-

ВОЛКОНСКИЙ Н. А.

ОКОНЧАТЕЛЬНОЕ ПОКОРЕНИЕ ВОСТОЧНОГО КАВКАЗА

(1859-й год).

VII.

Думал или не думал генерал Евдокимов взять Ведень во время зимней экспедиции 1859-го года? Некоторые изменения в плане военных действий. Уллу-Кала. Промежуточные, между зимней и летней экспедициями, действия наши на левом крыле, в прикаспийском крае и на лезгинской кордонной линии, равно приготовления со стороны Шамиля. Еще переговоры с Даниельбеком элисуйским и взгляд на этого человека.

Человек, критически относящийся к описываемым нами событиям и к действиям главных лиц, участвующих в настоящем рассказе, неизбежно, в виду изложенных в первой главе указаний, останавливается на вопросе о том: думал или не думал генерал Евдокимов взять Ведень во время зимней экспедиции 1859-го года. Разрешение этого вопроса облегчит нам уразумение некоторых перемен, происшедших в предначертаниях главнокомандующего, и прольет новый свет на прошлые события.

При соглашении об общем плане летней экспедиции, генерал Евдокимов, как мы видели в указанной выше первой главе, предрешал, что баталионы должны будут выступить из Маюртупа 23-го или 24-го июня, и это даст повод предполагать Шамилю, что мы идем на Ведень; тогда все сборища Шамиля, стянувшись в большую Чечню, откроют нам желанный пункт (в Дагестане) и своевременно к нему подоспеть не смогут.

Из этого одного видно уже, что генерал Евдокимов предполагал, что Ведень будет летом ловушкою для Шамиля, а для нас — целью движения, при котором мы отвлечем его от Дагестана. Следовательно, взятие Веденя зимою не входило первоначально в его соображения, а [218] если и входило, то составляло тайну его сердца, осуществлением которой он думал сделать нам сюрприз.

Что касается до главнокомандующего, то он весьма слабо и смутно стал думать о взятии Веденя зимою уже после того, как действия генерала Евдокимова в басском ущельи получили быстрое и решительное направление; только с этой минуты князь Барятинский выражал как бы неопределенное желание относительно Веденя, не называя его даже по имени. У Евдокимова страсть к Веденю стала разгораться только по взятии Таузеня, и тут он в первый раз заговорил о возможном взятии Веденя, о направлении войск в Андию по двум дорогам — чрез Буртунай и Ведень, и о зародившейся у него "новой мысли".

Все это указывает, что Ведень не входил не только в соображения Евдокимова, но даже вообще в план действий первого периода чеченской экспедиции 1859-го года, и что мы его взяли, так сказать, нечаянно. Когда генерал Евдокимов, заняв басское ущелье, толкнул дверь на Бассым-Берды, и она довольно удобно отворилась, он, не теряя времени, двинулся постепенно на Агашты, Таузень, Алистанжи. Увидев, что все это далось нам не особенно трудно, что местная природа быстро склонилась перед нашею настойчивостью и упорными работами, и что он очутился так близко от Веденя, — Николай Иванович, естественно, должен был пользоваться случаем и, не убаюкивая себя несколькими успехами, воспользовался им блистательно. Почти двухмесячное пребывание у Веденя, требование им особых действий со стороны барона Врангеля и его распоряжения по делам отряда Ностица доказывают всю осторожность, с какою Евдокимов приступал ко взятию резиденции имама, и приводят нас к убеждению, что у генерала Евдокимова не все было подготовлено для Веденя, и что [219] он сам был как бы в нерешимости и застигнут врасплох. Он приступил, если можно выразиться, с ножом к горлу Веденя только тогда, когда дела по выселению пошли очень удачно, когда работы произведены были еще удачнее, когда полный успех сопровождал действия барона Врангеля и графа Ностица. Только тогда он доводил до сведения начальника главного штаба, что к началу наших летних действий неприятельской крепости (т. е. Веденя) не будет, и с той только поры взгляд самого главнокомандующего на возможность взятия Веденя стал устойчивее.

Нечаянно, непреднамеренно, но совершенно справедливо выразился князь Барятинский в приказе по войскам левого крыла, что "Господь Бог вознаградил нас за труды" и пр... Неожиданностию взятия Веденя можно объяснить также и те особенные щедроты, которые посыпались на сподвижников главнокомандующего и на войска.

Приходя к заключению, что Ведень взят нами помимо первоначальных соображений и ожиданий и не входил в план первого периода экспедиции 1859-го года, мы этим вовсе не думаем умалить заслуги графа Евдокимова. Напротив, видя из истории, как часто лучшие вожди теряли многое, потому что, ослепленные успехами и удачами, засыпали на лаврах, давая в тоже время неприятелю опомниться и собраться с духом, мы ставим генералу Евдокимову даже, так сказать, в чрезвычайную заслугу неожиданное взятие Веденя. Тут он является вполне полководцем — неутомимым, не увлекающимся славою, дальновидным и еще более сообразительным, чем мы его знали до сих пор.

Успехи генерала Евдокимова нимало не изменили общего плана предначертанной летней экспедиции, но они вызвали на некоторые лишь изменения в этом плане. Мы стали в Чечне в такое положение, что приобрели новое обширное [220] и выгодное основание для будущих движений наших в долину андийского Койсу. Лучшие доступы открылись нам туда уже не из Салатавии, как было прежде, а из Веденя и аргунского ущелья. Следовательно, прежнее предположение — сосредоточить у Буртуная все силы, предназначавшиеся для выступления в долину андийского Койсу, естественно, нужно было отменить. Так оно и случилось. Теперь уже решено было, что войска левого крыла не будут централизованы у Буртуная и к стороне его, а пойдут и откроют самостоятельные действия из Чаберлоя в Технуцал, и из Веденя к Анди.

Здесь оказывается уже во-первых, роль, какую предназначал генерал Евдокимов чаберлоевскому обществу, и своевременные стремления относительно его, выразившиеся окончательно в занятии общества генералом Кемпфертом; во-вторых — самостоятельность, которую приобретает чеченский отряд, во главе с своим начальником. Стремление к этой самостоятельности и независимость действий не были ли тою тайною сердца генерала Евдокимова, о которой мы сказали выше, и не послужили ли эти побуждения к тому, чтобы теперь же взять Ведень и действовать потом не только отдельно от салатавского отряда, но даже с некоторым над ним перевесом? Нам теперь никто на это не даст ответа; но, имея в виду некоторые данные и видимые действия Евдокимова, мы не чужды думать, что взятие Веденя зимою или, лучше сказать, весною, входило втайне в честолюбивые замыслы командующего войсками левого крыла. Что ж, и это не порок: дай Бог, чтобы и впредь честолюбие полководцев приводило нас к таким счастливым результатам.

Когда войска чеченского отряда выступят на Технуцал и Анди, войска прикаспийского края, сосредоточенные [221] у Буртуная, должны будут двигаться из Салатавии в Гумбет, а войска лезгинской кордонной линии спустятся двумя колоннами из Тушетии и Дидо к слиянию тушинской Алазани с Ори-Цхале, т. е. к истоку андийского Койсу — в Ункратль.

Таковы были некоторые изменения в первоначальном плане, о которых мы сказали выше.

Все это выработано было окончательно после взятия Веденя, на съезде в Тифлисе трех командующих войсками, и положено было предпринять наступательное движение всех трех отрядов одновременно в конце июня месяца.

Обсуждая теперь с этой точки зрения план будущих действий, главнокомандующий был уверен, что если эти действия трех отрядов окажутся решительными, то оне произведут впечатление на горцев в целом крае и отзовутся на среднем и южном Дагестане; что поэтому, нам следует быть готовыми и в этих местах — воспользоваться всяким благоприятным случаем, который бы мог представиться и облегчить наши общие летние действия. К таким случаям князь Барятинский относил: восстание против Шамиля в Койсубу, Андаляле и Аварии; возможность занятия некоторых пунктов по аварскому Койсу и Кара-Койсу, и в том числе неприятельской крепости Уллу-Кала, и проч.

