-

ВЕРДЕРЕВСКИЙ Е. А.

ПЛЕН У ШАМИЛЯ

IX.

От Сырного Дома до Большого Аула, или до второй продолжительной остановки.

При отправлении, 17 июля, в дальнейший путь, пленницы заметили, что проводники их сменились; явились все новые лица, и притом уже не лезгины, а снова чеченцы.

Первый переход был очень длинен и утомителен, но это отчасти вознаграждалось новизною и разнообразием живописных видов страны, несравненно более оживленной и населенной, чем все те местности, которые уже были пройдены пленными. Аулы, один другого живописнее, встречались беспрестанно. Река, по берегу которой пролегал путь, часто образовывала из себя превосходные каскады, а около вечера открылся прекрасный, тенистый сосновый лес, напомнивший нашим пленницам очаровательные леса прохладного Боржома (Боржом — ущелье Горийского Уезда, известное своими минеральными водами и бывшее любимым летним местопребыванием главнокомандовавших на Кавказе: Головина и князя Воронцова.).

Только что въехали в этот лес наши утомленные путешественницы, как со всех сторон услышали ружейную стрельбу: этим знаменовали их проводники свою радость о вступлении в границы родной земли...

Здесь же, в лесу, все расположились отдыхать. Отсюда же показывали пленницам владения Кази-Махмата (сына и наследника Шамиля) и аул, в котором он постоянно живет (Это, вероятно, аул Каратай, так как Кази-Махмат оттуда управляет своими семью наибствами. См. III ч. гл. 2.).

Вскоре к отдыхавшей группе пленных подъехали какие-то молодые люди, грязно одетые и нисколько непривлекательные. Они с любопытством осматривали пленниц. Оказалось, что это были сыновья ближайшего местного начальника, или наиба.

По выходе из леса, пленные спустились с горы к реке и здесь в первый раз увидели обработанные сады и прекрасные виноградники. На пути встречались великолепные деревья грецкого орешника.

Между тем, пошел дождь и заставил подумать о каком-нибудь приюте. На дороге встретился маленький необитаемый домик, стоявший у самого берега реки: в нем-то и приютились [79] пленницы, уже успевшие порядочно промокнуть от дождя. Пробыв здесь несколько времени, оне, а за ними и все прочие, перебрались пешком чрез реку по зыбкому плетеному мостику; мостик упирался в другой маленький домик, точно такой же, какой был только что оставлен пленницами (Все эти местные подробности, конечно, не интересны для читателей, следящих только за судьбою героинь нашего повествования; но эти, по-видимому излишние, подробности более или менее характеризуют край, почти нам неизвестный; и потому мы решились не выпускать их из рассказа.). От переправы дорога пошла в глинистую гору, сделавшуюся чрезвычайно скользкою от недавнего дождя. Пленницы, почти все пешие, едва могли взбираться, скользили, падали и вязли в глине. Лошадь князя Ивана Чавчавадзе, которую он еще в сырном ауле уступил раненой нянюшке Александре Яковлевне, не хотела идти в гору и угрожала сбить с себя больную женщину. Тогда княгиня Анна Ильинична поменялась с ней лошадью, уступив свою, кроткую и спокойную, и пересев на капризную и пугливую. Но, по показанию княгини, это не было с ее стороны великодушием, потому что за себя она не боялась: возле нее постоянно были проводники из милиционеров, или даже сам князь Ив. Чавчавадзе вел под уздцы ее лошадь, тогда как нянюшка по большей части ехала одна и гораздо более нуждалась в спокойствии. Притом же за жизнь княгини строго должны были отвечать провожавшие ее чеченцы, и следовательно, не допустили бы ее до явной опасности.

На полугоре вдруг сделалась тревога между чеченцами: они поспешно вынули из чехлов свои винтовки и окружили пленниц и пленников. Долгое время шествие продолжалось с заметным беспокойством со стороны горцев. Пленницы также не могли быть спокойны: оне не понимали причины внезапного усиления бдительности своих проводников и не без страха ожидали, чем все это кончится. Горцы успокоились и вложили в чехлы свои винтовки только тогда, когда, миновав один узкий поворот, вся партия выехала на более открытое место. Тут объяснилось беспокойство чеченцев: они были предупреждены, что у поворота ожидает их засада, что горцы из ближних аулов намеревались отбить у них пленных, с той, вероятно, целью, чтоб впоследствии воспользоваться выгодами выкупа. [80] Вероятно, известие, полученное чеченцами об этой засаде, было ложно, или, может быть, засада еще не успела состояться, только пленные прошли благополучно весь переход этого дня, и никакого нового похищения не было. Но, во всяком случае, заслуживает замечания это обстоятельство, как характеризующее хищные нравы страны и в то же время показывающее, как мало, в некоторых случаях, подвластные Шамиля уважают даже его собственность.

