. Они были убеждены в том, что русские добиваются от них территориальной уступки и потому, бросив свои земли, ушли искать счастья на чужбине.

Нельзя и думать, чтобы одна религиозность заставила их переселиться [169] туда; всем известно, насколько эти племена были преданы исламизму, особенно простой народ. Следовательно, тут были внешние подстрекательства: горцам внушалось тайно и явно, что они будут обращены в солдат, а это ими считалось хуже рабства. Полудикий горец, совершенно незнакомый с понятиями о жизни других народов, простодушно верил тому, что лучше его житья не может быть и, что подчиняясь русским законам, он должен изменить свою национальность. Но это только одна из причин.

Привилегированные классы, как у адиге, так и у абазин, были на столько преданы своей старине и народному адату, что им не могла понравиться жизнь с перспективой мирной обстановки и казалось тяжелым изменить своим обычаям: из вора и разбойника сделаться хлебопашцем, и вместо бездействия и лени, которой они предавались дома, в бесполезных беседах с кунаками и соседями одноаульцами, приняться за более разумную деятельность. Горец всегда считал постыдным для порядочного человека заниматься хозяйственными работами, на что у них были обречены невольники и жены труженицы, которые, впрочем, по их понятиям, не имели такой души, как они, мужчины, и потому женщины были почти тоже, что невольницы. Удаль в воровстве, смелость в набегах, пренебрежение опасностью, где ни во что ставилась человеческая жизнь, вот те качества, которые давали право на громкую славу; легенды об известных народных героях передавались в повествованиях от одного поколения к другому, и тем с раннего возраста разжигалась в них жажда к подобным подвигам и славе. Современные действия лиц, отличившихся в чём-либо, переходили быстро в рассказах из одной местности в другую, с разными вариациями. И прославившийся джигит вырастал в глазах народа: становился первым предводителем партии и делался популярным, не только в своем обществе, но и в других.

____________________________

В пять часов утра, 1-го июля, колонна, назначенная для рубки просеки по дороге между урочищами Лакуби-Цута и Моршани-ха, выступила в составе девяти рот, считая в том числе и стрелков для прикрытия рабочих. Вскоре после того, как принялись за рубку леса, горцы завязали перестрелку с передовою цепью, которая продолжалась до полудня, то умолкая на некоторое время, то возобновляясь опять; но так как обе стороны стояли на одном [170] месте, выглядывая из-за камней и дерев друг на друга, то большой потери не было. Часу в первом горцы, видя, что работы не прекращаются, усилили огонь по всей линии цепи и особенно против левого её фланга, который был подкреплен прибывшею с бивака сотнею гурийцев. Неприятель, однако, держался всё время на почтительном расстоянии и не делал наступления до двух часов, т.е. до того времени, когда было отдано приказание окончить работы.

Вслед за возвращавшейся колонной отступал и арьергард, составлявший прикрытие рабочих, удачно отражая ожесточенные натиски горцев. Заняв выгодную позицию на правых высотах, горцы засели за пнями дерев, повзлезали даже на самые деревья, откуда продолжали перестрелку не только с отступавшими войсками, но и с находившимися в лагере, пока не выставили против них двух орудий. Несколько удачных картечных выстрелов разогнали неприятеля.

Потеря наша в этот день была: убитыми — 1 обер-офицер, и 1 милиционер ⁶; ранено 2 нижних чина и 4 гурийца. По сведениям, собранным от лазутчиков, урон горцев в этот день был значительнее. Гурийцы принесли в лагерь две головы, в том числе одного из псхувских дворян, который считался джигитом и влиятельным лицом в крае. Между его вооружением был шестизарядный револьвер, которыми снабжали горцев сострадательные сыны Альбиона, от имени какого то благотворительного общества.

Варварский обычай отрезывать головы убитым и раненым неприятелям сохранился у гурийцев до сих пор. При перестрелках, не смотря ни на какую опасность, они бросаются вперед, если увидят там труп, или раненого горца, режут ему голову, а затем с триумфом несут на бивак, как военный трофей.

Не без содрогания можно было смотреть на то, как они тащили в руках бритые головы, за куст волос, оставленных на маковке ⁷.

Горцы платили дорогой выкуп? ?за эти головы, потому что, по [171] народным обычаям, товарищи убитого не должны допускать захвата его тела неприятелем и, во чтобы ни стало труп, или, по крайней мере, голову павшего собрата обязаны привезти семейству его.

На другой день, т.е. 2-го июля, по случаю воскресенья, работ не производилось, почему горцы и не тревожили нас целый день, считая, вероятно, неудобным беспокоить в самом лагере.

Часа в три пополудни, солдаты вышли из бивака на ближайшую правую возвышенность, набрать дров для приготовления пищи. Неприятель, как будто того и ожидал: лишь только застучали топоры, горцы завязали перестрелку с цепью, прикрывавшую дровосеков. Вместе с первыми выстрелами, отправили туда еще две роты стрелков и сотню милиции. На этот раз горцам удалось заманить гурийцев на засаду. Зная запальчивость последних, они, отступая, отстреливались, переползая от одного пня или камня к другому; милиционеры бросались за ними, но скрытый неприятель встречал их залпами.

