-

БОРОЗДИН К. А.

ЛЕЗГИНСКОЕ ВОССТАНИЕ В КАХЕТИИ В 1863 ГОДУ

(См. "Русск. Вестн.". Июль 1890 г.)

(Окончание).

ГЛАВА V.

Известие, полученное 6-го июня о восстании в Закатальском округе.— Распоряжения о сборе милиции и поголовном вооружении уезда.— Отъезд в Сацхенисы. — Известие о деле, в котором был убит кн. Шаликов.— Штурм Закатал лезгинами.— Полковник Романов и прапорщик Вишняков спасают Закаталы.— Возвращение мое в Телав.— Сторожевые пикеты.

Утром 6-го июня я, придя домой, сидел с помощником своим, князем Кобуловым, на террасе. В это время вошел на террасу чапар, весь в пыли, и подал мне пакет, к которому был припечатан клочок гусиного пера, что означало экстренно важное сообщение. Этим условным знаком до того часто злоупотребляли без всякой особенной нужды, что, не придавая и на этот раз никакого ему значения, я взял очень спокойно пакет из рук чапара, не спеша распечатал и стал читать. Но предположение мое оказалось на этот раз ошибочным. С первой же строки сообщения, оно поразило меня: в нем говорилось о факте до того громадной важности, что мне не хотелось даже ему верить. Перечитав бумагу другой раз и пригласив с собою помощника в кабинет, я дал ему ее там прочесть.

Она была от сигнахского уездного начальника и гласила приблизительно следующее: “Вчерашнего числа (июня 5-го), ночью, Закатальский округ взбунтовался. Многочисленная партия, в несколько тысяч, сделала нападение на крепость [173] Закаталы. Чем оно кончилось, еще неизвестно, а покуда несколько других, значительных партий рассыпались во все стороны. Одна из них перешла в брод через Алазань, у Муганлинской переправы, вырезала чапарский пост, ограбила и сожгла близ лежащую деревню и идет далее во внутрь Сигнахского уезда. Спешу на встречу к ней с казаками и уведомляю вас, в виду того, что такие же партии, по всей вероятности, направились к вверенному вам уезду".

Шутка сказать, мусульманское гнездо лезгин опять поднялось и грозит Алазанской долине, в момент полного мира и спокойствия, облить ее кровью. В Закаталах более полусуток, как она уже льется!!

Помощник мой, князь Иван Евгеньевич Кобулов, состоявший в этой должности лет десять и испытавший все ужасы минувшей поры военных тревог, при подобных случаях был несравненно опытнее меня, и по его совету я порешил тотчас же поднять милицию и призвать уезд к поголовному вооружению. Он же сам пошел в уездное управление за списками состава милиции, принес их, я засадил свою канцелярию и через час все распоряжения были готовы. Сделан был наряд двух пеших дружин, каждая в 1.000 человек, и одной дружины конной в 150 всадников. Поднято поголовное вооружение всего уезда. Переводчик мой, прапорщик князь Захария Аргутинский, послан в ближайшую артиллерийскую штаб-квартиру, Гомборы, за порохом и свинцом для ружейных снарядов. Казначейству предложена выдача примерной суммы на двухнедельное довольствие милиций.

Когда все эти бумаги были готовы, подписаны и гонцы полетели с ними во все стороны, у подъезда моего стояла уже почтовая тройка, и я помчался с конвоем земской стражи в укрепление Сацхенисы.

Проезжая вдоль своего уезда, я не замечал еще нигде ни малейшей тревоги. Весть о том, что творится в соседнем округе, сюда еще не доходила. Около 9 часов вечера прибыл я в Сацхенисы, где командир баталиона, полковник Кульман, встретил меня поражающим известием.

“Князь Шаликов, выехавший сегодня, 6-го июня, до рассвета, в Закаталы, убит лезгинами. Штурмовала крепость партия под предводительством Хаджи-Муртуза; подробности и результат штурма еще не были известны. [174]

Услышав частую и продолжительную канонаду со стороны Лагодех и Закатал, князь Шаликов, выехавший с своим конвоем, на рассвете был уже в Лагодехах, взял там баталион тифлисского полка и вместе с командиром его, бароном Врангелем, пошел дальше. По дороге стали попадаться отдельные группы лезгин и в то же время из кустов и из-за каменьев начали вылетать пули. От захваченных узнали, что восстанием предводительствует Хаджи-Муртуз. На полпути к Закаталам, с левой стороны от дороги увидели завал, за которым засела значительная партия. Тут Шаликов не вытерпел и сам повел на него людей. Как все грузины, он был лично отчаянной храбрости и, в эту минуту, позабыв свое служебное положение, без особой нужды, первый бросился на завал с ругательными словами: “Харам Заде". Произошла страшная свалка, в которой одним из первых пал Шаликов.

Барон Врангель, побив и рассеяв эту партию, подобрал своих убитых и раненых и с ними обратно пошел в Лагодехи, а две роты направил к Закаталам".

Вот все, что знал покуда полковник Кульман, за смертию князя Шаликова, вступивший в исправление его должности, как старший по чину. При нем находился и помощник князя, подполковник князь Александр Абхазов.

Крепостца Сацхенисы не имела уже орудий, которые были вывезены из нее несколько недель тому назад, а потому, в случае нападения на нее лезгин, батальону оставалось полагаться лишь на свои ружья и штыки.