Эта крепость, неудачный набег на которую полковника Лазарева был выше описан, являлась для нас весьма важным стратегическим пунктом, и овладение ею было искренним желанием князя Барятинского. Барон Врангель, имея в виду наилучше удовлетворить целям главнокомандующего, уже давно поручил полковнику Лазареву склонить местного наиба к сдаче Уллу-Кала. Полковник Лазарев долго вел переговоры — весьма неудачно. Крепость [222] не сдавалась, в ней упорно сидело до 700 человек гарнизона и свыше ста отчаянных абреков, а наиб даже как бы опасался вступить с нами в переговоры о сдаче. Полковник Лазарев бился долго и бесполезно и, наконец, о безуспешности и о будущих золотых надеждах донес командующему войсками, который просил разрешения овладеть крепостью посредством штурма. На это ему послано от главнокомандующего приказание, что если нельзя получить Уллу-Кала иначе, как открытою силою, сосредоточив для сего большой отряд, то овладение крепостью не настолько важно, чтобы для этого предпринимать целую экспедицию, подвергать войска случайностям приступа и терять время на постепенную и продолжительную осаду, которая отвлекла бы все подвижные силы прикаспийского края от более важных целей.

Этот ответ был вполне основательный, который следовало предвидеть

Поставив дело в положение, которое мы описали, главнокомандующий выехал, 14-го мая, в четверг, из Тифлиса в Петербург. На пути он посетил Пятигорск и 20-го мая прибыл в Ставрополь. Из Ставрополя он выехал 23-го мая, с намерением возвратиться на Кавказ к началу летней экспедиции, т. е. в первых числах июля.

__________

В ожидании летней экспедиции, проследим, что делалось в районах левого крыла, прикаспийского края, лезгинской линии, и что, с своей стороны, приготовлял нам Шамиль.

Никаких, в строгом смысле слова, военных [223] действий быть не могло, а происходили лишь там и сям набеги, стычки, схватки, нападения, работы, выселение, переселение, водворение и тому подобные вещи.

После того, как войска главного чеченского отряда отступили в большую Чечню, оне, под общим начальством генерал-маиора Кемпферта, к которому примкнул и отряд графа Ностица, занялись рубкою просеки и проложением дорог от укрепления Хоби-Шавдона на Ведень. Навстречу генералу Кемпферту, от Веденя к Эрсеною, шел полковник Чертков. Полковник фон-Кауфман проложил просеку и дорогу в чаберлоевском обществе от укрепления Шатоевского, чрез Хела-Кале, к вершине горы Шарин-Дук. Окончив эту дорогу, он, для обеспечения чаберлоевцев, оставил им на Шарин-Дуке два баталиона, а с остальными частями войск отступил к Башин-Кале, для постройки там, вместо воздушного висячего — прочного моста и для улучшения, а в некоторых местах — для разработки дороги к укреплению Евдокимовскому.

Нет сомнения, что отдельные незначительные партии горцев пользовались каждым удобным случаем, чтобы выпустить по работавшим войскам залежавшийся патрон, но эти укушения не имели никаких последствий, так что даже и донесений о них не делалось. Весь вред, который они нам причинили своими постреливаниями почти в течении целого месяца, по шестое мая, состоял в десяти-двенадцати раненых нижних чинах во всех пунктах.

В колонну генерал-маиора Кемпферта не переставали являться сперва чеченцы, а потом и мичиковцы, прося о переселении их на плоскость и, конечно, отказа не получали.

Таким образом, дни проходили более или менее мирно, без больших тревог, и граф Евдокимов доносил, [224] что все население от Аргуна до Аксая нам совершенно покорно, кроме части Ичкерии, которая должна будет принести покорность с окончанием сообщения от Хоби-Шавдона к Веденю.

Управление покорными нам обществами было вверено трем наибам: от Аксая до Хулхулау мичиковскому наибу, от Хулхулау до Аргуна наибу большой Чечни, а чаберлоевцы, с назначенным к ним, вместо убежавшего, новым наибом, присоединены к шатоевскому обществу.

Так оно и сбылось, как ожидал генерал Евдокимов: еще дороги и просека между Хоби-Шавдоном и Веденем не были окончены, как к генерал-маиору Кемпферту, девятого мая, явились представители разных ичкеринских аулов: Билитли, Саясана, Аллероя, Шуани и Гурдали, прося принять от них покорность и освободить от Кази-Магомы, который утвердился у них с тавлинцами и требует аманатов.

По поводу этого, генерал Кемпферт поднял свой отряд на ноги и десятого мая выступил к селению Гурдали. Когда Кази-Магома увидел приближение наших войск, то, желая наказать вероломных гурдалинцев — потому что догадался о приглашении нас ими — открыл по аулу и по собиравшимся для встречи нас жителям ружейный огонь. Но наш авангард, состоявший из первого баталиона тенгинского и первого баталиона навагинского полков, двух горных орудий и качкалыковской милиции, под командою полковника Наумова, быстро подоспел на помощь атакованным, прогнал тавлинцев и самого Кази-Магому. Последний отступил к Дарго. Желая более не оставлять тех мест, куда попал так удачно, и имея в виду, что пример указанных аулов наверное подействует и на другие ичкеринские общества, генерал Кемпферт, при [225] помощи жителей, тотчас устроил к Гурдали засеку, оставил в ней первый баталион тенгинцев, два орудия и качкалыковскую милицию, под начальством маиора Данибекова, а остальные войска отряда расположил эшелонами между Гурдали и Ялхой-Мохка — для проложения просеки чрез сплошной и дремучий лес, связывавший эти селения.

На другой день сюда же прибыли, под начальством полковника графа Ностица, шесть сотен казаков и дивизион драгун.

Предположения Кемпферта оправдались: он получил сведения о том, что и остальные ичкеринские аулы не прочь искать у нас защиты от тавлинцев. Тогда, 12-го мая, взяв с собою два с половиною баталиона пехоты, четыре горных орудия, дивизион драгун и шесть сотен казаков, он двинулся из Гурдали на гору Кетиш-Корт. По предварительному приказанию, флигель-адъютант полковник Чертков выступил туда же от Веденя с двумя горными орудиями. Лагерь расположили на вершине Кетиш-Корта. На другой же день явились депутаты от всех остальных селений Ичкерии и принесли нам покорность.

С этого дня должно считать Ичкерию вполне покоренною, смирною и тихою — за исключением окрестностей Беноя и шайки абреков, не надеявшихся на прощение. Только эти последние скрывались еще пока в трущобах, окружающих Беной, рыскали, как голодные шакалы, изыскивая добычу, и подстрекали бенойцев не склоняться пред нами.

Кази-Магома, узнав о том, что Ичкерия отпадает от его родителя окончательно, явился в ближайший аул Балгатой — для наказания жителей. Но тут уж его встретили очень недружелюбно, потому что союз с нами был решен. Завязалась перестрелка; жители отстаивали себя до тех пор, пока на помощь к ним явилась рота [226] куринского полка. Увидев ее приближение, Кази-Магома оставил Балгатой в покое и удалился.

На следующий день он выехал в Андию дать отцу отчет во всех своих действиях, в измене правоверных и наглядно убедить его вновь в своей бесполезности и неспособности.

Кроме баталиона и орудий, оставленных в Гурдали, на Кетиш-Корте были оставлены два с половиною баталиона, при четырех орудиях, и три сотни кавалерии — для охранения Ичкерии; шесть рот отправлены отсюда в Ведень для исправления дороги на Таузень. а остальные войска продолжали расчистку ичкеринских лесов и проложение просек, в особенности разработку спуска к Эникалою.

Таким образом, ичкеринцы только теперь исполнили обещание, данное ими барону Врангелю. Действительно, в каждом ауле они встречали наши войска вполне радушно и по-кунацки. При завоевании этой главной и интересной части неприятельского района раздалось всего лишь несколько выстрелов, произведенных злонамеренными людьми, и занятие, вследствие этого, той страшной Ичкерии, где мы несли когда-то такие громадные потери, стоило нам теперь двух раненых нижних чинов и одного офицера — нижегородского драгунского полка штабс-капитана Кунце.

За упорство бенойцев и нескольких других аулов, лежащих в верховьях Аксая, генерал Кемпферт, по приказанию графа Евдокимова, объявил их вне покровительства русских законов и разрешил соседнему населению захватывать их в плен и отнимать у них скот.

Управление вновь покорившеюся нам Ичкериею было вверено отдельному наибу.

Непокорная доселе часть ауховского воинственного общества, расположенная в верховьях Яман-су, Ярык-су и [227] Акташа, призадумалась: если мы так легко порешили с ичкеринцами — значит, времена другие, и раньше или позже их постигнет участь бенойцев, т. е. и они будут объявлены вне нашего закона. Поразмыслив об этом как следует, часть ауховцев прислала к нам своих старшин и вступила в наше подданство. Из этих новых обществ было также составлено особое наибство, подчиненное кумыкскому округу.