Во время последней Турецкой войны 1853-1856 годов, когда неприятельскими войсками была занята Гурия, все жители её восстали поголовно на защиту родины. Гурийцы не раз стремительно нападали на турецкие регулярные войска, даже превосходившие числительностью их собственные силы, и не отступали назад. Турки, испытав их храбрость, редко вступали с ними в упорный бой.

Но там гурийцы действовали в знакомой местности и с неприятелем, поставленным в другие условия. Здесь же, не смотря на всю легкость, с какою они лазят по горам, нисколько не хуже горцев, гурийцы не могли состязаться с последними, в знании горной тактики. Кроме того, милиционеры, были еще настолько неосторожны во время перестрелок, что, завидя убитого горца, каждый раз бросались отрезывать ему голову, причем сами падали убитыми.

Через час стрелки обошли горцев с левой стороны занятой ими местности и вскоре после того, они были прогнаны до вершины горы, где прекратилась и перестрелка.

3-го июня, едва только полоса рассвета стала проникать в ущелье, горец, прокравшийся из глубокого оврага реки Хюпсты, сделал выстрел по кучке солдат, собравшихся для разведения огня около походных ротных кухонь, помещавшихся на открытом воздухе. Ротные кухни располагались по обе стороны бивака, позади [172] линий, занятых рядами солдатских балаганов, в опушке леса, поднимавшегося с той и другой стороны на гору. Выстрел сделан был из-за скал, нагроможденных на крутом спуске к реке, и пуля, пробив медный котел, в котором варился ротный обед, остановилась в нём. Бросились к круче, но горца нельзя было увидать между выдавшимися камнями обрыва и в расселинах его, где рос мелкий и густой лес, спутанный колючкой; ему послали вслед несколько напутственных выстрелов, но он успел ускользнуть от них. В глубине оврага, между кустарниками, было замечено еще несколько человек, почему на обрыве поставили два трехфунтовые орудия, из которых пущено было несколько картечных зарядов, после чего горцы скрылись, пробираясь между кустами и камнями по берегам Хюпсты. Обрывистый скат в ущелье, саженей в 300 глубины, с тропой, извивающейся между скалами висящей пропасти, не допускал и мысли о преследовании дерзкого хищника.

Впоследствии, горцы объясняли, что выстрел этот сделан не ими, а абазином, жителем одной из близлежащих к Гумисте деревень. Черкес, не так коротко знакомый с местностью, едва ли решился бы, днем и один, пробраться на десятисаженное расстояние к биваку, где находилось 6.000 войск. По сведениям, собранным в то время, известно было, что абхазская молодежь сносилась с горцами и даже принимала участие в перестрелках с отрядом. Не отличаясь почти ничем от своих одноплеменных соседей: псхувцев, джигетов и других, абхазцы безнаказанно могли участвовать в числе наших противников; тем более, что всё население владения тайно сочувствовало им. А княжеские и дворянские фамилии Абхазии и Цебельды, сверх того, имели в непокорных обществах родственные связи.

Я в то время также спрашивал достов-абазин об участии местных жителей с горцами в перестрелках против нас; они и не отказывались, но отзывались только незнанием.

— Моя не знаиш, отвечали они на подобные вопросы, моя не был с черкезом, это знаиш (знаю), а сосед куда пошел, моя почем знаиш и какой моя до того дело

____________________________

В урочное время войска, назначенные вчерашним приказанием по отряду, вышли на работы. Лес рубили в этот день на правой стороне дороги, идущей с поляны Лакуби-Цута, которая с одной стороны (левой) имела обрывистый спуск к Хюпсте, а с [173] другой, покрытую лесом возвышенность, с крутым и каменистым подъемом; именно в том самом месте, где происходила вчерашний день перестрелка. Горцы почему-то на этот раз, до самого вечера, не тревожили рабочих.

Перед закатом солнца, роты возвратились в лагерь; штабная музыка и батальонные песенники вышли на площадки перед расположением своих частей. По вечерам, за час до заката солнца и до начала сумерек, лагерь принимал всегда оживленный вид, похожий на праздничный. Песенники одни перед другими старались привлечь внимание лагерной публики. Успевали больше других в этом отношении гурийцы и саперы. У последних молодцеватый запевала из цыган, в красной александрийской рубашке, всегда с побрякушками в руках, отличался особенным умением танцевать под «скоморошные» песни, каждый вечер выбрасывая какую-нибудь новую «штуку» во время пляски, что особенно занимало солдат. Это был артист в своем роде.

В это время, всё почти бросало свои занятия и предавалось беззаботности, так что кроме людей, бывших в караулах и хлопотавших над приготовлением ужина для рот, остальное находилось в движении, собираясь в кружки около песенников, или расхаживая взад и вперед, между рядами балаганов, то окружая духаны, чтобы купить какое-либо грошевое лакомство, или запастись необходимым на завтрашний день.

С вечера, две роты стрелков и 150 человек милиционеров секретно вышли на правую возвышенность против бивака, заняв удобное место и имея впереди небольшое ущелье, по которому каждый раз пробирались горцы к месту работ. Люди разместились за камнями и сваленными деревьями, образовавшими, таким образом, ряд завалов. Но горцы в эту ночь не показывались.