Под впечатлением всех тревог этого дня, мы с Кульманом долго не ложились спать; внезапность всего случившегося похожа была на страшную грозу из самой ничтожной тучки среди безоблачного неба. В Кахетии никому и в голову не приходило о возможности рецидива прежней боевой тревоги, и вдруг, менее чем в одни сутки, часть территории снова уже облита кровью и в числе павших — такой всеми уважаемый человек, как князь С. О. Шаликов.

В течение ночи не получалось никаких сведений из Закатал, но с рассветом, 7 июня, дошел до Сацхенисского форштадта откуда-то слух, что на укрепление идет большая партия лезгин. Мгновенно человек 200-300 форштадтского населения, большею частью женщин и детей, семьи отставных солдат, как угорелые, бросились в крепость и [175] стали тащить туда что только ни попало из своего скарба. Площадка перед домом полковника Кульмана обратилась в какое-то шумное торжище. Бабы с сундуками, ведрами-узлами, страшно голосили, каждая выбирала себе местечко поудобнее, а одна из них, совсем растрепанная, с корытом в руках, пробивалась сквозь толпу, больше всего озабоченная спасением этого корыта. Кульман, старый служака н очень спокойный человек, долго и терпеливо смотрел на эту сумятицу и наконец прикрикнул на баб. Между тем пришли горные пастухи, спустившиеся с высот, прилегающих к Сацхенисам, и заявили, что вдали действительно видна какая-то партия, направляющаяся сюда. Чтобы проверить это известие, князь Абхазов послал нескольких милиционеров на высоты, командующие долиною, и после целого часа ожидания, в течение которого бабье население не переставало бить тревогу, некоторые из милиционеров вернулись и сообщили, что видели группу всадников, а лезгины ли то или русские — издали распознать было нельзя. Но за первыми пришли, полчаса спустя, и остальные и положительно объяснили, что ехавший к Сацхенисам был офицер в белом кителе и при нем конвой. Паника совсем наконец улеглась, когда узнали, что едет адъютант убитого кн. Шаликова, поручик Рубинау, с остатками его конвоя. По въезде же его в крепость, почтенных матрон из форштадта прогнали восвояси, и все пришло в прежний порядок.

Рубинау, неотлучно находившийся при князе Шаликове и каким-то чудом уцелевший, передал нам подробности катастрофы. Князь, по словам его, до того был застигнут врасплох этим мятежом, что до последней минуты не хотел верить, чтобы во главе его мог стоять такой искренно преданный ему человек, как Хаджи-Муртуз. Он был убежден, что в Закатальском округе имеется столько консервативных элементов, что при них общий мятеж немыслим. Могли образоваться отдельные группы, недовольные Тархановым; но за большинство населения он ручался. Услыхав на пути из Лагодех, что всем орудует Хаджи-Муртуз, он не сомневался, что ему стоит лишь увидеть его и, с ним переговорив, привести лезгин к покорности. Когда показался влево от дороги завал и из-за него зеленый тюрбан Хаджи-Муртуза, хладнокровие окончательно [176] оставило Шаликова, и он, впереди своего конвоя, бросился в дело, где и положил свою голову.

По взятии же завала труп его найден был уже поруганным. Он был оголен, в рот всунут кусок его же мяса и на груди пришиты форменные пуговицы, сорванные с сюртука.

Пленные лезгины рассказывали, что Хаджи-Муртуз, узнав о смерти князя, переломил свою шашку и проклинал убийц его родного отца. Сам раненый, он несколько раз порывался добровольно сдаться русским; но лезгины не допустили его и увлекли с собою в горы.

Рубинау с трупом Шаликова вернулся в Лагодехи и теперь приехал в Сацхенисы за княгиней, его женой, чтобы с нею вместе поспешить к останкам ее мужа, для скорейшего предания их земле, так как от жары они предались сильному разложению.

О Закаталах Рубинау ничего не мог сообщить положительного. Слышно было только, что первый приступ лезгин удалось отбить; но последовал ли за ним другой, ему не было известно.

А между тем там происходили ужасы, о которых для цельности нашего повествования мы расскажем тут все, что узнали уже впоследствии от участников этого кровавого эпизода.

Слухи о брожении в Закатальском округе давно уже доходили до Царских Колодцев (штаб-квартиры переяславского драгунского полка и кавказской гренадерской, облегченной батареи), отстоящих от Закатал в 80 верстах, по ту сторону Алазани, и в особенности эти слухи стали приобретать характер вероятности после приезда в Царские Колодцы, в конце мая, полковника Романова. Он командовал линейным батальоном, расположенным в крепости Закаталах, а потому и мог близко видеть все творящееся в округе. По словам его, надо было на днях ожидать серьезных беспорядков, лезгины сделались что-то очень дерзки, идут у них какие-то сходки, начальник округа, кн. Т., часто уезжает прохлаждаться в своей деревне, да они его и в грош не ставят, зная, что правосудие у него покупное. И несмотря на такие тревожные сведения, несколько дней спустя после отъезда полковника Романова, в начале уже июня, командир батареи, расположенной в [177] Царских Колодцах, подполковник Турчанинов, получил из Тифлиса предписание о перевозке в свой склад, хранящегося в Закаталах пороху, в тех видах, что крепость там упраздняется. Батарейный командир возложил это поручение на прапорщика Вишнякова и тот, 5-го июня, на рассвете, отправился с 17 нижними чинами, при воловьем транспорте, в Закаталы.