Миновав несколько горных высот, пленницы прошли прекрасными садами и пашнями до какого-то аула, где и были помещены на мельнице. Это была небольшая, душная комната, с примыкавшим к ней навесом, под которым на земле была разбросана солома. Мужчины уступили комнату женщинам, а сами расположились на соломе под навесом; но как тем, так и другим было одинаково неудобно от крайней тесноты. К тесноте прибавился еще голод, и пленницы, долго, но тщетно ожидавшие пищи, были вынуждены менять крючки от своих платьев — на луковицы, чтоб хоть чем-нибудь утолить голод. Но через несколько времени явился благодетельный мулла и принес им кислого молока, хлеба, яблоков и абрикосов — ужин роскошный и неожиданный...

Ночлег на мельнице ознаменовался только нестерпимой духотой, которая была причиной всеобщей бессонницы, да еще одним, довольно замечательным поступком урядника Потапова. Отважный милиционер, узнав, что от аула недалеко русское укрепление Андреевское, решился попытать счастия в бегстве и даже успел навести справки о дороге к укреплению. Он ожидал, чтоб только наступила темная полночь и покрепче заснули усталые проводники-чеченцы. Но совсем уж решившись на смелое предприятие, и даже не встречая никаких препятствий для его исполнения, Потапов вдруг сообразил, что бегство его повлечет за собою новые притеснения пленницам со стороны их проводников, и решился остаться.

С рассветом мельница была оставлена и пленных погнали .далее. Сделав одно доброе дело, урядник Потапов вскоре решился и на другое: он сжалился над участью подрядчицы Антоновой и обременил себя двумя из четверых ее детей; привязав их к седлу своему, он заботился о малютках с примерной нежностью. Положение маленьких князей и княжон тоже весьма улучшилось на пути от последнего ночлега; они [81] были размещены следующим образом: Тамара ехала с Семеном, слугою князя Ив. Чавчавадзе; Александр на руках у своей кормилицы; Саломе и Мария у двоих мулл, которые очень удобно ехали под зонтиками; наконец маленький Георгий Орбелиани также очень удобно был привязан, в мешке, к груди своей кормилицы.

Дорога пленницам открылась прелестная; она шла по берегу игривой и светлой реки, под навесом из превосходных деревьев, составлявших как бы нарочно насажденную, тенистую аллею, которая предохраняла путников от неимоверно сильного, истинно палящего зноя, какого наши пленницы не испытывали даже на своей знойной родине. Красоты окрестностей поражали и занимали пленниц, несмотря даже на их душевные и физические страдания. Только княгиня В. И. Орбелиани не была в состоянии любоваться дивной панорамой беспрестанно развертывавшихся картин природы: княгиня занемогла с самого утра и едва могла держаться на лошади.

Около полудня чеченцы сделали привал близь какого-то отдельного, небольшого домика, стоявшего под навесом, и, дождавшись здесь всех отсталых, дали часа три отдыха своим пленникам. К привалу собралось множество народа из ближнего аула, и тут произошло весьма характеристическое, совершенно-горское происшествие. Из толпы народа выступила одна старуха и с ожесточением бросилась на князя Ив. Чавчавадзе. Она вцепилась в князя и старалась задушить его, говоря, что у нее был точно такой же молодой сын, что этот сын убит и не отомщен в последнем набеге Шамиля на Кахетию и что, поэтому она, как мать, должна теперь отмстить за смерть сына смертью первого попавшегося ей на глаза христианина. Неизвестно, чем кончилась бы борьба рассвирепевшей старухи с молодым и сильным князем Иваном, если б княгиня В. И. Орбелиани не вмешалась в дело и не объяснила чеченке, что сын ее уже отомщен, потому что муж княгини тоже недавно убит в сражении с мусульманами. Эти слова видимо подействовали на старуху: она оставила в покое князя Чавчавадзе и мало-помалу сама успокоилась.

После хорошего трехчасового отдохновения, опять началось путешествие, и началось прямо с подъема на чрезвычайно крутую каменную гору. Лошади едва лепились по утесам и часто были принуждены делать такие прыжки с камня на камень, которые [82] показались бы невероятными незнающим всех достоинств лошади здешней горской породы. После одного из таких прыжков лошадь княгини Анны Ильиничны оторвала себе подкову вместе с копытом, и княгиня должна была слезть с несчастного животного и продолжать путь пешком. Впрочем, в этом месте пути и все прочие, принадлежавшие к поезду, также были принуждены спешиться, потому что дорога проходила под низким навесом скалы, с одной стороны надвинувшейся к дороге; с другой стороны дорога ничем не была ограждена от обрыва в глубокую пропасть, на дне которой клокотала по уступам река.

