ВОЛКОНСКИЙ Н. А.

ТРЕХЛЕТИЕ В ДАГЕСТАНЕ

1848-Й ГОД. ¹

I.

Результаты действий 1847-го года. Предположения на 1848-й год. Назначение наших войск. Положение противной стороны и распоряжения Шамиля. Меры его по обороне Гергебиля. Боевые покушения горцев. Открытие летней экспедиции и наступление наших войск двумя отрядами к Гергебилю. Рекогносцировки. Занятие позиции в виду Гергебиля отрядом генерала Бриммера. Обходное движение отряда князя Аргутинского и присоединение к генералу Бриммеру. Позиция неприятеля.

К концу 1847-го года результаты нашей деятельности в Дагестане выразились в следующем: в северной части успешно продолжалось устройство укрепленных штаб-квартир в Чир-Юрте (для драгунского принца Виртембергского полка), в Ишкартах (для дагестанского пехотного полка) и на урочище Дешлагаре (для самурского пехотного полка). Пункты эти были признаны самыми выгодными для расположения главных наших резервов и для охранения всей равнины между рекою Сулаком, Каспийским морем и [482] Дербентом. В нагорной части Дагестана мы овладели главною твердынею горцев — укрепленным аулом Салты, разгромили их скопища, утомили и значительно ослабили все неприязненное нам население и возвели укрепление у аула Ходжал-Махи. Кроме того, занятием укрепленной позиции при Цудахаре мы положили начало линии нашей по казикумухскому Койсу, и обеспечив тем прямое сообщение южного Дагестана с северным, заперли неприятелю главнейшие проходы в средний Дагестан. Наконец, еще одним весьма важным деянием нашим в 1847-м году было открытие копей каменного угля на границе казикумухского ханства и торфа на горе Турчидаге и близь селения Улучура. Этому обстоятельству придавали в то время чрезвычайное значение, так как торф и каменный уголь, с успехом заменяя дрова, давали нам возможность не стесняться нашими наступлениями в безлесный и скалистый Дагестан и выручали нас из серьезных затруднений в тех случаях, если бы холода или снег застигли наши войска в трущобах этой дикой страны.

В 1848-м году решено было взять и уничтожить Гергебиль, осада которого в предыдущем году нам не удалась; возвести на его месте или вблизи его наше укрепление, усовершенствовать линию нашу по казикумухскому Койсу и, в случае каких-либо покушений неприятеля против наших границ, предпринять наступательные действия куда надобность укажет. На втором плане стояло возведение самостоятельной башни у миатлинской переправы на Сулаке. Независимо этих преднамерений имелось еще в виду продолжать работы по устройству обороны и возведению разных помещений в укреплении Петровском и в [483] Темир-Хан-Шуре, по сооружению упомянутых выше трех штаб-квартир и возведению еще двух — в селении Кази-Юрте для легкой № 5-го батареи и в селении Курахе для грузинского линейного № 10-го баталиона; наконец, проложить и усовершенствовать некоторые дороги, важнейшею из которых представлялась дорога от Дешлагара к передовой линии на казикумухском Койсу, и продолжать разработку каменного угля.

Таким образом, 1848-й год не должен был представить ничего особенно нового и являлся во всем не более, как продолжением предыдущего года.

На все указанные выше предприятия назначалось, кроме линейных баталионов, следующее число полевых войск: пехоты 21 1/2 баталион, кавалерии 10-ть эскадронов и 32 сотни, артиллерии 30-ть орудий (6-ть легких, 10-ть горных, 4-ре двухпудовые мортиры, 8-мь двенадцатифунтовых пушек и 2 полупудовых единорога). Собственно же для овладения Гергебилем предназначено было 13-ть баталионов, 24-ре орудия, дивизион драгун, 4-ре сотни казаков и милиция. Части войск должны были сосредоточиться к 15-му мая в Шуре и в селении Оглы, а вьючный черводарский транспорт (900-т вьюков) к 1-му мая в Шуре и в Кубе. Кроме этого транспорта был еще и воловий северного Дагестана в числе 200 повозок.

Все предположения главнокомандующего были Высочайше утверждены.

Пока происходила у нас эта подготовка, Шамиль и приверженцы его также не оставались без дела. Вскоре после удаления наших войск в 1847-м году на зимние квартиры, у горцев начался ряд неудовольствий. Прежде всего, возникли несогласия между наибами, которые обвиняли друг друга и были обвиняемы [484] населением по поводу салтынского погрома и неудачного похода в вицхинский и унчугатльский магалы; жители роптали, между прочим, и на то, что, вследствие затей Шамиля, их поля остались необработанными и семейства голодали. Таким образом, упреки эти касались уже лично самого имама. Споры и раздоры разгорались все более и более и дошли даже до взаимных друг на друга доносов Шамилю. Последствием этих доносов было удаление от должности Магомет-кадия сугратльского, замененного сугратльским же жителем Абдуллою, весьма храбрым, но не очень ревностным мюридом; вместо Кази-Магомета был назначен опять Кибит-Магома. Но эти перемены и прочие распоряжения имама далеко не восстановили спокойствия среди горцев: разноголосица, сопровождаемая постоянными ябедами и кляузами, все продолжалась. Так как это в конец надоело Шамилю и в тоже время угрожало силе и значению его безграничной деспотической власти, то он решился лично вступиться в дело и тем положить предел всяким недоразумениям. Для этого он собрал в Дарго совет из наибов, главнейших старшин и духовных лиц. Вся эта пестрая масса его сподвижников съехалась к нему в конце января 1848-го года. Чтобы смирить ее и заставить безусловно подчиниться всем своим приказаниям, а также чрез ее посредство повлиять на народ, Шамиль признал необходимым прибегнуть к уловкам и натяжкам, при помощи которых мог бы ее запугать. Тут середины держаться было нельзя; нужно было рискнуть — и, так сказать, закаяться: вывезет — хорошо, а не вывезет — пусть будет воля аллаха. И вот, имам неожиданно поразил всех громовым заявлением, что, не видя содействия в своих предприятиях и не [485] находя в своих приверженцах единодушия и рвения к военным действиям, он слагает с себя звание имама. Вышло хорошо, потому что такого оборота вещей представители горских обществ вовсе и не чаяли. Они воображали, что будут осуждены, наказаны: ожидали целый ряд упреков, угроз — а тут, вдруг, такое неожиданное самоотречение! Реприманд — да и только! Собрание заголосило хором, что оно этого не допустит, не позволит, и что готово, вместе с народом, раз навсегда подчиниться требованиям имама, каковы бы они ни были. Главнейшие и старейшие из членов совета заявили тут же, что в горах нет человека более достойного и способного носить звание имама; что в случае невозможности быть где-либо лично самому Шамилю — они обязывают себя безусловным послушанием его сыну, к которому, по смерти Шамиля, должно непременно перейти звание имама. Это был чрезвычайно важный момент в жизни владыки гор: здесь он в первый раз удостоился народного избрания в первосвященники. Он внутренне торжествовал, потому что сам не ожидал такого результата. С напускным смирением он подчинился воле представителей народа, и, не давая остынуть их энтузиазму, тут же сделал все распоряжения к предстоящим военным действиям. Он велел не распускать войска, держать их в постоянной готовности и приступить к укреплению важнейших пунктов; он объявил, что главною его задачею будет — поставить нам все затруднения при новом наступлении к Гергебилю и разорить Казикумух или верхние деревни мехтулинского ханства. Вообще, на этом же совете определились предстоящие планы Шамиля.

За словом последовало и дело. Лишь только [486] совет разошелся по домам, Хаджи-Мурат тотчас же отправился к Гергебилю с конною партиею и массою рабочих, в начале марта заложил редут между Гергебилем и селением Кикуны, на урочище Улиаб, быстро его соорудил и немедленно вооружил одним крепостным орудием, привезенным из Могоха. Одновременно с этим, Хаджи-Мурат, по данной ему Шамилем власти, сменил гергебильского наиба Гусейна и вместо него назначил гергебильского жителя Али-Мусу. Независимо от устройства редута на урочище Улиаб, где горцами было возведено тридцать оборонительных сакль, обнесенных толстою стеною, произведены некоторые работы в самом Гергебиле, а вслед затем и в селении Чох. К концу марта в Гергебиль были введены значительные скопища горцев под предводительством трех наибов, а жители деревни Кикуны были переселены под защиту вновь устроенного на Улиабе укрепления.

Генерал-лейтенант князь Аргутинский быстро получал от лазутчиков все самые точные сведения не только о деятельности неприятеля, но даже о его предварительных намерениях — что давало ему возможность предупреждать всякие покушения горцев, направленные к вторжению в наши пределы или разорению пограничных наших селений. Сведений этих было вдоволь, и нужно отдать справедливость нашим лазутчикам, что они их доставляли с полною безошибочностью и правдивостью. Одно из главнейших сообщений последовало в двадцатых числах марта о том, что партия человек в шестьсот, под начальством ауховского и салатавского наибов, приготовилась переправиться близь селения Миатлы и напасть на Чир-Юрт или на драгунский разъезд. [487] Действительно, спустя несколько дней, именно 26-го марта, партия эта атаковала по дороге от Чир-Юрта к Миатлы эскадрон нижегородцев под командою штабс-капитана Петрова ². Произошло довольно серьезное дело, из которого наши драгуны вышли такими же героями, какими были всегда. Неприятель бежал. По поводу этой молодецкой схватки последовал приказ главнокомандующего от 30-го апреля, в котором князь Воронцов выразил благодарность в особенности штабс-капитану Петрову.

