УСЛАР П. К.

ЗАПИСКИ ГЕНЕРАЛА УСЛАРА

О ВОЕННЫХ ДЕЙСТВИЯХ ГУРИЙСКОГО ОТРЯДА В 1855 ГОДУ

Войска наши оставались на хетской позиции в продолжение 26, 27 и 28 чисел октября. Неприятель между тем занял Зугдиды и выставил авангард свой у Цейша, все это, как естественное последствие предшествовавшего боя, не могло иметь никакого влияния на план наших дальнейших действий; произошли другие явления, гораздо более для нас важные.

Вслед за сражением на Ингуре, в мингрельской милиции, находившейся при отряде, оказался большой недочет; недочет этот заключается не в убитых и не в раненых, которых ни одного человека не было в милиции, так как она вовсе не участвовала в деле: 28 числа генерал-майор князь Дадиани донес, что вся мингрельская милиция [53] самовольно разбежалась, за исключением нескольких лиц, ему преданных и оставшихся при нем. Это известие обнаружило нам, чего можно было ожидать от мингрельцев на будущее время

Многие стараются приписать побег милиции вине князя Мухранского, говоря, что он не озаботился заранее, чтобы имущество и семейства жителей были убраны в безопасные места, и что мингрельцы разбежались по домашним обстоятельствам. Обвинение это не справедливо Никто и не рассчитывал на верность жителей приингурских селений Дарчени, Канарджияс-Мухуры и других, занятых турками тотчас же после боя и тем менее, что еще до боя эти жители находились в явных сношениях с турками; но народонаселение нагорной части Мингрелии не могло отыскать более безопасных мест как те, на которых оно поселено; расположением отряда на верхней мингрельской дороге у Чаквиджи, под начальством генерал-майора князя Григория Дадиани, и милиции на абасс-туманской, под начальством майора князя Константина, запирался для турок вход в нагорную полосу; цель обеспечения семейств и имущества вполне достигались и тем более, что милиция поддерживалась регулярными войсками. Нельзя не заметить при этом, что народная война, по-видимому, составляет явление, которого причины совершенно неуловимы: одни говорят, что жители принимают деятельное участие в войне только тогда, когда дело идет о спасении того, что для них всего дороже, т. е. семейств и имущества и что в противном случае они погружаются в обычное свое равнодушие; другие, напротив, утверждают, что для возбуждения в них воинственности прежде всего необходимо, чтобы они были совершенно спокойны насчет своих семейств и имущества.

Как бы то ни было,— мингрельская милиция разбежалась; все правительственные лица скрылись неизвестно куда; из отряда, который очутился как бы в опустелом крае, не через [54] кого и не для кого было делать каких либо распоряжений в отношении к Мингрелии.

Хетская позиция вдруг утратила всю свою военную важность; оставаться далее на ней было крайне опасно: всякое дальнейшее колебание было бы непростительною ошибкою. Между тем редут-кальский гарнизон был усилен; турки устроили ночью переправу через Циву (у Редут-кале) и начали разрабатывать дорогу от укрепления вверх по правому берегу Хопи; от продолжительной, почти беспримерной засухи, лес, тянущийся от Хет по направлению к Редут-кале, сделался совершенно удобопроходимым. Дороги, ведущие от устья реки Чурии в тыл Хетам и всем завалам, устроенным нами в Хоршнских дефиле, не представляли более неприятелю никакого затруднения, кроме нескольких устроенных прежде завалов, которых оборонять было некому, потому что крайне опасно было бы раздроблять наши войска по лесу, в особенности при двусмысленном расположении к нам мингрельцев. Турецкие мародеры начали уже производить тревоги в тылу нашем между Хетами и Хопи; неприятельские суда подходили к устью Чурии и оттуда делались рекогносцировки вверх по течению этой реки.

В вожаках у турок недостатка не было. Перемена погоды, конечно, могла бы. совершенно изменить наше положение, но небо оставалось безоблачным; сухой восточный ветер дул с замечательным постоянством.

Несмотря на все эти неблагоприятные обстоятельства, нет сомнения в том, что отряд наш мог держаться с полным успехом на хетской позиции до тех пор, пока не истощился бы запас продовольствия находившийся в тамошнем магазине. Это даже могло привести нас к самым блестящим результатам, если бы в это время к Цхенис-цкали прибыл уже достаточно сильный резерв; но о прибытии резерва из Грузии не было и слуха; 2 1/4 батальона, поставленные [55] под начальством подполковника Бибикова в Хоршнских дефиле, не только не удержали бы наступления неприятеля вверх по реке Хопи, но, оставаясь там, несомненно подвергнулись бы совершенному и бесплодному истреблению, так как все завалы ими устроенные обходимы были с тылу по дорогам, ведущим от Чурии и сделавшимся так не кстати удобопроходимыми. Ничто не мешало Омер-паше, оставив линию Ингура, перейти берегом моря к Редуту и по хоршнской дороге дойти до Наджихеви, откуда небольшими даже частями мог он быстро запять всю плоскость Мингрелии, перейти через Цхенис-цкали, овладеть Кутаисом, и, что всего было важнее для него, захватить все наши магазины и склады, расположенные на Техуре, в Усть-Цхенис-цкали и в Кутаисе. Припомним, что, как выше было сказано, все внутреннее пространство Гурии, Мингрелии и Имеретии охраняемо было в то время только 1 1/4 батальоном! Не только на содействие нам народонаселения, но даже на нейтральность его мы не могли рассчитывать при таковых обстоятельствах.

В ночь с 28-го на 29-е октября хоршнская и хетская колонны снялись с мест своего расположения и к утру соединились между Хопийским монастырем и наджихевским постом. Естественным последствием такового отступления было уничтожение нами хетского магазина и всего того, чего невозможно было вывезти. Несмотря на то, что перевозочные средства наши с каждым днем приходили в большое расстройство, потому что черводарские лошади были изнурены до крайности чрезмерною работою, а приискание новых сделалось совершенно невозможным, количество вывезенных складов значительно в сравнении с количеством истребленных.

После полудня весь мингрельский отряд, за исключением колонны генерал-майора князя Дадиани, расположился на цивской позиции в числе 8 1/2 батальонов.

Цивская позиция, усиленная в 1854 году значительными [56] полевыми укреплениями, несмотря на многие невыгоды, может быть обороняема с успехом против неприятеля, двигающегося по большой наджихевской дороге, но для этого необходимым условием должна быть возможность предупреждать всякие обходы через экские возвышенности к Сенакам и чтобы теклятский лес был обеспечен от неприятеля. Во всяком случае позиция эта протяжением своим не соответствовала слабости нашего отряда; посему, для оборонительного боя предположена была другая — на ручье между Цивой и Техуром, где, пользуясь лесом, можно держаться довольно успешно, если неприятель не действует решительно, но нельзя надеяться достигнуть других результатов, кроме кратковременного задержания его.

Здесь необходимо прервать рассказ о передвижениях отряда и обратиться к тогдашним отношениям нашим к мингрельскому правительству: эти отношения имели решительное влияние на наши передвижения.

Бой на Ингуре обнаружил, что Омер-паша, не ограничиваясь одними демонстрациями в Абхазии и Самурзакани, намерен, наперекор очевидной для себя опасности, идти во внутрь Мингрелии с завоевательною целью. Перемена погоды должна была в скором времени положить конец этому наступлению: сардарь должен был остановиться там, где застигнет его осень.

Ему необходимо было граждански организовать пройденный им край сколь возможно поспешнее, потому что, в противном случае, владея только пространством занимаемым его лагерем, он должен был вполне испить чашу бедствий, которую готовила ему мингрельская осень. Эта гражданская организация до чрезвычайности затруднительна, как известно по опыту, в крае, из которого удалились прежние местные власти. Очевидно, что для нас предметом первостепенной важности было препятствовать всеми средствами Омер-паше [57] в этом деле, и что для этого необходимо было удержать в своих руках нити гражданского управления Мингрелией. На этот предмет князь Мухранский обратил все свое внимание. Беда была еще не велика, что мингрельская милиция разбежалась вслед за переходом турок через Ингур: это можно было приписать не измене, а отвычке от войны, паническому страху, который, быстро возникая, быстро и рассеивается. Мингрельское правительство не обладает популярностью, но, тем не менее, для замещения его другим требуется время, а все дело было во времени.

Того, что случилось, нельзя приписать исключительно коренным недостаткам политического устройства Мингрелии: большая часть должна быть отнесена на долю крайней бездарности и себялюбия княгини Екатерины Дадиани и любимца ее князя Константина.

Вслед за сражением на Ингуре князь Мухранский, сознавая, что, по важности тогдашних обстоятельств, Мингрелия, хотя временно, должна быть поставлена на действительно военное положение и управляема лицом, более понимающим дело, чем княгиня Дадиани,— обратился к ней с убедительнейшею просьбою, для безопасности мингрельского владетельного дома, удалиться со всеми членами своего семейства в Кутаис или еще лучше в Тифлис, поручив временное управление краем лицу, заслуживающему полного ее доверия. Князь Мухранский надеялся, что таковой выбор правительницы падет на него или на князя Григория.

Чтобы рассеять ее колебания, князь Мухранский имел свидание с нею в Квешихоре, где после долгих совещаний, потребовавших неимоверного запаса терпения, окончательно решено было, чтобы дети правительницы с супругою князя Мухранского отправились в Тифлис; сама же правительница осталась к кругу расположения нашего отряда. Таковая полумера, конечно, заключала в себе большие неудобства, оставляя [58] управление краем в слабых и неспособных руках княгини Дадиани; но, во всяком случае, сохранялась для нас та выгода, что правительница, находясь в кругу расположения наших войск, обнаруживала перед лицом всего мингрельского народа, что, каков бы ни был ход дел, обязанности Мингрелии в отношении к императорскому русскому правительству остаются неизменными. О таковом намерении правительницы князь Мухранский сообщил князю Бебутову в письме своем от 3-го ноября. Из Квешихор княгиня Дадиани возвратилась в Горди затем, как объявила она, чтобы вывезти оттуда детей своих. Не прошло двух дней, как все прежние намерения ее совершенно изменились; действия приняли характер в высшей степени сомнительный, вредный для нас и, неожиданно, благоприятный для турок. 6-го ноября написала она князю Мухранскому, что, считая единственным посредником между государем императором и собою наместника Кавказского, она не может ни на что решиться, пока не получит от генерал-адъютанта Муравьева наставлений как ей действовать, и что, в ожидании таковых наставлений, уезжает она с семейством своим в Лечгум. Письмо это показалось тем более странным, что почти в то же время получено было письмо от князя Бебутова, в котором он сообщает, что главнокомандующий полагает наилучшим, чтобы княгиня Дадиани отправила детей своих в Тифлис или в Кутаис, а сама прибыла в круг расположения наших войск, в чем заключается прямой и существенный интерес ее и малолетнего владетеля, и что об исполнении всего этого он, т. е. князь Бебутов, в особом письме убедительнейше просит правительницу.

