ВОЛКОНСКИЙ Н. А.
ЛЕЗГИНСКАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ
(В ДИДОЙСКОЕ ОБЩЕСТВО)
В 1857 ГОДУ
ЭПИЛОГ.
Последствия лезгинской экспедиции 1857 года 40.
В одном из донесений своих главнокомандующему, барон Вревский писал о крайнем ожесточении против нас горцев, вследствие неудач и поражений, понесенных ими в течение летней экспедиция 1857 года. Ожесточение это существовало в действительности, и мы видели его уже на деле, когда, возвращаясь из Дидо, находили по дороге вырытые из земли трупы наших воинов, изуродованные и поруганные. Но бессильная злоба лезгин достигла своего зенита, когда, по окончании экспедиции, возвратясь на свои пепелища вместе с женами и детьми, они обречены были слышать ежедневно вой баб и вопли голодных своих «татарченков». Было от чего возмущаться родительскому сердцу!
А впереди зима. Она и без того продолжительна и страшна в горах; при отсутствии же хлеба и крова, естественно, равносильна самому крайнему несчастию. [339]
В виду этих двух обстоятельств: потребности отомстить — излить свою злобу, и необходимости поддержать существование своих семейств — чем же более, как не грабежом? — дидойцы вовсе не думали, с своей стороны, прерывать на зиму военных действий и оставить нас в покое. Без сомнения, выместить на войсках всю накипевшую душу они не могли; спускаться на плоскость, чтобы пощипать наши селения — было и поздно, и опасно. Оставалось одно — насолить как-нибудь своим заклятым врагам тушинам и, буде возможно, пользоваться всяким случаем, чтобы громить горную Тушетию.
Лезгины не затруднялись тотчас же по выступлении наших войск на плоскость — идти к своей цели. Вследствие этого, в начале сентября пришлось уже принять предупредительные меры, так как тушины время от времени стали недосчитываться своих баранов.
11 сентября начальник тушинской дружины, поручик Натиев 41, получил приказание от начальника колонны войск, в тушино-пшаво-хевсурском округе расположенных, полковника князя Шаликова, взять с собою две сотни тушин, с десятидневным провиантом, двинуться в горную Тушетию и, в ограждение местности от набегов лезгин и от их грабежей, расположить одну из этих сотен в селении Дикло, а другую на лайском посту. Затем, о дальнейшем снабжении этой колонны провиантом и о перевозке его в сел. Омало было сделано особое распоряжение.
Тушины не заставили себя долго ждать. Хотя положение их было далеко незавидное после экспедиции, потому что хозяйства их были на многие месяцы оторваны от рабочих рук, тем не менее, долг и охрана своей родины брали перевес над остальными побуждениями сердца и над семейными привязанностями.
Собрав снова тушин, часть которых после экспедиции была спущена, поручик Натиев приготовился отправиться по назначению. [340]
Это движение и дальнейшие зимние военные действия тушин, в действительности, составляли нечто в роде продолжения летней экспедиции в малых размерах, — а вместе с тем и последствия ее.
Между тем, до барона Вревского стали доходить все более и более положительные слухи о том, что лезгины намерены сделать решительный набег.
Как бы в подтверждение этих слухов, лезгины предпринимали по направлению к плоскости своего рода рекогносцировки, — а может быть, и просто искали, с голоду, добычи и хлеба. Вследствие их поползновений, тушины, со своей стороны, не упускали случая то там, то сям устраивать им приятельские встречи. Так, до сведения тушин дошло, что небольшая партия лезгин намерена пробраться на плоскость. Собравшись наскоро в числе шести человек, тушины, находившиеся пока на плоскости, направились на поиски в горы в окрестностях Лагодех. 9 октября они, так сказать, нарезались на партию хищников, более чем втрое превышавшую их силы: лезгин было двадцать человек. Но тушины не отступили, хотя подобная неожиданность даже и для них была не совсем приятна. Прикрываясь всевозможными деревьями, кустами, буграми, герои вступили с горцами в перестрелку. Благодаря своей ловкости и меткости выстрелов, они скоро заставили врагов перейти к отступлению. Увидев, что перевес на их стороне, тушины открыто атаковали своего неприятеля и обратили его в бегство. В руках героев осталось четыре тела горцев. У тушин смертельно ранен один.
За этого одного нужно было по возможности отомстить. И вот на следующий день (10 октября) тушины увеличили свою команду еще одиннадцатью другими товарищами и отправились на охоту подальше. Прошли они до самого Моурав-Дага. Тут как раз они столкнулись лицом к лицу с желанными жителями гор. Среди них было четыре женщины. Тушины атаковали этот небольшой [341] караван, уходили на смерть одного лезгина, который более всех сопротивлялся, прогнали остальных, а женщин отобрали и собрались уже восвояси. Как вдруг, на выстрелы сбежалось со всех сторон до сорока лезгин. Устроив женщин так, чтобы они не могли уйти, тушины, отступая, вступили с врагами в ожесточенную перестрелку, а когда достигли благоприятного для себя пункта, то моментально бросились в шашки. Лезгины бежали, оставив на поле боя еще одно тело. Один из тушин ранен кинжалом.
Вследствие этих случаев и слухов, о которых сказано выше, поручик Натиев 15 октября получил письменное приказание управляющего округом, войскового старшины князя Эристова, чтобы чрез каждые три дня извещал его обо всем, что происходит в районе тушинской кордонной стражи, почаще посылал бы вернейших людей в дидойское общество для узнания о намерениях и предприятиях горцев и строго держался бы этих распоряжений до тех пор, пока выяснятся слухи о покушении горцев вторгнуться в наши пределы. Между прочим, поручику Натиеву вменялось в обязанность дознать о достоверности этих слухов, о том, что за брожение происходит в разрушенном Дидо, и какое направление духа по поводу всего этого господствуете между жителями горной Тушетии.
Даже и в это время уже глубокий снег покрывал более высокие горы, и сообщения становились крайне затруднительными. Это было самым важным препятствием, не допускавшим Натиева иметь непрерывные сношения с плоскостью. Кроме снега, который со дня на день заваливал высоты и перевалы, почти непроницаемые туманы большую часть недели не расступались над горами; начинались морозы, которые были тем ощутительнее, что тушины к ним вообще неблагосклонны, и что каждый кусок топлива в горной Тушетии ценился на вес золота и нередко был добываем с опасностью жизни. Натиеву не только не предстояло [342] возможности поддерживать сообщение с князем Эристовым, но, приходилось на несколько месяцев быть вовсе изолированным и, так сказать, отчужденным от остального живого мира — кроме врагов, которые одни могли находить для себя лазейки столько же пока на плоскость, сколько и в гости к тушинам, содержавшим кордон.
Положение Натиева было весьма затруднительное еще потому, что для розысков и разведок нужны были деньги, а их у него не было. Хотя он и находил смельчаков, которые, в ожидании будущего возмездия звонкою монетою, рисковали пробираться в дидойское общество и извлекать оттуда разные слухи и сведения, но последние были так общи и неопределенны, так коротко официальны, что, выслушивая их, Натиев невольно припоминал себе всем известную поговорку: «не подмажешь — не поедешь».
Представителем тушинской сотни в Дикло был все тот же наш старый знакомый, герой Шате Глухаидзе, и возле него, кроме воинов, группировалось постоянно несколько тушинских старшин — скорее в качестве администраторов и лиц, ищущих развлечения, чем воинов. Хотя всякое подобное развлечение, которым пользовались старшины зимою в горах, весьма своеобразно и отзывалось отчасти бездельем, но для указанных тушин в настоящую минуту оно было весьма извинительным, так как их тянуло если не лично участвовать в предстоявших, по слуху, действиях с лезгинами, то, по крайней мере, быть тут близко: Дикло само по себе, а Шате сам по себе были такие два предмета, которых горцы ни в каком случае не минуют, если только выступят из своих логовищ.
21 октября, в один из тех осенних вечеров, которые в горах могут быть справедливо названы чистейшею ночью, в обширной и грязной сакле сел. Дикло, вокруг слабо пылавшего костра, сидели на земле, поджав под себя ноги, до двадцати человек тушин и с ними юзбаш Шате Глухаидзе. Последнему, [343] в знак особенного к нему уважения, был уступлен деревянный чурбан, на котором он восседал несколько поодаль от других. Шате сильно изменился и осунулся в течение последних двух месяцев. А может быть, наружность его казалась старее противу прежнего потому, что он, живя уже жизнью нервов, не имел теперь для них той пищи, которая давала им рост и движение. Не мудрено, что и последние, нам известные, лишения могли надорвать остаток сил старика.
Над костром, на железной цепи, кипел довольно большой котел, из которого торчали куски баранины. Снег хлопьями валил на дворе, перепадая время от времени в котел сквозь дымовое отверстие сакли. Изредка завывал на дворе порывистый ветер, разнося хлопья во все стороны и взбудораживая снег на земле.
Вдали послышался лай какой-то здоровой собаки, и мало по малу ему завторили и другие собачьи голоса. Скоро этот концерт охватил собою все селение.
— Сторожа наши о ком-то дают знать, заметил один из тушин.
— На посту гостей не прозевают, заметил как бы про себя старик Шате.
— Выстрела что-то не подают, присовокупил спустя минуту один из сидевших вокруг огня.
Все напрягли внимание и стали прислушиваться.
Лай собак и людской говор видимо приближались к сакле, и через пять минут явственно было слышно, как два или три человека усмиряли и успокаивали встревоженных «сторожей», которые, во время стоянок, караулов и на пастьбе скота, составляли для тушин охрану и предупреждение.
— Выйди и посмотри, что там такое, сказал Шате одному из воинов.
Тот вскинул на себя винтовку, шашку — и вышел. [344]
Спустя несколько минут дверь в саклю отворилась, и на пороге показались четверо пришельцев, из коих трое были закутаны в бурки и башлыки, а один, весь продрогший до костей, имел на себе только башлык и был без оружия. Полуизорванная черкеска его, как видно, была плохою защитою от холода и снега.
— Гостя привели, сказал один из вошедших тушин.
Все взоры обратились на гостя; но лица его, скрытого под башлыком, видеть пока было невозможно.
Прибывшие отрясали снег со своих бурок.
Гость выступил вперед и, окинув всех глазами, остановился против Шате и приложил руку ко лбу.
— Садись и отогрейся, сказал ему юзбаш, указывая рукою на костер.
Не раскутывая головы, незнакомец занял место у огня и стал отогревать свои окоченевшие руки и ноги.
Где нашли его? спросил Шате.
— Увидели с поста, когда пробирался. Уверяет, что шел собственно в тебе.
Воцарилось молчание. Никто не смел обеспокоивать гостя расспросами, предоставляя это право своему юзбашу. Последний выжидал.
