-

ОРЕХОВ И. П.

ПО ЮЖНОМУ СКЛОНУ ЗАПАДНОГО КАВКАЗА

(Из путевых заметок).

III.

Пост Адлер или Св. Духа. — Знакомство с И-м. — Урочище Амхштырь. — Дождь и невозможность идти вверх по Мзымте. — Р. Куденета. — Урочища Псого и Квахо. — Подъем на хребет Ахцу-Алек. — Поляны Убых, Медовсе и урочище Цвижипси. — Невозможность пробраться и этим путем на урочище Кбаада. — Движение к р. Соче по хребту Ац. — Спуск к р. Соче и несчастье с солдатским котелком. — Бесплатный концерт лесной музыки. — Прибытие к стоянке рот на р. Соче. — Переезд в пост Даховский.

В ясное свежее утро, мы с Ж-им, сопровождаемые небольшой командой стрелков, возвращавшихся с поста Даховского к своей роте, и несколькими вьюками, отправились в Адлер. Благодаря хорошей погоде и отсутствию прибоя, мы проехали тридцативерстное расстояние до поста Св. Духа (он же и Адлер) без хлопот и довольно скоро. Дорога всё время тянулась берегом, по влажным от недавних морских заплесков круглякам. Разнообразия на этой её части мало, и, как ни хороши крутые осыпи и громадные отвесные скалы, нависшие над морем, увенчанные яркою листвою высоких деревьев, но повторение одних и тех же красот утомляет: глаз ищет между резкими грандиозными контурами чего-то мягкого, знакомого, чему можно бы было перестать удивляться, на чём бы можно было отдохнуть.

Почти на половине дороги между Даховским и Адлером, на невысокой террасе, нависшей над морем, стоят несколько высоких стройных сосен. Далеко виднеются они, резко отличаясь своим траурным цветом от веселой зелени ореховых и других плодовых деревьев, их окружающих. Кто посадил эту одинокую группу на почве им чуждой, далеко от родных снегов и [152] зимних вьюг?... Стройно, высоко выросли гости севера и невольно заставляют задумываться над богатством прихотливой природы черноморского прибрежья Кавказа и над его будущим (увы! еще очень далеким) экономическим развитием...

С приближением к Адлеру, береговые горы мельчают, крутые их свесы к морю становятся отложе и, наконец, верст за шесть, или за семь до поста, теряются в болотистой низменности, составляющей оба берега устья реки Хороты (или Хероты) и пространства между нею и рекою Мзымтою. Вместе с понижением береговых гор, замечается и изменение растительности: породы дерев сплошь фруктовые; ягодные кусты достигают необыкновенного роста, а ближайшая к Адлеру часть промежутка между Херотою и Мзымтою представляет лес лавровых деревьев, довольно высоких. Нет сомнения, что со временем, когда разовьется здесь культура, этот уголок будет одним из самых богатых в русской земле; теперь же он едва ли не самый неудобный для обитания, так как болотистость почвы и сильная растительность делает из него вместилище злых и упорных лихорадок.

Часов около трех пополудни, прибыли мы в Адлер. Адлер, или пост Св. Духа, подобно прочим виденным мною постам южного склона, стоит на месте прежнего укрепления, разрушенного нами в минувшую войну. Остатки стены каменного редута, обсаженные тополями, смотрели печально. Несколько деревянных лавок, из которых иные довольно прочной постройки, почти сплошь заколоченные, как будто говорили о неудачной попытке этого пункта сделаться торговым. Два, три оборванных туземца — абазинов, или мингрельцев — да столько же солдат с отекшими от лихорадки лицами, дополняли картину. Недалеко от морского берега стоял барак такого же устройства как и на Даховском посту, только меньшего размера. Здесь помещался лазарет и неизбежный смотритель провиантского магазина. Мы остановились у смотрителя, оказавшегося таким же радушным, как и его почтенные товарищи по должности на постах Даховском и Кубанском. У него мы застали гостей, и между ними штабс-капитана И-ва, с которым Ж-ий меня тотчас же и познакомил. Это был человек лет за тридцать, маленького роста и довольно слабого на вид сложения, с самою прозаическою, почти непривлекательною наружностью. В манерах его и в речи проглядывала та неловкость и, как будто, робость, которая, обыкновенно, служит признаком или многих неудач житейских, или долгого отчуждения от общества. [153]

Расспросив почтенного Павла Дементьевича И-ва об окрестностях Адлера, я скоро заметил, что ему коротко известна большая часть ущелий и дорог, по которым мне предстояло странствовать, и что лучшего товарища в этом деле мне не найти. По просьбе моей, он охотно согласился сопутствовать мне в предстоявшем походе. Мы условились на другой же день, взяв о собой небольшое прикрытие из стрелков его роты, выступить вверх по Мзымте, до урочища Амхштырь (на реке Мзымте), где были расположены две линейные роты батальона, и, осмотрев её долину, повернуть на запад к верховью реки Куденеты; затем, исследовав долину последней, по хребтам Ахцу и Алек, пробраться к верховьям реки Сочи, которою и выйти к ротам, на ней расположенным.

По общему плану занятия линейными батальонами главных долин рек, текущих с южного склона гор и впадающих в границах Кубанской Области в Черное Море, в береговой полосе от р. Туапсе до р. Мзымты предполагалось разместить восемь рот двух линейных батальонов. Выбор мест для четырех рот одного батальона был уже сделан прежде, и крайним пределом района его расположения служило верховье реки Шахе; оставалось только исследовать и выбрать места между этой рекой и р. Мзымтою для четырех остальных рот ¹ и батальонного штаба. Широкие ущелья этой части южного склона, представляющие наиболее удобств для заселения, лежат по течениям главных её рек: Шахе, Дагомыса, Сочи и Мзымты; следовательно, осмотром долин последних двух рек задача решалась на половину.

11-го ноября, с рассветом, наша партия, состоявшая из тридцати человек и десяти лошадей, выступила вверх по Мзымте. Погода была теплая, почти жаркая. Дорога, на протяжении около десяти верст, пролегала низменною плоскостью болотистого левого берега реки ².

Мы ехали верхом и скоро обогнали, выступившую несколько прежде, команду нашу. И-в сидел на огромной толстой лошади, пригодной скорее для возки тяжестей, чем под верх. Его небольшая, слегка сгорбленная фигура становилась еще меньше от контраста с высоким конем: не знаю почему, он напоминал мне [154] лермонтовского Максима Максимовича. Со вчерашнего вечера знакомство наше много подвинулось вперед, и он обнаруживал гораздо меньше застенчивости, чем накануне. Сначала, впрочем, мы ехали молча, любуясь видом отдаленного Гагринского хребта (на карте Ахахча и Кацырхо), ясно очерчивавшем свои контуры на чистом небе; но мало-помалу разговор из односложных вопросов стал живее. Личность И-ва представляла для меня много интересного. Это был, по крайней мере по внешности, образчик уже вырождающегося типа старых кавказцев. Я старался направить разговор на то, что могло его тогда всего больше интересовать — на свойства края, где ему предстояло жить и служить, и знанием которого он не без основания гордился. Предлагая ему вопросы о названии той или другой горы, о направлении течения рек, по которым можно было надеяться поставить роты, я заметил, что почтенный Павел Дементьевич не мог дать мне ясных ответов на мои вопросы: его знание окрестностей, действительно замечательное, не простиралось так далеко; оно основывалось на превосходной памяти местности, а с картой он и вовсе не был знаком. Тем не менее, он мог быть, и оказался, отличным проводником и прекрасным походным товарищем.