Как бы то ни было, правительница уехала в Лечгум и затем перестала даже отвечать на письма князя Мухранского. Наши сношения восстановились только пятнадцать дней спустя; мы увидим ниже по какому поводу. Между тем, из [59] части Мингрелии, занятой неприятелем, начали доходить до нас непонятные слухи. В лагере Омер-паши появились не отдельные мингрельские изменники, не люди преследуемые законами и заклейменные общественным мнением, от которых посему нельзя и ожидать ничего лучшего, но лица правительственные, обладающие влиянием на народ. Число таковых лиц с каждым днем более и более увеличивалось. Все они объявляли всенародно, что присланы правительницею для того, чтобы исполнять требования турецкого главнокомандующего и строго наблюдать за тем, чтобы жители не предпринимали ничего враждебного против турок. Первый пример организации такового турецко-мингрельского правительства показали зугдидский мдиванбек князь Нико Дадиани и помощник его князь Петр Мхейдзе. Всего страннее было то, что все эти лица беспрепятственно ездили из турецкого лагеря к правительнице в Лечгум и обратно, как бы для беспрерывных переговоров. Конечно этих подозрительных симптомов в военное время совершенно достаточно было, чтобы с нашей стороны огласить правительницу всенародно изменницей: таковой глас народный нарек ее в Имеретии, Гурии и Мингрелии: в первых двух странах с чувством глубокого негодования, проникавшего во все классы общества; в Мингрелии, за немногими исключениями, с эгоистическим равнодушием, к которому тамошнее народонаселение подготовлено своим политическим бытом. Не вдаваясь в бесплодные рассуждения о том, что собственно позволительно называть изменой, я выскажу свое мнение о тогдашних действиях правительницы; мнение, основанное на неоспоримых фактах.

Выше сказано было, что все политические правила княгини Дадиани заключаются: 1) в пугливом охранении прав владетельного дома и 2) в сбережении от всякого разорения Мингрелии, как родового достояния Дадианов. Эта сокращенная характеристика ее понятий вполне оправдалась при настоящих событиях. [60]

Мдиванбеки, их помощники, моуравы и другие мингрельские должностные лица посылаемы были правительницею в места, занятые неприятелем, без всяких поручений к Омер-паше, но для того, чтобы охранять край от разорения. Неизвестно, какие инструкции даваемы были этим чиновникам; положительно известно только то, что, по прибытии своем на назначенные им места, они тотчас же от имени правительницы являлись к турецкому главнокомандующему, который вообще принимал их весьма ласково, но удерживал при себе, возлагая на строжайшую и личную их ответственность наблюдения, чтобы жители не только не позволяли себе никаких неприязненных действий против турок, но чтобы беспрекословно исполняли все военные требования, охраняли армию передовыми караулами и заблаговременно извещали о всех наших предприятиях и передвижениях.

Взамен этих услуг сардар поручился, что жители не подвергнутся никому разорению и что даже за все забираемое у них будет выплачиваемо им исправно, если не всегда звонкою монетою, то, по крайней мере, турецкими ассигнациями и квитанциями. Мингрельские чиновники, поощряемые страхом наказания или честолюбием, обнаружили деятельность и усердие, которых мы в них и не подозревали; некоторые за верную и ревностную службу удостоились даже получить от Омер-паши турецкие знаки отличия. Редко в военной истории встречаются примеры такого быстрого водворения гражданского благоустройства в крае, занятом силою оружия: едва прошло дней десять после ингурского сражения, как уже англичане, находившиеся в свите Омер-паши, рассыпались в одиночку на охоту по лесным трущобам, где горсть вооруженных туземцев могла бы задержать сильный отряд!

И все это произошло от самовольных распоряжений правительницы, которая, посылая чиновником своих к туркам, сама не ведала, что творила. Нет сомнения, что упрек [61] в измене показался бы ей неслыханною клеветою. Несмотря на все происходившее, князь Мухранский не отказывался от надежды повернуть Мингрелию на нашу сторону, не доходя до разрыва с правительницею.

Зная, что никто не обладает таким влиянием на мингрельцев, как князь Григорий Дадиани, и зная вместе с тем, что правительница питает к князю Григорию глубокую ненависть,— князь Мухранский от l-го ноября за № 891 предписал ему сдать командование над колонной, отступившей по верхней мингрельской дороге, и отправиться по горам для вызова князей и дворян, которых потом должен он был поручить князю Константину для занятия экских возвышенностей. “Возлагаю это поручение на вашу светлость,— писал князь Мухранский,— так как дело это при настоящих обстоятельствах есть первостепенной важности, и никто не имеет столько средств выполнить его успешно, как вы.” Конечно, роль вербовщика для отряда князя Константина была не слишком привлекательна, но генерал-майор князь Григорий Дадиани явил себя в этом случае выше расчетов мелочного самолюбия. Сдав командование вверенной ему колонны полковнику Чихачеву, он с беспримерным самоотвержением отправился по Мингрелии, чтобы вновь собирать рассеявшуюся милицию; пламенное усердие его увенчалось блестящим результатом. Не более как через четыре дня успел он собрать до 400 отборных всадников, привел их на недоступные экские высоты и передал начальству брата своего, майора князя Константина.

Каков бы ни был дальнейший ход дел,— во всяком случае милиция эта оставалась там в совершенной безопасности; она могла служить центром притяжения для народного восстания в Мингрелии и висела бы над турками, как черная туча, готовая разразится с громовыми ударами. Но 4-го ноября собралась эта милиция; увидим ниже, что сделалось [62] из нее 6-го ноября, под предводительством доблестного майора князя Константина Дадиани.

Между тем, положение Гурии начало внушать сильные опасения. До последних чисел октября на кобулетской границе все было спокойно, носились слухи, что одновременно с движением Омер-паши через Ингур, Мустафа-паша перейдет через Чолок, но незаметно было положительных приготовлений к этому наступлению. 27-го и 28-го октября кобулетский отряд внезапно усилился прибывшими из Батума войсками, под начальством Мамеда-паши, в числе более 8-ми тысяч пехоты с 8 полевыми орудиями. 30-го октября, по самым положительным сведениям, в одном переходе от нашей границы собрано было 16 тысяч пехоты, 3 тысячи кавалерии при 14-ти орудиях, кроме значительного числа башибузуков из лазов, чаквцев, аджарцев и др. Сверх того, ожидались войска на 8-ми судах. Против устья Супсы у Григорет постоянно крейсировал пароход, спуская шлюпки для промеров.

Генерал-майор Бруннер, начальствовавший войсками в Гурии, имел в распоряжении своем всего 4 3/4 батальона при 2-х легких, 4-х горных орудиях и три сотни рачинской милиции. Пехота представляла в наличности не более 2-х тысяч штыков. При таковой решительной несоразмерности сил своих с силами неприятеля и, опасаясь, при быстром наступлении его, быть совершенно отрезанным от Усть-Цхенис-цкали, генерал-майор Бруннер счел невозможным удерживать акетскую позицию. 1-го ноября отступил он с нее по двум направлениям: 3 3/4 батальона поставлены были им на чехотаурских высотах, один батальон на чепанской дороге. Отступлением к Чепанам обнажалась кодорская переправа со стороны Гурии, где уже по левому берегу Риона от Чепан до Поти не оставалось более регулярных войск; вся же масса гурийской милиции обращена была тогда к кобулетской границе, лицом к лицу к отряду Мустафы-паши. [63]

Необходимо было уничтожить кодорскую переправу: азовские баркасы, там стоявшие, глубоко сидя, не могли быть подняты по мелководью реки к Усть-Цхенис-цкали и взорваны были капитан лейтенантом Савиничем.

Чтобы яснее изобразить обстоятельства, определившие наши дальнейшие военные соображения, необходимо представить общий очерк нашего положения 4-го числа ноября.

Погода была необыкновенно хороша; уже слишком месяц, как не выпало ни капли дождя, все лесные дороги на равнине сделались удобопроходимыми для пехоты: физические оборонительные средства Мингрелии ослабли в неимоверной степени.

Местные власти скрылись от нас и частью передались на сторону Омер-паши, который нашел в них ревностных исполнителей своей воли. Это делалось от имени правительницы, что, конечно, несправедливо, но не подвергалось никакому сомнению в глазах народа. Мингрельцы частью сформировали уже из себя милицию турецкой службы; масса жителей пламенно желала отступления нашего в Имеретию, что избавило бы край от тягости войны и неразлучного с нею разорения. Эти чувства выражались открыто на словах, не одними простолюдинами, а и начальником русско-мингрельской милиции князем Константином; ближайшая родственница владетельного дома не устыдилась послать свои рукоделия в дар Омер-паше 14. Ненависть мингрельцев в особенности обнаруживалась в отношении к имеретинам, находившимся в нашем отряде; неприязненно против нас мингрельцы еще не действовали, потому что боялись нас, но, несмотря на то, нельзя не сказать, что мы находились в то время в неприязненном крае. [64]

По соединении войск, высадившихся в Редут-кале, с теми, которые перешли через Ингур, силы Омер-паши возросли до 40 тысяч человек. Авангард расположен был у Квалони и Наджихеви; главные силы в Зугдидах и по дорогам хетской и хоршнской.

Сверх того, на реке Чолоке стоял корпус Мустафы-паши числительностью около 20-ти тысяч человек.

Таким образом, неприятель в весьма значительных силах занимал все входы в Мингрелию и Гурию. Выше было объяснено, что море доставляло этим отдельным отрядам выгоды внутренних линий. Сверх того, положительно известно было, что Омер-паша ожидал к себе прибытия речных пароходов, чтобы открыть по Риону продовольственную линию.

При таковом расположении наступательные действия с нашей стороны, предполагая даже, что силы наши были бы сколько-нибудь соразмерны с силами неприятельскими, не могли привести нас ни к каким решительным результатам: самый слабый пункт неприятельского базиса был Зугдиды, но ничто не препятствовало бы туркам отступить к Анаклии, где они были бы в безопасности, как в Редуте, в Николаевске или в Кобулетах. Но о наступлении с нашей стороны нечего было и думать при тогдашних обстоятельствах.

Расположение гурийского отряда было следующее: на верхней мингрельской дороге, между Техуром и Абашой, 2 1/2 батальона на позиции чрезвычайно крепкой, но удобообходимой. Небольшая колонна эта, как мы видели, была отправлена по верхней мингрельской дороге для поддержания и развития в нагорном крае народной войны: попытка совершенно неудавшаяся. Слабость этой колонны дозволяла неприятелю не обращать на нее никакого внимания при наступлении.

На почтовой мингрельской дороге — 10 батальонов между Цивой и Техуром. Здесь не встречается никакой позиции, которая бы представляла тактические выгоды [65] заслуживающие внимания: местность везде лесиста, слегка волнообразна вдоль течения нескольких полувысохших ручьев; дорог весьма много, сделавшихся удобопроходимыми по причине чрезвычайной засухи и допускавших как ближние, так и дальние обходы; каждый таковой обход для обороняющегося весьма опасен потому, что отступать нельзя иначе, как по лесным дефиле. Для человека, сколько-нибудь усвоившего себе тактические рассуждения, очевидно, что таковая местность благоприятствует исключительно выгодам численного перевеса, потому что выгоды на стороне того, кто более имеет средств не раздробляться: тут тактических ключей никаких нет. На местности, благоприятствующей численному перевесу сил, вступать в бой с неприятелем, в семь или восемь раз сильнейшим, без надежды на достижение каких бы то ни было результатов, есть дело безрассудное, для которого нет никакого оправдания в главах военного человека.

Сообщение между Мингрелией и Гурией не могло производиться иначе, как через Усть-Цхенис-цкали, потому что кодорская переправа была уничтожена и весь левый берег Риона открылся для неприятеля до Чепан.

В чепанском лесном дефиле стоял один батальон, потому там совершенно нечего было делать, кроме как только погибнуть на подобие 300 спартанцев в Фермопилах; при том Чепаны — не Фермопилы; на Чехотауре — 3 3/4 батальона на весьма сильной позиции, но для обороны ее сил этих было недостаточно, о чем генерал-майор Бруннер предупредил заблаговременно.