В три часа утра, роты, бывшие в залоге, сменены свежими, а шесть линейных рот вышли туда же на работы. Цепь лежала впереди рубивших. Солнце еще не показывалось из-за гор, как звонко застучали топоры рабочих и утреннее эхо повторяло трескотню их, отражавшуюся в далеких ущельях. Но как только какой-нибудь подрубленный исполин с размаху обрушивался вниз, ломая и уничтожая своею тяжестью другие деревья, стук топоров мгновенно умолкал и не возобновлялся, пока грохот падения не замирал вдалеке.

Часов около семи утра, среди такого шума, громко послышался дружный ружейный залп, а вслед за ним раздались отчаянные [174] крики горцев; голоса их выражали испуг и страдания. В это время, по обыкновению, они прокрадывались по лесу к месту работ, чтобы начать перестрелку и, вероятно, ничего не думали о возможности залога в этом месте, от которого рубившие отделялись небольшою возвышенностью, покрытою густым лесом; поэтому передовая часть горцев шла смело вперед группой, составлявшей человек 20. Линия залога занимала значительное протяжение, так что в показавшуюся из-за мелкого кустарника леса шайку, входившую в большой лес, одновременно посыпались выстрелы со всех сторон. А как это было на небольшом расстоянии, то из шедших впереди горцев упало на месте 17 человек убитых и раненых. Следовавшие сзади и выходившие уже в опушку кустарников сейчас же поспешно скрылись в мелком орешнике.

После залпа, на несколько мгновений топоры и выстрелы смолкли, но, спустя минуту, то и другое возобновилось: рубка продолжалась своим порядком, а перестрелка, поддерживаемая с обеих сторон, с занятых каждою позиций, продолжалась так часов до одиннадцати утра. К половине дня заметно было, что к горцам прибывали подкрепления, почему они стали вести перестрелку с большим ожесточением, заняв большее протяжение боевой линии, как бы охватывая нашу цепь с флангов. По мере того, как усиливалась перестрелка, постепенно смолкал стук топоров и, наконец, рубка леса совсем прекратилась; рабочие все взялись за ружья, для отражения натиска неприятеля. Несколько раз горцы пробовали броситься в шашки, но, встречаемые залпами стрелков и гурийцев, отступали назад. Им, по-видимому, хотелось завладеть местом боя для того, чтобы подобрать своих убитых и раненых, остававшихся с начала дела, под выстрелами наших завалов. Видя безуспешность своих попыток, выбить цепь из-за дерев и камней, они бросались к телам, стараясь уносить их, но каждый раз, встречаемые градом пуль, скрывались за камни, или сами падали возле трупов. Им удалось только пробраться к некоторым ползком и утащить их, под прикрытием лежавших на земле полусгнивших дерев. Боязнь оставить во власти русских тела своих убитых удерживала горцев на не совсем выгодной позиции.

Перестрелка здесь велась такая же, какою она бывала большею частью, при работах в лесу на Кавказе. Оба противника, сидя за камнями и свалившимися деревьями, один против другого, выжидали пока как-нибудь нечаянно покажется человек из за закрытия. Едва [175] только горец махнет папахой, или солдат подымет на штыке фуражку, как десятки метко направленных выстрелов несутся в это место с неприятельской стороны, и горе неосторожному, если он лишнее мгновение останется на виду противника. Лежа под прикрытием и высматривая добычу, каждому нужно было следить и за тем, чтобы неприятель не подкрался к нему и с такого места, с которого он плохо закрыт.

Горцы, бросавшиеся за трупами убитых товарищей, почти не возвращались назад. В этот день такой же промах сделан и с нашей стороны. Еще в начале дела, вскоре после первого залпа, два гурийца, выскочив из-за закрытия, бросились к ближайшим неприятельским телам, чтобы отрезывать им головы. Сидевшие под деревом, рядом с ними, двое солдат, не зная причины, почему милиционеры оставили свой завал, побежали туда же, полагая, что вся линия бросилась к горцам на «ура». Местность, занятая стрелками и гурийцами, как уже объяснено выше, кроме неровностей, пересечена была деревьями и большими камнями, так что, лежа за прикрытием, трудно было видеть действия товарищей. Хотя стрелки, перескочив бревно, и увидели свою ошибку, но было уже поздно: один из них тут же упал тяжело раненый, а другой солдат и оба гурийца были убиты. Нам также трудно было достать эти тела и раненого, которых успели только взять, когда выстрелы со стороны горцев в этом пункте стали ослабевать.

В то время, когда цепь, поддерживаемая частью линейных рот, бывших на рубке, вела жаркую перестрелку с неприятелем, горцы начали появляться из ущелья, вправо от места работ, т.е. с противоположного подъема на возвышенность, против которой располагался бивак отряда. Поэтому остальные рабочие заняли эту возвышенность и не допускали горцев прорваться в тыл стрелкам и гурийцам, а, после незначительной перестрелки, заставили даже отступить в ущелье.