Вся весна прошла для нас среди постоянных тревог, несколько раз в течение каждой недели происходивших на разных пунктах Дагестана; но, благодаря неустанной бдительности и деятельности князя Аргутинского, а также правителей ханств и начальников округов и отдельных частей, ничего веского и важного до июня месяца не случилось.

Наконец, наступило время для открытия экспедиции.

К концу мая войска, предназначенные для движения к Гергебилю, были в полном сборе на указанных им пунктах. Часть из них, расположенная лагерем у Темир-Хан-Шуры, пятого июня, после молебствия, выступила на сел. Оглы двумя колоннами — генерал-маиора барона Врангеля и полковника князя Барятинского. Около версты за деревнею Муселим-аул первая колонна направилась по кратчайшему, но менее удобному пути, а вторая, пройдя верст девять по дербентской почтовой дороге, свернула вправо на проселок. День был жаркий, утомительный. К четырем часам пополудни отряд прибыл в аул большой Дженгутай, резиденцию малолетнего хана мехтулинского, [488] затем передвинулся вперед еще версты на две или на три, к малому Дженгутаю, и здесь остановился на ночлег. На другой день, при пасмурной погоде, по местности плодородной и хорошо обработанной, но вполне безлесной, войска поднялись по ущелью до деревни Дуранги, и перейдя перевал, называемый „Белая гора“, спустились в широкую долину к селению Оглы. В это время пошел проливной дождь, который продолжался всю ночь. Это побудило князя Аргутинского остаться здесь на дневке.

У селения Оглы уже ожидали князя Аргутинского и другие части войск, которые, вместе с прибывшими, составили отряд численностью из 10 3/4 баталионов пехоты, дивизиона драгун, 6-ти сотен, 11-ти орудий, конгревовых ракет и крепостных ружей ³.

В тоже самое время, именно 7-го июня, близь селения Ходжал-Махи сосредоточился другой отряд под начальством командира 1-й бригады 20-й пехотной дивизии генерал-маиора Бриммера, в составе четырех баталионов пехоты, девяти сотен, пяти орудий, ракет и крепостных ружей ⁴. Из войск, состоявших в ведении генерал-лейтенанта князя Аргутинского, кроме [489] баталионов, оставлено было по одному баталиону на переправе у Миатлы, в Шуре, в селении Оглы и в Ходжал-Махи ⁵, да кроме того еще особый отряд на Турчидаге, для прикрытия казикумухского ханства и наших в нем запасов (под командою полковника Манюкина) из двух баталионов, с крепостными ружьями, двух пеших и двух конных сотен милиции, двух горных орудий и взвода конгревовых ракет ⁶.

Имея в виду, по прибытии к Гергебилю, немедленно обложить этот укрепленный аул, а прежде того сделать рекогносцировку окрестностей для определения подступов к нему и качества дорог, командующий войсками отправил 8-го июня, во время дневки, в Ходжал-Махи все осадные, батарейные, легкие орудия и инженерный парк, под прикрытием 1-го баталиона самурского полка. 9-го же числа, оставив в лагере у селения Оглы, под прикрытием 2-го баталиона Великого Князя Константина Николаевича полка, все тяжести, он, с остальными войсками и сосредоточенными у селения Оглы, обеспеченными четырехдневным запасом сухарей, двинулся мимо Ахкента на кодухские высоты. Чтобы отвлечь внимание неприятеля от принятого им направления — тем более, что ему предстояло проходить глубокие ущелья по недоступным почти тропинкам, он приказал генерал-маиору Бриммеру двинуться в тоже время с его отрядом прямо к Гергебилю, на высоту, где в прошлом году был расположен штаб главнокомандующего.

Отряд князя Аргутинского, выступив в [490] третьем часу утра, прошел опять через селение Оглы, и, не переправляясь через речку, последовал вверх по ее течению. Оставив в стороне аул Ахкент, войска поднялись на хребет, отделяющий внутренний Дагестан от приморской его части. Сделав привал на вершине, они спустились в глубокую долину, в которой расположено было селение Аймяки, и пройдя правее этой деревни, вновь поднялись по чрезвычайно трудной и неудобной тропинке на противоположный хребет. Тут взорам всех представилась прелестная картина: у ног отряда, в страшной глубине, под отвесными скалами, расстилалась долина Койсу, а снизу, из-за горы, выглядывала верхняя часть Гергебиля; за рекою Койсу выдвигались массы скал, нагроможденные друг на друге в разнообразных и причудливых формах; направо высились хребты Аварии, налево — Чемодан-гора. Впереди, на неизмеримое пространство, огромная трещина рассекала все эти гигантские валуны — и глаз уходил далеко, далеко... Трещина была ущельем Кара-Койсу, которое соединялось с казикумухским Койсу у самого Гергебиля. Присмотревшись по направлению ущелья, можно было увидеть вдали черный силуэт салтынского моста, левее его — развалины аулов Куппы и Кудали. Наконец, на заднем фоне этой очаровательной панорамы рисовались зубчатые и снежные вершины главного кавказского хребта.

Князь Аргутинский тотчас произвел, со 2-м и 3-м баталионами апшеронского полка и кайтагскою милициею, рекогносцировку. Спустившись по отвесным крутизнам и тропинкам, годным только для диких коз, колонна, после тяжелого двухчасового движения, остановилась на горном выступе, с которого Гергебиль был виден как на ладони. Он занимал [491] часть конусообразного холма, замыкавшего узкое аймякинское ущелье. Вершина конуса составляла по-видимому самую укрепленную часть аула, который был окружен стеною и башнями. Между аулом и казикумухским Койсу, на протяжении более версты, спускались террасами богатые и красивые зеленеющие сады, а по ту сторону реки, между слиянием обоих Койсу и мостом, ведущим в Кикуны, высилась огромная отвесная скала, вершина которой занята была укрепленным неприятельским лагерем; самая недоступная часть скалы господствовала над слиянием двух рек. Наконец, на горе, возвышавшейся за этою скалою, виднелась неприятельская партия, видимо готовая ежеминутно к весьма недружелюбной с нами встрече.

Лишь только небольшая рекогносцировочная колонна, сопровождавшая командующего войсками, взошла на уступ — из Гергебиля грянул приветственный орудийный выстрел. К закату солнца колонна возвратилась обратно.

Рекогносцировка показала, что спуск с высот по правой стороне аймякинского ущелья представляет местность, изрытую параллельно самому ущелью чрезвычайно глубокими каменистыми оврагами, чрез которые сообщение весьма затруднительно. Спуски с главного хребта на последние отлогости были также очень трудны, хотя при некоторой разработке и возможны для движения горной артиллерии. На последних покатостях хребта, над самым аулом, воды и подножного корма вовсе не было. Все это заставило князя Аргутинского изменить первоначальное намерение о движении к аулу с двух сторон — с кодухских высот по правую сторону аймякинского ущелья и прямо на ближайший гребень перед аулом — с тем, чтобы потом [492] обе колонны соединились за садами. Если бы командующий войсками приступил к этому движению, то обе колонны рисковали быть разъединенными на долгое время упорным сопротивлением в садах, а отряд лишился бы воды и подножного корма. В виду этого, князь Аргутинский решил обложить аул только с одной стороны, именно от Ходжал-Махи, тем более, что желал еще ознакомиться с высотами по левой стороне аймякинского ущелья, чтобы там поставить кавалерию и рассмотреть характер этого хребта и спуск с него к Гергебилю.

Со следующего же дня он приступил к осуществлению этого намерения. Подняв отряд на ноги с ранним рассветом, командующий войсками повел его по той же тропе, по которой поднимался накануне, и затем, спустившись вниз в кодухское ущелье, повернул направо по течению ручья. Ущелье, или лучше сказать скважина, было до того тесное, что пришлось идти поодиночке; оно привело к разоренному аулу Аймяки, оставленному жителями еще с 1846-го года, после взятия его князем Бебутовым. Отсюда начиналась теснина, проходившая к Гергебилю, представлявшая, по своей дикости и суровости, единственное и замечательное в своем роде явление. Около Аймяки сделан был привал на несколько часов. Здесь опять начинался крутой подъем на гергебильские высоты, уже по левую сторону аймякинского ущелья. Взойдя на вершину, отряд остановился на ночлег.

Пока происходило это движение, неприятельский гарнизон пристреливался из укрепления по передовому лагерю генерала Бриммера, но вреда не нанес, потому что ядра переносило.