Переправившись через Алазань, они заметили вскоре какое-то необычайное тут движение: им беспрестанно стали попадаться по дороге группы вооруженных всадников, глядевшие на них как-то искоса, а в одном месте довольно большая партия остановила их и расспрашивала, зачем и куда они идут, и, узнав их назначение, что-то перетолковала между собой и поехала дальше. Впоследствии выяснилось, что, услыхав о командировке офицера за порохом, лезгины рассудили лучше не трогать его с пустыми повозками и, выждав возвращения из Закатал с порохом, тогда уж им и воспользоваться.

В два часа пополудни Вишняков с командою прибыл в крепость и, явившись к полковнику Романову, нашел его крайне встревоженным только что полученным известием. Лезгины в огромном скопище напали на роту линейного батальона, находившуюся на сенокосе, вырезали ее всю и готовятся теперь сделать нападение и на самую крепость. Такое событие страшно взволновало все находившееся в крепости, и в ней шли оживленные толки об обороне. Как было оборонять, когда пушки, снятые уже с своих мест, лежали в складе? Кто сумеет их теперь установить и ими действовать? Поручик гарнизонной артиллерии, глухой старикашка, выслужившийся фейерверкер, мало внушал к себе доверия, а потому прапорщик Вишняков просил полковника Романова возложить все это на него, и тот, тотчас же воспользовавшись предложением молодого, получившего высшее артиллерийское образование, офицера, как старший его по чину, приказал ему, отложив возложенное на него поручение с порохом, немедленно заняться с своей командой установкой пушек и приведением крепости в исправность.

Поручика же гарнизонной артиллерии полковник Романов ни на минуту не задумался подчинить Вишнякову. Старик [178] сначала поворчал, но военная косточка в нем скоро заговорила, и он стал усердно выполнять команду младшего.

Крепость Закаталы, построенная гр. Паскевичем-Эриванским в 1830 году, системы совсем старинной, с множеством мертвых углов, редко ремонтируемая, пришла в некоторых местах в ветхость. Представляя собою трехугольник, северным фасом своим обращенная к горам, а западным к р. Алазани, она имела на последнем из них, с северо-запада, двухъярусную башню; с юго-же-запада открытую амбразуру.

Приступив к своему делу, Вишняков прежде всего озаботился заделать и завалить брешь, образовавшуюся в северо-восточном углу стены, затем из склада досок инженерного ведомства, по счастию тут нашедшихся, поделал банкеты и пол в двухъярусной башне, установил двенадцать старых крепостных, чугунных орудий большого калибра на свои места и одно полевое орудие в одноярусную амбразуру, распределив свою команду куда следовало. Наличный же гарнизон состоял не более как из двухсот человек под ружьем, так как целая рота была вырезана на сенокосе лезгинами, а остальные люди находились в расходе, кто за лошадьми, кто по хуторам, кто за скотиной, словом при батальонном хозяйстве, как это обыкновенно практиковалось в летнее время.

Крепость еще приводилась в исправность, когда горцы, на глазах у всех, начали большими толпами выходить с восточной стороны из-за садов и вскоре заметили, что они роются в земле и делают насыпь. Ясно стало, что эта работа велась ими для отвода горной речки, протекающей через крепость. В это же время показались такие же многочисленные толпы лезгин и со стороны Алазани. Было 6 часов, когда полковник Романов приказал пробить тревогу, вызвавшую страшный переполох на форштадте, находившемся с западной стороны. Тут произошло то же, что и в Сацхенисах, всех охватила паника, и население, человек в триста, с бабьем, детворой и со всем скарбом, мгновенно вскочило все в крепость, после чего полковник Романов приказал завалить деревянные ее ворота толстым слоем булыжника. Осталась незаваленною только одна узенькая калитка, в которую мог проходить только человек в одиночку. Священник, обойдя крепостные стены, окропил [179] готовившихся на бой святою водою. Минута была в высшей степени торжественная.

Вскоре затем, когда солнце стало уже садиться, прапорщик Вишняков открыл огонь со второго яруса башни и послал в лезгинские толпы, на обе стороны, несколько ядер. Выстрелы были удачны, попали в самую их середину и навели на лезгин крайнее замешательство. Главари восстания знали о разоружении крепости, рассчитывали именно на беззащитное ее положение, сообщили уверенность в своем успехе народу и решились поднять знамя бунта. И после всего этого такое разочарование! Ядра выхватывали целые ряды, и выстрелы не переставали следовать один за другим. Толпы с обеих сторон дрогнули, стали рассеиваться и вскоре совсем скрылись; но никого в крепости это не ввело в заблуждение, там поняли, что лезгины попрятались с намерением сделать нападение ночью. Откладывать его дольше становилось им уже невозможным, так как пушечные выстрелы из Закатал, услышанные в разных местностях расположения войск, неминуемо должны были вызвать подмогу малочисленному закатальскому гарнизону; а пока рассчитывая на его малочисленность, они твердо были уверены, что подавят его своею массою. И роту-то сегодня утром они вырезали, чтобы тем самым как возможно больше обезлюдить крепость. Все это хорошо там понимали, никто, когда уже стемнело, не думал о сне, а Вишняков между тем, найдя в артиллерийском складе оставшиеся там, со времен еще ермоловских, ручные гранаты, решил ими воспользоваться и приказал вынести их оттуда. Ночью пошел мелкий, частый дождь, усиливший темноту.