Некоторые из горцев, успевшие пробраться между цепью и рабочими, повзлезали на деревья и стреляли оттуда не только в цепь, но и по лагерю. Наступление линейных рот было так быстро, что многие черкесы не успели слезть с дерев, в ветвях которых они сидели. Всем найденным в этом положении предлагали сдаваться, но они отвечали выстрелами. После того, конечно, предложение посылалось им другим путем, от которого они сваливались [176] с дубов вниз головой. Подстреленных таким образом было четыре человека.

Все перестрелки с горцами происходили по соседству с биваком, где слышен был каждый выстрел, с начала дела до конца. За эти дни мы так приучились различать звуки пальбы, что безошибочно могли отличать, кем произведены выстрелы. Выстрел гладкоствольных семилинейных ружей, которыми в то время за Кавказом были вооружены все линейные батальоны и полки, кроме стрелковых частей, много разнился от тихого, почти едва там слышного выстрела нарезных ружей стрелков. Напротив, сильный и резкий звук винтовок горцев, в которые они клали большие заряды пороха, отличался от выстрелов длинных гладкоствольных ружей гурийцев, в которые после пули они туго забивали пыжи из тряпья с воском, что производило громкий, но глухой звук, подобно откупоренной бутылке с плотною пробкою и сильно скопившимися газами.

Потеря в этот день, с нашей стороны, кроме убитых: стрелка и двух гурийцев, заключалась в раненых 13 нижних чинах и девяти милиционерах. Об уроне горцев в то время не получено верных сведений, но известно было, что у них одни убитые превышали число всей нашей потери.

В последнем деле, кроме псхувцев, ахчипсхувцев, из общества Аибга, нападавших до этих пор на наши рабочие колонны, участвовали уже и убыхи, прибывшие только в этот день и составлявшие передовой отряд подкрепления, шедшего к горцам от черноморского прибрежья. По сведениям, имевшимся в то время, они шли оттуда значительными партиями. Главный наш отряд правого фланга находился тогда в земле абадзехов, в укрепленном лагере, и ничего особенного не предпринимал, ограничиваясь посылкой незначительных колонн, для набегов и рекогносцировок верст за 20, что дало возможность обществам, соседним с абхазскими, обратить все свои силы против нашего небольшого отряда. Убыхи, принадлежавшие к одному из многочисленнейших племен южного склона Кавказских гор, считались самыми воинственными между черкесами, с которыми медовеевцы не могли быть в этом отношении соперниками. Винтовки и шашки их изделия имели высокую цену по своему достоинству и славились на всём Западном Кавказе; кроме этих необходимых принадлежностей горца, каждый бедняк у них был еще вооружен кинжалом и если не двумя, то, по крайней мере, одним пистолетом. Убыхи, кроме [177] столкновений до последней войны с войсками, бывшими в укреплениях Черноморской береговой линии, не имели почти дел с русскими, кроме случаев мелких стычек на воровстве по Кубани и Лабе. В последнее же время, вследствие всеобщей агитации, они дружно помогали своим соседям, выставляя значительные и довольно хорошо организованные отряды, для противодействия нашим войскам.

IV.

Намерение горцев сделать ночью нападение на лагерь. — Ночная перестрелка. — Недостаток воды. — Картина лагерного ужина. — Тип кавказского солдата. — Нечаянное отступление. — Перевозка провианта к Ахырцху. — Начало боя 6-го июля. — Продолжение перевозки провианта за Гумисту. — Окончание дела и потеря части провианта. — Ночлег и похороны убитых. — Возвращение отряда в Сухум. — Перевозка туда же отнятого горцами провианта.

Вечером, в тот же день, песенники, по обыкновению, вышли на площадки против своих рот и батальонов, заиграла штабная музыка, как вдруг раздался по биваку торопливый сигнал, сзывавший командиров частей к начальнику отряда. Какие там происходили совещания мне неизвестно, но командиры вышли оттуда с озабоченными лицами, и через десять минут песенников уже нигде не было, а вокруг лагеря происходила деятельная работа. Из леса таскали мелкие ветви дерев (так называемый мусор) рубили мелкий лес, и из этого материала начали устраивать кругом расположения отряда в роде живой изгороди. В полчаса, т.е. с наступлением сумерек, место, занимаемое лагерем, уже было обнесено таким плетнем, а где была возможность, то из камней и бревен были устроены завалы. Причиной этой суеты было известие, принесенное лазутчиками, что горцы в эту ночь собираются сделать на нас нападете.

Хотя устроенный плетень не мог служить преградой для неприятеля при нападении, но был в состоянии остановить его на несколько минут и, отчасти, служить линиею обороны. Кроме того, у всех была уверенность, что за этим плетнем и бревнами ожидали горцев длинные ряды ружейных стволов и штыков, через которые атакующие нелегко могут перешагнуть во внутренность расположения бивака. Даже бросившись в шашки, что считалось у горцев самым обыкновенным приемом при внезапные нападениях, ограда, хотя в некоторой степени, могла парализовать единство их натиска. [178]

Сумерки наступали быстро и небо заволоклось тучами, почему с вечера сделалась такая темь, что, на расстоянии двух шагов уже нельзя было ничего различить. Затем, пошел густой, мелкий, как сквозь решето сеющий дождь, и темнота еще усилилась. По лагерю можно было ходить не иначе, как только ощупью. Огни все потушили, даже в палатках не приказано было иметь свечей.