Опасный этот путь, тянувшийся, по крайней мере, на полверсты, по всем признаком был искусственный, а не естественный. Это было не что иное, как тоннель, или высеченное в виде желоба, вдавшееся в бок горы полуверстное углубление, которое и составляло дорогу в таком месте, где без этой замечательной, можно сказать, троглодитической дороги, не было бы никакого сообщения.

Весьма жаль, что как этой замечательной местности, так и почти всех, пройденных пленницами, невозможно ни определить географически, ни даже назвать по имени; а от этого нельзя определить и того маршрута, которому следовали пленницы.

До того ли им было, чтоб разузнавать или помнить название проходимых ими местностей? Да если б оне их и запомнили, то и в таком случае все-таки очень трудно было бы с точностью определить путь их следования, потому что путь этот был не прямой: проводники очевидно вели их не по ближайшему направлению, а по значительнейшим аулам, находящимся внутри страны, и представлявшим наиболее способов для помещения и продовольствия многолюдной партии.

Вдоль замечательного тоннеля пленницы шли как по балкону, висящему над пропастью, и шли не менее получаса. Выбравшись снова на открытую долину, оне увидели перед собою места, столь изумительные по красоте и величию, что позабыли на время и о своем плене, и о своих страданиях, и невольно предались созерцанию. По единогласному их показанию, ничего подобного не встречали еще оне на Кавказе, где так много живописных местностей!

Здесь пленные снова сели на лошадей, а изувеченную лошадь княгини Анны Ильиничны горцы заменили весьма смирным [83] катером (Так на Кавказе называются лошаки.). Проехав несколько времени по черной, как уголь, и топкой земле, переехали вброд довольно широкую реку, и тут чуть-чуть не случилось новое трагическое происшествие. Дорога по ту сторону реки начиналась низким и тесным проходом между берегом и нависшею над ним скалою. Кормилица Георгия Орбелиани, проезжая в этом проходе, зацепилась седлом за скалу и, не будучи в силах остановить свою лошадь, непременно должна была раздавить о скалу ребенка. Испуганная женщина вскрикнула и совершенно потерялась... Но, к счастью, вблизи шел один из милиционеров: он быстро выхватил ребенка из мешка, в котором он был привязан к груди кормилицы, а кормилица успела спрыгнуть с седла, и таким образом сперва лошадь, а за нею женщина с ребенком благополучно прошли в теснине.

Княгиня Варвара Ильинична, к счастью, не была свидетельницей опасности, угрожавшей ее сыну: она была где-то позади, в числе отсталых, да и постоянно отставала потому, что ехала совсем больная, часто чувствовала дурноту и должна была беспрестанно сходить с лошади, чтоб хоть по нескольку минут отдыхать на траве.

Дорога шла то с горы, то на гору. На одну из этих гор нужно было взбираться по уступам, в виде натуральной каменной лестницы. Здесь раненую нянюшку заставили спешиться, уверяя, что она слишком тяжела для лошади, взбирающейся на такую высокую и крутую гору.

На вершине горы остановились для отдыха, впрочем, ненадолго, так что не все из отсталых успели даже и собраться к привалу. Между прочим, здесь сказали княгине Анне Ильиничне, что в один ближний аул недавно привезена пленная девочка четырех или пяти месяцев. Княгиня вообразила, что это ее Лидия, каким-нибудь чудом спасенная и увезенная горцами с места ее падения, и просила благодетельного муллу распорядиться, чтоб послали в аул разузнать о девочке. Мулла обещал исполнить желание княгини, но не прежде, как по приезде на ночлег, который был назначен в следующем ауле, в доме какого-то другого муллы. Аул был недалеко, и наши странники дошли до своего ночлега еще засветло, не встречая более никаких препятствий и неприятностей, кроме довольно [84] хлопотливой переправы через реку, протекавшую у аула, причем конные, переправлявшиеся вплавь, были порядочно вымочены, а пешие беспрестанно рисковали обрушиться в воду, проходя по зыблющимся бревнам, переброшенным с одного берега на другой.

В ауле собрались все; не было только Саломе и Марии. Довольно долго прождав их, княгини встревожились и встревожили всех своих спутников. Но всеобщая тревога ни к чему не послужила бы, и дети вероятно были бы потеряны навсегда, если б урядник Потапов и при этом случае не отличился не только самоотвержением, но и замечательным удальством: выпросив у благодетельного муллы позволение взять с собой несколько проводников из туземцев, он отправился в поиск за пропавшими маленькими княжнами, успел по горячим следам найти их похитителей (дети были украдены жителями одного из ближних к дороге аулов) и благополучно привез в аул, где их ожидали встревоженные княгини.

