КРЕТОВИЧ И. И.
ДОН, КАВКАЗ И КРЫМ
(Из путевых воспоминаний).
(См. выше, т. II, стр. 699-717).
II.
Простившись с «тихим», но мутным Доном, через который, по случаю весеннего развода моста, надо было переправляться на пароме, поехали мы на Кавказ. На противоположном берегу Дона нас ожидал новый, довольно грустный случай: около 30 повозок малоруссов-поселенцев, вышедших год перед тем из Томаровки, Белгородского уезда, с женами, детьми и всяким имуществом на поселение в Ставропольскую губернию — теперь возвращались обратно, на родину. Что это такое, неужели в этих местах земель мало? — «Нет, не то — отвечали поселенцы — вышли мы из своего села с ведома нашего начальства, обещавшего выслать нам увольнительные свидетельства от общества. Мы продали свои избы и все, чего нельзя было с собою забрать. Собрались, взяли виды, кто мы такие, и пришли в Ставрополь селиться. Тут нас не принимают без общественного увольнения. Мы писать, просить — оттуда не высылают. Помаялись полгода — некуда деваться — не кочевать-же по степям, как калмыки. Мы и возвращаемся назад». [724]
Неужели все это правда? Вероятно. Ведь обоз в 30 возов с женщинами, детьми и всякой всячиной не мог убежать и скрыться неизвестно куда, без ведома ближайшего начальства. Этого тайно в селе сделать нельзя, и неужели начальство не могло бы воспрепятствовать самовольному уходу крестьян, если этот уход был действительно самовольный. — Если же нет, то почему не выдать увольнительных свидетельств или, обнадежив переселенцев, не выслать бумаг, как было обещано? Мы никак не могли объяснить себе всего этого.
Пожалев о потраченном так непроизводительно времени, труде и имуществе, и пожелав лучшего пути вперед несчастным странникам, поехали мы в эту негостеприимную страну, откуда их так безжалостно вернули.
Пустынной показалась нам дорога между Харьковом и Аксаем, но все же она может быть названа роскошным садом сравнительно с трактом между Аксаем и Ставрополем. Через несколько десятков верст встретите вы станицу в степи. Станции в Земле Войска Донского той же самой постройки, что и по сю сторону Ростова. В Ставропольской губернии отличаются они большим разнообразием. Общее между всеми ими то, что они плохо отвечают своему назначению — есть нечего, и вода солона.
По этому тракту едет военный, чиновник, да купец, и если вы не принадлежите в двум первым категориям, вас причисляют к третьей, и тогда вы еще подвергаетесь особенно пытливым взглядам со стороны единственного, окружающего вас общества ямщиков. Разные шалости по этой дороге не редкость. В них будто бы принимают более деятельное участие, кочующие и живущие в услужении по разбросанным, Бог знает где, хуторам, калмыки. Нам, впрочем, вспомнилась поговорка: «на волка — помолвка».
О самой местности не много можно сказать. Это беспредельная степь с высокими бадыльями посохших бурьянов. Воображаем, что это за местность летом. Тут заблудился бы сам Тарас Бульба. Только родившийся среди этой степи калмык, да его конь чувствуют, что они дома.
Но вот мы проехали сотню-другую верст — перед нами начинаются пологие возвышенности по направлению к югу, с периодическими крутыми обрывами — это подошва кавказских предгорий. Мало-по-малу целыми десятками верст вы подымаетесь все вверх и достигаете Ставрополя, расположенного на плоской возвышенности, над уровнем моря на 2.500 фут. [725]
Ставрополь — довольно красивый город с большими площадями, порядочными улицами, театром, красивым городским садом и бульваром, но довольно плохими гостинницами; одна или две улицы вымощены, по остальным проезжие пользуются природною мостовою, потому что весь город стоит на строительном плитняке. Из него сложена в виде террас длинная красивая лестница, ведущая к городскому, расположенному на возвышенности, собору.
Ставропольская губерния пользуется гражданским управлением. Но территория ее изрезана в виде самых разнообразных зигзагов землями терских, кубанских и черноморских казаков с их общинно-войсковым бытом. Пространство Ставропольской губернии в 65.599 квадр. верст (Кавказский календарь 1867 года) с 365.512 душ обоего пола, т. е., по 5,6 жителей на квадратную версту, что составит более 20 десятин на душу. И в этой стране не нашлось места для тех переселенцев?!
Нам рассказывали другой, более изумительный случай: — года два тому назад около 300 душ переселенцев почему-то не могли быть устроены в этой степи. Они обратились в Ставрополь и оставались там в течении нескольких летних месяцев без дела и хлеба, когда у местных жителей хлеб высыпался с колосьев — пропадал на корне. Эти люди в городе голодали, пока между ними развился тиф, покончивший все дело.
Правда, что Курская, Орловская или Полтавская губернии обладают лучшими топографическими условиями, чем Ставропольская, и в названных губерниях не мало удобных земель лежит еще нетронутыми, но все же, в этих губерниях причитается по 42 жителя на квадратную версту или около 3 десятин на душу. По этому рассчету Ставропольская губерния могла бы вместить в себя 2.755.058 душ, а не 365.000.
Правда и то, что климат Ставропольской губернии иной — местами вода солона, но не смотря на то даже калмыки умеют добывать себе воду. Впрочем, искать поселенцев не нужно — сами приходят. Нужно лишь только немного хлопот: указать им место для водворения или предоставить то, которое они избрали сами.
В Ставропольской губернии есть небольшие участки леса. Говорят, что в прежние, весьма недавние годы леса в этой местности, особенно к северу, были довольно порядочные; теперь они или вырублены или беспощадно вырубаются на дрова, даже в настоящее время, когда в 40 верстах от города открыты [726] копи каменного угля, залегающего по ущелью оврага. Толщина пласта, говорят, достигает до 3 аршин — стоимость добычи пуда — 5 коп. сер., но уголь этот продается в Ставрополе 22 коп. сер., тогда как донецкий антрацит, стоющий тоже на месте от 6 до 9 коп. сер. и привезенный более чем за 300 верст, продается иногда в Ставрополе чумаками по 17 коп. сер. за пуд. Кажется, что ставропольский каменный уголь мог бы продаваться дешевле, и для углепромышленников было бы выгоднее. Тогда домовладельцы имели бы полный рассчет переделать свои печи, чего они теперь, за дороговизною угля, сделать не могут, а продолжают истреблять лес. Жаль: для такой местности лес дороже золота.
От Ставрополя до Владикавказа местность принимает совершенно иной характер. Это не прежняя проеханная нами бесконечная степь. Тут начинаются возвышенности, прорезанные широкими живописными долинами; то взъезжаете вы на небольшое, совершенно ровное плато, затем подымаетесь еще на другой, третий и т. д. подобный же уступ, то — широкая равнина, примыкающая, кажется, к самому подножию Кавказских гор, виднеющихся на синеве неба, как бесконечные, неподвижные гряды облаков.
Станицы попадаются чаще; дворики в них уютнее; от домиков, обнесенных не редко садиками, веет жизнию. Вероятно, быт этого населения менее стеснен, менее осужден на неподвижность, менее скован обычаем.
Не станем описывать подробно маленького приключения, происшедшего по случаю встречи с каким-то черкесом, просившем абаз (20 коп.) на хлеб и не отстававшим от нас, пока он не получил желаемого. Замечательно, что нас предупреждали против подобных встреч.
Но вот мы во Владикавказе, расположенном над уровнем моря на высоте 2.346 фут, красивом городке и по местоположению и по постройкам. Довольно большой мост на Тереке, берега которого унизаны крошечными водяными мельницами. Городской бульвар; почтовая гостинница. В стенах этого здания мы, к удивлению, нашли книги: «Век Людовика XIV», «История цивилизации в Европе» Гизо, и «Divina comedia».
Помчавший нас вскоре четверик почтовых лошадей, толпы простого местного населения, в своих типичных костюмах, с не менее типичными лицами, скоро напомнили нам, что хотя это небо похоже на небо Италии, но мы на степени лестницы между Азией и Европой. [727]
Собственно от Владикавказа начинается знаменитая военно-грузинская шоссированная дорога. Верст через пять от города, мы были, в буквальном смысле, у подошвы кавказских великанов. Еще несколько саженей, и непривычному глазу кажется, что дорога где-то исчезла, вытянулась в какую-то узкую тропу, что по этой тропе, прижавшейся к колоссальному отвесу горы и вьющейся змееобразно над глубоким ложем Терека, едва-ли в состоянии проехать ваша карета, а разъезд двух экипажей невозможен. Но, благодаря поворотливости тамошних возниц и привычке лошадей, езда по этой дороге не дурна.
Мы остановились ночевать на первой станции Балта, лежащей на 2.754 фута над морем. Станция эта очень красивый, довольно удобный, хотя и плохо меблированный, каменный двух-этажный дом, с весьма достаточным количеством комнат. Построена она необыкновенно прочно — по виду это замок, а не почтовая станция, но в том-то и дело, что в бывшее военное время это здание должно было удовлетворять тому и другому назначению, т. е. служить приютом для проезжающих и отбивать нередко напоры горцев. Далее все станции, до самого Тифлиса, имеют, в большей или меньшей степени, тот-же характер.
Здание это устроено в живописной местности, на несколько сот саженей ниже Дарьяльских ворот. Жаль, что мы ехали в первых числах апреля, когда в горах только начинало чувствоваться первое дуновение весны.
На другой день, пошел мокрый снег, что отнимало чрезвычайно много эффекта у этой грозной, величественно-красивой, но мрачной природы. Вот проехали мы замок знаменитой в истории Грузии царицы Тамары: взлесть на эти утесы едва-ли впору самому отчаянному осетину, и как туда взбиралась нежная, царская ножка Тамары — не понимаем.
Снег, начавшийся с утра, не унимался. Чем дальше, тем более местность и дика и страшна. Только кой-где изредка попадается арба мирного черкеса, а с противоположной стороны из-под скалы выглянет как-будто притаившийся там сторожевой пикет, то объедут вас верхами два-три горца в своих папахах и бурках, с ружьями, закутанными в кожаные, шерстью наверх, чехлы.
Полотно дороги почти везде следует за руслом Терека, текущего в тех местах в виде небольшого горного ручья. Говорят, что не таков бывает Терек во время разлива. Вероятно в этом состоянии временного величия описывал Терек [728] Марлинский. Мы видели — увы! — ручей. Не менее того, мы ехали между двух отвесных стен, высотою в иных местах до нескольких тысяч фут. Скалы грандиозного объема то высились над нами в едва достигаемой для глаза высоте, то выступали с боков, где только порох, да лом могли проложить через них узенькую дорогу, то сброшенные в самый ручей, образовали утесистые пороги. Все это продолжительная и упорная работа Терека.
Через станцию мы были у подошвы Казбека, на высоте 5.740 фут. Здесь резиденция князей Казбеков — небольшое каменное, обнесенное каменною же стеною, жилище. Маленькая красивая православная церковь и почтовая перворазрядная станция с номерами, общей столовой залой, бильярдом и буфетом.
С крыльца этой станции виднеется Казбек (Главная вершина Казбека —16.553 фута). За снегом нельзя было видеть его вершин; на одной из них есть остатки древнего христианского монастыря. Туда ежегодно осенью собирается местное население, и казбекский священник с причетом и всем необходимым взбирается туда же для совершения службы Божией.
По дороге от Казбека до Коби вам чаще попадаются более пологие холмы. Вы чувствуете, что это вершины гор. Вам скажут, что это вершины первого разряда гор или, лучше сказать, перемычки главных великанов хребта. Леса здесь нет, и только в одной, довольно значительной лощине встретили мы торчащий сквозь снег какой-то кустарник в роде терна.
Кой-где виднеется крошечное овсяное или ячменное поле, на котором наш крестьянин не ухитрился бы поместить одной своей избы.
В ином месте выглядывают из-под скал какие-то черные развалины, в роде закоптелых труб на деревенском пожарище — это аулы. Их нельзя назвать деревнями, селами или хуторами — все эти названия не могут дать понятия о физиономии кавказского аула. Это скорее можно назвать гнездом, где несколько, а иногда и несколько десятков семейств сложили из простого камня, каждое для себя отдельно не избу, — это будет не верно, — а четырехъугольное более или менее правильное вместилище, с плоскою каменною крышею — это сакля. В ней почти всегда, вместе с людьми, имеют постоянно отведенные им места и домашние животные. Собрание нескольких саклей составляет аул. Эта кучка крошечных неправильных строений, из почерневшего камня, под суровым [729] мрачным небом, между свал и облаков, непохожа ни на хутор, ни на село; это — место, где можно прятаться и откуда можно выходить на добычу.