На каждом из вышеозначенных пунктах, кроме пехоты, находилась в большем или меньшем числе имеретинская милиция, одушевленная превосходным духом, но от нее покуда мало еще можно было ожидать пользы, потому что, будучи расположена в узких дефиле вместе с регулярными войсками, она только производила бы замешательство во время [66] боя; отделять же ее от отряда в стороны нельзя было в крае, жители которого питали к ней враждебное расположение.

Итак мы видим, что каждый пункт нашего расположения был занят нами крайне слабо и не представлял других боевых выгод, кроме весьма худо удовлетворяемых условиям пассивной обороны; пункты эти не имели ни взаимной связи, ни общего резерва; все расположение было как бы основано на правилах австрийской кордонной системы, давно уже сделавшейся смешною.

Турки, не успев еще углубиться далеко вовнутрь края, могли смело делать демонстрации, которые удались бы по причине неловкости нашего расположения. Из Гурии нельзя было помогать Мингрелии, ни из Мингрелии Гурии: если бы неприятель начал решительное наступление в одной из этих стран, а в другой ограничился демонстрациями, то часть отряда подверглась бы всей тяжести неравного боя, а другая осталась бы праздною. Но с потерею Гурии сама собою терялась Мингрелия с находящимся в ней отрядом, и, наоборот, с потерею Мингрелии терялась бы Гурия. Если бы мы заранее очистили Гурию и колонну генерала Бруннера притянули к себе на Циву, то весьма естественным образом Омер-паша мог быстро переменить свой план действий; Мустафа-паша в четыре дня мог дойти до Усть-Цхенис-цкали, в тылу своем усилиться на счет армии Омер-паши и заставить нас отступить поспешно из Мингрелии, чтобы предупредить в Кутаисе неприятеля, что нам едва ли бы даже удалось.

Все это так просто и очевидно, что мои длинные рассуждения, конечно, не могут не показаться совершенно излишними. Несмотря на то, действия князя Мухранского в совокупности подверглись без обсуждения осуждению людей, которых каждое слово имеет официальную важность, не говоря о пустословии праздных болтунов; последнее совершенно в порядке вещей. [67]

Сколько-нибудь отчетливого осуждения мне еще не привелось слышать; поводы к официальному — до сих пор составляют непроницаемую тайну. Почему составляют они тайну? Эта есть новая тайна, еще менее проницаемая, чем первая.

После полудня 4-го ноября неприятельский авангард двинулся от Наджихеви к Циве; в то же время снялся оттуда арьергард наш под начальством полковника Мамацева. Главные силы наши, расположенные на Техуре, тронулись в тот же день. К вечеру 5-то ноября весь мингрельский отряд расположился на левом берегу Цхенис-цкали, между Ганырами и Маранской станцией; в тот же день колонна, стоявшая под начальством генерал-майора князя Дадиани на верхней мингрельской дороге, переправилась через Цхенис-цкали в окрестности Хони.

Таким образом, Мингрелия была очищена от наших войск, за исключением небольших отрядов конницы, оставленных на правом берегу Цхенис-цкали в виде наблюдательных постов. При отступлении нашем от Техура были сожжены бараки, устроенные в Сортиани и техурский магазин. Наши черводарские лошади, без отдыха бывшие в движении после ингурского дела, пришли в совершенное истощение, но тем не менее для них предвиделось еще много работы на левом берегу Цхенис-цкали, потому что нельзя было заменить их другими; таким образом, оставаться долее в Мингрелии для вывоза тяжестей, пока неприятель не принудил бы нас к отступлению, было бесполезно и опасно: бесполезно потому, что мы только нагромоздили бы в Маранской станции склады, которые пришлось бы там уничтожить по невозможности ни вывезти, ни охранять их; опасно потому, что трудно отступать при сильном натиске по дефиле, запруженном вьюками, которые в таковом случае легко даже могли бы доставаться в руки неприятеля. Утвердительно можно сказать, [68] что в продолжение всего похода туркам ничего не удалось захватить из того, что мы не могли вывезти 15.

Прежде чем мы на время расстанемся с Мингрелией, остается нам сказать несколько слов о действиях мингрельской милиции, столь успешно собранной генерал-майором князем Григорием Дадиани и поставленной на экских высотах под начальством майора князя Константина Дадиани.

Вечером 6-го ноября князь Григорий, находясь при колонне своей в окрестностях Хони, был весьма удивлен неожиданным приездом брата своего, князя Константина, и еще более тем, что от него услышал. Князь Константин сообщил, что он будто бы имел случай лично осмотреть неприятельский лагерь, расположенный на реке Хони 16, и убедился, что там войск до 70-ти тысяч при 80-ти орудиях; что так как против такой силы русским бороться нельзя, и при том русские отступили за Цхенис-цкали, то он распустил мингрельскую милицию и сам отправляется в Горди к правительнице для подания ей советов, в которых она при настоящих печальных обстоятельствах особенно нуждается. Князь Григорий представлял брату своему, что самовольно распускать милицию нельзя и что, во всяком случае, следует донести о том князю Мухранскому, как главному начальнику. Но, по-видимому, князь Константин в это время гораздо более уже заботился об Омер-паше, чем о князе Мухранском: он уехал, не внимая никаким увещаниям, в Горди для подания советов правительнице. Этим заключилось его военное поприще в гурийском отряде; этим вместе с тем объяснилось окончательно, чего оставалось нам ожидать в будущем от мингрельского правительства. [69]

Необходимо теперь представить краткий очерк физических свойств течения реки Цхенис-цкали на протяжении от выхода ее из горного ущелья до впадения в Рион.

Протяжение это составляет около 30-ти верст. В то время, как происходили описываемые нами действия, воды в реке вообще было мало, бродов весьма много; в отношении стремительности течения Цхенис-цкали значительно уступает Ингуру; не было никакого повода сомневаться, что Омер-паша, успев переправиться через Ингур, не поколеблется переправиться и через Цхенис-цкали. Тем не менее, оборона этой реки представляла для нас весьма значительные выгоды.

По выходе своем из ущелья Цхенис-цкали течет несколькими рукавами в низменных берегах, сухих и открытых против Хони; по мелководно переправа здесь была весьма удобна для всех родов войск и тем более, что грунт дна твердый и хрящеватый. Но для переправы всеми силами на этом протяжении реки неприятелю представлялись многие невыгоды: чтобы перейти с почтовой мингрельской дороги на верхнюю, против Хони, неприятель для безопасности своей должен был начать фланговое движение от Сенак к Банзе, через что заранее обнаружил бы свои намерения. Местность правого берега Цхенис-цкали против Хони открыта и удобообозреваема на большое пространство; следовательно, неприятелю трудно было бы произвести неожиданно переправу значительными силами; совершив же переправу для дальнейшего движения ему нельзя было миновать огромного селения Хони, которое с окрестными селениями составляет сплошной округ садов, полей, домов, окруженных живыми изгородями, где движение может производиться не иначе, как по лабиринту кривых улиц: достаточно было зажечь Хони, чтобы задержать там на долгое время наступающего, а между тем силы наши, расположенные на остальной части течения Цхенис-цкали, поспели бы к Хони и принудили бы неприятеля к весьма [70] невыгодному для него бою, потому что, в случае неудачи, он был бы отрезан от Мингрелии и отброшен к горам, где окончательная гибель для него была неминуема. Для охранения этой части реки в Хони поставлено было 5 батальонов; впереди по Цхенис-цкали, для наблюдения выставлена значительная часть кавалерии. Начальство над этой колонной вверено было генерал-майору князю Дадиани, на воинские дарования и твердость которого вполне можно было положиться.

Несравненно большие выгоды для переправы представляла неприятелю средняя часть течения реки, центральным пунктом которой было селение Ганыри. По мелководью река здесь была также удобопроходима, как и против Хони; грунт дна везде твердый и хрящеватый; возможность переправы прерывается в иных местах тем, что то тот, то другой берег, хотя и не высокий, делается совершенно обрывистым. Успев переправиться против Ганыри, неприятель приобретает ту огромную выгоду, что разрезывает центр нашего расположения по Цхенис-цкали и становится на прямейшей дороге к Кутаису. Местность по обоим берегам покрыта густым колючим кустарником, что с одной стороны способствует скрытности переправы, с другой же — благоприятствует упорству обороны. Эта часть оборонительной линии представляла наибольшую опасность, потому что на ней неприятель мог достигнуть самых решительных результатов; на ней, около селения Ганыри, сосредоточены были главные силы гурийского отряда.

Верстах в трех выше Маранской станции свойства Цхенис-цкали совершенно изменяются. То один, то другой берег становятся столь обрывистыми, что переправа делается совершенно невозможною.

Грунт реки постепенно обращается из твердо-хрящеватого в иловатый, затрудняющий, или даже в иных местах делающий невозможною, переправу; река не разделяется более на рукава, но течет в одном русле. [71]

Правый берег Цхенис-цкали весь покрыт лесом; на левом сначала мелкий, но густой и колючий кустарник; против Маранской станции местность открытая; ниже занята она садами, селениями и лесом. Можно было быть уверенным, что на этом протяжении реки неприятель не предпримет переправы главными силами. Разумеется, он мог навести понтонный мост на почтовой дороге против Маранской станции, чему весьма способствовали и ближайшие изгибы реки, и спокойное ее течение, но переправа на этом пункте была бы крайне опасна.

Начиная от реки Кобзы почтовая дорога составляет весьма острый угол с рекою Цхенис-цкали, и неприятельские колонны должны бы в ближайшем от нас расстоянии производить фланговое движение. Предполагая даже, что мы бы не помешали, ни этому движению, ни наведению понтонного моста у Маранской станции, первые переправившиеся части все-таки подверглись бы величайшей опасности, потому что окрестная местность левого берега допускает действия большими силами: опрокинув переправившиеся части, нам не трудно было бы отрезать их от моста и отбросить в тесный угол (cul-de-sac), образуемый слиянием Риона с Цхенис-цкали. Для нас это могло бы составить решительный успех, который повел бы к окончательному поражению турецкой армии.

Из вышесказанного очевидно, что неприятелю всего выгоднее было перейти через Цхенис-цкали в брод против Ганыри. Дорог на правом берегу, выводящих от Абаши к этой части течения Цхенис-цкали, весьма много; большею частью они узки и извиваются между изгородями селений, но совершенно удобопроходимы; противодействия со стороны тамошнего мингрельского народонаселения неприятелю нечего было опасаться. С нашей стороны, как мы сказали, около Ганыри сосредоточены были главные силы отряда; один эшелон поставлен был верстах в пяти между Ганыри и Маранскою станциею. [72]

В случае переправы против Ганыри, эшелон этот должен был действовать во фланг неприятелю; та же обязанность возложена была и на хонскую колонну, которая, даже при благоприятных обстоятельствах, могла во время самого боя перейти на правый берег, чтобы увеличить расстройство неприятеля, действуя ему в тыл.

При некотором ознакомлении с общими местными свойствами Рионского края, весьма ясным становится, что Усть-Цхенис-цкали составляет важнейший стратегический пункт. Если на пункте этом устроить сильный укрепленный лагерь при пособии работ долговременной фортификации, с обеспеченными переправами через Рион и через Цхенис-цкали, с магазинами, госпиталем и бараками внутри — так, чтобы Кутаис лишился всякого военного значения, то, конечно, усть-цхенис-цкальский укрепленный лагерь мог бы изменить все стратегические элементы Рионского края 17.