Происшествие это, разумеется, сделало то, что нашим пленницам опять была ночь не в ночь, потому что оне провели ее без сна, в страхе и ожидании; и если сосчитать все те ночи, которые слабыми и изнеженными женщинами были проводимы, после неимоверных дневных трудов, постоянно таким же образом и притом почти сряду одну ночь после другой, то поистине невозможно не изумиться, как не потеряли оне до сих пор последних искр слабо теплившейся в них жизни!

Поутру, однакожь, опять нужно было подниматься, чтоб опять протомиться целые сутки в изнурительном странствовании, начинавшем походить на бесконечность. Пленницы поднялись, но, перед отправлением, их ожидало еще огорчение. До сих пор оне имели по крайней мере то утешение, что все шли вместе, более или менее неразлучно. Но здесь слуг отделили от их господ и объявили княгиням, что оне могут выбрать и взять с собою одну или двух женщин, но что все прочие должны быть оставлены в ауле. Предоставленный княгиням выбор чрезвычайно затруднил их. Как было решиться избрать одну и оставить другую, когда все одинаково были привязаны к княгиням и все успели обнаружить одинаковую им преданность в общем несчастии! Оставалось руководствоваться необходимостью. Княгини взяли кормилиц Александра и Георгия и еще одну 13-летнюю девочку, которая, по самой молодости своей, [85] конечно, потерпела бы более всех, если б была оставлена одна посреди неприязненного и бесчеловечного населения. Но предпочтение в пользу трех счастливиц взбунтовало всех прочих служанок. Оне начали громко выражать свое неудовольствие на такую, по их мнению, несправедливость, и кончили отчаянными слезами и криками. Князю Ив. Чавчавадзе удалось, однакожь, при пособии благодетельного муллы, склонить проводников взять с собою всех без исключения, с тем, впрочем, условием, чтоб прислуга продолжала путешествие пешком. Разумеется, что такое условие не встретило противоречия: все были рады идти пешком, лишь бы только не разлучаться.

Дальнейшее путешествие было из числа самых тягостных. Хотя в течение целого дня не было никакого особенного приключения, но зато в течение же целого дня шел проливной дождь, беспощадно мочивший всех наших странников. Кроме того, дорога была хуже всякого описания: приходилось то утопать в грязи по колени, то перескакивать через узкие, но обрывистые потоки — одним словом, испытывать все самые разнообразные и утомительные мелочные неприятности путешествия, какие только можно испытать в дикой горной стране. Ко всему этому надобно прибавить еще и то, что переход на этот раз продолжался целый день без малейшего отдыха, и только к вечеру наши пленницы остановились в Большом Ауле (Аул этот назван таким образом пленницами, по незнанию настоящего его имени, и для отличия от других аулов, ими пройденных.).

Продолжительная остановка в Большом Ауле и переход до Веденей (Даргы-Веденно), местопребывания Шамиля.

Большой Аул был расположен на скале высокой каменистой горы, а потому проникнуть в него можно было не иначе, как поднявшись по крутым тропинкам, пробитым в камне, с уступами в роде лестниц. Такие же каменные лестницы встречались и между домами или саклями аула. По всем этим подъемам и переходам привезли пленниц к дому местного муллы и, поместив их в верхнем этаже, заперли двери входа, бывшие внизу. Кроме пленниц, здесь были помещены князь Ив. [86] Чавчавадзе, князь Вачнадзе и их милиционеры. Другие пленные, как это было и на прежних ночлегах, были расположены особо, по саклям аула, и при этом, к величайшему огорчению княгини Анны Ильиничны, от нее отлучили и куда-то увели дочь священника с маленькой ее сестрой, которую кормила княгиня во время всего путешествия.

Помещение пленных разделялось на четыре, довольно порядочные комнаты, из которых одну заняли княгини и их семейства, другую — бывшие с ними женщины, третью — князья Чавчавадзе и Вачнадзе с милиционерами, а в четвертой поместился благодетельный мулла, который, впрочем, на другой же день уехал в Даргы-Веденно, к Шамилю.

Перед отъездом благодетельный мулла сказал им, что здесь они останутся впредь до его возвращения из Веденно; и действительно, все наши пленники и пленницы около двух недель жили Большом Ауле. Жизнь их здесь была тихая, ничем почти нетревожимая, и потому, сравнительно, приятная. Оне отдохнули от своего страшного путешествия и совершенно собрались бы с силами, если б могли пользоваться хоть несколько более изысканною пищею. Но в нище, как и прежде, пленницы часто встречали и здесь тот же недостаток. За галуны с одежды милиционеров оне выменивали иногда несколько молока или хлеба; иногда же на плоскую кровлю, на которую вела дверь из комнаты пленниц, жители аула бросали им фрукты преимущественно сливы и абрикосы. Один раз пленницы достали даже кусок мыла, отдав за него бусы, еще уцелевшие на шее одной из кормилиц. Это приобретение было истинной драгоценностью, потому что дозволяло княгиням омыть детей, да и самим хоть сколько-нибудь уничтожить на себе следы пыли и грязи, оставленные на них продолжительным путешествием и неопрятными ночлегами.