Наконец, гость отогрелся, снял с себя башлык, поправил на голове ветхую папаху и повернулся в Шате. Старик прищурил глаза и внимательно всматривался в посетителя.
— Булатис-швили, сказал юзбаш равнодушно после непродолжительного осмотра.
Гость кивнул головою.
— Я не думал, чтобы Шамиль до сих пор щадил твою шкуру
— Я сам не думал, отвечал Булатис-швили.
— Что же тебя привело в нам? [345]
— Убежал из тюрьмы, — благо, что могу принести вам хорошие вести. Если бы не убежал, послезавтра издох бы с голода.
— А давно тебя кормили?
— Четыре дня назад бросили, как собаке, один чурек и с того времени позабыли обо мне.
— Хорошо. Выпей немного воды, а потом с нами поужинаешь. Кстати, баран готов.
— Не хочу воды; снег ел.
— И то полезно. Какие же ты вести нам принес? Только помни: не врать!
На последнее замечание Булатис-швили не обратил никакого внимания.
— Передовые войска, начал он, уже готовы для нападения на Тушетию и прибыли к нам в Дидо, в хушетское общество.
— Много их? спросил Шате.
— Три наиба.
— О-го!...
Молчание.
— Значит, еще не все? прервал Шате.
— Остальные подходят постепенно.
— Куда пойдут?
— В пирикительское и чагминское общества.
Некоторые из тушин встрепенулись. Эти общества горной Тушетии были их родиною. [346]
Шате послал за наличными старшинами, находившимися тогда в Дикло.
Тем временем, баран был извлечен из котла, в похлебку накрошено несколько фунтов солдатских сухарей, — и ужин начался.
Еда продолжалась недолго. Пока прибыли старшины, от барана оставалось немного.
Шате передал им новости, доставленные Булатисом-швили.
— Нехорошо, заметил один из старшин. Нас мало и мы отрезаны от Кахетии.
— Пишите донесение князю, сказал Шате. А ты, Вано, продолжал он, обращаясь к одному из милиционеров, на рассвете отправляйся в дорогу.
Управляющий округом войсковой старшина князь Эристов получил это донесение 23 октября утром и сделал по нем следующие распоряжения: предписал командиру 2-й милиционерной сотни, князю Кайхосро Челокаеву, с двумя командуемыми им сотнями милиции, набранными из жителей кахетинских деревень и эрцотионетских долин, с имеющимся у них провиантом, немедленно направиться чрез сел. Накерали в горную Тушетии и вступить под начальство поручика Натиева; всем тушинским старшинам, находившимся на алванском поле, велел собрать жителей и с ними вместе поспешить туда же. Сам же князь Эристов выехал в деубанское ущелье, где стояла полусотня милиции, и сию последнюю отправил оттуда также в горную Тушетию. О сделанных им распоряжениях он того же числа (23 октября) уведомил поручика Натиева. Между тем, в этот день, при самой пасмурной и суровой погоде, поручик Натиев подвигался с частью тушинской милиции на то место, где во время истекшей экспедиции был лагерь наших войск. Место это (за сел. Накерали) называется Дикоани. Лишь только он добрался туда, повалил сильный снег и скоро на четверть аршина накрыл собою землю и усталых, голодных тушин, не успевших еще устроиться. Кое-как только к полуночи успокоились милиционеры, после трудного и утомительного дневного перехода.
Отрадный сон, которым осенила тушин вера в их безопасность, знакомая каждому усталому воину в ту минуту, когда хочется лелеять лишь ее одну, оставляя в стороне всякие побуждения, с нею действующие врозь, был нарушен прибытием [347] нарочного с конвертом «весьма нужное и экстренное». Все встрепенулось, потому что гонец, прежде чем увидеть Натиева, успел сообщить товарищам, насколько хватало у него сведений, о предстоявшей опасности. Разбудили Натиева. Протирая очерствелою рукою непослушные глаза, он усиливался прочитать предписание при свете лучины, которую держал перед ним один из милиционеров, отламывая у нее нагоревшие концы.
Далее было не до сна. Приходилось позаботиться прежде всего о лошадях, а затем и готовиться к выступлению.
У тушин было только по десяти патронов. Это случилось потому, что поручик Натиев, не предусматривая до конца месяца, пока уляжется снег, никаких сложных движений со стороны горцев, только три дня назад тому, до выступления с места, отправил в Кварели своего адъютанта, с тушином Како Яссе-швили и с двумя лошадьми, за огнестрельными снарядами. На беду, Яссе-швили, оставивший в стесненном положении свое семейство, самовольно ушел с пути. Натиев решил выступить, не ожидая возвращения своего адъютанта; а на месте бывшей своей стоянки оставил юнкера Шио Букураулова, поручив ему, по прибытии снарядов, сопровождать их вслед за ним в горы.
Донеся в ту же ночь князю Эристову о том, что он получил его предписание, и прося подкрепить его высылкою караульных с панкийского и саирмоского постов, Натиев, около четырех часов пополуночи, приказал седлать лошадей. Послушные и неутомимые животные, чуть отхрапываясь, подставляли свои морды под уздечки, с которыми давно сроднились.
С рассветом Натиев вступил на крутой и опасный накеральский подъем. По мере повышения, лошади с каждым шагом уходили все глубже в мягкий снег. А между тем, впереди предстояли еще высоты Дидгверди 42, которая даже и летом [348] не обнажает от снега своих вершин, и Орцкали, упорно отстаивавшей своими крутыми боками границы горной Тушетии. Трудное и тяжелое было летнее движение войск в горах; но каково было подвигаться теперь, среди горных трущоб, уже покрытых снегом, без корма и топлива, по колена в этом снегу, с плохою одежонкою на плечах, которую кое-как прикрывала старая бурка! Нужно удивляться, что, среди подобных частых невзгод, милиционеры, набиравшиеся обыкновенно из сельских жителей и не связанные, в сущности, никакими обязательствами регулярного войска, не разбегались в разные стороны. И если бы это случилось, то какие для них могли бы быть особые последствия? Никаких. Почти добровольно, даже вполне добровольно, пришел — и так же точно ушел: вот и все. Пример и факт подобной службы милиционеров мы имеем пред собою во время действий отряда в минувшую войну в азиатской Турции.
Ночью 26 октября поручик Натиев, перейдя главный снеговой хребет, вступил в сердце горной Тушетии и расположился в с. Омало, выставив караулы и посты в селении Шенако и в других, и уже имея заранее два поста на границе Тушетии — в сел. Дикло и на Лае. В долинах Тушетии, где между некоторыми другими селениями расположены Омало и Шенако, снег не покрыл еще собою землю, хотя наступившие холода давали себя чувствовать и заставляли скорее покончить с кое-какими запоздалыми полевыми работами. С Натиевым осталось в Омало всего только тридцать пять человек тушин. Он рассчитывал на скорое прибытие подкреплений.
Сел. Омало было избрано Натиевым для своей зимней резиденции вследствие чисто-стратегических соображений, и эту стоянку он всеми силами отстаивал против требования кн. Эристова, который, будучи не вполне хорошо знаком с местностью, указал Натиеву для стоянки с. Дикло, как пограничное с неприятелем.
Омало находится в центре Тушетии, и из него весьма [349] удобны действия по всем радиусам. Дикло же не составляло даже хорошо укрепленного пункта; и если бы неприятель вздумал вторгнуться зимою в Тушетию чрез лайский пост (с юго-запада) или с севера в пирикительское общество, чрез с. Чонтио, то Натиев, по случаю глубоких снегов, не мог бы своевременно встретить неприятеля, тем более, что ему приходилось бы через вершины гор и глубокие ущелья идти пешком.
28 октября, с рассветом, жители сел. Шенако вышли на полевые работы, удалившись от своих сакль примерно на версту или более, к подножию горы, склоны которой покрыты густым лесом. Тут же были и женщины, и дети. Едва только шенакинцы облегчили себя от некоторых пожитков, как-то: бурок, башлыков, провизии и пр., которые принесли с собою, и приступили к работам, — они услышали шум и движение в ближайших кустах. Туман был до того густ, что в пятидесяти шагах не видно было предметов; солнце же едва только всходило и не успело еще достаточно нагреть воздух и разогнать этот туман.
Прислушавшись привычным ухом к движению и шуму, раздавшимся у леса, тушины вмиг отгадали действительное их значение и бросились к оружию, которое сложили на бурках. Но было поздно: едва только некоторые из них успели схватить винтовки, как увидели себя окруженными со всех сторон шайкою лезгин, приблизительно до ста человек. Около шести-семи здесь находившихся тушин, притом стесненные присутствием женщин, сразу поняли, что силы обеих сторон неравны. Часть лезгин, как бы возмещая на шенакинцах пленение 10 октября своих женщин, кинулась к тушинкам и их детям, тогда как другая часть, атаковав мужчин, не допускала их на выручку своих жен. Последние, в числе шести душ и двух мальчиков, оцепеневшие от ужаса, были схвачены на руки и быстро унесены в лес, почти полумертвые. Бывшая с ними седьмая тушинка, схватив на руки своего пятилетнего мальчика и [350] поддержанная своим мужем и другими его двумя товарищами, отбивалась и отгрызалась пока хватило сил; наконец, раненая в грудь кинжалом, вместе с раненым в то же время сыном, она свалилась наземь. Муж ее и один из ратоборцев пали замертво у ее ног; еще три тушина были ранены.
Между тем, лезгинам медлить было невозможно, потому что призывные горские клики тушин и выстрелы были услышаны в Шенако, и тревога сообщилась с поста на пост до самого Омало — двумя сигнальными выстрелами.
Бросив на поле убитых и раненых тушин, горцы быстрее шакалов нырнули вглубь леса.
Через десять минут вооруженные шенакинцы были на месте побоища и, узнав от раненых, в кратких словах, сущность дела и направление, которое приняли горцы, отправились за ними в погоню. В то же время Натиев, собрав в течении получаса пеших окольных жителей, приказал им двинуться прямою дорогою к месту происшествия, а сам, во главе своих милиционеров, пустился в объезд, по направлению к дидойскому обществу, имея в виду перерезать хищникам отступление. Но и они распорядились не неблагоразумно: обовьючив пленницами лучших лошадей, лезгины их отправили вперед прежде, чем сошли с поля битвы, так что погоне, в особенности пешей, трудно уж было настигнуть тушинок. Затем, составив из остальных своих сил арьергард, хищники решились задержать преследование насколько было возможно, чтобы дать передовым уйти подальше. Они не ошиблись в своих расчетах: когда поручик Натиев, которому не удалось перерезать лезгинам отступление, настиг их на полпути к ближайшим дидойским аулам, пленные уж были далеко впереди, и отобрать их не было возможности. Натиев атаковал горцев на расстоянии ружейного выстрела. Завязалась оживленная перестрелка. В это время подоспели и другие тушины. Увидев у себя подкрепление, милиционеры Натиева бросились в [351] шашки, не затрудняясь ни обрывами, ни пропастями, среди которых им пришлось действовать. Тут уж борьба была равная. Поражая направо и налево, тушины отделались так счастливо, что у них не оказалось после битвы ни одного раненого; тогда как один убитый лезгин на глазах у них уже слетел в пропасть и несколько раненых были подобраны своими товарищами. Лезгины обратились в бегство, рассыпаясь во все стороны. Милиционеры же только тогда остановили свое преследование, когда опомнились, что зарвались слишком далеко. Трофеем победы на стороне тушин были шесть пленных горцев, и хотя на душе у победителей не было свободно, потому что их женщины не могли быть отбиты, тем не менее их утешала мысль, что наверное последует благополучный размен пленных.