Ровно в полночь с восточной: стороны крепости послышалось монотонное пение близко подошедшей уже к крепостной стене толпы лезгин, и вслед за пропетыми стихами Корана раздались страшный гик и ружейный залп. Масса пуль пронеслась над крепостью и разбила стекла в куполе ее церкви. То был фальшивый маневр, имевший целью отвлечь в эту сторону внимание гарнизона, и несколько минут спустя штурм начался с западной стены. Лезгины рассчитывали, что деревянные ворота не выдержат их натиска, они не ожидали наткнуться за ними на толстый слой булыжника и особенно возле них скучились, что не помешало им в то же время вдоль западной и восточной стен [180] установить лестницы и пытаться перелезть. Самая высокая из стен была северная, а восточная и западная не достигали и полутора сажен, следовательно тут можно было управиться и с невысокими лестницами. На стенах крепости стояли защитники ее, и между ними и нападающими закипел отчаянный бой, беспрерывно продолжавшийся до самого рассвета.

Передать все его подробности невозможно; но про геройский дух гарнизона и его начальников красноречивее всего говорит тот факт, что каких-нибудь триста человек, включая в это число и людей с форштадта, отбивались в течение шести часов и, наконец, отбились от нападающего на них разъяренного скопища, по крайней мере в двадцать раз большего их числом и не добившегося, несмотря на все свои усилия, овладеть крепостью.

Орудия из обеих башен, продольным огнем клали целые толпы лезгин картечью, а в мертвых углах крепости Вишняков наводил панику ручными гранатами. Он сам их бросал, а старичок комендант подносил их ему в поле своего пальто. Гранаты залежались, фитили в их трубках медленно воспламенялись, и их приходилось усиленно раздувать, отчего все лицо у Вишнякова опалено было порохом. Одна из гранат чуть его самого не прикончила. Спущенная по амбразуре с зажженным фитилем, она застряла при самом наружном отверстии, так что Вишняков должен был выталкивать ее с немалыми усилиями рукой; несколько секунд замедления, и он сделался бы ее жертвою. По счастию, она выскочила и мгновенно лопнула, искалечила и перебила целую группу лезгин. Лафет под полевым орудием, после нескольких выстрелов, от ветхости рассыпался, и пришлось заменять его во время самого боя.

Стали оказываться среди защитников убитые и раненые, и два наличных доктора с фельдшерами не успевали перевязывать раны; а к ним на помощь явились офицерские и солдатские жены, с полковницею Софьею Астафьевной Романовой, во главе. Эти героини буквально позабыли всякий страх и всякую опасность и, как ангелы-хранители, появлялись везде, где требовалась их помощь, с бинтами, корпией, питьем и даже с пищей, где приходилось ею подкреплять силы изнемогающих от чрезмерного утомления.

Показался наконец рассвет 6-го июня, и лезгинам стало уже невозможно продолжать нападение, при дневном свете [181] картечь, ружейные выстрелы и ручные гранаты били их без промаху и, оставив груды тел, они начали рассеиваться. После, когда зарывали их тела, насчитали их более четырехсот, а не менее такого числа подобрали и раненых и только немногих унесли лезгины в собою. Среди раненых заметили вскоре совсем голого, подползающего к крепости, что-то просящего и осеняющего себя крестным знамением. Думали сначала, не лезгин ли это, желающий этим способом привлечь к себе участие; но кто-то из солдат узнал в раненом одного из рядовых вырезанной вчера на сенокосе роты, и тогда его подобрали и внесли в крепость. Он был ранен в левое предплечье, целые сутки оставался без всякой помощи, крайне ослабел от потери крови и страшных мучений, причиняемых ему распухшею, перешибленною и болтающеюся рукою, в которой от стоявших тогда жаров завелись уже черви. После перевязки уложенный в койку, не теряя еще сознания, отрывисто передал он весь ужас эпизода с вырезанной ротою.

“Нападение на косарей сделано было врасплох, внезапно, с разных сторон, разом, скопищем в несколько тысяч; двое офицеров и вся рота, безоружные, мгновенно были окружены, лишены возможности подавляющею численностию лезгин оказать какое-либо сопротивление. Им перевязали руки и сначала на глазах офицеров стали убивать солдат при ужасных истязаниях, после чего долго подвергали офицеров всяким поруганиям, а потом и их прикончили. Каким-то чудом спасся этот единственный, из погибшей роты, солдат и вероятно, потому только, что его сочли за убитого".

Рассказ его так возмутил всех, что когда заметили на форштадте укрывшихся лезгин, бросилась туда, никого не спросясь, перелезая через стену, самая пестрая команда и повела с ними, в отместку за вырезанную роту, немилосердную расправу. На форштадте был католический костел, в него укрылась толпа лезгин, стреляя наносила вред, и ее пришлось выбивать гранатами. Когда все там стихло, действовавшая команда вернулась в крепость на благовест. Началось богослужение, затем следовало благодарственное молебствие с коленопреклонением, и все без исключения с обильными слезами горячо благодарили Бога за спасение.

Во время еще церковной службы начала вдали слышаться [182] учащенная пальба со стороны Лагодех. То происходило дело, в котором убит был Шаликов. Выстрелы стали потом редеть, но заметили однако ж, что они подходят все ближе к Закаталам, и наконец вдали показались войска, идущие на выручку крепости. Шли две роты тифлисского полка под командою поручиков Серафимовича и Христиани. Им приходилось дефилировать сквозь ряд лезгинских партий, засевших в кустах и за каменьями и наносивших им значительный вред. Образовалось у них не мало раненых, которых они несли с собою, почему и шли медленно. Разглядев это обстоятельство, Вишняков стал выпускать продольно, по обеим сторонам рот, выстрелы ядрами. Роты сначала смутились, подумав, что стреляют в них, а кто же мог в них стрелять, как не лезгины — значит крепость взята уже ими; но поручик Серафимович, заметив направление и действие ядер исключительно на окружавших их горцев, объяснил, в чем дело своим людям, и они смелее пошли вперед. На близком расстоянии от крепости вышли к ним закатальцы со значками и хоругвями на встречу, и вскоре произошла тут самая искренняя сцена братских объятий. Численность гарнизона значительно выросла, и теперь вздохнули все свободнее. Если бы штурм лезгинский снова повторился, он был бы уже не страшен.