Проехав верст десять по равнине, мы стали подыматься в гору. Дорога была везде колесная, но по мере подъема становилась грязнее и грязнее. Местами, через небольшие ручьи, переброшены были мостики из бревен.

— Скажите, отчего здесь грязнее, чем внизу, на плоскости? Кажется, судя по покатости, вода должна бы сбегать туда? — спросил я И-ва.

— Тут грунт такой рыхлый, что всю воду вбирает. Это еще не диковина, что здесь грязно: дорога свежая, ненакатанная, да и кусты кругом невырублены, так солнце и не пропекает. А вот дальше, в горах, особливо по ту сторону хребта, попадаются на большой высоте и при крутых скатах настоящие болота, с осокою и камышом.

— Неужели?... — вырвалось у меня невольно.

— Уверяю вас. А, впрочем, может быть и здесь встретим. Это у нас не редкость. Недели две перед приездом вашим был здесь какой-то ученый ³; я его и спросил, почему это так? Он тоже не совсем поверил, а потом, как сам увидел, крепко удивлялся. [155]

— Вы вместе с ним в горы ходили?

— Как же! карабкались по скалам. Старик на вид такой дряхлый, а ходить молодец, только поспевай. Увидит, там, какую-нибудь травку, или грибок, так и лезет, — и всё рвет, да похваливает; полные карманы напихает, бывало, всякого лесного добра....

— Верно, ботаник был?

— Именно, ботаник, так и в бумаге, говорят, прописано было.

— Что же вы не порасспросили его, какие это он диковинки хвалил? Может быть, вам не мешало бы их знать.

— Спрашивал, да он такую мудреную латынь сплел, что натощак и не выговоришь. Показывали мы ему здесь и наше чайное дерево — на Ахце растет — так не признал чаем ⁴, а опять латынь какую-то произвел.

— Может быть, и в самом деле не чай: вы пробовали варить?..

— Пробовал. Как есть трактирный чай низкого сорта. Солдаты его собирают, сушат и пьют; не вредит.... Однако, люди немножко отстали; не подождать-ли, пока подойдут?

Мы остановились под высоким ореховым деревом. И-в набил из кисета, висевшего на одной из пуговиц его сюртука, коротенькую трубочку, вырубил огня и пустил несколько клубов дыму. Я всматривался в его некрасивое, но добродушное лицо, украшенное крупным красным носом и парою небольших серых глаз.

— Вы давно служите на Кавказе? — спросил я, чтобы возобновить разговор.

— С юнкерского звания.... девятнадцать лет.

— И только штабс-капитан?...

— Как видите. Одиннадцать лет юнкером прослужил.

— Что ж так долго?...

— Линия такая подошла: документы о дворянстве запропастились у покойного отца. После смерти его и не признали меня дворянином, а тут дела с неприятелем, да походы.... Всё думал за отличие произведут — не произвели. Так и прослужил все одиннадцать лет; а когда дослужился до офицера, тогда и документы у одного из братьев моих отыскались.

— Это, значит, совсем не повезло, — заметил я. [156]

— Пустяки! — отвечал он весело. — Слава Богу! жив, здоров, начальство не обижает; чего ж еще надо? Как всем генералами быть, так ротных командиров и звания не останется. А ведь без них тоже нельзя, как полагаете?

— Конечно.

К нам подошел один из стрелков нашей команды. Узнав от него, что люди уже близко, мы тронулись дальше, и часа через два въехали на маленькую площадку правого берега реки Мзымты, окруженную зеленью леса и густо застроенную шалашами, между которыми похаживали серенькие фигуры солдат. На одном краю площадки стояли несколько домиков.

— Вот и Амхштырь, наша главная квартира, заговорил И-в. Мое почтение, каково ноги волочите? — обратился он к вышедшему к нам навстречу высокому офицеру, очень пожилому. Вот гостя к вам привез — принимайте. — И он слез с своего буцефала, медленно и осторожно, будто с крыши.

Новое лицо оказалось ротным командиром одной из стоявших здесь, в ожидании поселения, двух линейных рот. Это был шестидесятилетний поручик Ч*, прослуживший верою и правдою нижним чином двадцать пять лет сполна, и чуть ли не десять лет в той самой роте, которою теперь командовал. После первых приветствий и рекомендаций, мы получили приглашение Ч* остановиться у него. Домишко оказался такой же незатейливый, как и офицерские помещения на постах Даховском и Адлере; в комнате было жарко и пахло сыростью и глиною.

— Что это вы, париться, что ли, собрались? — заговорил И-в. — У вас здесь так жарко, что не высидишь.

— Печь только вчера окончили класть, так для просушки топим. Нонче должно быть трубу рано закрыли; я открою ее сейчас.

Труба была открыта, но в комнате было все-таки невыносимо жарко и угарно. Я предложил посидеть ни дворе. Скоро поспел и обед, которым мы занялись, сидя по азиятски на ковре, разостланном на зеленой лужайке перед избою Ч*. Только что мы успели разместиться, как, где-то, невдалеке послышался визгливый фальцет запевалы, с сопровождением кларнета. Дружно подхватил хор оборвавшийся, на одной нотке, голос его; загудел бубен и звонко раздалась, повторяемая эхом, солдатская песня.

— Верно у вас праздник сегодня? — спросил я Ч*.

Ч* лукаво улыбнулся, подмигнув в то же время И-ву. [157]

— Нет, праздника нет, а так себе, поют солдатики после работы. Нонче ружья чистили.

Нетрудно было догадаться, что Ч* хотел угостить нас песнями, до которых сам был охотник.

В песнях нашего солдата, разученных им на службе, главное не напев — он почти всегда однообразен — а слова. Авторами слов бывают обыкновенно ротный писарь, иногда каптенармус; слова таких песен большею частью пахнут канцелярской пиитикой; солдаты их плохо понимают, а поют больше для господ офицеров. Другое дело, если песня или действительно народная, или придумана не доморощенными поэтами, а сложена самими солдатами. Тогда, если она и хромает стихосложением, за то прочувствована; в ней есть и музыка, есть и смысл. Иногда в её простом речитативе много горечи и юмора.

На этот раз пелись какие-то вирши па покорение Кавказа, и, несмотря на старание песенников, дело плохо клеилось. Я спросил Ч*, не знают ли они чего-нибудь повеселее: русского, или малороссийского. Ч* встал и отправился к ним. Пение смолкло, но через несколько минут загрохотал бубен, зазвенели тарелки и весело полилась бойкая песня:

Ходи хата, ходи печь —
Хозяину негде лечь....

выделывал кто-то звонким тенором.

— Вот это и я больше люблю, заметил И-в возвратившемуся Ч*, а то тянут канитель какую-то, и не разберешь ничего.

— Ну, нет, по моему первая-то будет лучше. Это какая-то грубая, — отвечал Ч*; — так и кажется, что деревенские мужики поют, а в той, так слышно что военная: про славу речь идет. Только жалко, трудно она им удается: вот скоро два месяца, как я ее им добыл, а всё не разучили.

Обед наш давно кончился, но мы продолжали еще сидеть на дворе, любуясь окрестными горами. День склонялся к вечеру и их очерки приняли розовый оттенок. Несколько дальше виднелся высокий Гагринский хребет, отливая золотом и синевою.

— Хорошо, когда бы нам и завтра такая погода, — заметил И-в.

— Что же, Бог даст, такая же будет, — ответил я.