И так, слова начальника главного штаба сбылись: участь Чечни и Ичкерии решена. Решилась она тихо, истаяла, как догоревшая свечка.

Между 15-м и 20-м июня, баталионы виленского и белостокского полков были спущены и отправлены в свои штаб-квартиры для расформирования в кадровый состав и выступления в Россию. Вместо них, в Ичкерию были посланы вновь прибывшие баталионы кавказской резервной дивизии.

После этого граф Евдокимов начал подумывать о приготовлениях к летней экспедиции. 20-го июня он прибыл в Ведень, встреченный здесь по-сыновнему. 21-го июня он взял с собою находившиеся здесь, по его предварительному распоряжению, четыре баталиона пехоты, с четырьмя горными орудиями, и отправился с ними вверх по хорачаевскому ущелью, на андийский перевал, для исследования местности. Рекогносцировка была произведена без шума, без тревог. Оставив эту колонну у аула Хорачая для разработки подъема на андийский хребет, Николай Иванович оставил и самый отряд, выехав в Пятигорск, где имел в виду дождаться князя Барятинского. [228]

__________

В прикаспийском крае все время до конца июня не ознаменовалось также ничем особенным, кроме нескольких хищнических набегов и нападений и переселения к нам салатавских семейств.

Но и эти набеги, при изучении истории Кавказа, имеют свою относительную важность: они не давали нам дремать в минуты самого необходимого отдыха, держали нас наготове и настороже, вечно поддерживали боевой дух войск и не допускали их отвыкнуть от тревог войны. В этом состояла наша военная школа прежнего времени, которая во многом служила подготовкою новых людей, имевших впереди свою будущность. Поэтому, на все наши мелкие, отдельные схватки с неприятелем нельзя смотреть с точки зрения обыкновенных происшествий. Эти последние, правда, имели мало влияния или вовсе не имели никакого на покорение Кавказа, но много значили в быту наших военных людей старших и младших. Желающий ближе ознакомиться с историею нашей прошлой кавказской жизни, не должен обходить равнодушно такие ее страницы. Все частные покушения и нападения горцев, естественно, не могли иметь для них никакого успеха, и на каждое в отдельности они — теперь, прежде и после получали весьма внушительные уроки, — хотя, между прочим, все-таки изредка пытали свое счастье.

В описываемом нами году, после нескольких таких уроков, спокойствие, наконец, восстановилось.

К двадцать пятому мая салатавский отряд был в сборе и состоял пока из семи с половиною баталионов пехоты, дивизиона драгун, шести горных орудий и семи сотен конной милиции. Командующий войсками сосредоточил его у Делыма, для действий к стороне ауховского общества. Узнав об этом сборе, часть непокорных еще нам [229] ауховцев, ближайших к отряду, и часть салатавцев выразили желание принести нам покорность и переселиться, куда будет указано. Одни только жители селения Алмака просили, если окажется возможным, оставить их на прежних местах. Вследствие этих обстоятельств отряд, тридцатого мая, был придвинут к Алмаку. Жители этого селения получили разрешение остаться на месте, с тем только, чтобы, вместо своих разбросанных хуторов, они бы образовали одно общее селение на правом берегу Акташа. Что же касается до салатавцев и прочих ауховцев, которых набралось до 500 семейств из аулов: Ваника, Альбури-Отара и др., то они были направлены на плоскость по двум дорогам: ауховцы к деревне Андреевской, а салатавцы к Сулаку. Это новое приобретение было для нас весьма нелишним, так как нам представлялся свободный доступ от Буртуная на Алмак, где тотчас было приступлено к рубке леса и проложению дороги.

Между прочим, Шамиль вздумал практиковать своего младшего сына, Магомета-Шефи, и приучить его к самостоятельным набегам и нападениям — хотя эта наука была предпринята вполне несвоевременно. Не желая своего птенца оставить одного, без мудрого советника, имам приставил к нему такового в лице Омара, наиба салтынского, и, призвав на них благословение аллаха, отправил их первого июня в набег, во главе весьма значительной партии. Целью набега был Цудахар и в особенности цудахарский скот, который жители имели обыкновение выгонять для пастьбы на левый берег Койсу, вблизи развалин аула Кудали. Герои отправились. Но движение их было такое мешковатое, что, прежде чем они подошли к цели, скот был угнан на правый берег, а они, вместо баранты, встретили хорошо вооруженных всадников, которые [230] тотчас открыли тревогу. По этой тревоге быстро выросли, как из земли, цудахарцы, с гарнизоном форта, и сын Шамиля, вместе с своим татарским Сильвестро-Адашевым, были атакованы и схвачены с двух сторон. Партия шамильцев думала было защищаться и упорствовать, но цудахарцы, поддержанные нашею пехотою, скоро ее опрокинули и погнали к салтынскому мосту. Перескочив этот мост, горцы укрылись в своих убежищах, потеряв двадцать человек убитыми и ранеными. С нашей стороны ранено пять цудахарцев и выпущено 2.500 патронов.

Элементарное обучение Магомета-Шефи оказалось на этот раз очень неудачным.

А в это время уже начали двигаться к Буртунаю со всех сторон большие транспорты всяких запасов. После полумесячных, почти непрерывных дождей, дороги испортились и требовали ремонта; многие же из них и вовсе не удовлетворяли теперешнему требованию. В виду этого, барон Врангель, оставив при входе в мичикальское ущелье, для охранения продолжавшегося переселения, один баталион пехоты и пять сотен конницы, остальные войска отряда снял с алмакской позиции и передвинул на разные пункты Салатавии — от Чир-Юрта, Миатлов и Евгениевского до Буртуная.

Остальное время до окончательных приготовлений к летней экспедиции и до выступления в горы прошло без тревог и без выдающихся происшествий, — в особенности потому, что и Шамилю было некогда. Он находился в Дагестане, в с. Ичичале, созывал и собирал в Хунзах со всех сторон наибов и мулл для совещаний, рассылал к правоверным свои воззвания, призывая их поголовно к оружию, и сильно укреплял левый берег андийского Койсу. В ауле Ичичале он строил чуть не [231] целую крепость, укреплял гору Килятль, между Андиею и Гумбетом, возводил форты в ауле Ансалта, в Технуцале. Все это было, конечно, нам известно и, в виду этих приготовлений, было предложено барону Врангелю, чтобы озаботился заранее осадными средствами, а начальнику артиллерии, чтобы направил в Ведень и в Буртунай все мортиры и большие снаряды, которые только имеются в крае, дабы по возможности облегчить успех наших будущих действий, если бы пришлось прибегнуть к осадам.

__________

На лезгинской линии дела шли вполне бестревожно, и успех наш, по-видимому, достигался мирным путем. Жители обществ: Анцуха, Бохнадаля, Ухнадаля, Тебеля, Канадаля и Джурмута прислали к командующему войсками князю Левану Меликову письмо, на арабском языке, следующего содержания:

"По сборе всех главных лиц каждого общества, мы имели общее совещание и нашли полезным изъявить покорность русскому правительству. По сему предмету лично имеют объясниться с вашим сиятельством посылаемые при сем два человека. Только покорнейше просим не переселять нас с места нашего жительства, где обязываемся служить правительству верно и неизменно.

Для личного объяснения с вашим сиятельством препровождаем при сем родных братьев Махмеда и Джегерови. После этого, мы во всем будем повиноваться и исполнять приказания ваши. Вы не будьте в претензии на некоторые неправильные действия со стороны нашего народа. Прежде мы не имели возможности удерживать их от подобных действий; теперь, надеемся жить по указанию и [232] всегда быть полезными и послушными русскому правительству. Подробности по этому предмету доложат вам податели сей бумаги."

Под именем "неправильных действий," конечно, должно разуметь грабежи и разбои, которые были производимы этими обществами преимущественно у грузин и у тушин. Что объясняли податели князю Меликову лично нам неизвестно; равно неизвестно, чем они оправдывались в прошлом. Должно быть, что, по общему обыкновению в горах, все валили на шею Шамиля. Но так или иначе, а князь Меликов не должен был не верить выражению преданности лезгинских обществ и не мог не стремиться оторвать их от Шамиля. Он решил направиться впоследствии в Анкратль, где появления войск должны были ожидать приглашающие, чтобы фактически покориться. Если князь теперь увидит на деле, что это не сказка, то пробудет до конца июля на андийском Койсу, а затем уже перенесть свои действия на аварское Койсу, чтобы тем привлечь на нашу сторону и Анкратль, который, конечно, последует примеру своих соседей.