Пленные лезгины были отведены в Омало и заключены в башне. К удивлению, среди них оказался один горец хушетского общества, который накануне являлся к поручику Натиеву в качестве шпиона, был им принят и по возможности одарен.
Все пленники оказались жителями хушетского общества. Они объявили, что участвовали в набеге вместе с дидойцами, в руки которых попали несчастные тушинки и двое детей. От них, равно и от лазутчиков, с которыми Натиев имел переговоры в предыдущие дни, было дознано, что, действительно, неприятель готовится со значительными силами ворваться в горную Тушетию или теперь же, пока не закрылись еще окончательно сообщения, или несколько спустя, когда от глубокого снега и завалов прекратится всякое сообщение между Тушетиею и Кахетиею, и первая из них будет предоставлена своим собственным силам и самообороне. Так как до наступления глубокой зимы неприятель мог бы свободно проникнуть в горную Тушетию по разным дорогам, а именно: чрез Алозанис-тави и Цооту; также со стороны пирикительского и чагминского обществ чрез селения: Чонтио, Порема, Гиреви, Дикло, Шенако и лайский пост, — то поручик [352] Натиев, озабочиваясь прикрытием этих дорог, просил окружного начальника князя Эристова — выслать ему в помощь сотню грузинской милиции и тридцать человек нижних чинов стрелкового батальона со штуцерами, в которых тушины видели для себя одно из спасительных средств. Для этих нижних чинов тушины обязались подпискою, которая Натиевым была представлена по начальству, отвести у себя хорошие квартиры в укрепленном месте, снабжать их провиантом и мясною порциею, и вообще продовольствовать на свой счет как их, так равно грузинскую милицию и цовцев. Если же нельзя будет прислать нижних чинов, то, по крайней мере, снабдить его десятью штуцерами и огнестрельными к ним, на случай нападения, снарядами, а в особенности деньгами, столь необходимыми для уплаты лазутчикам и азиатским лекарям.
Тем временем, в ожидании удовлетворения своих просьб, Натиев устроил два маяка — один в с. Омало, а другой в с. Шенако, которые были видны почти из всех селений горной Тушетии, и отдал приказание, чтобы тушины, лишь только заметят, что маяки зажжены, считали бы этот знак свидетельством вторжения неприятеля и спешили бы к нему со всех сторон.
Благодаря нижеследующим счастливо сложившимся обстоятельствам, все мероприятия Натиева оказались пока более или менее ненужными, и дело разыгралось гораздо лучше, чем можно было ожидать. Независимо того, самое взятие в плен шестерых хушетцев имело такие важные и громадные последствия, которых в свое время никоим образом нельзя было предвидеть.
Тушины вступили в переговоры с хушетским обществом об обмене пленных; хушетцы, конечно, хлопотали о том у дидойцев. Натиев же не особенно торопился окончанием этих переговоров, рассчитывая во-первых, что в продолжении их — генеральный набег, в котором жителям хушетского общества предстояло играть главнейшую роль, невозможен; и во-вторых, что [353] пока переговоры окончатся, он получит подкрепление и боевые припасы.
Дидойцы, естественно, склонялись в пользу обмена пленных, так как хушетцы были для них люди нужные; но сами, без разрешения Шамиля, не смели произвести этот обмен.
И вот, они снарядили депутацию к Шамилю.
Шамиль, выслушав с неудовольствием просьбу соединенной дидойско-хушетской депутации, наотрез отказал ей — и в заключение, самым нецеремонным образом прогнал эту депутацию.
Какие соображения руководили в этом случае устарелым имамом — трудно понять. Их можно отнести столько же и к озлоблению против нас, усилившемуся в особенности после лезгинской летней экспедиции, сколько и к наветам окружавших его наибов, которые, в последнее время владычества Шамиля в горах, нередко ворочали им, как хотели. Так или иначе, но эта ошибка Шамиля имела громадное для нас значение и принесла ему большие потери: хушетцы озлобились на него и решились, в свою очередь, наказать имама отпадением от его власти. К этому заключению приводили их еще и те соображения, что, оставляя Шамиля и переходя в русское подданство, они тем самым освободят своих пленников и, наконец, что, передаваясь во власть русских, они предохранят от разгрома свое общество, которого, по всей вероятности, в будущем году не минует та же участь, что постигла Дидо.
Расчет был верен.
Для нас же покорность хушетского общества, состоявшего из 173 дымов, была очень важною статьею. Хушетское общество занимает труднодоступную местность, прилегающую к горной Тушетии с восточной стороны. Аул Хушеты, находящийся в недалеком расстоянии от Дикло, укреплен несколькими башнями и лежит на пути, ведущем из Ункратля в Тушетию; овладев этим аулом, мы запирали с той стороны неприятелю вход в [354] наши пределы и обеспечивали спокойствие восточной части Тушетии. Вообще же, хушетское общество составляло ключ в горную Тушетию, и покорность Хушетии была очень важна и полезна для наших будущих наступательных действий в дидойское общество.
Почетнейшие представители хушетского общества в начале ноября явились к поручику Натиеву и, заявив о своем желании вступить в «благодетельное» русское подданство, мотивировали это желание тем, что видят на деле всю бесцельность воевать и укрепляться в горах, тогда как не могут устоять перед грозною силою нашего оружия. Они объявили, что готовы отдаться телом и душою нашему правительству на следующих условиях: теперь же представят восемь аманатов из самых почетных лиц с тем, чтобы им возвратить шестерых пленных; обязуются приискать средство — будь-то сила или выкуп — для выручки наших тушинок пленниц от жителей непокорных нам аулов Аховели и Тичоели, где эти пленницы томятся в заключении; в случае намерения неприятеля вторгнуться в наши пределы, должны не только за день или за два дать знать об этом Натиеву, но сами обязаны не допускать этого вторжения и сражаться против горцев — «если числительность неприятеля не будет свыше тысячи человек» 43; сражаться они не могут только тогда, если не получат подкрепления от Натиева; но за то, в сем последнем случае, должны служить секретными сведениями о намерениях неприятеля и, не отвлекая наших сил, лично заботиться о своей безопасности; нелицемерно содействовать нам при покорении неприятельских аулов южного Дагестана.
Парламентеры, по обычаю гостеприимства, были угощены тушинами, которые, зная хорошо хушетское общество, выразили к представителям его полное свое доверие. [355]
Испрашивая, в представлении своем к окружному начальнику от 27 ноября, разрешение на заключение с хушетцами мирного договора на столь выгодных условиях, поручик Натиев имел в виду, по окончании сделки, занять укрепленные пункты в ауле Хушетах и этим доставить возможность ближайшим жителям Тушетии возвратиться на зиму в оставленные ими дома и оставаться там в покое. В сем последнем случае, остались бы только не обеспеченными два общества — пирикительское, которому с севера могли бы угрожать кистины, и чагминское, — последнее только при давлении весьма значительной неприятельской силы. Но, на этих двух пунктах — отпор наш неприятелю был бы всегда возможен, на первый раз, даже с теми средствами, которыми в то время располагал Натиев.
Деятельное участие поручика Натиева в переговорах с хушетцами в пользу тушин усилило и без того высокое значение, приобретенное им в Тушетии, и стяжало ему чрезмерное их расположение, доверие и привязанность. По мнению тушин, важная услуга его, принесенная их родине, состояла прежде всего в том, что он проводил с ними зиму среди их очага, тогда как, со времени здесь русского владычества, с ними не зимовало еще ни одно начальственное лицо.
Во время переговоров хушетцев с поручиком Натиевым, наиб дидойских обществ, Сагатло-Мухамма, был в отсутствии. Он находился в то время при Шамиле в большой Чечне и Аухе, где, затем, с 7 по 14 декабря, происходило истребление нами аулов по рр. Хулхулау, Джалке, Хазы-Шавдону и принятие покорности от жителей селений Урус-Хана и Чамарзау. Когда Шамиль узнал, что Хушетия задумала отложиться, и получил сведения, что силы наши в горной Тушетии относительно невелики, он приказал наибу Сагатло-Мухамме оставить Чечню, тотчас отправиться в Дидо, наказать хушетцев, а затем разгромить Тушетию. Сагатло-Мухамма, прибыв в начале декабря, соединился с [356] другими двумя наибами, приступил к сбору партий и в несколько дней организовал отряд в три тысячи человек. С этою силою он должен был броситься в горную Тушетию тогда, когда бы увидел себя обеспеченным преданностью и пособием хушетцев. А эти последние, между тем, в ожидании своего соединения с нами, служили нам насколько могли и даже выставили к стороне непокорных аулов свои кордоны. Чтобы исполнить волю Шамиля, Сагатло следовало сперва склонить хушетцев в свою пользу и заставить их отказаться от предвзятого намерения, а потом уже наложить на них наказание. По поводу этого, Сагатло-Мухамма вступил с ними как бы в дружеские переговоры и после первых приемов послал к ним для увещаний наиболее почетных от своего лица и от имени Шамиля представителей. Хушетцы, дав посланным решительный отказ, и не будучи знакомы с европейскими тонкостями и вообще условиями дипломатических переговоров, отколотили послов на дорогу, в виде напутствия — и прогнали.
