ВОЛКОНСКИЙ Н. А.

ДВИЖЕНИЕ ЧЕЧЕНСКОГО ОТРЯДА

НА ГОРУ ДАРГИН-ДУК,

28 февраля 1858 года.

(Из записок кавказского офицера)

В истории кавказских войн есть страницы, которые останавливают внимание читателя не на битвах наших войск с горцами, а на более серьезных проявлениях мужества русского солдата — на борьбе человека с природою.

Редко проходит экспедиция, в которой не пришлось бы кавказским войскам хоть один раз преодолеть, в полном смысле слова, неестественные преграды поставляемые природой. Тяжело с нею воевать!... И что значат в сравнении с этой неравною борьбой все стычки, дела и перестрелки с неприятелем? — Трын-трава! Солдат средней руки, так себе, неказистый, идет на бой с горцами весело, с прибаутками, — любо смотреть на него; а как выдастся денек, в который двадцать четыре часа не придется никому ни присесть, ни откусить сухаря, ни трубочки покурить — так хоть кто раскиснет.

Резко запечатлелись в моей памяти два дня из моей службы на Кавказе: это, в 1857 году — день отступления из Дидо арьергарда, прикрывавшего отрядные вьюки, и в 1858 — движение войск чеченского отряда на году Даргин-Дук, на границе Чабурловского общества.

О первом я расскажу после; теперь опишу второе.

В конце февраля 1858 года наш лагерь был расположен на долине, у нынешнего Аргунского укрепления, над р. Шаро-Аргуном. Скверно было стоять — что греха таить! Сперва мы сидели по пояс в снегу, так что издали выглядывали только верхние половинки палаток, а потом, когда солдатики маленько поутоптали этот снег, то образовались лужи, — хоть свиней купай. Не раз просили мы Бога, чтобы Он нас вынес оттуда. Ну и напросились: попали из кулька в рогожку.

28-го февраля, в 3 часа пополуночи, около 14-ти батальонов пехоты при 10-ти горных орудиях уже копошились на Аргунской долине, как муравьи в гнезде. Кто не доспал, кто совсем не ложился в эту ночь, а иной едва имел время присесть у костра да перевести дух. Всем была работа накануне выступления.

Ночь была довольно темная; к общему огорчению, еще и моросило. Кое-где нетронутый снег указывал в темноте на обрыв или балку. В одной стороне черной лентой обвивали уступ какие-то вьюки, в другой ползла рота и на штыках ее время от времени поигрывало пламя догоравших костров; там тянулся горный взвод; его обгоняли казаки на своих тощих лошадях; слева кто-то орал во всю глотку, что его конь чебурахнулся в круч; справа какой-то джигит вертелся на иноходце, пробуя на крупу бедного четвероногого достоинство своей плети и окликая каждую проходившую часть — видно, недоспавший адъютант или заспавшийся субалтерик — словом, шуму и беспорядка было столько же, как на любой деревенской ярмарке. Это уж так водится в ночных движениях; разве заранее прикажут молчать. Тогда действительно воцаряется такая тишина, что и кошка не проснулась бы.

Взвод горной артиллерии, в котором я находился, в тот день был в арьергарде. Кто прикрывал нас при движении из лагеря, — ей Богу, не знаю. Да и трудно было бы в этой кутерьме упомнить что-нибудь. Я сам был как одурелый и получил сознание только тогда, когда мы вступили на шаро-аргунский мост. Но недавно разработанной дороге мы около полуверсты поднялись в гору и очутились в лагере двух батальонов Куринского пехотного полка. Эти батальоны, будучи выдвинуты впереди главного лагеря, занимали менее места, чем на берегу Шаро-Аргуна горный взвод артиллерии с прикрывавшими его двумя ротами.

У Куринцев было гораздо тише и спокойнее чем, на нашей долине. Стало быть — народ привычный. Солдатские их палатки были убраны и торчали только три или четыре офицерские да маркитантская кибитка.

Вот мы стоим полчаса, час, полтора часа... Рассвело; читать можно. А впереди между тем войска все вытягиваются да вытягиваются. Пришла наконец и наша очередь; двинулись и мы... Но Бог его знает, что это было за движение. Мы не то шли, не то стояли. Подвинемся вперед шагов на сто — и тпрр... еще на пятьдесят — и тоже самое.