День 6-го июня прошел покойно, а ночью лезгины намеревались снова сделать нападение, но у них не было уже вчерашнего предводителя, Хаджи-Муртуза; говорили, что он ранен, а потому все ограничилось рысканьем лезгин возле крепости, с раздирающим уши их гиком и ружейными выстрелами наугад. Прапорщик Вишняков приготовил им, на всякий случай, и новый сюрприз. Вытащив из склада мортиру, пускал он из нее отвесными выстрелами гранаты, разрывавшиеся на значительной высоте, ярко освещавшие окрестность и посылавшие осколки лезгинам, засевшим в кустах. Впрочем, к утру о них и слух простыл, они рассыпались по всем направлениям для грабежа и разбоя среди христианского населения .соседних уездов.

Передав все происходившее 5-го и 6-го июня в Закаталах, повторяем, по слышанным уже впоследствии рассказам участников этого эпизода, вернемся в повествовании своем опять же к Сацхенисам, где мы в то время находились. [183]

Полковнику Кульману, как управляющему тогда северным Дагестаном, я сообщил о своих распоряжениях перед выездом из Телава, он их одобрил и просил как можно поспешнее выслать к нему созванные милиции. Мы устроили с ним постоянную летучую почту, чтобы иметь как можно чаще известия о происходившем в черте наших управлений, и после обеда я выехал обратно в Телав уже в сумерки.

Переправившись на пароме через Алазань и выехав на большую дорогу у селения Бакурцихе, к удивлению своему, я увидел вдоль нее разведенные костры и возле них людей. Подъехав к первому костру, узнал я, что то сторожевые пикеты, выставленные поголовно вооруженными уже селениями. В моем отсутствии, в течение одних суток, сделалось это как бы по щучьему веленью, и на расстоянии пятнадцати верст, до Цинандала, ехал я среди иллюминаций кострами.

Живо представилось мне тогда минувшее время вековой тревоги страстотерпицы Кахетии, и понятною стала мне быстрота, с которой она привыкла вооружаться и отбывать организованную сельскую оборону. За четыре года мира и спокойствия привычка эта еще не утратилась, и в самый разгар полевых работ, при первом призыве, население с чрезвычайной. быстротой взялось опять за оружие. В этом было что-то поразительное, внушающее невольное уважение к такому мужественному народу.

На вопрос мой у крестьян, содержавших пикеты: “есть ли у вас порох и свинец", они весело отвечали: “нашелся еще кое-какой старый запасец, требуется однако ж его подновление". Чем я и обещал не замедлить.

К дому князя Давида Чавчавадзе подъехал я, когда уже совсем стемнело, и нашел княгиню в большой тревоге. Она думала уже с детьми уезжать в Тифлис или, по крайней мере, в Телав. Воспоминание о мрачном эпизоде ее плена со свежею силою воскресло в ее памяти. Но я ее успокоил и рассказал все мне известное, советовал покуда не спешить и выждать еще день, другой, уверенный в том, что дальнейшему разрастанию мятежа быстро положен будет конец. [184]

Суматоха этого дня до того меня утомила, что после ужина, оставшись ночевать в Цинандале, я только что добрался до постели, как заснул сном убитого.

ГЛАВА VI.

Прибытие в Телав батареи с Гомбор и адъютанта Наместника, кн. С. Н. Трубецкого.— Две пешие и одна конная дружины, снабженные порохом и свинцом, выступают.— Приезд губернатора Орловского.— Царские Колодцы.— Хевсур.— Распущение милиции.— Расправа с лезгинами.— Ссылка Хаджи-Муртуза в каторгу.

8-го июня, рано утром, вернулся я в Телав, и первое, что бросилось мне тут в глаза, была артиллерийская батарея, пришедшая из Гомбор и расположившаяся на городской площади. Городничий, подполковник Гурский, доложил мне, что она следует по приказанию великого князя через мой уезд в Закаталы; и что сюда же прибыл с нею адъютант его высочества, полковник кн. С. Н. Трубецкой, желающий меня видеть. Попросив князя пожаловать ко мне и идя к себе в дом, на дворе его увидел я коляску, в которой, как мне сказали, приехал накануне кн. Орбелиани, командир грузинской дружины, с своей женой, отъезжающей в Тифлис, чтобы быть подальше от лезгин. Спустя некоторое время сидел я уже с князем Трубецким в кабинете, и со слов моих он писал к великому князю донесение обо всем мне известном из происшедшего в Закатальском округе. С донесением этим полетел нарочный в Тифлис, а в это время помощник мой пришел мне сказать, что пешая и конная милиции уже собрались, командир их, полковник кн. Джандиеров, получил порох и свинец, привезенные кн. Аргутинским из Гомбор, людям розданы снаряды, и дружины ожидают выдачи им знамен, находившихся в городском соборе. Церемониал этот совершили немедленно; офицеры принесли знамена, священник отслужил молебен, а после того, обойдя с князем Джандиеровым ряды дружин и поблагодарив молодцов за быстроту, с которою они собрались, направили их к Сацхенисам. Зурна заиграла, и дружины весело выступили. На них [185] любо-дорого было смотреть, все были люди отборные, бывалые, опаленные порохом: нельзя было не дивиться быстроте, с которою они сформировались. Не прошло еще и двух суток с посылки приказов, а они собрались со всех концов уезда. Князь Трубецкой, новичок еще тогда на Кавказе, положительно был в восторге от таких блистательных боевых качеств кахетинцев. Отправив пешие дружины, вскоре затем отправил я и артиллерию под прикрытием конной сотни, поручив последнюю команде городничего, подполковника Гурского, а после обеда уехал от меня в Закаталы и кн. Трубецкой, в сопровождении конвоя земской стражи.

