В военной литературе о Кавказе, если не считать заметок, воспоминаний и беглых очерков, самостоятельная статья такая редкость, что появление в печати, почти одно за другим, описания действий даховского, пшехского и средне-фарсского отрядов, при покорении Кубанской области, не могло, по своему характеру, полноте и занимательности, не обратить на себя общего внимания служивых кавказских, не могло не возбудить особенного интереса между участниками в окончательной борьбе с горцами.

Пробыв безвыходно четыре года в Кубанской области и прослужив в рядах средне-фарсского и пшехского отрядов со дня их сформирования до окончания войны в качестве пехотного офицера, следовательно очевидца того, что вблизи и издали представляется весьма различно, я позволяю себе выразить несколько впечатлений, вызванных описанием действий пшехского отряда.

Покорение Кубанской области есть, несомненно, событие великое на Кавказе, и по значению своему оно должно занять почетное место в истории государства. Факт этот совершился в силу принятой системы и употребленных средств; подробности же исполнения его слагались благоприятно, как неизбежное последствие основательно рассчитанного дела. Отдавая [272] должную дань тем глубоким расчетам и дальновидным соображениям, которые создали программу действий и руководили общим ходом покорения и образования из мусульманского края – русской области, нельзя не сознаться, что быстрое исполнение и блистательный результат были лишь естественным исходом предначертаний, в силу которых и военная летопись этого периода сложилась скудною событиями серьезными. Самая деятельность отдельных отрядов лишена была, по тем же причинам, того самостоятельного значения, которым она отличалась в предшествовавшие периоды войны на Кавказе.

Громадные денежные средства и громадное войско были могучими рычагами успеха. Мы давили массой живых сил, массой нарезного оружия. Неприятель не оказывал – потому что не был в состоянии оказать – сопротивления серьезного. Программа наша исполнялась быстро: неодолимых препятствий мы не встречали. Единственную помеху, которую мог бы оказать неприятель, это – действовать на наши сообщения; но на такую меру у него недостало предприимчивости. Кратковременные остановки наши зависели исключительно от естественных преград, например от сильных морозов с вьюгами или от проливных дождей, образовавших непроходимые разливы рек. В силу такого положения, события опережали даже предположения, а деятельность отрядов главнейшим образом складывалась не в прямую военную, а скорее в военно-рабочую. Самые трудные вопросы были вопросы хозяйственные и административные: продовольствие и снабжение войск, попечение о больных, лазареты, распределение и способ работ, водворение переселенцев. Во всём этом было много интересного и поучительного; но автор описания действий пшехского отряда предпочел обойти эти вопросы или коснулся их вскользь, а они-то именно и могли выяснить всю заслугу войск и те дорогие жертвы, в которые обошлось нам покорение Кубанской области.

Автор, имея в виду дать своей статье характер материала исторического, обратил главное внимание на связь событий, на их цели, результаты и значение известных местностей и пунктов; но, коснувшись частного характера событий, он должен бы был изобразить их с должною верностью.

Хотя в предисловии автор и оговаривает, что многих [273] из событий был сам свидетелем, а об остальных старался собрать самые точные сведения; но очевидно, что он слишком много придерживался официальных документов, которые, к сожалению, нередко расходятся с действительными формами совершившихся событий. Ошибка эта вовлекла автора во многие неверности, которые будущего историка покорения Кубанской области могут ввести или в заблуждение, или в затруднение.

Кавказ издавна привык на дела свои смотреть как на дела домашние, семейные и сору не выносил из избы. Но если мы, кавказцы, решаемся говорить вслух о своем житье-бытье, о своих похождениях, то не любим рассказывать спроста: нас так и подмывает взгромоздиться на ходули. Сближение ли с азиатами дало нам это свойство, или иные причины, но надо сознаться, что приемы Марлинского остались нашею слабостью: без эффекта и ярких красок мы ни на шаг и подчас вставляем свои дела в такие ослепительные формы, что и сами не узнаем их. Не трудно убедиться в том, рассмотрев внимательно наши архивные документы.

Пятьдесят лет побед и успехов, громадных потерь горцев и почти ежегодных их нравственных потрясений, вследствие наносимых им чувствительных ударов, предприятие одно другого обдуманнее, результаты один другого значительнее. Согласить всё это с шестидесятилетним протяжением войны – дело трудное.... Читать же между строками о событиях, совершившихся несколько десятков лет тому назад, еще мудренее, а потому историю, в смысле правдивого описания войны и покорения Кавказа, начертать едва ли возможно, по крайней мере в настоящую минуту.

Нет сомнения, что летопись полувековой борьбы заключает в себе много подвигов великих, изумительных; но всё это сохранилось или в преданиях, или в записках частных людей. В официальных документах для таких дел требовались условные формы.

Минуты крайние и положения тяжкие вызывают преимущественно подвиги энергии замечательной и служат лучшим мерилом нравственной силы войска. Подобных тяжких положений было не мало на Кавказе. Складывались они или силою обстоятельств, или искусством создавать их; но в [274] обоих случаях отличительные черты кавказского офицера и солдата проявлялись во всей силе и красе.

Многие из безвыходных и безнадежных минут обязаны были своим благополучным исходом не одним порывам отваги, но и сознательным чувствам самоотвержения, обрекающего себя на смерть для спасения других. Не часто таким людям, высоко понимавшим свои обязанности и честь знамени, доводилось насладиться чувством исполненного долга. Доблестные воспоминания о них жили некоторое время в частях, а теперь многие переходят или уже перешли в область смутных преданий.

Кавказская война имеет одну весьма знаменательную сторону, которая однако мало вызывала внимания наших местных публицистов. Война эта выработала в армии те драгоценные элементы, которые высоко ценимы были в лучших армиях Европы и до которых достигали с трудом лучшие её полководцы. Конечно, кавказской армии выпало на долю ограничиться местным кругом действий до пределов Азиатской Турции и Персии, но всякий хотя несколько знакомый с военным делом, прослуживший хотя бы кратковременно в рядах кавказской армии, не мог не признать в ней тех черт, тех основ, которые служат задатком успеха в военных событиях самой крупной величины.

Лесная цепная война была суровою школою одиночного развития солдата. Характер войны приучил его уживаться с холодом и жарой, голодом и трудом. Опыт дал ему сноровку, как поступать в 20 градусов мороза и 35° тепла, как в 70-верстный переход не натереть ног, не натрудить плеч под четырехдневным, зачастую и более, провиантом и под всем своим имуществом. Обмороженные, подбитые и отсталые, в каких бы обстоятельствах ни было, считались всегда укором части.

Младшие офицеры делили невзгоды и бивуачную жизнь солдат и потому легко втягивались в труды. Условия службы делали их на каждом шагу исполнителями и сложных, и самостоятельных поручений. Характер же войны требовал не только от ротного, но и от взводного командира уменья распорядиться в цепи самостоятельно, что невольно приучало обсуживать и решаться. Офицер испытанный имел значение и вес в глазах даже старших, и складывалось [275] это не прихотью, не мечтательными надеждами, а свойствами обнаруженными и качествами выказанными. И много было в кавказской армии такого, на что стоило бы посмотреть попристальнее, повнимательнее, и что могло бы пригодиться для всякой наилучше организованной армии.

Есть много, по-видимому, мелких сторон военной практики, которые в мирное время мало на себя обращают внимания, но за то имеют немаловажный смысл в быту походном, боевом, не говоря уже о нравственных качествах войск, не изменяемых ни игольчатыми ружьями, ни системами Шаспо. Такие свойства труднее достижимы всякой техники.

При всей общности характера кавказской армии, не могло однако в ней не существовать некоторого различия в основных её свойствах. На это было много прямых причин: месторасположение штаб-квартир на передовых или на задних линиях, большее или меньшее участие в экспедициях и набегах, характер и свойства службы, личные влияния и тому подобные условия не могли не способствовать к большему развитию одних частей перед другими, как в военном отношении, так и в боевом достоинстве.

Были части, в которых военная доблесть становилась не только главным, но исключительным и почти единственным требованием от офицера. Им обусловливалось даже общественное положение офицера в полку. Во имя этого свойства извинялись иногда недостатки серьезные. Для офицера мало было не жалеть себя: он должен был, если можно так выразиться, щеголять собой. Солдат приобретал значение в роте только боевым достоинством. Даже каптенармусам, для приобретения этой должности, нужно было заявить себя на поле ратном. Испытанных молодцов знали поименно не только ротные и батальонные командиры, но и полковые. При таком настроении двухсмысленное поведение офицера делалось невозможным: оно подвергалось чересчур жестким преследованиям и насмешкам. И в этой-то суровой школе складывались люди, способные сообразить и под свистом пуль и пред гиком горцев; закал их вносил в ряды солдат драгоценные свойства, составившие славу некоторых кавказских полков.

Были части, в которых требования военной доблести не [276] доходили до таких спартанских размеров: складывались требования иные, более общественные и гражданские, развитие которых незаметно вело к ущербу прямых военных сторон.

Кровавые эпохи 1830, 1842 и 1845 годов ярко обнаружили нравственные преимущества одних частей перед другими и немало способствовали развитию боевых качеств в более слабых частях.

Все это, конечно, частные стороны войны; но они имели огромное влияние на ход главных событий в крае, не остались без воздействия на военные события в Кубанской области и во всяком случае могут иногда послужить к разъяснению некоторых темных мест в военных летописях края.