Тем временем, шли переговоры и с Даниельбеком, султаном элисуйским, который вел переписку через нухинского жителя Мирза-Али-Бека. Даниельбек писал:

"Мы получили письмо ваше чрез покойного Сулеймана (Известный уже нам сарубатский житель, который был не раз посылаем к Даниельбеку и, при последнем поручении, весною 1859-го года, задавлен в горах снежным обвалом. Авт.) об окончательном исполнении нашего предприятия. За таковые оказанные доныне услуги, мы остались вами довольны. Хотя принятые нами меры к исполнению означенного предприятия вместе с Сулейманом уничтожены судьбою, [233] но с сего числа вы опять возобновите оные и окончите дело.

Мы не верим присланному человеку, ибо он не достоин находиться между нами посредником. Затем, мы просим вас постараться найти человека, знающего фарсиское наречие, и прислать его к нам, которого, по миновании надобности, возвратим к вам немедленно. А впрочем, во избежание народной молвы, необходимо, чтобы этот человек был бы мало известен в народе. Ему, с своей стороны, вы передадите на словах, для сообщения нам, все, что необходимо, и мы также возложим на него подобное поручение.

Если вам окажется необходимым писать к нам письмо, то пишите оное собственноручно и по-татарски. потому что письма на этом языке мы разбираем без затруднения."

Мы решительно отказываемся смотреть на Даниельбека иначе, как на личность какую-то загадочную: человек этот в одно и тоже время усердно служит Шамилю и ведет с нами какие-то неопределенные переговоры, длит их до бесконечности, водит за нос этого Мирзу-Али-Бека и все такое подобное. В результате же в течении долгого времени — пуф и нуль. Нам кажется, что и главнокомандующий князь Барятинский, качества которого нам, современникам его, более или менее известны, не мог смотреть на Даниельбека, как на личность интересную и необходимую для нас, потому что она такою никогда для нас не была, особенно в последнее время, когда тысячи семейств и десятки обществ, одни за другими, искали у нас покорности, ослабляя тем всякую власть в горах, какова бы она ни была. Вернее всего, что были люди, которым Даниельбек был почему-либо не ненужен, и они-то хотели [234] сделать его интересным и в глазах главнокомандующего. Князь же Барятинский, по всей вероятности, думал: ну, и пускай себе; одним больше, одна милость лишняя...

Мы не утверждаем всего этого и, конечно, относимся к предмету по личному убеждению и во многом гадательно. Но все же, предлагаем каждому, на основании брошенной здесь мысли, вывести из всего свои собственные заключения и обратить внимание, например, на то обстоятельство, что после всего видимого к нам тяготения Даниельбека и выраженных им желаний касательно вступления вновь в русское подданство, к нему посылают, как это было в конце июня, парламентера, и он уклоняется от всякого прямого ответа... Тогда посылают вновь надежного человека уже за решительным ответом...

Казалось бы, что люди, которые ищут милости, и которым милость вполне обещана, во-первых, не стараются выговорить для себя невозможное и сверхъестественное, — в этом случае они, значит, даваемою милостью не очень интересуются; и во-вторых, не стараются затемнять и оттягивать дело неопределенными фразами или вовсе не давать ответов на вопросы и требования.

Должно быть, просто, почтенный султан элисуйский, под разными предлогами, ждал развязки дела нашего с Шамилем или, по крайней мере, точных указаний на то времени и обстоятельств, и готовился склониться туда, куда подует более благоприятный ветер. [235]

VIII.

Андийское Койсу. Занятие Мичикала и начало летних действий в прикаспийском крае. Позиция чеченского отряда у озера Япи-Ам. Приезд князя Барятинского. Позиция у озера Эзень-Ам. Рекогносцировки. Еще шаг в Андию и затем — в долину Койсу. Покорность андийцев, технуцальцев и аварцев. Подарок Шамиля. Бегство его на Гуниб. Сближение отрядов салатавского и чеченского.

Как в Чечне, в описываемый нами год, весьма важную роль играла река Хулхулау, с ее притоками, ущельем и резиденциею Шамиля, на ней расположенною, так в Дагестане предстояло теперь выйти на сцену реке андийскому Койсу.

На лезгинской линии, почти в центре гор, есть узел. Это — гора большая Барбало, имеющая ±10,000 фут. над поверхностью моря. Она высится среди других гор круглою шапкою, одинаково охватывается со всех сторон холодными ветрами и упорнее других держит на темени своем нетающий снег. Барбало замечательна тем, что у подошвы ее берут начало в обе стороны несколько рек, из коих главные — Иора и Алазань. Захватывая собою нагорную Тушетию, Алазань здесь называется тушинскою, и, сливаясь в дидойском обществе с речкою Ори-Цхале, дает начало андийскому Койсу. Койсу имеет направление с юго-запада на северо-восток и вскоре быстро врывается в ущелье, образуемое отрогами андийского хребта и горами богозскими. Глубоки, обрывисты и скалисты берега Койсу. Они упираются террасами в долину, изрезанную перпендикулярно к ним балками и оврагами. Это — долина андийского Койсу. В обществе Технуцале, ниже селения Миарсу, долина [236] Койсу расширяется и представляет чудесные пейзажи, где виноградные и фруктовые сады, в смеси с высоким колосом и сочною травою, дают возможность глазу и сердцу отдохнуть после голых скал, стремнин и всей дикой, неприветливой природы.

От места, где впадает в Койсу с правой стороны речка Цонта (Зонаб-Ори) Койсу течет около пяти верст в открытом широком ущельи; потом оно суживается и образует глубокий, крутой и каменистый овраг, по дну которого Койсу пробегает, на расстоянии еще восемнадцати верст, до селения Игали; у него ущелье опять расширяется и с правой стороны образует площадь, длиною, вдоль по течению реки, до двухсот саженей, а шириною, перпендикулярно течению, около версты. На этой-то площади и расположено селение Игали или Ихали. Затем, ущелье снова суживается, берега вновь становятся обрывисты, высоки, каменисты, и среди них андийское Койсу стремглав несется навстречу аварскому Койсу; по встрече, оне образуют исток, известный под именем Сулака.

Средняя ширина русла Койсу от двадцати до тридцати саженей; но есть места, где высокие скалистые берега сходятся на расстоянии полуторы или двух саженей. Глубину реки, конечно, никто не мерял, тем более, что она непостоянная и зависит от прибыли и убыли таящих в горах снегов. Переправы в брод возможны только между селением Миарсу и устьем Цонты, где Койсу разделяется на рукава; переправы же во всех других местах частию вовсе невозможны, а частию до крайности опасны. Вниз по Койсу, начиная от устья Цонты до верховьев Сулака, в 1859-м году было шесть мостов, устроенных жителями для своих нужд: первый — при селении Конхидатле, на полверсты ниже устья Цонты; второй — в четырех верстах [237] от Конхидатля, при селении Моны; третий — в шести верстах от Моны и в одной версте выше селения Ортокало, чрез которое ведут дороги из Анди и Гумбета в койсубулинское селение Тлох; четвертый — при селении нижнем Инху; пятый — у селения Сагрытло-Керни; наконец, шестой — при селении Чиркате. На эти последние две переправы, как увидим ниже, пал выбор князя Барятинского. Все бывшие на этих местах шесть мостов — деревянные, как бы висячие в воздухе, потому что упираются на оба берега. Мы теперь не будем описывать этих мостов, а отправляем желающих к нашему предыдущему сочинению "1858 год в Чечне" (См. Кавк. Сб. т. III. Авт.), где на странице 586-й описан один из таких мостов, бывший до 1859-го года у аула Башин-Кале, в аргунском ущельи.

Барону Врангелю было хорошо известна идея князя Барятинского, состоявшая в том, чтобы салатавский отряд вступил бы в Гумбет, утвердился бы в каком-нибудь наиболее важном в этой стороне пункте, занятие которого могло бы иметь нравственное влияние на все гумбетовское население, и немедленно отделил бы от себя легкие отряды: в одну сторону — для открытия связи с чеченским отрядом, и в другую — к переправам на Койсу, как для собрания сведений о неприятеле, так и на тот случай, если бы представилась возможность быстро завладеть переправами.