Назначенные места вокруг бивака были заняты еще с вечера частями войск. Часов до одиннадцати ночи все находились в каком-то тревожном ожидании, и едва ли кто спал из бывших в резерве. Но, не смотря на то, всюду соблюдалась всевозможная тишина. В начале двенадцатого, секреты, лежавшие впереди линии, обращенной к правым высотам, заметив несколько человек горцев, пробиравшихся ползком к лагерю, или, лучше сказать, услышав шелест между кустами, сделали по ним по выстрелу и побежали к линии лагеря. Неприятель, видя себя открытым, начал также стрелять, но, встреченный залпами бывших против того места двух стрелковых батальонов, остановился. Минут пять продолжалась жаркая стрельба с нашей стороны, в то время, как горцы уже бросились уходить. На этот раз стрелки так были усердны, что с горы уже не слышно было ни одного выстрела, а они всё продолжали пальбу, которую с трудом остановили. Спустя несколько минут, по лагерю начали стрелять с полугорья, но на этот огонь не стали отвечать. Закрытые лесом горцы были там почти в безопасности от нашего огня, а отвечая на наши выстрелы они могли удобнее наносить вред лагерю. Через четверть часа черкесы прекратили напрасную трату зарядов.

При этой перестрелке с нашей стороны ранен только один рядовой.

Почему горцы не исполнили своего намерения, неизвестно. Предполагалось, что люди, замеченные секретами, составляли передовую цепь или что-то вроде разведочной партии. Встретив войска под ружьем, они оставили свой план нападения без исполнения. Продолжать же долее перестрелку с их кремневыми ружьями, между мокрыми кустами мелкого орешника было невозможно.

5-го июля на работы войска не выходили; день прошел спокойно, так что мы предположили, что черкесы приуныли. Но это был штиль, перед началом урагана.

Сухарей и круп доставлено было в Лакуби-Цута на целый месяц для всего отряда. Провиант был сложен в двух больших бунтах среди лагеря. Хотя мы запаслись хлебом, но у нас недоставало [179] воды, которая с каждым днем уменьшалась в родниках. Доступ к речке прежде был труден, а в последнее время стал даже опасен. Для носки воды кавказские солдаты редко употребляли манерки, заменяя их котелками, которые, кроме того, служили и для приготовления пищи. Котелки эти оказались неудобными при носке воды из Хюпсты: пока солдат выберется с ним на кручу, он оказывался почти пустым. Из расчищенных же колодцев, в самом расположении отряда, воду добывали с трудом, набирая стаканами и крышками. Вообще, воды едва хватало для сварения обеда и ужина.

К вечеру, песенники, по-прежнему, пели по всей линии. Вчерашние труды и перестрелка были забыты, в кружках появились танцоры.

Отличительной чертой кавказского солдата того времени была беззаботность и веселость. Не раз мне приходилось разделять труды и опасности с солдатами, и я никогда не замечал в них особенного настроения перед боем, или какой-либо душевной тревоги во время или по окончании его. Они не любили горячиться и рваться вперед, не старались блестеть перед другими восторженным воодушевлением, а шли против неприятеля смело, как бы делая самое обыкновенное дело, не торопясь, не отставая от товарищей и слушаясь «приказа».

Но вот заиграл рожок, призывающий ротную семью к ужину. Песенники и окружавшие их кучки рассеялись как бы по мановению волшебного жезла. Застучали котелки и манерки в руках у солдат, дружно обступивших котлы с клокотавшей в них кашицей. Каждый дожидался очереди, пока артельный кормилец-кашевар захватит черпаком и отольет в подставленную посудину определенную порцию, справившись предварительно, на сколько именно следует отпустить получателю. Всякий, добившийся получки, спокойно уносил котелок к кружку, давно уже ожидавшему его, держа на готове, для атаки супа, ложки в руках, заблаговременно отвязанные от пояса, и насыпав в фуражку сухарей.

Натоптав сухарей в котелок, кружок принимается за деятельную работу, но сначала дело идет не спеша, потому что каша слишком горяча. При этом водворяется молчание, прерываемое только отрывочными фразами на тему, что каша горяча. Но когда немного остынет, то дело идет быстрее, так что иногда спрашивают, нельзя ли де доложить кашевару, что пересолили, для подбавки [180] еще в котелок. Но вот первый голод утолен и ужин идет с разговорами, не торопясь.