Нас прикрывал тогда 2-й батал. Куринского полка. Верстах в трех от недавно разоренного нами аула Дутена мы приняли влево, на небольшую поляну и пропускали мимо себя обоз всего отряда, чтобы после сделаться его арьергардом. Но что может быть несноснее этого маневра?...

Часа три или четыре тянулся обоз; но, не взирая на то, лошадей горного взвода нельзя было развьючивать, потому что, того и гляди, может, как снег на голову, наскочить какой-нибудь адъютант и сказать: вам-де приказано двинуться туда-то и туда. Вдали раздавались слабые ружейные выстрелы и на лесистой горе за Шаро-Аргуном время от времени мелькали оборванные черкески горцев. Но вот слышен рожок. Марш!... Идем.

Проходим мы Дутен, спускаемся в глубокий овраг, взбираемся потом на гору к разоренному нами же аулу Урус-Керты (Эти два аула (Дутен и Урус-Керты) были разорены войсками Чеченского отряда незадолго до даргиндукского движения) и пройдя версты полторы или две, вновь останавливаемся. Недалеко по- видимому восстает пред нами громадная гора Даргин-Дук (до 6,000 фут.), с головы до пят покрытая столетними чинарами. Через час мы замечаем почти у вершины ее струю дыма; такая же струя видна и в другом, и в третьем месте. Нет сомнения, что авангард уже греется у костров. Счастливцы!..

А между тем лошади у нас гнутся под тяжестью вьюков. Нет ни бревна, ни куска хвороста, на которых бы можно было присесть солдату; везде мокрый, гнилой снег. Вправо неприятель собирается все в большем и в большем количестве, начинает постреливать, обращает весь огонь на передовую цепь, спущенную вниз к реке. Орудия наши открывают пальбу... Вечереет.

Вот на Даргин-Дуке ярче запылали костры. Но неужели нас сегодня же поведут туда? — Ведь близко ночь,..

Пройдя полуразоренный кутанчик, мы начали снова спускаться в глубокую балку по узкой дороге, па которой 12 батальонов и весь обоз размесили густую глину. Внизу где-то невидимо бурлит Шаро-Аргун и лошади, почуяв воду, напрягают последние усилия, чтобы добраться до реки.

Приползли мы и к Шаро-Аргуну. Разом окунулись в мутную сернистую воду десятки котелков.

В нескольких шагах от нас торчат две или три полуразрушенные сакли; подле них разведен слабый огонек; на бревнах сидят несколько старух — жены мужей, вступивших в тог день в наше подданство — и греют, протянув к костру свои худые, черные, обнаженные ноги; около них босиком, в одних рубахах, страшно изорванных сзади и фантастически убранных разноцветными заплатами спереди, подпрыгивают полдюжины девочек и мальчиков, горских недорослей. Впереди раздаются крики фурлейтов, погоняющих артельных и полковых лошадей, которые, не смотря ни на какие понукания своих вожатых, не внимая никаким мотивам их исступленных арий, как можно судить, крепко упираются. Да и в самом деле, каких еще жертв нужно этим раздосадованным господам со стороны своих четвероногих товарищей? Не смотря на то, что конь целый день ничего не ел, на нем вьюк чуть не ломит хребта, ступит он один шаг — вязнет, другой шаг — скользит назад или сбивается на сторону в лесистую балку, — он все таки тянет и тянет, пока хватает у него духу. Чего же еще?... Очень понято, что при всей своей лошадиной энергии и это несчастное животное — нет — нет, да и надорвется, остановится.

Гора, на которую нам предстояло лазить, была еще не Даргин-Дук; это преддверие Даргин-Дука или выход из трущобы, в которой мы стояли по колено в грязи.

Так прошел час. Стали подниматься орудия.

Помните ли вы в физике Ленца чертеж наклонной плоскости?... Таково преддверие Даргин-Дука. Для того чтобы втащить наверх орудие, нужна была не сила, а уменье и искусство. Тела, лафеты и колеса были навьючены. Взбираться самому и в тоже время вести в поводу коня для вожатого. Не было возможности поэтому им было приказано забросить узды на шеи лошадей, чтобы тем облегчить и последних, и самим следовать впереди. Но, не смотря на все эти предосторожности, гора будто сбрасывала с себя тех, чья отважность ей не нравилась. Солдаты, кое-где ползя на четвереньках или опираясь на палки, не могли без отдыха сделать и десяти шагов. Гора хотя не могла похвастать своей шириною, однако вверху, внизу и по бокам ее, цепляясь за пни, попадавшиеся под руку, как рассеянное стадо баранов, карабкались наши солдаты. Сверху слышались голоса некоторых командиров — в балке торопились те, которым уже надоело купаться в грязи; вдоль всей горы раздавалось фырканье измученных лошадей бряцанье лафетных цепок и стук оглобель о шины колес. И на все это откликалось глухое эхо в балке: и за Шаро-Аргуном.