Барон Врангель, приняв главнейше в основание своих действий связь с чеченским отрядом, третьего июля послал генерал-маиора Ракуссу, с пятью сотнями дагестанского конно-иррегулярного полка, тремя баталионами ширванцев и шестью горными орудиями № 5-го батареи 21-й артиллерийской бригады, на Мичикал. Это движение он основывал на том, что сосредоточение отряда на Мичикале, по его [238] мнению, представляло важные военные выгоды: отсюда лежали дороги по трем направлениям — к Аргуани через Анчимеер, к Мехельте и к андийским воротам, открывавшим сообщение с графом Евдокимовым. Шамиль, правда, раскинул свои силы по направлению этих трех пунктов, но едва ли собственно потому, что им угрожал барон Врангель. Вернее всего, он разделил свои партии, просто, как хороший стратег, знающий отлично местность и сделавший бы это всегда даже и в том случае, если бы ему вовсе и не угрожали — чтоб прикрыть проходы в горы и не опростоволоситься при каком-либо нечаянном, непредвиденном движении с противной стороны. Самое же главное внимание Шамиль обратил на Гумбет — как будто идея главнокомандующего была ему вполне известна. Он, как мы видели, укреплял разные пункты в этой стороне, испортил дороги и, чтобы вернее держать Гумбет в своих руках, приказал отправиться всем гумбетовским семействам в глубь гор, а стада их перевести в Аварию. Главнейшею позициею для своих войск имам избрал малодоступную гору Килятль и укреплял ее как нельзя лучше.

Колонна генерала Ракуссы подступила к Мичикалу без выстрела. Хотя перед ним горцы нагромоздили много завалов, но, при приближении наших войск, бросили их и отступили к Мехельте.

Это были начальные и предварительные действия войск салатавского отряда. Решительные же действия, т. е. вообще наступление в долину андийского Койсу должно было начаться к половине июля, по разработке дорог и по прибытии главнокомандующего к отряду. Имея это в виду, а равно и то, что, при сказанном выше движении, Буртунай, по мнению барона Врангеля, не мог служить непосредственным складом для продовольственных и военных [239] запасов, командующий войсками предположил устроить вагенбург в Мичикале, тем более, что находил этот пункт удовлетворяющим условиям предстоявшего движения и важным на случай снабжения запасами войск чеченского отряда, — хотя на это снабжение, между нами будь сказано, генерал Евдокимов вовсе не рассчитывал, имея в виду свои собственные средства и ведя свое дело, при стремлении к полной самостоятельности, так, чтобы, если будет нужно, услужить даже другому.

Теперь уже более и яснее чем когда-нибудь обнаружились цели и распоряжения главнокомандующего относительно салатавского отряда. Оне заключались в том, чтобы двинуться в Гумбет, спуститься к Чиркату, сколь можно скорее занять переправы чиркатскую и сагрытлохскую и оттуда уже стараться войти в связь с войсками чеченского отряда, имеющими спуститься к Конхидатлю.

Затем, командующему салатавским отрядом предложено было: по занятии Чирката подробно осмотреть местность по Сулаку, чтобы выбрать выгоднейший пункт для устройства моста в недальнем расстоянии от слияния двух Койсу и для проложения дороги от этой переправы к Ишкартам, равно представить соображение о лучшем устройстве, по этому направлению, сообщения с Шурою.

Мы невольно останавливаемся на этих распоряжениях, как на вполне целесообразных и разумных, что покажет дальнейший наш рассказ.

Располагая находиться лично при чеченском отряде, главнокомандующий командировал состоявших при нем лиц к барону Врангелю и князю Меликову с тем, чтобы те, после первоначальных действий, привезли бы к нему подробные и свежие сведения. К барону Врангелю князь командировал капитана Фадеева, а к князю [240] Меликову — ротмистра графа Олсуфьева.

Упоминая об этих фактах, которые при критической оценке нам кажутся по многим причинам вполне выдающимися, мы не можем не остановиться и на том, что князь Барятинский, который в прошлом году имел решительное намерение находиться при салатавском отряде, ныне отменяет свое намерение и будет находиться впредь до особого времени при чеченском. Сам по себе этот факт неважен, но для нас важно то, что граф Евдокимов постепенно и твердо доходил до своих целей — сделать свой отряд как бы преимуществующим и более интересным, чем прочие. Теперь, после взятия Веденя, казалось бы, что роль чеченского отряда должна быть второстепенною, а салатавский отряд, против которого готовились все силы Шамиля, приобретал усиленную важность; — на поверку же выходило иное...

Девятого июля барон Врангель стянул салатавский отряд, согласно воле главнокомандующего, как можно поспешнее. Отряд этот уже состоял из одиннадцати баталионов пехоты, дивизиона драгун, дагестанского конно-иррегулярного полка, восьми горных орудий и двух полупудовых мортир. Оставив при Мичикале часть войск для прикрытия вагенбурга и сообщений его с Буртунаем, и сообщив генералу Манюкину, чтобы с двумя бат. двинулся на Бурундук-Кале, барон Врангель, с остальными войсками, 14-го июля, выступил по западной стороне горы Анчимеер на селение Аргуани. Генералу Манюкину было поручено притянуть к себе еще часть войск от генерала князя Тарханова. Манюкин должен был, во время первоначального движения барона Врангеля, отвлекать неприятеля в свою сторону, а при дальнейших наших успехах — приступить к покорению селений по аварскому Койсу. Распределение [241] войск было следующее: в Мичикале, в вагенбурге, оставлены — третий баталион (пять рот) дагестанского полка, две роты второго баталиона апшеронского полка, два полевых и шесть горных орудий, под начальством командира дагестанского баталиона маиора Ассеева; для прикрытия сообщений вагенбурга, чрез мичикальское ущелье, с Буртунаем — три роты второго баталиона апшеронского полка, под начальством командующего баталионом капитана Шиманского, две сотни акушинской милиции, под командою лейб-гвардии казачьего полка поручика князя Чавчавадзе и первый дивизион северских драгун, под командою штабс-капитана князя Назарова; с командующим войсками отправились: первый, третий и четвертый баталионы апшеронского, второй и сводный баталион дагестанского, второй, третий и четвертый баталионы ширванского полков, 21-й стрелковый баталион, рота кавказского саперного № 1-го баталиона, третий дивизион северского драгунского полка, сборная полусотня донских № 6-го и № 81-го полков, два орудия горной № 5-го батареи, четыре орудия горной № 6-го батареи, две полупудовые мортиры, шесть сотен дагестанского конно-иррегулярного полка, сборная и чиркеевская конные сотни.

С этого дня, т. е. с 14-го июля, началась фактически и во всем объеме летняя экспедиция 1859-го года; в этот же день прибыл из Петербурга в место расположения чеченского отряда князь Барятинский.

Не забегая вперед и пожелав салатавскому отряду счастливого пути и всяких удач, вернемся к фактам, совершившимся до сих пор в чеченском отряде, куда постепенно провезем с нами и главнокомандующего. [242]

__________

Выезд князя Барятинского из Петербурга был уже объявлен. К приезду его в чеченском отряде спешили окончить все работы, стянуть войска и представить их главнокомандующему по возможности в надлежащем виде, вполне готовыми на новые, какие угодно, подвиги.

Впереди всего чеченского отряда, на андийском хребте, как нам уже известно, стоял генерал-маиор Кемпферт, у которого колонна состояла из четырех баталионов и четырех горных орудий. 22-го июня, к ним прибыли три роты 20-го стрелкового баталиона, сотня моздокского, две сотни гребенского казачьего полков и сотня назрановской милиции.

По мере того, как другие войска оканчивали свои лесные и земляные работы, оне переходили также в лагерь генерала Кемпферта. Так, ко второму июля явились еще четыре баталиона и два горных орудия. Когда генерал Кемпферт имел, таким образом, у себя достаточно войск, он отделил колонну, под начальством полковника Баженова, на андийский хребет, к урочищу Хорачай-Лама. Колонна эта состояла из пяти баталионов, четырех сотен кавалерии и четырех горных орудий. Остальная кавалерия и артиллерия, предназначенные для действий во время лета, находились пока в Шали, так как обширная шалинская поляна предоставляла лошадям обильный подножный корм. 9-го июля, к генералу Кемпферту прибыл еще баталион навагинского полка. Десятого числа полковник Баженов получил приказание подняться еще выше и, выступив со всеми войсками. расположился на высшей точке хребта, на урочище Япи-Ам. Туда же тринадцатого числа поднялся с своим отрядом и генерал Кемпферт, к которому в тот день прибыли еще два баталиона, три сотни кавалерии и два горных орудия. [243]

На урочище Япи-Ам, как и на многих высотах Дагестана, находилось небольшое озеро, и среди них покоилось оно в затишьи, словно дитя в глубокой колыбели. Лагерь был живописно раскинут на этих холмах то отдельными группами своих палаток, то одинокими шатрами, у которых реяли разного рода значки и штандарты, указывавшие на место жительства отдельных начальников. Свободно, хорошо дышалось на этих горных высотах среди лета, при чистом, прозрачном, свежем воздухе. Казалось, самый расслабленный человек должен бы здесь ожить, переродиться. Пилось и елось весьма аппетитно, в особенности вкусною казалась рыбка, часто форель, которую солдаты ловили в озере. Нужно заметить, что все горные озера, не говоря уже о некоторых, как например, озеро форельное, не бедны мелкою рыбою и преимущественно форелью. Часто попадаются там, впрочем, и рыбы большие.

