-

ВОЛКОНСКИЙ Н. А.

ТРЕХЛЕТИЕ НА ЛЕЗГИНСКОЙ КОРДОННОЙ ЛИНИИ

(1847-1849 ГОДЫ).

Причины более упорной войны на лезгинской кордонной линии с 1844-го года и характер ее. Положение двух противных лагерей. Двойная важность 1847-го года на лезгинской линии — как новой эпохи в войне нашей с пограничными горцами, и как момента улучшений, преобразований и поворота к иному порядку вещей. Недостатки устройства лезгинской кордонной линии. Предположения на 1847-й год. Состав лезгинского отряда. Начало нашей очередной деятельности и затишье до мая месяца. Приготовления и распоряжения у горцев.

После измены и перехода к Шамилю в 1844-м году элисуйского султана Даниельбека, положение наше на лезгинской кордонной линии становится значительно тревожнее и затруднительнее, чем было до тех пор. Даниельбек, человек весьма богатый, щедро отличенный и награжденный русским правительством, а следовательно вдвойне знатный в глазах горцев, всегда влиятельный в Дагестане, отважный и решительный в боях, деспот у себя в султанстве, был для Шамиля драгоценным приобретением. Он явился крепкою и прочною связью между обществами, прилегавшими к нашей лезгинской линии, на которых до того времени влияние Шамиля было весьма слабое, и теми, [158] которые жили в глубине Дагестана и были слугами, почти рабами грозного своего повелителя, располагавшего ими безгранично вследствие своего ума, характера и мюридизма. Приобретя в Даниельбеке такого надежного товарища и сотрудника, Шамиль с той минуты является как бы в двух лицах, и это важное обстоятельство было одною из главных причин нашего дальнейшего пятнадцатилетнего более упорного состязания с горцами восточного Кавказа.

Все эти пятнадцать лет, за исключением разве одного 1846-го года, представляют непрерывный ряд наших кровавых встреч с противником и на лезгинской кордонной линии. Преследуя систему охранительную и стараясь по возможности уклониться от серьезных действий в глубине неприятельской территории, мы, тем не менее, ежегодно вынуждаемы были необходимостью предпринимать вторжения с лезгинской линии внутрь ближайших обществ и одновременно вести две войны: оборонительную у себя на плоскости и наступательную в горах. Первая из них, при постоянных вторжениях неприятеля в наши пределы, была для нас тяжелее, беспокойнее и неприятнее, чем вторая. Главнее же всего то, что оба эти рода войны, в смысле приобретений и вообще всяких военных и политических выгод, были для нас одинаково безрезультатны. Подобная продолжительная война попадается на страницах всемирной истории только как особое исключение. Если же взять при этом во внимание, что в течение всего этого времени мы, воюя и обороняясь, постоянно устраивались, одолевая массу препятствий, поставленных нам природою, то отсюда будет ясно, сколько жертв и усилий стоило нам покорение этой части восточного Кавказа.

Война наша на лезгинской кордонной линии с 1845-го года является более чем когда-нибудь дополнением войны в прикаспийском крае, и одна без другой в истории [159] Дагестана рассматриваемы быть не могут, потому что общества, прилегавшие к бывшей лезгинской кордонной линии (телавскому уезду, белоканскому округу и шекинской провинции) — все общества одного и того же Дагестана, находившегося между 40° и 44° северной широты и между 64° и 68° восточной долготы, и заключавшегося в треугольнике, вершиною которого был бакинский полуостров и апшеронский мыс, сторонами — западный берег Каспийского моря и главный хребет, а основанием — другой хребет, отделявший от Дагестана Чечню, Ичкерию и кумыкские владения, с течением р. Сулака от Чир-Юрта до устья. Взгляд на лезгинские (пограничные с нами) и дагестанские (внутренние) общества, как на отдельные племенные и топографические единицы, совершенно неверен. Дагестан и Лезгистан, как особые земли, существовали только для нас, вследствие нашего военно-административного деления края, и по этому случаю вошли раздельно в наши понятия; но сами горцы не делали различия между этими двумя наименованиями с половины VII века, т. е. со дня завоевания Дагестана аравитянами. Сообразно нашему делению на две части всей горной страны в указанных выше градусах долготы и широты, мы подразделяли и самую народность на два элемента — татарский и лезгинский; но у горцев, опять-таки, существовала одна только народность и именовалась она (за исключением ничтожной части в шамхальстве и ханстве аварском) лезгинскою. Сами аравитяне и последующие завоеватели Дагестана — турки, персияне, грузины ¹, монголы, оставляя в покоренной земле [160] следы своего пребывания, общей народности в ней не подавили, и лезгины, не смотря на все превратности своей судьбы, остались во всем Дагестане все теми же лезгинами и никогда ни в каких татар не преобразовывались и не перерождались; слово же "татарин" было не более, как общим именованием на языке русского человека (кавказца, и преимущественно солдата) всех горцев восточного Кавказа, подобно тому, как названием всех горцев западного Кавказа было слово "черкес".