Было время, скажут обитатели этих аулов, когда по нашей стране можно было дитяти пройти от конца до конца весь кавказский хребет, когда наши стада паслись далеко в широких кабардинских степях (Ныне земля терских казаков), когда в Редут-Кале было до 350 переводчиков от разных наших племен для ведения торговли произведениями земли, на которой мы обитаем. — Но где-же следы всего этого? Так же непроходимы ваши горы, как и в те времена, так же мало известны минеральные их богатства, в которых, скажем между прочим, кроется главный источник вашего благосостояния в будущем. Пусть же не пропадет для вас бесследно кровавый труд русского народа — пора кинжал и ружье променять на заступ и лом, а пороху дать иное, более производительное употребление.
К вечеру мы приехали на станцию Коби, лежащую на 6.570 фут над уровнем моря. Мы остановились здесь ночевать. Отсюда только 14 верст до Гудаурской станции, но этот путь — высшая точка перевала на военно-грузинской дороге. Это путь известных кавказских снеговых завалов, ежегодно погребающих в своих холодных лавинах десятки несчастных жертв. Эти 14 верст лучше всего проехать утром, когда солнце не растопило еще снега на вершинах гор. В противном случае, самый ничтожный снеговой комок, отодвинувшись от общей массы, редко останавливается на пути, большею же частию от постоянно налипающего снега он достигает ужасающих размеров и с шумом стремится вниз.
Станция Коби лежит между тремя почти отвесными стенами гор. Станция устроена также точно в виде маленького замка, как и все остальные, через которые мы проезжали. Но странное дело — капитальный, прочный, каменный, жилой дом, а печей нет, и где же? — на Коби, в климате, где два-три месяца в году несколько похожи на то, что мы называем летом, а остальные 9 месяцев — время вьюги и мятели. Мы объясняем это просто архитектурной ошибкой. План, вероятно, составлялся в Тифлисе, где зиму понимают так точно, как лапландцы лето, у которых оно, вероятно, такое же как на Коби, и длится всего 2-3 месяца. Архитектор строил по плану, строил летом, осенью проезжающие стали мерзнуть — вот и поставили им для назидания жестяные коробки без [730] кирпичей внутри и без вьюшек. Топка производится дровами; пока горит — угарно, потухли дрова — холодно и сыро.
Недалеко от станции течет Терек. На другом его берегу устроено небольшое поселение, что-то в роде деревни, в которой большею частию живут семейные, гарнизонные солдаты. Тут же несколько духанов, т. е. кабаков. Все эти постройки расположены на одной небольшой площадке, окруженной с двух сторон почти отвесными стенами гор. Перед нами на юго-восток узкое глубокое ущелье, по которому нам завтра прийдется проезжать. Нельзя поручиться, что это ущелье не послужит и могилой. Вся обстановка — голые скалы, снег да лед — не привлекательна.
На станции ночевала проезжая дама с двумя детьми, — нужно было видеть смущение несчастной, когда на другой день, чуть свет, запрягли нам три тройки под перекладную, потому что в каретах по этому пути ехать нельзя, и пригласили садиться. Сколько ни уверяли мы ее, в чем сами не были твердо убеждены, что еще рано, солнце еще не растопило ни одной снежинки, и завала не последует — но она боялась не за свою жизнь, а за детей. Мы просили дистанционного начальника дать нам нарочного провожатого, в чем нам не было отказано, и затем поехали вполне на волю Божию.
На этих 14 верстах, особенно на первых 10, везде лежал глубокий слой снега в 3-4 и более аршина. В этом толстом пласте постоянно роется несколько рот солдат, делая снеговые корридоры, которые то-и-дело засыпает снегом — это вечная работа Данаид. Корридоры эти так узки, что по ним едва может проехать тройка — и горе при встречах. Недалеко от вершины перевала, переехали мы, по каменному, весьма высокому мосту, через глубокий овраг на другой его бок. Но странно, мост узкий, со скатами на обе стороны и без перил. На другой стороне оврага ямщик объяснил нам, что перила снесло завалом, вместе с обозом, шедшим с дровами, в 18 человек. Все это в овраге дожидается весенних вод.
Снеговой завал — это в начале, большею частию, оборвавшийся на вершине горы небольшой ком снега, просто камушек или груда земли, но пока этот комок долетит до дна ущелья, на протяжении нескольких сот, а иногда и более тысячи фут, по рыхлой поверхности снега, он все более и более увеличивается в объеме, и наконец достигает огромных, поражающих размеров. Падение завала слышно на пространстве нескольких верст. Сила падения ужасна. Бывали случаи, что пешеходов, сжатым воздухом [731] лавины, перебрасывало на другую сторону ущелья, через пропасть, в несколько сот фут глубиною и такой же ширины. Нам рассказывали, что один какой-то переброшенный счастливец остался жив, благодаря мягкой снеговой постели, в которую его вгрузило глубоко. Несчастные случаи с рабочими командами не редкость. Иногда проезжающие ждут по несколько дней, пока рабочие прорежут дорогу в осевшем завале. Бывает и так, что ямщики отвезут проезжающих, а назад вернуться нельзя. Везший нас ямщик провел одну ночь между двух спустившихся почти одновременно завалов. Приятная ночь!
Почему бы, подумали мы, не устроить на этих 14 верстах — даже менее — хотя деревянную прочную галерею. Дорога лежит то по одному, то по другому боку ущелья, и ниже ее глубина ущелья такова, что может вместить весь нагорный снег. Тогда бы завалы скатывались вниз через прочную крышу галереи. Это стоило бы несколько десятков, быть может и сотню тысяч, но, не говоря уже о прекращении несчастных случаев, чуть ли это не было бы дешевле содержания многочисленной рабочей команды.
Посмотрите на бледные, унылые лица этих несчастных людей. Многие из них носят зеленые козырьки или зонтики над глазами — солнечный свет, при постоянной белизне снега, убийственно действует на зрение.
По другую сторону этого ущелья, на пологом скате горы, устроена сторожка и колокольчик, в который сторож звонит, когда заметит падающий на другой стороне обвал. Представьте себя, читатель, на этом месте, в момент стремящейся вниз снеговой лавины, быть может, на голову людей. Едва ли есть в Швейцарии такие виды.
Проехав еще несколько верст, очутились мы перед Крестовою горою. Высота ее 8.142 фута над уровнем моря. Гора эта получила название от поставленного на ней, по преданию, Петром Великим каменного креста.
Было около 8 часов. Солнце стояло на горизонтальной плоскости и лучи его падали прямо в лицо; отражаясь с трех сторон от гор, покрытых снегом, они производили ослепительный блеск. Только изредка наплывут на вас облава снежного тумана, и в мириадах мелких, кристаллических звездочек тонет солнечный свет. Но, посмотрите — какая игра цветов: они искрятся, переливаясь с одного оттенка в другой, то станут сплошною, густою массою однородного цвета, то расплывутся во все оттенки радуги, то снова пушистой пеленой стелятся эти облака по горным вершинам, и яркий свет солнца [732] падает прямо на лицо. И снова вокруг вас тот же ослепительный блеск, и только раздвинувшийся там далеко внизу туман покажет вам черную бездонную пропасть ущелья.
Впрочем, нам недолго суждено было любоваться всем этим. Прозаическая действительность вскоре предстала пред нами. Длинная вереница троечников, везших хлопок, пресекла дорогу — разъехаться между двух снеговых стен нельзя. Мы простояли два часа, пока для нашей повозки вырезали в боку этой стены возможное помещение. К нам подошел татарин просить на «несчастный случай» — извощики опрокинули на дороге его исхудалого верблюда.
Перед нами недалеко Гудаурская станция; тут, в одном месте, валится не снег, а гора. Несколько дней перед тем завалило, говорили нам, 7 человек рабочих.
Гудаурская станция, чуть-ли не высшая точка перевала — она лежит на высоте 8.713 фут. Впрочем, по этой дороге есть еще высшая точка, определения которой мы не нашли в таблицах, а наш барометр перестал указывать.
На станции нам дали опять почтовую карету, запряженную парой отличных вороных лошадей. На этой станции лошади не нужны, чтобы везти экипаж, а только для того, чтобы удерживать напор. До следующей Милетской станции всего 15 верст, но она ниже Гудаурской на 3.752 фута, т. е. через каждые 100 саженей вы опускаетесь ниже на 7 саженей.
Самая дорога идет зигзагами. Пригорная ее сторона высечена большею частию в скале, боковая сторона опирается на искусственную каменную, нередко в несколько сот фут вышиною, стену. Ширина дороги — только что можно разъехаться с трудом: это знаменитое воронцовское шоссе, о чем свидетельствует золотая надпись на доске, вделанной в одном месте в скалу.
Однако, спуск по этому пути, для непривычного пассажира, далеко не привлекателен. Иногда колесо идет на несколько вершков от края ничем неогороженной пропасти. Впрочем, несчастные случаи здесь необыкновенная редкость. Экипажи, ямщики и лошади — великолепные лошади — все это вполне соответствует своей цели, но… испугайся лошадь, сломись колесо или дышло, тогда вы можете спастись только чудом. Одним словом, равнодушно проехать предыдущую и эту станцию может только тот, кто воспитал в себе чувство равнодушие к жизни, кому когда бы ни умереть и как бы ни умереть, решительно все равно. Если же проезжий не принадлежит к этому разряду людей, то еще в Коби должен [733] запастись уверенностью, что с ним никакого несчастия не может случиться.
С Милетской станции очутились мы в другом климате. Дорога до самого Тифлиса на протяжении 120 верст пролегает большею частию по ущельям, превращающимся иногда в более широкие равнины, но это не те бесконечно широкие равнины, какие мы видели не доезжая Кавказского хребта.
Не менее того, в окружающей вас природе везде заметна жизнь — горы покрыты лесом, на вершинах их лежал еще снег, но ниже самые крупные косогоры глинистой почвы вспаханы самым тщательным образом. Кое-где под лесом на обрыве ущелья виднеется сакля горца. Но это не та сакля, какую мы видели в горах — эта более похожа на человеческое жилище. Возле нее группируется еще несколько хозяйственных построек. Все это висит над вспаханным полем и смотрит приветливо вокруг.
Еще ниже — виноградники и персиковые деревья, бывшие тогда (начало апреля) в цвету. То попадется пахарь, взрывающий с трудом каменистую почву, то целая груда каменьев, собранных для того, чтобы очистить крошечный клок земли и превратить его в пашню. В ином месте мимо этого клочка прокопана продольная канавка, в которую проведен нагорный ручей. Этой водой орошается поле.
В нескольких местах проехали мы в разрез пласты белого, как мрамор, плитняка: с виду это — или белый мрамор, или алебастр — скорее мрамор. Толщина этих параллельных друг-другу и почти вертикально прорезывающих ущелье пластов различна, от 3 вершков до 2 и более четвертей. Объем залегания и количество материала громадно. Вот отличный плитняк для мощения улиц и выделки ступеней. Тут же мы видели несколько известковообжигательных печей. Не у кого было спросить — действительно ли это мрамор. Карету остановить почти что невозможно. А на станции никто ничего не знает.
Чем ближе к Тифлису, тем чаще попадаются на острых стрельчатых острогах горных хребтов старинные укрепления.
Станции построены в населенных местах, имеющих уже сколько нибудь европейский характер. По этой дороге лежит старинный грузинский городок Мцхет, бывшая летняя резиденция грузинских царей.
Мцхет в настоящее время — нечто в роде наших небольших торговых местечек. Но серый, необтесанный камень в [734] нештукатуренных постройках, самая форма и расположение этих построек сообщают ему непривлекательный вид.
У Мцхета встретили мы караван верблюдов, нагруженных тюками хлопчатой бумаги. По недостатку дорог и дорогому продовольствию по существующим уже трактам, азиатские товары нередко отправляются известными исстари тропами через горы, на верблюдах. Замечателен этот обоз — это длинная вереница, тихим мерным шагом идущих животных, тихий, однообразный звук бубенчиков, закутанные в черные, длинные бурки фигуры проводников. Все это, в темный сумрак, очень похоже было на торжественную процессию теней.
От Мцхета до Тифлиса 20 верст. Дорога лежит по широкому ущелью Куры. Впрочем ширина ущелья не превышает двух-трех верст. Но вот что странно: так близко от города, население которого превышает 100.000 душ, и равнина эта с отличною почвою лежит пустырем. Это что-то не гармонирует с той обработкой едва доступных косогоров, которую мы видели перед тем. Уже не общинная-ли это земля! Неужели так трудно ту же самую Куру, имеющую падение до 8 фут на версту, заставить, при помощи колес, поднять свои воды для орошения лугов и полей этой равнины!