Уловить же нравственную сторону военных событий, выставить то, что достойно внимания, что может возбудить интерес – не только заслуга, но и обязанность всякого военного писателя. Если в официальных документах принято, может быть и не без основания, обходить известные неудобства, то в частном описании есть всегда возможность, минуя щекотливые стороны, отдать должную дань тому, что действительно стоит похвалы и что, вместе с тем, составляет основу военного дела. Если нам известны зуавы и 2-й и 4-й линейные полки своими подвигами в Алжире, то почему же нам не познакомиться поближе с нашими молодецкими частями на Кавказе, которых не жалело начальство для несомненного успеха, которые не жалели и себя и щедро лили кровь свою в честь своего имени?... Есть ли для этого лучший способ, как не сказания очевидцев? Исторические материалы не потеряли бы своей цены, если бы события изображены были верно; если же описания взяты из официальных документов, то с какой стати было давать копиям характер наблюдений очевидца?...

Перечень событий в Дагестане, помещенный в «Военном Сборнике» за 1859 год, указывает однако на возможность узнать верность событий не из мертвых материалов. Этот труд, и под скромным названием, труд истинно достойный. В правдивом изложении тяжких событий 1843 года не упущена и нравственная их сторона, показаны причины успеха и неуспеха нашего оружия.

В штаб-квартире Кабардинского полка, в полковом [277] саду, есть скромный памятник с надписью: «В память павших и пострадавших товарищей с 1839 по 1854 год. Убитых 2,360, раненых 2,900» ². Цифра, по-видимому, слишком значительная для кавказской войны; но если вспомнить степень участия в ней Кабардинского полка, то числа не покажутся преувеличенными: нужно только короче познакомиться с экспедицией 1839 г. и со всеми последующими событиями сороковых годов. Но события эти еще не вошли, во всей своей наготе, в официальные документы, и потому лучшие моменты военной жизни Кабардинского полка достались в удел лишь воспоминанию немногих старослуживых да кой-каких неизданных записок. Не встретится в архивах, например, описания дела 3-го июня 1842 г. в Ичкеринском лесу, где с утра до полудня в арьергарде отступали одни кабардинцы и дорогой ценой платили за каждый шаг земли. Когда, после полудня, их сменили другие части, то не отошли и полуверсты, как арьергард был смят, чеченцы рубили людей и брали орудия. Одни куринцы крепко стояли в правой цепи. 3-й батальон кабардинцев находился в левой цепи. При виде катастрофы, полторы роты этого батальона, с подполковником Троскиным, бросились туда, где дрогнули слишком три батальона, отбили горцев и отняли шесть орудий назад. Вслед за ними две роты куринцев прибежали на подмогу, и дело поправилось ³.

В достопамятную даргинскую экспедицию, в отряде главнокомандующего было много батальонов; но при движении от Дарго до наших пределов, в продолжение восьми дней, бессменный арьергард составляли два батальона кабардинцев, и у Шамхал-Верды 1-я карабинерная рота легла искупительной жертвой соединения главного отряда с отрядом генерала Фрейтага. В таком роде была вся служба кабардинцев. Глухо обозначены в документах дорогие услуги куринцев сороковых годов, их знаменитые выручки с Фрейтагом в 1843 и 1845 годах. Громко было имя их в то время и громки были дела Фрейтага; но тщетно теперь усилие проследить их в архивах для составления даже истории полков. Все щекотливые положения выражены общими [278] темными местами, все частные заслуги – заслугами общими, и рамочное изложение стушевало блистательно-славную роль названных полков, нравственное значение их в самую тяжкую и кровавую эпоху борьбы.

С разгромом Чечни пал Дагестан. Громадная экспедиция 1859 г. представляла более триумфальное шествие войск чрез покорявшиеся области, чем войну. Последнее усилие, последний вздох мюридов на Гунибе были судорогами умирающего и заключением полувековой борьбы. Хотя на этом пиршестве не довелось побывать главным чернорабочим войны, но доля и значение их участия в кровавых драмах, подготовивших исход, достойны вечной памяти. То значение, которое приобрели в турецкую и персидскую кампании полки Грузинский, Эриванский, Нижегородский драгунский и Ширванский, в войне Кавказа по праву принадлежит кабардинцам и куринцам. И если форма донесений и военных журналов не допускала выставлять службу этих полков в ярком свете, то не обязанность ли очевидцев пополнить столь крупный пробел в военной летописи Кавказа? В Кубанской области война была менее упорна, следовательно выказала меньше подвигов и заслуг; но самый характер войны сохранился почти прежний. Тяжесть работ лежала одинаково на всех, тяжесть войны – преимущественно на некоторых. Начальники отрядов знали хорошо цену своим частям и наряды свои не делали наугад. В известных случаях и при известных ожиданиях, наряжали всегда одни и те же части, и потому хотя цифра общей потери в Кубанской области была невелика, но она сложилась весьма чувствительно для иных частей, что возбудило даже внимание высшего кавказского начальства. Неравномерность участия в боевой деятельности отрядов обязывает взявшегося за описание названного периода войны выставить это обстоятельство, так как оно было характеристической чертой военных действий в Кубанской области. Способ же изображать кавказские дела в формах связных движений и действий, сопровождаемых всеобщими, равномерными и безразличными отличиями, противоречит даже самому характеру глухой лесной войны, не говоря уже об его искусственности. В чаще леса успех дела зависит не только от свойств частного начальника и младших офицеров, но и от солдат больше или меньше развитых и уверенных [279] в себе, следовательно от предварительной подготовки .

Рота в 70 человек, потерявшая в бою против нескольких сот абадзехов 20-30 человек и прогнавшая партию или вышедшая со своими ранеными, сделала дело молодецкое. То же дело для нескольких батальонов есть уже дело иное. Следовательно, давать частному делу характер общего значит не только умалять службу молодецкой части, но и допускать произвол, которого не вправе позволять себе очевидец событий. В Кубанской области бывали горячие схватки с ротой, с двумя ротами, много с батальоном; участие нескольких частей доводилось лишь в тех случаях, когда при отступлении одна сменялась другою. Одновременно несколько батальонов горячих дел иметь не могли. Автор описания действий пшехского отряда, заимствуя из официальных документов тактический смысл военных операций, хронологию, нумерацию частей, должен бы был, при изложении событий, руководствоваться более личным наблюдением и расспросами.

При составлении донесения или военного журнала естественно занять первое место плану движения, предусмотрительности соображений и указаний; а так как в закрытой местности, при действиях рассыпным строем, не только трудно, но и невозможно предвидеть все случайности, то уже по окончании предположенного или случайно-совершившегося дела составляется программа этих предусмотрительных соображений и точных указаний. В силу такого метода, исполнение укладывается в одни только прикладные формы к обнаружившимся уже результатам, и формам этим иногда, без всякой застенчивости, дают произвольный характер, ближе всего подходящий к главным условиям красиво-составленного донесения.

Грешно, конечно, было бы подвести под подобный уровень все донесения отрядов; но нельзя не сознаться, что на Кавказе составлялись иногда репутации одним уменьем писать донесения, в которых творчество могло играть не последнюю роль.

Позволительно думать, что тот тактический смысл, который мы даем каждой рекогносцировке нашей, то значение серьезных военных операций, которое мы силимся приписать [280] каждому простому движению отряда, вводит в заблуждение только нас самих. Люди, знакомые, хотя бы даже теоретически, с военным делом, не могут не видеть в этом разноречия с самым характером малой войны; людей же, менее знакомых со своей специальностью, оно познакомит не с кавказской войной, а с кавказским способом изложения войны. Наряжаясь в чужие перья, мы закрываем мощные, прекрасные качества закаленных наших солдат и бойких, сообразительных младших офицеров.

Для развития высших военных способностей не было на Кавказе ни почвы, ни простора: движение ящиком с цепями – строй, завещанный генералом Вельяминовым – мы свято сохранили до последних дней и коренных изменений в нём не выдумали. Легкие победы в Кубанской области весьма способствовали развитию сладкого самообольщения; но оно ведет скорей к заблуждению, чем к развитию высших военных способностей. Безошибочно можно сказать, что если этот период и принес пользу некоторым в военном образовании, то во многих он поселил глубокое самоубеждение, и притом не совсем правильное, в своих военных талантах. Бойкие и смелые движения последних военных операций в Кубанской области если и не были вызваны упавшим духом и ничтожным сопротивлением неприятеля, то обстоятельства эти всё же препятствуют сделать им надлежащую оценку. Оставляя за Кавказом значение солидной школы для военного развития младших офицеров, для близкого знакомства с солдатом, с его нуждами, с тем, что возможно требовать и что сверх сил его, с теми условиями, которые дают прямое влияние на военное развитие его и приспособление к походным случайностям, мы должны ограничить свои претензии на те стороны военного дела, которые составляют удел иных театров войн.

Приступая к описанию нескольких эпизодов из военной жизни пшехского отряда, я позволяю себе отнести разноречие их с описаниями в статье о действиях этого отряда еще и тому обстоятельству, что кавалерийская атака или несколько удачных артиллерийских выстрелов, как дело эффектное и ясно видимое, всегда кидается в глаза и заставляет говорить о себе. Пехотное дело в чаще леса, как бы оно упорно [281] ни было, сколько бы оно порядка, стойкости и отваги ни выказало, может быть оценено одними только участниками да ближайшими очевидцами. В качестве пехотного офицера – следовательно ближайшего очевидца – мне доводилось видеть и истинно-молодецкие дела и дела иного свойства; но, предполагая настоящему очерку дать характер только сравнительного очерка исторических материалов завоевания Кубанской области с действительными событиями военной жизни, я не вменяю себе в обязанность проследить всю программу действий пшехского отряда и выставлю только те случаи, которые мне в точности знакомы и которых, я полагаю, достаточно для разъяснения вопроса: как дела делаются и как иногда дела описываются?