Сколько национальностей судьба столкнула здесь, заставив их жить вместе, усвоить одни и те же привычки и подчиниться одним и тем же условиям. В кавказских линейных батальонах в то время можно было найти солдат из всех племен, населяющих Россию. Достаточно один раз взглянуть на них, чтобы различить происхождение каждого, особенно, если посмотреть на них во время обеда. Земляки, т.е. родившиеся в одной губернии, или, по крайней мере, из местностей, говорящих одним наречием, всегда стараются сесть вместе. Но время и привычка сблизила всех, нередко можно было встретить, что вокруг одного котелка сидит дюжий, широкоплечий великоросс, который с малолетства привык усердно приниматься, как за ложку, так и за работу, рядом с сибиряком-мордвином, хотя и прожившим несколько лет за Кавказом, но мало привыкшим к жаркому климату, и отличающимся от первого какою-то меланхолическою наружностью. Против них помещается полтавский хохол; последний за ложку берется, как и за всё, с видимой апатией, т.е. лениво и с повагом (медленно), но зато ест молча и только слушает, о чём толкуют другие. Подле него сидит приземистый литвин; ему всякое кушанье, как и работа, по плечу. С третьей стороны восседает пан-поляк, желудок которого приучился переваривать и не одну бараболю ⁸, всегда почти настолько же веселый и болтливый, насколько молчалив и угрюм малоросс. С четвертой, цыган изюмский или бугучарский, гибкий характер которого может подлаживаться ко всем нациям. Нередко там можно было встретить казанских татар и евреев ⁹, позабывших свои религиозные предрассудки и с аппетитом уничтожавших суп или борщ, подправленный свиным салом.

____________________________

С вечера, также как и прежде, сделаны были все нужные распоряжения о назначении рабочей колонны для рубки леса на следующий день, 6-го июля, на том же месте, где производилась она 4-го июля. [181]

На работы всегда выходили линейные части, а стрелковые и гурийцы употреблялись для прикрытия рабочих и для рекогносцировок.

В четыре часа утра войска, назначенные вчерашним приказанием, готовились к выступлению на просеку. Но в это время, известным сигналом рожка вызваны были командиры частей к начальнику отряда, который объявил им о немедленном отступлении за Гумисту. Приказание это поразило всех неожиданностью, так как его никто не ожидал.

Причиной отступления отряда было то, что к горцам постоянно прибывали новые шайки, так что у них собрались значительные силы; кроме того, ими в скором времени ожидались еще подкрепления с разных мест. В Сухуме тогда находилось очень мало войск; отряд же хотя и имел достаточную силу, чтобы, в случай надобности, отступить к этому городу, отстоящему от Лакуби-Цута в 15 верстах, но, при одновременном нападении на отряд и Сухум, из первого в последний, не могла быть подана скорая помощь. Кроме того, была и другая причина. Перейдя Гумисту, мы могли надеяться, если не на помощь, то, по крайней мере, на посредничество абхазских властей... Между тем, провианта на Лакуби-Цута находилось столько, что его нельзя было поднять в один раз, а нужно было посылать за ним перевозочный транспорт несколько раз.

Через час авангард уже двигался к Гумисте; остальные войска вытягивались за ним. Часть вышедших, пройдя версты три, остановилась на небольшой поляне, в начале спуска от перевала с горы Ахырцху к реке, куда начали перевозить и провиант. Сухари и крупа доставлялись в отряд из Сухума на черводарских лошадях; для этого даже употреблялись в последнее время и казачьи строевые, обеих сотен. К несчастью, 5-го июля только отправилась колонна в город за провиантом и другими припасами, так что у нас перевозочных средств было совсем мало; а потому для перевозки тяжестей с Лакуби-Цута забрали всех имевшихся при отряде ротных вьючных лошадей, казачьих и оставшихся черводарских.

Сначала горцы не заметили нашего отступления и, вероятно, ожидали встречу на месте работ. Вследствие этого, перевозка продолжалась часов до 10 беспрепятственно, причем все лошади возвращались на Лакуби-Цута по несколько раз. Когда весь провиант перевезли к спуску, войска также стянулись к этому пункту. Отсюда [182] началась перевозка вниз к Гумисте, где провиант складывался на правой стороне реки, за мостом.

Только в это время увидали мы горцев, сбегавших с правых высот Ахырцху, к месту бивака и к дороге, спускающейся от перевала к Гумисте. Значительные партии их пробирались также и через бывший лагерь, на левые высоты и к занимаемому нами перевалу. Общее и торопливое движение шаек неприятеля, без сомнения, вызвано было отступлением отряда.

При появлении черкесов на вершине горы, где редкий лес позволял видеть их между деревьями, эту местность начали обстреливать гранатами и картечью. Горцы, перебегая вниз, скрывались в опушке леса, на скате между полянкой, занятой отрядом и дорогой к реке, и тотчас же завязали перестрелку с цепью, расположенною под самой опушкой. Цепь была поддержана еще двумя стрелковыми ротами, поставленными сзади, выше её, и стрелявшими через головы передней линии, и четырьмя орудиями. Два из них было выставлено на самой возвышенности перевала в тылу отряда; они стреляли по горцам, перебегавшим, через открытую часть верхней поляны, в обрывистый овраг, спускавшийся к Гумисте.