Солдаты целый день плескались и полоскались в озере, смывая с себя грязь, пыль и копоть, слоями покрывшую и их, и их одежду в течении полугода. Все озеро обратилось в какую-то прачечную, вокруг которой целый день белели разные принадлежности солдатского и офицерского белья. Очень часто вы могли встретить самые разнообразные картины, а чаще всего — в одном и том же роде: сидит на берегу солдатик во всей первобытной наготе своей, стараясь укрыть от нечаянного взора лишь некоторые части тела, и, скорчившись под ласкающим солнышком, ждет-пождет, когда высохнет его единственная рубашка, сквозь многие дыры которой пробивается зеленеющая травка. Выкурил он трубочку, выкурил две, пощупал рубаху, видит, что почти высохла, и с какою-то гордостью налагает ее осторожно на свои плечи; — а с [244] гордостью потому, что она боевая и, к удивлению его самого, чистая. Потом... но что же потом? Не каждый, кроме рубахи, надевает еще что-либо и другое. Иной прямо облекается в суконные или синие летние шаровары — и тем дело кончает, весело приговаривая:

— Эх, жисть-то, жисть, — и вправду армейская!

— Нешто гвардейская лучше? подхватывает его товарищ.

— Знай, не в пример лучше.

— А разе и в гвардии побывал?

Общий хохот.

Немудрено, что князь Барятинский, прибыв в лагерь, нашел войска в отличном, приличном и чистом виде.

Главнокомандующий прибыл в Грозную из Моздока четвертого июля. Находившиеся в крепости войска встретили его на площади, и неумолкаемое "ура," повторенное несколько раз жителями и всем туземным населением, в среде которого были толпы недавно покорившегося чеченского народа, охватило всю крепость. На валу уже давно гремели пушечные выстрелы и, прерываемые беглою и обильною ружейною пальбою, сливаясь с искренними, одушевленными криками, с звуками хора военной музыки, производили потрясающее впечатление. Тут же, по осмотре войск, князь Барятинский принял представителей и почетных лиц из туземного населения, преимущественно чеченского. Они принесли ему поздравления с благополучным возвращением из поездки, со взятием Веденя и почтительную благодарность за управление, благоденствие и все милости, которыми пользовались под его верховным начальством. Умилительнее всего было видеть во главе этой туземной массы лучших сподвижников Шамиля, которые еще так недавно стояли против нас с вооруженною рукою, с окровавленным нашею же кровью оружием. Это [245] были наибы: веденский — Эдиль, большой Чечни — Талгик, малой Чечни — Дуба, мичиковский — Эски и ичкеринский — Умалат. Князь принял их приветливо, и ни взглядом, ни движением не дал им понять, а тем более почувствовать, что так недавно еще они были нашими закоснелыми, фанатическими врагами.

Вечером, вся крепость, до малейших ее закоулков включительно, была иллюминована, и народ сновал по улицам в праздничных нарядах, будто в день святой Троицы. Вообще, здесь, как и везде, из всех приемов, из всех разговоров было вполне видимо, что князь Барятинский пользовался такою же популярностию в народе, как и в войсках.

Последующие четыре дня князь оставался в Грозной, занимаясь преимущественно делами по предстоявшей экспедиции. Девятого июля он выехал в экипаже, в сопровождении преимущественно туземного, и притом почетного, конвоя, в кр. Воздвиженскую, а оттуда направился в аргунское ущелье.

Это ущелье, бывшее в течении столь долгого времени для нас таинственным и недоступным, прорезывающее с юга на север весь кавказский хребет и отделяющее массу суровых злобно-непокорных нам гор от тех, которые прилегают к Владикавказу, еще полтора года назад дикое, ужасное и чужое, теперь предлагало к услугам проезжавших чудесную колесную дорогу, мирных обитателей, живописные углы и целые оголенные от леса пространства, где пни срубленных гигантских чинар безмолвно говорили глазу и чувству о наших подвигах, о наших невероятных трудах.

Почти весь день десятого июля князь Барятинский пробыл в укреплении Шатоевском, где осматривал в [246] подробности штаб-квартиру навагинского полка, и только вечером выехал опять в Грозную. Двенадцатого числа главнокомандующий направился из Грозной в укр. Шали и отсюда верхом, по басскому ущелью, в тот же день прибыл в Таузень. Отдохнув, князь поехал далее.

Погода была прекрасная; теплое солнце не надоедало в прохладном ущельи, и самая поездка, при других условиях, могла бы иметь вид приятной прогулки. Теперь только, останавливая взор на глубоких оврагах, по которым спуски и подъемы были легче и удобнее, чем в ином благоустроенном городе, на валявшихся там и сям срубленных гигантах, на широкой просеке, стлавшейся вправо и влево, — приходилось дать надлежащую оценку солдатским рукам, которые в такое короткое время, отбив у неприятеля оружием эту видимо недоступную местность, сумели и успели сделать из нее "саратовку," — да и какую саратовку!

Те, которые не видели этой местности в течении трех-четырех месяцев, не хотели верить глазам своим, а чеченцы, сопровождавшие князя, то и дело чмокали губами, выражая свое удивление.

Когда главнокомандующий переехал Хулхулау и поднялся на гору, глазам его открылась обширная, ровная долина и на ней — наш новый Ведень, штаб-квартира куринского полка. Куринцы с восторгом встретили своего вождя, с которым многие лично делили когда-то славу, труды и лишения. Все они смотрели весело, молодцами; смуглые, загорелые их лица дышали огнем, жизнью...

Вдали, в полуторы версте впереди, у подошвы гор, виднелись кое-какие обломки старого Веденя и беловатые следы наших траншей, которые чуть-чуть уцелели, дотянув свои дни до приезда главнокомандующего, чтобы [247] засвидетельствовать ему и напомнить о нашей последней на этих местах схватке. Князь Барятинский проехал к старому Веденю и, остановившись пред остатками его, среди которых валялись куски наших бомб, устремил свой взор на ту скалу, на которой в 1854-м году томились грузинские пленницы, и где теперь стоял наш караул.

13-го числа, под прикрытием двух сотен казаков и полутораста милиционеров, преимущественно из чеченцев, князь Барятинский проехал через Ичкерию до Дарго. И там, где так недавно были заповедные трущобы, в которых пролилось столько крови в 1842-м и 1845-м годах, и куда Шамиль хотел втянуть нас теперь, чтобы напомнить это старое и прискорбное время, местные жители спокойно, с поклонами встречали наместника Царя, как будто уже сто лет были кунаками русского человека. В Дарго был приготовлен завтрак. И... странная игра случая! Князь Барятинский завтракал на том самом месте, где четырнадцать лет тому назад, также тринадцатого июля, стоял шатер князя Воронцова, до которого резко доносились сотни голосов раненых воинов, и который в этот день готовился к опасному отступлению. Ичкеринцы, жены их, ребятишки окружали место, на котором завтракал князь Барятинский, кричали "ура"! старались заглянуть ему в лицо. Он не велел их прогонять, и они дали полную волю своему любопытству.

К позднему обеду главнокомандующий возвратился в Ведень.

14-го июля, он выехал по ущелью Хулхулау до аула Хорачай, а отсюда, по хорошо разработанной дороге, поднялся на высоту семи тысяч футов к урочищу Япи-Ам, встреченный пушечною пальбою и неумолкаемым, задушевным "ура!", которое тысячу раз на все лады повторяли [248] андийские громады.

Войска были расположены шпалерами. Приветствовав их и остановившись у своего шатра, главнокомандующий громко произнес:

— Братцы, я привез вам поклон от Государя Императора и Царское спасибо за вашу молодецкую службу, за ваши труды!