Занятие берегов Пшехи и предполагаемые действия по бассейну этой реки дали название отряду: «Пшехский». Расчистка местности, устройство редюитов, разбивка станицы и подвоз провианта составляли занятие отряда.

Сбор неприятельский разошелся; остались одни караульные, и полное затишье господствовало до 29-го июня. В день св. Петра и Павла отслужено было молебствие; затем приступили к отправлению ротных праздников, которых в этот день было немало. Поздравительное «ура!» уже окончилось, люди пообедали и лишь кое-где по палаткам раздавались простонародные песенки – признаки сладкого полузабвения солдатика. В час пополудни внезапно объявлено приказание быть готовым по сбору – трем батальонам, кавалерии и взводу артиллерии. Палатки всполошились, пошел перебор: крепко выпивших оставили, остальных рассчитали. Через четверть часа колонна выступила. Оказалось, что это была импровизованная рекогносцировка.... Рекогносцировка, конечно, ни к чему не повела: прошли версты две до первого оврага, покрытого лесом, пострелялись, потеряли человек 30 и вернулись. Интерес рекогносцировки заключался в том, что нам довелось в ней видеть такие две сотни донских казаков, которые сделали бы честь любому войску и которым Дон может сказать спасибо.

При движении вперед, в голове шла цепь 19-го стрелкового батальона. Горцы залегли в овраг и встретили весьма близким ружейным огнем, на который цепь отвечала немедленно. В момент горячей перестрелки, упало несколько наших, но упало несколько и горцев; горцы стали тащить [282] своих раненых, но к этому времени приблизился резерв – цепь бросилась в опушку и увязалась за горцами. Часть казаков, между тем, обскакала дорогой и отбила несколько тел, которые должны были достаться стрелкам. Солдаты стали им делать упреки, что «вы, дескать, за молодцы, тогда, когда вам достается даром, а другие дерутся». – Казаки ответили, что «мы не из таких – сами драться умеем», и спешились впереди тел. Случилось так, что остановили цепь, и казаки остались шагах в 15 от неё впереди. Загорелась перестрелка довольно серьезная; но казаки, потеряв из 9 человек 4, не сделали шагу назад, пока не увидел их батальонный командир и не приказал им убраться. Вслед затем началось отступление. Горцы сунулись было один раз горячо, однако скоро стали преследовать благоразумно; тем не менее вышли на совершенно чистую поляну и неосторожно отделились более версты от опушки. Казаки отошли довольно далеко вниз по речке. Дивизиону драгун велено было повернуть кругом и атаковать горцев. Не успела тронуться атака, как казаки, заметив ее, повернули, бросились по речке, и бросились так, как способны это делать люди по призванию, а не по приказанию. Казаки, имевшие лучших лошадей, выскакали вперед и отрезали горцев от речки. Другие бросились за горцами в самую речку, и схватка завязалась в воде... Два урядника дрались даже вплавь ⁴.

В этот день в лагере было только и разговора, что о казаках. Сотни были полка Надурбовского, с честью прослужили потом несколько месяцев в пшехском отряде и сделались любимцами всего отряда.

Июль и август войска были заняты покосами и весьма тяжкими работами по возведению укреплений предполагаемой станицы. Перевозочные средства отряда употреблены были на доставку экстренного сена и на перевозку брусьев для строившегося дома командующему войсками и моста на Пшехе. Лихорадка свирепствовала во всей силе и сделала лагерь похожим на обширный лазарет. Массы больных и околодочных отогревали свои окоченелые члены на солнце и наполняли собою промежутки палаток. Цифра одних околодочных, в некоторых батальонах, превышала 300 человек. [283]

9-го августа сделан был набег, в котором поплатились апшеронцы, потеряв двух достойных офицеров убитыми ⁵.

20-го сентября отряд двинулся вверх по Пшехе. Едва оправившись от лихорадок, люди были слабы, роты малочисленны. Отойдя версты четыре, сделан был ночлег. На следующий день тронулись дальше, и в полуторе версты от ночлега отряду предстояло перейти большой лесной овраг. Неприятеля заметно не было; видели только, что из ближайших аулов горцы торопились выбрать свое имущество. У оврага отряд остановился для вырубки леса; стрелковые же батальоны: кавказский гренадерский и 19-й, дивизион драгун и взвод конных орудий двинулись дальше на рекогносцировку. Пройдя с версту, две роты гренадерского стрелкового батальона оставлены были в лесу, для поддержания сообщений. Редкие выстрелы стали раздаваться по цепи. Когда колонна вышла на большую поляну, на которой предположено было остановиться всему отряду, остальные две роты гренадерского батальона поставлены были вправо у весьма частого лесного оврага, две роты 19-го батальона влево по речке, а прочим двум, 1-й и 4-й, велено было перейти овраг, у которого расположены были гренадеры, и уничтожить аулы, находившиеся за ним по высоте. Для облегчения людей приказано было снять ранцы и сложить их возле одной из рот гренадерского батальона. Овраг перешли, аулы зажгли, и, при быстром и развязном отступлении и незначительном числе горцев, урона не было. Между тем, рота гренадер, находившаяся у ранцев, отведена была, правее. Когда стали подходить роты 19-го батальона к ранцам и 1-я рота начала надевать их, а 4-я подтягиваться, из опушки леса, на расстоянии 200 шагов, раздался залп. Горцы выхватили шашки, загикали; левее их выскакивали другие, продолжавшие стрелять. 1-я рота, успевшая надеть ранцы, бросилась на горцев и осадила их. По входе в лес, бой закипел. С двух сторон несколько сот горцев обхватили роту в 72 человека, и эта горсть молодцов отбивала и осаживала их. Выносить раненых и убитых было некому; раненые помогали своим здоровым товарищам заряжать ружья. На поляне, где расположены были две роты, дивизион драгун и [284] взвод орудий не могли разобрать, в чём дело, так как горские выстрелы заглушали наши, а гик раздавался со всех сторон. В ротах гренадерского батальона завязалась своя перестрелка. 4-я рота должна была выслать взвод против явившегося и против неё неприятеля, а остальной взвод торопился на выручку товарищей. Между тем, горцы стали обхватывать 17-ю роту и сзади. Несколько раз они кидались в шашки и подходили близко; но люди стояли так твердо, что толпа не была в состоянии прорваться. В пятнадцати шагах перестрелка горела. Молча дрались солдаты, и только слышались голоса офицеров, унтер-офицеров да кой-каких старых солдат, покрикивавших: «смотри, ребята, держись, а то толку не выйдет и сраму наберемся». И когда уже полроты лежало убитыми и ранеными, порядок сохранился, замешательства не было и тени. В этот грозный момент подошли 4-я рота и рота гренадерского батальона. Едва заметив приближение подкрепления, остатки 1-й роты, в голове приближающихся, бросились на горцев и выгнали их из леса. На поверке рота не досчиталась 1 офицера, 4 унтер-офицеров и 28 рядовых. Не включаю оцарапанных и контуженных. Ни одного человека не было тронуто шашкой.

Примечание. В описании действий средне-фарсского отряда, помещенном в «Военном Сборнике» 1866 года (август), на стр. 173, об деле этом сказано: «Рота стрелков 19-го батальона, под командой подпоручика Ахачинского следовавшая в голове правой цепи, не видя в густоте леса движения колонны по извилистой дороге, потеряла направление, приняла немного вправо и очутилась среди горцев». Автор статьи не был участником этого дела, и нет сомнения, что описание свое взял из официальных источников, так как извращать его он не имел повода и не решился бы произвольно приписать случаю прямую необходимость броситься на неприятеля, чтобы не броситься от него. Броситься на неприятеля в пять раз сильнейшего, в лесу, не в состоянии всякая рота, особенно если взять во внимание её состав – 70 человек – и внезапность положения. При значительной же потере не допустить неприятеля до холодного оружие могла только часть сильнейшая его нравственной силой и сохранившая, при самых невыгодных условиях, спокойствие и порядок. [285]

Ряд дальнейших движений не представляет живого интереса, кроме случая 9-го ноября, где полковник Ш* произвел такую блистательную атаку дивизионом Тверского драгунского полка ⁶.

Атака эта была весьма решительным и отважным предприятием кавалерийской части. По лесным тропам, где можно было скакать только поодиночке, понеслись драгуны. Быстрое и внезапное появление их смутило горцев, и полный успех оправдал отважную, хотя и неосторожную попытку. Атака если и не отличалась большим благоразумием, то обладала с избытком теми свойствами, которые в кавалерии составляют всю её силу и залог успеха. Будь атака ведена с меньшей энергией, результаты, нет сомнения, были бы иные.

Воздавая должное подвигу драгун, нельзя забыть и услуг, оказанных двумя сотнями донского Надурбовского полка, которых участие в этом деле хотя было и второстепенное, однако значительно влияло на исходе его.

Сотни находились внизу, при арьергарде, на поляне. Заметив движение на горе драгун и суматоху между неприятелем, казаки бросились с левой стороны на горцев, отрезали им выход на поляну и к следующим перелескам и оврагам, что дало возможность драгунам обхватить горцев с двух сторон. В происшедшей затем схватке донцы приняли немалое участие. Правда, на их долю досталось меньше и трофеев и убытка, но молодцы, тем не менее, заслужили, чтобы услуга их не была забыта. К сожалению, служба их не была оценена по достоинству: когда за дело было выслано четыре георгиевских креста, только по усиленному ходатайству частных начальников один крест дан был донцам.