Артиллерийские лошади тех вожатых, которые, и доверяя им, не решились их предоставить собственному произволу и инстинкту, одна за другой останавливались пред сплошным и чуть отлогим камнем лежавшим поперек горы, недалеко от ее вершины Напрасны были все понукания: лошади сами хорошо чувствовали опасность своего положения и те, на которых вьюки были полегче, собрав всю мочь и рискуя подковами и копытами, как кошки, царапались по камню: за то другие не миновали своей доли: теловая, вместе с горным 10 ф. единорогом, навьюченным на ней, с громом рухнула в балку и только застонав дала знать о том, что остановилась где-то недалеко; орудие при падении ее сорвалось с седла — и было таково!.. За первым конем покатило второй, лафетный: за ним еще один с ящиками..

— Послать рабочих! раздалось во всех концах горы.

И вот рабочие, назначенные по наряду, медленно начали спускаться с горы, где успели уже развести большие огни.

Только в 10 часов ночи весь арьергард собрался на горе. Кажется, вот так бы и лег в грязи подле костра и не обращая внимания ни на холод, ни на слякоть, сутки бы пролежал не шевелясь: — так нет.

— Вперед; марш!

И потянулись мы снова.

В воздухе было тихо, за то так темно, что с трудом можно было у самого носа отделить вожатого от его лошади. Дорога местами была широка: но в других местах горный единорог едва мог проходить на колесах. Неудачи этого дня сделали нас немного осторожными и мы, не желая ночевать на дне какого-нибудь оврага, за благо рассудили собрать все свечи, сальные и стеариновые, за которыми не далеко было лазить и, зажегши их, освещать впереди и по бокам дорогу. Движение артиллерии было отчасти похоже на погребальное шествие.

Уже давно как-то отрадно светили нам даргин-дукские костры; но чем более мы приближались к ним, тем все далее и далее они уходили от нас.

— Скоро ли? — лаконический вопрос. Молчание. Никто не знает. Всяк здесь впервые.

А между тем, глаза смыкаются от усталости и бессонницы. Люди идут пошатываясь то вправо, то влево, и только то и дело, что обдергивают ранцы.

Еще несколько десятков сажень — чаще стали попадаться навстречу мелкие деревья; чрез десять минут лес густеет; ясно видны между деревьями силуэты полуосвещенных палаток, чуть слышны голоса людей... Снова начался подъем.

Это подошва Даргин-Дука.

По узкой тропе, пробираясь как умели между поваленными деревьями, мы начали взбираться. Близость ночлега должна была по-видимому придать силы и людям и лошадям, — но, увы! — сил-то и не было. Лишь только что-нибудь замедляло движение, солдаты, как скошенные, опускались на бревна, а лошади или падали, или, мало по малу сгибаясь, ложились на землю.

В половине двенадцатого мы вступили в передовой лагерь. Лес был так густ, что только в немногих местах были уголки для палаток. Солдаты, положив ранцы под головы. спали во всей амуниции, вытянувшись у костров; бодрствовали только кашевары, помешивая в котлах, да полусонные часовые: — первые потому, что у них во время движения была возможность запрятать свои ранцы в котлы и идти налегках, вторые по долгу службы и но необходимости. Кой-где можно было услышать стук топора, — и то какой-то слабый, глухой: видно обессиленная рука рубила полено...

Н. Волконский.

Текст воспроизведен по изданию: Движение чеченского отряда на гору Даргин-Дук, 28 февраля 1858 года. (Из записок кавказского офицера) // Газета "Кавказ", № 59 (от 1 августа). 1860

© текст - Волконский Н. А. 1860
© сетевая версия - Тhietmar. 2020
© OCR - Валерий. 2020

© дизайн - Войтехович А. 2001
© Газета "Кавказ". 1860