В таком климате, как климат Тифлиса, можно снять четыре укоса люцерны в год, или хлеб и корнеплодные одно за другим, с одного и того же поля. Одна эта равнина могла бы снабдить сеном, молоком и огородными овощами весь город. Пространство этой равнины от 50 до 60 квадратных верст, т. е. от 5 т. до 6 т. десятин, а десятина люцерны, в тифлисском климате, при орошении, в четыре укоса дает более 600 пудов сухого сена. Рассчет этот можно поверить в тифлисском же городском саду, где посеяна на клумбах люцерна и притом только поливается водою, но без удобрения. 6.000 десятин по 600 пудов сена каждая, да это 3.600.000 пудов! Этим количеством можно отлично прокормить до 15.000 штук крупного скота, считая по 250 пудов сухого сена на штуку в год, т. е. около 27 фунтов в день или 1/30 часть по весу на 20-ти пудовое животное. Кавказский скот никогда не был такого весу и отродясь не видал такого количества корма в день. Не следует упускать из вида, что удобрение от тех же животных, употребленное на те же поля, могло бы поднять производительность их гораздо выше. Известный до сих пор предел урожая люцерны, с культивированной десятины превышает 1.000 пудов сухой травы.
Этот рассчет вовсе не преувеличен. Только калмык [735] недоверчиво посмотрит на вас, если вы ему скажете, что европейская культура пространством земли в одну десятину прокармливает более чем одного человека, и, неудивительно, что это будет для него непонятно. Между тем, плодороднейшая равнина под Тифлисом лежит пустырем.
Но вот ущелье съуживается, вдали виднеются куполы церквей, начинают попадаться садики, огороды и постройки — мы въезжаем в Тифлис.
Представьте себе, читатель, раздвинувшееся вдруг по обоим берегам реки Куры ущелье. С правой стороны Куры вниз по течению оно образует дугу, хорда которой вдоль реки простирается до 5 верст, а самый больший перпендикуляр к ней от окружности — у подошвы горы св. Давыда — около 2 верст. Левая сторона по реке Куре сначала возвышенная, плоская равнина, окаймленная невысоким хребтом, мало-по-малу превращается в ряд холмов, и около 5 верст ниже, где противоположная сторона ущелья снова загибает свою дугу, холмы эти переходят в покатую на юг по течению реки равнину. Тифлис называют котлом — мы скажем, что котел этот с неровными краями (потому что восточная часть гораздо ниже западной), весьма помятыми боками и двумя щелями, через которые течет Кура. В этой-то котловине на пространстве нескольких квадратных верст расположен город с населением во 100 тысяч жителей.
Въезд в город по правой стороне реки. Первая улица, по которой мы едем, так называемый Головинский проспект, довольно широка, с двумя рядами двух и трех-этажных весьма вычурно разукрашенных домов. По бокам узенькие переулки, в которых могут разъехаться разве верховые. Далее, по левой стороне Головинского проспекта, городской довольно порядочный, но еще молодой сад, с красивыми роскошно ростущими деревьями белой акации и фонтаном. С правой стороны дворец наместника. В конце улицы площадь с громаднейшим, высоким, невзрачным зданием — это караван-сарай, гостинный двор. Тут же внутри театр.
От этого здания на запад в верх в горе большая улица; от нее несколько меньших поперечных в оба бока: это самая лучшая по постройкам, чистоте и воздуху часть города — так называемые Салалаки.
Далее, на юг и восток от караван-сарая начинается азиатская часть города с невообразимо узкими, грязными, вонючими переулками. Тут домик на домик и лавочка на лавочку нагромождены. И все это завалено зеленью, табаком, бараниной, [736] старым тряпьем, оружием, чем-то в роде блинов, тут же приготовляемых на горячих угольях. Одним словом всякая всячина, какая только может входить в быт азиятца. Народ в буквальном смысле кишит. Один на яшаке — род осла (Среднее между лошадью и ослом) — везет два кулька древесного угля, другой на лошади — два кожаные меха воды; третий успел забраться в эту тесноту на двух-колесной арбе, нагруженной вздутою бычачьею кожей, наполненной кахетинским вином. Это известный кавказский бурдюк. Такие бурдюки меньших размеров — бараньи — то-и-дело попадаются, ножками в верх, на крышах домов.
Проезжаете дальше. На пути старый караван-сарай, в роде темных рядов в наших московских ножовых линиях; только здесь здание более высоко и более темно. Тут продаются сукна и красный товар. Тут же, сейчас за этим караван-сараем, небольшая площадка в роде московского толкучего рынка, но грязь и вонь превосходят всякое воображение. Едва переводя дух и подогнав извощика, мы выбрались на более просторную, но весьма плохо застроенную улицу, Воронцовский проспект. На обратном пути мы повернули к западу в ущелье горы, где расположен небольшой, не богатый, но весьма красивый ботанический сад, живое доказательство, чем мог бы быть Тифлис при более практическом расположении. Воды, проведенной из дальнего ручья, больше чем нужно. Растительность богата. Подымаясь по одной дорожке, мы взошли на вершину свалы, выдвинувшейся длинным, узким в роде стрелки хребтом с двух ущелий.
На самом гребне этой скалы до сих пор уцелели остатки замка грузинских царей — небольшая круглая башня — в другом месте две-три комнаты. Мы охотно допускаем, что время истребило остальные постройки, потому что в тех, которые остаются, еще теперь было бы тесно. Красива панорама Тифлиса с этой горы. Повернувшись лицом на север, вы видите весь совершенно перед вами открытый город. Площади, улицы, строения — все это собирается в одну общую массу с каким-то серым оттенком. Резче других выдаются отдельные группы зелени в ущелье, что повыше Салалак. В горе, составляющей западную дугу Тифлиса, на высоте 1.940 фут, т. е. на 700 почти футов выше города (Мост на Куре 1.350 фут), церковь св. Давида. За городом на север виднеется небольшая кучка зелени — это загородный сад Муштаид. На юго-восток по другой стороне реки видны [737] большие красивые здания военных госпиталей. Жаль, что весь Тифлис не на этих холмах — правда, что теперь там нет воды, но по линии этих холмов течет на 20 верст вверх Кура и на 80 слишком верст Арагва. Падение той и другой таково, что немного верст надобно подняться, чтобы провести целую реку через эти холмы.
С этого места наблюдения можно прямо спуститься, с большим впрочем трудом, в Салалаки, но мы не рискнули и предпочли вернуться старым путем.
Проехав поперег татарскую часть города, мимо старой мечети через узенький мост, мы очутились на другой стороне Куры.
Здесь также караван-сарай, да еще с номерами — вероятно это первый прототип построек этого рода в Тифлисе. Из всего предъидущего читатель может заключить, что это за постройка.
Далее, поехали мы по длинной улице, пролегающей под обрывистою горою. С обоих боков этой улицы черные, каменные или из плоского кирпича, сложенные на обычном кавказском цементе — на глине, небольшие домики. Правая линия этих домиков задними стенами вошла в гору, только фасады их смотрят на улицу. Фасады левой линии большею частью обращены к реке, а крыши в уровень с полотном улицы. Кое-где на берегу реки работают маленькие плавучие мельницы — и все это тянется несколько верст до другого каменного, весьма красивого моста через Куру, называемого Воронцовским.
Тут же поставлен довольно изящный памятник Воронцову. Мы в части города, называемой Куки.
Далее, по тому же направлению начинаются обыкновенные порядочные дома, особенно выделяется оригинальностью архитектуры дом татарского благородного собрания или клуба. Еще дальше начинается знаменитая немецкая слобода. Это — деревянные чистенькие домики в один и в два этажа, с прилично содержимыми дворами и маленькими садиками — летние дачи для менее богатых жителей Тифлиса.
Владельцы этих домиков, немцы, около 30 лет как поселились в Тифлисе. Говорят, не дешево им стоило оклиматизироваться и свыкнуться со всею обстановкою здешней страны. В настоящее время они не те колонисты, которых мы привыкли представлять себе в виде рачительных фермеров, у которых хлеба и скота в волю, а молочных скопов и девать некуда. Нет, эти отдают свои дома и садики в наймы, [738] запинаются разными сподручными промыслами. Хозяйство, в смысле подгородного фермерства, для них вторая, а то и вовсе посторонняя статья. Это понятно. В Тифлисе европейского деятельного населения мало, а необходимость этой деятельности огромная. Туземцы не понимают этих потребностей и не в состоянии удовлетворить им.
Еще с версту за немецкую колонию — городской общественный сад — Муштаид, небольшой вишневый садик в роде курских или черниговских помещичьих садиков средней руки. Только два деревянные строения, из которых одно, вокзал с весьма изящно убранною одною или двумя комнатами, напоминают вам, что вы в городском саду.
За Муштаидом большое поле — бег. Дальше, засеянные хлебом небольшие поля.
Вот в общем очерке весь Тифлис с его главными улицами и частями. В переулки заглядывать не будем — неудобно, узко, грязно и нездорово.
Климат Тифлиса имеет свои характеристические особенности. Но в общем итоге это жаркий климат, и только в ноябре и декабре бывает несколько градусов мороза. На Крещение нередко жители Тифлиса жалуются на жару, как жители Полтавы в июне месяце. В феврале миндальные деревья цветут. Март, апрель, начало мая умеренные, но с половины мая — июнь, июль и август — невыносимо жарко, особенно для непривычных приезжих.
Туземцы в то время прячутся в свои, в земле устроенные дома или, вернее, погреба. Заезжие люди со средствами уезжают по дачам в горы на высоту 4-5 тысяч фут — в Каджоры, на Белый-ключ в Боржом, словом, куда кто может; менее состоятельные в немецкую колонию или куда ни попало, а то иной день в городе дышать не чем. И не удивительно: между 42 и 41 градусом северной широты, окруженный высокими раскаляющимися от солнца горами, без свободного доступа воздуха, Тифлис действительно котел, только нагреваемый сверху, и в нем можно задохнуться.
К тому же самое многочисленное население Тифлиса — азиатское. Занимает оно по всему протяжению города густою сплошною массою жилых построек оба берега Куры. Образ жизни этого населения, чистота жилищ и вообще опрятность — известны. Следовательно, центр города по всему протяжению составляет гнездо, в котором с полным успехом развиваются миазмы со всеми их последствиями — и как это должно быть сильно в таком жарком климате! [739]
Другая, не менее замечательная особенность Тифлиса в гигиеническом отношении — это сухость воздуха. Количество ежегодно выпадающей влаги достигает здесь 18,7 дюйма — это больше чем в Курске — больше чем в Петербурге. Но на голой каменистой почве Тифлиса, влажность эта не может держаться. Высокая температура способствует весьма быстрому испарению, что, в свою очередь, производит сильное, почти внезапное охлаждение воздуха, и эти перемены далеко не благотворно действуют на здоровье.
Вода употребляется из Куры — ее доставляют по домам в кожаных мешках, навьюченых по два на лошадь. Этот способ перевозки тяжести обусловливается необыкновенно узкими и взрытыми переулками, по которым едва может пройти пешеход. Доставкою воды занимается особая корпорация водовозов, считающих себя посвященными на это дело. И не редко горе бывало русскому бородатому кучеру, когда он в своей классической красной рубахе и поддёвке, с бочкою на дрогах, явится на берег за водою. Теперь столкновения эти реже.
Есть, правда, в городе против здания полиции фонтан и бассейн, из которого, сколько нам помнится, берут воду, — но это буквально капля в море. И водовозы, с сознанием своего значения, беспрерывно снуют по улицам. Жаль смотреть на их несчастных и вечно навьюченных лошадей — чем они их кормят — овес, ячмень и сено в Тифлисе несравненно дороже чем в Петербурге.
Провизия в Тифлисе привозная из далека, поэтому все дорого и редко бывает свежо. Об огородах, в смысле подмосковных огородов, помину нет, хотя для них есть весьма удобные места выше и ниже Тифлиса по Куре, надо только воду для поливки поднять.
Итак — климат жаркий, воздух спертый, воды мало и то с загрязняемой ежедневно реки, провизия дорогая и не особенно свежая. Вот те гигиенические условия, которыми обставлены жители Тифлиса.