— Ну, навряд ли! что-то на Гагринском хребте наверху тучки собираются. Пожалуй, дождик примочит, а в дождь вверх по Мзымте и не проберешься. [158]

— Почему же?

— Да потому, что дорога, которую в прошлом году по ней проложили, с месяц назад уже еле держалась, а пойдет хороший дождь, так и следа от неё не останется ⁵; другая же тропа, через долину Куденеты на два дня длиннее и, по теперешнему времени года, тоже не должна быть хороша.

— Как же быть? ведь Мзымту надобно осмотреть?

— Осмотрим. Только не было бы вверху снегов, иначе надобно будет отказаться: не долезем.

Уже стемнело, когда мы вошли в избу. И-в тотчас пошел распорядиться о завтрашнем выступлении. Ч* тоже отправился к своей роте. Я занялся письмами, которые намерен был отправить с ожидавшимся, в то время, в Адлере пароходом.

Скоро шум сильного дождя привлек мое внимание. Не прошло и пяти минут, как Ч* и И-в, совсем мокрые, вбежали в комнату.

— Ну, Иван Иванович, вот вам и дождик на дорогу, — обратился ко мне И-в, выколачивая об косяк двери намокшую папаху. — Поглядите-ка каково промок, даром что близехонько был.

Он, действительно, имел вид только что выскочившего из воды.

— Сами напророчили; пожелать бы вам в то время типуна на язык, — проворчал Ч*, флегматически снимая мокрое пальто.

— Напророчил! Да чем же я виноват, что эти дрянные Гагринские горы насылают дождь! Вы бы лучше их выбранили, — оправдывался И-в.

Шум дождя между тем усилился. Слышно было как зажурчала вода где-то по близости.

— Эк его льет! — продолжал ворчать Ч*; — того и гляди, еще избу подмоет.

— Коли подмоет, так, значит, плохо вы ее соорудили, — заметил И-в. — У меня в роте и шалашей не подмывает, потому что канавками окопаны.

— Ну, уж ваши шалаши.... тоже строения!

— Там, чтобы ни было, а, вот, не боюсь за них; не поплывут в Мзымту, как ваша изба, — подтрунивал И-в. — Хорошо [159] еще, что печку не затопили, а то, наверное, завтра в Адлере подумали бы, что пароход по Мзымте спустился.

Ч* отшучивался как умел, но мне было невесело: дождь грозил уничтожить всякий доступ в горные ущелья или задержать меня вновь на несколько суток в Амхштыре, где, положим, было немного лучше, чем в Лазаревском, но все-таки невесело. План поиска вверх по Мзымте, очевидно, расстраивался и надобно было его изменить; но, не зная местности, я не мог ничего лучшего придумать, как обратиться за советом к моим собеседникам.

Ч* советовал с Амхштыря прямо перевалить в долину Куденеты, и, пробравшись до подножие хребта Ахцу, оттуда повернуть к верховьям Мзымты; но И-в не оставлял еще надежды пробраться прямо ущельем этой последней.

Было поздно, когда мы легли спать. Шум дождя и мысль о неудаче в самом начале моей рекогносцировки долго не давали мне уснуть; наконец усталость взяла свое.

С рассветом я уже был на ногах и вышел взглянуть на погоду. Дождь всё еще шел, хотя из крупного и превратился в мелкий. Серые клочья туч ползли по ребрам гор. Невдалеке слышался шум и плеск бушевавшей Мзымты. Дождевые потоки избороздили зеленую площадку, на которой мы накануне провели вечер, вдоль и поперек, и если бы изба была несколько плоше выстроена, то, может быть, ей точно пришлось бы сплыть в Мзымту. Я подошел к берегу посмотреть на реку, которая вчера еще была почти ручьем. Вода в ней крепко побурела, и как будто отошла от нашего берега. Быстро неслись кусты и целые деревья, то исчезая в волнах, то показываясь на поверхности. Мзымта шалила.

Возвратясь, я застал Ч* и И-ва проснувшимися. Последний был уже в своем походном костюме: в стареньком сюртуке, в папахе и в больших сапогах, с неизменной трубочкой в зубах.

— Я уже совсем собрался, Иван Иванович, — обратился он ко мне; — люди тоже сейчас готовы будут. Куда вьюки отправить: по Мзымте или на Куденету?

— Да я еще не уверен, что мы проберемся Мзымтою, — отвечал я; — что то она, как будто, течение немножко изменила; не случилось ли обвала какого?

— Ничего! Она у нас, после каждого большего дождя, меняет течение. Однако постойте, пойду посмотрю.

И он вышел.

Я воспользовался тем временем, чтобы самому приготовиться [160] к путешествию и, наскоро напившись чаю, тоже переоделся в походное платье.

Через четверть часа И-в возвратился и объявил, что Мзымта точно изменила течение, и довольно сильно, и что причиною этого надобно полагать большой земляной завал, упавший в реку где-нибудь недалеко. Мы порешили оставить вьюки пока в Амхштыре, а самим верхом проехать вверх по Мзымте для осмотра идущей по ней дороги.

Ущелье Мзымты, в версте с небольшим от Амхштыря, быстро суживается, и правый его берег, по которому тянется небольшой водораздельный хребет потоков Мзымты и Куденеты, делается здесь почти отвесным. Грунт его сыпучий шифер с глиною, легко размываемый дождем, что особенно затрудняет проложение здесь дорог. В 1864 году большую часть дороги на урочище Кбаада пришлось сделать присыпную и настилать фашинами. Разработанная тогда дорога эта была самая лучшая и короткая из всех ведущих в верховья Мзымты. По ней-то мы и пробирались теперь. Версты на полторы она казалась неиспорченною, и у меня даже родилась надежда, что дорога уцелела и дальше, как вдруг ехавший впереди меня И-в слез с лошади и, привязав ее к кусту, пошел пешком, озираясь по сторонам, точно отыскивая что-то.

— Что это вы, Павел Дементьевич, обронили что-нибудь? — спросил я его.

— Нет, хуже: ищу обойти этот завал. И он указал на большой бугор осыпавшейся земли, перегородивший дорогу. Потоптавшись несколько минут на одном месте, И-в поднял с земли сук и, с помощью его, полез прямо на осыпь. Увязая по колено, взобрался он на верхушку бугра и оттуда, несколько минут молча, осматривался.

— Ну, кончено! — крикнул он наконец. Дорогу совсем завалило, так что и следа не осталось. Не хотите-ли посмотреть?

Я последовал примеру моего спутника и тоже вскарабкался на бугор. Отсюда мне представился вид на довольно длинный изгиб реки, правый берег которой составляла гора мелких камней, глины и опрокинутых, исковерканных деревьев и кустов.

Дорога круто уперлась в обвал, на котором мы стояли.

— Видите, какого добра сюда наворотило! сказал И-в, указывая на осыпь. — Должно быть, издалека прикатило.

— Где же прежде дорога была? — спросил я: — тут целая гора. [161]

— А под этой самою горою, отвечал И-в, указывая влево гору. — Знать, подмыло, вот она и осунулась в речку. Теперь, значит, уже на Кбааду напрямик и не проберемся: надобно брести на Куденету.

Делать было нечего; оставалось пробираться в верховье Мзымты кружным путем.

Мы слезли с нашей обсерватории и, взобравшись на седла, поехали назад.

И-в был, на этот раз, верхом на очень маленькой гнедой лошади, едва поспевавшей за моим иноходцем. Он был видимо недоволен неудачей, встреченной в самом начале нашего похода, бормотал что-то про себя, пуская большие клубы дыма из трубочки, и беспрерывно поталкивал каблуками свою лошадку.