Занятие большого лесного оврага Кошхо-Дичу 11-го ноября ⁷ имело ту особенность, что в деле этом рельефно обнаружилось всё молодечество и всё военное неискуство абадзехов. В ожидании, что горцы будут защищать овраг, у которого была предположена постройка поста, был выслан для занятия его авангард, отдельно от колонны. Авангард выступил полутора часами раньше других. Составляли его [286] 19-й стрелковый батальон, две роты ширванцев, взвод батарейных и взвод горных орудий, дивизион драгун. Не доходя до оврага, две роты ширванские оставлены были у крутого лесного склона к Пшишу.

Подходя к лесу, окаймлявшему овраг Кошхо, 19-й стрелковый батальон был встречен весьма слабым огнем. Две роты быстро и дешево заняли опушку, углубились в лес шагов на шестьдесят и остановились у крутого спуска. Взвод батарейных орудий пустил несколько гранат в овраг, и перестрелка стихла. Остальные две роты посланы были вправо и влево для прикрытия всей позиции, предполагаемой для лагеря. Один бойкий стрелок и хороший охотник спустился шагов на двадцать вперед цепи и засел в дупле, из которого яснее могло быть видно дно оврага. В это время несколько человек абадзехов подкрадывались рассмотреть расположение цепи. Подпустив их шагов на десять и будучи вооружен двуствольным ружьем, стрелок убил двух более богато одетых горцев и крикнул цепи, чтобы подошли несколько человек поживиться оружием. На этот крик и на. крик оторопевших товарищей убитых овраг огласился гиком толпы не менее 800 человек. Вся масса хлынула со дна оврага; к цепи кинулись резервы, и закипело горячее дело. Горцы лезли на весьма крутой подъем; стрелки их били почти в упор. Начальник горного взвода, поручик Г*, явился с несколькими артиллеристами, встащившими по чаще на руках горное орудие, и принял живое участие в истреблении смелой, но безумной толпы. В четверть часа дело кончилось; но так как после отпора горцы открыли весьма сильный огонь, то не могло обойтись без потери и для нас: 22 стрелка и один артиллерист заплатили собой за горячие четверть часа. Нет сомнения, что горцам попытка стоила весьма дорого.

На роту ширванскую горцы сделали тоже серьезное нападение. При их натиске, цепь отошла к роте, и толпа в несколько сот человек, дружно ринувшись, приблизилась шагов до пятнадцати; но рота не дрогнула, а у толпы не хватило духа сделать последний, самый решительный, хотя и самый трудный шаг, тем более, что другая рота уже бежала на помощь. Остановившись, горцы дали залп и отхлынули назад к лесу. Залп стоил роте двенадцати человек; [287] но и эта попытка горцам не могла обойтись дешево. Беглый огонь роты, встречавший приближение их, и огонь двух рот, провожавший их, равно и быстрое отступление нанесли немаловажный урон неприятелю.

На Кавказе люди бывалые всегда остерегались дробить части. Несколько горьких опытов возвели такой способ наряда в неуклонное правило. Одна из главных причин грустного исхода «сухарной» экспедиции заключается в отступлении от этой меры. Лишним считаю говорить о предмете столь ясном: я упомянул об этом обстоятельстве только потому, что пшехскому отряду на деле пришлось убедиться в неудобстве мешать роты различных батальонов ⁸.

Фуражировка 31-го декабря предпринята была отрядом из дивизиона драгун, двух сотен казаков, трех рот 19-го стрелкового батальона, двух рот апшеронского, двух рот кубанского и двух куринского резервных батальонов.

Разбросанные, в виде веера, роты составляли во время фуражировки, при пылающих аулах, красивую картину, оживленную безвредной перестрелкой. Для неопытного глаза такое аванпостное расположение казалось более всего соответствующим обстоятельствам. Когда вьюки собрались и началось обратное движение, зрелище изменилось. Начальникам частей не было дано никаких указаний; роты различных частей, перемешанные между собой, вероятно с особыми целями, стали действовать бессвязно, а внезапная перемена пути отступления, о которой частям сообщено не было, привела к тому, что все части разъединились и в арьергарде оказались не те, на которые возлагалось обыкновенно отступление с боя, а часть менее опытная. Почему осталась сзади одна рота кубанского резервного батальона со взводом горных орудий, неизвестно. Статья «Пшехский отряд» объясняет это тем, что накопление войск у завала препятствовало названной роте отступить вместе с прочими; но близкое накопление войск с изолированным положением роты совместить трудно. Вернее всего отнести это к чрезмерной искусственности маневра, оставшегося и впоследствии неразгаданным. Когда горцы насели, что называется, на резервную роту, при переправе её через узкий и крутой овражек, и когда горному взводу угрожала опасность серьезная, то все [288] молодечество этого взвода не вывело бы его из столь затруднительного положения, если бы 2-я апшеронская стрелковая рота не двинулась, из занимаемого ею места, по оврагу к месту опасности. При всём значении картечных выстрелов, данных в упор, взвод не ограничился бы одним убитым нумером, если бы горцы не увидали новых бойцов.

Неудивительно, что когда взвод орудий и резервная рота ушли благополучно, ярость и ожесточение горцев достигли высшей степени. На долю апшеронской роты досталось вынести момент критический. Ободренные её малочисленностью, горцы бросились в шашки - рота пошла в штыки: в кровавой схватке дружный натиск осилил порывистое исступление. Горцы отхлынули. Подобрав, между неприятельскими телами, своих раненых и убитых (почти все холодным оружием), рота стала взбираться наверх, откуда уже спешило к ней подкрепление ⁹.

Обладай рота, при числительности в 56 человек, меньшим духом военной доблести – и поминай как звали. Автор же «Пшехского отряда», ставя в заслугу апшеронцам то, что они пробились, упустил из вида главную заслугу и лучшую черту дела. Если не всякая рота в состоянии пробиться, то всякая попытает, по крайней мере, это сделать, видя в том единственный исход. Крупная же черта подвига апшеронцев состоит в том, что ротный командир, заметив безвыходное положение резервной роты, сказал своим людям: «неужели мы, апшеронцы, потерпим, чтобы на наших глазах могли пропадать другие? Он получил один дружный ответ: «такого сраму мы не наберемся! ведите, ваше благородие! Хоть все пропадем, а имя чистое оставим!» И, несмотря на очевидность, что драться придется одним, апшеронцы добровольно обрекали себя на крайнюю опасность для спасения других: они сознавали в себе силу стоять там, где другие стоять не могли. Ими руководило то высокое понимание чести своего полка, которое присуще только вполне развитой части. А не такие ли моменты и выказывают нравственную силу части? не они ли и дают ей закал, переживающий десятки лет?

Случай этот, конечно, заглох в отряде, потому что [289] он связан был с обстоятельствами щекотливыми для других.

Действия отряда в январе и феврале изложены в описании с самыми мелкими подробностями; но так как они мало интересны, то перехожу прямо к движению пшехского отряда к Псекупсу, на встречу нового главнокомандующего.

Хотя движению этому неприятель не оказывал ни малейшего сопротивления, однако оно весьма замедлялось тем, что обоз взят был частью колесный, частью вьючный. Повозки вязли в каждой канаве: приходилось всем останавливаться и устраивать переправы; а такого рода остановки были крайне обременительны для людей. Берега Псекупса, обстреливаемые с противоположной стороны, взяты были без потери; но все усилия построить что-нибудь в роде моста оказались тщетны. Всю ночь люди таскали бревна всяких размеров, и сколько применений из них ни делали в студеных волнах Псекупса, ничего не вышло: остались при весьма плохом и довольно опасном броде.

При обратном движении, горцы, очевидно, соединили все усилия, чтобы представить главнокомандующему доказательство своих средств и трудности борьбы с ними. На каждом шагу они парадировали своими конными партиями; но открытая местность и мелкие перелески не представляли им удобств для серьезной схватки, и движение 2-го марта обошлось бы, вероятно, без всякой потери, если бы не увлечение полковника Гусарова, окончившееся драматической развязкой. Полковник Крым-Гирей Гусаров был приставом незадолго перед тем покорившихся бжедухов и, по случаю проезда главнокомандующего, собрал, по обычаю края (как бывает во всех торжественных случаях), милицию из недавних врагов наших. Рассчитывая, что бжедухи выкажут те же свойства и против абадзехов, какие они постоянно проявляли в борьбе с русскими, Гусаров решился воспользоваться первым случаем, который ему представился 2-го марта.

С первой конной партией, показавшейся из перелеска, полковник Гусаров затеял перестрелку. Ободренный успехом вначале, он предпринял атаку, в голове которой пошел сам; но по мере того, как он приближался к лесу и собирались абадзехи, чтобы дать отпор, бжедуховская милиция [290] стала оттягивать, так что в лесу, у первого овражка, при Гусарове оказалось только 8 человек. Дружный встречный залп повалил его, офицера и трех человек – остальные спаслись – и как ни спешил полковник Абдурахманов с кабардинской милицией на выручку своего боевого товарища, но поднял уже обнаженный труп полковника Гусарова. Тела верных сподвижников его были также обнажены.

По поводу кабардинской милиции позволяю себе сделать маленькое отступление.

Во время смут, происходивших в Кабарде в двадцатых и тридцатых годах, многие кабардинцы переселились на берега Лабы, Фарса, Псефира, Фюнфта и других речек, между Лабой и Белой. Переселение это имело огромное влияние на военное развитие соседних с ними обществ: говорят, будто оно и ввело в общее употребление у закубанских народов огнестрельное оружие. Испытав в междоусобной войне всё преимущество кабардинцев, народы эти усвоили себе все их военные приспособления. При учреждении лабинской линии и затем при наступательных действиях конца пятидесятых годов, кабардинцам пришлось быть почти главными деятелями в войне с русскими, а в 1856 году под Хамкетами они почти одни вынесли кровавый бой, в котором жестоко пострадали. Хотя абадзехи, убыхи и другие горские племена и были в сборе, присутствовали даже при кровавом побоище, однако в деле не принимали участия. Такое поведение было поводом неудовольствия и недоброжелательства кабардинцев к своим соседям. В 1857 году они уже не являлись на помощь к Майкопу, а в 1859 году на Фюнфте хотя и дрались с русскими, но только потому, что мы коснулись их аулов. Вскоре потом у них возникла распря с убыхами из-за кровомщения. Правда, благодаря посредничеству Кара-Батыря, она кончилась полюбовно, тем не менее искренние отношения кабардинцев к соседям рушились, и начало обширных военных действий шестидесятых годов заставило их, чистосердечно расположенных, перейти на нашу сторону.