Каким же образом, спросит читатель, при таких неблагоприятных для жизни условиях, в Тифлисе живет 100-тысячное население, и с каждым годом Тифлис получает все больше и больше значения. Да, это правда, скажем мы — это даже не все. Посмотрите на местных тифлисских жителей, особенно армян и грузин, они отличаются красивым здоровым видом. Но за то чуть-ли не вся их жизнь посвящена противодействию климатическим неблагоприятным условиям. Дом в [740] земле. Одежда летом и зимою теплая — он в нее закутан с ног до головы, и едвали на ночь расстается с ней. Пища пряная, вино в изобилии, испарина постоянная, при таких условиях он до поры до времени здоров.
Высшее туземное сословие, сословие со средствами, владеющее имениями и вообще развитое, менее подчинено сказанным неудобствам.
Но взгляните на тифлисского татарина, на рабочего грузина, — население этого рода в Тифлисе преобладающее, — какое же сравнение между этими людьми и судакскими или ялтинскими татарами, не говоря уже о курских краснощеких мещанах или тамбовских крестьянах.
А почему, не только это, но и другое, не привыкшее к таким условиям, население прибывает в Тифлис, кажется само собою понятно. Тифлис, столичный город Кавказа, следовательно, центр всей административной деятельности того края. Тут беспрерывное передвижение лиц и притом привыкших к лучшей жизни — затем беспрерывный приток денег. Дурно-ли, хорошо-ли, жить здесь все-таки надобно. Хоть и дорого все платить надобно — было бы по крайней мере сносно.
Вот источник для жизни местного населения, не отличающегося ни энергией, ни прочной предприимчивостию. Сегодня купил, завтра продал. Все-то местное производство Тифлиса ограничивается приготовлением предметов необходимых для обыкновенной местной одежды, да оружия. В Тифлисе указывали нам на один только устроенный немцем механический завод, довольно приличных размеров. И за то ему спасибо.
Но вот утро в Тифлисе. Солнце не так допекает как днем. По городской площади снуют водовозы. Продавцы дров сбились к одному месту. Кто вывез двух-колесную арбу (Количество дров менее воловьего воза) на четырех мулах, или пара мулов вперед, а быки к вию (Малорусское название. Виё — воловье дышло); кто навьючил двумя вязанками маленького невзрачного яшака: первый просит от 4 до 6 руб. за арбу, второй довольствуется рублем. Там две-три четырех-колесных арбы сена — за одну просят от 8 до 10 и даже 15 руб.
Между тем возле караван-сарая начинают группироваться кучки плотных, здоровых армян в своих типических костюмах.
По узким неровным тротуарам пройдут две-три грузинки, закутанные с ног до головы в белые покрывала. То проедет [741] толстый колонист-немец на возу, с высокими полудрабками (Лестницы, положенные боком на оси), запряженном парою добрых коней. Начинают появляться извощичьи фаэтоны. Этим промыслом занимаются староверы, живущие в ущелье по левой стороне Куры, не далеко от города.
Жаль, что мало этих людей; экипажи их довольно приличны, лошади порядочные, но цены баснословны — от 60 к. до 1 рубля в час, около 8 руб. в день. В воскресенье и праздничные дни цена поднимается до 25 руб. за пару лошадей в фаэтоне. Нечего делать, — платят.
Есть несколько магазинов, содержимых французами. Там вы найдете всего по немногу — денег только по многу берут. Впрочем сигар хороших мы не могли достать. Чай весь местной развески, хотя и встречаются вывески Попова, Корещенко и т. д. Торгующие под этими вывесками называют себя коммиссионерами тех фирм. Если заметите, что развеска чая этих фирм не такова, вам добавят, что они коммиссионеры с правом развески.
Есть довольно порядочный книжный магазин, но многое надо выписывать, по неимению на месте. Спрос, говорят, не велик.
Публичная библиотека не особенно загромождена книгами, а еще менее читателями.
Есть две-три гостинницы, из которых самая сносная и притом в центре города, но за то и самая дорогая, под названием «Европа». Ее содержит француз. Номера без печей, а в стенах сделаны какие-то ниши без дверец и вьюшек. К тому же овна ординарные, большие. Было ужасно холодно. Мы приказали развести огонь в этой нише. Нас спросили: «на сколько?» (Т. е. на какую сумму дров принести). Признаемся, мы не сразу поняли суть дела, так точно, как нас не мог понять грузин-служитель, что надобно топить столько, чтобы было тепло: «этак пожалуй и сосчитать после нельзя».
Вечером отправились мы в оперу. Театр небольшой, но красивый. Особенно отличаются первые в сцене ложи весьма оригинальными, в восточном вкусе, украшениями потолков. Это, подражание своду пещеры, увешанному бесчисленным множеством блестящих кристаллов. Только тут выпуклые бока кристаллов заменены впадинами. Жаль, что все это не из хрусталя. При освещении было бы необыкновенно эффектно.
После мы видели такой же формы гипсовые украшения в [742] нишах мечетей. В этот вечер давали Риголетто. Труппа очень хорошая. Оркестр сносный. Вообще при всей обстановке можно вечер провести не скучно.
Не успели мы впрочем выйти из театра, как горькая действительность напомнила нам, что мы в Тифлисе. Темень страшная. Фонари видны, но от фонарей ровно ничего — и это в Тифлисе, где столько источников нефти, откуда горный воск почти за 3 тысячи верст везут в Петербург;
Ведь нефть с выгодою можно продавать по 40 коп. сер. за пуд. В Тифлисе же можно купить ее по лавочной цене 60 коп. сер. за пуд. 100 пудов нефти, допустим даже в 60 руб. сер., дают 40 пудов лучшего керосина. Перегонка стоит пустое —10 или 20 коп. сер. на пуд керосину. Следовательно, керосин в Тифлисе может и должен стоить не дороже 2 руб., 2 руб. 50 коп. сер. за пуд.
В номере нам довелось слышать иную музыку. Несмотря на темную ночь, на площади стали раздаваться какие-то глухие удары в роде редкого боя в полковой барабан. Свист и бесконечно-протяжный, несложный, с однообразными переливами звук свирели. Это грузинская сурна. Сопровождалась она множеством простой молодежи, собравшейся повеселиться хотя бы в темную ночь. Долго слышалась эта музыка со свистом и ударами в барабан, пока изчезла где-то в дали.
В Тифлисе есть кавказский отдел русского географического общества, музей, обсерватория, общество сельского хозяйства, в заседании которого нам довелось быть. Это заседание имело много общего с петербургскими заседаниями коммиссии по хлебной торговле. При обществе имеется депо земледельческих орудий; практический хутор, цель которого впрочем разведение фруктовых и орнаментальных дерев; практическая сыродельня; семенное депо и акклиматизационная станция. Общество имеет два издания: на русском языке — «Записки общества», и на грузинском — «Пахарь»; сверх того интересные для армян сведения издаются на армянском языке.
Замечательно общество кавказских врачей. Цель его — взаимный обмен наблюдений. Члены-медики рассыпаны по всему Кавказу. В одном из заседаний этого общества, в котором довелось нам присутствовать, члены, тифлисские медики, были приглашены секретарем общества сообщить, каждый по району своей практической деятельности, о роде и силе господствующих в данный момент болезней, так что это одновременное сообщение знакомит всех членов с характером и силою [743] господствующей эпидемии, а равно и более удачными средствами противодействовать ей.
Обращаясь затем в внутренней жизни Тифлиса, скажем, что она не многостороння, средств требует много, удобств дает мало. В высшем обществе численностью преобладают заезжие. Далее — грузины, татары и армяне. Общество среднего круга состоит из заезжих чиновников, грузин, армян, преимущественно купцов. Средний круг мало общителен между собою.
Низший класс или рабочий люд состоит преимущественно из татар, грузин, армян с небольшим количеством русских, зашедших плотников, бондарей и т. п., да разночинцев — отставных солдат.
В этом обществе каждый, отдельно взятый, живет по своему; но армяне, грузины и татары, смотря по роду занятий, составляют промысловые цехи. Надобно удивляться разнообразию их. Каких тут цехов нет — начиная от водовозов и кончая торговцами сукон, красных и т. п. товаров. В этом случае дело идет удивительно дружно. Каждый готов всевозможными средствами защищать интересы своего цеха. Но далеко не то там, где дело коснется частных интересов отдельных лиц. В этом случае сосед на соседа смотрит как на своего естественного врага, и чуть-ли не радуется в душе несчастью, постигающему ближнего. По крайней мере мы это слышали от лиц хорошо знакомых с обычаями своего народа.
Это не тот характер русского крестьянина, что иной раз отдает погоревшему последнюю копейку; не тот, очень часто надменный, но в сущности не злобный характер русского купца-капиталиста, что готов отсрочить платеж, покредитовать или сбросить с костей постигнутому несчастием своему товарищу-купцу. Это не тот характер, способный сплотить нескольких капиталистов для одного значительного предприятия. Это единичный характер в каждом индивидууме — особняком, только для самого себя.
Такое грустное явление можно объяснить разве продолжительною замкнутостию в мире умственном и физическом — замкнутостию, которая не умеет расширить узких пределов устаревшей, а потому неудовлетворяющей действительности, создавшей весь нынешний материальный быт этих людей на исключительном факте обмена. Вместо широкой производительности, развивающей умственный горизонт и способствующей прочному возрастанию богатств, совершается крошечное перемещение.
Все это может быть изменено только воспитанием, и надо отдать кавказцам справедливость, они всеми силами стремятся [744] к нему. Не говоря о существующих на Кавказе оффициальных казенных и частных воспитательных заведениях, нам лично доводилось впоследствии времени встречать почтенных отцев семейств из грузин и татар, везших то немок, то англичанок к своим детям. Говорят только, что это не надолго, гувернантки эти скоро выходят за-муж за хороших людей, местных уроженцев, как туземки весьма охотно выходят замуж за русских. Нам приятно добавить, что кавказские уроженцы, воспитанники русских университетов, отличаются весьма трезвым взглядом на жизнь.
Познакомившись отчасти с Тифлисом, мы желали узнать поближе Кавказ в отношении его производительности и естественных богатств. Мы встречали полную готовность со стороны лиц, к которым обращались с просьбою указать, способствовать нам. Но не много в этом отношении можно было успеть. Все исследования по этой части едва в зародыше. Только о топографии Кавказа нельзя того сказать. Благодаря самой внимательной предупредительности главного начальника кавказской триангуляции, генерал-лейтенанта Ходзько, мы познакомились, хотя и весьма неполно, как не специалисты по этому делу, с работами, произведенными на Кавказе по этому предмету. Более 1324 различных определенных пунктов гор, ущелий, рек, обитаемых мест, озер, источников, пределов той или другой растительности, начиная от виноградников и до дерна и мха, помещено в Кавказском календаре. Вероятно, тоже количество, если не больше, имеется в портфеле топографического корпуса. Во всяком случае, гигантский труд.
Труд этот совершен при содействии многих лиц, но генерал-лейтенант Ходзько чуть-ли не с 1842 года и по настоящее время всю жизнь свою посвятил этому труду и, какому труду! Легко сказать, измерить кавказские горы под пулями неприятеля! Воображаем себе этого труженика на высоте нескольких тысяч фут; среди дикой природы он ориентируется, делает свои линии и засеки; они так прочны, как эти горы, которые он исходил с таким трудом. За то и результат громаден.
Из многих карт во всевозможных масштабах, и даже карты разреза главного кавказского хребта, особенно замечателен снимок или слепок из папье-маше всего кавказского края со всеми горами, ущельями, реками, в соответствующем масштабе. Доска чуть не 16 арш. в квадрате. На ней вы видите Ставропольскую, Терскую и Кубанскую равнины, главный хребет Кавказа, начиная от Каспийского и до [745] Черного моря, долину Куры и затем малый Кавказский хребет от персидских границ и Каспийского моря вплоть до Батума и Поти.
Это замечательное произведение вполне заслуживало бы занять место во всех музеях, в ученых собраниях всех высших учебных заведениях и даже в кабинетах образованных людей.
Не так легко нам было познакомиться с земледельческою производительностию Кавказа, или лучше сказать, мы получили об ней самые отрывочные понятия. Еще менее могли мы уяснить себе вопрос об ископаемом богатстве Кавказа. Много пришлось выездить по городу, пока мы нашли горное управление. Сначала завезли нас в инженерное, оттуда по указанию в горское, т. е. административное управление горскими народами. Наконец, удалось нам найти искомое ведомство, в котором мы получили столько-же сведений, сколько их можно найти в кавказском календаре, с добавлением впрочем неполных сведений по тому, что только производятся разведки о весьма богатых залежах серы в Дагестане, в 60-ти верстном расстоянии от Петровска на берегу Каспийского моря (Наши заметки били уже написаны, когда в декабре месяце прочитали мы приглашение желающих заняться добычею серы; тут же выведен рассчет, что стоимость ее обойдется около 1 руб. 60 коп. в Казани. Мы не разделяем этого мнения — эта сера должна обойтись гораздо дешевле).