— Эк ее прокатило! — ворчал он. — Добро бы еще одну дорогу подмыло, а то вся гора съехала вниз.... Ну уж река!... будь ты неладна!

— К покосам первой роты, ребята, к покосам! — скомандовал он стрелкам, когда мы к ним подъехали. На Куденету выбирайтесь.

Команда вытянулась по дорожке, а мы, обогнав ее, взяли немножко в сторону и выехали на довольно широкую, хоть и очень грязную, дорогу, проложенную через молодой чинаровый лес.

Неперестававший дождь замедлял наше движение, и мы только около полудня перевалились черев водораздел рр. Мзымты и Куденеты и спустились к последней.

Дав здесь получасовой отдых людям, мы потянулись вверх по р. Куденете, чтобы добраться засветло до одной возвышенной поляны, известной под названием урочища Псаго, на которой полагали стать на ночлег. Вообще мы спешили достигнуть высокого урочища Кбаада, прежде чем дожди и снега, которых, по времени года, можно было ожидать в горах каждый день, окончательно испортят к нему дорогу.

После полудня дождь уменьшился, и я предложил И-ву проехаться со мною вперед для осмотра Псаго, о котором слышал еще в Екатеринодаре, как о месте чрезвычайно удобном для заселения. Ущелье р. Куденеты, чрезвычайно узкое у берега моря, верстах в пяти от устья её расширяется в довольно просторную долину, которой левый берег местами еще крут и утесист, правый же отлог, имеет много обширных волнистых терас, с превосходною почвою и роскошною растительностью. Близость [162] рр. Куденеты и Мзымты давала возможность, в случае если бы на последней не оказалось места удобного для поселения роты, или устройства батальонного штаба, выбрать его на Куденете; поэтому я непременно хотел исследовать как можно подробнее её долину.

Мы тронулись рысью и, переправившись в брод разов с десяток через не вполне еще разлившуюся Куденету, взъехали па высокий отлогий холм, на вершине которого виднелась роща высоких кудрявых деревьев. Дождь перестал, проглянуло солнце, что дало нам возможность хорошо осмотреть это урочище, одно из самых богатых и живописных, какие мне только удавалось видеть.

— Ну, что? как вам понравилась Псаха! — обратился ко мне И-в, когда мы поехали обратно навстречу команде нашей.

— Место отличное, но слишком близко к морю и далеко от главного хребта, куда поселенные роты должны будут делать поиски, — отвечал я. — Надобно поискать подальше в горах местечка; говорят, здесь есть еще урочище Квахо, тоже очень хорошее.

— Эх, батюшка! какого вам еще надобно места, если не Псаха?... и веселое, и широкое, и река смирная, никогда больше этого воды не бывает. Верьте мне, сколько ни ходите по горам, лучшего места не найдете. Я здесь все места между Сочей и Мзымтой пешком выходил: лучшего нет.

— А много мест здесь, удобных для жилья?

— Как вам сказать! Для больших поселков только Псаго, да Кбаада, пожалуй еще Медовеевская поляна, а для маленьких хуторов еще несколько наберется. Осмотреть бы их вам следовало, только дороги туда очень плохие, особенно теперь. Как раз запрет полноводьем где-нибудь в трущобе, натерпишься всякой напасти.

— А мы поторопимся поскорее пройти на Кбааду, да и назад, чтобы избежать напастей; вы сами, кажется, сказали, что здесь их не бывает.

— Не говорите! Только, конечно, здесь все-таки лучше. Я поэтому и хотел вас просить идти поскорее, без дневок. Теперь каждый день дорог: того и гляди совсем разольются реки. Я и людей подобрал надежных ходоков.

Мысль И-ва совершенно отвечала моей. Мне самому хотелось избежать, испытанного уже в Лазаревском, ареста, который здесь мог повториться, пожалуй, еще при худшей обстановке и при меньших удобствах.

Мы решили переночевать верстах в двух от урочища Псаго, [163] и на другой день, с рассветом, двинуться дальше безостановочно на Кбааду.

Мы встретили скоро нашу команду и, выбрав в одном из изгибов Куденеты холмик, обросший у подошвы кустарником, стали бивуаком. Через полчаса он украсился десятком шалашей, устроенных солдатами из древесных ветвей. Весело затрещали огромные костры, около которых толпились солдаты, просушиваясь и балагуря. Мы тоже развели огонь перед входом в нашу палатку. Я разложил карту южного склона, чтобы по ней, со слов И-ва, распределить наши переходы. В то время еще не было верных карт этой части Кавказа, и я, по необходимости, довольствовался картой, приложенной к статье капитана Духовского: «Даховский отряд на южном склоне Кавказских гор» ⁶.

От И-ва я узнал, что на Кбааду можно было проникнуть через урочища Убых-Пеф ⁷, Медовее-Пеф ⁸ и Цвижипси; но определить расстояние между этими пунктами и относительное их положение он не мог; уверял только, что, при хорошей погоде, можно достичь Кбаады к концу третьего дня. Оттуда он считал возможным прямою дорогою возвратиться к ротам, расположенным на Соче, в три дня. Таким образом, всё движение наше на Кбааду и назад в роты должно было, при условии хорошей погоды, занять не менее семи дней; в противном случае, могло быть гораздо продолжительнее. Провианту мы взяли с собой только на десять дней, так как трудные горные дороги, по которым нам предстояло идти, не позволяли класть на лошадей тяжелых вьюков. Это обстоятельство еще более побуждало нас спешить обзором пространства между Мзымтой и Сочею.

— Хорошо ли вы знаете дорогу? — спросил я, задумываясь над возможностью быть запертым в горах и остаться без хлеба. — Вы откуда ходили на Кбааду и каким путем возвращались?

— Я ходил с Сочи, а потом прошел в Адлер по Мзымте. Тогда еще цела была дорога, которую нонче завалило.

— Так вы, стало быть, с Куденеты не ходили; как же мы найдем туда дорогу?

— Да уж найдем!... Проведу, будьте покойны. Я хребтики заприметил. Вот только б погоду Бог дал хорошую, а то как пойдут дожди, да туманы, так немудрено и ошибиться. [164]

Итак, я очутился в незнакомой горной местности, с небольшим запасом провиянта и, вдобавок, с проводником, который по этой дороге никогда не хаживал. Я еще не знал тогда И-ва и его способности помнить местность и ориентироваться, иногда как будто чутьем, и потому новость эта меня немного озадачила.

И-в, заметив это, улыбнулся.

— Вам диковинкой кажется, как по таким трущобам на авось пробираться можно? А у нас это зачастую, сказал он. Только не беспокойтесь: заверяю чем угодно, что пройдемся благополучно. Я вот сколько лет здесь служу, не раз шатался по горам без проводников, а не сбивался с дороги.

— Да вы сами говорили, что в дождь можете ошибиться....

— Ну, а ошибемся, так и поправимся. А тут дело видимое. Вот этот хребточик, что прямо, это Ахца, влево она пойдет над речкою, и должна выйти к Соче, а вправо к Мзымте. Как через нее перевалим, так и спустимся к Убыхской поляне, а там уже дорога старая, по ней и я, и солдаты некоторые из команды хаживали. Только мешкать не надобно.