11-го июня была произведена вторая [493] рекогносцировка. В состав рекогносцировочной колонны вошли: 4-й баталион апшеронского, 2-й дагестанского полков и кайтагская милиция. Целью рекогносцировки был осмотр левого берега аймякинского ущелья и характера высот над тем местом, где в прошлом году была устроена наша мортирная батарея. Спустившись с горы, колонна приблизилась к Гергебилю более чем в первую рекогносцировку. Из аула было сделано несколько пушечных выстрелов, и одна граната разорвалась над головами наших солдат. После осмотра укрепления, князь Аргутинский отвел колонну обратно наверх, а в три часа пополудни, оставив на месте лагеря баталионы, участвовавшие в рекогносцировке, а также дивизион драгун и всю конную милицию, под командою полковника барона Фитингофа, с остальными войсками выступил к селению Кутеши. Отряд шел по хребтам гор, по богатым пастбищным местам, любуясь видами внутреннего Дагестана. Уже смеркалось, когда, не доходя несколько верст до селения Кутеши, войска остановились на ночлег.

На другой день, выступив в пять с половиною часов утра, отряд спустился отлогими покатостями к селению Кутеши. После привала он продолжал движение по местности еще более отлогой, в виду некоторых селений акушинского общества. Пройдя несколько верст, он вступил в ущелье, которое постепенно спускалось в ложе горной речки. На этом пути общее внимание сосредоточилось на громадных отдельных камнях сферической формы, подобно огромным ядрам разбросанных на ближайших покатостях. При выходе из ущелья в долину Койсу, завиднелась вдали живописная ходжал-махинская крепостца, вокруг которой расстилались богатые и [494] обширные сады. В стороне грустно смотрели развалины большого аула Ходжал-Махи, разоренного Шамилем в 1846-м году.

Оставив в укреплении осадные и батарейные орудия под прикрытием 2-го баталиона гренадерского Великого Князя Константина Николаевича и 1-го баталиона самурского пехотного полков, с двумя горными орудиями, князь Аргутинский выступил 13-го числа, около пяти часов утра, с остальными войсками и артиллериею, на соединение с генералом Бриммером. Отряд двинулся по правому берегу Койсу. С обеих сторон возвышались обнаженные скалы. Кроме некоторых незначительных подъемов и спусков, дорога была ровная и удобная. Пройдя около четырнадцати верст от Ходжал-Махи, войска в десять часов утра прибыли к Гергебилю, где находился лагерь генерала Бриммера.

Позицию наших войск составляла отвесная с трех сторон возвышенность, в особенности круто спускавшаяся к реке Койсу и соединявшаяся, посредством цепи холмов, с горами, окружавшими долину. У подошвы этой возвышенности расположен был лагерь кубинской милиции, под начальством Джафар-Кули-ага Бакиханова, и ахтынской — под начальством Бучкиева. Из числа прибывших войск, два баталиона дагестанского и один апшеронского пехотных полков, с инженерным парком, поместились также у подошвы горы, а остальная часть отряда — на вершине ее, с которой раскрывалась вся позиция неприятеля, укрепленный его лагерь и верхняя часть Гергебиля.

Положение горцев было приблизительно таково: аул хотя хранил остатки прошлогодних разрушений, но окружающая его стена была выложена вновь, башни [495] воздвигнуты заново, и число их увеличено; толщина стен везде значительно уширена; нижняя часть аула во многих местах покрыта блиндажами и закидана камнями; сообщения в ауле между саклями и отдельными его частями совершенно скрыты, и в верхней его части вновь построена оборонительная казарма и поставлены три орудия. Из двух орудий неприятель уже несколько раз стрелял по лагерю генерала Бриммера шестифунтовыми и двенадцатифунтовыми ядрами, и снаряды переносило в реку через то место, где в прошлом году стоял лагерь главнокомандующего.

Дальность таких выстрелов, конечно, обусловливалась не только большим углом возвышения, но и калибром орудий — по всей вероятности чугунных. Третье орудие, по показанию лазутчиков, было горского литья и притом короткое. В укрепленном лагере, о котором сказано выше, были сильно вооружены отлогости высоты по левому берегу Кара-Койсу, спускавшиеся к нашей стороне и к селению Кикуны; доступ на вершину открывался только по одной тропинке, пролегавшей по отлогостям. На крайней высшей точке горы, составлявшей площадку в несколько квадратных саженей, была устроена углубленная батарея из двух длинных орудий — сколько можно было судить о них по полету снарядов. Хотя кикунский мост был цел, но с левой стороны реки сильно укреплен; каменный же мост на казикумухском Койсу, которым мы владели в прошлом году, уничтожен, и оборонительная его башня срыта. Гарнизон Гергебиля состоял из тысячи человек.

В ожидании колонны, сопровождавшей осадную артиллерию из Ходжал-Махи, мы в течение двух дней ничего не предпринимали; но неприятель 14-го июня стрелял [496] по нас из орудий ⁷. Ночью же небольшая партия и подкралась по левому берегу казикумухского Койсу к лагерю нашей милиции и открыла с противоположной стороны реки ружейный огонь, но две наши картечные гранаты заставили ее убраться. С прибытием наших войск под Гергебиль, почти со всех сторон стали собираться партии неприятеля, и прежде всех прибыл Хаджи-Мурат с шестьюстами человек пеших и конных и с двумя орудиями — горным и легким. Постояв немного на гребне, где в прошлом году была ставка Шамиля, он спустился к ущелью и занял при выходе его холмы, где находилась год назад позиция Агалар-бека.

II.

Занятие нашими войсками передовой позиции. Осмотр местности для выбора пунктов под батареи. Первое состязание с неприятелем. Сооружение батарей и устройство сообщений. Усиление неприятеля и характер его обороны. Наши средства и надежды. Действия 18-го, 19-го и 20-го июня. Сильная канонада горцев 21-го июня. Нападение на лагерь нашей ахтынской милиции. Обходное движение колонны полковника Евдокимова и занятие кодухских высот. Сильный бой 23-го июня передовой колонны полковника князя Барятинского за гергебильским оврагом и в садах. Занятие 24-го июня садов и окончательное обложение аула. Атака неприятелем позиции полковника Евдокимова. Наши потери с 14-го по 26-с июня. Расположение нашего блокадного отряда 27-го июня. Дальнейший ход осады. Занятие селения Аймяки. Полная тесная блокада. Общие наши потери с 27-го июня по 6-е июля.

15-го июня прибыла наша осадная артиллерия. Командующий войсками поручил генералу Бриммеру на [497] другой день сбить неприятельские толпы с передовых высот, где в прошлом году были построены наши брешь-батареи, занять их и тем дать нам возможность произвести рекогносцировку для выбора пунктов под наши батареи.

Генерал Бриммер выступил в два часа утра. Колонна состояла из четырех баталионов пехоты (4-го дагестанского, 1-го и 4-го князя Варшавского, 2-го самурского) при двух батарейных, двух легких и двух горных орудиях, взвода кавказского стрелкового баталиона, двухсот человек пеших самурзаканцев и пятидесяти конных кюринских нукеров. Ночь была темная, но, не взирая на это, войска двигались тихо и в порядке. Дорога была довольно удобная, за исключением немногих перевалов, идущих перпендикулярно к реке казикумухскому Койсу. Нам предстояло занять последний из этих перевалов, отстоявший от аула на 120-150 саженей. При полном свете дня легко можно было себе составить вполне определенное понятие о цели нашего движения: высота, к которой мы стремились, была действительно чрезвычайно отвесная, какою казалась и из лагеря; она походила на огромную естественную параллель и стояла, отдельно от гор, замыкавших долину с правой стороны; с этими горами она связывалась лишь небольшими отдельными холмами, которые тянулись до входа в аймякинское ущелье. Налево отвесный скат высоты отстоял саженей на двести от слияния обоих Койсу; за ним находился овраг, который огибал с этой стороны сады; впереди голый каменистый холм, возвышаясь среди садов, фланкировал нижнюю сторону аула, омываемую речкою, вытекавшею из аймякинского ущелья; речка эта, протекая перед аулом, отделяла его от описываемого холма.

Оставив на полдороге два батарейных орудия для действий против аула, колонна наша скрытно подошла к высоте. Заметив на ней неприятеля, генерал Бриммер атаковал его милициею, поддержанною баталионом самурцев, сбил, прогнал и занял гребень ⁸. После этого 4-й баталион дагестанцев, с одним горным орудием, быстро перешел овраг, при сильной перестрелке занял часть садов, примыкавшую к подошве нашей позиции, и начал в них укрепляться ⁹. Впереди занятой нами высоты была еще другая, укрепленная завалами, за которыми ожидали нас горцы; но на этот раз мы их не трогали. Обеспечив себя на передовой позиции, князь Аргутинский, вместе с заведовавшим походным штабом полковником Капгером, начальником артиллерии полковником Граматиным и заведывающим инженерными работами полковником Кесслером произвел рекогносцировку окружающей местности, выбрал первоначальные пункты для постройки батарей и поручил этим трем штаб-офицерам обозначить дневные работы.