Одновременно с началом перевозки провианта вниз к реке, открылась и перестрелка, почему тотчас же расставили цепь в верхней части просеки, до самого спуска на лужайку, лежавшую впереди моста и в нижней части просеки, по правую сторону дороги. Отряд много выиграл тем, что отошел, или, лучше сказать, успел перевезти провиант от бывшего бивака до перевала, не замеченный горцами, так как в этом месте они могли нападать на возчиков с обеих сторон, на местности, покрытой, кроме леса, густым высоким папоротником, между которым шла дорога. От перевала же вниз на левую сторону была просека, а с правой — дорога шла над самым обрывом, круто спускавшимся в ущелье, так что при самом незначительном прикрытии, охранявшем этот спуск, попытки неприятеля нанести вред с той стороны могли остаться безуспешными.

Часам к 12-ти дня, новые шайки постоянно прибывали к месту перестрелки, и нападения горцев делались ожесточеннее. Не раз они с гиками бросались в шашки, но до большой рукопашной схватки дело не доходило. Едва они покажутся из небольшого углубления, откуда начиналась опушка леса, как град пуль и картечь четырех орудий, поставленных так, что неприятель должен [183] был выдерживать перекрестный ружейный огонь с пушечным, — каждый раз обращали их назад. Позиция эта, конечно, удерживалась из-за того, чтобы дать время импровизированному транспорту перевезти провиант, который приходилось перетаскивать отсюда под выстрелами на расстоянии верст трех. Нападения горцев до того были упорны, что с 10 до 2 часов, роты, бывшие в огне, выпустили все имевшиеся у них патроны ¹⁰.

Всею линиею боя руководил полковник Шатилов. Хладнокровные и своевременные распоряжения его много содействовали успеху дела; горцы, не смотря на значительность их масс и упорство, с которым они нападали на нашу цепь, ни где не могли прорваться и всюду были отражены при попытках к рукопашному бою.

Жаркая перестрелка шла, преимущественно, там, где сложен был провиант; по временам горцы нападали слева на цепь, протянутую для прикрытия дороги, стараясь прорвать ее, но им только удалось зайти с правой стороны дороги (снизу), откуда они начали стрелять по людям, перевозившим провиант, чем на некоторое время? и остановили его перевозку.

Пока на перевале войска отбивали натиски горцев, часть последних, обойдя с левой стороны вершину Ахырцху, открыла из лесу огонь, почти возле самой переправы и выше её, по вагенбургу, куда перевезены были часть провианта и ротные артельные тяжести, в прикрытии которых находилась одна линейная рота № 36-го батальона. Здесь же, между прочим, был походный лазарет, кашевары, хлебопеки, все нестроевые, слабые и усталые разных родов оружия и команд. Генерал Колюбакин, будучи нездоров, находился здесь также с своим начальником штаба. Как только послышались выстрелы из-за реки, тотчас же начали принимать меры к усилению цепи, потому что, вздумай горцы напасть в больших силах на этот пункт и переправиться через Гумисту выше моста, вагенбургу могла бы угрожать серьезная опасность. Начальник штаба объявил всем находившимся здесь, чтобы те, кто имеет ружья, шли в цепь. Но так как здесь были люди разных команд, то приказание это не было исполнено с точностью и быстротой. В это время управлявший Абхазиею, с начальником отряда, взяв две сотни гурийской милиции, бывшей в вагенбурге и частью за рекой у прикрытия моста, перешли на [184] широкую площадку близ деревни Гум, окруженную со всех сторон ровною и открытою местностью, и остановились там назначив это место для ночлега отряда. На замечание генерала, что войска здесь, пожалуй, не могут быть безопасны от ночного нападения неприятеля, князь Гр. Шервашидзе объявил, что он предупредил горцев не переходить речку, и что не исполнить это приказание они едва ли осмелятся, из боязни нарушить нейтральное положение Абхазии ¹¹.

После ухода гурийцев, в вагенбурге, остававшемся там же, на левой стороне Гумисты, над самой переправой началась суматоха и безначалие, при чём каждый заботился только о собственной безопасности. Люди, приставленные к артельному имуществу, развязывали вьюки, и вынув, что могли взять с собой, уходили на поляну, занятую начальником отряда;? остальные же вещи бросали.

К довершению беспорядка за мостом, одна казачья сотня, из числа перевозивших провиант, свалив вьюки над речкой и возвращаясь к перевалу за новыми, была встречена снизу сильным ружейным огнем горцев, пробравшихся, как сказано выше, с нижней стороны дороги, и воротилась назад, чем еще более увеличила и без того неблагоприятное настроение солдат, собранных за мостом. Суматоха, как и следовало ожидать, становилась заметнее, некоторые начали сбрасывать с себя сумки с хлебом и имуществом и бросать их, чтобы легче было убираться в более безопасное место, от предполагавшаяся нападения горцев. Для этой беспорядочной толпы полубольных, усталых и разных команд нестроевых, не доставало одного смелого и решительного слова, чтобы воодушевить их или остановить. Действительной опасности еще не было, а пули неприятеля из-за реки едва долетали туда.

Но пока здесь происходил временный беспорядок, цепь с успехом отбила горцев, старавшихся завладеть переправой. После того, рота № 36-го батальона, поддержанная стрелками, уже до самой ночи не допускала горцев близко к мосту. На верху, т.е., на перевале, где продолжался упорный бой, не смотря на постоянно подходившие свежие партии неприятеля, цепь, на всём протяжении, энергически отражала натиски его. По занятии площади для ночлега, начали перевозить туда же и провиант, с другими тяжестями, сложенными над Гумистой; так что, часам к семи вечера, почти все сухари и крупа были перевезены от речки в это место.? Из кулей провианта, [185] ротных котлов и черводарских седел, начали строить, вокруг места, предназначавшегося для ночлежного бивака отряда, огорожу, за которой, конечно, было удобнее обороняться, в случае ночного нападения неприятеля.