Взамен же такового укрепленного лагеря строит наскоро какой-нибудь тет-де-пон,— это столь же забавная мысль, как бы вооружить солдата курком, вместо ружья!

Посреди описываемых нами военных обстоятельств и мы, и турки не могли не смотреть на тесное пространство, образуемое крутыми изломами Риона и крутобереговым течением Цхенис-цкали, как на западню, в которую при неловком маневрировании можно попасться на конечную свою гибель.

Впрочем, весьма естественным образом допускалось предположение, подтверждавшееся показаниями лазутчиков, что Омер-паша метит на Усть-Цхенис-цкали для достижения весьма важной военной цели. Все течение Риона ниже этого пункта, равно как [73] и правый берег Цхенис-цкали, были уже в его руках; расположив армию свою в совокупности на почтовой мингрельской дороге на Абаше или еще ближе — на Кобзе, он мог отделить даже незначительную команду на каюках по Риону, чтобы захватить беззащитные усть-цхенис-цкальские магазины, чему могли способствовать команды штуцерников с правого берега Цхенис-цкали; найденные запасы были бы для него бесценной добычей, которая обеспечила бы его на долгое время; могли бы осуществиться надежды его на прибытие речных пароходов; в таковом случае усть-цхенис-цкальская коса представила бы собою превосходный складочный пункт, обеспеченный двумя реками, а с сухого пути — перекопом в 150 сажень, обстреливаемым батареею с правого берега. Я говорю обеспеченный потому, что мы ничего не могли предпринять, пока армия Омер-паши стояла на правом берегу Цхенис-цкали, в промежутке между этим пунктом и Ганыри. Действовать конечно, можно было бы с правого берега Риона, но, по очищении нами Гурии, неизвестно еще было, что произойдет в этой стране.

Отсюда видно, какие великие затруднения составляли для нас усть-цхенис-цкальские склады, помещенные на плоской и открытой косе, удаленной от Ганыри, где был центр расположения нашего отряда. Непозволительно было ни минуты останавливаться на нелепом предположении занятия маранского угла целым отрядом: не имея там возможности ни двигаться, ни действовать, мы бы подвергли себя неизбежному и решительному поражению, оторвались бы от всех подкреплений, следовавших к нам от Сурама и, наконец, предоставили бы Омер-паше полную возможность, став на левом берегу Цхенис-цкали, отделить от армии своей небольшую часть для овладения Кутаисом, где склады наши были гораздо значительнее еще, чем в Усть-Цхенис-цкали. Предположим, что мы, оставаясь с главными силами у Ганыри, [74] возложили бы на особый отряд оборону Усть-Цхенис-цкали; очевидно, что это расположение также было бы безрассудно, как и первое. Не значило ли бы это — отправить на верную гибель таковой отряд, потому что, как ему действовать на узкой, плоской и голой косе против целой армии Омер-паши, беспрепятственно занимающей правый берег Цхенис-цкали? При этом мы бы бесполезно ослабили только ганырский отряд, от которого зависела судьба целого похода. Оставалось решиться на одно: сколь возможно деятельнее вывозить все запасы из Усть-Цхенис-цкали в Кутаис и продолжать это до тех пор, пока турки не помешают нам; когда же неприятель сделает какое-либо покушение на наши склады, то, при невозможности оборонять их, предать пламени все то, чего мы не успели вывезти, чтобы не доставалось оно в руки турок.

Вывоз запасов из усть-цхенис-цкальских магазинов начался еще в то время, когда мы находились в Мингрелии, и продолжался беспрерывно и без отдыха до 7-го числа. Состав перевозочных средств наших был в то время крайне ограничен: черводарские лошади, состоявшие при отряде, приведены беспрерывною работою в совершенное изнурение; Имеретия почти вся поднята в виде милиций и ополчений; это вооруженное народонаселение поглощало большое число местных перевозочных средств; на тех, которые оставались, жители увозили вдаль свои семейства и имущество. Прежде всего приступлено было нами к спасению огромных артиллерийских запасов; их успели вывезти вполне, потом начали вывозить провиант. Вокруг провиантского магазина и на мосту через Рион приготовлены были горючие вещества для быстрейшего производства пожара в случае нужды; это возложено было на команды от Черноморского линейного № 10 батальона, которые обязаны были потом на каюках переправиться через Рион и пробраться [75] левым берегом в Кутаис. Команды эти были ограничены пределами необходимости, так как на них не возлагалось обязанности удерживать неприятеля, и, при том, чем они были малочисленнее, тем легче могли отступить. Своевременное сожжение складов было дело первостепенной важности, и потому несмотря на малочисленность команд, оставленных в Усть-Цхенис-цкали, главное начальство над ними поручено было генерал-майору Миронову.

После нашего отступления 4-го числа от Техура, турецкая армия перешла из Хет на Циву; авангард ее выдвинулся на Техур, выставив передовой эшелон к Абаше; вся конница, составленная из регулярной турецкой кавалерии с значительным скопищем черкесов, абхазцев, самурзаканцев и мингрельцев, под начальством Фергат-паши, перейдя через Абашу, приблизилась к Цхенис-цкали. 7-го числа между нашими казаками и отрядом неприятельской кавалерии произошла перестрелка на пространстве между р. Кобзой и Цхенис-цкали. Все обнаруживало, что Омер-паша решительно намерен идти к Кутаису: переменить план действий для него уже сделалось поздно и трудно.

Настало время противопоставить ему отпор всеми силами, и 7-го числа генерал-майору Бруннеру предписано было, очистив Чехотур и Чепаны, со всею гурийскою колонною присоединиться к главным силам в Ганыри, что и было исполнено им в ночь с 7-го на 8-е число. Командование над гурийской милицией поручено было князем Мухранским майору Мачавариани; в случае наступления неприятеля из Кобулет, каждый дружинный начальник должен был действовать сам по себе, сообразно прежде полученным инструкциям; для охранения магазина и бараков в Акетах предписано было поставить там команду милиционеров, которая, в случае очевидной опасности, должна была предать все пламени. [76]

Множество примеров военной истории показывают, как редко удается улучить настоящую минуту для приведения в исполнение какого-нибудь действия, если таковое действие непременно должно быть исполнено в определенный момент, никак не раньше и не позже 18. Таковая судьба постигла усть-цхенис-цкальские склады. Как ни прискорбно это происшествие, но, чтобы не переступать при обсуждении его пределов справедливости, необходимо вникнуть в положение людей, оставленных нами при этих складах. Оборонять их они не только не могли, но даже и не должны были, потому что, допустив к себе неприятеля для боя, они бы потом не успели произвести пожара. Узнавать о приближении неприятеля, и тем менее еще судить о степени опасности, они также были не в состоянии, потому что противоположный берег Цхенис-цкали, закрытый селениями и лесом, мог служить пристанищем для невидимого неприязненного скопища, которое мгновенно могло на них хлынуть. Каждый, от генерала до простого солдата, проникнут был мыслью, что, в случае малейшего замедления, все эти запасы попадутся в руки неприятеля. Легко догадаться, в каком напряженном состоянии духа все находились; легко и догадаться, какое действие должна была произвести первая тревога.

Что было поводом к этой тревоге — объяснить нельзя, как то всегда бывает в таковых случаях: быть может выстрелы, произведенные без намерения какими-нибудь милиционерами; или толпа, внезапно где-нибудь показавшаяся; или приказание, непонятое или не расслышанное или, наконец, случайно происшедший пожар.

Как бы то ни было, но на рассвете 8-го числа усть-цхенис-цкальский провиантский магазин был объят пламенем. [77] Смятение многоценно распространилось оттуда до рионского моста, по которому в то самое время проходил хвост колонны генерала Бруннера. Конечно, пожар был для всех неожидан, но, как на каждый пожар, тотчас же сбежалась толпа окрестных жителей в надежде поживиться чем-нибудь при общей суматохе. Вещей ценных не представилось для их жадности: тяжелых мешков с провиантом нельзя было много унести ни на себе, ни даже в нескольких каюках, подплывших с противоположного берега; толпа преимущественно ринулась на железо, остававшееся в складах, и на холщевые мешки, для унесения которых выкидывалась заключавшаяся в них мука. В продолжение двух часов в Усть-Цхенис-цкали господствовал величайший беспорядок; солдаты тщетно старались разгонять хищников; одни гасили пожар, другие распространяли его, думая, что так приказано. Узнав о том, князь Мухранский поспешно послал приказание прибывшему в колонне генерала Бруннера батальону Брестского пехотного полка, под командой полковника Осипова, воротиться в Усть-Цхенис-цкали.

Полковник Осипов успел прекратить пожар и хищничество, но привести в порядок разбросанные полусгоревшие и полуистерзанные мешки с провиантом не было никакой возможности. Нельзя было поручиться, что утренние беспорядки не возобновятся через несколько часов еще в большом размере; молва о случившемся должна была перенестись на правый берег Цхенис-цкали и привлечь большую толпу мингрельцев, быть может даже — турецкий отряд. 9-го числа приказано было полковнику Осипову сжечь рионский мост, равно как и остатки усть-цхенис-цкальских запасов, после чего присоединиться к эшелону полковника Эггера, ближайшему к Маранской станции.

Таким образом, 9 -го ноября гурийский отряд стоял в полном сборе и в полной готовности встретить Омер-пашу решительным боем на левом берегу Цхенис-цкали. [78]

Накануне еще отряд наш усилился прибытием 3-х батальонов из Грузии под начальством полковника Опочинина; через два дня прибыли еще два батальона, силы наши возросли до 22-х батальонов.

Выше было объяснено, на какие тактические выгоды мы рассчитывали для боя; в начале этой статьи замечено было также, что. в случае неудачи на Цхенис-цкали, при настойчивом преследовании отступление затруднительно, потому что должно направляться всеми силами по лесистому дефиле к одной точке, а именно — к находящемуся в беззащитном Кутаисе мосту через Рион. На этой невыгоде сосредоточилось внимание одного из наших старших военных начальников, который всячески старался отклонить князя Мухранского от решимости принять бой на Цхенис-цкали, находя лучшим заблаговременно отступить через Кутаис на Красную речку (в 3-х верстах за Кутаисом, по дороге в Тифлис). Невыгода эта, впрочем, в действительности далеко не была так велика, как представлялась. Предполагая даже решительную победу на стороне Омер-паши, во всяком случае армия его должна была придти в большое расстройство после упорного боя, и едва ли бы он решился следовать за нами на плечах наших до Кутаиса, в особенности при известной своей медленности и осторожности. Но если бы князь Мухранский послушался такового совета, то последствия были бы неисправимо гибельнее для нас: оставляя Кутаис мы должны бы были истребить все находившиеся там запасы, более значительные, чем усть-цхенис-цкальские, и составлявшие последний источник нашего продовольствия. Оборонять Кутаис с левого берега Риона, кроме множества причин, нельзя было уже по одному тому, что на правом берегу находилось более 2000 наших больных и раненых, которых вывезти было не на чем и некуда и которых посему мы должны были поручить великодушию [79] Омер-паши. Отряд наш не мог оставаться на Красной речке потому, что продовольствия для него нельзя было подвезти зимою, и для спасения себя от голодной смерти он должен был идти навстречу провианту по направлению к Сураму.

Ранее весны ничего нельзя было бы предпринять против Омер-паши, который, пользуясь превосходной конфигурацией оборонительной линии Риона, спокойно владел бы Мингрелией, Гурией и частью Имеретии по Рион. В этом положении застали бы его Парижские мирные переговоры. Не знаю, сколько весу придали бы дипломаты его успехам, но знаю только, что нельзя не быть вполне благодарным главнокомандующему за то, что, если он уже вознамерился сменить князя Мухранского, то, по крайней мере, сделал это не ранее конца декабря, когда судьба предприятия Омер-паши решена была безвозвратно.