Общность народности в Дагестане, или, лучше сказать, тесное политическое единство у жителей внутренних и пограничных с нами магалов с течением времени, правда, ослабело, но не в силу разноплеменности, а вследствие разнородных вопросов и чисто топографических условий, и весьма мало нужно было усилий, даже достаточно было одного хорошего толчка или твердой руки, чтобы опять все без исключения дагестанские общества сплотить в одну семью. Вот почему и бывшему султану Даниельбеку так нетрудно было явиться связующим звеном между давними родственниками, немного разъединившимися между собою по недостатку взаимных отношений, и, вместе с Шамилем, поставить против нас к 1847-му году одну цельную народность, для которой не существовало более грани даже в снеговом кавказском хребте. С указанного года между обществами, пограничными с нашею лезгинского кордонною линиею, даже исчезает окончательно слово "глуходар" ("болходар, бологодар"), которым и мы, и они сами именовали себя почти три столетия.

Оба представителя противного нам лагеря весьма метко [161] и удачно избрали одно сильное средство для восстановления тесного единства во всех дагестанских обществах и для противупоставления нам на каком угодно пункте хотя бы всего племени лезгин поголовно (чего до тех пор не случалось). Это средство было мюридизм, который прежде всех других наших ближайших враждебных соседей увлек самого Даниельбека, послужив главною причиною его отщепенства,— и 1847-й год именно замечателен тем, что в течение его этот мюридизм распространился и утвердился в обществах, прилегавших к нашей лезгинской кордонной линии; он сильно изменил и самый характер бывшей дотоле нашей войны с горцами в этом районе. До 1847-го года, главные общества: Дидо, Анцух, Капуча и Джурмут признавали свою зависимость от нас, имея у себя наших приставов, и хотя не упускали удобного случая ссориться, втайне воевать с нами и вторгаться в наши пределы, но все же непрерывно уверяли нас в своей дружбе и покорности; с 1847-го же года мы лишились даже и этого, и увидели против себя прежних зависимых и мнимо-покорных — открытыми врагами во всеоружии, вследствие чего должны были упразднить и должность дидойского пристава. Частные заявления о миролюбии были незначительны, для нас ничтожны и весьма скоропреходящи. Таким образом, в войне нашей на лезгинской линии, 1847-й год можно назвать новою эпохою, с которой потянулся особый, отличный от прежнего период борьбы и наших отношений к пограничным обществам. Год, значит, самостоятельно важный и серьезный. Так он сказался и на деле: хотя он небогат крупными явлениями, но замечателен тем, что все наши силы и боевые средства держал в высшем напряжении, а кордон наш в постоянной тревоге. Вследствие не прекращавшихся сборов в горах, нападений на плоскость значительных партий и [162] доходивших до нас сведений о разных крупных преднамерениях Шамиля и Даниельбека, наши войска поневоле должны были стоять на линии в качестве бессменного караула и неустанно передвигаться то туда, то сюда. Последнее обстоятельство вытекало из того, что наличные средства наши были ничтожны и вовсе не соответствовали как охраняемому ими пространству линии от г. Нухи до селения Артаны ², так равно и всему, что обусловливало положение нашего противника, начиная с его союзницы — горной природы, и кончая отвагою, мужеством и полною к нам ненавистью. У неприятеля, в ближайших к нам (так называемых тогда "лезгинских") обществах было вооруженное и всегда готовое выступить против нас население по меньшей мере в десять тысяч человек (приложение I), у нас же, на всем длиннейшем нашем кордоне, было пять с половиною тысяч солдат, разбросанных на пунктах сотнями и десятками, и 24 орудия (приложение II). Силы эти, во время движений в горы, сокращались значительно, потому что часть из них уходила в состав отряда, который формировался особо и независимо от них, и хотя оне заменялись временными милиционерами и обывательскими караулами иногда с избытком, но от этого дело не улучшалось, потому что как те, так и другие, в сравнении с решительными и отважными горцами, составляли оплот ненадежный; укрепленные же наши пункты по большей части не выдерживали критики, а посты и вышки, в смысле препятствий для вторжения горцев, могли играть роль и иметь значение только в том случае, если были защищаемы такими героями, как милиционеры 1-го Грузинского пешего полка.