Переселившись к Ходзу, кабардинцы ни разу не дали повода заподозрить себя в вероломстве или неискренности расположения к русским. Милиция их выезжала в торжественных [291] случаях, неоднократно принимала участие в делах с абадзехами и всегда выказывала чудеса храбрости.

При движении 2-го марта, у полковника Абдурахманова в милиции, кроме кабардинцев, было много прочно-окопских армян, разновременно переселившихся из гор и мало чем отличавшихся от горцев.

После ночлега у Марте, 3-го марта, отряд двинулся по направлению к Пшишу. На протяжении 19 верст, неприятель нигде не показывался.

Верстах в двух от Пшиша начинаются перелески; затем дорога спускалась в долину Пшиша, узкую, покрытую болотами и чрезвычайно густым лесом. Так как это было единственное удобное место для схватки с нами, то горцы позаботились сделать некоторые искусственные приспособления. Старый завал, шедший от перелесков и примыкавший к лесу долины Пшиша, был ими освежен и исправлен; лес завален большими срубленными деревьями.

Как только отряд стал подходить к перелескам, показались горские разъезды, и вслед за ними явилась конная партия. Кавалерия завязала перестрелку; взвод конных орудий выехал на позицию и открыл картечный огонь. Но горцы не смутились. Подошли два стрелковых батальона: гренадерский и Самурского полка. Гренадеры выслали густую цепь и начали перестрелку. Самурский батальон послан был занять лес и завал, находившиеся над дорогой. Самурцы приняли несколько влево и заняли только часть леса. Завал и угол леса, примыкавшие к нему, остались незанятыми. В это время приближался 19-й стрелковый батальон. За завалом было большое движение; много горцев выскакивали из-за него в незанятый угол леса. Командир 19-го батальона послал 1-ю роту занять завал без выстрела и без «ура». Хотя можно было послать и другие две роты, но это было маленькое щегольство, позволительное с людьми испытанными и с частью надежной. 1-й роте, как самой заслуженной в батальоне, оказана была эта честь.

Рассыпав роту, ротный командир указал только людям место у завала, к которому следовало им сбегаться. Дружно и уверенно тронулись молодцы, дружно посыпались на них пули, но вреда в рассыпном строе сделали мало. Шагов за 70 до завала, стрелки бросились бегом. Подскакал [292] офицер на лошади. Две пули свалили лошадь, другие две пробороздили сюртук. Стрелки навалили и дружно полезли. Завязалась короткая схватка... завал остался в руках наших. Тринадцать заколотых горцев, да человек четырнадцать убитых и раненых из роты заплатили собой за пять спорных минут. Когда стрелки полезли на завал, подбежали к ним офицер и человек пятнадцать самурского батальона и приняли участие наряду с ними.

В описании этого дела ¹⁰ трудно узнать связное действие пяти батальонов, с надлежащим количеством артиллерии и кавалерии. Нет сомнения, все батальоны были более или менее действующими лицами в занятии берегов Пшиша; но вся честь дня бесспорно принадлежит 1-й роте 19-го стрелкового батальона и пятнадцати человекам самурцам с офицером.

Один частный случай не лишен интереса.

В 1-й роте 19-го батальона состоял рядовой Алексеев, из белорусов, солдат бедный, не мастеровой и немножко неряха, но сухой, крепкий, одаренный железным здоровьем. В глухих лесных перестрелках, где не раз доводилось участвовать роте, Алексеев обратил на себя внимание тем, что никогда не ухватывался выносить раненых, но лез при всяком случае вперед, и при отступлениях всегда из последних показывались его сухая фигура и улыбающееся лицо. Его, что называется, безответная служба стала наконец известною батальонному командиру. Недели за две до вышеописанного движения, в батальон выслан был один георгиевский крест. Командир батальона затруднялся, какой роте его назначить, так как крест был доставлен за несколько дел. В это время мимо палатки проходил Алексеев, и случай решил затруднительный вопрос: крест дан был ему.

По кавказскому обычаю, раздачу крестов поручают преимущественно выбору рот. Роты хотя и выбирают всегда людей хороших, но держатся за непременное правило – выбирать одних старослуживых, которые обязаны, после оказанной им чести, угостить роту водкой. На такой расход избранный, должен, конечно, обладать некоторыми средствами, и это побочное обстоятельство не может не входить в рассчеты [293] выбора рот. Алексеев, солдат молодой и круглый бедняк, не соответствовал условиям выбора, и рота, оставшись недовольною наградой Алексеева, встретила нового кавалера недружелюбно. Алексеев терпел и ждал только случая показать несправедливость товарищей. Движение роты на завал представило ему этот случай. Как только цепь тронулась, он опередил ее шагов на двадцать и, несмотря на крики и останавливание товарищей, всё шел впереди. Когда рота бросилась к завалу, Алексеев, сохранив то же расстояние, подскочил к завалу один. Трое горцев перетаскивали в это время раненого товарища за завал. К счастью, у двух из них ружья были уже разряжены. Третий дал по смельчаку выстрел в упор, но пробил ему только шинель и ранец. Алексеев смело бросился на троих: одного застрелил, другого заколол, а третий поторопился сам убраться. Раненый, конечно, остался на месте. Подбежавшая рота застала Алексеева у своих трофеев, и он первым же полез на завал, где, вместе с другими, выдержал несколько горячих минут.

Когда рота остановилась и Алексеева спросили, почему он не попользовался оружием своих жертв – им воспользовались другие – молодец отвечал: «ваше дело рвать, а мне стыдно – я кавалер». После этого случая положение Алексеева в роте установилось иначе. Придя на позицию, рота без его угощения выпила порционным спиртом здоровье кавалера.

Март и апрель провел отряд в работах.

На 27-е апреля отдано было приказание 5 батальонам пехоты, дивизиону драгун, 2 сотням казаков и 2 взводам артиллерии быть готовыми к движению с вьюками ¹¹. В добавок к этому приказанию сказано было, чтобы каждая часть взяла по одной повозке на случай больных и раненых. Сколько неудобств мы ни испытывали от такого смешения обозов и на сколько настоятельны ни были просьбы некоторых частных начальников, повозок не отменили. Они не столько нужны были больным, сколько здоровым, дорожившим известными удобствами даже в кратковременных движениях.

27-го, на рассвете, отряд выступил. Повозки и тарантасы, как водится, были нагружены всяким добром и по [294] болотистой дороге вязли и останавливались на каждом шагу, так что когда авангард вышел на равнину Хиач, то, пока показался хвост колонны, нужно было прождать не менее трех часов.

Для того ли, чтобы воспользоваться свободным временем, или по другим видам, предпринято было разорение аульчиков, лежавших вправо на высоте. С этою целью двинуты были авангардные батальоны, 19-й стрелковый и ширванский. Кавалерия же понеслась с места по ущелью Дын-Шекодз. В голове колонны шел, как и всегда, 19-й батальон. Две роты его отделены были вправо в весьма частый лес, для осмотра, не найдется ли там скотины. Действительно, напали на целой табор горских семейств со скотиной и барантой. Тут произошла неприятная сцена. Как только показалось первое звено цепи, горцы, находившиеся при таборе, выстрелами своими ранили одного солдата. По выстрелам несколько звеньев бросились на горцев. Женщины стали прикрывать своих в схватке и, кроме мужчин, заколоты были три женщины. С появлением офицера, сцена эта, конечно, прекратилась, и несколько мужчин, много женщин, стадо рогатого скота и баранов было взято и направлено к главной колонне. Одну партию пленных женщин встретил батальонный командир и велел их отпустить.

Обстоятельство это было главной причиной того раздраженного в сильнейшей степени настроения горцев, которое они выказали 27-го апреля. Одна из убитых женщин была жена старшины, а из мужчин сын другого старшины.

Другие две роты 19-го батальона двинуты были прямо, и когда послышалась сильная перестрелка впереди, стрелки прибавили шагу. К усиливающейся перестрелке заметно стали прибавляться горские выстрелы. Горнистам велено было подавать сигналы, чтобы кавалерия услыхала, что идет помощь. Люди бросились бегом. Подбежав к оврагу, они увидели, что горцы защищают аул. Спешенные же драгуны и казаки вели перестрелку из-за угла леса. По приходе стрелков, драгуны и часть казаков устремились в аул и одновременно со стрелками заняли его. Аул был полон пожитков и дал солдатам возможность натешиться досыта. Затем кавалерия ушла. Роты, дав ей достаточно времени, чтобы отойти, начали быстро отступать; но, чрез версту, горцы насели [295] горячо. Два раза кидались они, два раза кидались роты их отбивать, и оба раза горцы оставляли свои тела. Роты потеряли до 20 человек и отошли к колонне.

Подоспевший арьергард сделал дальнейшее движение колонны возможным, и она тронулась в том же порядке.