Большую часть времени пленницы проводили на плоской кровле, наблюдая оттуда за ежедневною жизнью аула. Таким образом довелось им увидеть много замечательного; и из того, что сохранилось в их памяти, заслуживает особенного внимания следующий эпизод, совершенно запечатленный местным колоритом. Очень недалеко от кровли, на которой любили сидеть пленницы, была в земле яма, которой настоящее назначение долго оставалось для них непонятной загадкой. Но однажды оне увидели, как привели к яме и спихнули в нее женщину, еще [87] молодую и красивую, и как, потом, опустили туда же люльку с грудным ребенком. На расспросы княгинь об этой сцене им объяснили, что женщина убила, из мести, убийцу своего мужа, и за это посажена в яму на три месяца, после чего будет освобождена, но немедленно выдана замуж за первого, кто пожелает взять ее в жены.

Кроме этого, пленницы узнали при настоящем случае, что во владениях Шамиля ни одна женщина не смеет вдоветь более трех месяцев, но, по истечении этого срока, непременно должна найти себе мужа, в чем, по причине распространенной здесь полигамии, редко встречаются затруднения, особенно если овдовевшая женщина молода и не очень некрасива собою. Цель такого узаконения, вероятно, заключается в желании ускорить прогрессию народонаселения в странах, где множество народа ежегодно истребляется непрестанной войною и бедностью.

Вскоре после заключения в яму несчастной женщины, были посажены в другую, такую же яму, двое из пленных кахетинских милиционеров. Княгиням сказали, что это наказание постигло пленников вследствие неудавшегося их намерения бежать из аула в то время, когда их, по обыкновению, посылали из дома муллы за водою. Так как это было сделано по распоряжению муллы-домохозяина, то княгини и обратились к нему с просьбою об освобождении милиционеров. Домохозяин согласился их выпустить из ямы, но, желая за это получить хоть какую-нибудь взятку, заставил кахетинцев работать несколько дней на своем поле.

В отсутствие благодетельного муллы, пленницы перенесли много лишений. Более всего пострадал маленький князь Александр, так что весьма серьезно заболел в это время; а когда, наконец, возвратился добрый мулла, ребенок изумил и растрогал старика своей худобою и слабостью. Старик вынул из кармана монету в 30 коп. серебром и хотел предложить ее в дар княгине Анне Ильиничне, но в то же время не решался на это, опасаясь оскорбить ее гордость. Не зная, как поступить, он подбросил монету ребенку, а княгине сказал с трогательным замешательством: «Не оскорбляйтесь... примите... Взгляните на сына... на эти деньги вы купите хоть курицу для его супа»... Все присутствовавшие были до слез тронуты простодушной добротой чеченца, да и у него самого несколько слез покатилось по усам и бороде. [88]

Из денег муллы пять копеек действительно было употреблено на покупку курицы, но, другая беда — не в чем было сварить ее: никто из правоверных не хотел дать своей посуды христианам. Благодетельный мулла устранил и это затруднение: он у кого-то достал горшок, впрочем, не прежде, как обязавшись вымыть посудину семь раз, после употребления ее нечистыми гяурами. Но на этом еще не остановились услуги старика: услышав от пленниц жалобы на дурное качество добываемого ими хлеба, он привел к ним двух женщин и приказал им сложить для пленниц печь на плоской кровле, смежной с их комнатой. Печь была очень скоро готова, и пленницы сами начали приготовлять для себя хлеб. Через несколько времени мулла опять нашел средство оказать им новую услугу: он где-то достал несколько красных сафьянных кож и принес пленницам, чтоб оне скроили и сшили для себя чевяки, то есть, башмаки по туземному образцу, и не явились бы к Шамилю без обуви.

Все эти поступки благодетельного муллы никак нельзя было приписать какому-либо постороннему влиянию, ни даже внушению Шамиля — нет, они очевидно проистекали из благодарной и добродетельной души старого мусульманина, и оттого еще большую цену получали в мнении о нем признательных пленниц.

Шитье башмаков, однакожь, весьма затруднило наших дам, совсем незнакомых с этим делом. Князь Ив. Чавчавадзе успел кое-как сделать выкройку, но еще оставалось главное — шитье, и недоставало необходимых для того инструментов, то есть иголки, ниток и т. п. Тогда, с позволения благодетельного муллы, княжна Баратова отправилась к местной башмачнице за помощью. По возвращении, княжна рассказывала, что нашла у этой чеченской ремесленницы прекрасное помещение и убранство (по большей части состоявшее из цинондальских вещей, тарелок и т. п.), что сама хозяйка была очень богато одета, и что по всему было видно, как прибыльно в Чечне башмачное ремесло. Получив от башмачницы урок в ее мастерстве и все нужные пособия, княжна сильно подвинула вперед шитье чевяков, и княгини усердно занялись этой работой.