Лезгинская кордонная линия в половине 1846-го года, [163] по Высочайшему повелению, была разделена на два участка: 1) правый фланг, заключающий посты шекинского уезда и белоканского округа, с укреплениями: города Нухи, в сел. Ках, крепости новых Закатал и форта белоканского (т. е. от укр. Лагодех до г. Нухи); 2) левый фланг, обнимавший посты кварельского участка и укрепления: Лагодехи, Каратубань, Бежаньяны, Кварели, Натлис-Мцемели и с 1847-го года — кодорское укрепление. Управление правым флангом было возложено на белоканского окружного начальника, а левым — на командира грузинского линейного № 16-го баталиона, расположенного в укр. Кварели.

Дальнейшее устройство и состояние лезгинской линии в разные периоды нашей войны уже нам известны; теперь остается только указать на недостатки этого устройства, которые до сих пор избегли всякого описания, и которые, между прочим, послужили в свое время указанием и поводом к различным переменам и улучшениям на линии, выдвигающим вторично 1847-й год, как новую эпоху нашей деятельности в означенном районе.

Уже в 1846-м году военные люди, знакомые с положением наших дел в Закавказьи, стали приходить к убеждениям, что лезгинская кордонная линия, оправдывавшая, быть может, свое назначение десять лет назад, в данное время в устройстве своем являлась весьма печальною. Прежде всех других причин такого ее состояния, достаточно обратить внимание на топографию местности, которая даст понятие и о стратегическом театре наших военных действий.

Колоссальный хребет тянулся без значительных изгибов на протяжении ста шестидесяти верст, от горы Барбало до горы Гудур-даг, отделяя непокорные общества от тифлисской губернии. Скат, обращенный к нам, имеющий заложения от 15-ти до 20-ти верст, безлюден и [164] сплошь был покрыт густым лесом; гребень же безлесен и тянулся почти ровною линиею, однообразие которой лишь в немногих местах нарушалось весьма округленно выдающимися вершинами. Подошва ската везде обозначалась явственною чертою; это была окраина лесистой равнины, имевшей слабое падение, а потому почти повсюду болотистой. Вдоль окраины тянулась полоса сухой и плодородной земли, шириною от полуверсты до пяти верст, которая и составляла лезгинскую линию.

Важнейшую характеристическую черту равнины в военном и физическом отношении составляла река Алазань, протекавшая в расстоянии 5-25 верст от подошвы хребта. На последнее расстояние она удалялась в джаро-белоканском округе, и здесь, по левому берегу ее, посреди болот и лесов, разбросаны были джарские и енисельские аулы. Алазань даже в верховьях своих была для войск непроходима в брод; переправы большею частью происходили на паромах и лодках. Эти свойства реки были выгодны для обеспечения телавского участка и сигнахского уезда, но чрезвычайно стесняли нас при передвижении резервов с правого берега на передовую линию. Вся оборона Алазани заключалась в постах.

Отсюда видно, что вся система обороны тифлисской губернии по отношению к горам заключалась в одной линии; впереди негде было действовать, а позади не было пунктов, которые бы имели центральное положение, и где можно было бы расположить резервы. Длина пространства, подвергавшегося непосредственному нападению неприятеля, составляла 240 верст, и по этому протяжению растягивались войска без резервов, без передовых пунктов. Линия была обречена на пассивную оборону, потому что могла только, при удачных для нас обстоятельствах, отражать, но не поражать нападающего — и далее первого из этих пределов [165] не смели простираться ни обязанности, ни надежды наших войск.