С переходом нашим в Имеретию, в тамошнем народонаселении мы нашли самое благоприятное для нас расположение умов. Все, что случилось в Мингрелии, не только не поколебало преданности имеретин, но, напротив, воспламенило их рвение выказать противоположные чувства их одушевляющие. В виду грозящей опасности имеретины отправили в безопасные места семейства и имущество свое, но сами сочли за позор последовать туда же; кроме милиции, получавшей жалованье от правительства, безвозмездно образовали народное ополчение, худо или почти вовсе не вооруженное, но приносившее большую пользу в виде наблюдательной цепи там, куда не могли быть отделены части от отряда; помещики вооружали поголовно своих крестьян. Все это служило нам порукою в том, что действия в Имеретии, как в земле чисто русской, несмотря на разницу языка и на разницу происхождения, представят Омер-паше несравненно большие трудности, чем предшествовавшие его действия в Мингрелии. Но, тем не менее, нельзя не сказать, что самое решительное влияние на дальнейший ход военных действий [80] оказала горсть тех верных и храбрых мингрельцев, которые, не увлекаясь общим примером, оставили дома и имущество свое, чтобы последовать за нашим отрядом на левый берег Цхенис-цкали.

До сих пор, следуя требованиям хода повествования, я имел случай только вскользь заметить, что не все мингрельцы покинули нас посреди тех крайне затруднительных обстоятельств, в которые мы были временно поставлены несоразмерностью сил наших с силами Омер-паши. Оценить степень заслуги этих людей нельзя иначе, как представив себе тот хаос, который поселили в умах мингрельцев неосторожные распоряжения правительницы. Ее поведение, казавшееся нам только двусмысленным, не возбуждало никаких сомнений в суждении о ней подвластного ей народа, который полагал, что она решительно передалась на сторону турок. Ее мдиванбеки и люди, пользовавшиеся наибольшею ее доверенностью, находились с ведома ее в лагере Омер-паши; они требовали от народа всякого рода услуг туркам; в противном случае грозили наказанием. Только покорностью, как объявили они, спасен будет родной край от разорения. И действительно, эти увещания оправдывались на самом деле, потому что нельзя не отдать должной справедливости строгой дисциплине, которую Омер-паша соблюдал в своей армии в этот период кампании. “Мингрельцы, особый народ, мингрельцы не русские” — это представляет полную характеристику тогдашних суждений. Таковые понятия в особенности старался распространять французский подданный граф Розмардюк, которому, несмотря на войну, дозволено было правительством нашим для коммерческих дел его остаться в Мингрелии. Человек этот явился к Омер-паше добровольно и, пользуясь отличным званием края, сделался одним из самых деятельных его помощников.

Таким образом, те, которые вооружались за нас без [81] воли княгини Дадиани и вопреки строгим запрещениям ее мдиванбеков, казались изменниками против родины, мятежниками против мингрельского правительства, виновниками разорения и тех бедствий, от которых Омер-паша рад был охранить край. Не внимая этим хитросплетенным толкованиям, не заботясь о том на что решится правительница, презирая угрозы ее мдиванбеков, несколько богатых мингрельских помещиков (князья: Елизбар Дадиани, Григорий Пхеидзе, Нико Микадзе и некоторые другие) оставили дома и имущество свое на жертву врагу и последовали за отрядом на левый берег Цхенис-цкали с твердою решимостью не возвращаться на родину, если судьба войны окончательно предаст ее в руки неверным туркам. Сверх того, более 200 человек мингрельцев, главными руководителями которых были князья Пагава и дворяне Чиковани, не отставали от князя Григория Дадиани, всегда почитавшегося главою русской партии, т. е. искренно желавшей изменения системы внутреннего управления Мингрелии, и потому самому ненавидимый правительницею. Истощив все средства понудить законное мингрельское правительство к исполнению своего долга, князь Мухранский решился, наконец, опереться на эту партию, чтобы возжечь народную войну.

10-го числа авангард турецких войск, под личным начальством Фергат-паши, дошел до самого Цхенис-цкали, и разъезды его появились на правом берегу, по временам перестреливаясь с имеретинскою милициею. В тот же день князь Григорий Дадиани отправил партию преданных ему мингрельцев в пространство между Абашою и Цхенис-цкали.

11-го числа произошла первая перестрелка в тылу передовых частей турецкого авангарда, при чем несколько турок было ранено и убито. Эта перестрелка сильно встревожила Фергат-пашу, поколебав его уверенность, что он находится в совершенно мирном и покорном крае, каким [82] представлялась ему до сих пор Мингрелия. Чтобы навести страх на жителей, он приказал задерживать всех людей, попадавшихся ему на пути, и над некоторыми, показавшимися ему наиболее подозрительными, приказал сделать все приготовления к смертной казни, но потом отпустил их. Все это ни к чему не повело. На другой день князья Пагава произвели новое нападение, хорошо соображенное и имевшее последствием, несмотря на совершенное неравенство сил, рассеяние значительного отряда турецкой кавалерии. Чтобы поддержать и развить эти партизанские действия на пространстве между Техуром и Цхенис-цкали, 13-го числа, под командою гвардии полковника князя Шервашидзе, на правый берег Цхенис-цкали отправлено было до 600 человек всадников из конной имеретинской милиции с 200 линейных казаков, но отряд этот на предназначенной ему полосе действия уже не нашел более неприятеля.

Перестрелки 11-го и 12-го числа сами по себе были так незначительны, что, конечно, не обратили бы на себя большого внимания турецких пашей, если бы в перестрелках этих участвовали наши казаки или имеретины. Всего важнее показалось то, что они произведены были исключительно одними мингрельцами. Содействие мингрельцев составляло в то время, как для нас так и для неприятеля, вопрос первенствующей важности. Действительно, не смотря на сосредоточение и на усиление нашего отряда на Цхенис-цкали, Омер-паше нечего было опасаться наших наступательных действий, пока мингрельцы, находившиеся у него в тылу, оставались ему преданными.

Лесистая местность не позволяла нам дать генерального сражения где-нибудь на Техуре; обходы не могли удаться при враждебном к нам расположении туземцев; преимущество огнестрельного действия, по причине численного перевеса штуцерников, было на стороне турок и придавало большие [83] выгоды обороне над наступлением. Несмотря на все это, предположим, что мы, не обращая внимания на наши потери под градом штуцерных пуль, штыками узких штурмовых колонн принудили бы неприятеля к отступлению. Ни в каком случае не могли мы помешать ему отступить на берег моря под прикрытие пушек Редут-кале. Но очевидно, что Омер-паша не мог остаться на Циве и на Техуре: чтобы достигнуть положительного результата ему необходимо было овладеть Кутаисом, для чего вступить в решительный бой с нашим отрядом на Цхенис-цкали; исход боя, конечно, был сомнителен для турок; в случае поражения, окончательная гибель их сделалась бы несомненною: стоило только мингрельцам внезапно восстать и захватить в свои руки пространство между Квалони, Наджихеви и Хопи, где их быстро можно бы было подкрепить частями регулярных войск, турецкая армия была бы в таковом случае совершенно отрезана от моря, следовательно от всех средств своего продовольствия и от единственного средства выйти из отчаянного положения. Конечно, благоприятное расположение мингрельцев было весьма важно для Омер-паши пока он еще не переходил через Техур, но, при дальнейшем движении к Цхенис-цкали, вопрос этот становился для него вопросом на жизнь или на смерть, так как для боя он должен был иметь свои силы в совокупности и, не ослабляя себя, не мог оставлять сильных эшелонов у себя в тылу. Таким образом, все, что подвергало этот вопрос сомнению, не могло не тревожить сильно турецкого главнокомандующего, не могло не парализировать его решимости.

Фергат-паша, Омер-паша, князь Дадиани и князь Мухранский, следуя диаметрально противоположным впечатлениям, одинаково придали величайшую важность небольшим перестрелкам 11-го и 12-го чисел, как первому появлению народного восстания в Мингрелии. 12-го числа Фергат-паша [84] отступил с целым авангардом своим на правый берег Техура и присоединился к главным силам. Омер-паша снова обратился к осторожной системе своей, предварительного, морального подготовления в свою пользу края, где ему предстояло действовать и через это потерял еще несколько драгоценных для себя дней.

Впрочем, старания его в этом отношении остались не без результатов на пространстве между Техуром и Цхенис-цкали: несмотря на присутствие партизанских отрядов Пагавы и Чиковани, большинство народонаселения, отуманенное своими мдиванбеками, склонилось на сторону турок; из жителей сел. Сенаки и окрест лежащих Омер-паша составил себе конвои, сопровождавший его в его разъездах; жители сел. Самикаво стреляли даже по партии Пагавы и ранили трех князей; вместе с народным восстанием могла возникнуть и междоусобная война в Мингрелии.

Князь Мухранский, донеся о действиях партизанских партий, ходатайствовал о щедрой и немедлительной награде наиболее отличавшихся: царские награды приняты были бы ими, конечно, с признательным восторгом, как знак внимания великого государя к службе оставшихся ему верными мингрельцев, хотя не домогательство таковых наград двигало людьми, приносившими и жизнь, и достояние, и самую родину свою в жертву исполнению долга! Но, к крайнему сожалению, в Тифлисе на все это взглянули с своей точки зрения: представления князя Мухранского найдены были неуместными и нарушающими порядок военного чинопочитания.

Между тем, мингрельская осень, которая до сих пор находясь как бы в тайном, изменническом сообщничестве с турками, так медлила своим приходом, вдруг разразилась над нами и над неприятелем неимоверным обилием проливных дождей с неба и непроходимой грязи на земле. Все река переполнились, водою, в особенности [85] Цхенис-цкали, через которую броды сделались для пехоты и артиллерии совершенно невозможными, а для кавалерии крайне опасными. На несколько дней всякие военные действия невольно прекратились.

Соображаясь с переменою физических свойств края, князь Мухранский изменил план дальнейших действий. Форсированная переправа вброд через Цхенис-цкали сделалась для Омер-паши невозможною, понтонных мостов нельзя было наводить против Хони или Ганыри, так как река течет там многими рукавами, обратившимися в стремительные потоки. Турецкому главнокомандующему оставалось одно: это навести понтонные мосты против Маранской станции для дальнейшего движения к Кутаису. Но таковое наступление было в высшей степени опасно для турок, потому что мы, прикрывая фланг свой непроходимой линией Цхенис-цкали, могли обрушиться всеми силами на неприятеля и вбить его в тесный угол слияния Риона и Цхенис-цкали.

Расположение отряда на фланговой позиции в окрестностях Хони доставляло нам к тому полную возможность и сверх того — ту выгоду, что местность там по сухости своей более удобна для бивачного расположения, чем болотистые окрестности Ганыри.

Но обстоятельства уже решительно стали обращаться в нашу пользу; усиление нашего отряда до 24-х батальонов позволило нам помышлять не об одной лишь обороне. Движение Омер-паши к Кутаису сулило нам столь большие выгоды, что не смели даже надеяться на осуществление этой надежды. Выше было объяснено, что движение по почтовой мингрельской дороге, прямо против фронта неприятельского расположения, не могло нас, даже при успехе, привести к каким-либо решительным результатам: неприятель под прикрытием устроенных им в разных местах на пути полевых укреплений, медленно отступил бы в Хоршинские дефиле, без [86] больших потерь для себя и подвергнув нас весьма чувствительным. Оставался один лишь путь действий, который при успехе мог привести нас в положительной развязке — принять за основание Хони, переправить против этого пункта отряд через Цхенис-цкали, когда лишь представится к тому возможность двинуться по дороге, ведущей через сел. Банзу к Сортиани, во фланг расположения турецкой армии; привлечь в эту сторону ее внимание, потом, пользуясь восстанием мингрельцев, отделить на экскую дорогу более или менее сильные части, которые бы зашли в тыл расположения турецкой армии и занятием входов в хетское и хоршнское дефиле отрезать ее от моря.