Во все время рекогносцировки наши два батарейных орудия, поставленные на полдороге, не переставали действовать по аулу. С своей стороны и неприятель открыл частый артиллерийский огонь сперва из аула и укрепленного лагеря, а потом с террас между Кара-Койсу и казикумухским Койсу, куда спустилась партия Хаджи-Мурата, переправившаяся через Кара-Койсу. Град его шестифунтовых ядер и гранат был направлен с большою меткостью, и снаряды [499] преимущественно ложились у задней подошвы занятого нами хребта, где князь Аргутинский расположил инженерный парк; несколько гранат упало перед группою офицеров и солдат, но, к счастью, без вреда для них. Тогда к двум нашим батарейным орудиям были присоединены еще два других; все они составили временную батарею № 4-й. Хотя их огонь и не остановил действия артиллерии из аула, но значительно его ослабил. Против двух орудий Хаджи-Мурата, направленных во фланг нашей передовой позиции, открыли пальбу два легких и два горных орудия, а с позиции в лагере еще два легких орудия № 5-го батареи, выстрелы которых фланкировали, в свою очередь, партию Хаджи-Мурата.

Канонада продолжалась до четырех часов пополудни ¹⁰. В четыре часа разразилась сильная гроза; но и она не прекратила действия неприятельской артиллерии, едва только к сумеркам окончательно угомонившейся.

Пока все это происходило на передовой позиции, от лагеря к занятой нами высоте быстро разрабатывалась колесная дорога, сделан подъем на гребень и начаты две другие, дороги — одна по подошве гребня и к седловине его, а другая от главного сообщения влево на плоскую возвышенность, лежавшую на ружейный выстрел за передовым гребнем и предназначенную для помещения мортирной батареи. К ночи колонна генерала Бриммера была усилена на передовой позиции 2-м баталионом гренадерского Великого Князя Константина Николаевича полка и первым баталионом мингрельского егерского полка; к инженерному же парку был перенесен и лагерь двух рот кавказского саперного [500] баталиона. Прекратив орудийную пальбу, горцы открыли ружейную перестрелку против 4-го баталиона дагестанского полка и продолжали ее с перерывами до глубокой ночи. Но баталион успел уже укрепиться, и всякие поползновения неприятеля были для него не страшны. Всю ночь продолжалась разработка начатых дорог, и посередине занятого нами гребня построена из туров, фашин и земляных мешков, в расстоянии ста саженей от аула, батарея 3-й на четыре орудия. К рассвету она была вооружена двумя полупудовыми единорогами и двумя двенадцатифунтовыми пушками. От нее справа по гребню выведена траншея для скрытного сообщения.

Неприятель быстро усиливался: ночью прибыла на высоты, где стоял прежде Хаджи-Мурат, трехсотенная партия наиба каратынского, с одним орудием; с рассветом, по направлению от Кодуха, приблизилась пятисотенная партия Мусы балаканского — обе наполовину из пеших и конных. Конница оставалась за две версты от аула внизу, а часть пехоты, с орудием, пройдя по кодухским высотам к Гергебилю, засела в расщелине горы и с восходом солнца открыла навесный огонь по нашей передовой позиций. С нашей батареи № 3-й двенадцатифунтовые пушки действовали против части аула, скрывавшей орудия, а полупудовые единороги против укрепленного неприятельского лагеря и расположенных под его прикрытием партий. С временной батареи № 4-й, устроенной накануне, два орудия были свезены, а другие два продолжали разбивать саклю, скрывавшую неприятельское орудие. Позиция в садах была усилена еще одним горным орудием; против Хаджи-Мурата действовали все те же орудия. На вновь устроенную в течение ночи батарею [501] были поставлены две мортиры, и сделано из них несколько весьма удачных пробных выстрелов; четвертые баталионы дагестанского и князя, Варшавского полков были спущены с передовой позиции, а две роты мингрельского баталиона, с крепостными ружьями, и пятьдесят человек пешей артиллерии и унцукульской милиции подняты были над аймякинским ущельем, чтобы не допустить партию Мусы балаканского вредить нашим батареям ружейным огнем. К вечеру передовая позиция была подкреплена вторым баталионом апшеронского и третьим дагестанского полков, и таким образом на ней оказалось шесть баталионов и лишь только смерклось, второй баталион самурского полка быстро атаковал и занял передовую высоту в садах, которая была защищена небольшим числом неприятеля, и тотчас укрепился на ней, примкнув завалами к баталиону, занимавшему вход в сады.

Ночью неприятель заводил в разных местах слабую и безвредную для нас перестрелку. Не придавая ей никакого значения, мы продолжали наши работы: на отдельной возвышенности вправо от большого гребня заложена батарея № 1-й на пять орудий; от дороги, оканчивавшейся у седловины, летучею сапою выведена на тридцать саженей траншея для прямого прикрытого сообщения наших резервов с садами; траншея вправо по вершине хребта от батареи № 3-й продолжена и уширена. В эту же ночь был убит, при поверке секретов, молодой офицер апшеронского полка прапорщик Михаели ¹¹.

Характер защиты неприятеля для нас уже ясно определился: несмотря на свои значительные силы и на [502] отличную естественную и искусственную оборону укрепления, он видимо возлагал наибольшие надежды на свою артиллерию и рассчитывал составить из нее главнейшее для нас противодействие. Действительно, численность его орудий, усердная и меткая стрельба из них, а также чрезвычайно удобное и закрытое их расположение, в связи с остальными условиями, служили для нас вескими и упорными препятствиями, передававшими на его сторону все преимущества состязания. Кроме того, прошлогодний опыт, сколько можно было судить по каждому шагу неприятеля, умудрил его значительно. Положим, он был не бесплоден и для нас; но польза таких опытов для осаждающего всегда ограниченнее, чем для обороняющегося, в особенности, если новая встреча противников сопровождается почти теми же условиями, какими она была обставлена в первый раз. Насколько главные расчеты неприятеля покоились на его артиллерийских и вообще теперешних боевых средствах, настолько же наши прежде всего основаны были на нравственном состоянии храброго и испытанного войска, на его беззаветном мужестве и не менее того на распорядительности и геройстве наших отдельных начальников, среди которых первое место бесспорно принадлежало именам Барятинского, Евдокимова, Врангеля, Орбелиани и других лиц. В этом последнем отношении обстановка наших войск была такая, какой лучше желать было невозможно, и князь Аргутинский, венчая своею особою всю эту плеяду, сознавал это вполне. Не могли не сознавать этого и все прочие, так как каждый в указанных личностях видел быстро восходящие светила, на стороне которых было все: и воинские дарования, и самое счастье. [503]

18-го июня с и рассветом горцы усилили действие своих семи орудий по всем пунктам передовой нашей позиции. Наша батарея № 1-й, вновь устроенная против части аула, примыкавшей к аймякинскому ущелью, вооруженная пока четырьмя двенадцатифунтовыми пушками, со своей стороны открыла огонь залпами и быстро разрушила несколько сакль на оконечности аула. Действия неприятельской артиллерии были для нас настолько невыгодны и даже чувствительны, что все остальные наши орудия пришлось употребить исключительно для того, чтобы прекратить артиллерийскую пальбу горцев. Для сбережения наших людей, а частью и по ненадобности, во время дня скопления пеших войск на передовой позиции, 1-й баталион князя Варшавского и 2-й самурского полков были спущены книзу, и позиция эта осталась занятою в течение дня только четырьмя баталионами; две роты мингрельцев над аймякинским ущельем были заменены двумя сотнями ахтынской милиции. В сумерки, на передовую позицию были высланы вновь другие два баталиона: 4-й дагестанского и 3-й егерского князя Чернышева подков. Работы нации продолжались, а горцы, как и в предыдущую ночь, не прекращали ни артиллерийского, ни ружейного, огня ¹².

Следующие дни 19-го и 20-го чисел почти ничем не отличались от предыдущего: те же распоряжения, та же обоюдная канонада и продолжение все тех же работ. Более других выдающимися обстоятельствами были: вступление в командование передовым отрядом, вместо заболевшего Бриммера, генерал-маиора барона Врангеля, назначение траншей-маиором подполковника Кашинского и выбытие из строя командира 5-й легкой батареи подполковника Лагоды, раненого во время [504] дежурства, при осмотре батарей ¹³. 21-го числа частая и сильная артиллерийская стрельба неприятеля превзошла всякие наши ожидания. Посылая нам до этого времени ежедневно от шестидесяти до ста снарядов, он в данный день по-видимому уже не стеснялся их количеством. Снаряды его летели к нам с четырех сторон: из аула, с высот, занятых Мусою балаканским, из укрепленного лагеря и из двух орудий, поставленных за завалами на берегу Кара-Койсу. Действия его артиллерии с третьего из означенных пунктов были направлены преимущественно по войскам, расположенным в части сада, смежной с нашими батареями, а из четвертого — во фланг нашим прикрытиям у батарей. В особенности изощрялся Муса балаканский по саперному лагерю: во время короткого обеда офицеров в одной из их палаток он их угостил десятью слишком гранатами которые разорвались вокруг этой злополучной палатки. Наша артиллерия, как и прежде отвечала с единственною целью — остановить эту сумасшедшую пальбу. При этом четыре двенадцатифунтовые пушки, действуя против орудий в ауле, разгромили одну саклю. Однако все усилия неприятеля помешали нашим инженерным занятиям, которые, впрочем, в этот день состояли почти исключительно в приготовлении туров и фашин в предварительных работах по устройству инженер-подполковником Свиридовым висячего веревочного моста чрез казикумухское Койсу, у нижнего лагеря нашей кавалерии.