Между тем, пришло известие о возвращении Шамиля в Веденно из экспедиции. Благодетельный мулла объявил пленницам, что завтра выступят оне из аула в последнее, на этот раз, путешествие. В то же время, провинившиеся милиционеры [89] окончили урочную работу на полях домохозяина, и он выразил полное свое удовольствие тем, что зарезал и изжарил целого быка для угощения всех пленных, помещавшихся в его доме. Обед был великолепный, и наши пленницы могли еще взять с собой порядочный запас мяса и хлеба на дорогу.

Из Большого Аула все без исключения выехали верхом на добрых лошадях. Дорога шла между садов и с каждым шагом вперед делалась лучше и живописнее. Взорам пленниц то представлялась река, игриво прыгавшая по порогам, то являлись горы, с вершины до подошвы покрытые зеленью и превосходными цветами, каких княгиням не удавалось видеть и в оранжереях. Здесь оне заметили много стад чрезвычайно красивого, но не рослого рогатого скота. Аулы следовали за аулами, но ни один из них не был расположен в долинах, а, напротив, все лепились на каменных крутизнах, и это дало повод служанкам княгинь заметить, что «если б горцы были не черти, то не могли бы жить на таких скалах, не свернув себе шеи».

Первый переезд был довольно продолжительный, а для привала, остановились на открытом месте, где невозможно было ничем защитить себя от лучей истинно-палящего солнца. Княгини пожелали более прохладного приюта, и благодетельный мулла поспешил исполнить их желание. Он повел их к берегу близь протекавшей реки; берег оканчивался отвесным обрывом в сажень высоты; но это не остановило муллу ловко спрыгнуть с обрыва на какой-то камень и помочь княгиням спуститься туда же вслед за собою. С большого камня, на котором очутились пленницы, оне увидели в обрывистом берегу углубление, в виде просторного грота. В этом, совершенно прохладном приюте, пленницы прекрасно отдохнули, наслаждаясь превосходным видом, открывавшимся им из грота на противоположный берег реки, усеянный садами и аулами. Вблизи же грота нашли оне множество самых роскошных цветов и нарвали их для детей.

Мысль ли о скором окончании тягостного путешествия, влияние ли времени и хорошего отдохновения в Большом Ауле, созерцание ли великолепной природы, или, может быть, все эти причины вместе, сделали то, что пленницы чувствовали уж гораздо менее душевного беспокойства, чем при начале и в продолжение путешествия. Страдания их теперь готовы были [90] перейти в чувство покорности перед участью, ниспосланной им Провидением, а на будущее смотрели оне столько же со страхом, сколько и с надеждою, представляя себе Шамиля, как врага сурового, но в то же время не безрассудного и не совершенно-безжалостного,

Что касается собственно до княгини Анны Ильиничны, то бодрость и некоторое душевное спокойствие ее обусловливались здесь еще двумя обстоятельствами: она на последнем привале имела радость опять встретить маленькую свою вскормленницу, дочь священника (Здесь рассказали княгине, что пропадавшую девочку кормила какая-то лезгинка, вопреки горским обычаям. Благодетельный мулла что-то подарил за это доброй женщине.), а в Веденно надеялась найти потерянную Лидию.

С такими чувствами и мыслями пленницы оканчивали свое слишком четырехнедельное странствование. Но до Веденно еще оставалось пути более, чем на целые сутки, и как ни велико наше желание поскорее довести до места злополучных пленниц, мы должны обуздать свое нетерпение и с прежнею подробностью изобразить все обстоятельства их последних переходов. Отдохнув в прохладном гроте, княгини присоединились к прочим пленным и поехали далее, по очень ровной и гладкой дороге, которая несколько раз пересекалась небольшими и неглубокими речками, и наконец приводила к узкому ущелью. Ущелье это образовывалось от сближения между собою двух огромных гор, покрытых зеленью, а на одной из гор, на самой вершине, пленницы не могли не полюбоваться исполинским деревом, совершенно одиноким на недоступной высоте и как будто царствовавшим оттуда над всею окрестностью. По ущелью протекала река, или, вернее, поток, к которому горы теснились все ближе и ближе, так что ущелье превращалось наконец в узкий коридор, по которому пришлось ехать не менее получаса.