Когда войска прошли мегмет-аминовские аулы и приближались к лесному кряжу, горцы дали по авангарду два больших залпа, не причинивших большего вреда (2 убитых и 2 раненых). Кряж был занят, и авангард снова остановился, потому что на расстоянии двух верст грязной дороги повозки стали оттягивать, а одна даже завязла. Местность была покрыта поросшими лесом курганами. Горцы заняли их и начали осыпать пулями арьергард и обоз. Стрелковые части были впереди. Правая цепь, держась одной высоты с авангардом, выдвинулась также вперед, и в арьергарде остался один 4-й батальон Кубанского полка, которому и пришлось драться в самом невыгодном положении. Нагруженные повозки, несмотря на усилия людей и лошадей, едва подвигались по вязкому грунту. Как только загорелось дело, взвод облегченной № 4-го батареи принял самое живое участие в нём; но горцев не смущали ни гранаты, ни картечь, и взвод поплатился порядочно за свою молодецкую службу. Наконец, видя оборонительное положение невозможным, две роты сомкнулись и дружно бросились на противника. Сбитые с бугров, горцы скрылись и арьергарда больше не тревожили.

Едва дело кончилось в арьергарде и не прошло получаса, как новое закипело в правой цепи.

У мегмед-аминовских аулов долина Пшехи суживается, и с правой стороны окаймляют ее высоты, поросшие густым лесом. Колонна шла дорогой у подошвы, правая цепь высотой. Следуя на значительном расстоянии от колонны и стараясь не оттягивать от авангарда – в лесу, изрезанном оврагами – правая цепь не могла не растянуться. Гренадерский стрелковый батальон, шедший впереди, успел подтянуться, и как только 3-я стрелковая рота Кубанского полка вступила в самую изрезанную часть леса и стала переправляться через небольшой, но весьма обрывистый овражек, на нее напали горцы с величайшим азартом. Рота эта была последней в цепи, и потому ей пришлось отбиваться с двух сторон. Завязалась горячая схватка. Ротный [296] командир стянул роту к обеим сторонам оврага и стал отбиваться на славу. Несколько раз кидались горцы, но встречали отпор. Оправившись от первой внезапности, солдаты дрались с неодолимым спокойствием. Раненых и убитых спускали по оврагу, дно которого было вне поражаемости неприятельских выстрелов. Несколько человек гренадер, с офицером, прибежали поддержать кубанцев; но их было так мало, что помочь они не могли, и поручик граф Менгден славною своею смертью прибавил только жертву.

Находчивость ротного командира, поручика С*, спасла роту. Не сообрази он быстро занять выгодную позицию, вряд ли рота могла бы спасти своих раненых против впятеро сильнейшего и исступленного неприятеля.

3-я стрелковая рота Кубанского полка, потеряв 29 человек, без всякой посторонней помощи выдержала этот молодецкий бой, заставила горцев уйти и вынесла своих раненых и убитых ¹².

Местность была до того закрыта и изрезана, что из колонны было трудно даже определить место боя роты Кубанского полка. Многочисленность неприятельских выстрелов и громкий гик давали знать, что дело нешуточное, и потому из авангарда поторопились послать роту на помощь; но рота сначала попала правее оврага, где происходило дело, а придя к месту застала дело оконченным. Оно длилось всего четверть часа. Дежурный по отряду, собравши вечером сведения в частях о потере, отрапортовал о 14 убитых и 86 раненых.

На другой день, отряд, пройдя от ночлега верст около трех, остановился. Послана была кавалерийская колонна войти в сообщение со станицей Самурской, что собственно и составляло цель движения, т.е. узнание качеств дороги.

По возвращении к месту ночлега на реку Фээч, предстояло отступать чрез изрытый лес – место вчерашнего побоища. Все ожидали преследования горячего. Группы горцев, расположенных на высотах, как бы поджидали нашего вступления в лес. В левую цепь на высоты вперед [297] посланы были два батальона, чтобы, под прикрытием их, свободно могла пройти колонна. Трудная роль эта досталась 19-му стрелковому и 4-му кабардинскому батальонам. Люди протерли ружья и улыбались самодовольно, сознавая, что на их плечах лежало отступление отряда. С песенниками тронулись стрелки в лес, весело и бодро заняли первую высоту и стали ждать движения колонны; но мелкий накрапывавший дождь перешел в крупный, холодный, который разрушил намерение горцев и остудил наше разгоряченное воображение. Промокшие до костей, собрались мы на равнине Хиач, где сделан был большой привал и к вечеру дотянулись до станицы Апшеронской.

Делу этому некоторые старались дать неблаговидный характер, что, к сожалению, при известных влияниях, отчасти и удалось. Конечно, нельзя было не заметить разрозненности в действиях частей, но части, на которых оно легло, выказали столько энергии и стойкости, что дело это, бесспорно, одна, из лучших военных страниц в летописях пшехского отряда. Во всех схватках этого дня горцы оставляли тела, что на Кавказе имеет значение красноречивое.

Примечание. Источники, которыми руководствовался автор описания действий пшехского отряда, ввели его в заблуждение: он представил дело 3-й стрелковой роты Кубанского полка в арьергарде, тогда как оно происходило в правой цепи и полчаса спустя после первого. Дождь, по словам автора, лил два дня, тогда как он стал накрапывать только с утра 28-го числа, и пошел сильный к девяти часам утра, когда отряд, возвратившись уже к Фээчу, тронулся обратно в Апшеронскую.

В мае месяце принял отряд генерал З*. Часть отряда была оставлена для устройства окопов предполагаемой станицы Пшишской; с другою частью предпринято движение от верхних частей Пшехи к Пшишу, по самым населенным местам, сокращая тем постепенное занятие ущелий всех притоков этих двух больших рек, что вынуждало жителей ущелий, оставшихся назади, выселиться в глубь гор.

Отряд тронулся с вьюками, уже без всяких повозок и с весьма ограниченным лагерем. Май месяц благоприятствовал [298] таким ограничениям, и распоряжения эти значительно облегчили последующие движения наши.

Двинувшись 15-го числа вверх по Тухе, отряд, несмотря на лесистые и неудобные места, нигде не был встречен выстрелами. Горцы, при появлении нашем, везде отходили, и только на позиции дано было по пикету несколько выстрелов. Часов в пять пополудни приехали несколько старшин к генералу для совещаний.

Объявив свои миролюбивые намерения, в чём, как они говорили, генерал должен был убедиться поведением горцев этого дня, старшины пожелали узнать намерение русских. Генерал отвечал, что намерен рубить просеку и вести дорогу, а куда – укажут обстоятельства. Признавая такой ответ неудовлетворительным, старшины просили отложить производство работ на несколько дней, в виду того, что они хотят совсем помириться и решить дело общим советом. Прекратить работы генерал не согласился и предоставил доброй воле горцев препятствовать или оставаться в дружбе. Решено было перемирие до общего сбора и не препятствовать нашим работам.

19-го числа, за Тухой, на высоте, с утра стали стекаться горцы. Очевидно, они делали парад своею массой. В сборе было не менее 4.000. До четырех часов пополудни длилось совещание, затем всё стало расходиться и разъезжаться. Одна группа направилась к нашему лагерю. Старшины приехали объявить генералу, что сбор решил: дальше русских не пускать и с завтрашнего дня начать драться.

На 20-е число назначены были две колонны на рубку: одна из них сзади лагеря по направлению к Апшеронской станице, другая, под командой подполковника Э*, впереди лагеря, по направлению к Пшишу. Колонна подполковника Э* состояла из 10 рот пехоты, при взводе горных орудий. Рубка началась с дальнего участка и велась по направлению к лагерю. Две роты 19-го стрелкового батальона и одна апшеронская назначены были в прикрытие; остальные распределены по работам, с указанием, куда каждой двинуться в случае тревоги или нападения. Первый участок был вырублен, и колонна отодвинулась к следующему без выстрела. Апшеронская рота прикрывала со стороны вырубленного леса. Две роты 19-го стрелкового батальона расположены были в [299] самой чаще, и при них взвод горных орудий, так как нападение могло быть удобно только с этой стороны.

В восемь часов утра раздались три неприятельских выстрела, и затем масса не менее 800 человек хлынула на полувзвод 4-й роты, расположенной в цепи. Подбежав на пятнадцать шагов, горцы дали залп, и два ближайших к ним звена были буквально расстреляны. Раздался гик, сверкнули шашки. Но, в этот момент, штабс-капитан Дурново, стоявший со взводом в резерве, бросился на массу и осадил ее на несколько шагов. В чаще леса горцам была незаметна слабость части, бросившейся на них. Озадаченные внезапным отпором, они снова открыли огонь. С рубки прибежала остальная часть роты. Артиллеристы торопились втащить на руках горное орудие в чащу. Едва заставили посторониться разгоряченных стрелков, и орудийные выстрелы завершили уже утихавшую перестрелку.

Дан был снова сигнал на работу; каждый принялся за свое дело. Тут прибыли еще свежие войска; приехал генерал, и рубку больше не тревожили. Только с правой стороны, с высоты, несколько горцев посылали изредка свои выстрелы, направляя их преимущественно на конвой генерала, где и был ранен один казак. Дело это представляло не перестрелку, а один момент. Не случись такой находчивый и решительный ротный командир, каким показал себя штабс-капитан Дурново, оно обошлось бы не 20 человеками, потерянными в десять минут, а чем-нибудь серьезнее. Самая чувствительная потеря была рана штабс-капитана Дурново, который, к сожалению, должен был оставить фронт.

Автор описания действий «Пшехского отряда» ¹³ говорит, что, в ожидании дела, в прикрытие этой рубки была назначена не простая цепь, а с одного фронта назначено было целых 6 стрелковых рот и 4 орудия, и что нападение горцев встречено было огнем 300 нарезных ружей и картечным 4 орудий.