Стемнело. Передовая позиция вновь была усилена на ночь двумя баталионами. В лагере была [505] приготовлена к выступлению особая колонна ¹⁴, под командой полковника Евдокимова, назначением которой поставлено было — подняться на аймякинские высоты по дороге, обрекогносцированной 11-го июня, к месту расположения милиционного отряда полковника Джафар-Кули-ага Бакиханова, присоединить к себе этот отряд, двинуться чрез Аймяки на кодухские высоты, а оттуда опуститься над Гергебилем, чтобы появлением своим угрожать тылу аула и вспомоществовать занятию остальных садов со стороны передовой позиции. Последнее действие возлагалось на войска главного отряда.

Но в то самое время, когда мы готовились к этому решительному шагу, от которого наполовину зависели будущие наши успехи, неприятель со своей стороны, намеревался также предпринять что-то серьезное. Это можно было заметить по его унылой священной песне, столь знакомой кавказцам издавна, которая раздавалась в лагере Мусы балаканского и, по общему выводу, не перед добром оглашала собою окрестности.

Часу в десятом колонна полковника Евдокимова выступила по назначению. Кругом все притихло; выстрелов не было. Вдруг, часов в одиннадцать, на горе, где были расположены ахтынцы, грянули сотни ружейных выстрелов, и раздались неистовые крики, перемешанные с возгласами, полными отчаяния. Наш нижний лагерь поднялся на ноги. Впечатление среди темной ночи было самое неприятное. По первым раскатам ружейной трескотни полковник Кесслер наскоро собрал две роты сапер и одну роту самурского полка, при которой находился и командир баталиона маиор Ракусса, и направился с ними по тропинке, [506] проходившей на позицию ахтынцев. Необыкновенный шум все усиливался; уже отчетливо разносились в воздухе крики, ругательства, даже слышно было падение тел по скату горы; пули свистели по всем направлениям. Быстро подвигаясь вперед, полковник Кесслер услышал вправо от себя движение колонны полковника Евдокимова. Наши саперы были уже на таком расстоянии от лагеря ахтынской милиции, что представилось возможным послать ей несколько ободрительных слов и приказание по возможности держаться до прибытия подкрепления. Но не тут-то было: застигнутые среди ночи неожиданным нападением горцев и объятые паническим страхом, ахтынцы бежали врассыпную, кто куда попало. При всем желании сколь возможно быстрее подать им помощь, ни Кесслер, ни Ракусса не могли этого сделать, потому что не знали кратчайшей дороги наверх. Наконец, маиор Ракусса повел роту самурцев несколько правее, по тропинке более дальней, но лучше известной. Едва он прошел несколько десятков шагов, как навстречу стали попадаться остатки разбитой неприятелем нашей ахтынской милиций, бежавшей без оглядки. Ни увещания, ни приказания не только не могли остановить бегущих, но даже убедить кого-либо из них указать самурцам кратчайшую дорогу. Паника быстро сообщилась также и цудахарской милиции несмотря на то, что она стояла у подошвы горы. Начальник этой милиции Али от страха не мог понять, чего просил у него Ракусса, тогда как просьба была все та же, простая и несложная, об указании кратчайшей дороги. Так и не добились ничего от этого Али и решили продолжать путь без проводника. На половине подъема рота самурцев нагнала колонну [507] полковника Евдокимова. Узкая тропа, по которой она двигалась, была до такой степени загромождена вьючными лошадьми, что не представлялось никакой возможности протесниться сквозь них даже одному человеку. Встретив такое неодолимое препятствие и заключив, что колонну Евдокимова обогнать невозможно, и что она, во всяком случае, достигнет места нападения прежде самураев, маиор Ракусса отретировался обратно.

Катастрофа, происшедшая с ахтынцами, объяснилась очень просто: обеспеченные и обнадеженные завалами, отделенными глубоким и каменистым оврагом от дороги, по которой следовала колонна полковника Евдокимова, ахтынцы были вполне уверены, что они неуязвимы. Но Муса балаканский расходился с ними в этом воззрении: дав им хорошенько успокоиться, подкрался сверху к завалам почти в упор и, после залпа, кинулся на них в шашки, продолжая потом напутствовать бегущих ружейным огнем. Результат этого нападения был бы для ахтынцев — да, пожалуй, и для цудахарцев безусловно гибельный, если бы неожиданным образом провидение не послало им спасения в образе колонны полковника Евдокимова. Заслышав ее приближение, горцы разбежались. Потеря у них осталась неизвестною. На другой день утром, когда полковник Евдокимов поднялся на аймякинские высоты, милиционеры снова заняли свою позицию.

В лагере Бакиханова колонна оставалась в течение всего 22-го июня. Этот отдых был ей дан во-первых потому, что трудное ночное движение ее значительно утомило, а во-вторых, что нужно было собраться с силами и приготовиться для серьезной схватки, без которой, по мнению командующего войсками, горцы [508] едва ли бы уступили нам свои сады со стороны передовой позиции, обусловливавшие для нас тесную и окончательную блокаду укреплении. В виду этих важных обстоятельств и генерал Бриммер, едва начинавший оправляться после внезапной болезни, должен был вновь лично принять начальствование над передовым отрядом — к чему, вероятно, побуждало его также и желание князя Аргутинского, а полковник князь Барятинский был назначен к нему в помощники. На обязанность последнего было возложено также и командование войсками в садах. В десять часов вечера князь Барятинский, сделав необходимые распоряжения, отправился на позицию. Подполковник Свиридов в этот день поторопился окончить висячий веревочный мост на Койсу, а саперы возвели укрепление на одну роту. Однако, подготовка для достижения нашего главного предприятия была выполнена еще не совсем. Для завершения ее полковник Евдокимов должен был произвести движение с аймякинских высот на гергебильские и войти в связь с колонною князя Барятинского в садах, а генерал Бриммер — овладеть глубоким оврагом пред нашим расположением, где протекала речка Гергебилька, и, разработав чрез него удобное сообщение, укрепиться на противоположной окраине возведением редута. Для этого был назначен весь день 28-го числа.

Присоединив к себе на аймякинских высотах отряд полковника Бакиханова, полковник Евдокимов направился чрез разоренное селение Аймяки ¹⁵ и [509] перед самым подъемом на гергебильские высоты со всею кавалериею двинулся на перевал по направлению к Кодуху, чтобы скрыть настоящее свое намерение. Неприятельские караулы, бывшие на перевале, тотчас подняли тревогу и сошли со всех пунктов. Незадолго до вечера отряд Евдокимова стал беспрепятственно на высотах, окружающих аул.

Но не так благополучно разрешилась другая половина задачи этого дня.

Генерал Бриммер, оставив для прикрытия батарей передовой позиции 3-й баталион апшеронского и 4-й князя Варшавского полков, остальные пять баталионов в два часа пополуночи двинул вперед. С рассветом войска были у оврага. Князь Барятинский получил приказание занять противоположный берег его. Оставив над оврагом третью карабинерную и седьмую егерскую роты, командир князя Чернышева полка, с остальными шестью ротами 3-го и 4-го баталионов своего полка, спустился к речке, протекавшей в овраге. Здесь он оставил в резерве четвертую карабинерную роту, а остальные пять рот разделил надвое: восьмой и девятой приказал подняться на ту сторону оврага и составить цепь вправо против аула, а десятую, одиннадцатую и двенадцатую повел на противоположный берег оврага влево, к стороне кикунского моста. Несмотря на крутизну террас, представлявших чрезвычайные затруднения для спусков и подъемов, чернышевцы, как кошки, быстро взобрались на окраину оврага и из пяти рот образовали на том берегу полукруг. Под прикрытием его рабочие, состоявшие в распоряжении подполковника Свиридова, приступили тотчас же к устройству дороги от траншеи к оврагу и спуска по оврагу к речке. [510]

Но едва только наши роты показались на гребне оврага, как толпы неприятеля ринулись из аула и открыли отчаянный ружейный огонь против нашего правого фланга. Одновременно с этим из всех орудий, находившихся в ауле, в укрепленном лагере и в завалах на берегу Кара-Койсу, поднялась такая страшная пальба, что можно было подумать, будто горцы сочли эту минуту последнею для своего земного существования. За выступившими из Гергебиля толпами валили новые толпы — словом, весь гарнизон; из укрепленного лагеря выскочила огромная партия, которая чрез казикумухский мост бросилась в сады и атаковала левый фланг полковника князя Барятинского. Но все это не смутило чернышевцев. 8-я и 9-я роты, не ожидая, пока горцам заблагорассудится сойтись с ними грудь с грудью, мгновенно перешли в наступление и ударили в штыки. Натиск был сильный, молодецкий — и толпы отхлынули обратно. Преследуя их но направлению вправо, правый наш фланг потерял непосредственную связь с левым флангом, и между ими обоими образовался значительный интервал. Горцы же, атаковавшие 10-ю, 11-ю и 12-ю роты, были несколько решительнее своего гергебильского гарнизона: сделав залп, они сами кинулись в шашки. Но удаль их пропала бесследно: чернышевцы, не сделав ни одного выстрела, встретили их штыками и отбросили назад. В это мгновение подоспела из резерва 4-я карабинерная рота. Тогда 10-я и 11-я роты приняли вправо и закрыли собою образовавшийся интервал. Не взирая на прибывшее к нам подкрепление, горцы, разжигаемые гарцевавшими впереди наездниками, еще с большим ожесточением повторили свой удар — но еще мужественнее, спокойнее и тверже получили [511] новый отпор. Хотя при этом втором натиске их конный колонновожатый, по-видимому один из их предводителей, и повис на штыках храбрых чернышевцев, но за то и последние лишились командира 4-го баталиона маиора Кириленко, смертельно раненого и вслед затем скончавшегося. Вместе с ним был тяжело ранен в грудь навылет и адъютант князя Барятинского подпоручик князь Святополк-Мирский.