Войска к этому времени еще не возвращались с перевала; они отступили только с наступлением сумерек. Хотя провианта там оставалось еще много, но не было сил взять его; при таком способе перевозки, его нужно было возить еще день. Большая часть черводаров, при самом начале перестрелки, разбежалась, а на ротных лошадях старались скорее увозить в безопасное место артельное имущество и припасы. Возили почти одни казаки, но и те, по непривычке лошадей к таким тяжестям и по неудобству седел для подобных вьюков, постоянно роняли кули с сухарями и крупой, и тем затрудняли движете перевозчиков. Вследствие этого, войска начали отступать к переправе, а неперевезенный провиант оставлен на перевале. Горцы с ожесточением преследовали отступавших, хотя уже становилось темно. До самого моста пушечная и ружейная пальба с обеих сторон не прекращалась, и только по переходе арьергарда через реку смолкла часов в 9 вечера.

Не смотря на численное превосходство горцев, отчаянную дерзость, с которой они нападали на наши войска, и невыгодную позицию, удерживаемую нами в продолжении целого дня, для охранения провианта, они до самого вечера нигде не имели успеха. При этом громадную роль играло нарезное оружие, которым была вооружена большая часть отряда. Известно, что у черкесов пули делаются вообще не одной формы и не по калибру винтовки, при чём они их закладывают в дуло ружья с тряпкой. При первом выстреле они редко делают промах; но, далее, во время перестрелки, когда для того, чтобы вытереть внутри винтовки шустом и положить снова такой же заряд, требуется не меньше четверти часа времени, следующие их выстрелы не всегда бывают верны.

Ночь прошла спокойно.

Весь день, 7 июля, отряд стоял на месте. В это время были похоронены убитые и отправлены в Сухум раненые, а также и часть тяжестей. Выбывших из строя, в деле 6-го числа, с нашей стороны, было более 40 человек убитыми и ранеными. Потеря горцев, по их показаниям, вдвое превышала нашу.

На следующий день, т.е. 8 июля, отряд прибыл в г. Сухум-Кале.

Ровно через неделю после прибытия Бзыбского отряда в город, [186] управлявший Абхазиею, взяв полторы сотни черводарских лошадей, перевез в Сухум весь провиант, брошенный на перевале Ахырцху. Хотя горцы в то время еще находились там, вероятно, в ожидании вторичной попытки нашей прокладывать дорогу, но не препятствовали брать сухари и крупу. Почему они не сожгли брошенных отрядом запасов, объясняется тем, что он был отбит на земле, принадлежащей Абхазии, от того им и запрещено было прикасаться к ним. Таким образом, что не удалось сделать отряду, в семь батальонов пехоты, не считая других частей войск, в том успел кн. Гр. Шервашидзе с 30 черводарами.

С. Смоленский.

Комментарии

1. См. «Военный Сборник» 1874 года, №№ 4, 5, 6 и 7.

2. Абазины повторяют на своем языке многие слова, говоря, например: «дзыги-дзыги-гуртом», что значит всё. «Гуртом», впрочем, добавляется ими только при разговорах с русскими.

3. Абхазцы называют русский рубль «монет» или «монат».

4. Т. е. 50 коп. серебром.

5. Сыр абазины делают из цельного молока, и чтобы он дольше сохранялся без соли, прокапчивают его дымом, вешая против очага. Из сырого молока они приготовляют, так называемое, скислое молоко»; масло же совсем не умеют делать.

6. Гурийцы из Сухума отправляли своих убитых морем на компанейских пароходах, или азовских барказах, на родину.

7. Абазины все вообще бреют головы, оставляя на маковке куст волос, который не обрезывается и похож отчасти на полтавский «осэледец», или хохол. Только некоторые дворяне и князья чисто выбривали головы, но не все. Многие из крестьян, кроме пука волос наверху головы, оставляли еще снизу ободок, в виде опушки, выбривая средину.

8. Картофель, который так называется в некоторых местах Польши.

9. Тех и других в строевых войсках можно было встретить немного, поэтому они почти никогда не пренебрегали пищею, приготовляемою для всех; евреи большею частью зачислялись в кавказские военно-рабочие роты путей сообщения, где, по нахождению их в значительном числе, приготовлялась особая пища. Но от работ во всех частях освобождались: евреи в субботу, а татары — в пятницу.

10. Т.е. комплектное число, 60 штук. Вместо них им выдано было по стольку же, из числа привезенных из-за Гумисты, где складывались тяжести.

11. Слова, слышанные мною самим, во время разговора князя Шервашидзе с начальником отряда.

Текст воспроизведен по изданию: Воспоминания кавказца. Бзыбский отряд в 1861 году. (Из походного дневника) // Военный сборник, № 9. 1874