Я проверил слова моего спутника по карте и нашел их совершенно верными. Ясно было, что, не зная названий рек и гор, И-в хорошо понимал всю местность. Это меня несколько успокоило. Нам предстояло, следовательно, только два дня марша наугад, с чем еще по нужде можно было помириться.

Скоро смерклось. Поужинав, мы улеглись на кучах свежих прутьев, покрытых бурками. Я скоро заснул, но ночью меня разбудил сильный холод. Вскочив на ноги, я зажег свечку и увидел, что лежу в порядочной луже воды. В палатке было целое наводнение, подбиравшееся и к И-ву, которого постель из хвороста была несколько выше моей. Вся беда вышла от того, что мы забыли окопать канавой нашу палатку, стоявшую на косогоре, а ночью пошел порядочный дождь. С большим трудом растолкал я И-ва, спавшего сном невинности, и мы принялись спасать наш багаж от потопления. Дождь скоро перестал, но я, порядочно продрогнув, уже не мог спать и не без зависти поглядывал на И-ва, который, нимало не смущаясь сыростью, снова заснул богатырски.

Чуть рассвело, я опять разбудил И-ва и мы поднялись с ночлега. Утро было превосходное. На небе ни облачка. Прозрачный воздух позволял видеть до подробностей красивые очерки высокого лесистого Ахцу. Мы переправились на левый берег Куденеты [165] и потянулись над нею по узкой тропинке. И-в ехал впереди, на своем крошечном коньке, осторожно выступавшем и оглядывавшемся на все стороны.

Часа три двигались мы по тропе гуськом, переходя с одного горного уступа на другой, минуя крутые овраги и свежие дождевые промоины; наконец влево от нас показалось широкое плато правого берега Куденеты. Я показал его И-ву.

— Это и есть самая Кваха, — сказал он. — Вот переправимся через речку, так и подъем на нее пойдет.

Спуск к реке, в этом месте, был очень крут и попорчен недавним дождем. Подъем был несколько лучше, но всё таки не из удобных. Мы прошли, однако, и тот и другой без особенных неприятностей и выбрались на плоский отрог хребта Ахцу, безлесный и только местами поросший группами высоких прямых ольх. Случайно подъехав к одной из них, я заметил, что каждое дерево обвито до самого верху толстою лозою, сплошь увешенною кистями винограда. Находка эта удивила меня и я указал ее моему спутнику. И-в объяснил, что подобные рощицы встречаются па южном склоне очень часто, и суть не что иное как фруктовые сады живших здесь горцев. Виноград оказался очень крупный и отличного вкуса. Кроме того, в рощице между ольхами нашлось много яблонь, груш, слив и других фруктовых деревьев. Мы сделали здесь короткий привал, чтобы дать время втянуться на плато вьюкам, и я воспользовался им, чтоб поближе рассмотреть урочище и оригинальные сады горские. Местность носила следы недавнего жилья. Кое-где торчали колья бывшей огорожи, заросшие ежевикою, крапивою и колючим кустарником чрезвычайно густым и цепким, прозванным солдатами держи-деревом ⁹. Саклей не было, но большие черные пятна обожженной земли ясно говорили об участи их постигшей. Высота следов жилья над рекою и крутизна спуска к ней заставляли думать, что горцы добывали воду где-нибудь поближе. Я отправил несколько человек поискать родников, но они ничего не нашли. Вероятно, горцы, уходя, их заколотили. Тут же я увидел несколько великолепных черешневых и ореховых деревьев, частью срубленных, частью ободранных у корня, и припомнил рассказ Кушакова о нарочной порче горцами своих садов и посевов, перед выселением в Турцию.

От урочища Квахо тропинка пошла к подъему на хребет [166] Ахцу, извиваясь змеею около оврагов, которыми щедро изрезаны его южные отроги. Сначала подъем был отлогий, дорожка пролегала через густые фруктовые леса и зеленые поляны. Путь этот, вероятно, служил у горцев одним из главнейших сообщений, потому что и заросший ползучими растениями он был еще довольно широк и удобен для вьюков. Пройдя в тот день до небольшой седловины одного из отрогов Ахцу, покрытой мягкою травою, мы стали на ночлег. Местность была живописная. С одной стороны хребта текли ручьи, дающие начало реке Хосте, а с другой один из притоков р. Куденеты. Отсюда видны были части долин обеих рек, и открывался великолепный вид на далекое, лазурное море. Площадка, где мы разбили наш бивуак, покрыта была свежей травою (в половине ноября); фруктовые деревья, выросшие по её краям, были свежи и зелены как летом. Завидный край, завидная природа! думалось мне.... Недаром же обладание всем этим стоило стольких усилий, столько крови!...

Остаток дня и ночь мы провели с таким комфортом, как будто не рекогносцировку делали, а на пикник приехали куда-нибудь в Сокольники, или в Марьину Рощу: ковер на траве с самоваром и чайными принадлежностями; костры кругом, песенники, и, к довершению удовольствия, суровая красота темных гор и прелесть свежей, яркой, южной ночи.... Тихо плыл по небу месяц, укутываясь по временам легкой дымкой избежавшего облачка. Звонко отражало эхо нехитрую, но задушевную солдатскую песню и задумчиво издалека глядели кавказские великаны, одетые в снежные ризы. Иные песни слышали они еще так недавно!...

На другой день нам надобно было сделать усиленный переход, чтобы успеть засветло перевалиться через Ахцу и пройти крутой спуск к поляне Убых; иначе пришлось бы ночевать на хребте, где не всегда можно найти воду и подножный корм. Мы условились с И-м подняться до рассвета, а для того чтобы не сбиться в темноте с дороги, И-в послал еще с вечера несколько расторопных стрелков вперед, осмотреть тропинку. Стрелки скоро вернулись и донесли, что крутой подъем начинается верстах в двух от нашего бивуака.

Я проснулся от шума и возни около нашей палатки. Рассветало. И-в был уже на ногах и хлопотал о выступлении. Пока вьючили лошадей, мы наскоро напились чаю и выехали вперед. [167]

Через полчаса достигли крутого и довольно высокого подъема на один из отрогов Ахцу, которым начиналось восхождение на самый хребет. Подождав здесь отставших людей наших и вьюки, мы прошли еще верст шесть, то подымаясь, то спускаясь через горы и овраги, пока не приблизились к густому чинаровому лесу, сплошь покрывающему Ахцу.

Хребет этот не превосходит высотою 5.000 футов, но отсутствие дорог делает его в этой части очень труднодоступным. В западной части своей он понижается, потом снова достигает большой высоты и, под именем Алека, идет опять, постепенно понижаясь, до среднего течения реки Сочи.

Ахцу, в том месте где мы его переходили, состоит из трех высоких, крутых и лесистых уступов, изрезанных оврагами. Самый крутой из них, средний, усеян скатившимися с вершины каменными глыбами и плитами, на которых наши лошади часто скользили и падали. Чтобы не скатиться в кручу, я слез с коня и вел его в поводу. Для поддержки вьюков в опасных местах назначены были по два солдата на каждую лошадь. Только И-в продолжал сидеть на своей крошечной лошаденке, по-видимому не обращая внимания на опасность, какой он подвергался, при малейшей её неосторожности.

— Мой конь сам хакуч, — говорил он, в ответ на совет мой идти лучше пешком: — он в этих местах как у себя дома. Ведь я его хлебом кормлю: надобно же чтобы он свою службу исполнял.