Но что же делалось в Тифлисе и какие шли оттуда распоряжения?

Известие о мятеже получилось там 6-го июня, и наместник тотчас же распорядился направить в Закаталы два полка — Эриванский и Гренадерский, а чтобы они поскорее поспели к месту, посадили их в немецкие и молоканские фургоны, и они были уже в Закаталах 8-го числа. Вслед за ними прибыло несколько казачьих полков и с разных сторон артиллерийские части. Командующим всеми этими силами назначен был генерал-лейтенант князь Реваз Иванович Андроников. С лезгинами пошла серьезная расправа. Им пришлось в особенности солоно, когда с дагестанских гор, по Муханскому ущелью, спустился командующий Дагестаном, князь Леван Иванович Меликов, с несколькими тысячами аварской конницы. Между аварцами и джарцами существует давнишняя закоренелая, племенная ненависть, и теперь аварцы с особенным рвением поспешили сюда и пошарили таки исправно Закатальский округ, не оставив в нем ни одного уголка в покое. Очевидцам всего, что они тут натворили, рассказанные впоследствии европейскою прессою ужасы о расправе башибузов в Батаке и Базарджике были не новостью. Мятеж подавлен был моментально и с такою энергией, что она отбила надолго охоту как у джарцев, так и у соседних им горных обществ, подымать знамя бунта, а это было чрезвычайно важно в виду того, что, как после оказалось, закатальский эпизод был только прологом драмы, в которой должны были принять участие все горцы Дагестана. План общего восстания задуман был тестем Шамиля, известным Джамал-Эддином, [186] почитаемым горцами заживо святым. После пленения Шамиля, он переселился в Мекку и оттуда не переставал возбуждать правоверных паломников к священной войне, к Газавату, с гяурами. В плане, им, задуманном, на первой очереди, стояло взятие закатальской крепости, если бы оно удалось, то за ним все горские общества должны были, как один человек, поднять общее знамя священной войны. Так что и при этом можно опять же сказать: “Велик русский Бог". Не попади совершенно случайно, с своими людьми, молодой артиллерийский офицер Вишняков ¹ в Закаталы, незначительный гарнизон этого укрепления, с глухим поручиком гарнизонной артиллерии и без пушек, был бы вырезан до последнего человека, как и рота, находившаяся на сенокосе.

А мы подобных замыслов ничуть не подозревали. Мусульманский мир всегда остается для нас закрытым в самом себе, сильно сплоченным и умеющим держать в непроницаемой тайне свои планы. Князь Шаликов, обманывавший самого себя близостью и искренностью к нему лезгин, сделался и первою жертвою такого ослепления.

Говорили также, что одновременно с воздействием Джамал-Эддина из Мекки, в закатальском мятеже усматривались и следы воздействия как турецкого, так и английского. Шла молва и о подпольных проделках кавказских поляков, которыми издавна кишит эта наша окраина, и указывали даже на какого-то отставного офицера Домбровского, проживавшего в Закаталах и имевшего связи с лезгинскими коноводами. Молва не казалась тогда и невероятною в виду того, что в то время шла у нас смута в самой Польше, и европейские державы всячески пытались в нее вмешаться, пока князь Горчаков не охладил их своими знаменитыми нотами. Покуда же это европейское брожение не улеглось, польские патриоты, из служащих на Кавказе, не стесняясь, громко высказывали свои надежды на политическое возрождение Польши, открыто собирали “офяры" и отправляли их на дело “ойчизны" и из среды своей выделили двух офицеров генерального штаба — Владычанского и Ружицкого, да одного [187] еще поручика, инженера путей сообщения, Янкевича. Они все трое вышли в отставку, поехали “до лясу", где и сделались знаменитыми “довудцами" и начальниками банд.

9-го июня приехал ко мне через Гомборы губернатор г. Орловский и, одобрив все мои распоряжения, взял меня с собою в Сигнахский уезд, на Царские Колодцы. С этого возвышенного пункта, противолежащего Закаталам, видна была Алазанская долина, как на ладони. Когда смеркалось, многочисленные бивуачные огни близ самых Закатал указали нам расположение там наших войск.