Прожив около двух недель в Тифлисе, мы чуть было не поплатились здоровьем, так что доктор посоветовал уезжать скорее в горы. Но тут мы испытали то, к чему вероятно привыкли жители Тифлиса, но против чего сильно вооружается каждый проезжающий в России. В Тифлисе, с его большим населением, сходятся три тракта — военно-грузинский, военно-имеретинский и тракт на Баку с ветвью на Александрополь. В таком пункте на почтовой станции всего 13 троек почтовых лошадей. Подорожных по всяким надобностям кучи. Записываются они за несколько дней вперед. Еще одно, приятное обстоятельство для посетителей Тифлиса.
Не знаем, долго ли пришлось бы нам дожидаться. Но, благодаря вниманию главного начальника, управляющего гражданскою частию в крае, нам дали лошадей, какой-то штульваген и кондуктора. Мы поехали по военно-имеретинской дороге на Кутаис.
Тракт от Тифлиса на Кутаис лежит по ущелью Куры вплоть до Сурамского перевала. На всем протяжении этого пути [746] мы постоянно поднимались в гору. Погода была хорошая, но жаркая, и в тоже время холодный ветер дул от снеговых гор. Это, по нашему крайнему разумению, первая и чуть-ли не главная причина известных кавказских лихорадок. Самое верное предохранительное средство — теплая одежда и постоянная испарина. Местные жители постоянно одеты в вату и бараньи тулупы.
Чтобы иметь понятие о действии этого климата на организм, достаточно сказать, что разница между сухим и смоченным термометром достигает иногда до 10°. Если вы одеты на столько легко, что внешний воздух свободно действует на ваше влажное белье, вы рискуете простудиться. Свойство этой простуды таково, что очень трудно после восстановить испарину. Хинин прописывается здесь в огромных размерах, был случай употребления чуть-ли не 70 гран за один раз. Только таким свойством климата объясняется употребление горцами их теплого костюма среди едва выносимых жаров. Горцы не боятся осеннего и зимнего холода, а боятся летней жары. Нам говорили, что горцы косят траву в шубах, к чему переселенцы с равнин едва-ли в состоянии привыкнуть скоро.
Впрочем, избежать действия этого климата возможно отчасти выбором места для жилища, и постоянным наблюдением над собою. Надобно избегать селиться в небольшой котловине, где воздух сперт как в яме; избегать селиться на выступах узких ущелий, где свирепствуют постоянные порывистые ветры; особенно же избегать ущелий, идущих перпендикулярно к снеговым горам, по которым вечно дует сильный, холодный ветер, тогда как с другой стороны солнце печет по отвесной почти линии.
К удивлению нашему, Мцхетская и Ничбис-Цхальская почтовые станции, особенно последняя, расположены именно в обратном положении. Еще Мцхетская защищена горами с трех сторон и подвержена преимущественно действию западных и северо-западных ветров, но Ничбис-Цхальская прямо окнами обращена против снеговых гор.
Смотритель этой станции чуть-ли не 3 месяца лежал в лихорадке, и спасения на этом пункте нет. Выбор удобного места для жилища имеет вообще важное значение, но для станции это важно вдвойне, иначе, не говоря о проезжающих, ямщики не держатся, а затем и лошади не ведутся.
Следующая станция, Ахалкалаки, в деревне, в буквальном смысле погруженной в садах. Местность необыкновенно красива, но она слишком закрыта с трех сторон высокой [747] горой: глазу, привыкшему к равнине, тут тесно, и воздух сухой, становится душно.
Еще один перегон, и мы в Гори. Здесь ущелье Куры раздвигается до нескольких верст в ширину. Тут же в Куру впадают с севера почти под прямым углом две реки, из которых одна носит название Ляхвы. Реки эти текут по широкой равнине и при самом впадении в Куру соединяются между собою. В северо-восточном углу впадения этих рек в Куру, на высоте 1872 фут, расположен красивый городов Гори. Воздух здесь достаточно влажный и здоровый. Вся местность кругом города, особенно к северу, открыта. Верстах в двух по направлению к юго-западу тянется правый гористый берег Куры. Это Гурийские горы. Покрыты они дремучими лесами. В этих горах обитает здоровое и красивое племя гурийцев. Местное предание говорит, что сюда именно приходили герои древней Греции искать золотого руна.
В Гори мы встретили наших старых знакомых, курских плотников, строивших через реку Куру деревянный мост, а то прежний каменный, построенный, говорят, по старому обычаю из булыжника на весьма обыкновенном кавказском цементе, все размывает вода.
Тут же около станции встретили мы немца — стеклянного мастера из Курляндии. Это один из числа нескольких человек, выписанных сюда владельцем в Гурии для устройства стеклянного завода.
Вся местность от Гори до Сурама, 46 верст, отличается умеренным характером возвышенностей, весьма красивыми видами, здоровым, хотя и жарким климатом. Все это долина Куры.
Правый Гурийский берег живописен. Кое-где виднеются в дали красивые дома владельцев, построенные в виде замков или небольших укреплений. Горы покрыты отличным сосновым строевым лесом. Бревна этого леса в более удобных местах спускают с высоты более тысячи фут в долину Куры, вяжут в плоты и по реке сплавляют в Тифлис и ниже.
Надобно видеть, с какою быстротою несется этот плот вдоль реки, и с каким бесстрашием и искусством управляют этим плотом находящиеся на нем, двое, много трое людей.
В долине, по которой мы едем, лежит несколько небольших деревушек, все они в садах. Сады орошаются искусственно проведенною водою. Дворики весьма небольшие. Постройки незатейливы. Достаточно одного дерева грецкого ореха, чтобы под его ветви спрятать все жилище туземца. О-бок дворика [748] вбиты в землю 4 высокие жерди с перевязью и обшивкою на высоте около 5 арш. от земли. Это для сбережения кукурузы. На дворе под открытым небом круглая глиняная печь в роде большого чугуна. Туда кладут дрова и зажигают, а на раскаленных стенах хозяйка печет из теста чуреки, что-то в роде коржиков. Над тою же печью она встряхивает свою одежду.
Кое-где попадаются вспаханные поля. Тут уже мы нашли плуг и весьма оригинальную тележку на двух колесах, состоящих каждое из двух широких, сплоченных крестообразно досок, углы заложены клиньями. Колесо это имеет форму чугунного сплошного колеса, какие употребляются на железных дорогах.
В деревне близь Сурамского перевала зашли мы в саклю туземца; это длинный подвал со стенами в уровень с землею, и крышею выходящею наружу. Стены закреплены сошками, обаполками или бревнами. Конек крыши держится на двух-трех сошках. В одном конце этого подвала пепелище, на котором разводят огонь. Дым, не стесняемый ничем, идет свободно в оставленное для него в крыше небольшое отверстие. В другом конце этого помещения имеют приют коровы, мулы и овцы. У богатого туземца таких саклей две, одна для него с семейством, другая — для домашних животных. Нас встретил хозяин, три старухи и молодая, очень красивая девушка, дочь его.
Сурамский перевал ничего общего не имеет с Гудаурским перевалом. Там постоянная зима, здесь полное лето. Местность открыта, и везде самая роскошная растительность. Мы в Имеретии. Дорога начала опускаться ниже. Снова ущелье, но красивое ущелье. Растительность чрезвычайно густа, и породы леса новые. Дикий виноград и плющ обвивают ствол старого чинара. Воздух пропитан ароматом тут же цветущего чрезвычайно красивого ползучего полукустарника.
Кое-где в горах виднеется что-то в роде построек, это, если хотите, здешние хутора. Иначе трудно назвать эти отдельные, в зелени между свал устроенные приюты человека. Это не то что на Казбеке аул. Тут домик, виноградник и сад. Вокруг все, сколько-нибудь для горца доступные, полосы на крутых склонах горных вершин распаханы и превращены в поля. На них большею частию разводят кукурузу. Народ более трудолюбивый и, кажется, смирный.
Стало смеркаться в ущельи, хотя по всему заметно было, что там на верху еще совершенно светло. Против нас ехали [749] два всадника в бурках, и наш, 30 лет ездящий по кавказским дорогам кондуктор, только тут оставил свой почтовый рожок, на котором он не переставал играть во всю дорогу, и пригласил нас держать револьвер на верху, положив сам руку на свою старую шпагу; но дело сошло благополучно.
Проехав еще два перегона, Белгорийской и Квирильской станции, мы очутились в совершенно открытой, весьма красивой, но, к несчастью, не совсем здоровой местности (Мы здесь имеем в виду влияние климата на непривычных к нему. Местные жители подвержены здесь болезням на столько же, как и во всяком другом месте) — это Мингрелия. Странно, растительность здесь густа, роскошна, но не так сильна как в Имеретии. Это, сколько мы могли заметить, происходит от свойства почвы, состоящей из весьма плотных пород и выветрившейся пока на весьма незначительную глубину, что, в свою очередь, обусловливается однообразием климата, не подверженного резким переменам температуры. На мелкой почве негде распространиться корням растений. Жители, благодаря благодатному климату, не особенно расположены к труду и бедны.
Хозяйственный быт мингрельцев не отличается зажиточностью. Местность в состоянии принять самую высшую культуру. Это природой намеченная страна садов, табачных, виноградных и т. п. плантаций. Но все это пока только в будущем. Мы были удивлены мингрельской тележкой: она состоит из оси с двумя колесами, которые делаются из двух крестообразно скрепленных досок; но углы их даже не заделаны клиньями, а потому колесо не представляет круга, как в тележке верховьев Куры.
Предпоследняя к Кутаису, Симонетская станция расположена в красивой местности. Отсюда широкий вид на долину Риона. Дорога отсюда до Кутаиса почти ровная, только в одном месте овраг с протекающей внизу его небольшой речкой, в которой не советуют купаться и рыбы есть оттуда, а то лихорадка неизбежна.
Кутаис небольшой, но красивый город. Жаль только, что в нем господствует постоянно сильный и, что всего более странно, сухой ветер: Кутаис всего в 60 или около этого верстах от Черного моря и притом на высоте всего 473 фут. В Кутаисе точно также не ищите удобств, всего одна гостинница, куда завозят пассажиров чуть-ли не обязательно. Хорошо, если проезжающих немного, и найдутся свободные [750] номера, а то, быть может, вам прийдется прождать здесь несколько дней. Не удивляйтесь слову «прождать». Не думайте, что в горах идет жаркая битва и проехать нельзя, или на море свирепствует ураган, и надо выждать погоды. Нет, просто, на почтовой станции никогда лошадей нет.
Содержатель гостинницы, француз, в это время весьма обязательно составляет самые замечательные итоги, и весьма не обязательно отнесется к вам, если вы, из уважения к его искусству, обратите на эти итоги должное внимание, тогда для вас ничего нет, а больше и не у кого достать. Между тем лошадей все нет. По крайней мере наш опытнейший на Кавказе кондуктор, не смотря на все старания, кончил тем, что нанял фаэтон с парой лошадей, и за расстояние до Орпири, 31 верста, заплатили мы 12 рублей.
Мы упоминаем здесь об этом только потому, что подобные случаи весьма часто повторяются в Кутаисе и со многими. Это еще одно из удобств путешествия по Кавказу.
Дорога от Кутаиса до Орпири пролегает по долине Риона. Великолепная равнина покрыта сплошною густою массою преимущественно кустарной растительности, между которой кое-где виднеется убогая изба мингрельца. Только на пространстве последнего перегона до Орпири, проехали мы две, в зелени погруженные и хорошо обстроенные деревушки.
Орпири — небольшое поселение, состоящее из нескольких деревянных домиков, построенных по берегу реки Риона. Отсюда начинается рионское, весьма скромное пароходство, и не смотря на то, что началось оно весьма шумно, теперь производится всего несколькими мелкосидящими в воде, крошечными, а потому и тесными пароходами. Пароходство это получает субсидии, кажется, 50 или 60 тысяч в год. Мы ночевали на рионском пароходе, и на другой день пошли вниз до Поти.
Характер окружающей нас местности тот же. Широкая, покрытая густою растительностью равнина. Местами почва истрескалась от жары на значительную глубину. Некому обработать и оросить ее. В населении везде проглядывает бедность.
Богатая почва, богатая природа при весьма ничтожном труде удовлетворяют первые жизненные, весьма простые потребности местного населения. Население это до сих пор было погружено в полудикую жизнь; представляет ли оно по крайней мере возможность для будущей гражданственности в той стране?