Очевидец описывает этот факт следующим образом: ,,Нужно было слышать, что произошло после этих слов. Клики потрясли воздух; они пронеслись по безмолвным, угрюмым горам; они дали знать всей окрестности о торжестве русского солдата, получившего Царское спасибо; они заставили вздрогнуть Шамиля в его новом убежище и безнадежно отозвались в остатках его приверженцев." Когда восторг несколько умерился, князь Барятинский продолжал:

— Братцы, Государь надеется, что вы и остальной Кавказ покорите Ему, и последнего врага заставите покориться.

И снова понеслось неумолкаемое "ура"! которое восторгало, опьяняло...

Ступив несколько шагов, князь Барятинский остановился возле двух баталионов кабардинцев и, сняв фуражку, крикнул:

— Кабардинцы, шеф вам кланяется!

Еще раз повторились исступленные возгласы, продолжавшиеся до тех пор, пока главнокомандующий не вошел в палатку. Там был приготовлен завтрак. При громе ружейной и орудийной пальбы, князь Барятинский провозгласил тост за здоровье и благоденствие Государя Императора; другой тост был предложен графом Евдокимовым за здоровье главнокомандующего; наконец, князь провозгласил еще два тоста: за храбрые войска чеченского отряда, [249] за начальника их графа Н. И. Евдокимова.

И долго еще продолжались клики войск и непрерывная пальба. Так как, казалось, этому и конца не будет, то приказано было ударить отбой.

__________

В день приезда главнокомандующего, к отряду присоединился взвод сапер, находившийся на работах на веденской дороге, дивизион драгун, три сотни казаков с ракетною командою и четыре полупудовые мортиры. Таким образом, вся числительность отряда заключалась в двенадцати с половиною баталионах пехоты, дивизионе драгун, десяти сотнях казаков, двух сотнях милиции, восьми горных орудиях, четырех полупудовых мортирах и восьми ракетных станках. Части войск были следующие: первый и второй баталионы эриванского полка, первый баталион грузинского гренадерского полка, первый баталион тенгинского, третья и пятая стрелковые роты того же полка, четвертый баталион навагинского, второй и третий баталионы куринского и те же баталионы кабардинского полков, 20-й стрелковый баталион (в трехротном составе), четвертый баталион ряжского полка, сводный линейный баталион (три роты), рота сапер, дивизион нижегородских драгун, две казачьи сотни моздокского, две гребенского, две первого и две второго сунженского, одна донского № 66-го и одна № 76-го полков; сотня назрановской и сотня осетинской милиции; шесть орудий горной № 4-го батареи и горный взвод легкой № 6-го батареи; затем, мортиры и ракетные станки.

Для прикрытия Ичкерии, на позиции у Кетиш-Корта, оставлены были: четвертый баталион кабардинского полка, [250] три стрелковые роты кавказских линейных №№ 11-го, 12-го и 13-го баталионов и горный взвод батарейной № 4-го бат. 20-й артиллерийской бригады; в малом Чаберлое оставались третьи баталионы навагинского и ряжского полков, сотня донского № 16-го полка, две сотни чаберлоевской милиции и горный взвод легкой № 5-го батареи.

Князь Барятинский находился при чеченском отряде до десятого августа и оставил его только по окончательном сближении этого отряда с салатавским.

Чтобы не рвать связи нашего рассказа, мы проследим весь период времени до сближения отрядов, затем — перейдем к барону Врангелю и там будем ждать приезда главнокомандующего из чеченского отряда.

Для Шамиля, естественно, в настоящее время играл первую роль отряд салатавский, против которого, опираясь на недоступность своих позиций, он стянул все главные свои силы. Вследствие этого, на долю чеченского отряда пришлось только шаг за шагом подвигаться вперед, укрепляться на занятой местности и обеспечивать себя с тыла во всех отношениях, а в особенности наиболее удобными путями сообщения.

Пятнадцатого июля авангард отряда, под начальством свиты Его Величества генерал-маиора барона Николаи, выступил из главного лагеря и, пройдя двенадцать верст, занял позицию при озере Эзень-Ам (На карте — озеро Ретло. Авт.). В состав авангарда входили первые баталионы эриванского, грузинского и ряжского полков, третий баталион кабардинского, две сотни первого и одна сотня второго сунженских полков, с четырьмя ракетными станками, сотня назрановской милиции и дивизион орудий горной № 4-го батареи 20-й артиллерийской бригады. [251]

Вслед за авангардом, под прикрытием его и в сопровождении всей кавалерии, выехал и главнокомандующий — для рекогносцировки местности и дорог, ведущих в общество Анди. Почти на полпути к Эзень-Аму, на гребне горы Анди-Каш (На карте — гора Речал. Авт.), составляющей перевал в Андию, находились неприятельские сторожевые пикеты. При приближении наших войск они сделали несколько выстрелов, которые скорее могли быть сигнальными, чем боевыми, и скрылись по ту сторону горы.

На другой же день началась разработка дороги между позициями Япи-Ам и Эзень-Ам, и в тоже самое время продолжались работы и по дороге, ведущей из хорачаевского ущелья.

Шестнадцатого июля главные силы отряда увеличились присоединением к ним прибывших из Веденя — взвода легкой № 6-го батареи и взвода казачьей № 15-го батареи.

Так как позиция у озера Эзень-Ам удовлетворяла всем требованиям большого лагеря и приближала нас к цели, то главнокомандующий приказал, не ожидая окончания дороги между двумя позициями, перейти туда всему отряду.

17-го июля, главные силы передвинулись к Эзень-Аму, а позиция у Япи-Ама обратилась в промежуточный этапный пункт, на котором были оставлены три роты пехоты, две сотни казаков, два легких и два конных орудия. В этот же день к отряду прибыли два баталиона, сотня казаков, взвод орудий и чаберлоевская милиция, которые находились до сих пор в Чаберлое. Большая часть этого общества. за исключением немногих углов его, тяготевших к Шамилю, пользовалась настолько безопасностию и спокойствием, что в нашем охранительном отряде там не встречалось [252] уже надобности, тем более, что и все необходимые работы были покончены.

Так как главнокомандующий выразил намерение на утро произвести рекогносцировку местности впереди Эзень-Ама, к обществу Технуцалу, то, под начальством свиты Его Величества генерал-маиора князя Дадиана была снаряжена особая колонна, которая выступила из лагеря, с семнадцатого на восемнадцатое число, в два часа пополуночи. Она состояла из первого баталиона ряжского полка, третьего навагинского, третьего кабардинского, двух рот 20-го стрелкового бат., сотни первого сунженского полка, чаберлоевской милиции, взвода орудий облегченной № 2-го батареи и взвода горной № 4-го батареи. Назначение колонны было — очистить дорогу от неприятеля, если бы он встретился, занять главные высоты над Технуцалом и прикрыть рекогносцировку. В течении семи часов колонна двигалась почти безостановочно, и только к 9-ти часам утра взобралась на гребень Гаркалой-Лам. Глазам представилась дивная картина: у подножия горы покоилось все технуцальское общество, и не нужно было прибегать ни к каким зрительным трубам, потому что и аулы, обставленные там и сям зеленью, и отдельные сакли, и стада — все это позлащенное ярким светом солнца — были, как на ладони. Вероятно, эта картина заинтересовала и самого главнокомандующего, который со всею кавалериею прибыл одновременно с колонною, потому что он долгое время рассматривал со вниманием не столько окрестные места и дороги, сколько живописный пейзаж.

Утром, когда восходящее солнце осветило нашу колонну и ее движение на Гаркалой-Лам, там и сям стали появляться и исчезать небольшие партии горцев, которых цепь наша встречала и провожала выстрелами. При [253] отступлении же, по пятам наших войск, стороною и вне выстрела, показалась уже большая партия конных, которая видимо старалась опередить нас. Чтобы предупредить всякие ее покушения, граф Евдокимов отправил наперерез ей две сотни первого сунженского полка, которым приказал занять окраину оврага, спускающегося от озера Анди к аулу Хой. Увидев, что может быть отрезанным, неприятель быстро повернул в сторону и скрылся.

Рекогносцировка, произведенная восемнадцатого июля, решила вопрос о движении отряда в долину андийского Койсу. Оставалось только обеспечить за собою позицию у Эзень-Ама. Для этого командующий войсками приказал здесь устроить три отдельных земляных редута. Независимо того, он разослал легкие отряды для изыскания прямой дороги между Хорачаем и Технуцалом, которая бы вела мимо озера Эзень-Ам. То и другое было в несколько дней устроено: возникли и редуты, явилась и желанная дорога, и двадцать второго июля отряд снялся с позиции, оставив у озера Эзень-Ам первый баталион тенгинского и третий ряжского полков, сотню второго сунженского и сотню донского № 76-го полков, взвод горных орудий № 2-го батареи и взвод конно-казачьей № 15-го батареи.