Миновав эту длинную теснину, пленницы выехали на открытое место, с которого являлась перед ними пространная, изобильная зеленью местность, а невдалеке — знаменитый аул Анди, или, как его называют русские, Андия. Не доезжая до аула, пленницы встретили несколько женщин: оне шли за водою, неся на головах, или за спиною, очень большие кувшины из белой жести. Княгини сохранили в памяти костюм андийских жительниц, жен местного наиба, как это объяснилось [91] впоследствии. Рубашки и шаровары были на них из самой толстой бязи; с головы до ног опускались чадры из белого толстого миткаля; лица были обвернуты небольшим куском холста, с выдерганною редью против глаз. По этому простому костюму никак нельзя было предположить, чтоб встреченные пленницами женщины были наибши, и притом наибши такого аула, который в целой Чечне и во всем Дагестане считается гнездом горской аристократии (То есть аристократии по богатству или зажиточности. Мы уж говорили выше, что в Чечне и Дагестане нельзя понимать это слово в другом значении.)! Но такова вообще простота в этих странах, истощенных разорительной войною.

В Анди привели пленных уже в сумерки и всех вместе поместили в сакле об одной комнате, похожей на просторный сарай, не столько, однакожь, просторный, чтоб в нем пленные не чувствовали значительной тесноты. Чтоб пособить этому неудобству, нашим пленницам было позволено выйти на плоскую кровлю сакли. Здесь оне отдохнули и подкрепили себя неприхотливым ужином (Ужин был принесен доброхотными андийскими наибшами, которые были очень довольны аппетитом княгинь и их детей, но чрезвычайно обиделись, когда княгини, утолив свой голод, передали остатки кушанья своим служанкам. «Мы принесли кушанье для княгинь, а не для рабынь», сказали гордые наибши, и удалились с видом негодования. Княгини очень жалели, что нечаянно отплатили оскорблением за услугу.), а потом оставались еще несколько времени, чтоб полюбоваться превосходною ночью и ярким лунным освещением аула. Тут же, на крыше, один из милиционеров принялся играть на чунгури (Народный музыкальный инструмент в Грузии, нечто в роде маленькой гитары, с металлическими струнами.), и пленницы не без грустного удовольствия внимали простым звукам, как голосу потерянной родины.

Бог знает, какими судьбами сохранилась чунгури у своего обладателя, но только звуки ее, как кажется, очень понравились андийским женщинам, потому что оне собрались огромной толпою и, в молчании, окружили саклю, от которой далеко разносилось в ночной тишине унылое бренчанье пленного чунгуриста.

По окончании этого концерта, пленницы расположились на ночлег, заперев прежде внешние двери. Благодетельный мулла с милиционерами поместились особо, кажется, на крыше. Но, [92] видно, и в эту последнюю ночь путешествия княгиням не было суждено предаться полному отдохновению; оне не спали почти до утра вследствие вот какого нового приключения:

Когда уже все женщины улеглись, а многие из них и заснули, с легким скрипом отворилась дверь, по-видимому запертая с вечера. Лунный свет проник в темную комнату, и в то же время обрисовалась какая-то черная фигура. Княгиня Анна Ильинична первая заметила это неожиданное явление и громко окликнула посетителя. Ответа не было; но на крик княгини все в доме поднялись на ноги. Незваный гость исчез, но ненадолго: его захватили во дворе и обличили в намерении что-нибудь украсть на ночлеге пленниц. На шум явился и благодетельный мулла и, по просьбе перепуганных служанок и раздосадованных милиционеров, тут же распорядился произвести расправу над вором: невдалеке от дома его подвергли исправительному телесному наказанию.

Вся эта история длилась почти целую ночь, и потому наши пленницы могли спокойно заснуть только на рассвете.

Поутру благодетельный мулла поднял всех для сборов в дальнейший путь, а двум княгиням и княжне Баратовой принес по темному фуляровому покрывалу, объясняя, что женщинам высокого происхождения нехорошо в этой стороне путешествовать с незакрытыми лицами.

На пути пленницам показали, в стороне от дороги, место старого Дарго, бывшего, десять лет назад, резиденцией Шамиля, но в 1845 году разоренного русскими войсками под личным предводительством главнокомандующего, князя М. С. Воронцова. На месте когда-то недоступного и грозного аула теперь видели пленницы только груды камней, разбросанных по песчаному склону горы.

Немного не доезжая до этого места, благодетельный мулла вручил пленницам неизвестно кем доставленное из Темир-Хан-Шуры письмо от князя Джорджадзе (Родственника княгинь.). Письмо было написано по-русски и по-грузински, и чрезвычайно обрадовало пленниц: это была первая весть от своих! Князь Джорджадзе в письме к княгиням осведомлялся живы ли, здоровы ли оне, не нужно ли им чего, и просил, чтоб оне исходатайствовали ему у Шамиля разрешение продолжать с ними переписку и посылать им, что оне пожелают. [93]

По прочтении письма, пленницы должны были возвратить его благодетельному мулле, так как он почитал за лучшее лично представить письмо Шамилю и даже скрыть от него, что пленницам оно уже было показано. Добрый старик помнил запрещение имама входить пленницам в какие бы то ни было письменные сношения, но, по доброте сердца, нарушил приказ, и теперь опасался за это ответственности. Пленницы успокоили его обещанием сохранить дело в тайне.