Местный житель этого края, замкнутый самой природою в весьма крошечном районе, до сих пор был предоставлен самому себе без всякого влияния на него церкви, закона и [751] общественности. Он не только не знаком был с чувством сопровождающим законное право собственности на окружающие его предметы, но даже чувство личной безопасности, чувство личной законной защиты не было ему знакомо. После этого понятно, как мог сложиться семейный, гражданский и общественный быт этого народа, или лучше сказать, этих племен, и можно-ли прочной гражданственности ожидать от них в будущем.
Приехали мы в Поти, лежащем чуть-чуть выше уровня моря. Это только начинающийся город — грязь, вонь, миазмы, сырость. Хорошо еще, что пронзительный сильный ветер хотя отчасти способствует очищению воздуха, но за то этот ветер в состоянии сам по себе подействовать на легкие и кожу. При этих-то условиях образуются знаменитые потийские лихорадки. Но при таких условиях лихорадка, тиф, холера это еще легкие следствия небрежности человека об улучшении своего быта. Нормальный результат таких условий — чума. Если, к счастию Поти, этот бич не провел там своего следа, так это благодаря сильному ветру, малочисленному и весьма разбросанному населению.
Между тем Поти ожидает блестящая будущность. Мол в устье Риона, устраиваемый нашим инженером Шавровым, поставит этот порт на ряду с лучшими европейскими портами. Железный путь пойдет от Поти до Тифлиса и в весьма непродолжительном времени от Тифлиса до Баку, а также через Александрополь до персидских границ и Тегерана. Все это будет иметь исходным пунктом город Поти. Поэтому, в настоящее время, пока на месте будущего города почти-что пустая топкая равнина, все это не мешало бы иметь в виду. Сильный приморский ветер, сухая почва, не сжатое население сделают со временем из Поти сносный в гигиеническом отношении для жизни город.
Еще раз об устье Риона. Мы слышали, что г. Шавров, совместно с работами по устройству мола, изобрел несколько составов подводных цементов, и что между ними есть замечательные по достоинству. Мы искренно обрадовались этому слуху. Спустя 5 месяцев, нам довелось прочитать коротенький отчет об устройстве мола в Одессе и, признаемся, удивились дорогой стоимости подводных заграничных цементов. Вот бы прекрасный случай, подумали мы, употребить при этом цементы, изобретенные г. Шавровым.
В Поти мы ночевали. На другой день на небольшом мелкосидящем пароходе «Голубчик», принадлежащем Рус. Общ. [752] Пар. и Торг., поплыли мы к большому морскому пароходу того же общества, ожидавшему нас в Сухум-Кале.
К самому Поти в настоящее время не могут подходить большие морские пароходы. Постоянные наносы Риона и обратный прибой с моря образовали кругом бар — пространную отмель, на которой вечно бушует короткая, но сильная морская волна. На наше счастье поднялся довольно сильный ветер, и наш «Голубчик» то и дело нырял в волнах. К 5 часам вечера добрались мы до большого морского парохода, который повез нас дальше, в Крым.
Вместе с нами на пароходе ехали жители Тифлиса через Поти, Дон и Волгу в Москву. Нам казалось, что гораздо ближе проехать 500 верст от Тифлиса до Баку, а там на пароход и прямо в Нижний, чем делать такой сложный объезд, но нам объяснили, что эти 500 верст труднее всякого объезда. Это говорили лица, занимающие весьма порядочное положение (что важно в подобных случаях и в России, а на Кавказе и подавно), следовательно, к услугам которых все удобства состоящие на лицо. Хорош, должно быть, путь.
Наш пароход шел вдоль берегов западного Кавказа. На этом пункте покончили мы кавказскую войну. Умеренный характер гор; хороший (хотя и вредно действующий в начале на непривычнаго) климат; тропическая растительность, обилие рек и ручьев, вообще достаток хорошей воды, все это дает возможность к пропитанию в этой местности большого числа людей. Прежние обитатели этих гор были самые отчаянные бойцы и держались дольше других. Отсюда совершилось известное переселение черкесов в Турцию, и после того местность эта превратилась в глубокую пустыню.
Еще и теперь кое-где по склонам гор виднеются ограды бывших полей. По прежнему в ущельях зеленеют рощи каштанов, грецкого ореха, и дикий виноград обвивает толстые стволы их дерев, но плодами их питаются белка да дикий кабан.
Правда, что по всей линии вдоль моря, на протяжении более 400 верст, есть несколько вновь образующихся поселений, но что значит тысяча или другая для такой местности, в которой при дикой, постоянно боевой жизни обитало несколько сот тысяч семейств, тем более, если эти вновь поселяющиеся имеют более доброй воли, чем знания, необходимого в такой стране — тем более, если эти вновь поселяющиеся уроженцы широких равнин не только не знакомы с условиями горного хозяйства, но они не знакомы даже со способами кое-как [753] поберечь в новом климате свое здоровье и жизнь. Нет, с таким населением далеко не уйдешь.
Вот мы доехали до Крыма, но на этот раз мы не коснемся его. Проедем только за Симферополь взглянуть на чехов, поселившихся там недавно. Люди эти первоначально были выписаны местными владельцами земель, потом, не поладив с ними, поселились на казенных землях. Теперь они уж несколько лет живут самостоятельными хозяевами, обзавелись скотом и всем необходимым соответственно роду их хозяйства, совершенно довольны своим положением и ни чуть не намерены уклоняться, подобно иным колонистам, от государственных повинностей. Дай нам Бог побольше таких колонистов.
Отдохнув затем в Ялте неделю-другую от разных дорожных неудобств, мы снова сели на пароход с тем, чтобы высадиться в Новороссийске на западном Кавказе.
Солнце только-что начало подыматься, когда пароход, на котором мы ехали, вошел в Новороссийскую бухту. Это одна из весьма красивых местностей на западном Кавказе. Длинное широкое ущелье, образовавшееся из двух хребтов довольно высоких, но сравнительно покатых гор. Около 10 верст этого ущелья занимает довольно глубокая, от 4 до 5 верст шириною, бухта. Далее, образуемое небольшою горною речкою крошечное, но гнилое, следовательно заразительное болото. Оба бока ущелья, особенно равнина, одна из плодороднейших местностей. Наносная почва равнины простирается местами до нескольких верст в ширину. Трава сочная, густая. Правда, что иногда случающийся здесь ливень пригладит ее наносным илом с гор. Но проведите выше параллельно ущелью канаву, или огородите каменною стеною, и посевы избавлены от илу.
К западу около 20 верст вплоть до моря вся местность состоит из ряда меньших по объему, но не менее плодородных и когда-то не дурно обработывавшихся ущелий. Дикий виноград, грецкий орех, каштан — обыкновенная растительность той страны. Черкесы имели тут большие сады, следы которых остаются и по настоящее время. Пчеловодство составляло у них весьма важную отрасль промышленности.
То, что мы говорили о Новороссийском и смежных с ним ущельях относительно удобств для колонизации края, можно вполне применить ко всем почти ущельям западного Кавказа с весьма незначительными изменениями. Те же плодородные долины внизу ущелий. Те же совершенно годные для садов места по склонам гор. То же обилие рек и ручьев. [754]
Далее, верст через 20 по Новороссийскому ущелью в верх, начинается волнообразная плодородная равнина вплоть до Анапы и Таманского полуострова. А затем в верх по обеим сторонам Кубани тянутся сплошные Кубанские, Черноморские, Ставропольские и Донские степи.
Новороссийская бухта, в лучшие времена нашего черноморского флота, была занята частию наших кораблей. Самая крепостца устроена под выстрелами черкесов, торговавших днем в городе, а ночью заводивших с городом перестрелку. Тогда, говорят, Новороссийск кипел жизнию. Правда, что жизнь эта создавалась на счет флота. Город сам по себе не имел ровно никакого значения. Таков он и теперь — крошечный, с малочисленным обществом и таких же размеров жизненною обстановкою.
Его бухта глубока и просторна, но подвержена постоянному, почти северо-восточному ветру, который весною и осенью бывает так силен, что корабли, посаженные на несколько якорей, выбрасывает на берег. Пароходы Рус. Общ. пар. и торг., обязанные заходить два раза каждую неделю, не заглядывают иногда по 2 по 3 раза сряду из опасения, что их может застигнуть ветер и выкинуть на мель.
Одно средство против этого — это развести сплошной лес, начиная от самой бухты, вплоть до вершины хребта, через вершину и по ту сторону хребта. Тогда ветер растеряется в сплошной массе дерев, но отдельные насаждения, особенно на средине или внизу ущелья, вырвет с корнем.
Самое же верное и вместе с тем самое дешевое средство — это поселение трудолюбивого и знакомого с горным хозяйством населения. Оно развело бы здесь сады, огородило бы их целыми десятками продольных и поперечных каменных стен, и Норд-Ост превратился бы в предание. Правда, что воды там немного — два-три горных ручья, но ведь только татарское и вообще похожее на него хозяйство требует всех условий производства на лицо. Разумное европейское хозяйство, если имеет почву, да климат, так воду съумеет достать. Только такое население, какое в настоящее время обитает по обеим сторонам этой бухты, неспособно к подобной работе.
Прожив около 2 1/2 недель в Новороссийске, мы имели случай познакомиться, хотя отчасти, с климатом, если можно так выразиться, ущелий и с соответственною для них хозяйственною обстановкою. Чем ниже к долине ущелья, тем более спирается — застаивается воздух. Особенно это ощутительно после захождения солнца. Чем выше, тем сильнее ветер, и [755] воздух чище. Но, во всяком случае, необходима защита дерев от зноя и слишком сильного действия ветра. Так что низменность ущелья самою природою назначена под виноградники, плантации и огороды, середина ущелья под поселения и сады, горный хребет под пастбища и лес. Самая разнообразная культура на весьма, сравнительно, незначительном пространстве. Такая культура развивает энергию и смышленность человека; культура эта при подобных климатических и почвенных условиях, как на западном Кавказе, богато награждает человека за его разумный труд. Но она требует многостороннего знания, она не знает случайностей и слова: авось!
Для развития культуры гористых стран в Европе, как и для развития науки сельского хозяйства вообще, потребовалось много веков. Развитие это совершилось постепенно. Так что хозяйственная культура есть результат единовременного и взаимно влиявшего друг на друга развития науки и общественной жизни, и мы видим, что там высшие научные познания не чуждаются общественной трудолюбивой жизни, и жизнь не только не отвергает науки, но ищет ее, опирается на ней. Всякое развитие вообще, и высшее развитие хозяйственной культуры в особенности, тогда только можно считать действительным, когда оно составляет результат органической жизни того общества, на которое простирается его влияние.
После этого, каким же образом высшая культура нагорного хозяйства, требуемая топографическими и климатическими условиями западного Кавказа, может быть привита в нем?
Не употребить ли и тут тот прием, который в старые годы при крепостном праве и трех-польной системе употребляли некоторые помещики, заводя у себя многопольное германское хозяйство? Это было менее трудно. Почва, климат одинаковы, населения вволю — только хозяйственные, да бытовые условия немного не те. И что же — вышло так мало, что почти ничего. А ведь лет 30 времени прошло с тех пор.
Допустив впрочем возможность переселения хозяйственной культуры из страны в страну, мы на Кавказе не находим первого основного элемента — населения нет. Правда, что поселенцы являются из разных мест, то отдельно по одному, то по нескольку человек. Но кто они таковы? — Это простые, быть может, трудолюбивые люди — уроженцы равнин. Постараемся исследовать, насколько они соответствуют делу.
Климат создает хозяйственную обстановку человека и в большей или меньшей степени влияет на весь его материальный и нравственный быт. Эта зависимость от стихий природы тем [756] сильнее, чем ниже степень цивилизации, на которой стоит подчиненный им человек — так что он часто становится безотчетным исполнителем того строя, какой создан взаимодействием стихий природы и общественного его быта. После этого кажется ясно, почему русский крестьянин, со времен прадедов сроднившийся с своей сохой, с своей широкой равниной, не придает особенного значения остальным, по его положению только вспомогательным отраслям сельского хозяйства, а сад в редких случаях считает, так-себе — делом хорошим, но делом не русским и не хозяйственным.
О сподручности для него разведения шелковичных плантаций, виноградников, плантаций марены и т. д., кажется, нечего и говорить, когда он обо всем этом ровно никакого понятия не имеет. Какой же он после этого поселенец для Кавказа? Ему будет казаться чудно и тесно в этих ущельях. На родине привык он селиться поближе в реке — скотину поближе поить. А тут его еще снесет горным потоком или обдаст миязматическими испарениями, а затем лихорадка и тиф, от которых ему не спастись.