Наибы же в течение этого времени, со всем своим отрядом, сидели, в ауле Матрухи и выжидали результата от своих дипломатов. Пока избитые хушетцами дипломаты плелись восвояси, т. е. в лагерь, Натиев, пользуясь тем, что силы врагов сосредоточены в одном пункте, и что они даже упустили из виду охранить себя аванпостами, разъездами и т.д., задумал весьма смелое предприятие — набег на аул Асахо (в северо-восточной окраине дидойского общества). Он узнал от хушетских лазутчиков, что к западу от этого аула, на местности называемой Садуце, находится скот, принадлежащий жителям уже знакомых нам неприятельских аулов: Кемеши, Регло, а также Асахо, Аквтерели и Ицирахо. Целью набега было — отбить этот скот и вместе с тем показать трем наибам, с Сагатло-Мухаммою во главе, что, во-первых, силы тушин не так ничтожны, как они себе воображают, а во-вторых, что близкое присутствие неприятельского отряда и его преднамерения вовсе не испугали тушин. [357]
Для приведения в исполнение своего плана поручик Натиев распорядился следующим образом: он вызвал охотников из тушин. Явились восемьдесят человек. Вверив их помощнику сотенного командира, юнкеру Бакура Чрвити-швили 44, Натиев дал сему последнему надлежащие инструкции, и 9 декабря, при благоприятной погоде, отправил его наперерез дидойского общества, через вершины гор, в Асахо. Сам же с частью тушин, в числе до ста человек, выступил вслед за ним и занял все те пункты и проходы, по которым должно было произойти отступление Чрвити-швили.
10 декабря, в полдень, тушинские охотники так ловко и искусно перешагнули чрез главный дидойский хребет, покрытый снегом, что никто их и не заметил: всеобщее внимание было устремлено на Сагатло-Мухамму, в отряде которого находились почти все дидойцы.
Ночью того же числа охотники добрались к Асахо и в трущобах, окружающих аул, расположились на отдых, выставив сторожевые посты и отправив некоторых любителей в Садуце рассмотреть положение дела. Обстоятельства благоприятствовали: множество скота паслось в одном месте и было охраняемо всего лишь двумя пастухами — мальчиком лет четырнадцати и еще другим оборванцем, — впрочем, вооруженным.
На рассвете тушинские охотники тихонько приподнялись из своих логовищ, сплотились и опять-таки тихонько атаковали стадо. Оборванец вздумал сопротивляться; его убили. Мальчика же, безропотно покорившегося своей участи, сопричислили к стаду и вместе с последним погнали назад, по заранее условной с Натиевым дороге. Долго ли, коротко ли, — но поднялась тревога. До двухсот человек лезгин, кое-как собравшись из окрестных [358] селений, кинулись в погоню за тушинами. Но последние были далеко. Погоня их настигла только на следующий день, когда они вступили под прикрытие Натиева. Пропустив скот, тушины встретили дидойцев дружною перестрелкою. Дидойды скоро спознали, что всякое наступление с их стороны ни к чему не поведет; — прокляли тушин еще раз и разошлись по домам. Тушины отступили наиблагополучнейше, без всякого урона.
12 декабря, скот, вместе с мальчиком, пригнали в Тушетию и стали считать. Оказалось, без мальчика, 780 голов; в том числе баранов 759, коз 16, воров 3, лошади две и кроме того несколько медной домашней утвари, которую тушины захватили между прочим, на лету. Добыча разделена между участвовавшими в деле тушинами, а пленник пока остался при поручике Натиеве.
Сагатло и руки расставил. Потерпев неудачу у хушетцев, прозевав тушин в их набеге, проспав, так сказать, до 800 штук скота, командующий лезгинскими войсками махнул на все рукою, собрал свою армию и отступил к аулу Шопихо, распустив слух, что предполагает вторгнуться в Кахетию. Может быть, он бы и осуществил это предположение, но ему помешали следующие обстоятельства: большой снег, выпавший вслед затем в горах, и известие, что кахетинцы зорко берегут свои границы, и что все их стада на плоскости прикрыты и находятся в безопасных местах. Сагатло-Мухамма подумал, подумал — и распустил свои скопища по домам.
Когда останавливаешь внимание на этом знаменитом в своем роде садуцком набеге, то невольно приходят в голову следующие мысли и выводы, касающиеся сущности и образа ведения воины на Кавказе: ни более, ни менее, как простому армейскому поручику 45, хоть бы Натиеву, вверяется в серьезные минуты [359] военное управление целою маленькою провинциею. Его отрезывают от остального мира, бросают в среду неприятельских земель и предоставляют его усмотрению быт и, так сказать, жизнь тысяч людей. Он действует решительно, независимо и самостоятельно; сосредоточивает у себя в руках безусловное послушание и уважение народа, ведет войну, вступает в дипломатические переговоры и ни в чем не видит неудачи. В крайние минуты он не только не теряет присутствия духа, но воодушевляет целые общества и, маневрируя с горстью людей под носом и на глазах трехтысячного неприятельского отряда, как бы смеется над решимостью врагов и их преднамерениями. Своими дипломатическими сношениями он приводит к подданству отечества целое неприятельское общество, влияет этим примером на другие общества (как увидим ниже) и без хлопот дарит государству клочок земли, взятие которого с боя могло бы стоить многих жертв.
И все это армейский поручик, — между нами будь сказано, в честь и в вящую заслугу его, не бог знает как грамотный (об особом образовании и говорить нечего) — проделывает без шума, без фигурирования, скромно, с выдержкою и тактом.
Кто не скажет вместе со мною, что в лице этого поручика является целый начальник отряда; что в лице его отразились все качества, подобающие какому-нибудь начальнику края?
Заслуги ваши оценены, Александр Лазаревич; — в награду, кроме внешних знаков отличий, досталось вам высокое доверие, которым вы были облечены. Но, верьте — это еще не все: есть история, которая не пропустит между строк вашего имени и имен ваших сподвижников, и для всех вас ее слово будет последнею и лучшею наградою за ваши доблести.
Для той же истории необходим ваш портрет, г. Натиев; поэтому, позвольте мне его нарисовать в несколько штрихов. Вы теперь не особенно влиятельная личность, — и между нами нет [360] ничего общего; следовательно, и вы, и другие должны быть уверены, что я вам льстить не буду.
Поручик, ныне ротмистр, Натиев все тот же, что был двадцать лет назад: спокойный, тихий, послушный всякой просьбе — не говоря уж о служебном приказании — крайне вежливый и уступчивый даже по отношению к тем, кто в десять раз менее и ниже его и в служебной иерархии, и в общественном быту. Разница между поручиком Натиевым и ротмистром Натиевым заключается в том, что последний сед и вдвое полнее первого; тот в свое время не сходил с боевого поля, а этот теперь большую часть времени проводит на своем пахотном поле. Бритое, круглое и полное лицо Александра Лазаревича, с седыми усами, скорее напоминает какого-то старосветского польского помещика, чем кавказского героя.
Не думаю, чтобы меня упрекнули в том, что я посвящаю г. Натиеву страницу или полторы и на минутку займусь кстати другою личностью.
Посмотрите на этого юнкера Бакуру Чрвити, да еще и швили. Самое «швили» уж ясно доказывает, что этот господин взят от сохи. Военное его звание — нижний чин, не более. И вот, этому Бакуре Чрвити-швили вверяются сами собою и его командиром восемьдесят золотых воинов. Он идет в набег самостоятельно. Все восемьдесят доверчивых голов почиют на его плечах. Сделай он малейшую оплошность, малейшую ошибку — и, пожалуй, ни одна голова не возвратилась бы живою, и восемьдесят семейств остались бы сиротами. Но он не знает ошибки: прорывается среди бела дня чрез неприятельскую землю, которая, по количеству жителей, могла бы весь его легион забросать шапками, и в один момент отнимает у нескольких аулов всю их зажиточность, все их движимое имущество, — а затем, возвращается домой. Ни один волос не спадает с головы этих восьмидесяти человек. [361]
Как хотите, а это уж не нижний чин: это — распорядительный и отважный военачальник.
Людей с таким закалом, с такими военными способностями, как Натиев, Бакура Чрвити-швили и сотни других, могла породить и выработать только кавказская война. Этим свойством кавказская война отличается от всякой другой. Смотря и следя за людьми, подобными Натиеву, Чрвити-швили и пр., нужно было давно предвидеть, что кавказская война не есть нескончаемая, как думали в свое время европейцы.
1-го января 1858 года последовал приказ начальника левого фланга лезгинской кордонной линии, который начинался следующими словами:
«С душевным удовольствием начинаю настоящий новый год объявлением о молодецком деле, совершенном дружины поручиком Натиевым и жителями горной Тушетии, 10 декабря прошлого года, при набеге их на зимовники с. Асахо, дидойского общества, лежащие на западной стороне, называемой Садуце».
Засим, в приказе были изложены уже известные нам обстоятельства дела с той минуты, как Шамиль осведомился об отложении хушетцев, и до распущения наибом Сагатло его скопищ. Приказ заключался благодарностью полковника Корганова войсковому старшине кн. Эристову, поручику Натиеву «за смелый, хорошо обдуманный и еще лучше совершенный набег», юнкеру Чрвити-швили «за прекрасное исполнение подвига» и «сердечным спасибо» жителям Тушетии.
7 января, поручик Натиев получил разрешение принять покорность хушетцев на предложенных ими условиях, с тою только разницею, чтобы обязать их защищать себя не только против партий менее тысячи человек, но и против больших, и чтобы аманаты были взяты не по выбору самих хушетцев, а по указанию тушинских старшин — из влиятельных и почетнейших жителей общества. [362]
Начальство, при каждом удобном случае благодаря Натиева за его разумную распорядительность, было весьма заинтересовано этим делом и старалось по возможности скорее покончить его, так как во-первых, от благополучного исхода этого дела зависело положение и отношение к нам других обществ, и во-вторых, чтобы к наступлению весны заручиться спокойствием и дружелюбием к нам сколь можно большого числа непокорных горцев.
Конец прошлого и наступивший 1858 год, в которые почти одновременно принесена покорность нам многих сотен семейств в Чечне и в Лезгистане, ясно указывали на совершившуюся в направлении горцев реакцию и служили прямыми предвестниками весьма недалекого и окончательного покорения восточного Кавказа.