Все, столь невыгодные для нас, топографические условия, были весьма выгодны для горцев, которые, пользуясь отлогостью ската и его лесистостью, могли проходить все пятнадцативерстное пространство его вполне незаметно часа в три, в четыре, и внезапно, а также безнаказанно являться у нас на плоскости; если же они терпели здесь какую-либо неудачу, то находили защиту и приют в лесах и болотах нашей низменности, которые их укрывали до минования опасности. Так или иначе, но, достигнув плоскости и прорвав линию, горцы приобретали все выгоды для дальнейших действий.

Достаточно этих немногих слов, чтобы иметь некоторое понятие о том, в каком положении мы находились на лезгинской кордонной линии, управлять и распоряжаться которою из Закатал начальнику ее было труднее, чем управлять из Владикавказа кумыкскою плоскостью. Единственная для нас выгода состояла в том, что наше весьма опасное положение длилось 4-5 месяцев в году, когда горы обнажались от снега, допуская движение больших партий; в остальные же месяцы года мы были более или менее спокойны, потому что линия могла подвергаться нападениям только небольших разбойничьих шаек, которые капитального зла нам причинить не могли. Исключение в сем последнем случае было только 21-го декабря 1846-го года, когда значительная партия лезгин напала на селение Гогами.

Главнокомандующий князь Воронцов в первый же год своего управления краем очень хорошо понял и взвесил все наши военные нужды на лезгинской кордонной линии, и вследствие этого, предварительною и главною задачею поставил не наступление в горы, а устройство этой части [166] края и усовершенствование обороны. Сознавая прежде всего всю важность сближения Дагестана с закавказским краем и преимущественно с лезгинскою кордонною линиею, по прямому пути чрез главный хребет, князь Воронцов еще в июле 1845-го года приступил к проложению так называемой военно-ахтынской дороги — от г. Нухи по шинскому ущелью на укрепление Ахты в самурскую долину; непосредственно засим, в том же году он приказал разработать дорогу от сел. Сабуи (в Кахетии) на гору Кодор, и когда, к октябрю месяцу, она была готова — велел воздвигнуть на Кодоре, при входе в землю дидойцев, укрепленную башню. Поручив вместе с тем исправлявшему должность начальника джаро-белоканского военного округа генерал-маиору Горскому исследование всех недостатков лезгинской линии и составление соображений о переустройстве ее обороны, князь Воронцов, исходя из своей основной идеи, удалил из предположений на 1847-й год всякие стремления к наступательным действиям в горы и представил на Высочайшее соизволение следующий план действий на лезгинской линии:

Охранение края от вторжения неприятельских партий, рекогносцировка в ближайшие лезгинские общества — сколько по обстоятельствам будет возможно, довершение укрепления на Кодоре, производство всех работ, которые по ближайшему усмотрению местного начальства будут признаны полезными для усовершенствования обороны кордонной линии, как-то: проложение просек и дорог, перестройка ветхих постов, перенесение тех, которые расположены на невыгодных местах и т. п.

На все эти надобности, кроме линейных баталионов, назначались в состав лезгинского отряда: три баталиона тифлисского и один баталион мингрельского егерских полков, 50-ть человек кавказского саперного баталиона, две [167] сотни донского № 28-го полка, 1-й Грузинский пеший полк, два легких и четыре горных орудия. Войска эти должны были прибыть на лезгинскую линию в половине мая; состав и сбор действующего отряда из этих же войск предоставлены были усмотрению начальника джаро-белоканского военного округа.

Предположения князя Воронцова были Высочайше утверждены в начале ноября 1846-го года, как совершенно согласные с видами Государя Императора и общею системою постепенного утверждения нашего на Кавказе, оправдавшеюся в том же году. Между прочим, Его Величество предоставил главнокомандующему сделать в плане предстоящих действий все изменения и дополнения, которые будут признаны необходимыми.