Увидев, что толпы все прибывают, и что ожесточению их нет конца, князь Барятинский послал к генералу Бриммеру просить подкрепления, но вместо того получил приказание отступить. Отважный молодой командир храбрых чернышевцев, никогда до сих пор не обращавших тыла перед врагами даже вдесятеро их сильнейшими, наотрез отвечал, что отступить не может, так как этого сделать без большой потери нельзя. Получив такое возражение, не допускавшее по-видимому опровержения, генерал Бриммер послал немедленно князю Барятинскому, в подкрепление его обоих флангов, 3-ю карабинерную и 7-ю егерскую роты его полка, оставленные над оврагом со стороны наших позиций. Едва эти роты подскочили на помощь к своим товарищам, как горцы, прикрываемые все убийственным перекрестным огнем своих орудий, в третий раз кинулись в шашки на оба наши фланга. Навстречу им вынеслось дружное „ура" — и несколько мюридов остались на штыках князя Барятинского полка. Убедившись еще раз, что положение нашей передовой колонны крайне опасное, генерал Бриммер послал начальнику ее вторичное приказание отступить. Князь Барятинский, в свою очередь, опять ему ответил, что это невозможно, и просил еще подкрепить его. После этого ему были посланы 7-я и 8-я [512] мушкетерские роты 3-го баталиона (маиора Соймонова) дагестанского полка, которые тотчас же усилили наш левый фланг и открыли беглый ружейный огонь. Однако, ни это новое усиление нашей передовой колонны, ни ее молодецкие отпоры не отрезвили горцев: то там, то сям раздавался их отвратительный гик, и в разных пунктах они повторяли свои атаки. Чернышевцы и дагестанцы с беззаветным хладнокровием опрокидывали их повсюду, и лишь только те обращали тыл — напутствовали их массою ружейного огня. Генерал Бриммер, следя с тревогою и опасением за ходом этого кровавого боя, и придя, наконец, к решительному заключению, что князь Барятинский весьма рискует положением всей своей колонны, послал ему третье и решительное приказание — немедленно отступить. Оно его застало на полпути от одного фланга к другому, куда он переносился вскачь под перекрестным огнем противника, приостанавливая лишь на мгновение своего коня для того, чтобы отдать необходимые приказания или ободрить и поддержать атакуемую часть. Остановившись на этот раз на своем лихом вороном коне в упор перед ординарцем генерала Бриммера, будущий фельдмаршал выпрямился в седле и на мгновение призадумался. Какая-то крепко серьезная дума мелькнула у него в глазах, сжала его брови — и так же скоро исчезла, как и появилась. Только красивое лицо его зарумянилось более, чем прежде.

—Доложите его превосходительству, что отступить невозможно, и я прошу еще подкрепить меня.

Проговорив быстро и внятно эти слова, князь Барятинский щелкнул нагайкой коня и исчез в клубах порохового дыма, среди разрывавшихся неприятельских гранат. Озадаченный ординарец остался на минуту [513] прикованным к месту. Опомнившись и видя, что от Барятинского и след простыл, он сдвинул в недоумении плечами и поскакал обратно.

Насколько генерал Бриммер полагался на мужество и распорядительность князя Барятинского, насколько он доверял ему и в тоже время был сдержан и благоразумен, видно из того, что и на этот раз он послал князю Барятинскому в подкрепление 3-ю гренадерскую роту дагестанского полка, известную своею отвагою и молодечеством и часто соперничавшую в бою с чернышевцами.

Однако и дерзость неприятеля несколько сократилась. Потеряв много людей в отчаянных своих атаках, и видя всю их бесплодность, он скрылся в чаще садов и оттуда открыл по егерям неумолкаемый ружейный огонь. Князь Барятинский, не ограничившись тем, что дал горцам несколько отпоров на разных пунктах, решил перейти в наступление и выбить их также из садов. С этою целью он приказал маиору Соймонову атаковать неприятеля на вновь занятой им позиции и, если возможно, овладеть ею. В этот момент третья гренадерская рота дагестанского полка, под командою капитана Добржанского, была уже налицо. Придав ей 8-ю мушкетерскую роту, Соймонов двинул их обе в сады. Пройдя роты князя Чернышева полка, капитан Добржанский бросился на штыках в глубину садов. На нашем левом фланге закипело жаркое рукопашное дело. На усиление двух рот своего баталиона Соймонов повел и 7-ю мушкетерскую роту, которая, приняв несколько вправо, также без выстрела ударила в штыки. Тут уже нельзя было не уступить: неприятель побежал, бросив свою позицию, усеянную телами, и [514] оставив в руках гренадерской роты два значка. Пока дагестанцы его преследовали, князь Барятинский стянул роты своего полка и занял крепкую, но более тесную позицию за террасами — и опять полукругом. В подмогу дагестанцам подоспели два орудия горной № 4-го батареи и открыли по бегущим толпам картечный огонь. До этого времени на правом нашем фланге жаркая перестрелка еще продолжалась; но когда горцы, там находившиеся, увидели, что левый наш фланг торжествует победу, и что картечь вступила в свои права, то быстро очистили место схватки и отдали его в руки чернышевцев.

В это-то именно время колонна полковника Евдокимова показалась на высотах над Гергебилем.

По окончании боя князь Барятинский явился к генералу Бриммеру и тут в последний раз получил приказание об отступлении за овраг. Хотя князь убедительно просил дозволения не оставлять ту сторону оврага, на которой им устроены были даже завалы, но генерал Бриммер остался непреклонным, имея в виду, что, по расчету времени, уже невозможно привести в исполнение предположенные в этот день работы по проложению дороги и укреплению противоположной стороны оврага. На этот раз — нечего делать! князь Барятинский, скрепя сердце, отступил. Войска перешли обратно овраг без выстрела.

Во все время битвы за оврагом и в садах наша артиллерия не оставалась праздною: все усилия ее были направлены для противодействия перекрестному неприятельскому огню. Прежде всего под ударами ее замолчали орудия в самом ауле, а к концу боя остановили свою пальбу и все прочие. Несмотря на то, что в течение наступившей ночи горцы подбирали тела своих [515] убитых, на другой день нами все-таки было найдено несколько трупов на месте сражения. По последующим сведениям, потеря их заключалась в 130-140 человеках одними убитыми и в 250-260 ранеными. Из этого числа в одном отряде Хаджи-Мурата, занимавшем укрепленный лагерь, убитых 69; сам Хаджи-Мурат был ранен в руку и под ним ранена лошадь. Наездник же на белом коне, поднятый на штыки, оказался наиб Мустал-Али. С нашей же стороны убыль в строю, кроме Кириленки и князя Мирского, была следующая: убито нижних чинов 38; ранены: дагестанского полка прапорщик Зальцман и прикомандированный к этому полку капитан Сумбатов; князя Чернышева полка капитан Старосельский, который на другой день и умер, поручик Берзенадзе, прапорщики Бекреев, Медведев, Степанов и Длотовский; самурского полка прапорщик Гладков; нижних чинов 119. Контужены: маиор Соймонов и нижних чинов 34.

На другой день, 24-го числа, с утра были сделаны все приготовления к усиленному движению для занятия садов, от которого зависела связь с колонною Евдокимова и окончательное обложение аула. Важность этой задачи вызвала князя Аргутинского лично принять начальство над действующими войсками. Для наступления была назначена колонна полковника князя Орбелиани из 2-го баталиона апшеронского полка (маиор Бергман) и 2-го баталиона грузинского гренадерского полка (князь Чавчавадзе); резерв составляла другая колонна, князя Барятинского, в состав которой вошли 3-й и 4-й баталионы кабардинского полка и 3-й баталион ширванского графа Паскевича-Эриванского полка (маиор Пирогов), при трех горных орудиях и [516] ракетной команде. Князь Аргутинский, убежденный заранее, что неприятель будет отбиваться преимущественно артиллерийским огнем, усилил передовую нашу позицию двумя двенадцатифунтовыми пушками и одним полупудовым единорогом, которые приказал поставить на левом фланге, на гребне, для действия против неприятельского укрепленного лагеря.