Подлинный текст договора, заключенного с хушетцами, был следующий:
«1858 года, января 23 дня, мы нижеподписавшиеся: управляющий тушинским участком и начальник тушинской дружины поручик и кавалер Александр Натиев и почетные жители доселе непокорного общества хушетского: Мухамма Бизуна-швили Речикаидзе, Хаджи Мухамма Гонаанти, Биикви Идилуаанти, Окви Муртузаанти, Мухамма Чораанти и Али Цидилаанти заключили сие условие в том, что все жители хушетского общества с сего числа покоряемся великодушному российскому правительству на следующих условиях: 1) В обеспечение своей покорности хушетское общество выдает восемь человек аманатов из детей почетных жителей, которых российское правительство обязано содержать в тушино-пшаво-хевсурском округе, где будет для них удобно, на правах дворян, с производством приличного содержания. 2) Поручик Натиев по получении аманатов, обязан выдать хушетцам шесть человек пленных, взятых в октябре того года. 3) Хушетцы обязываются изыскать все средства к выручке восьми [363] душ тушин, находящихся в плену у непокорных жителей аулов Аховели и Тичоели. 4) Все законные требования российского правительства, передаваемые чрез поручика Натиева или другого доверенного лица, хушетское общество обязано исполнять по возможности без замедления. 5) Поручик Натиев обязывается со стороны российского правительства исполнять законные же требования хушетского общества, заключающиеся: в подаче помощи войсками — для отражения неприятеля, намеревающегося напасть на Тушетию, если время года дозволит сообщение с горами; а когда хушетцы на деле докажут свою преданность российскому правительству, то им дозволено будет приобретать в наших пределах нужное количество хлеба и других потребностей для жизни. 6) О каждом набеге неприятеля или намерении его вторгнуться в российские пределы, почетные из жителей Хушетии — обязаны давать знать поручику Натиеву или кому-нибудь из тушинских юзбашей, за что будет даваемо им от российского правительства приличное вознаграждение. Само собою разумеется, что неприятель не должен быть пропущен чрез хушетское общество. 7) Всякого неприятеля хушетское общество обязано встретить с оружием, а если силы его будут слишком велики, то просить помощи от русских. 8) Если хушетцы докажут на деле свою преданность, то им дозволено будет спускаться на зиму с семействами в Кахетию и даже желающим отведены будут места для постоянного жительства и предоставлены особые льготы. 9) Поручик Натиев от лица российского правительства объявляет хушетскому обществу, что со дня покорности, изъявляемой им великому и великодушному Государю Императору, судьба его будет обеспечена, как от нападения внешних врагов, так и устроено внутреннее их благоденствие, и только под покровительством российского правительства хушетцы найдут спокойствие и пользование всеми благами. Пусть вникнут хушетцы, сколько бедных людей терпят нужду и голод; сколько зажиточных лишены и лишаются своего достояния, сбереженного [364] долговременными трудами. В 4-х книгах пророка сказано: «покоряйся сильному и защищающему права религиозные и народные; — хлеб, добытый злодеяниями, обращается в песок в устах безбожного». Российское правительство принимает под великодушный свой кров всех, желающих жить мирно, и карает тех, которые нарушают спокойствие мирных жителей. 10) После добровольной покорности, изъявляемой хушетским обществом, нет сомнения, что сии условия будут им исполняться свято, твердо и ненарушимо. 11) За неисполнение же всего вышесказанного, выданные хушетцами аманаты и самое общество подвергаются ответственности на основании российских законов».
Таков был подлинный договор, заключенный с хушетцами. Мы его привели в подлиннике, без отступления от буквы, чтобы показать, с одной стороны, образчик скудного красноречия, а с другой — порядок, на основании которого на Кавказе нередко целые общества вступали в подданство России и состояли, на основании подобных трактатов, в благополучном подданстве до покорения края. Почетные жители со стороны общества, ищущего покорности, представляют собою столько же чужестранное правительство, сколько, с другой стороны, армейский офицер играет роль уполномоченного министра и чрезвычайного посланника, нимало не стесняясь действовать от лица и от имени высшего правительства. Жаль, что мы не имеем пред собою оригинала этого договора и ограничиваемся лишь его копиею. Я уверен, что после подписи Натиева, представляющего собою в данном случае русское правительство, этот трактат контрассигнирован каким-нибудь Бакура-швили или Шате Глухаидзе.
Да и время на все было свое, — и делать иначе иной раз на Кавказе было невозможно. Добрые слуги отечества сооружали мирные договоры по мере своего разумения и преданности — и правительство им доверяло, принимало и достойно оценивало их услуги.
Главнокомандующий князь Барятинский одобрил, в общих [365] чертах, условие, заключенное с хушетским обществом, кроме 8 пункта, который признал нужным несколько видоизменить, и разрешил принять покорность этого общества, причем, для руководства на будущее время, приказал распространить особо составленные нормальные правила, которые предписывали принятие подданства от горских племен.
Натиев поспешил привести в исполнение заключенный с хушетцами договор, взял аманатов и возвратил пленных. Ближайшим последствием всех этих обстоятельств было то, что жители соседних с хушетским обществом селений, которые, из боязни нападения, скрывались до сих пор в башнях и других укрепленных местах, возвратились в свои жилища и занялись хозяйственными делами.
Хушетцы, по первому же разу, обнаружили возможную к нам преданность. Натиев, с своей стороны, старался угодить им и поддержать их искреннюю покорность. По просьбе общества он удалил бывшего у них доселе сотенного начальника Кура Розашвили, который в деле примирения шел наперекор обществу, и на место его назначил указанного ему самим обществом — Мухамму Бизуна-швили Речикаидзе; составил список старшим членам каждого семейства, с пояснением простых, почетных, немощных, вдов, сирот; просил поскорее выслать для аманатов следуемое им содержание и, в виде поощрения жителей к будущим услугам, ходатайствовал об оказании хушетцам денежного пособия и о назначении жалованья их сотне наравне с содержанием, которое получала наша милиция вообще. Между прочим, он сделал воззвание и к некоторым другим непокорным соседним обществам, приглашая их последовать примеру хушетского общества.
Мы считаем нужным привести здесь в подлиннике правила, которые изданы были главнокомандующим для принятия покорности горских племен, так как эти правила составляют [366] важный исторический документ, послуживший основанием к умиротворению многих племен и к приведению их в подданство России.
Правила эти следующие:
1) При изъявлении покорности они должны принять присягу на верноподданство Государю Императору.
2) Выдать аманатов от тех лиц, от которых мы потребуем.
3) Изъявлять покорность должно все общество, а не отдельные роды или аулы его.
4) Только от племен, прилегающих непосредственно к нашим кордонным линиям, принимать покорность, как находящихся под ближайшим нашим надзором и влиянием, а удаленных от нас в неприступных местностях не считать покорными до того времени, пока они не выселятся на указанные места.
5) Племена, принявшие покорность, должны всех русских пленных и беглых выдать беспрекословно.
6) Всех, живущих в их аулах, которые не захотят принести покорность нашему правительству, жители аула обязываются выслать далее к непокорным горцам и не принимать хищнических партий, абреков и других беглых от нас туземцев. Если же кто их примет и не объявит о том ни старшине аула, ни поставленному над ними приставу, то того, по требованию русского начальства, жители обязаны выдать беспрекословно для ссылки в Россию.
7) В случае явного содействия какого-либо аула неприятелю во враждебных его действиях против русских, этот аул немедленно будет выселен во внутрь края, согласно особому приказанию главнокомандующего.
8) Вновь покорившиеся жители должны поселиться в больших аулах на тех местах, которые мы укажем, и не жить отдельными хуторами. [367]
9) Разбирательство дел их между собою и другими покорными племенами оставлять по адату и шариату; о ближайшем же применении этого условия дана особая секретная инструкция.
10) Собственность их неприкосновенна, и при соблюдении ими в точности прописанных условий, они пользуются вполне покровительством начальства и всеми правами и преимуществами, предоставленными покорным горцам.
11) Освобождаются на первое время от податей и всяких личных повинностей, кроме высылки определенного числа милиционеров, примерно с десяти дворов одного человека, и содержания кордона в своих пределах, совокупно с нашими войсками, без особого содержания от казны.
Пример хушетцев подействовал на другие общества, и воззвание поручика Натиева не осталось бесследным: в январе месяце, одновременно с принесением покорности хушетским обществом, на таковую же покорность выразил желание знакомый уже нам наиб Сагатло-Мухамма, воззрения и взгляды которого быстро переменились, и кистины аула Тебуло, приготовившиеся тотчас выдать аманатов. Этим поступком Сагатло-Мухаммы объяснялась нерешительность и медленность его действий по приведению в исполнение приказания Шамиля о наказании хушетцев. Можно также отчасти думать, что он подвергся опале имама вследствие неудачи, понесенной в отклонении хушетцев от изъявления нам покорности, и вследствие того, что не предпринял нападения на Кахетию.
Предложение жителями сел. Тебуло и наибом Сагатло своей покорности произошло, впрочем, не без давления на них внешних обстоятельств, происшедших от предусмотрительности и все той же благоразумной распорядительности поручика Натиева.
Часть кистин была уже до того времени покорна, жила вместе с тушинами и принимала всегда участие в наших действиях против врагов. Другая же и большая часть, [368] представителем которой являлся аул Тебуло, живя в соседстве с тушино-пшаво-хевсурами и пользуясь недоступностью своей местности, не только была далека от всякой нам покорности, но каждое лето совершала набеги на кочевки и стада тушин, хевсур и пшавцев. Кроме того, эти кистины служили путеводителями хищнических партий, а жилища их — главным протоном этих партий.
Поручик Натиев, зная хорошо быт, жизнь и направление всех соседних неприятельских обществ, был уверен, что каким-нибудь решительным и важным приемом может, некоторым образом, оглушить их и извлечь из этого значительную пользу. Затем, радея вообще о безопасности тушин и желая доказать врагам, что может совершить вторжение в неприятельскую землю даже с своими ограниченными силами, — решил предпринять набег на сел. Тебуло, как наиболее надоевшее тушинам. Тебуло лежит за снеговым хребтом Кериго и принадлежит к обществу Хельдгаро.
Набег имел целью уже не отбитие скотины, а предмет более важный — самого главного кистинского белада 46, Цохорку Мочи-швили. Этот Цохорка давно уже опротивел тушинам. Он был поистине джигит. Не будь его — кистины едва ли бы причинили и половину всех зол своим соседям. Цохорка первый подвигал их на всякое неприязненное предприятие, с разумом и опытностью руководил их действиями в бою, имел на них вообще громадное влияние и всегда счастливо ускользал от поимки и преследования. Понятно, что завладеть таким предводителем — значило обескуражить кистин.
Отобрав триста человек отважнейших тушинских охотников, поручик Натиев вверил начальствование ими юнкеру из дворян Натиеву же, дал ему в помощь трех юзбашей тушинской кордонной линии: Якова Лекаидзе, Даниеля Геслаидзе и Гоя Доко-швили, и отправил их 10 января в землю кистин. [369] Тяжелое было это путешествие. Хребет Кериго, весь покрытый снегом, оледенел; ехать верхом было невозможно, потому что на каждом шагу предстояла опасность соскользнуть в пропасть, — а иное движение, как через самый перевал, предпринять было нельзя, потому что это значило бы открыть врагам свое наступление. С окоченелыми от стужи членами, гуськом, подвигались тушины весь день и всю ночь к своей цели.
Стало рассветать. Внизу показался аул Тебуло, а в стороне, в трех верстах от него — хутор белада и его резиденция. Вокруг нескольких сакль, составлявших этот хутор, торчало до пятидесяти голов разного скота.