На этом основании главнокомандующий приказал генерал-маиору Горскому — для усовершенствования обороны лезгинской кордонной линии возвести в 1847-м году на правом фланге ее два передовых укрепления и четыре промежуточных поста; но Горский донес, что, при предоставленных ему средствах, он этого сделать не успеет и просил утвердить представленный им план занятий войск, в котором, между прочим, подробно объяснил плохое состояние левого фланга линии и те работы, которые требовались настоятельно и преимущественно в этом районе, а именно: постройку и исправление стен в укреплениях Лагодехи, Каратубани, Бежаньянах, Кварели, Натлис-Мцемели; устройство в Шильдах штаб-квартиры для 1-го Грузинского пешего полка, довершение кодорского укрепления и постройку в нем казарм, окончательную разработку дороги к этому укреплению, окончание на правом фланге укрепления в сел. Ках, соединение двух закатальских форштатов и обнесение их каменною стеною. Главнокомандующий согласился с доводами Горского и отложил постройку [168] укреплений и постов на правом фланге линии до будущего года.

Генерал-маиор Горский, пользуясь в начале 1847-го года зимним временем, прежде всего приступил к рубке леса на правом фланге линии, и для этого потребовал наряда тысячи человек обывателей из телавского и сигнахского уездов. Работы производились в четырех верстах от крепости Закатал, не доезжая селения Мацехи, и частью у каменного моста на почтовой муганлинской дороге; но успех их был не вполне удовлетворителен, преимущественно по случаю снегов и вообще ненастной погоды; да к тому же, между рабочими развилась и корь; вследствие этого, в конце марта они были распущены но домам. Этим и ограничилась в 1847-м году наша попытка относительно вырубки заповедных лесов, на которую главным образом указывало предположение о занятиях в том году наших войск.

Та же сильная зима на плоскости и весьма жестокая в горах, где глубина снега на высотах доходила до десяти и даже до пятнадцати аршин, поблагоприятствовала нам только в том отношении, что до мая месяца никаких особенных происшествий, кроме мелкого хищничества партий от 8-10 человек, не произошло. Это обстоятельство дало нам возможность исподоволь готовиться к предположенным, по плану, занятиям, чтобы решительно и энергично приступить к ним с мая месяца. Но непредвиденные обстоятельства, как и случалось большею частью на лезгинской линии, заставили обратить наше внимание и деятельность совсем в иную сторону.

Пользуясь суровым временем года и глубокими снегами, отвращавшими всякое подозрение о возможности сношений с горами, некоторые влиятельные лица из джарских лезгин в январе месяце отправили к Шамилю своих [169] поверенных, приглашая его с наступлением весны на плоскость и уверяя, что, в случае появления мюридов, весь округ возьмется за оружие. Конечно, Шамилю это было весьма на руку, но, не доверяя словесным и письменным заявлениям немногих наших возмутителей, он выразил желание иметь более осязательное подтверждение их заявления. Тогда из селений Джары, Белоканы и Элису разновременно явились к нему, в виде депутаций, более восьмидесяти лиц и удостоверили, что, действительно, при содействии войск имама, округ намерен восстать поголовно, уничтожить все крепости и изгнать русских — что весьма удобно и легко при малочисленности гарнизонов и почти при совершенном отсутствии полевых войск. Для Шамиля этих уверений показалось достаточно, и он тотчас сделал распоряжение, чтобы повсюду партии были готовы к выступлению по первому призыву. Когда призыв Шамиля коснулся и чеченцев, то они, собравшись в большие джаматы, стали обсуждать вопрос о том, не выгоднее ли им будет отказаться от всякой борьбы с русскими. Шамиль быстро сведал об их неповиновении и, не дав им возможности прийти к какому-либо решению, явился в с. Цонтери с партиею лезгин и несколькими орудиями. По зову его, немедленно прибыли туда чеченские наибы, старшины и муллы, с стариками и ближайшими родственниками. Приказав им всем собраться в назначенный час на ближайшей поляне, Шамиль, в сопровождении Джемал-Эддина и своего многочисленного конвоя, среди которого главную роль играли преданные ему мюриды, выехал к ним для переговоров. Эти переговоры были коротки, решительны и очень оригинальны: Джемал-Эддин прочитал несколько стихов из корана, затем лезгины раздвинулись и обнаружили позади себя несколько заряженных орудий и три больших топора. Имам вызвал поименно уже известных ему заранее главных [170] заговорщиков, велел им отрубить головы — и делу конец. Покорно склонившись перед грозным владыкою, все остальные представители вольнодумных чеченцев ожидали его приказаний. Шамиль велел им явиться к себе в новое Дарго на общий съезд. В этом собрании он решил вопрос и дал инструкции о предстоявших предприятиях.