И крошка-конь, точно, нес свою службу превосходно. Там, где и человек с трудом, почти на четвереньках, вскарабкивался на крутизну, он пробирался проворно и осторожно, как кошка. Позже мне удалось видеть еще один образчик этой породы горских лошадей, тоже добытый от хакучей, и опять я удивлялся их неутомимости и искусству возить седока по таким местам, где могут пробираться разве только дикие козы. Подвигались мы таким образом целый день, без отдыха, останавливаясь иногда лишь затем, чтобы оттащить в сторону упавшее поперек дороги дерево, или обойти торчащую из горы скалу. Покрытая упавшим листом тропинка часто исчезала, и надобен был опытный глаз И-ва, чтобы отыскать ее снова. Сумерки застали нас, измученными усталостью, на гребне Ахцу; но надобно было пройти еще несколько часов, чтоб добраться до воды и подножного корма. Всем нам хотелось пить, но воды у нас не было: мы не запаслись ею [168] на ночлеге. Утомленные вьючные лошади наши тоже крепко нуждались в отдыхе; однако нечего было делать, и мы потянулись опять вперед. Не успели мы пройти и полчаса, как совсем стемнело. И-в, подъехав ко мне, выразил опасение, что за темнотою можем ошибиться дорогой. Чтобы избежать такой неприятности, он советовал остановиться и отыскать где-нибудь по соседству воду, к которой и перебраться на ночь. Без травы для лошадей мы могли еще обойтись, имея с собою порядочный запас овса.

Мы сделали привал на одной из голых вершинок хребта и, приказав команде нашей развести большой огонь, послали несколько человек и сами отправились отыскивать воду.

Ощупью, цепляясь за кусты и за древесные ветви, полез я в крутой соседний овраг и через четверть часа услыхал под ногами неясный гул. Спустившись еще несколько десятков сажен, я услыхал наконец прямо под собой отдаленное журчание воды. Направление, по которому доносился звук, заставляло думать, что здесь спуск был почти отвесный и попытаться лезть дальше — значило попросту рисковать шеей. Благоразумие требовало возвратиться и помириться с необходимостью остаться без чаю и без ужина. Я, впрочем, не терял еще совсем надежды выйти из неприятного положения: через час должна была показаться луна, и тогда можно было рассчитывать найти или другой ручей, или другой спуск в овраг, из которого я теперь выбирался. Возвратясь, я застал команду нашу столпившеюся у большего ярко пылавшего костра. И-в сидел тут же, на своей бурке, покуривая неизменную трубочку и подбрасывая в огонь куски валежника. Он казался немного раздосадованным.

— Что, не нашли воды? Или вы и не ходили? — спросил я.

— Нет ходил, да толку не вышло. Должно быть, нонче без чаю останемся.

Я рассказал о неудаче своего поиска и предложил ждать на месте восхода лупы, или же, осветив окраину оврага кострами, поискать лучшего спуска к открытой мною воде. Во всяком случае, надобно было подождать возврата посланных за водою солдат. Пока мы толковали, послышалось в темноте ауканье, и через несколько минут пришли запыхавшиеся солдаты с приятною новостью: невдалеке они нашли отличный родник, к которому, вдобавок, спуск был сносен. Живо поднялись мы и, пройдя с [169] четверть версты хребтом, спустились в небольшой овраг, густо заросший колючкою. По дну его бежал ручей.

Мигом запылали огни и весело засуетились около них солдаты. Усталости от трудного перехода как не бывало. И-в, сначала немного сконфуженный неудавшимся расчетом перевалить засветло через Ахцу, перестал хмуриться и пустился в рассказы о походах на правом и левом флангах и о проделках горцев на бывшей береговой линии. Многое в этих рассказах показывало в нём большую наблюдательность и то понимание дела, которое черпается не из книг, а из опыта — и опыта не всегда сладкого.

— Эти горцы чудной народ были, право! — говорил И-в. — Шут их знает, какой в них характер. Иной мирной; десять лет отряды водил против своих же, награды получал от наших, а потом — глядь, такую тебе штуку выкинет, что хуже немирного. В последнее время наши стали немножко осторожнее, а то часто, бывало, попадались. Подъедет мирной татарин ¹⁰ к укреплению, заговорит с часовым и просит вызвать офицера такого-то: по имени называет. Дадут знать офицеру. Тот выйдет на переговоры, а татарин в него выпалит из винтовки, да и драла, поминай как звали! Ну, после приказали, что если кто из азиатов в разговоры вступать начнет, так чтоб оружие снимал, а иначе стрелять по нём. Этим маленько отвадили. Зато, который кунаком назвался, положиться можно — не выдаст. Вел я, знаете, раз партию поселенцев по реке Пшехе, к тому месту, где нонче Ширванская станица стоит. Прикрытие было маленькое, всего один взвод, а транспорт большой. Только, знаете, этак под вечер подошли мы к балочке ¹¹, как вдруг из-за кустов начали стрелять по нашим. Рассыпал я с этой стороны цепь, да и думаю себе: дело неладно, взвод не Бог весть что за армия, а транспорт чуть не на полверсты растянулся. Хотел было в сторону свернуть, да из-за возов обороняться, так с бабьем управы нет: ревут как оглашенные. А горцы, тем временем, чаще да чаще постреливают, да уже и из-за деревьев высыпать начинают, того и гляди в шашки ударят. Поехал я вдоль по цепи своей, а сам так рассчитываю, что навряд наш транспорт благополучно доберется. Вижу, выбежал [170] из лесу конный один, машет папахою, кричит что-то, и всё ко мне ближе, да ближе, и рука одна перевязанная. Что за притча такая, думаю. Поехал я к нему навстречу.... гляжу: кланяется, и опять на своих машет. Те стрелять перестали, наши — тоже. Что ж бы вы думали? — кунак старый оказался, Маметкой звали. Мы с ним в Белореченской станице часто чай вместе пивали. Тогда он совсем мирной был, и по-русски хорошо болтал. — Признал я, говорит, тебя и не велел своим стрелять, чтоб как-нибудь кунака не убили. — Спасибо, говорю, тебе, Маметка, что помнишь старую дружбу. Как есть, настоящий ты джигит; жалко вот только, что у тебя покалечили руку-то. Это, говорит, всё ваши длинные ружья, штуцера значит. На прошлой неделе на отряд ваш, говорит, наткнулся, так ранили. Что ж бы вы думали? ведь так и пропустил всех нас без драки. Спасибо ему!

В рассказах прошло незаметно время, и мы заснули довольно поздно.

Поутру мы без труда выбрались вновь на гребень и, пройдя им с полчаса, начали спуск к реке Кеш (приток Мзымты), на которой лежит поляна Убых. Тропинка шла лесом. Ночью был морозец, покрывший заваленную сухим листом почву серебристым налетом. Спуск с Ахцу был так же крут и длинен, как и подъем, и надлежало делать постоянно повороты то в ту, то в другую сторону, обходя поваленные деревья и выбирая отлогие места. Часам к десяти достигли мы реки Кеш, перешли ее в брод и взобрались по дорожке, устроенной, вероятно, еще горцами, на низкую длинную террасу, покрытую высокою, сухою травою и кустарником. На краю её виднелся большой аул, в котором русские, должно быть, не бывали в прежние походы, потому что он стоял цел и невредим, как будто вчера только оставленный жителями.

Отсюда дорога шла через соседнюю Медовеевскую поляну до речки Цвижипси, по ту сторону которой лежит урочище того же имени. Расстояние от поляны Убых до Цвижипси не больше семи верст.