Медлить было нечего, потому что проснувшиеся тебулойцы могли бы наделать тушинам много затруднений; равным образом, не следовало врываться всею партиею, так как отступление по горным тропам могло бы быть неудобным.
Юнкер Натиев отделил сорок пять человек и с ними начал спускаться прямою дорогою к хутору. Из сена, оставшегося на тушинских седлах от кормления лошадей, охотники связали особые пучки, чтобы немедля поджечь жилище белада. Остальных тушин юнкер Натиев разделил на два резерва. Один резерв он спустил книзу и указал ему место между аулом и хуторами. Этот резерв должен был принять на себя натиск тебулойцев, если бы они кинулись на помощь к Цохорке, а вместе с тем прикрыть здесь дорогу, по которой предстояло отступать. Другой резерв был оставлен на полугоре, чтобы действовать оттуда по усмотрению и по обстоятельствам.
В ауле и на хуторе было тихо. Быстро по снегу стали спускаться сорок пять охотников в гости к Цохорке и, не доезжая ста или ста двадцати сажень до жилища белада, без гика и крика, кинулись в атаку и моментально окружили саклю. Цохорка, может быть, защищался бы из сакли до тех пор, пока подоспела бы помощь тебулойцев; но увидев, что в несколько [370] минут двор его подожжен со всех сторон, и явились вокруг жилища кучи хвороста от плетней, которые тотчас должны были загореться, Цохорка, как и подобало джигиту, решил пробиться сквозь неприятеля с оружием в руках — и с двумя сыновьями выскочил наружу. Этого только и нужно было тушинам. С обеих сторон раздалось несколько выстрелов, и вслед за ними Цохорка и оба его сына кинулись в шашки. Едва только белад успел ранить одного тушина, как мгновенно был окружен, схвачен, обезоружен вместе со своими сыновьями, перекинут через седло и привязан к нему. Три лошади, с дорогою для тушин ношею, помчались вперед, погоняемые десятью охотниками, а остальные тушины кончали здесь свое дело. Они ворвались в саклю белада, в два мига очистили ее до последней крохи, нашли там притаившуюся в углу жену одного из сыновей Цохорки, которою также не побрезгали, и, выскочив оттуда, захватили по дороге всю скотину, в числе сорока пяти голов, и поскакали обратно, — так как, не смотря на то, что все это продолжалось 10 — 12 минут, тревога в ауле и в ближайших хуторах была всеобщая, и герои могли быть легко окружены со всех сторон.
Не смотря на тревогу, тебулойцы не успели ни нагнать тушин, ни вступить с ними в дело. Повыскакав из своих жилищ, они так и остались с ружьями у плеча и с разинутыми ртами.
Поднявшись на первый косогор, тушины увидели, что хутор Цохорки пылал со всех сторон.
Красное солнце выступало из-за Кериго, разбрасывая мириады разноцветных блесток на боках этого великана.
13 января тушины благополучно возвратились домой. Общей радости не было конца: «Цохорка взят, Цохорка в плену!» — Только и было разговора по всей горной Тушетии.
Описывая эти подвиги, едва веришь действительности и самому себе: как будто попадаешь в какой-то фантастический мир, где [371] действуют духи, отвлеченные существа, моментально перепархивающие громадные пространства и все сокрушающие взмахом своих чудовищных крыльев. Между тем, факты верны до последней йоты. Не ограничиваясь сведениями, почерпнутыми лично от г. Натиева, мы поставлены были в необходимость проверить эти факты с официальными источниками и нашли полнейшее совпадение в событиях даже всех мелочей 47.
Отчаянный набег тушин поднял на ноги всю Кистию. Кистинский наиб тотчас собрал значительную партию и направил ее в горную Пшавию, чрез Андако, для нападения на семейства пшавцев и для отбития их скота, находившегося там в зимовниках. Хушетцы узнали о движении наиба и тотчас предупредили тушин, а те, в свою очередь, пшавцев. Юзбаш пшавского караула, дворянин Зандукелов, поспешил немедля занять андакские высоты и, при наступлении кистин, встретил их беглым ружейным огнем. Желать насильно прорваться сквозь Андако — было бы бессмыслием, и кистины заблагорассудили повернуть обратно, по возможности преследуемые Зандукеловым.
Страх стал одолевать соседние с Тушетиею непокорные общества. Все действия тушин доказывали, что они вовсе не намерены прекращать набегов и лишать себя удовольствия подраться с неприятелем при каждом удобном случае. А тут, на беду, отпадение от Шамиля Хушетии и постоянные помехи хушетцев всем преднамерениям непокорных племен — делали для последних невозможными — не только дальнейшие успехи в состязании с тушинами, но и лишали всякой надежды на спокойствие и безопасность.
Поразмыслили обо всем этом дидойцы, кистины, Сагатло и Цохорка и решили, что не мешало бы примириться с тушинами. [372]
Прежде других взялись за ум жители дидойских селений: Асахо, Аквтерели, Кемеши, Ретло и Чилиахо. Снарядив от себя депутацию к поручику Натиеву, они отправили ее к нему с приложением трех аманатов из почетнейших семейств, прося пощады и мира. Натиев принял гостей как подобает, взял от них этих трех аманатов, но, при этом объявил, что их недостаточно для полного его доверия к дидойцам, и предложил им прислать еще двоих аманатов, — тогда, мол, помиримся. Дидойцы очень любезно и беспрекословно согласились на это требование и обязались тотчас его исполнить. К сожалению, выпавший вслед затем глубокий снег помешал на этот раз исполнению обещания со стороны дидойцев.
Вслед за жителями пяти аулов прислал своих парламентеров и наиб Сагатло-Мухамма. Конечно, этих гостей Натиев принял не по-хушетски, — так что они остались вполне довольны визитом и, возвратись, обеспечили своего наиба на счет его желаний вполне. Следовало только ожидать разрешения главнокомандующего, в котором не предстояло никакого сомнения.
Позже всех, вдоволь надумавшись, явились тебулойцы. Ведь они не какие-нибудь! Они пользуются уважением даже самых тушин. Последние, сравнивая их с дидойцами, находят, что тебулойцы храбрее, умнее жителей Дидо и самые почетные из всех жителей Кистии. Отвага льнет к отваге, храбрость уважает себя в лице противника, — и тут тушины, во время пребывания у них тебулойцев, доказали это на деле. Они обрадовались им столько же, как гостям, сколько и противникам, ищущим мира и покровительства. На стойкость и честность тебулойцев тушины рассчитывали даже более, чем на хорошие в этом роде качества хушетцев. Вследствие этого, от новых своих гостей, в случае их примирения, они ожидали громадную для себя пользу и почти совершенную в будущем безопасность и спокойствие. [373]
О предстоящем прибытии депутации дали знать Натиеву все те же хушетцы. Депутаты явились в Омало 1 февраля и, без предварительных переговоров, привели с собою трех мальчиков, аманатов из почетнейших семейств, разодетых и разукрашенных амулетами.
Гости были приняты с особенным вниманием и усажены в сакле Натиева на разостланных цветных войлоках. Сюда же был приглашен и пленный белад Цохорка с своими сыновьями. Лишь только он переступил порог сакли, прибывшие кистины радостно его приветствовали.
После обмена взаимных вежливостей, приступили к делу.
Кистины заявили, что, независимо предлагаемых ныне аманатов, они приносят единодушное желание семи почетнейших тебулойских дымов, в составе тридцати семи душ обоего пола, не только покориться русскому оружию, но и совсем переселиться в Тушетию. Находившиеся здесь представители тушин с большою радостью выразили на это предложение свое согласие, и некоторые из них протянули руки своим недавним врагам.
— Еще не все, заметил старейший из гостей. У нас есть русский пленник, по имени и отчеству Иван Андреевич; он достался нам в последней чеченской экспедиции, и его мы теперь же передадим вам, если тотчас захотите вступить с нами в условие и, в обмен на пленных, дать свободу беладу и его сыновьям.
Натиев призадумался. Тушины единодушно стали просить его удовлетворить теперь же желанию кистин и не подавать повода к размолвке.
Наконец, Натиев сказал:
— Снисходя к вашей просьбе и к общему желанию нашего общества, я решаюсь только на две уступки: теперь же, не ожидая разрешения начальства, заключить с вами предварительное письменное условие и освободить белада. С моей стороны и это — жертвы. [374] Что же касается до обоих его сыновей, то они должны остаться у меня аманатами. Мало того, белад, вместо себя и под вашим поручительством, должен мне прислать одного из ближайших своих родственников.
Началось шумное совещание среди кистин, а Натиев не уступал более ни пяди. Наконец, чтобы вывести из затруднительного положения своих земляков, сыновья Цохорки сами выразили желание остаться аманатами в числе других, лишь бы их отцу была дана свобода.
Брови старого белада сдвинулись, и что-то в роде слезы показалось у него на глазах. Все взоры обратились к нему.
— Я согласен, глухо сказал он. А вместо меня пусть общество изберет по своему усмотрению моего ближайшего родственника.
Прения длились недолго.
Вместо Цохорки был предназначен сын старшего его брата, живущего отдельным дымом, Тоши Мачи-швили, по имени Ахбулат. Нет сомнения, что пленная кистинка также должна была быть возвращена.
Переговоры кончились, и было приступлено к написанию условия. Мы не приводим здесь этого условия, так как оно составляло собою приблизительную копию уже известного нам договора, заключенного Натиевым с хушетцами.
По окончании всего дела и по подписании условия, был подан обед, то есть — баранина во всех видах, который продолжался до самого вечера, так как поздно был начат. Затем, депутации предложен отдых.
Утром на другой день гости распрощались с хозяевами и со своими аманатами и, взяв с собою Цохорку и его сноху, отправились обратно домой, напутствуемые пальбою тушин.
Временно командующий войсками, генерал-майор князь Андронников 2-й, еще не имея в виду донесения Натиева о вступлении [375] с тебулойцами в письменное соглашение, а лишь получив от него о том предварительные сведения, в представлении своем к главнокомандующему от 12 февраля, ходатайствовал: 1) Дозволить теперь же принять покорность наиба Сагатло-Мухаммы, со всеми теми дидойскими деревнями, которые последуют его примеру. 2) Принять покорность тебулойского аула на тех условиях, на коих принята покорность хушетцев, с выдачею, как дидойцам, так и тебулойцам, их пленных и с принятием от них аманатов из почетнейших жителей. 3) Разрешить довольствие хушетским аманатам по 20 коп. сер. в сутки с 23 января, на каковой предмет выслать сумму, с тем, чтобы, в случае взятия аманатов от дидойцев и тебулойцев, можно было бы довольствовать их тем же содержанием. 4) Считая справедливым и полезным для будущих наших действий, чтобы сотня хушетской милиции, охраняющая нашу новую границу, получала довольствие наравне с нашими милициями, выслать теперь же необходимую на этот предмет сумму. — В конце своего донесения ген. м. князь Андронников не преминул вновь упомянуть о заслугах поручика Натиева, доставившего отечеству новое приобретение и вообще столь разумно направляющего свою деятельность.