Нелишним считаю заметить, что, при назначении колонны на рубку, предварительных прикрытий никогда не назначалось, а предоставлялось это колонному начальнику. И теперь отступления от правила сделано не было. К тому же и состав [300] самой колонны не допускал такого значительного прикрытия. Дело же трех взводов 19-го стрелкового батальона, превращенное в батальный огонь 300 нарезных ружей, с прибавлением картечного четырех орудий, должно отнести к тем неточностям, которые не должны были бы попадать в статьи, предназначенные служить историческим материалом.

21-го сделан был набег как бы для убеждения горцев, что мы не ограничиваемся одним проведением дороги и очищением леса, и что вчерашнее нападение их только развязало нам руки. Набег был не вполне удачный: скотины было отбито мало. При отступлении горцы преследовали изрядно, и поплатилась больше всех апшеронская рота, выходившая, последнею из лесного оврага. Дальнейшие движения, занятие Ходижей и рекогносцировка были движениями живыми и интересными. В них проявлено много развязности; мы уже не жались, не теснились и в короткое время сделали больше, чем в предыдущие месяцы.

В статье «Пшехский отряд» весь этот период представлен особенно неудачно. Кроме неверного изложения событий и пробелов, неправильно обозначены даже батальоны, участвовавшие в делах этого периода. ¹⁴

Не вдаваясь в причины таких неверностей и весьма сжатого описания всего этого периода, несравненно более интересного, чем фуражировки конца 1862 года, изложенные с малейшими подробностями, позволяю себе заметить, что автор и для оценки даже этого периода взял основания неправильные. Делая сравнение потери во всех делах с 20-го по 31-е мая с потерею в деле 27-го апреля (стр. 228), он представил сравнительный вывод значения и результатов обоих движений. Нет сомнения, что тот искуственный характер, который автор сложил для всех дел пшехского отряда, и придал им безразличный вид, допускающий такие сравнения; но участникам в обоих движениях дела представляются иначе. Исступленного и продолжительного напряжения, [301] выказанного горцами 27-го апреля, при чрезвычайно выгодной для них местности, в делах с 20-го по 31-е мая мы не встречали; только 20-го был один момент, напоминавший собой схватку 27-го апреля. Значительная потеря наша 27-го апреля совпадала с весьма серьезной потерей горцев, и позволительно отнести хоть отчасти влиянию этого обстоятельства на последующее воздержание их в делах.

Занятие высоты Ходижей составляло крупное военное событие: оно послужило переломом войны. Представляя центр самого густого населения, эта высота давала доступ к самым большим аулам, лежавшим по левую сторону Пшиша, где сбито было всё население с мест, занятых уже нашим оружием. С правой стороны реки леса еще существовали. Всё же пространство от левого берега по направлению к Псекупсу было покрыто только кустарником, и лишь кой-где виднелись сбереженные рощи, что ясно свидетельствовало о густоте населения.

Влияние появления русских в этих пределах было таково, что, несмотря на временное очищение от войск Ходижей, абадзехи вскоре вступили в мирные переговоры.

Две-три рекогносцировки и движение части отряда по Пшишу к строящейся станице Пшехской составляли бы повторение обыкновенных движений отряда. Во всех этих движениях неприятель дрался умеренно; но так как горцы были в порядочных силах, то с нашей стороны не обошлось без потерь.

Не останавливаюсь на критическом разборе мнения автора, как поступили с Ходижами и как бы следовало поступить, перейду к очищению Ходижей и к отступлению полковника В*, последнему жаркому делу пшехского отряда. Цель посланной колонны была снабдить пятнадцатидневным провиантом части, оставленные для возведения укрепления в Ходижах. Посланы были те войска, которые не участвовали в предыдущих движениях, а оставались на постройке станицы Пшехской. Одному только апшеронскому стрелковому батальону пришлось совершить это круговое путешествие во второй раз ¹⁵. [302]

Колонна двинулась на Пшехинскую, оттуда по Пшехе на Туху и затем перевалила к Ходижам. По приходе туда, получена была отмена в распоряжении: не оставляя никого у Ходижей, велено было возвратиться всем.

7-го колонна выступила из Ходижей до рассвета прямым путем, вниз по Пшишу. Она отошла не более семи верст, как началась перестрелка, сначала вялая, но мало-помалу она стала разыгрываться. Остановок однако не было, неприятель не горячился, и части свободно сменялись, вынося постепенно своих раненых и убитых.

Пройдя 22 версты, у Абида-Хабль сделан был привал: думали варить кашу. Горцы скоплялись; усиливающаяся перестрелка в прикрытиях давала понять, что лишняя остановка повлекла бы за собою лишнюю потерю людей. Котлы вывернули и пробили подъем. В арьергард были отделены два стрелковых батальона, из которых апшеронский выдвинут занять позицию, и под прикрытием его стала вытягиваться колонна.

Усилившиеся гик и пальба свидетельствовали, что горцы предпринимают что-нибудь серьезное. Действительно, как только тронулся арьергард, горцы бросались два раза; но оба раза резервы поспевали встретить их. Пройдя с версту и ожидая, что у апшеронцев была большая потеря, раскинут был другой арьергардный батальон пропустить первых и дать им время отнести своих раненых и убитых к колонне, где, чтобы не ослаблять действующих и нужных частей, назначены были рабочие под раненых от пешего казачьего батальона. Апшеронцы прошли и, миновав первый глубокий и поросший глухим лесом овраг, остановились. Раненых сдали и снова были наготове. Начали отступать другие. Всё шло чинно и хорошо. Огонь горцев стал будто потише и натиски слабее, цепи сменялись безостановочно, небольшая потеря не препятствовала движению. Казалось, дело затихало.

Как вообще большую часть долин горных рек, и долину Пшиша замыкал с правой стороны небольшой хребет, покрытый густым лесом. У оврага, за которым остановились апшеронцы, [303] хребет образовал довольно значительный выступ. По мере того как утихала перестрелка и арьергардный батальон, приближаясь к оврагу, стал спускаться с высот на дорогу, с выступа посыпалась масса горских выстрелов в ту минуту, когда он стал подходить к этому выступу. Одним из первых был ранен ротный командир. Произошло замешательство; неопытные люди бросились к речке. Но апшеронцы не дали делу принять неблагоприятный оборот. Раздался дружный крик «держись: апшеронцы идут!» и 1-я стрелковая рота, буквально как один человек, кинулась через овраг на ободренных горцев. Хотя горцы приняли ее и дружно, но не устояли. Рота загнала их на выступ, а потом прогнала с выступа. 18 человек из молодецкой роты заплатили за это лихое дело. В статье же о пшехском отряде не нашлось и места сказать о нём доброе слово.

Апшеронцы стали снова в арьергард. В это-то время и произведена была та кавалерийская атака, которая удостоилась честь попасть в исторические материалы, как единственное обстоятельство, стоившее внимания во всём отступлении 7-го июня ¹⁶.

Атака эта несомненно дала благоприятные результаты, которым – нельзя не прибавить – много способствовало и личное в ней участие полковника В*.

Полковник В* слишком известный и заслуженный офицер на Кавказе, чтобы ему нужно было носиться в голове двух сотен в атаку, для заявления своих боевых свойств. Он слишком опытный военный офицер и понимающий настолько серьезно свои обязанности, чтобы, в качестве главного начальника, удержать свои порывы, если бы они и пришли, и бросаться в атаку; следовательно, присутствие его в ней может быть объяснено одной необходимостью. Но таково обаяние кавалерийских атак: они и в исторических материалах заслоняют собою самые доблестные подвиги пехоты.

По отступлении из Ходижей хотя и было еще несколько перестрелок, однако горцы потеряли уже веру в свои силы и не выказывали ни малейшей энергии. Они сознавали свое дело проигранным. Ни присланные им их западными европейскими друзьями нарезные орудия, ни разнокалиберные авантюристы, [304] прибывшие спасать их, не могли поднять духа разгромленного нами неприятеля.

Заканчивая на этом свою военную летопись, позволяю себе остановиться еще на некоторых мыслях автора описания действий пшехского отряда, высказанных им по поводу отъезда генерала З* и принятия отряда полковником Г* ¹⁷. Отъезд генерала З* вызвал, действительно, общее сожаление, и чувство это имело источником уважение и признательность отряда, которые генерал приобрел не одною военною деятельностью.

Генерал З* был первый начальник отряда, который поставил себе в прямую обязанность беречь труд и силы солдат. Вникнув в ход работ, первым делом его было принять меры к исправлению рабочего инструмента. Явились кирки и лопаты, вполне годные для работы. Стали кончаться летом уроки к десяти часам утра, и отряду только в воспоминаниях представлялись работы по Пшехской станице, длившиеся в июле от зари до зари. И работы пошли успешнее и люди стали свежее. Не мудрено, что и цифра больных в 1863 году не достигала в пшехском отряде и половины предшествовавшего года.

Упоминая об этих обстоятельствах, нельзя не отдать должной справедливости и производителю отрядных работ 1863 и 1864 годов, 2 го саперного батальона штабс-капитана Ч*, который, не жалея собственного труда и надзора, жалел даром затраченных сил солдата. Правило это, при его знании дела и опытности, а главное при том непосредственном влиянии, которым пользуются производители работ на весь ход их на Кавказе, не могло не принести осязательных результатов. Если взять в соображение, что деятельность закубанских отрядов, во время покорения края, заключалась преимущественно в занятиях рабочих (даже стрелковые батальоны не были изъяты ни от земляных работ, ни от вытаскивания брусьев и ношения кольев), то нет сомнения, что услуги, оказанные штабс-капитаном Ч*, были немаловажны. К сожалению, о немногих только производителях работ можно сказать то же самое.