Лишь только обе колонны стали в две линии на левой стороне оврага, открыта была по ним орудийная пальба из аула. Под навесом неприятельских снарядов, передовая колонна быстро перешла овраг, перебежала через сады и остановилась у наружной их опушки, у подошвы спуска с кодухских высот, на которых стоял полковник Евдокимов. Это движение было совершено без противодействия со стороны неприятеля, так как партия Мусы балаканского и горцы, бывшие в садах, оставили свои позиции заблаговременно. Муса удалился к Кодуху. Но за то, как и предполагал князь Аргутинский, огонь из неприятельских орудий все усиливался, и у Кара-Койсу появилось откуда-то еще одно орудие, открывшее свои действия во фланг нашей позиции. Против него были выставлены внизу на продолжении хребта, где находились наши батареи № 1-й, 2-й и 3-й, две двенадцатифунтовые пушки. Вслед за колонною князя Орбелиани двинулся со своими кабардинцами и князь Барятинский: но он остановился в глубине оврага и выслал на ту сторону его только цепи с сильными резервами, под защитою которых 4-й баталион князя Варшавского полка приступил к разработке спуска и подъема по оврагу и к устройству на противоположном берегу редута на один баталион и на два орудия.

С занятием садов установилось и сообщение [517] наше с полковником Евдокимовым. Последний спустил часть людей за водою в сады, потому что у него на позиции нечем было даже и рта освежить, а также отправил поодиночке всю свою кавалерию в лагерь отряда. Затем он стал укрепляться на своей позиции, над спуском, ведущим в сады. Таким образом задача дня, против ожидания, была разрешена без больших хлопот. Правда, неприятельские орудия все продолжали свою неутомимую и неумолкаемую трескотню, и не было возможности не только подбить какое-нибудь из них, но даже заставить замолчать; тем не менее, они для нас были уже все-таки не страшны. Во все время до пяти часов пополудни горцы поддерживали ружейный огонь только между правою нашею цепью и аулом. В шестом часу редут был окончен, вооружен двумя легкими орудиями и занят вторым баталионом апшеронцев. Действующие колонны отступили в лагерь.

Столь важный акт, как занятие передовых позиций, обошелся нам сравнительно очень дешево: в течение всего дня и ночи, в которую Муса балаканский обстреливал ружейным огнем позицию Евдокимова, мы лишились всего четырех убитых, восемнадцати раненых нижних чинов и двадцати одного контуженного. Большая часть этих людей пострадала от орудийного огня.

Следующий день был посвящен на пространстве передовой линии упрочениям и улучшениям. В семь часов утра все протяжение пути от нашего передового редута над оврагом до позиции Евдокимова занято было нашими цепями, и к вечеру до подошвы кодухских высот устроена через сады просека в восемь саженей ширины, с подъемами на террасы и удобными [518] с них спусками. Полковник Евдокимов устроил у себя завалы в рост человека и одну батарею, а над спуском возвел небольшую башню для помещения орудий.

Неприятель в течение дня скрывался за кодухским перевалом и в ближайших ущельях, но в десять часов вечера, когда лагери наши успокоились, он неожиданно атаковал позицию Евдокимова и полтора часа поддерживал ружейный огонь преимущественно залпами. Но в результате оказалась напрасная трата пороха: в колонне Евдокимова, которая отвечала горцам только одним картечным огнем, общая потеря дня состояла из одного раненого офицера (грузинского полка прапорщик Ерминский) и одного контуженного (поручик Булыгин); убит один рядовой, ранено девять и контужено пять. Все последующие дни до оставления неприятелем Гергебиля были почти исключительно посвящены у нас осадным работам и устройству удобных сообщений между разными пунктами занятой позиции. В это время мы не предпринимали ни боевых движений с целью поражения или расстройства неприятеля, ни даже бомбардирования аула, которое князь Аргутинский отлагал до того момента, когда положение гарнизона станет безвыходным. Для этого он ежедневно стеснял его всеми способами. К 27-му июня мы уже имели от оврага до опушки садов три редута, вооруженных легкою артиллериею, и к крайнему из этих редутов сделали спуск по скале от позиции полковника Евдокимова для батарейных орудий. В день же 27-го июня расположение нашего блокадного отряда было следующее: на передовой позиции 2 баталиона, у полковника Евдокимова 2 1/2 баталиона, в редуте маиора Соймонова № 3-й (при самом выходе [519] из садов, близь подъема к позиции полковника Евдокимова) 1 1/2 баталиона, в промежуточном редуте один баталион, в редуте № 1-й один баталион, в прикрытии батарей и в пространстве от них к редуту № 1-й, а также в резерве, 4 баталиона. После такого обложения, для гарнизона оставался один только выход из аула, именно — в аймякинское ущелье, но и это ущелье имелось в виду занять окончательно на днях и запереть таким образом осажденных в четырех стенах. Пока же ограничивались тем, что каждую ночь высылали в сады до 200 человек охотников для воспрепятствования одиночным людям прокрадываться чрез наши линии. Последнее и главное давление, которое должно было венчать собою все дело, состояло в том, чтобы лишить аул воды, и этого обстоятельства командующий войсками думал достигнуть посредством разгрома башни, в которой находился резервуар воды, проведенной из Гергебильки. Во всей этой деятельности и в исполнении всяких подобных преднамерений князя Аргутинского ближайшими помощниками были способные и энергичные инженерные и саперные офицеры, в лице полковника Кесслера, капитанов фон-Кауфмана, Моллера, Корганова, ротмистра Понсета, штабс-капитанов Тотлебена, Печковского, поручиков Попова, Македонского, Гагемейстера, которые неутомимо день и ночь копались в земле и под землею, не взирая на постоянный, почти неумолкаемый артиллерийский огонь горцев. Все, что можно было придумать для того, чтобы привести гарнизон в отчаяние и безнадежность, и предоставить нам возможность ежеминутно пользоваться его горьким положением, было осуществляемо систематически и быстро. Даже не забыт был и телеграф, который провели от позиции [520] полковника Евдокимова. Этот телеграф приносил весьма осязательную пользу, так как, независимо быстроты сообщений по разным предметам, он несколько раз дал знать Евдокимову заблаговременно из лагеря о наступлении против него неприятеля. Вообще, позиция Евдокимова, которую так мастерски избрал князь Аргутинский, была крепко больною занозою для Шамиля и горцев. Она преграждала всякое сообщение Гергебиля с Кодухом, и не проходило почти ни одной ночи, чтобы неприятель не пытался овладеть ею. Но все его попытки были вдребезги разбиваемы картечью наших орудий и предупреждаемы, в полном смысле слова, неусыпною деятельностью Евдокимова, о котором прочно утвердился положительный слух, что он приучил себя вовсе не спать, так как никто никогда его не видел на походной постели ни днем, ни ночью. Этот человек обратился в какого-то бессменного часового, который то и дело толкался среди солдат в завалах, в редуте и в лагере, находя всегда какой-нибудь новый предлог для разнообразных своих распоряжений.

При всех упомянутых условиях, ход осады Гергебиля в 1848-м году представлял явление совершенно противоположное тому, какое было на этих местах год назад. Осада по-видимому была все та же осада: строили, сооружали, сжимали аул, стесняли гарнизон, но разница состояла в приемах, в системе, в том давлении осажденных, из под которого им не предстояло никакой возможности выбиться наружу или ослабить его в свою пользу. В прошлом году все делалось поспешно и с единственною целью как можно скорее приступить к бомбардированию и взятию укрепленного аула открытою силою; в [521] нынешнем же году как будто вовсе и позабыли об этих двух решительных условиях, так что и Шамиль, и гергебильский гарнизон вполне недоумевали, почему это князь Аргутинский не приступает к заключительному акту осады, и только все копает, да копает землю, отбиваясь артиллерийским огнем лишь тогда, когда ему делают вызов. Вскоре они очень удобно и без труда разрешили эту задачу: Аргутинский пока еще был не совсем готов. Между прочим, такой способ действий со стороны начальника отряда был весьма важен еще и в том отношении, что значительно сберегал у нас людей, и если взять во внимание, что к 26-му числу у нас выбыло из строя убитыми и умершими от ран: 1 штаб-офицер, 2 обер-офицера и 49 нижних чинов, ранеными 1 штаб-офицер, 11 обер-офицеров, 190 рядовых и контуженными, преимущественно от артиллерийского огня, два офицера и 96 рядовых, то потеря эта, при постоянной неприятельской орудийной трескотне, далеко не представлялась чрезмерною ¹⁶.