Между тем, Шамиль, по-видимому, мучился, видя как последовательно ускользают из-под его владычества целые общества и лучшие представители их, на которых он возлагал свои надежды. Он с нетерпением ожидал только первых благоприятных весенних дней, чтобы, так сказать, тряхнуть своею властью, наказать виновных, и если не добровольно, то оружием и страхом заставить их вновь подчиниться себе. Но до хорошей погоды в горах далеко, а нетерпение имама было сильное. Не ожидая желанных благоприятных весенних дней, он, во второй половине марта, решил приступить к наказанию тебулойцев — и отдал об этом приказание чентынскому наибу Амзату. Шамиль знал, кого избрать орудием своей воли, и не предупреди Натиев [376] Амзата — наказание могло бы быть жестокое. Но судьба решила иначе.
Спустя некоторое время я жил в центре чентынского наибства, в селении Итон-Кале, сдружился с почетными лицами этого аула и с их слов могу сообщить кой-какие сведения о личности Амзата, служащего действующим лицом одной из моих статей, приготовленных в печати.
Амзат был из числа мюридов Шамиля и притом, намэк (аскет). До него, чентынским обществом управлял воинственный, но благодушный наиб Альдам. Когда Альдам готовился к смерти, о его звании и месте хлопотали многие. Сам же старик прочил себе в наследники старшего сына Мажи (между прочим, моего кунака) лишившегося глаза во время даргинской экспедиции 1845 г., и был уверен, что Шамиль почтит его заслуги этим назначением. — Столкновение претендентов и их партий повлекло за собою интриги. Последствием их было убийство одного мнимого претендента, к которому Шамиль был, впрочем, очень расположен. Все это, вместе взятое, раздражило Шамиля и повело к тому, что он вознегодовал на чентынское общество и по смерти Альдама не возвел в наибское достоинство ни одного из претендентов, а прислал чентынцам Амзата, тавлинца по происхождению. Инструкция, данная Амзату, состояла в том, чтобы укротить своевольное чентынское общество и принять его в железные лапы. Жестокий, безмолвный, вечно суровый, вечно нахмуренный, Амзат, как нельзя более соответствовал на этот раз стремлениям имама. Не имея ничего, кроме бурки и оружия, он стал прежде всего грабить общество при помощи племянника, которого привез с собою. Для ослушников его воли или противодеятелей его, были: тюрьма и голод даже до смерти, в высокой башне наибского двора, кинжал из-за угла. Он окружил себя присланными Шамилем к нему на помощь телохранителями мюридами, которые ели, пили и проживали на счет чентынцев, и буквально взял в тиски все общество. [377]
Мажи мне говорил, что управление Амзата было одною из главных причин, по которой, при первом вступлении русских в то место, чентынцы прибегли к их власти и покровительству.
Такому-то человеку Шамиль поручил наказать тебулойцев.
Амзат сам рвался как можно скорее привести в исполнение волю Шамиля: черствая душа его смягчалась только при виде крови. Но жестокие бури и метели, свирепствовавшие в горах почти с начала марта месяца, замедляли его намерение.
22 марта, в самую ужасную погоду, явились к Натиеву в Омало верные и преданные ему лазутчики, которых он постоянно рассылал во все стороны, чтобы, получая от них сведения, быть настороже, и объявили ему подробно и досконально, что ожидало на днях тебулойцев. Натиев, имея еще и до того времени достаточные сведения о решимости и суровости Амзата, пришел к заключению, что медлить не следовало ни минуты, — иначе, до сорока человек тебулойцев могут сделаться жертвами мести имама. Так как тебулойцы выразили полнейшее желание переселиться в Тушетию, и дело останавливалось только за разрешением главнокомандующего, и частью вследствие непогоды, то Натиев вознамерился их переселить, приняв на себя ответственность за это преждевременное распоряжение.
Нам кажется, что так должен был поступить каждый военачальник, отрезанный, подобно Натиеву, от своих руководителей и не имевший под рукою чего-нибудь в роде телеграфа, — чтобы мгновенно сноситься с кем следует.
Выслушав и расспросив основательно своих лазутчиков, поручик Натиев велел тотчас же зажечь маяки. К вечеру все тушины из своих горных трущоб прискакали в Омало, с непобедимым своим значком.
Натиев сделал к ним воззвание в следующем роде 48: [378]
«Тебулойцы, прибегнувшие под защиту и покровительство великодушного нашего Императора, должны теперь погибнуть от врагов за то, что сделались нашими, и что об этом доведено уже до сведения начальства».
Не смотря на завывание ветра, тушины хорошо расслышали эту краткую речь, не дали ее договорить Натиеву и, сплотившись вокруг него, требовали оказания немедленной помощи тебулойцам. Один из них (имени которого, к сожалению, в бумагах г. Натиева нами не найдено) обратился к своим товарищам с следующими словами:
«Тушины! Вызов нашего моурава 49 лестен для нас. Пойдем, встретим врага на его земле, выручим людей, приобретенных нами силою оружия, и тем завершим условие с ними заключенное на славу Царя и отечества. Не пощадим себя до последней капли крови, так как мать-Россия беспрерывно награждает нас всеми благодеяниями. На пути к подвигам глубокая зима нам нипочем, неприятель и высокие горы, по которым мы должны совершить поход, нам не страшны!»
Раздалось единодушное ура! Не умолкавшее в течение нескольких минут и сопровождавшееся выстрелами.
Буря усиливалась, и конца ей пока не предвиделось.
Все это происходило в страстную субботу, когда вдали, на плоскости, христиане готовились братски облобызать друг друга.
На утро, в первый день светлого праздника, осененные крестом, который держал перед дружиною священник Кокеладзе, никогда не оставлявший в крайние минуты своих героев, тушины и пшавцы, в числе до трехсот человек, под начальством самого Натиева, усилившего везде пограничную стражу, двинулись в путь на выручку тех недругов Христа, самую преданность которых нашему правительству далеко нельзя было еще считать окончательною. [379]
Кто задумается сказать, что в данном случае нести на жертву жизнь свою — подвиг истинно христианский?
Много выстрадали тушины в течение этой зимы; но то, что им пришлось испытать теперь, в особенности при отступлении из Тебуло, выше всякого описания.
Путь лежал опять-таки на хребет Кериго, возвышающийся, сколько помнится, на 11,000 слишком фут. над уровнем моря. Но и прежде чем добраться до этого хребта, тушинам пришлось месить снег выше колен и не выходить из области вьюг и метелей. Ни башлыки, ни бурки не могли предохранить их от всепронзающего самого жестокого ветра и мороза. Приходилось идти почти наугад, доверяясь преимущественно конскому инстинкту и бывалости лошадей в этих местах. Не раз были случаи, что громадные снежные обвалы мгновенно преграждали путь бесстрашному легиону, рисковавшему безвозвратно остаться под лавинами снега или быть снесенному в пропасть и там погребенному.
Однако, ничто не останавливало героев. Медленно, но с полною решимостью, шаг за шагом, подвигались они к цели.
Через двое суток они подошли к подошве Кериго и, превозмогая все ужасы оледенелой природы, 25 марта, с рассветом, разделились на два отряда: две сотни тушин, под начальством юнкера Шио Букураули, двинулись на северо-запад, чрез хребет Тебуло, к аулу; а поручик Натиев, ожидая с минуты на минуту наступления неприятеля, которое должен был предупредить и расстроить, поднялся с восточной стороны на хребет Кериго, заняв, таким образом, господствовавшие высоты и путь, которого неприятель, при наступлении, не должен был миновать. Пункт этот был важен еще в том отношении, что Натиев отсюда мог действовать в тыл неприятелю, если бы последний решился подступить к Тебуло по ущельям.
Перейдя хребет, юнкер Букураулов, часть своей милиции оставил в резерве в более или менее закрытых местах, а с [380] остальными охотниками, пользуясь вечернею порою, вступил в Тебуло.
Появление тушин в эту безвыходную для тебулойцев минуту — было предметом неописанного восторга. Имея сведения об угрожающем им наказании Шамиля, они были обречены на безропотное ожидание своей участи, так как знали, что бежать в это время через горы к тушинам было физически невозможно. И вдруг, среди их полной безнадежности, тушины сами явились к ним на выручку!
В течение ночи были сделаны все приготовления к исходу, или, лучше сказать, к побегу современных в своем роде израильтян из Тебуло. Ничто не было забыто. Самопожертвование тушин было так велико, что они навьючили на себя большую часть имущества тебулойцев и всех детей.
Вследствие больших сборов и, руководясь особыми мерами предосторожности, Букураулов должен был остаться в Тебуло еще на одну ночь и выступил оттуда с рассветом 27 марта. Аул был очищен вполне; вся скотина была взята.
Между прочим, не забыли и русского пленника, который оказался из казачьего сословия, по имени Иван Соколов. Для Соколова прибытие тушин было в полном смысле слова светлым праздником. Он укладывал своих недавних врагов тебулойцев так, как бы снаряжал в дорогу родного брата.
Чуть только стали подниматься на гору — раздались ружейные выстрелы, — и караван был атакован партиею немирных кистин. Встречу эту принял на себя резерв, оставленный в закрытых местах Букурауловым. Завязалась перестрелка. Через некоторое время тушины, видя, что кистины готовы преследовать их и продолжать перестрелку пока возможно, взбросили свои винтовки за плеча и с давно знакомым неприятелю гиком ударили в шашки, спешиваясь там, где того требовала местность. Кистины держались недолго: через 10-15 минут поле битвы было очищено, [381] и в руках тушин остались двое пленных кистин из непокорного аула Чамга, которые были схвачены юзбашами Лекаидзе и Геслаидзе. Затем, шествие продолжалось.
Но тут, хотя неприятеля, в образе кистин, более не являлось, за то оказался враг едва ли не страшнее его, — во всяком же случае более чувствительный. Это — горные метели, которые с того времени и до самого дома не покидали тушин и тебулойцев. Ветер гудел и свистел, взметая кверху и вокруг огромные буруны снега; кругом мгла; ничего не видно; — люди, на расстоянии нескольких шагов, не могли друг друга видеть, а стоя лицом к лицу едва узнавали один другого 50. Дружина и переселенцы растянулись на огромное пространство. От изнурения и стужи многие падали на землю в полубесчувственном состоянии, и их тогда клали на бурки и встягивали наверх или спускали книзу — смотря по направлению дороги. Почти исключительное внимание тушин было обращено на маленьких детей, которых, прижимая в себе окоченелыми руками, они отогревали у своего сердца. Неутомимее всех действовал и более всех подавал другим помощь священник Кокеладзе, который старался поспевать всюду, и везде ободрял, утешал и заставлял надеяться.