При генерале З* сделан был главный шаг к покорению [305] северного склона. Последние, несколько серьезные, сопротивления горцев на этом и были окончены: в переговоры вступили они уже только для свободного выселения своего в Турцию. Столь важный шаг был сделан без условных эффектов и потому прошел незаметно между обыкновенными событиями отрядными.

Нет сомнения, что для оценки генерала З* военные действия против абадзехов и прочих закубанских народов – мерило слабое; в службе своей он встретит поприще более обширное и более серьезное; но в боевой деятельности его на Кавказе многие данные дают право сослуживцам его видеть те несомненные задатки успехов и пользы, которые качества его принесут в иных сферах и при иных условиях.

Преемником генерала З* по командованию пшехским отрядом был полковник Г*.

Полковник Г* сумел оценить порядки, введенные предшественником, и строго держался их, вопреки так часто принятому обычаю находить в прежнем всё дурно и вводить свое. Отряд видел в полковнике Г* ту же заботливость о солдате, тот же надзор за вспомогательными условиями успешного и необременительного хода работ. Военная деятельность его была поставлена в иные условия, чем его предместника. Боевая собственно задача была почти окончена, и в тех небольших делах, которые случились в его командование, деморализованный неприятель оказывал сопротивление слабое; но движения отряда на перевал Белореченский и Сигашко были движения нелегкие, и задачи для начальника отряда немаловажные. Чтобы не поморозить или не растерять людей при таких условиях, нужно было уметь распорядиться.

Перевал в 11.000 футов, покрытый на 26 верст снегом, по которому нужно было пробивать тропу, нельзя назвать обыденной прогулкой на Кавказе. Случались, конечно, такого рода движения, бывали пожалуй и потрудней, но обходились ли они так благополучно?

Окончив очерки действий пшехского отряда, перейду к словам автора (на стр. 241): «В это время отряд был пробужден известием, что любимый начальник наш сдает [306] свой отряд полковнику Г*. Это сильно огорчило всех: хотя нашему отряду и не ново было встречать и провожать начальников, но предстоящая разлука была особенно чувствительна. Счастлив был даховский отряд! Его в обыкновенных разговорах называли отрядом Геймана, и как ни просто может быть, и странно покажется на первый раз это название, но внутренний смысл его многознаменателен. Находясь в таком отряде, действуешь как-то сознательнее, а начальник, чувствуя себя прочным, свободнее распоряжается, зная, что предположения его никто не изменит, да и вера в его предположения как-то сильнее».

Смысл слов автора несомненно тот, что для отрядов выгоднее несменяемость отрядных начальников, чем частые их смены. Мысль вполне правильная; но доводы, ей присвоенные, сложились не вполне логично.

Давая многознаменательный смысл названию отряда по имени начальника его, автор упустил из виду, что такими же названиями пользовались и нижне и верхне-абадзехские, и фарские, и всякие другие отряды до образования пшехского и даховского отрядов. Привычка называть отряд именем его начальника есть привычка давняя на Кавказе, и в ней не только многознаменательного, но и никакого особого смысла искать не следует. Причина её лежит в большей определительности.

То предпочтение в сознательности своих действий, которое отдает автор членам даховского отряда перед пшехским, должно объяснить или сочувствием к ним, или оценкою пользы исполнения, выпавшего на долю их. Но для того, чтобы прочувствовать это, нужно было пробыть хотя некоторое время в даховском отряде; автор же признает себя сподвижником отряда пшехского. Веру автора в предположение должно отнести не к долговременности командования, а к личным свойствам начальника даховского отряда, к тем данным, которые единогласно признаны в этом достойнейшем боевом офицере. Если пшехский отряд в один месяц узнал и оценил генерала З*, то неужели даховскому отряду нужны были целые годы, чтобы убедиться в истинных достоинствах своего начальника?

Если бы автор свою правильную мысль, подкрепленную слабыми доводами, выставил не рядом с отъездом одного [307] и прибытием другого начальника пшехского отряда, то назидательное нравоучение осталось бы одной неоспоримой истиной. Но сопоставление дает право видеть здесь именно тот факт, из которого автор и извлек свое нравоучение; поэтому и позволительно несколько подробнее поговорить о таком предмете.

Все известные историки самых различных взглядов и времен, от Геродота до Бокля, всегда брали факты за основание своих выводов. Объясняя явления народной жизни различно, они безразлично сходились в формах этих явлений и, прежде чем приступать к своим выводам, старались точно и обстоятельно знакомиться с фактами. Прием этот одинаково обязателен для всех описателей исторических событий, от гениальных историков до повествователей деятельности отрядов Кубанской области.

Перечень нескольких военных событий, мною изложенных, свидетельствует, что верность фактов не была главною задачею статьи, долженствующей служить историческим материалом. Если автору так мало были знакомы события пшехского отряда, членом которого он себя именует, то нельзя сомневаться, что с явлениями даховского отряда он знаком еще менее. Вот почему выводы его не анализ совершившихся фактов, а только личные умозаключения, что дает его очеркам вполне субъективный характер.

Мнение о завидной участи даховского отряда тоже личное мнение автора, а не пшехского отряда, и он напрасно ввел свои частные побуждения в область исторических материалов, где не должно быть места ни симпатиям, ни антипатиям.

Год прошел, как напечатана в «Военном Сборнике» статья о действиях пшехского отряда. Полагая, что она вызовет отзывы или возражения других сподвижников этого отряда, я не желал давать своим воспоминаниям гласности единственно из-за коренного различия многих моих воззрений от воззрений автора. Но явились одни пополнения, следовательно как бы признания истины и достоинства статьи. Между тем, верность фактов, как исторических материалов, может быть точно определена и оценена только людьми, близко знакомыми с изображаемой ими эпохой, и на них-то [308] и лежит нравственная обязанность обнаружить вольные и невольные прегрешения против истины.

Выставленные мною случаи жизни пшехского отряда дают ясно видеть, что размеры войны, в боевом собственно смысле, были так ограничены, что сводили действующие роли на самые малые боевые единицы: прямыми деятелями являлись лишь изредка батальонные, большею же частью одни ротные командиры. Нельзя в этом не признать сочетания самых благоприятных условий для развития солдат и младших офицеров; но форма стычек, перестрелок и схваток, легкие и дешевые победы мало подходят под то, что принято называть войной, и потому есть полное вероятие предположить, что в истории покорения Кубанской области и образования из неё русского поселения собственно военный элемент имел второстепенное значение.

Отрывочность и форма изложения моих заметок показывают, что я далек был от мысли придавать статье историческое значение, тем более, что я позволяю себе иметь вот какое странное убеждение: не только частности и подробности, но и некоторые крупные черты, обстоятельства знаменательные, те особенности, которые относятся до покорения Кубанской области, остаются пока известными небольшому кружку людей. Рановременно еще появление не только исторического обзора этого покорения, но даже и исторических материалов. Перечень событий в пшехском отряде, с игривыми рассказами и произвольными воззрениями, немногими может быть признан за непогрешимый материал исторический.

Хасав-Юрт. Терская область.
7-го февраля 1867 г.

Сельдерецкий.

Комментарии

1. См. «Военный Сборник» 1866 г., №№ 1, 2, 3, 4, 5, 7 и 8. Карта театра военных действий помещена при № 1 «Военного Сборника» за 1866 год.

2. В том числе 217 офицеров.

3. В донесении и в военном журнале сказано еще кое-что о наступлении. Отступление же выражено весьма общими чертами, и только приказ генерал-адъютанта Граббе выставляет отчасти заслуги кабардинцев.

4. Один из них, к сожалению, убит был спустя несколько дней, в ничтожной перестрелке.

5. Набег мне малознакомый.

6. «Военный Сборник» 1866 г., № 1, стр. 21.

7. «Военный Сборник» 1866 г., № 8, стр. 181.

8. «Военный Сборник» 1866 г., январь, стр. 46.

9. Убитых и раненых 11 человек.

10. «Военный Сборник» 1866 г., № 2, февраль, стр. 212.

11. «Военный Сборник» 1866 г., февраль, стр. 218.

12. Кроме одного убитого. При обратном движении, проходя место боя этой роты, назначен был один полувзвод обшарить местность и вынести наши тела, которых предполагали несколько. Не допуская вероятия, чтобы рота могла вынести такую массу людей, думали, что о телах оставленных не хотели заявить; но нашли, как и показывал ротный командир, одно только тело убитого пулей около носа.

13. «Военный Сборник» 1866 г., февраль, стр. 225.

14. В рекогносцировке 30-го июня участвовали: 19-й стрелковый, апшеронский, ширванский, сводный № 2 батальоны и сводный № 4 полубатальон, а не указанные в статье. Для возведения укреплений в Ходижах не оставались ни апшеронский, ни ширванский батальоны (стр. 227). Батальоны эти участвовали в общем движении вниз по Пшишу, где оба составляли правую цепь, и ширванский батальон лишился в перестрелке этого дня 1 обер-офицера и 12 нижних чинов.

15. В состав колонны включен автором (стр. 230) кавказский гренадерский стрелковый батальон, в силу вероятно того предположения, что колонный начальник полковник В.... был командиром этого батальона. Фактически же батальон не участвовал и продолжал постройку станицы. Вместо него пошел апшеронский, о котором не упомянуто.

16. Стр. 231.

17. Стр, 241.

Текст воспроизведен по изданию: Пшехский отряд, заметки по поводу статей: Пшехский и Средне-Фарсский отряды // Военный сборник, № 10. 1867

© текст - Сельдерецкий ?. ?. 1867
© сетевая версия - Тhietmar. 2019
© OCR - Бабичев М. 2019
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Военный сборник. 1867