Шамиль и его скопища каждый день имели возможность убеждаться в воспроизведении нами какой-нибудь не вполне приятной для них новинки: 28-го числа они увидели неожиданно на левой возвышенности гребня, на котором стояли батареи №№ 2-й и 3-й, дивизион наших мортир, который не замедлил тотчас попробовать меткость своих снарядов; 29-го июня, с восходом солнца, пред ними обнаружилась полуустроенная уже за ночь брешь-батарея № 4-й на шесть батарейных орудий, против аула, на берегу оврага, [522] отделяющего хребет, занятый нашею главною позициею, от каменистого холма; кроме этой, хотя еще и недостроенной, но по-видимому уже грозной в будущем брешь-батареи, появилась новая траншея из туров и мешков, а частью из камня и земли, из траншеи, ведущей в сады, до края оврага, и вдоль по оврагу: 30-го числа оказались две отличные новые дороги вдоль по Гергебильке, под террасами, предназначенными для вывода ближайших к аулу сап, а на верхней дороге очутился ложемент для помещения прикрытия; — словом, сюрприз являлся за сюрпризом, и нельзя думать, чтобы они доставляли нашему противнику какое-нибудь удовольствие. Такое заключение можно было вывести из того, что он не переставал громить нас своим артиллерийским огнем уже не только днем, но даже и ночью, действуя по направлению стука и шума, неизбежного во время работ, и наконец, в виду каких-то особенных своих соображений, начал 30-го июня укреплять место по левую сторону Кара-Койсу, против кикунского моста, и затеял усиленные работы на самой возвышенной точке своего укрепленного лагеря.

1-го июля, в день рождения Государыни Императрицы, после молебствия и парада, был сделан 101 боевой выстрел по аулу и укрепленному лагерю. Горцы сильно всполошились, приняв этот салют за начало бомбардирования, тем более, что тридцатью пятью бомбами, пущенными в подарок гарнизону, часть верхнего аула была обрушена. Но когда пальба кончилась, они немного успокоились, хотя еще более прежнего затруднялись решить вопрос о странном способе действий начальника отряда, так неожиданно приостановившего удачное для него бомбардирование.

Высокоторжественный день не остановил наших [523] работ. К вечеру Шамиль мог присмотреться к новому сюрпризу: в расширенном и распространенном редуте № 1-й появились две батареи: одна на два легких орудия — для действия против задних сакль аула и обстреливания вдоль оврага речки Гергебильки, другой — на одну мортиру, с траверсом от тыльного огня со стороны укрепленного лагеря; с восходом же солнца, 2-го июля, во всем величии своем восстала вполне оконченная брешь-батарея, даже с амбразурами.

Но важнее всего было то, что стремления наши на окончательное закрытие гарнизону выхода в аймякинское ущелье уже начало сказываться на деле самым решительным образом: 3-го и 4-го июля двойною тихою крытою сапою нами устроено сообщение с оврагом при выходе из аймякинского ущелья, и летучею сапою проведена траншея к спуску в этот овраг; на кодухских высотах построен на две роты редут № 4-й, над самым обрывом у тропинки, спускающейся в аймякинское ущелье, и в разных местах между редутами №№ 1-й, 2-й и 3-й в садах, а также на спуске от позиции Евдокимова к садам, возведены каменные небольшие башни для резервов охотников; произведена рекогносцировка дна аймякинского ущелья до выхода к Гергебилю и, наконец, продолжалось устройство второго сообщения через сады, параллельно первому — на случай движения к аулу двумя колоннами. Ни орудийные снаряды неприятеля вообще, ни картечь его в частности не могли замедлить хода наших работ, венцом которых, в заключение, 5-го июля, было окончательное устройство спуска от редута № 4-й в аймякинское ущелье и сооружение по нем завалов для следования секретов как можно ближе к речке Гергебильке. После этого полковник [524] Джафар-Кули-ага Бакиханов, находившийся у кутешинского озера, оставив при табуне всего отряда дивизион драгун, две сотни донских казаков и одну роту пехоты, с остальными тремя ротами 4-го самурского баталиона и всею конною милициею двинулся к разоренному селению Аймяки, и не встретив нигде неприятеля, занял его тотчас же без выстрела. В этот день все работы по обложению аула были совершенно окончены; правый фланг нашей позиции крытою сапою достиг аймякинского ущелья; аул был окружен с тыла по садам посредством редутов и промежуточных башен; левый фланг, поднимаясь на кодухские горы, вновь примкнул к аймякинскому ущелью, а дорога и речка Гергебилька, проходившие по ущелью, были под нашими выстрелами. Таким образом, 5-го июля обложение аула оказалось полным и всесовершенным, и сообщение гарнизона с внешними толпами было безусловно прекращено. Вся эта деятельность с 20-го июня по 6-е июля включительно обошлась нам сравнительно недорого: из офицеров контужен 28-го июня маиор Вунш; нижних чинов убито 12, ранено 55 и контужено 16 ¹⁷.

С особенным самоуслаждением князь Аргутинский объехал 5-го числа самые важные пункты [525] позиции, осмотрел работы последних дней, и увидев, что все завершено и везде, в буквальном смысле слова, по библейскому изречению — «добро», назначил следующий день для бомбардирования Гергебиля. Насколько, действительно, все труды наших незабвенных старых кавказских войск на этот раз достигли цели, и насколько жертвы, ими принесенные в течение месяца, были не напрасны, сказалось именно на следующий день, 6-го июля, когда первое наше бомбардирование было в то же самое время и последним моментом существования грозного и доселе несокрушимого убежища мюридов.

Комментарии

1. Предыдущий 1847-й год описан в VI-м томе «Кавказского Сборника». Ред.

2. Ныне командир 8-го армейского корпуса.

3. 2-й баталион гренадерского Его Высочества Великого Князя Константина Николаевича полка; 2-й, 3-й и 4-й баталионы апшеронского пехотного полка; 2-й и 3-й баталионы дагестанского пехотного полка; 3-й и 4-й баталионы егерского князя Чернышева полка; 4-й баталион самурского пехотного полка; 4-й баталион мингрельского егерского полка; 1 1/2 роты кавказского стрелкового баталиона, 2 роты кавказского саперного баталиона; дивизион наследного принца Виртембергского полка; одна сотня донского казачьего № 20-го полка; две сотни кайтагской конной милиции; одна сотня конных аварских и чохских выходцев; одна сотня пеших араканских и унцукульских выходцев; 4 легких орудия батарейной № 4-го батареи 21-й артиллерийской бригады; 2 орудия легкой № 3-го батареи 20-й артиллерийской бригады; 3 горных орудий горной № 4-го батареи 20-й артиллерийской бригады; взвод конгревовых ракет и крепостные ружья апшеронского, дагестанского и мингрельского полков.

4. 1-й и 4-й баталионы пехотного фельдмаршала князя Варшавского полка, 2-й баталион самурского полка, 4-й баталион дагестанского пехотного полка, 2 сотни донского казачьего № 22-го полка, 2 сотни кубинских и 2 сотни кюринских военных нукеров, 3 сотни самурской пешей милиции, 4 горных орудия горной № 5-го батареи кавказской гренадерской артиллерийской бригады, 1 горное орудие горной № 4-го батареи 20-й артиллерийской бригады, взвод конгревовых ракет и крепостные ружья самурского пехотного полка.

5. 1-й баталион дагестанского, 1-й апшеронского, 4-й и 3-й самурского пехотных полков.

6. Два баталиона князя Варшавского полка, 2 сотни пешей и 2 сотни конной казикумухской милиции и 2 горных орудия горной № 5-го батареи кавказской и гренадерской артиллерийской бригады.

7. Ранен один нижний чин.

8. Ранено два милиционера и один рядовой.

9. При этом ранен поручик Павловский и пять нижних чинов.

10. Убито три и ранен один рядовой.

11. Кроме того, в продолжение суток ранено четыре нижних чина,

12. В течение суток у нас ранено шесть нижних чинов.

13. Кроме него, в эти двое суток ранено девять нижних чипов и контужен один.

14. 4-й баталион дагестанского и 1-й баталион мингрельского полков, взвод крепостных ружей, взвод кавказского стрелкового баталиона, четыре орудия горной № 5-го батареи и взвод конгревовых ранет.

15. В состав отряда полковника Евдокимова входили: 4-й баталион апшеронского, 2-й и 4-й дагестанского, 1-й мингрельского полков, взвод стрелков, дивизион горных орудий № 3-го батареи 21-й артиллерийской бригады, взвод конгревовых ракет, дивизион драгун, 2 сотни кайтагской, 2 сотни кюринской, 2 сотни кубинской, 1 сотня аварской и чохской и 1 сотня табасаранской конной милиции.

16. Все офицеры поименованы выше сего; к числу исчисленных там же 46-ти убитых нижних чинов следует причислить троих умерших от ран; что же касается недостающих в исчислениях, выше сего приведенных, 18-ти раненых и 35-ти контуженных, то все они пострадали разновременно в мелких перестрелках.

17.

Текст воспроизведен по изданию: Трехлетие в Дагестане. 1848-й год // Кавказский сборник, Том 7. 1883

© текст - Волконский Н. А. 1883
© сетевая версия - Тhietmar. 2019
© OCR - Валерий. 2019
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Кавказский сборник. 1883