И это продолжалось в течение целого дня.
Наконец, хребет перейден, и передовые в десять часов ночи явились в сел. Чонтио. До рассвета следующего дня, один за другим или по несколько вместе, прибывали обмороженные, искалеченные и выбившиеся из сил люди и лошади. Получая постепенно сведения от вновь прибывающих о несчастном положении тех, которые остались позади, отогревшиеся в Чонтио у огня тушины возвращались по два и по три обратно для подания помощи своим товарищам. Некоторые из этих героев вновь [382] доходили до вершины Кериго, чтобы стащить оттуда или разыскать там оледенелого соплеменника или тебулойца.
Только благодаря этому мужеству и героизму, погибших в пути не было, хотя очень многие оказались с отмороженными членами. Из числа же скотины погибло 79 штук баранов, 8 штук крупных голов и еще небольшая часть имущества.
В числе семи тебулойских дымов, выселившихся с родины, было девятнадцать мужчин и восемнадцать женщин.
28 марта сделали дневку, отогрелись и несколько оправились, а 29, — все-таки, напутствуемые бурею, снова отправились в путь.
30 марта весь караван более или менее благополучно прибыл в сел. Омало, а 31 числа, поблагодарив дружину, Натиев распустил ее по домам — исправлять светлый праздник».
Усматривая жалкое положение и перенесенные тебулойцами лишения, Натиев им выдал на счет экстраординарной суммы по полтора рубля сер. на каждого человека, всего 55 р. 50 к. На эти деньги предполагалось купить зерна для будущих посевов и завести хлебопашество в ущелье Цовата. Пленные кистины были заключены в башне селения Бочормы.
Амзат, узнав о переселении тебулойцев, заскрежетал зубами. Он объявил ближайшим почетным кистинам, что они головою и имуществом ответят Шамилю за то, что не дали ему знать о намерениях тушин и не предупредили переселения. Угрозы эти подействовали на многих так сильно, что они стали выселяться во внутрь Дагестана.
Со своей стороны и Шамиль не думал оставить без последствий, по отношению к тушинам, нанесенного ими ему удара. Он ждал только, когда откроются горные проходы.
Через месяц ожидания его увенчались успехом.
В то время, когда сообщение между горскими обществами восстановилось, а перевалы, отделяющие Тушетию от Кахетии, еще были в снегу и не допускали возможности, в случае крайности, [383] оказать с нашей стороны пособие тушинам, — Шамиль принялся за мщение.
Неприятельская партия, в числе 1500 человек, собралась так быстро и осторожно, что Натиев не успел получить о ней никаких сведений.
7 мая она неожиданно явилась в Хушетию. Как велико было наказание хушетцев — мы не имеем об этом достоверных сведений; но должно полагать, что гроза их миновала более или менее благополучно, так как им пришлось выбирать одно из двух: или сражаться и вынести на себе все последствия кары Шамиля, или пропустить партию в Тушетию. Они поставлены были в необходимость избрать последнее, — и только это обстоятельство спасло их от разгромления. Хушетцев в этом случае винить нельзя. Неприятель, имея в виду главнейше набег на Тушетию, как видно, сам не желал большого шума в Хушетии, потому что он мог сообщиться немедленно тушинам, а те приняли бы свои меры. Между тем, для горцев было важно напасть на тушин неожиданно, чтобы застать их врасплох.
Натиев находился в это время в Омало всего только с тридцатью тушинами. В сакле, где он жил, помещались также и аманаты.
С 8 на 9 мая ночь была чернее совести разбойника. Тушины, считая себя вне всяких опасностей, спокойно спали. Около полуночи часть неприятельской партии, оставив главные силы между селениями Шенако и Комелаурта для прикрытия своего отступления, тихо подкралась к Омало. Горцы очень хорошо знали, где расположен сторожевой пикет; они также знали, что его обыкновенно занимают четверо тушин.
Несколько десятков лезгин, ползком подобравшись к пикету, мгновенно его накрыли и без выстрела вырезали всех четырех караульных. Подробности этого эпизода остались для нас тайною, потому что, за смертью несчастных тушин, неоткуда почерпнуть об них сведения. [384]
После того горцы двинулись прямо к жилищу Натиева. Командир дружины, конечно, спал как нельзя лучше. Сквозь сон он услышал, что кто-то негромко стучит в дверь и просит входа. Обозвав пришельцев раз и два, он сообразил, что тут что-то неладно. Лезгины же, усматривая, что он догадывался об опасности, и не желая тратить золотое время, стали выбивать дверь. В эту минуту Натиев, убедившись с кем имеет дело, сделал один за другим три выстрела в амбразуру сакли. Тушины вскочили на ноги и скоро увидели, что селение их наводнено нежданными гостями. Одновременно с выстрелами Натиева, рухнула дверь, — и горцы явились на пороге...
В селении уже раздавался стук оружия, крики, гиканье тушин, вопли женщин и учащенные выстрелы. Натиев, пристроившись к косяку двери, с обнаженною шашкою защищал вход в саклю.
Гиканье тушин было явственнее и сильнее. Заметно было, что герои, группируясь, пробиваются на выручку своего моурава. Вот уж слышны их голоса; вот, чаще и чаще стучит шашка об шашку... Тушины близко. Натиев их различает по голосам... Еще две-три минуты — и они возле него. Но в этот момент раздается выстрел, — Натиева обдало пороховым дымом, и он пал у порога сакли, раненый в грудь пулею; но и падая, успел крикнуть своим героям:
— Зажечь маяк!
Горцы, перепрыгнув через бесчувственное тело начальника дружины, которого они считали мертвым, ворвались в саклю, захватили оттуда аманатов и одного из жителей селения Аховели, прибывшего сюда накануне для переговоров, и выскочили обратно, ликуя и торжествуя свою удачу.
Вдали, на горе, загорелась веха; сигнальный огонь был принят в Шенако, — и Тушетия встала на ноги.
Горцы, удовлетворившись своим, в сущности несложным, [385] успехом и зная хорошо, что через четверть часа или двадцать минут — тушины соседних с Омало селений будут уже здесь, на месте, стали отступать к главным своим силам, не забывая подбирать своих раненых. Горсть тушин перешла в наступление. Едва только лезгины выбрались из аула, к тушинам подоспели свежие силы, — и назойливое преследование, не смотря на темноту ночи, удвоилось...
Через полтора часа в Омало было уже тихо, — и только в сакле Натиева раздавались вздохи и сдержанные стоны пяти раненых милиционеров, возле которых ухаживали запачканные кровью их товарищи и с ними тушинский азиатский лекарь (армянин).
На рассвете было подобрано в Омало и по пути преследования семь неприятельских тел.
По рассказам хушетцев, чрез землю которых отступала партия, раненых у горцев было очень много.
Неприятель захватил в плен одну тушинку. Пастух, взятый тушинами в Садуце, скрылся вместе с своими земляками.
К счастью, рана Натиева не была ни смертельна, ни особенно опасна. Через несколько дней он мог уже делать распоряжения и, в свою очередь, подумывал о возмездии. Тушины — нечего и говорить — рвались наказать лезгин и отомстить за товарищей и за своего моурава. Они ждали только с его стороны первого призыва. Этот призыв не замедлил.
16 мая, поручик Натиев, снарядил сотню своих милиционеров и, вверив начальство над нею нашему знакомцу, помощнику сотенного командира Бакура Чрвити-швили (он же Куджо-швили) приказал ему наказать за дерзость асахинцев и немирных хушетцев, которые участвовали в набеге семь дней тому назад. Тушины с радостью двинулись на хутора Киони, и так как сообщения были уже удовлетворительны, то они в один день совершили свой поход.
Но жители хуторов Киони еще накануне узнали об [386] ожидающей их участи и поспешно выбрались во внутрь гор, не успев даже захватить всего своего имущества. Когда милиционеры явились на место, там уж никого не было, кроме двадцати пяти баранов, восьми голов крупного скота и части имущества. Все это сделалось военною добычею тушин.
Обратив в пепел все жилища лезгин, в числе четырнадцати дымов, одну башню и одну мельницу, тушины без выстрела возвратились в Омало.
На этом остановились зимние военные действия тушин, и лезгины на время угомонились, подготовляясь к предстоявшей новой летней экспедиции; — войска уже стягивались на плоскость.
3 июня, Натиев донес управляющему округом, что, вследствие сильной болезни, от раны происходящей (у него в то время была горячка) он вынужденным нашелся переехать для лечения из Омало в Кахетию, в с. Пшавели, оставив вместо себя князя Ратиева командовать дружиною и охранять горный участок.
Через непродолжительное время, именно 24 июня, как бы в ответ на означенное выше донесение, поручик Натиев получил предписание управляющего округом: «немедленно отправиться в отряд и явиться к генерал-лейтенанту барону Вревскому, находящемуся на урочище Пахалис-тави».
Отсюда начинается другая лезгинская экспедиция 1858 года, где славный наш полководец сложил свою дорогую для России голову.
Н. Волконский.
Комментарии
40. Я основал эту статью: а) на моих личных сведениях и знаниях, б) на рассказах главного деятеля здесь изложенных событий, г. Натиева и в) на отрывках официальной переписки, сохранившейся у Натиева. Авт.
41. Ныне ротмистр, состоящий при кавказской армии. Авт.
42. До 12 т. фут. над ур. моря. Авт.
43. Из этой статьи условия ясно, насколько было сильно хушетское общество и насколько важна была для нас его покорность. Авт.
44. Он же Куджо-швили. За летнюю дидойскую экспедицию Куджо-швили получил в награду 20 р. Авт.
45. Да извинит меня, по дружбе, мой почтеннейший боевой сотоварищ Александр Лазаревич за подобное выражение. Авт.
46. Предводитель партий.
47. См. донесение начальника левого фланга, временно командующему войсками лезгинской линии, от 29 января, 1858 г. № 7. Авт.
48. Заимствовано из бумаг г. Натиева, находящихся в моем распоряжении. Авт.
49. Начальника. Авт.
50. Почерпнуто из официального донесения. Авт.
Текст воспроизведен по изданию: Лезгинская экспедиция (в Дидойское общество) в 1857 году // Кавказский сборник, Том 2. 1877
© текст -
Волконский Н. А. 1877
© сетевая версия - Тhietmar. 2020
© OCR - Валерий. 2020
© дизайн -
Войтехович А. 2001
© Кавказский
сборник. 1877