Допустим, что народ наш многочислен, что население поплывет из России, но какую же пользу принесет оно, когда его ожидает та же будущность? Где местный хозяйственный опыт? Допустим, что несколько поселений, быстро сменяясь одно за другим, оставят после себя более сильные натуры — словом, аклиматизируется наш поселенец. Но, чтобы он зажил хозяином согласно местным условиям, для этого потребуются целые генерации. Позвольте спросить, неужели эти годы, наполненные борьбою с природою за существование, сделают этих поселенцев опытными садоводами, плантаторами, шелководами, виноделами и т. д.?
Неужели то знание, которое далось европейскому горному населению, при всех благоприятствующих к тому условиях, только ценою весьма продолжительного времени и прогрессивного труда, так вот через море перевалит и пропитает нашего кавказского поселенца насквозь? Или не посеянное, не политое потом, так себе, с помощию агронома да нескольких садовников выростет само собою?
Много погибнет этих поселенцев, пока они привыкнуть к климату. Много лет прийдется отпускать им казенный провиант, пока они сообразят средства для своего прокормления, и много десятин земли потребуется для их хозяйства, которое, если возникнет, то в таких же, соответственных местности, первоначальных формах, в каких оно возникает в [757] среде кочевого населения, переходящего к оседлой жизни. В этом случае, за примером ходить не далеко, достаточно взглянуть на недавно поселенные станицы возле Анапы. Одна, начавшая кое-как хозяйничать, потому что местность ровная, т. е. сродная, и другая возле Новороссийска, не обзаведшаяся хозяйством до сих пор, потому что тут местность имеет более гористый характер и не похожа на родную страну.
Конечно, не смотря ни на что, возражать можно, что наука общее достояние, что истины, выработанные ею в каком бы то ни было месте, имеют общее значение для всего человечества, а потому и агрономическая культура мало-по-малу может быть прививаема агрономическими обществами и т. п., и наконец разовьет со временем и нашего поселенца. Но при этом попросим мы обратить внимание, что общества сельского хозяйства имеют ту особенность, что труды их, т. е. результаты взаимной их практической деятельности по улучшению своих хозяйств, влияют преимущественно на них самих, т. е. на членов, входящих в состав тех же обществ и составляющих известный хозяйственный район. Чем шире этот район, чем более в нем общечеловечески развитых личностей — тем труды их, направленные к одной, хотя бы хозяйственной цели, более плодотворны. Чем менее разнохарактерен этот район, тем скорее труды этих лиц достигают, хотя односторонних, но возможно полных результатов. Насколько все это применимо к Кавказу вообще, а к западному Кавказу в особенности, предоставляем решить тем, кто знаком с Кавказом.
По нашему крайнему разумению, для того, чтобы Россия могла извлечь из Кавказа всю ту пользу, какую в состоянии он ей дать, необходимо обратиться к опытности других людей, лучше нас знакомых с приемами такого хозяйства, какое требуется для западного Кавказа. Пригласить их не в виде единичных лиц, учителей за дорогую плату, или образцовых фермеров и т. п., т. е. эксплоататаров страны, а пригласить их сотни тысяч, пригласить их, как граждан, сознательно воплощающихся в тело русской земли. Таким приглашением никто не побрезгает.
Много племен, стоящих на весьма различной степени цивилизации, культировали мы, приняв их в свою народность. Много труда предстоит нам впереди в этом отношении. Но отсюда не следует, что не должны мы принимать к себе другие, более опытные чем мы, хотя бы в горном хозяйстве, племена. [758]
Правда, есть у нас разные колонисты, которые нас впрочем ничему не научили, но это — инопленные нам народности, у них есть свой язык, свое развитие и т. д. Но, не смотря на это, они преисправно обработывают ту землю, которая им отведена. А если они не отбывают за то никаких повинностей, так в этом уж не их вина. Не менее того, раньше или позже, а превратятся они в русских. К тому же германские, напр., поселения нам удаются. Но вот беда — германец в отношении разнообразия хозяйства также мало подвижен, как русский. Это дознано всеми. Место его поселения в России, хотя отчасти, аналогично с прежним его бытом в Германии. Та-же, как и в Германии равнина. Род его хозяйства, хотя быть может с незначительными изменениями, таков же как и в Германии — тот же плуг, тот же посев хлеба, только все это более рационально, да еще, если хотите, в более изящном виде.
Под Тифлисом немец превратился в торговца — занятие не требующее особенных специальных познаний и усиленного продолжительного труда. Вследствие всех этих качеств едва ли можно надеяться, что сыны Германии будут те желательные поселенцы для западного Кавказа.
Еще есть племена — десятки тысяч своих детей шлют они ежегодно на другую сторону полушария. Это загнанные злою судьбою, но сродные нам славянские племена чехов, моравов, иллирийцев, черногорцев и многих других, начиная от устья Лабы по направлению на юг вплоть до Балканов. О племенах, заселяющих равнины, следовательно также мало способных к нагорному хозяйству, как и наши внутренние поселенцы, нечего говорить. Но в числе этих племен, особенно к югу и северу их страны, есть не мало таких, которые искони живут среди гор и давно знакомы с лучшими приемами горного хозяйства. Численность их так велика, что они ежегодно, десятками тысяч, оставляют свои горы и ищут нового отечества по ту сторону океана. Неужели эти племена не стали бы селиться на нашем Кавказе? Ведь это гораздо сподручнее и ближе, как в экономическом, так и в моральном отношении. Ведь и теперь их язык — почти-что наш язык, их обычаи — наши обычаи. Вера — это племена евангеликов, реформаторов, гусситов. Но какое нам наконец дело до внутренних отношений человека к Богу, это дело совести, дело церкви, а не колонизации края.
Словом, мы глубоко убеждены в том, что нет никаких [759] причин препятствующих заселению западного Кавказа сродными нам нагорными славянскими племенами.
Выгода же от поселения их, особенно в большом количестве, очевидна.
Чтобы убедиться в этом, необходимо обратить внимание на положение кавказского края в настоящее время, сравнительно с другими странами.
На этом пространстве жителей. |
Следовательно. |
||
На кв. версту жителей. |
На душу десятин земли. |
||
| Пространство Кавказа | 4.438.037 |
— |
— |
| Квадратных верст 384.081 | — |
11,6 |
— |
| или десят. 39.944.424 | — |
— |
9 1/2 |
| Пространство царства польского | 4.764.446 |
— |
— |
| Квадратных верст 109.233 | — |
43,7 |
— |
| или десят. 11.361.376 | — |
— |
2 1/2 |
| По этому рассчету население Кавказа должно простираться до, т. е. в 4 раза больше, чем теперь. | 15.980.195 |
— |
— |
Но царство польское — не особенно населенная местность, сравнительно с другими странами.
На этом пространстве жителей. |
Следовательно. |
||
На кв. версту жителей. |
На душу десятин земли. |
||
| Пространство Германии | 70.686.000 |
— |
— |
| Квадратных верст 1.034.575 | — |
70 |
— |
| или десят. 107.595.876 | — |
— |
1 1/2 |
| Пространство Франции | 36.000.000 |
— |
— |
| Квадратных верст 469.416 | — |
43,7 |
— |
| или десят. 48.719.332 | — |
— |
1 1/2 |
| По этому рассчету население Кавказа должно простираться, сравнительно с Германиею и Франциею, до | 26.629.616 |
— |
— |
Не следует упускать из вида, что Германия прокармливает своим хлебом все свое население, что Франция, сравнительно, немного ввозит хлеба. [760]
На этом пространстве жителей. |
Следовательно. |
||
На кв. версту жителей. |
На душу десятин земли. |
||
| Пространство Англии | 29.031.164 |
— |
— |
| Квадратных верст 279.270 | — |
104 |
— |
| или десят. 29.044.089 | — |
— |
1 |
| По этому рассчету население Кавказа должно простираться до | 39.944.424 |
— |
— |
Впрочем, чтобы составить себе понятие, — какое население Кавказ в состоянии прокормить своими собственными средствами, необходимо обратить внимание на топографическое его положение.
Кавказ, в настоящих своих границах, состоит из так-называемого Северного Кавказа — плоской, более или менее возвышенной равнины, заключающей в себе Ставропольскую губернию, Кубанскую и Терскую области. Пространство это равняется 196.559 1/2 квадр. верст, или 20.442.136 десятин. Вся эта земля, за весьма ничтожными исключениями, способна к обработке и, при плодопеременном, сообразном с климатом и почвою хозяйстве, в состоянии дать такое точно количество питательных продуктов, в животном и растительном виде, какое получается с такого точно пространства обработываемых, впрочем, земель, в австрийской империи, прокармливающей 34-х-миллионное население. Известно, что в Австрию почти не ввозятся жизненные продукты. Следовательно, это пространство могло бы прокормить не менее 20.442.136 душ населения.
Правда, что на Северном Кавказе много солончаков, много открытых, подверженных засухе местностей. Но мы скажем, что на это есть артезианские и другие колодцы, есть запруды и плотины, образующие целые озера'и удерживающие, таким образом, бесполезно стекающую, в настоящее время, каждую весну, каждый проливной дождь, воду. Одно только бесспорно, потому что это уже веками доказано, что калмыки и соседи их по обоим бокам ничего этого не сделают. Даже командировка к ним инженеров и агрономов едва ли сколько-нибудь поможет.
Обращаясь затем к Закавказскому краю, мы там находим долины Буры и Аракса, араратскую или Эриванскую котловину — это местность разведения риса — несколько выше [761] пшеницы. Правда, что долина Куры, начиная от Тифлиса, и долина Аракса, почти от Арарата, отличаются зноем и вообще нездоровым климатом. Но ни Кура, ни Аракс, по быстроте течения и свойству ложа, не могут быть судоходными. Между тем, обе они несут огромное количество воды. Длинное их протяжение, уклон падения, как нельзя более пригодны для того, чтобы обе эти реки применить к орошению тех местностей, через которые они протекают.
Нам говорили, что в долинах этих рек и по настоящее время сохранились следы чьей-то сильной, разумной руки, съумевшей заставить повиноваться своей воле эти свободно-текущие воды. Время и беспрерывные войны — этот бич всякого развития — опять разрушили эти полезные труды.
Обитающее в этих долинах нынешнее их население, без сильной инициативы извне, не в состоянии сделать что-либо само собою. Откуда же ожидать этой инициативы? При настоящем порядке вещей — только от правительства. Но исключительное вмешательство правительства в это дело потребовало бы громадных затрат. Деятельное и сочувственное участие местного населения, при настоящем его развитии, — немыслимо. Будь на месте этого апатичного населения, или, по крайней мере, в среде его иное, более развитое, сознающее более свой гражданский долг — дело иное, нашлось бы все.
А как велико пространство этих долин — оно, вероятно, не менее 100.000 квадр. верст или 10.400.000 десятин. Мы не знаем, с какою страною сравнить эту местность относительно могущей возникнуть на ней производительности, — разве с средним Китаем.
На этом пространстве жителей. |
Следовательно. |
||
На кв. версту жителей. |
На душу десятин земли. |
||
| В Китае на пространстве 1 квадр. мили живет 5.000 душ | 6.000 |
— |
— |
| или 5/6 десятин на душу | — |
— |
5/6 |
| По этому рассчету, эти 10.400.000 десятин могли бы прокормить | 12.480.000 |
— |
— [762] |
Затем нагорная часть тифлиской, эриванской, кутаиской губерний, Дагестан, Мингрелия, Сухумский отдел заключают в себе, приблизительно, около 90.000 квадр. верст или 9.960.000 десятин земли, со своими нагорными пастбищами, местами посевов хлебов, фруктовыми садами и, наконец, внизу ущелий, с местностями, способными в высшей культуре, могут в весьма слабой степени идти в сравнение с горной Шотландией — сравнение для Кавказа положительно невыгодное, потому что Кавказ, с покатостями своих ущелий, далеко оставляет за собою все, что могут представить в этом отношении лучшие страны Европы.
На этом пространстве жителей. |
Следовательно. |
||
На кв. версту жителей. |
На душу десятин земли. |
||
| Пространство Шотландии | 3.061.117 |
— |
— |
| Квадратных верст 73.576 | — |
41 |
— |
| или десятин 7.561.934 | — |
— |
2 2/5 |
| По этому рассчету эти 10.400.000 десят. должны вместить | 4.150.000 |
— |
— |
Весь же Кавказ, приблизительно, в состоянии прокормить, средним числом, не менее 37.000.000 душ.