10-го числа, получив успокоительные сведения, мы с губернатором разъехались, он в Тифлис, а я снова в Сацхенисы. Тут я узнал, что мои дружины благополучно добрались до места своего .назначения, а также без всяких приключений дошла до Закатал и артиллерийская батарея. Из Сацхенис попал я по заалазанской стороне своего уезда для осмотра земских постов и на одном из переездов, помню, имел прекурьезную встречу. В стальной кольчуге с налокотниками, в стальном шлеме, со щитом на правом бедре, с длинным мечем на левом, с винтовкою, вложенною в рысий чехол, с пистолетом и кинжалом за поясом, с вышитыми на плечах красными крестами, ехал на небольшой чаленькой лошадке, с переметными сумами на ее крупе, ни дать, ни взять, средневековой рыцарь. Нос с горбом, густые брови, какие-то остановившиеся глаза без всякого выражения и длинные усы дополняли иллюзию. Оказалось, что это Хевсур. Сидя в своей горной трущобе, чуть ли не не за тридевять земель от Закатал, он узнал, что там дерутся; рыцарское его ретивое не выдержало, он живо снарядился и солистом отправился к месту побоища. Словом, чистейший Дон-Кихот Ламанчский, восставший из гроба и гарцующий на своем Ронсинанте. Посоветовав ему спешить, чтобы не опоздать, я пожелал ему боевых успехов; мы раскланялись и поехали каждый своим путем. На Кавказе не мало еще водилось тогда таких антиков.

18-го июня я получил предписание распустить милицию и снять сельские караулы, так что тревога в уезде продолжалась не более двух недель, и затем все опять пошло на мирный лад.

Но в самых Закаталах дело еще не было покончено. Несмотря на самые энергические действия, сначала князя [188] Андроникова, а затем принявшего от него командование войсками, князя Меликова, лезгины не выдавали Хаджи-Муртуза, и так его спрятали в горах, что всякие розыски и обещания наград за его голову не вели ни к чему, вследствие чего закатальцам было объявлено, что войска до тех пор будут содержать экзекуцию в их округе, пока предводитель восстания не будет в руках начальства живой или мертвый. И несмотря на такую суровую меру, лезгины не покорились и не выдавали Хаджи-Муртуза до ноября месяца. В это время начальником северного Дагестана назначен был генерал-маиор Николай Николаевич Кармалин, а закатальским окружным начальником подполковник Николай Григорьевич Столетов, оба из генерального штаба, а последний, свободно владея и восточными языками, мог говорить с народом без переводчика. Эти свежие русские силы своим разумным и твердым воздействием поколебали упорство лезгин, и те наконец согласились выдать Хаджи-Муртуза, с тем однако же, чтобы ему была дарована жизнь. Пришлось из жалости к фанатикам пойти на эту уступку, им объявлена была воля Августейшего Наместника, что зачинщику мятежа будет дарована жизнь, и предстоит ему бессрочная каторга. Хаджи-Муртуз выехал тогда к Н. Н. Кармалину, был вскоре выслан в Сибирь, где лет десять спустя и умер.

ГЛАВА VII.

Рецидив лезгинского восстания в 1877 году.— Мысли по поводу мер, которые могли бы последовательно вести к освобождению мусульманского мира от вулканического в нем брожения, угнетающего как его самого, так и соседние с ним христианские народы.

Так покончился первый эпизод закатальского восстания; но он был не последним в ряду восстаний горских племен Дагестана и еще в худших размерах повторился в 1877 году.

Когда после неудачного Зевинского дела войска наши из Малой Азии принуждены были отступить к Кавказским границам, слухи о том возбудили мусульманский фанатизм чеченцев до такой степени, что даже самые благоразумные из них стали рассуждать в таком смысле: турки скоро [189] придут на Кавказ и потребуют у нас ответа: “почему вы не помогли нам? вы, мусульмане, забыли пример самой России, так деятельно помогавшей единоверной ей Сербии". На это главари чеченцев решили, что когда придут турки, их надо встретить с оружием в руках и объявить им, что чеченцы — народ свободный, нежелающий подчиняться ни туркам, ни русским. Такому решению опять же предшествовали веденные за год переговоры. В 1874—75 годах турки вызвали к себе, под предлогом путешествия в Мекку, многих влиятельных чеченцев. В Константинополе они имели свидание с Митхад-Пашой, который взял с них клятву поднять священную войну против России и указал им план действий. Из числа этих мнимых паломников передовым был тогда Хаджи-Алибек, сравнительно еще молодой горец, лет сорока. Вернувшись на родину, он привел к присяге не мало своих земляков, грозя смертью изменнику, который разгласит обстоятельства Константинопольского свиданья. С тех пор влияние его все росло, а ближайшие к нему одноплеменники, по обыкновению, признали его заживо святым, не только Хаджи, но и сыном по духу Магомета. Этот-то человек и поднял в 1877 году знамя бунта, в момент неудач наших в Малой Азии; восстание с быстротою молнии сообщилось в горные трущобы Дагестана и в Закатальский округ. Повторился рассказанный нами эпизод 1863 года в больших еще размерах. Дидойцы, капучинцы, анцухцы спустились в долины Телавского уезда, а закатальцы пошли хозяйничать в уездах Сигнахском, Нухинском и даже Кубинском.

За 14 лет мирной полосы кадры милиции совершенно расстроились, освобождение крестьян в 1864 году окончательно разъединило два сословия, дворян и крестьян, исторически между собою сплоченные. Множество стариков померло, поголовное вооружение населения сделалось делом неведомым для молодых поколений, сильная власть прежнего уездного начальника уже не существовала, и Алазанская долина при новых порядках испила горькую чашу от мусульманского восстания. В добавок же, когда кавказское начальство попробовало заставить крестьян нести обязательную милиционную службу, в Сигнахском уезде они сами взбунтовались, поколотили предводителя дворянства, нескольких чиновников, уездного начальника и даже начальника дивизии, кн. [190] Орбелиани, гостившего в то время у своих сигнахских родственников. Чтобы унять мужиков, пришлось ввести в уезд военную команду. К счастию для Кахетии, сами горцы нового поколения далеко не были уже тем, чем были их отцы; продолжительный мир имел значительное влияние на смягчение и их жестокостей. Они грабили, убивали; но все же не творили тех неистовств, которыми так щеголяли их отцы. Смута продолжалась довольно долго, пока не прибыли Волгою к нашей действовавшей армии свежие силы, с которыми мы повернули при Аладжидаге наши дела к лучшему. И тогда только могли мы заняться специально горцами, угомонить их как следует и успокоить Алазанскую долину.