Чтобы иметь время хорошенько осмотреть оба эти урочища, мы сделали команде привал в ауле и, взяв с собою пять стрелков, поехали к Цвижипси с тем, чтобы выждать там остальных людей нашей команды, получившей приказание выступить вслед за нами часа через два и в тот же день пройти на Кбааду, до которой, по словам И-го, оставалось около двадцати верст. Многие [171] из солдат ходили уже прежде с И-м этой дорогой, и потому оставленные нами в ауле люди не нуждались в проводниках.

Дорога на поляну Медовее шла по склону пологого хребта, разделяющего реки Кеш и Цвижипси. Растительность здесь встречалась несколько иная. Вместо ягодных кустов, ежевики и колючки, попадался орешник; между деревьями виднелись дуб и клен. Несмотря на солнечный день, было свежо; заметно было, что мы находились на довольно большой высоте. Мы скоро выбрались на высоты левого берега реки Кеш, и перед нами открылась узкая изрезанная оврагами прогалина, сплошь заросшая лопухом и папоротником. Особенно много было последнего, и он был местами так высок, что совершенно скрывал нас. Место это и было Медовеевской поляной. Мне оно совсем не понравилось уже потому, что папоротник и лопух указывали на сырость почвы, и, следовательно, на неизбежные лихорадки.

Тропа шла всё время волнистою папортниковою поляною и вывела нас, наконец, к р. Цвижипси, текущей здесь в отлогих берегах. На другом берегу реки виднелась широкая возвышенная плоскость, из средины которой подымались две конусообразные вершины.

— Вот вам и урочище Цвижипси! — обратился ко мне И-в, когда мы подъехали к берегу. Только вряд ли переправимся, река на прибыли. Смотрите, какая вода мутная.

Вода, точно, была похожа на квасную гущу и крепко шумела.

— Как же быть, Павел Дементьевич? Нельзя ли перебраться где-нибудь выше?

— Поищем. Только, кажется, не перебредем. Что-то она ворчит крепко, — отвечал И-в.

Мы проехали с версту вдоль берега скверной речонки, но быстрина её и грохот катившихся по дну её камней говорили совсем не в пользу переправы.

— Отчего это она так вздулась? — спросил я И-ва, кажется, дождя не было более суток....

— Зато снег, выше, в горах выпал. Вот взгляните — и он показал по направлению на северо-восток, где вдалеке белелись верхушки гор. — Иной раз морозом схватит снег в горах — реки и не на прибыли, а потеплеет, так хуже чем от дождя разольются. На Кбааду, раньше трех дней, теперь и думать нечего добраться, а не спадет Цвижипси, так и вовсе не попадем.

Провиянта у нас оставалось всего на шесть дней, и ожидать [172] убыли воды с таким небольшим запасом было невозможно; надобно было отказаться от попытки увидеть Кбааду. Решились возвратиться на поляну Убых, переночевать там и на другой день идти к р. Соче.

Пустив рысью наших лошадей, мы скоро присоединились к команде, приготовившейся идти вслед за нами на Цвижипси.

Известие о ночлеге на Убыхской поляне пришлось, кажется, по сердцу солдатикам, уже успевшим пошарить в ауле и нагрузившимся на дорогу, Бог знает для чего, совершенно ненужным хламом. У того торчало на спине что-то вроде корыта; у другого кадушка какая-то; третий подвязал к поясу довольно увесистый чугунный котелок: словом, все запаслись кой чем. Разместив людей по саклям, мы и сами расположились в одной из них, состоявшей из двух комнат: одной просторной, с лавками у стен и с очагом, бывшей, вероятно, кунацкой или гостиной какого-нибудь узденя; другой поменьше, с тахтою ¹² и привешенными к потолку полками, имевшей, кажется, назначение спальни.

В кунацкой, под лавками, стояло несколько совсем новых, крашеных сундуков, окованных железом и обитых медными гвоздиками. Видно было, что прежний жилец здесь был человек достаточный. Кровля нашей и большинства прочих саклей была тесовая, низко спущенная к земле, так что оставляла снаружи проход, закрытый от дождя. Вместо окон были четырехугольные отверстия, закрывавшиеся ставнями. Стены сакли плетеные, смазанные глиною.

Как ни незатейливо было помещение наше, но, после нескольких ночей проведенных в палатке, приятно было, ложась спать, быть уверенным, что не проснешься в луже. К тому же становилось холодно, а в сакле всё таки теплее, чем в палатке.

Остаток дня прошел, по обыкновению, в толках о поселении рот и в расспросе И-ва, указаниями которого я проверял бывшую со мною карту и пополнял мои путевые заметки.

Мы поднялись рано утром и, двигаясь по направлению к западу, часам к десяти взобрались на узкий крутой хребет Аць, составляющий один из второстепенных отрогов высокой горной цепи, которая отделяется к югу от горы Фишт. Хребет имеет направление почти прямолинейное и отделяет ручьи, текущие в Сочу с хребта Ахцу-Алека, от ручьев и притоков, катящихся [173] в эту реку с горы Тегош, крайней южной точки цепи, идущей от горы Фишта.

Тропа пролегала далее всё по гребню хребта, местами до того узкого, что, даже идя гуськом, надобно было остерегаться, чтоб не свалиться в ту или другую сторону. Оба ската этого хребта густо покрыты высоким стройным лесом, из красного кавказского дерева (негной или цареградская сосна), каштана, чинара, ясени, липы и фруктовых деревьев.

До самого спуска к Соче, по дороге не было ни больших подъемов, ни спусков, так что этот переход, довольно длинный, был нами пройден без особенного утомления. Часа в три пополудни мы подошли к спуску в долину Сочи.

Если бы кому-нибудь из читателей довелось видеть этот спуск, то он счел бы его совершенно непроходимым, по крайней мере для лошадей. Это была не что иное как лестница, составленная из огромных каменных ступеней, неправильно прилепленных к отвесной скале, высотою не менее 800 футов. Главное затруднение было в проводе по такому спуску вьюков. Тропинка была так узка и извилиста, что пустить по ней лошадей, не поддерживая их людьми, не было никакой возможности.

Осмотрев ее с И-м, мы приказали, развьючив лошадей, снести сначала тяжести на руках, а потом спустить лошадей по одной, поддерживая их людьми за веревки, привязанные к вьючной шлее.

Переноска вьюков окончена была скоро и без приключений, но едва только начали спускать лошадей, как что-то тяжелое рухнуло вниз и затем послышался дребезжащий звук металлической вещи, прыгающей по каменьям. Мы с И-вым стояли на одной из выдавшихся над обрывом ступеней и видели как кто-то из солдат полетел в пропасть. Павел Дементьевич слегка побледнел и выронил из зубов трубку. Он проворно перегнулся над кручею и потом радостно произнес; — ну, слава Богу! уцелел! Вслед за тем из-за камней показалась сердитая и несколько испуганная физиономия солдата.

— Экой грех! чуть ружья не обронил! — ворчал он. — Ну дорога! сибирная....

Оказалось, что, упав в кручу, солдат пролетел сажени две и увяз между ветвями дерева, выросшего горизонтально в расщелине горы. Ружье и фуражка повисли там же, и только котелок, взятый им в ауле, был потерян.

— Что, не ушибся? — обратился к нему И-в. [174]

— Никак нет-с, — отвечал тот, отряхиваясь; — маленько рука только как будто щемит: должно, помял.

Мы осмотрели солдата. Кроме нескольких ничтожных ссадин, никаких повреждений и ушибов не было. Приключение это развлекло солдат, окружавших упавшего. Посыпались шутки.