План этот не заключал в себе ничего несбыточного, каков бы ни был ход действий: сообщение наше через Банзу с Хони оставалось обеспеченным; от нас зависело, пользуясь гористою местностью, принимать бой или уклоняться от него по своему произволу; предполагая даже, что неприятель прорвался бы в хоршнское дефиле, во всяком случае он не мог сделать этого без величайших потерь, т. е. не потерпев совершенного поражения. Сил для приведения в исполнение этого плана было у нас достаточно, но необходимым и не зависевшим от нас условием было состояние погоды. От погоды зависела возможность переправиться через Цхенис-цкали; преодолев это затруднение, мы тем не менее оставались бы в полной зависимости исправности транспортировки от Кутаиси через Хони к Сортиани; всякая остановка в транспортировке расстраивала бы наши военные соображения; трудно было надеяться, чтобы таковые остановки в зимнее время не случались беспрестанно.

В конце ноября в кутаисском складочном провиантском магазине находилось 8500 четвертей, в продовольственном — 830; этой пропорции достаточно было для тогдашнего гурийского отряда слишком на два месяца, но, тем не менее, [87] даже части расположенные в Хони затруднялись в продовольствии, подвоз которого после каждого ненастья прерывался разлитием речки Губис-цкали; даже останавливали прием провианта, размывали печи, не дозволили производить ни печения хлеба, ни сушки сухарей.

Отсюда видно, как неосновательно мнение, будто бы уничтожение усть-цхенис-цкальского магазина воспрепятствовало нашим наступательным действиям, лишив нас продовольствия: продовольствия было довольно, затруднения проистекали от одного лишь ненастья и зимней распутицы; этому горю не пособило бы сохранение усть-цхенис-цкальских складов в целости. Увеличение состава гурийского отряда в декабре не принесло бы ни малейшей пользы в военном отношении, а только бесполезно умножило бы всякого рода затруднения, которые произвели бы в рядах наших потери несравненно более чувствительные, чем могла произвести турецкая картечь Было время придти к нам на помощь,— но время это было на Ингуре, и пропущено безвозвратно.

Затруднения, которые мы на каждом шагу встречали в доставке продовольствия для отряда, заставили нас догадываться, что и Омер-паша в этом отношении находится не в лучшем положении. Показания лазутчиков подтверждали это вполне; дорога от Редут-кале до Техура, несмотря на устройство в иных местах шоссе, сделалась крайне затруднительна для движения тяжестей.

При содействии местного мингрельского начальства реквизиционная система могла послужить для Омер-паши важным пособием; с своей стороны мы должны были заботиться о том, чтобы не позволять туркам пользоваться местными средствами в нагорной полосе Мингрелии.

Хотя вода в Цхенис-цкали все еще не сбывала, но 18-го числа генерал-майор князь Дадиани успел переправиться с своими мингрельцами, имеретинскими конными дружинами [88] и двумя сотнями линейных казаков; пройдя Банзу, приблизился он к Сортиани. Появление нашего конного отряда на Техуре побудило многих мингрельцев присоединиться к князю Григорию, но большая часть осталась на стороне турок; между ними князь Петр Мхеидзе успел в это время спасти от неожиданной опасности Омер-пашу; последний, не подозревая русской конницы, выехал вместе с двумя другими пашами из турецкого лагеря в сопровождении мингрельского конвоя и остановился в Сенаках для беседы с тамошними жителями. В продолжение этой беспечной беседы князь Дадиани подошел к Сенакам на три версты; об этом узнали некоторые мингрельцы, находившиеся в конвое Омер-паши; случай захватить в плен турецкого главнокомандующего показался им слишком соблазнительным, и они решились тотчас же дать знать о том князю Григорию; плен или смерть в случае сопротивления были неминуемы для Омер-паши, но этот импровизированный заговор дошел до слуха Петра Мхеидзе, который тотчас же сообщил о том сардарю; последний с своими пашами вскочил на лошадей, и тем кончилось все дело 19.

Горький опыт убедил князя Мухранского в том, что от мингрельского правительства ничего нельзя было ожидать хорошего для предстоявших ему военных действий: безрассудство правительницы, противозаконное поведение ее мдиванбеков, интриги и происки — должны были подавлять все благородные усилия князя Григория и преданных ему мингрельцев к восстанию против общего врага. Но, основывая свои надежды преимущественно на этой партии, князь Мухранский сознавал необходимость совокупного действия всех мингрельцев и с этой целью написал письмо к правительнице от 18-го ноября. [89]

Избегая тени чего-нибудь, чтобы могло оскорбить ее, закрывая, так сказать, глаза на случившееся, он просил княгиню Дадиани строжайше приказать мдиванбекам исполнять его требования и в то же время сообщил, что злонамеренные люди распускают слух, будто бы она запрещает народу стрелять по туркам, что для прекращения такового вредного слуха он просит ее издать прокламацию, в которой объяснены бы были мингрельцам настоящие их обязанности в отношении к защите родного края.

Это столь умеренное письмо вызвало, наконец, правительницу из того долговременного безмолвия, на которое она обрекла себя после отъезда своего в Лечгум. Следуя обычной тактике людей, чувствующих себя кругом виноватыми, княгиня Дадиани ответила бранью на предложение князя Мухранского и, взамен испрашиваемой от нее прокламации, посоветовала ему ехать к мингрельцам оправдываться в том, что он для прикрытия своих ошибок называет их изменниками. Во всяком случае, исполнить этот совет было довольно трудно, потому что для принесения оправданий князю Мухранскому следовало ехать в лагерь Омер-паши, где в то время находились верные мингрельцы! Замечу при этом, что не только официально, но даже и в ближайшем кругу своем, князь Мухранский, несмотря на очевидность, не объявлял мингрельцев изменниками. Находясь уже на левом берегу Цхенис-цкали, он писал в донесении своем князю Бебутову от 3-го ноября за № 908: “хотя я не считаю себя в праве сказать, чтобы мингрельцы изменили своему долгу и хотя мне известно, что в душе своей они преданы русскому правительству и ненавидят турок, но народонаселение этой страны в продолжение 40-ка-летнего мира утратило всю воинственность свою и под влиянием панического страха, наведенного вторжением многочисленной турецкой армии, за немногими исключениями, не оказывает нам никакого содействия". Более [90] смягченного, более пристрастного даже отзыва в пользу мингрельцев трудно придумать, не нарушая истины.

В то же время князь Григорий Дадиани препроводил в отрядный штаб арестованного князя Нико Мхеидзе, как находившегося в открытых сношениях с Омер-пашою. При допросе обвиняемый показал, что он имел особое поручение в Зугдиды от правительницы.

Последняя, вследствие весьма учтивого запроса, сделанного о том князем Мухранским, позволила себе ответить, что “причины сделанного ею князю Мхеидзе поручения будут своевременно объяснены тому, который рассмотрит их с точки зрения более верной и не пристрастной." Так-то понимаемы были обязанности, возлагаемые военным положением края, в присутствии сильной неприятельской армии. 20

Между тем, вопреки ожиданиям, 21-го числа Омер-паша тронулся со всей армией своей с Техура и двинулся вперед по направлению к Цхенис-цкали.

Погода в это время несколько поправилась, но реки все еще были полноводны и дороги крайне грязны. Для перехода через реки Омер-паша имел в своем распоряжении целый понтонный парк; на почтовой мингрельской дороге заготовлен был нами хрящ, которым Омер-паша воспользовался, чтобы засыпать грязь. Обстоятельства уже изменились не в пользу турок, но из наступательного движения Омер-паши нельзя было не вывести заключения, что он решился, во что бы то ни стало, стремиться к достижению единственного возможного удовлетворительного результата своей экспедиции — к овладению Кутаисом. Кутаис или Редут — для Омер-паши не оставалось другой середины. [91]

Но для овладения Кутаисом необходимо было прежде разбить гурийский отряд, занимавший в полном составе левый берег Цхенис-цкали. Для этого жадно-ожидаемого нами боя вновь сделаны были все прежние приготовления: гурийский отряд спустился по левому берегу Цхенис-цкали и занял прежние места своего расположения; часть кавалерии оставлена была в Мингрелии для наблюдения; остальная возвращена на левый берег Цхенис-цкали для принятия участия в бою 22-го числа.

Авангард турецких войск прибыл в Цхенис-цкали и расположился против бывшей Маранской станции. Омер-паша лично находился при авангарде. Все прочие турецкие войска продолжали стягиваться, наводя мосты через реки и устраивая шоссе в грязных местах. Солнце выглянуло не надолго; снова пошел проливной дождь. Генерал-майор князь Дадиани, видя, что вода в Цхенис-цкали быстро прибывает и угрожает совершенно отрезать от нас часть конницы оставшейся в Мингрелии, возвратился с нею на левый берег. 23-го и 24-го ноября неприятель кавалерийскими отрядами и командами штуцерников производил рекогносцировки по всему протяжению правого берега, начиная от Усть-Цхенис-цкали до Хони, при чем в некоторых местах происходили через реку перестрелки. 25-го числа, когда оставалось только навести понтонный мост на Цхенис-цкали, турецкий главнокомандующий внезапно переменил свой план действий и начал общее отступление.

Весь этот эпизод похода Омер-паши до сих пор остается довольно загадочным. Наступательное движение его можно объяснить тем, как отчаянный порыв привести экспедицию свою к какому-либо результату: лично для него дело шло о спасении от конечной гибели той колоссальной репутации, которую стечение особенных обстоятельств создало ему в Европе. Принимая в соображение расчеты самолюбия, [92] можно допустить, что при таковых обстоятельствах позволительно играть свой va tout. Гораздо труднее объяснить, почему он внезапно отказался от своего наступательного движения. Отзывы французских военных журналов, в высшей степени не расположенных к действиям русских генералов, до такой степени вынужденно лестны для князя Мухранского, что мы выписываем отзыв о движении Омер-паши, как невольную дань уважения к распоряжениям бывшего начальника гурийского отряда: “се netait, qu’une simple reconnaissance ayat pour objet de sassurer, que les Russes sous les ordres du general Bagration-Moukhranski, renforce par le general Brunner, avaient pris position a Levano (?) et a Koutry (Кутыри). Quand Omer-pacha eut reconnu qu’il u’ avait rien a entreprendre dans cette direction, il se decida a se retirer sur Redout-kale”. (Spectateur militaire., 2 Serie. Tome 13) 21.

Но для рекогносцировки нет надобности двигать по безвыходной грязи целую армию. Нечего и говорить о том, что сдача Карса не могла иметь никакого влияния на распоряжения Омер-паши, который знал, что блокада продолжается по-прежнему и не мог надеяться заставить снять ее движением своим от Техура к Цхенис-цкали. И так, мы должны остановиться на предположении, что, уже решившись на бой, Омер-паша разведал опасности, подготовленные ему распоряжениями князя Мухранского, и, вследствие того, вместо боя решился на отступление. Быть может к этому подвигало его и плачевное зрелище, представляемое в то время его армией, страдания которой превосходили уже всякое описание.