И где же порука в том, чтобы подобная история опять здесь не повторилась?

За двадцатисемилетний период, с той поры, к которой принадлежит наш очерк Кахетии, эта страна сделала в производительном и промышленном отношении большие шаги вперед. Вином кахетинским снабжаются обе наши столицы, оно входит все в большее употребление; Цинандал, имение кн. Давида Чавчавадзе, приобретено покупкою у его наследников в удел; в Сигнахском уезде гр. С. Д. Шереметев купил Абхазовское имение Карданах; в обоих этих имениях вкладываются теперь значительные денежные капиталы, в видах развития в широких размерах виноделия, нет сомнения, что за этими первыми крупными владельцами появятся в Кахетии другие, и невольно рождается при этом вопрос: а как же быть-то с вулканическими элементами, с мусульманскими горцами? Будут ли они когда-либо надежными соседями с мирным христианским населением долины?

Мусульманство страшно упруго, оно не поддается внешнему влиянию, а тем более пропаганде христианских миссий. Во главе его стоит каста улемов, имамов, хаджей, мулл, софтов, словом, сословие начетчиков и толкователей корана, держащее миллионы людей в рабском себе повиновении и глубочайшем невежестве. Это-то и дает возможность выходящим из этой руководящей среды ловким честолюбцам, рядом с изуверами фанатиками, время от времени подымать послушные им массы и вести их, куда им вздумается, под знаменем священной войны. Шейх Мансур, первый придумавший эту войну в конце прошлого столетия и [191] давший ей первое применение среди горцев Кавказа, был конечно величайшим шарлатаном. Родом итальянец, попавший случайно на восток, превосходно изучил он арабский язык и коран и повел свою пропаганду на девственной почве, среди горских племен Кавказа. Взятый под конец нами в плен в крепости Анапе, он окончил свою жизнь в Соловецком монастыре. Но брошенное им семя дало плод, с которым не мало уже пришлось нам считаться. Кази-Магома, Гамзат-бек и Шамиль были только последователями учения итальянца-авантюриста, скрывавшего свое происхождение под псевдонимом Шейх Мансура. Память о Шамиле и до сих пор еще свежа в горах, и вулкан все-таки окончательно не потухает. Но как же его потушить? И верны ли те пути, которые нами намечены к тому? Подходили мы к мусульманству покуда с одной внешней его стороны, имея дело только с руководящей его средой. Нянчились с улемами, муфтиями, муштеидами, муллами и им подобными учителями ислама различных наименований, осыпали их золотом, думая сделать из них проводников цивилизации; был даже один губернатор в Закавказьи, входивший с проектом об улучшении быта мусульманского духовенства, точно у мусульман существует это сословие. У них есть богословы, начетчики корана, аскеты, дервиши, искусно влияющие на народную массу; но ведь это не пастыри церкви, получающие преемственно от апостолов дары Святого Духа, через таинство священства, вследствие чего и называющиеся духовенством. Мы до того разнежничались с начетчиками корана, что дали им наименование совершенно им неподобающее. Но не довольно ли опираться нам исключительно на них одних, только лишь отдаляющих нас, а не сближающих с мусульманским населением, не лучше ли бы было пройти в этот замкнутый мир иным путем, предоставив ученых богословов с их кораном самим себе, без всякой с нашей стороны искусственной их поддержки, и отказавшись раз навсегда от строгого охранения ортодоксальности их учения, обратить особое внимание на просвещение низшего слоя населения устройством среди него сельской, профессиональной школы, составляющей насущную его потребность, также как и всего населения Закавказья без различия исповеданий. Два, три поколения мусульманских, прошедшие через такую школу, в силу общих [192] законов технического знания, настолько просветлели бы умственно, что сознали бы наконец необходимость высвобождения своего из-под мистического и вредного гнета своих теперешних руководителей. Человека мало-мальски просвещенного нельзя же в самом деле втянуть в такое безобразное изуверство, как ежегодное например повторение известной кровавой трагедии, носящей название Шахсе-Вахсе ². Главнейшим же стимулом к отрезвлению масс явился бы неизбежно и подъем матерьяльного их благосостояния, и порядок в стране.

К. БОРОЗДИН.

Комментарии

1. Евгений Петрович Вишняков, получивший тогда за геройский свой подвиг орден Георгия IV-й степени и следующий чин, состоит в настоящее время, в чине полковника, начальником с.-петербургского окружного юнкерского училища.

2. Мистерия, совершаемая мусульманами шиитского толка в воспоминание страданий их пророка Алия. Правоверные доходят тут до такого исступления, что сами себе наносят глубокие раны кинжалами, отчего не редко исходят кровью. И все это проделывается средь бела дня, в таком большом например городе, как Елисаветополь.

Текст воспроизведен по изданию: Лезгинское восстание в Кахетии в 1863 г. // Русский вестник, № 9. 1890