До Даргы-Веденно было уже недалеко. Пленницы ехали под вуалями, закрывавшими их лица. Им приходило в голову подозрение, не затем ли заставили их покрыться, чтоб не видеть, а увидев не запомнить местностей, бывших на ближайшей дороге к резиденции Шамиля, и от этого подозрения еще сильнее подстрекалось их любопытство. Оне внимательно всматривались во все, встречавшееся на дороге и по сторонам ее, а вуали не слишком им в том препятствовали: сквозь редкую ткань фуляра все было видно довольно явственно, но только в темном цвете. Впрочем, ничего особенно замечательного не довелось им заметить. Оне запомнили только множество переправ через реки и речки, а потом лес, густой и мрачный, со множеством перепутывавшихся тропинок. Особенных происшествий с пленницами тоже не было, и только с г-жею Дрансе случилось маленькое приключение. Она попросила пить; благодетельный мулла поспешил услужить ей и, приблизившись верхом на лошади, подал ей кожаный мешок, в роде табачного кисета, с шелковым снурком для держания, наполненный водою; самый мешок он держал в своих руках. Француженке показалось, что пить из такого сосуда неудобно, и что, притом, руки у муллы, поднимавшего к устам ее тот мешочек, были не совсем чисты... Сидя на лошади и боясь приближения лошади муллы, который сам подносил ей мягкий сосуд, держа его за снурок, она, вместо того, чтоб осторожно пить, вздумала сама схватить мешок и тогда вся вода выплеснулась из мешочка и буквально окатила с ног до головы некстати прихотливую француженку. Все, видевшие эту сцену, не могли удержаться от смеха; не смеялись только обиженный мулла да сконфуженная г-жа Дрансе. Она не знала, что ей делать с мокрой своей одеждой, и в особенности горевала, что в таком невыгодном виде представится Шамилю... Но, к утешению француженки, вскоре та же судьба постигла и всех ее сопутниц: [94] загремел гром и полился проливной дождь. Все были промочены до нитки, хотя мулла и позаботился укрыть кого чухой, кого ковром или буркой.

Под густой завесой ливня пленницы приближались к Даргы-Веденно, к дождю вскоре прибавились еще и сумерки наступившего вечера, и потому-то пленницы не могли хорошенько различить и понять, что окружало знаменитый аул Шамиля. Оне видели только сначала несколько заборов, вероятно, загоны для скота, потом ров, вал и ворота, наподобие тех, какие встречаются на Кавказе в казачьих станицах, и наконец несколько крыш, обличавших местность самого аула.

Не доезжая еще до ворот, пленницы встретили несколько всадников со значками на длинных древках, а впереди их мальчика лет четырнадцати. Это был младший сын Шамиля от первой (уже умершей) жены. Впоследствии пленницы узнали, что его зовут Махмат-Шаби, а теперь не могли не обратить внимания на поразительную красоту мальчика, которую оне заметили даже и сквозь дождевую завесу. Затем оне беспрепятственно въехали в аул и были привезены к какому-то большому сараю, в котором собрались и все прочие пленные. Отсюда собственно цинондальских пленниц повели к дому Шамиля. Князь Ив. Чавчавадзе, идя пешком, вел лошадь княгини Анны Ильиничны; прочие следовали позади. Но когда приблизились к воротам дома, двое чеченцев бросились к княгине Анне Ильиничне: один из них взял под уздцы лошадь княгини, а другой удержал князя Ивана; княгиня взглянула на своего родственника и заметила на лице его неимоверную бледность: он был встревожен за княгиню, которая с этой минуты оставалась одна и беспомощная, посреди чуждого и неприязненного мира... Они простились грустными взглядами, и княгиня въехала в ворота первого или внешнего двора. Оглянувшись назад, она увидела за собою только одну княжну Баратову с маленькою Тамарой, и в эту минуту почувствовала, что и сама она, как князь Иван, готова побледнеть от неописанного душевного волнения... Но возврата уж быть не могло!... Отворились вторые ворота, и две одинокие пленницы въехали во второй или внутренний двор, то есть собственно так называемый сераль Шамиля... Это было вечером в пятницу, 30-го июля.

Текст воспроизведен по изданию: Плен у Шамиля. Правдивая повесть о восьмимесячном и шестидневном (в 1854-1855 г.) пребывании в плену у Шамиля семейств: покойного генерал-маиора князя Орбелиани и подполковника князя Чавчавадзе, основанная на показаниях лиц, участвовавших в событии. СПб. 1856