Как бы то ни было, но 25-го ноября, ровно месяц после [93] дела на Ингуре, кончилось наступательное движение Омер-паши, столь громогласно возвещенное всеми западными газетами; в течение этого месяца ни в Крыму, ни под Карсом, не происходило никаких значительных военных действий, и внимание света было сосредоточено на Рионском крае. Стечение особых обстоятельств необыкновенно благоприятствовало Омер-паше. Он начал экспедицию свою в период войны, ознаменованный взятием южной стороны Севастополя; таковое событие, а еще более отбитие Карского штурма, не могло не отозваться в умах кавказского туземного народонаселения, не могло не поколебать временно их верование во всемогущество и непобедимость России.

В моральном отношении путь для успехов союзников был уже приготовлен глубоко в Закавказье; трудно даже обозначить пределы, где останавливалось это моральное подготовление; много такта, много политической изворотливости требовалось в это грозное время от высшего кавказского начальства, чтобы удерживать на своей стороне пошатнувшееся общественное мнение, но нельзя не сознаться, что люди, глубоко изучившие характер народный, с недоверчивостью смотрели на новую систему отношений к туземцам, круто принятую нашим главнокомандующим. Едва коснулся Омер-паша Закавказья, как нашел себе ревностного помощника в лице Михаила Шервашидзе, влияние которого на народ, искусственно созданное и взлелеянное многолетними и постоянными стараниями нашего правительства, сделалось, наконец, краеугольным камнем нашего владычества в обширном пространстве Закавказья. Все коренные невыгоды, проистекающие из системы управления Мингрелией, многократ умноженные еще управлением Екатерины Дадиани, прямо обратились в пользу Омер-паши. Выше объяснено с какими затруднениями, по физическим свойствам края, сопряжена оборона Мингрелии и Гурии; к этим невыгодам присоединим и несоразмерный [94] численный перевес Омер-паши над нами, вследствие поглощения александропольским отрядом всех резервов.

Наконец, неслыханно-продолжительная сухая осенняя погода помогала туркам. Несмотря на все это, Омер-паша должен был надеяться экспедицией своей спасти Карс; если он действительно питал таковую надежду, то она, как совершенно несбыточная, не осуществилась; но, по всем расчетам вероятностей, он должен был осенью 1855 года овладеть Мингрелией, Гурией и частью Имеретии по Рион.

Эти успехи могли весьма много весить в будущем, могли придать азиатской кампании 1856 года совершенно новый характер. При содействии черкесов, абхазцев и сванетов Омер-паша легко мог из Кутаиса взволновать Карачай, Кабарду и Осетию; с нашей же стороны ранее весны невозможно было бы приступить к решительным мерам против Омер-паши. Во всяком случае азиатские военные действия из наступательных превратились бы в оборонительные. Нет надобности говорить, что из этого могло воспоследовать!

Соображая все выгоды, бывшие на стороне Омер-паши, все опасности, нам грозившие,— нельзя не сказать, что общая развязка была для нас так благоприятна, как того даже непозволительно было надеяться при тогдашнем положении дел. Не достигнув решительно никаких результатов, Омер-паша погубил армию свою, составленную из отборных войск турецкой империи, лишился всех материальных средств, собранных с большим трудом, с большими издержками, и которые восстановить в прежнем виде уже сделалось едва ли возможно. Со своей стороны мы не могли привести дела к таковой развязке без многих пожертвований. Вся тайна многотрудного военного искусства заключается в верной оценке: чем должно и чем не должно жертвовать. Мы пожертвовали нашим провиантом, но не пожертвовали ни Мингрелией, ни Гурией, ни Кутаисом. Если бы князь Мухранский вздумал [95] подчинить свои военные соображения сохранению провианта, то, без сомнения, был бы разбит; отряд наш погиб бы вместе с провиантом.

Поддержание нашего влияния посреди самых критических обстоятельств на умы имеретин и гурийцев, возбуждение восстания между мингрельцами — все это представляло величайшие затруднения и достигнуто было с полным успехом. В решительную минуту, когда обстоятельства упростились до того что не могли развязаться иначе как боем — Омер-паша застал нас в столь благоприятном положении, что не посмел вступить в бой, несмотря на то, что был вдвое сильнее нас. Это говорит в пользу распоряжений князя Мухранского красноречиво и неоспоримо; такового красноречивого и неоспоримого отзыва не заглушат ни пустозвонные разглагольствования толпы снизу, ни безотчетные обвинения сильных сверху.

Итак, экспедиция Омер-паши кончилась! Возобновить ее он не мог иначе, как получив весьма сильные подкрепления, но этого нельзя было ожидать ранее весны; весною же, утвердительно можно было предполагать, что присутствие турецкой армии окажется необходимым на совершенно другом театре войны. Омер-паше оставалось помышлять только о том, как бы выбраться из Мингрелии с наименьшими для себя потерями. Адмирал Ахмед-паша получил приказание собрать все турецко-египетские пароходы для обратной амбаркации армии сардаря. С нашей стороны заботы должны были клониться к тому, чтобы сделать отступление турок сколь возможно более бедственным. План действий по флангам и в тылу неприятеля, составленный князем Мухранским, мог привести к самым решительным результатам, но полноводие рек и состояние погоды не допускали никаких средств двинуть отряды в Мингрелию; должно было, по необходимости, до времени ограничиться действиями отдельных конных партий и местного народонаселения. [96]

25-го числа вода в Цхенис-цкали была так высока, что нашелся только один смельчак, вызвавшийся переправиться для узнания о том, что делается в Мингрелии; за отвагу заплатил он жизнью, не достигнув противоположного берега. Мингрельцы с правого берега были счастливее: к вечеру несколько человек прибыли к князю Мухранскому с известием о том, что Омер-паша начал отступление всеми силами. В продолжение ночи с 25-го на 26-е число дождя не было; к утру вода в речке начала сбывать и в тот же день переправа была произведена в разных местах почти вплавь. Князь Дадиани с мингрельским ополчением направился к Банзе; гвардии полковник Шервашидзе с линейными казаками и конной дружиной переправился у Ганыри и двинулся к Абаше; штаб-ротмистр князь Микеладзе с тремя имеретинскими стрелковыми сотнями переправился кое-как вблизи Маранской станции и двинулся вслед за неприятелем по почтовой дороге. В тот же день повсеместно начались перестрелки по Цхенис-цкали; народонаселение пробудилось от своего апатического состояния — оно, по мере средств своих и степени мужества, обратилось против отступающих турок. Нельзя было сомневаться в том, что при тогдашних обстоятельствах большая часть мингрельцев пристанет к нам. При таковом обороте дел княгиня Дадиани догадалась, что столь пугливо охраняемая ею власть может совершенно ускользнуть из ее рук. Действительно, князь Мухранский не обращался уже более к ней ни с какими просьбами; в Мингрелии все начало делаться без ее участия людьми лично ей ненавистными; князя Константина не было при ней для подания ей советов, он самовольно, несмотря на то что числился в гурийском отряде, отправился в Тифлис с доносом на князя Мухранского, что, по мнению его, гораздо более соответствовало его достоинству, чем сражаться с турками. Одним словом, княгиня Дадиани открыла, что уже и [97] для нее настала пора действовать. 25-го числа писала она князю Мухранскому, что желает, чтобы все мингрельцы, находящиеся в отряде, были под личным ее наблюдением и просит приказать всем им явиться к ней. Исполнить таковое требование — значило бы снова подавить все то, что с таким трудом было начато князем Григорием в Мингрелии. Князь Мухранский ответил на это, что в настоящее время мингрельской милиции нет в сборе, так как она сама собою разошлась уже несколько недель тому назад, но что есть партия мингрельских волонтеров, которые действуют против неприятеля под начальством князя Григория и что все те, которые желают сражаться, могут отправиться к князю Григорию, который укажет им куда идти.

Достаточно было часто упоминаемого в этом ответе имени князя Григория, чтобы сильно раздражить правительницу. Она снова разразилась упреками, бранью и требованием, чтобы все мингрельцы явились к ней, так как без ее позволения ни один не должен служить в отряде.

Видя, однако, что все это ни к чему не ведет, она, спустя несколько дней, сама отправилась в Мингрелию в сопровождении многих князей и дворян, которые до сих пор не принимали никакого участия в военных действиях. Между тем наши партизанские отряды рассыпались в разные стороны. Вечером 26-го числа князь Микеладзе открыл из лесу ружейный огонь по эшелону неприятельского арьергарда, начавшему располагаться лагерем на левом берегу Абаши, и принудил его перейти на правый берег. Князь Шервашидзе произвел внезапное нападение на турецкую кавалерию, отклонившуюся от дороги в сторону для фуражировки, опрокинул ее и прогнал к главным силам. Не смея нигде долго останавливаться, неприятель отступал день и ночь; вьючные и артиллерийские лошади падали от изнеможения; люди [98] тащили тяжести на себе, идя по недостатку обуви большею частью босиком в грязи.

Счастье Омер-паши, что он двигался в то время по единственной сколько-нибудь устроенной дороге в Мингрелии и в особенности, что мы, не имея понтонного парка, лишены были всякой возможности переправить наши главные силы через Цхенис-цкали; в противном случае, поражение его было бы несомненно.

28-го числа вся турецкая армия расположилась между Техуром и Цивой. Того же числа князь Шервашидзе, перейдя на Техур, опрокинул в Сенаках отряд турецкой кавалерии, прибывший туда под начальством Искендер-паши для закупки продовольствия, и изрубил несколько человек штуцерников, рассыпанных по местечку. В то же время князь Григорий Дадиани с мингрельскими охотниками прошел по экской дороге и начал тревожить турок с тылу, разрушая устроенные мосты на пути их отступления.

29-го числа несмотря на то, что вода в Цхенис-цкали снова поднялась от проливных дождей, князь Мухранский переправил на черводарских лошадях сводно-штуцерный батальон, составленный из всех штуцерников отряда, вместе с отрядною конницею отправился с этими частями для управления действиями народной войны в Мингрелии. 30-го числа казаки двинулись вниз по Техуру левым берегом, но уже неприятеля нигде там не оказалось: он отступил к Циве; казаки 1-го декабря направились вслед за ним по большой дороге; 2-го числа турецкий арьергард был прогнан на правый берег Цивы. Турки потеряли несколько человек убитыми и ранеными, при чем действовали штуцерники, расставленные лично князем Мухранским по окрестным высотам. Вся неприятельская армия, за исключением нескольких отрядов находившихся ближе к морю, расположилась на крепкой квалонской позиции, усиленной значительными работами полевой фортификации. [99]

Партия генерал-майора князя Дадиани если не усилилась, то умножилась князьями и дворянами, присланными правительницею, как оказалось, не столько для действия против турок, как для противодействия возраставшему влиянию князя Мухранского и князя Григория в Мингрелии. Как я сказал выше, все эти люди до сих пор не показывались в поле, оставаясь в Горди, где прикрывали они свое малодушие и измену личиной какого-то шумно-буйного самостоятельного мингрельского патриотизма, где осмелились они оскорблять беззащитную женщину, потому что она в супружестве с русским генералом… Люди эти, прибыв в отряд генерал-майора князя Дадиани, тотчас же составили донос на князя Мухранского и начали уговаривать прочих мингрельцев подписать его. Последние, не находя никакой причины жаловаться, с презрением отвергли таковое предложение и сообщили о нем князю Дадиани, который со своей стороны тотчас же уведомил князя Мухранского.