Говоря о том количестве населения, какое в состоянии пропитать кавказский край, не следует упускать из вида благоприятного положения Кавказа относительно рыбного промысла. Сальянские и Божий рыбные промыслы, одни из богатейших речных промыслов чуть ли не во всем мире. Кавказские озера и реки изобилуют отличными сортами рыб — форель достигает здесь замечательнейшей величины. Близость Черного и Азовского морей обеспечивает за Кавказом и в этом отношении преобладающее положение.
Но какие данные представляет Кавказ для развития народного хозяйства?
Чтобы отвечать на этот вопрос, необходимо обратить внимание на естественные богатства того края — богатства многочисленные, но даже неизведанные вполне, а тем более не [763] разработанные. Местный житель берет только то, что на верху лежит.
В длинном ряду естественных произведений Кавказа первое место принадлежит минеральному его богатству, по настоящее время весьма мало исследованному и еще менее разработанному. Горнозаводское дело находится почти в зародыше.
В терской области существует казенный алагирский серебристо-свинцовый завод, и замечательно, говорят, что казна, как водится, не получает барыша, но и не терпит убытка, а променивает только бумажные деньги на такое же количество по счету металла серебра и свинца. Как хотите, но вероятно алагирский завод в частных руках принес бы весьма значительные выгоды, если он теперь, не в пример другим заводам, не приносит убытка.
Затем на южном хребте кавказских гор или так-называемом Малом Кавказе, в Тифлисской и Эриванской губерниях существует 11 медно-плавильных заводов, принадлежащих частным лицам, местным владельцам и компаниям, большею частию состоящим из греков, даже греческих подданных. Один только кведабекский завод принадлежит компании прусского подданного Сименс, где вероятно введена лучшая система добычи меди.
Нельзя не радоваться развитию какой бы то ни было промышленности в такой стране как Кавказ, но было бы лучше, если бы именно в отрасли горного хозяйства принимали участие граждане русского государства. Мы не думаем, чтобы греческие или прусские граждане допустили, чтобы компания из русских граждан истощала горные произведения их стран. Во всяком случае, пусть разработывается Кавказ кем бы то ни было, чем лежать ему, как до сих пор, нетронутой пустыней. Его медные месторождения так богаты и так обширны, что, с развитием соответствующих размеров правильного и постоянного производства, кавказская медь займет видное место на рынках Европы.
В тифлисской губернии открыты месторождения серы, в кутаисской — каменного угля, но ни то ни другое до сих пор не обследовано еще.
В гунибском округе (в Дагестане) добывается горючий сланец. В той же части Кавказа (о чем упомянуто выше) залегает, в 60 верстах от Петровска, богатое и все-таки не исследованное месторождение серы. Далее мы видим в перечне фабрик и заводов 2 соляных завода, с производством на сумму 118.686 р. сер. Впрочем, при таком обилии соляных [764] ключей и такой сухости воздуха, где градирня составит устройство более полезное чем печь, вопрос о соли разрешается самым благоприятным образом. Градирная соль может быть предметом вывоза с Кавказа. Но кроме того, говорят, у персидских границ есть целые залежи каменной соли, не уступающей по достоинству и количеству знаменитейшим в мире соляным копям Бохни и Велички.
По берегам Каспийского моря, отчасти по Тереку — нефть. Странно, что добыча нефти весьма незначительна — тем более, что это дело, как нам передавали, в настоящее время в руках нескольких состоятельных людей — разве нефтяные источники несостоятельны — а это едва ли... Добыл же г. Новосильцев на Таманском полуострове, в урочище, называемом Кудако, столько нефти, что, по описанию горного инженера г. Гилева (Кавказский календарь 1867 г., стр. 273), струя била в 40 фут вышины, а количество выбрасываемой ежедневно нефти с 3 февраля по 5 апреля 1866 года, т. е. в течении 65 суток простиралось в средней сложности до 3.000 ведер в день. Жаль только, что нельзя было предвидеть такого обилия, а потому не запасено было соответствующее тому количество посуды.
Вообще, за исключением нефтяных колодцев г. Новосильцева, в 1864 году на Кавказе добыто:
Пуды. |
|
| Чистой нефти | 535,716 |
| Горючего сланца | 154,150 |
| На кубанской каменно-угольной копи угля | 140,000 |
| Стоившего за исключением всех расходов по 5 коп. сер. (Кавказский календарь, 1867 г., стр. 303) за пуд. | |
| Чистой меди | 16,425 |
| Употреблено на работы 1.138 человек. |
Нефть и медь — это такие продукты, которые всегда найдут сбыт на всех европейских рынках. Уголь и горючий сланец в народной жизни дороже золота. Испания потеряла свое значение после того, как завладела богатствами Перу. Англия стала усиливаться по мере развития ее каменно-угольной производительности.
Обращаясь затем к фабрично-заводской промышленности Кавказа, обработывающей преимущественно растительные и [765] животные продукты (Кавказский календарь 1867 г., стр. 300), находим, что самое значительное производство на Кавказе — размотка шелка на сумму 1.141.810 р. с.
Затем производство всех остальных животно-растительных продуктов простирается всего до суммы около 1.100.000 р. с.
Стоимость продуктов горного производства, и вообще других обработывающихся веществ минерального происхождения, простирается до суммы около 1.300.000 р. с.
Сумма всего же производства на Кавказе около 3.541.810 р. с.
Что и составит при 4.438.000 жителей по 79 коп. сер. на душу.
Производительность ничтожная. Тогда как она в России, в сороковых еще годах — по определению Тенгоборского — достигала до 4 р. 50 к. с. на душу. Но кто же станет заниматься ею — местный житель или такой же беспомощный нравственно и физически вновь поселяющийся его сосед.
Таково экономическое положение Кавказа в настоящее время. Не менее того, Кавказ имеет все данные для развития самой широкой деятельности в будущем, имея возможность прокормить целые десятки миллионов населения произведениями своей почвы. Нужно дать этому населению возможность широкого производства, при обработке заготовленных уже самою природою и воспроизводимых ею ежегодно сырых продуктов, и возможность иметь постоянные сообщения через два моря с Азией и Европой. При таких условиях Кавказ имеет значение в будущем. Но, чтобы осуществить это будущее, необходима усиленная деятельность. Деятельность эта должна быть обращена на лучшую культуру страны.
Страна же эта представляет ту особенность, что на небольших сравнительно пространствах сосредоточивает произведения всех климатов земного шара, но доступ к ним не легок через целые горные хребты и бесконечно-глубокие ущелья. С другой стороны, вызвать к жизни, усилить эту производительность страны, невозможно без самого энергического труда, соединенного с знанием предпринимаемого дела.
Итак, производительность страны немыслима без знания дела и удобных путей сообщения. Удобные же пути сообщения должны только предупреждать производительность страны и [766] служить действительному развитию края. И если слишком очевидно, что нельзя кавказского края оставить при тех едва проходимых тропах, какие в нем существуют в настоящее время, то бесспорно и то, что создаваемые лучшие пути едва ли послужат в прок при эксплуатации их одним теперешним туземным населением.
Единственный, по нашему мнению, исход из этого положения — призыв другого опытного в горном хозяйстве населения. Энергичный и сознательный труд европейского рабочего был бы лучшим примером для туземца, а ближе всего подходит в той местности чешское население.
Из Новороссийска поехали мы на Анапу. Через 20 верст от Новороссийска начинаются уже земли кубанцев. Тут нам удалось видеть засеянные хлебом поля, но небрежность в работе, неуменье примениться в местным климатическим условиям, весьма ясно обнаруживаются на здешних жителях, как в характере построек, так и во всем их быту.
Замечательный и вместе характеристический случай рассказан нам был — случай, который мы после видели на лицо. Один из казаков в близко к Анапе лежащей станице вздумал загородить огород, посадить виноград, плодовые деревья, словом, завести сад. Что бы вы думали, читатель — станичники собрались сходом и чуть не разрушили стены сада, на том основании, что он-де на общественной земле, т. е. в чистой пустынной степи, сад завел. Только вмешательство высшего начальника, оборонившего бедного садовода и поощрившего его в глазах всего схода 25-ю руб. сер., спасло его садик от неминуемой гибели.
Анапа, бывшая когда-то знаменитая турецкая крепость, обнесена толстою каменною стеною и широким валом. До крымской кампании Анапа точно также, как Новороссийск, была весьма красивым городом. Теперь это таже куча развалин, даже нет церкви; а времени с тех пор много ушло. Местное население почти все состоит из переселившихся сюда греков, ведущих мелочную торговлю.
Анапа незамерзающий порт, но в настоящее время он открыт действию юго-западных и западных ветров. С устройством мола анапский порт имел бы важное значение для всего северного Кавказа.
В Анапе только-что устроен нефте-очистительный завод полковника Жукова.
С Анапы поехали мы на почтовых по берегу Черного моря до Тамани. Здесь только в хорошую погоду можно ездить, не [767] менее того весьма легко устроить тут почтовое сообщение с Таманью.
Не доезжая верст 15-ти до Тамани, нам пришлось переправляться на лодке через один из рукавов, которыми Кубань впадает в Черное море. Пролив этот, под названием Бугас, никогда не бывает мельче 4 фут. Кубань впадает в Черное и Азовское море несколькими рукавами. Более важные из них: Бугас и Темрюкское-Гирло. Перед впадением в море у устьев река эта образует несколько обширных озер или лиманов, из которых более замечательные перед Бугасом и Темрюкским-Гирлом.
С Тамани поехали мы через г. Темрюк на Екатеринодар; тут мы снова встретились с широкой равниной с болотами и черноморскими да кубанскими камышами. Местность, по которой мы едем, чрезвычайно мало населена: на протяжении около 200 верст всего 3 или 4 станицы.
Самый город Екатеринодар — это большая в 20 тысяч душ станица на берегу Кубани, с красивыми домиками в садах. Но улицы... Чтобы дать об них понятие, скажем, что они состоят из чистого чернозема на значительную глубину. Грязь в буквальном смысле бездонная. В настоящее время, начинают постепенно прорывать канавы по обоим бокам этих грязевых путей, хоть немного обсохнет. Эта-то грязь, низкое положение станицы в лощине, и наконец, самое богатство растительности способствовали развитию лихорадок. Обсохнут улицы — одною причиною, действующею вредно на здоровье, меньше.
Екатеринодар по июль месяц 1867 года был только центром Кубанского войскового управления, поэтому ни гостинниц, ни других удобств не ищите.
В июле 1867 года объявлено в Екатеринодаре гражданское управление, и нам довелось слышать 2 месяца спустя, что в это время к Екатеринодару причислилось 4.000 человек.
Говоря об Екатеринодаре, нельзя умолчать о том, что на той стороне реки Кубани осталось до 80.000 горцев. В настоящее время ими очень довольны — это развитой трудолюбивый народ, да и они не менее того довольны, что остались.
На обратном пути мы осмотрели Таманский полуостров; до сих пор еще там много сопок, из которых по временам выбрасывает грязь. Есть несколько мест, в которых сочится нефть, но деланные здесь г. Новосильцевым пробы не привели к благоприятным результатам.
В 20 верстах от Тамани, по берегу Керченского залива, расположено чрезвычайно много насыпных разной величины [768] курганов. Это царские гробницы обитавших здесь народов. Во многих из них нашими археологами поделаны ходы, и вообще поиски в этих курганах остаются не бесплодны.
На этом пути, т. е. между курганами и Таманью, видны следы когда-то в древности существовавшего здесь искусственного канала, которым Кубань вливалась в Керченский залив. Право, древние обитатели этих мест были более энергичны и деятельны, чем мы. То зияющую огнем Муганскую долину, оросив, превращали они в роскошный сад, то на протяжении нескольких сот верст в безводной степи проводили от моря до моря канал. Есть много вероятии, что этот крошечный канал от лимана и до Керченского залива был весьма незначительною частию огромного канала, соединявшего сначала посредством Кубани Черное море с Каспийским.
В Тамани, небольшой станице, имеющей впрочем таможню и телеграфную станцию, сели мы на небольшой пароход Русского Общества пароходства и торговли, ежедневно совершающем рейсы между Таманью и Керчью, и через полтора часа были на том берегу.
И. Кретович.
(Окончание следует).
Текст воспроизведен по изданию: Дон, Кавказ и Крым (Из путевых воспоминаний) // Вестник Европы, № 6. 1868
© текст - Кретович И. И.
1868
© сетевая версия - Тhietmar. 2020
© OCR - Андреев-Попович И. 2020
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Вестник Европы. 1868