— Ну, брат Соловьев, счастлив ты! А я уж так думал, что не есть тебе нонче каши, — заметил один.

— Он затем и не схотел падать, что кашу, должно, вспомнил, — подхватил другой.

— А я так, братцы, хотел за ним лезть, пуговицы казенные отрезывать, и нож припас.

— Ну, вас к лешему, с пуговицами-то! — отгрызался Соловьев. — Тут, вот, котелок пропал, и сапог опять насквозь просадил. Эх, котелок важный был!...

— А и гремел он тоже важно, братцы, — снова заговорил кто-то.

— Проворней, ребята! нечего болтать, веди следующую лошадь! да гляди — не падать! — скомандовал И-в.

Несколько солдат схватили упиравшуюся лошадь под уздцы. Человек пять взялись за веревки и почти на руках понесли ее вниз.

Спуск лошадей задержал нас больше часу. Только конь И-го спустился без помощи людей, прыгая как коза, с уступа на уступ, ощупывая ногою и обнюхивая камни, казавшиеся ему сомнительными. Часам к четырем спустились мы вниз и, перейдя в брод Сочу, двинулись правым её берегом. Здесь тропинка лепилась карнизом, высоко над рекою. Вправо, еще выше, видно было несколько площадок, заросших колючкою и густым бурьяном. Уцелевшие местами плетни, стебли кукурузы и столбы красного негноя ¹³ указывали на бывший здесь аул.

Миновав его следы, мы выбрались на небольшой плоский холм, между Сочею и правым её притоком, р. Ажек, засаженный фруктовыми и ореховыми деревьями. Здесь мы остановились на ночлег. Пока разбивали палатку нашу, я пошел поискать фруктов и нашел группу грушевых деревьев, гнувшихся под тяжестью плодов. Земля кругом тоже была завалена ими и изрыта дикими свиньями. Груши оказались, впрочем, маленькими и жесткими. Ко [175] мне скоро присоединились несколько солдат наших, собиравших дрова для костров. Они набрали большой запас груш и откопали возле сожженной сакли ключ отличной воды. Видно было, что ключ тоже был забит горцами, но недостаточно хорошо, чтобы укрыться от наметанного на такие поиски глаза кавказского солдата. Солнце, между тем, село; загорелись бивуачные огни. Я вернулся в готовую уже палатку; но только что уселись мы с И-м у огня, как что-то вблизи визгливо залаяло; откликнулся другой, третий голос, и, наконец, целый хор завыл и захохотал на все лады.

— Что это за концерт? — спросил я И-го, морщась от неприятной музыки.

— Чекалки ¹⁴ проклятые. Ну, ежели вы их не слыхали, так они вам спать ночь не дадут.

Голоса увеличивались в числе и приближались, выделывая самые невыносимые рулады. Я не знаю ничего отвратительнее крика шакалов. Человеку с некрепкими нервами можно с ума сойти от него. Единственным средством избавиться от этой лесной музыки, говорят, завыть по-волчьи; но в команде нашей не нашлось такого мастера. И-в приказал выстрелить из ружья. Концерт мгновенно умолк, а через несколько минут еще ближе раздался опять громкий хохот; ему снова откликнулось несколько голосов, и пошла настоящая сатанинская опера.

Чтобы отогнать чем-нибудь неугомонных артистов, мы разложили огни по краям занятой нами площадки. Это немножко помогло; по крайней мере шакалы держались в почтительном расстоянии от бивуака и позволяли нам заснуть.

На другой день, к полудню, мы прошли правым берегом Сочи к ротам.

Дорогой переправлялись через несколько горных ручьев, правых притоков Сочи. Крупнейшие из них, которые можно назвать даже речками — Джек и Агуа — текут почти в отвесных берегах. Через них были перекинуты два пешеходные мостика, горской работы. Один был разрушен; другой (через Джек) сохранился довольно хорошо, и мы с И-вым прошли по нём, отправя лошадей и вьюки в брод. Мост состоял из цельных древесных стволов, положенных с каждого берега оврага, врытых концами в землю и заклиненных. Деревья сходились над серединою речки и подхватывались снизу подушками, в концы которых врублены были вертикальные стойки. На стойки насажены [176] были длинные тонкие жерди, сделанные из крепкого и гибкого дерева, также утвержденные концами в берегах. Поверх бревен уцелело несколько досок, составлявших, вероятно, часть мостовой настилки. Пила здешним горцам, по-видимому, не была известна, и они приготовляли доски колотые из каштанового или другого хорошо раскалывающегося дерева; по крайней мере, нигде в аулах южного склона мне не попадался пиленый лес.

Мостик этот был очень эластичен; на скрепление его не пошло ни кусочка железа, и вся работа, как видно, была произведена топором.

В ротах я узнал от Кушакова, что дня через два после моего выезда прибыл К-ко и ожидает меня в Даховском. Я хотел сейчас же ехать туда, но Кушаков ни за что не соглашался отпустить меня без обеда. Долго отговаривался я, ссылаясь и на необходимость поскорее видеть К-ку, и на собиравшийся дождь; но должен был уступить, выговорив себе только право ехать сейчас после обеда. На этот раз обед был без особенных затей, после чего я, несмотря на разразившуюся грозу, выехал на Даховский пост.

И-ва я оставил с командою при роте Кушакова, так как для осмотра остального пространства между рр. Мзымтою и Шахе необходимо было начать рекогносцировку с среднего течения р. Сочи. Я приехал на пост Даховский часам к восьми и застал К-ку занятого хлопотами по приему батальона. Причиною задержки его в Туапсе оказалась лихорадка, которой он, как недавно прибывший на Кавказ, должен был заплатит свою дань. Поделившись с ним результатами осмотра местности между Мзымтою и Сочею и условившись выступить на другой же день, взяв ожидавшую нас на Соче команду, и продолжать рекогносцировку, я провел остаток вечера в гостеприимном семействе Хреновича.

(Окончание будет.)

Комментарии

1. Стрелковые роты имелось в виду поместить при батальонных штабах.

2. Почти все пространство между нижними частями течения рр. Мзымты и Хероты, в большую воду затопляется, в малую же остаются болота, поросшие колючими кустарниками и ежевикой. В болотах водится множество пиявок; горцы вели ими порядочный торг с турками.

3. Профессор ботаники Ч-в.

4. Кустовое растение, кажется Vaccinea Acrostophylos.

5. В 1864 году, по случаю окончания кавказской войны, на урочище Кбаада, на р. Мзымте, были собраны все отряды и отслужено было, в присутствии Его Императорского Высочества наместника, благодарственное молебствие. Для движения отрядов на этот пункт, была разработана войсками, вверх по Мзымте, колесная дорога.

6. «Военный Сборник» 1864 года, № 12.

7. Убыхская поляна.

8. Медовеевская поляна.

9. Palliurus australis.

10. Кавказские солдаты обыкновенно называют черкесов татарами. Эту ошибку усвоили себе и многие из офицеров.

11. Так обыкновенно на Кавказе называют неглубокие овраги с отлогими берегами, или лощины.

12. Низенькая широкая кровать или диван, сколоченный обыкновенно из досок.

13. Горцы свои хлебные амбары утверждали обыкновенно на столбах негноя, потому что дерево это в земле дольше других сопротивляется гниению, не смотря на влажность почвы и климата.

14. Шакалы. На Кавказе их называют «чекалками».

Текст воспроизведен по изданию: По южному склону Западного Кавказа // Военный сборник, № 11. 1869