Но в это время оба генерала думали более о разбитии турок, чем о противодействии козням мингрельских доносчиков. Дело замялось. 3-го декабря, совершив накануне переход в 75 верст, князь Дадиани произвел смелое и блестящее нападение на Зугдиды, занятое несколькими батальонами турецкой пехоты; до 150-ти человек неприятеля было изрублено, гораздо больше еще число ранено, 3 офицера и до 40 нижних чинов взяты в плен. Это нападение, произведенное глубоко в тылу главных турецких сил, поразило ужасом Омер-пашу. Конечно, Редут-кале и под прикрытием его безопасное убежище на морском берегу были не далее как верстах в 35-ти; расстояние небольшое, которое люди, несмотря на топкую грязь, легко могли перейти в два перехода; но при потере всех перевозочных средств транспортировка тяжестей до Редут-кале представляла неимоверные затруднения; эта транспортировка заняла целые шесть недель! Сам [100] Омер-паша уехал в Редут, армия его расположилась более или менее сильными эшелонами по всему протяжению дороги от Квалони до Редут-кале; каждый эшелон обеспечил свое расположение укреплениями; в иных местах построены были бараки.

Ежедневно люди двух соседних эшелонов выходили друг другу навстречу и от раннего утра до позднего вечера трудились над перетаскиванием тяжестей от одного эшелона к другому; часто требовалось неимоверных усилий в продолжение нескольких дней, чтобы перетащить одно орудие на протяжении двух трех верст безвыходной грязи. Не многие в состоянии изобразить неимоверные страдания, перенесенные в это время турецкими солдатами, не допускавших никакого ропота, их терпеливость; это вызывает к ним невольную дань уважения; дезертиров почти вовсе не было; европейские офицеры и газетные корреспонденты большею частью жили в это время довольно комфортабельно в Редуте и в Трапезонде. Число людей в каждом эшелоне беспрестанно изменялось, сообразно с потребностью в человеческих руках. Самый сильный эшелон был, само собою разумеется, ближайший к нам, расположенный на квалонской позиции с оборонительною боевою целью. По отдаленности его от моря, неприятелю всего труднее было доставлять для него довольствие, но вблизи позиции, в Сачичуа (округе лежащем между р. Хопи и Цивой), находилось значительное количество запасов у жителей, бывших большею частью на стороне турок. Не имея средств с одним батальоном штуцерников и с кавалерией без артиллерии атаковать турок в Квалони, князь Мухранский решился, по крайней мере, отрезать от них местные запасы и держать их в беспрестанном опасении. 6-го декабря, присоединив к себе партию князя Григория, он расположился около Хорши, на высотах, тянущихся к северу от большой дороги между Квалони и Хопи. Снежные метели сменялись [101] оледенелым дождем; находясь на высотах, мы терпели от погоды более чем неприятель, хотя и не утопали в грязи, как он. Время года настоятельно требовало остановки в военных действиях, но тем не менее перестрелки происходили ежедневно. 10-го и 11-го числа турки, чтобы освободиться от нашего соседства, предпринимали значительными массами пехоты попытки сбить князя Мухранского с высот, но, несмотря на численный перевес свой, будучи вынуждены действовать по весьма невыгодной для себя местности, они были отражены с весьма чувствительным уроном.

К 15-му числу в Квалони осталось не более шести батальонов; все находившиеся у окрестных жителей запасы были истощены присутствием наших легких отрядов; дальнейшее занятие нами хоршнских высот оказалось излишним, при том нельзя было не дать нескольких дней отдыха людям и лошадям, крайне изнуренным холодом, ненастьем и беспрерывным движением. Часть конной милиции была распущена; сводно-штуцерный батальон расположился в Сенаках, кавалерия — там, где могла для себя доставать фураж. Для дальнейших действий против турок сделано было распоряжение о поспешном сборе мингрельской милиции, которую предназначалось отправить в тыл неприятелю, на путь его сообщения с Редутом. Забывая все прошедшее, князь Мухранский предложил князю Константину стать в ряды защитников родины, но последний отказался под предлогом болезни. Наступательных действий со стороны турок нельзя было ожидать, но князь Мухранский не оставлял надежды успеть привести в исполнение свой собственный наступательный план действий целым отрядом, когда только позволит то погода. 17-го числа прибыл он в Хони, где в это время находился князь Бебутов; 23 числа он был отозван в Тифлис от гурийского отряда, начальство над которым поручено генерал-маиору Бруннеру. [102]

Этой переменой должно заключиться мое описание в тех пределах, которые я себе предназначил. Достаточно сделать краткую характеристику системы, которой последовал генерал Бруннер и которая диаметрально противоположна взгляду князя Мухранского.

1) Возникло убеждение, что Омер-паша не только не намерен очистить Мингрелии, но ждет прибытия к себе сильных подкреплений, чтобы возобновить свои наступательные действия. Князь Мухранский был убежден в противном; развязка оправдала справедливость его заключений.

2) Чтобы прекратить неблагоприятное столкновение партий в Мингрелии, князь Бебутов объявил, что все прошлое, должно быть предано забвению. Быть может, нашлись люди которые поддались невероятно наивному верованию, что таковое объявление может заглушить дух партий, но я уверен, что к числу верующих не принадлежал князь Бебутов: высокий ум его и глубокое знание политического быта Мингрелии не дозволяют допускать в отношении к нему такового предположения. Правительница, озлобленная тем, что случилось, усугубила свою ненависть к князю Григорию, который, наконец, ее поступками был вынужден формально донести, что он слагает с себя всякую ответственность за сохранение доброго согласия (от 26-го января за № 31).

3) Предположено было охранять Мингрелию; но держать войска на левом берегу Цхенис-цкали. Подробным разбором физических и моральных элементов я старался доказать несовместность этих двух предположений. Быть может, военные действия отвергли бы самым решительным образом мои рассуждения, но так как такого рода опровержений не воспоследовало, то я держусь своего мнения.

4) Князь Мухранский предполагал, направив всю мингрельскую милицию на фланги и в тыл неприятелю, возобновить в большом размере партизанские действия, начавшиеся [103] уже в декабре. Генерал Бруннер расположил милицию в виде наблюдательной линии от устья Цивы через экские и другие, лежащие к северу, высоты до Джварского округа. Мингрелия явилась размежеванною между нами и неприятелем; взамен прежних тревог воцарилось глубокое спокойствие, которое не нарушилось ни одним выстрелом в продолжение целого января.

Пользуясь этим спокойствием, турки успели восстановить в занятом им крае благоустройство, которое временно было нарушено действиями князя Мухранского и князя Григория Дадиани. Турецко-мингрельская аванпостная цепь выставлена была против нашей русско-мингрельской. Зугдиды заняты сильным гарнизоном, который, наученный горьким опытом, устроил значительные укрепления вокруг местечка.

Под прикрытием своей турецко-мингрельской аванпостной цепи и пользуясь распускаемым через двойных лазутчиков слухом о наступательных замыслах своих,— турки успели благополучно перевезти тяжести свои в Редут. В этом много пособили им 800 лошадей, присланных Михаилом Шервашидзе 22. В ночь с 27-го на 28-е января, к крайнему удивлению генерала Бруннера, турки внезапно отступили в Редут-кале и к Анаклии на берег моря; при этом пьяный Искендер-паша сжег и разорил до основания Зугдиды. В феврале в окрестностях Редут-кале происходили небольшие [104] перестрелки между турками и милиционерами гурийскими и мингрельскими, но уже все это, по обстоятельствам, не имело ни малейшей важности.

26-го числа получено было с неприятельских аванпостов известие о заключении в Париже перемирия. Этим кончилась великая восточная война.

Выражение: “все прошлое должно быть предано забвению” невольно приходит мне на мысль в эту минуту. В самом деле, теперь все кончилось; к чему смущать настоящее мирное настроение наше рассказом о том, что, быть может, возбудит в иных неприятные воспоминания? Но прошлое есть единственный источник знания для будущего; кто забывает прошлое, тот ничему не научится в будущем; прошлое можно только прощать, забывать его не должно.

И так не станем закрывать глаз на наше прошлое; пусть каждый расскажет о нем, кто что знает, смело и совестливо, как следует честному человеку. Эти рассказы послужат запасами для великого знания. Как лепту в сокровищницу знания, приношу я беспристрастный рассказ о том, что видел и слышал…


Комментарии

14. Эти обстоятельства приводятся здесь, конечно, не для обвинения лиц, хотя и высоко стоящих по рождению, но, по бесхарактерности своей, заслуживающих полного снисхождения; о всем этом упоминается только для того, чтобы показать, какое направление приняло в это время общественное мнение даже в высших классах мингрельского народонаселения. Авт.

15. Помещенное в иностранных газетах известие о 1200 тулупах (fourrures), захваченных будто бы Омер-пашою в Хони, есть нелепость, которую не стоит опровергать.

16. Это ложь.

17. Если когда выбудь в мирное, безмятежное время приступлено будет к подготовлению Рионского края на случай войны, то неизбежно внимание сосредоточится на Усть-Цхенис-цкали. Единственное неудобство этого пункта заключается в нездоровости климата, но, быть может, есть средство отвратить это расчищением окрестных лесов и осушкою болот. Не могу решить вопроса, но замечу, что климат в Усть-Цхени-цкали ежегодно улучшается. В продолжение лета 1855 года части войск так расположенные менее потерпели от климата, чем те, которые стояли в Кутаисе.

18. Сожжение рижских форштадтов в 1812 году; взрыв моста на Эльстере после Лейпцигского сражения в 1813 году; взрыв мины под Браиловым в 1828 году, и проч. и проч.

19. Этот случай отозвался в Константинополе, где в продолжение нескольких дней носился слух о том, будто бы Омер-паша захвачен в плен мингрельцами.

20. С крайним неудовольствием вхожу я в подробности, которые историческому очерку придают характер памфлета, но все это необходимо для ясного понимания тогдашних обстоятельств.

21. T. e. «Это была простая рекогносцировка с целью убедиться в том, что русские, предводимые генералом Багратионом-Мухранским и усиленные генералом Бруннером, расположились в Левано (?) и в Кутырах. Омер-паша, увидев, что ему тут ничего нельзя сделать, решился отступить к Редут-кале».

Заметим это выражение «ничего нельзя сделать». Омер-паша в то время, несмотря на усиление нашего отряда, был, по крайней мере, вдвое сильнее нас.

22. Сладкие мечты и доброе согласие с Омер-пашой продолжались не долго. После занятия Самурзакани, Омер-паша отдал ему во владение эту страну, как первый задаток будущих богатых приобретений. Но вскоре рассеялось очарование. Омер-паша очутился посреди самых неблагоприятных обстоятельств, и, по свойственной людям слабости, начал отыскивать и нашел человека, на которого мог свалить вину безрассудной мингрельской экспедиции; козлом очищения сделался Михаил Шервашидзе, который, действительно, сначала был душою всего предприятия. Вскоре Омер-паша отнял от него Самурзакань, открыв, что, она не принадлежала прежде Абхазии. Несмотря на то, Михаил Шервашидзе подал руку помощи сардарю в критическом его положении, прислав ему 800 лошадей. Но и это не восстановило прежних дружеских отношений. Омер-паша впоследствии приглашал в Трапезонд владетеля Абхазии для личных объяснений; последний не поехал и хорошо сделал.

Текст воспроизведен по изданию: Записки генерала Услapa о военных действиях Гурийского отряда в 1855 году // Кавказский сборник, Том 24. 1903

© текст - Услар П. К. 1903
© сетевая версия - Тhietmar. 2020
©
OCR - Валерий. 2020
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Кавказский сборник. 1903