Представительством и руководительством предназначенных военных действий был облечен, конечно, Даниельбек. Первые его распоряжения относились к возможно сильнейшему укреплению его собственной новой резиденции — Ириба, для которого он велел приготовить тысячу бревен; последующие, касавшиеся обществ, прилегавших к нашей лезгинской кордонной линии, состояли в том, чтобы их все поднять на ноги и склонить капучинцев, вышедших из гор и поселившихся у нас на плоскости близь укр. Бежаньян, переселиться обратно в горы, с тем, что в этом последнем случае будет им возвращено все отнятое у них имущество и скот; если бы они не согласились на предложение добровольно, то напасть на них вооруженною рукою и насильно возвратить в прежние места. Эту довольно трудную задачу Даниельбек возложил на двух наибов, к которым питал особенное доверие — анцросо-тебельского муллу Шабана, джарского беглеца, и анцухо-капучинского мудира (главного муллу) Адала-Махмуда-швили, или, как его называли у нас, мудира Адалова. Сему же последнему Даниельбек поручил призыв и сбор партий в анкратльском союзе и на него же возложил движение на Закаталы, сообщив ему, что другие партии, под его личным предводительством, пойдут на Мухах и Элису.

Как ни заблаговременны были все эти столь важные распоряжения, но мы пребывали относительно их в полном неведении; мало того, до половины апреля они были тайною даже для жителей анкратльского союза, которых [171] непосредственно касались. Эти горцы, по врожденному им любопытству и страсти к разным новостям и сплетням, хотя и пытались проникнуть в сущность и в частности отданного им краткого приказания — быть готовыми к походу и запастись десятидневным продовольствием, но политика Шамиля и его обыкновение — не оглашать своих преднамерений до последней минуты, даже до первого выстрела, так твердо были усвоены Даниельбеком и двумя-тремя из его близких доверенных лиц, что никому не удалось не только открыть, но даже приподнять соблазнительную и интересную завесу. Только один капучинец из селения Бежита, некто Шихтур-Шайх-швили, вообразив себе, что он дальновиднее и догадливее прочих, и услышав о каких-то недоразумениях между мудиром Адаловым и бежитским наибом муллою Гасан-Дибиром, поспешил вывести из этого свои собственные заключения и сообщил нам, что, мол, Шамиль прогоняет с должности Адалова и вверяет ее Гасан-Дибиру, а сей последний, желая отличиться и ознаменовать первые действия свои блистательными подвигами, собирает людей, с намерением напасть или на Кварели, или на Бежаньяны, или на Кучетаны, или на Чеканы. Подобное сведение для нас было животрепещущим, и генерал-маиор Горский 2-го февраля отправил в горы несколько лазутчиков из капучинских переселенцев узнать, что там делается; но эти посланные вернулись вечером с пустыми руками и заявили, что на горах проходы заняты сильными караулами, и что проникнуть внутрь неприятельской земли невозможно.

И так, Даниельбек предусмотрительно и очень вовремя для себя разгородил стеною два противные лагеря.

Комментарии

1. История Кавказа даже и в настоящее время малоизвестна, поэтому для многих было бы большою новостью, что грузины, бывшие два с половиною века в рабстве у лезгин, когда-то сами владели этими лезгинами. Между тем, это не подлежит никакому сомнению: в XII столетии турки и персияне были изгнаны из Дагестана грузинскою царицею Тамарою, женою нашего князя Георгия Боголюбского, которая в среде покоренных утвердила даже христианскую веру почти поголовно и обложила их податью. Царица Тамара управляла Дагестаном из стен своего замка, остатки которого сохранились и доныне в Кахетии, на высокой горе, между урочищем Кара-Агачем и Царскими Колодцами. Авт.

2. Дальнейшее протяжение линии до р. Арагвы, занятое тушино-пшаво-хевсурским округом, охранялось местным населением.

Текст воспроизведен по изданию: Трехлетие на лезгинской кордонной линии (1847-1849 годы) // Кавказский сборник, Том 9. 1885