Главные силы двинулись опять к третьему озеру — андийскому и расположились на горе Аржи-Лам, над спуском в технуцальское общество. Ближайший к нам аул, раскинутый на полугоре, был Тандо. В нем не было и признака жителей. К нему тотчас спустили третий баталион кабардинского полка, взвод сапер и взвод горных орудий, которые и заняли его. После этого, главнокомандующий, в сопровождении всей милиции, съехал книзу — для лучшего осмотра местности. При приближении к последующим аулам стали раздаваться снизу отдельные выстрелы, [254] которые постепенно перешли в перестрелку. Граф Евдокимов отправил вперед чаберлоевскую милицию, под начальством маиора Федосеева, которой приказал выгнать неприятеля и прикрыть следование главнокомандующего. При таком удобном случае милиционеры не прочь были отличиться и пощипать своих недавних братьев-соратников, вследствие чего быстро, насколько позволяла местность, кинулись к аулам. Но, к сожалению, шамильцы их не дождались и исчезли прежде, чем те явились.

Желаемая дорога между Технуцалом и Хорачаем нашлась по западному берегу озера Эзень-Ам и потом по ущелью речки Хулхулинки. Тотчас принялись за разработку этой дороги и в тоже время за изыскания для открытия удобнейшего спуска к Технуцалу, так как путь, по которому проезжал главнокомандующий, оказался неудовлетворителен.

В последние два дня однообразный лагерь, в котором, впрочем ежедневно, по вечерам, до и после зари, в песенниках и в оркестровых музыкальных исполнениях не было недостатка, немного оживился вследствие прибытия нежданных гостей. 23-го июля явились депутаты от обществ Шарой и Шакарой. По-видимому, они сами не отдавали себе отчета, зачем явились и чего хотели, потому что, вместо решительной покорности, они клонили дело к чему-то в роде переговоров. Тогда, без дальних околичностей, им приказано было убираться вон и объявить обществам, что если желают признать нашу власть, то чтобы немедленно прислали почетных людей с изъявлением полной покорности, и чтобы прибытие их совершилось до истечения пяти дней; в противном случае, за обществами не будет признано никакой искренности. Гости удалились, низко раскланиваясь на все стороны. 24-го июля, с утра, [255] явилась депутация от тех чаберлоевцев, которые были насильно переселены Шамилем в апреле месяце на правый берег андийского Койсу. Раскланиваясь так же низко и многосторонне, как и предыдущие гости, чаберлоевцы, впрочем, оказались гораздо обстоятельнее: они определенно просили помочь им возвратиться в их прежние аулы, причем уверяли, что будут безусловно покорны и до самоотвержения преданы. Им обещано завтра же оказать содействие. Депутация осталась пока в лагере — провести ночь с своими земляками и родичами, составлявшими часть нашей милиции, и в эту ночь в лагере чаберлоевских милиционеров раздавались даже какие-то звуки, будто бы истекавшие из какого-то инструмента. Значит, друзья сошлись и веселились.

Действительно, на утро, 25-го июля. генерал Кемпферт, с двумя с половиною баталионами пехоты и милициею ичкеринскою и чаберлоевскою, выступил из лагеря, сопровождаемый нашими гостями, и занял гору Шери-Лам, господствующую над поселениями чаберлоевцев и над дорогою, по которой им следовало проходить. Не успели мы явиться туда, как до двухсот семейств, со всеми своими пожитками, прикрываемые милициею, состоявшею из их же земляков, потянулись на левый берег Койсу. Непосредственно за ними показалась партия горцев, под начальством старого нашего знакомого, андийского наиба Дебира, и открыла огонь по прикрытию. Пока проходили семейства, группируясь у переправы, чаберлоевцы удерживали неприятеля ружейным огнем, а он, пользуясь их неподвижностью, перешел в наступление. Когда же семейства были вне всякой опасности, наши милиционеры быстро и неожиданно атаковали горцев, охватив их фланги. Увидев, что угрожают его тылу, Дебир так же быстро стал [256] отступать и, наконец, обратился в решительное бегство, оставив в руках милиционеров один значок.

Потери у нас не было.

Едва колонна возвратилась в лагерь, как тотчас обнаружились результаты переселения, которому чаберлоевцы положили начало: явилась депутация от андийцев, прося помочь им, подобно чаберлоевцам, переселиться на левый же берег Койсу, и уверяя, что, как пример чаберлоевцев подействовал на них, так они, своим примером, подействуют на другие общества, ищущие возможности отделиться от беспокойного и тягостного влияния Шамиля. Опять выступил генерал Кемпферт, в час пополуночи, на ту же самую гору Шери-Лам, и занял ее тремя баталионами пехоты. Милицию же, которую взял с собою, спустил в прикрытие жителей, изъявивших желание к переселению. И снова повторилась вчерашняя картина передвижения. Но на этот раз неприятель оказался благоразумнее: не вступая ни с нами, ни с жителями ни в какие передряги, он, в значительных силах, под личным начальством Кази-Магомы, снял быстро свой лагерь на правом берегу Койсу, против аула Конхидатля, и потянулся в Карату, подарив нам без боя укрепление Ичичала, над сооружением которого трудился так усердно. Мало того, он оставил нам в Ичичале одиннадцать своих орудий. Такой веский подарок, взятие которого силою потребовало бы у нас немало жертв и времени, был крайне приятен. Укрепление велено занять нашим новым подданным, андийцам — впредь до прибытия туда русского гарнизона.

Влияние и власть Шамиля, как оказывается на деле, расшатались до основания, потому что в течении нескольких часов он не только потерял несколько сотен [257] своих приверженцев, не только должен был бросить сильно укрепленную позицию, не рассчитывая на стойкость и преданность своих правоверных, но даже и в прежних своих защитниках и пособниках увидел своих решительных противников.

Андийцы сказали правду: в тот же день, после изъявленной ими покорности, явились в наш лагерь и депутаты от технуцальцев и принесли нам такую же самую покорность.

Тем временем, наилучший спуск в Технуцал был разыскан, и войска принялись за разработку его. Тут уж никто не оказывал им сопротивления, потому что работы производились как бы у себя дома.

26-го июля, прибыл в ущелье Хулхулинки резервный баталион тифлисского полка, а на позицию у Эзень-Ама, из штаб-квартиры, два орудия легкой № 6-го батареи. Этапные пункты у Веденя и Япи-Ама усилены каждый сотнею казаков, прибывших с Сунжи.

Шамиль, как видно, оставался в Карате не более одного дня; он ясно видел, что часы его господства сочтены, что ежеминутно отпадают от него главнейшие общества, на которых было более всего надежды; что все вокруг него глухо волновалось. Сообразив все это, имам собрал немногих своих приверженцев, конечно. фанатиков-мюридов, и немедленно отправился с ними в общество Андалял, занял гору Гуниб, уселся там и стал ее укреплять.

Селение Карата осталось свободным. Пользуясь этим, жители Аварии, подобно андийцам, тотчас изъявили барону Врангелю свою покорность, и 27-го июля, под прикрытием конно-иррегулярного дагестанского полка, были присланы, в числе немногих почетных представителей, к [258] главнокомандующему.

О этого дня началось беспрепятственное сообщение между отрядами чеченским и салатавским.

И так, непокорный край, как догорающее спокойно пламя, кончал понемногу свою бурную, тревожную, беспокойную для себя и для других долголетнюю воинственную деятельность. Если бы, по какому-нибудь случаю, не стало теперь в нем Шамиля, которому, конечно, благоразумнее всего было заранее убраться куда-нибудь в Мекку или в Константинополь — существование непокорного Кавказа решилось бы тихо, без конвульсий. Но так как имам, как видно, решил пасть с честью, то пока еще нельзя было предвидеть, какая именно агония будет сопровождать последние дни Шамиля и окончательное покорение восточного Кавказа.

Упрятав Шамиля на Гуниб и войдя в сближение и сообщение с салатавским отрядом, вернемся теперь к барону Врангелю, действия с которым графа Евдокимова должны считаться с этого дня вполне совокупными.

Текст воспроизведен по изданию: Окончательное покорение восточного Кавказа (1859-й год) // Кавказский сборник, Том 4. 1879