ОЛЬШЕВСКИЙ М. Я.

КАВКАЗ С 1841 ПО 1866 ГОД

Мой рассказ начинается с 1841 года, а именно с того времени, когда я прибыл на Кавказ, в этот край, богатый природой, обильный военными событиями и разнообразный нравами, обычаями и образом жизни своих обитателей. По этим причинам, в моих записках, одновременно с военными событиями, описывается и та местность, по которой мне приходилось проезжать в экипаже и верхом, или действовать и двигаться с войсками, и те обитатели, с которыми мы, русские, жили в мире и войне.

Но так как в продолжение моего двадцатипятилетнего служения на Кавказе мне пришлось проехаться по разным направлениям этого края и перебывать на всех театрах военных действий, — и не один раз, то читатель ознакомится с Чечней, Дагестаном, Лезгинской линией ¹, Закубанским пространством и черноморской береговой линией ². Он ознакомится также с военно-грузинской дорогой ³, Тифлисом, грузинами, армянами, мингрельцами и другими обитателями Закавказья. В этих же записках читатель прочтет и о действиях наших войск в Азиатской Турции с 1853 по 1856 год.

Рассказ я излагаю в пяти частях, подразделив каждую из них на несколько глав. Повествование мое излагается с 1841 года в хронологическом порядке.

В первой части описываются: 1) Ставрополь и лица, составлявшие тогдашнюю военную администрацию, а также делается обзор событиям, случившимся на Кавказе в первые три года моего на нем пребывания, о которых я имел самые положительные сведения, потому что в моих руках сосредоточивалась вся переписка по военным действиям; 2) военные действия в 1844 г. в Чечне и Дагестане, а также пребывание мое в Воздвиженской до августа 1840 года; при этом очерчиваются нравы, обычаи, образ жизни, управление и ведение войны чеченцами и лезгинами, и 3) последние две главы этой части содержат в себе: вторжение Шамиля ⁴ в Кабарду в апреле 1846 года, нападение закубанцев в 1847 году на Сенгилеевку и пребывание мое в 1848 году на Кавказских минеральных водах. [20]

Вторая часть заключает в себе преимущественно описание военных действий в Чечне, во время служения моего, с 1849 по октябрь 1853 года, на левом фланге Кавказской линии ⁵. Кроме некоторых подробностей, относящихся до характеристики разных личностей тогдашней военной администрации, в этой части рассказывается о зимних экспедициях 1849, 1850, 1851 и 1852 годов. Независимо этого, в одной главе описывается посещение государем наследником Кавказа в 1850 году, а другая заключает образ жизни, характер, наклонности и привычки князя Барятинского ⁶.

В третьей части рассказываются происшествия, случившиеся с небольшим в продолжение одного года, тогда как первая часть заключает в себе восьмилетний, а вторая часть — четырехлетний период времени. Но зато все, что описывается в этой части, разнообразнее и по пространству, которое я проехал, и важнее по событиям, совершившимся в этот короткий период времени. До сих пор рассказ мой касался собственно Кавказской линии и преимущественно левого фланга; в третьей же части я переношусь в Грузию и на границу нашу с Азиатской Турцией. До сего времени я вращался исключительно между кавказскими горцами, описывая окружающую их природу, их обычаи, нравы и борьбу за свою независимость и свободу; тут же я описываю местность Закавказья, образ жизни, нравы и обычаи не только грузин, но и других жителей этого богатого края. Вместо же враждебных нам черкес, чеченцев и лезгин, являются турки, поражаемые нами под Башкадыкларом ⁷ и на полях Кюрук-дара ⁸.

Четвертая часть по содержанию своему имеет преимущественно характер мирного и военно-административного направления. В ней, за исключением пребывания моего в 1855 году на Лезгинской линии и в Кахетии, а в 1856 году в Александрополе и Карсской области, все время, до 1861 года, проходит в административных занятиях, по управлению Кавказской армией. постоянным моим местом жительства в эти четыре года делается Тифлис, который я нарочно описываю в разные времена года, из желания ознакомить читателя с прекрасною его природой и разнообразною жизнью его обитателей. Говоря о Тифлисе, я буду касаться типических личностей, а также военных и гражданских деятелей, не обращая внимания, полезны или вредны были их действия для края, а выставляя их в истинном, прямом свете. В этой же части описываются военные действия на восточном Кавказе, до его покорения и плена Шамиля, в которых я хотя лично не участвовал, но имел самые точные и положительные сведения, зная при этом с подробностию ту местность, на которой эти военные действия происходили.

Наконец, пятая часть заключает в себе описание состояния западного Кавказа после войны 1853-1856 годов, борьбу с нами его обитателей [21] и окончательное его покорение в 1864 г. и в этой части, вместе с военными событиями, описывается местность, которая служит театром военных действий, нравы, обычаи, образ жизни и управление тех обитателей, с которыми мы воюем и заставляем их или поселиться на указанных им местах, или уйти в Турцию. В этой же части описываются кроме главных деятелей, способствовавших к умиротворению Кавказа, и те личности, которые с пользой или вредом влияли на ход военных действии.

Будучи или прямым деятелем, или свидетелем тех славных подвигов, неимоверных трудов и страшных лишений, совершенных и испытанных войсками, как непосредственно состоящими под моим начальством, так и вообще принадлежащими к кавказской армии, — я рассказываю, как очевидец, без малейших прикрас о всем том, что совершалось на самом деле.

М. Ольшевский. [22]

Ставрополь и мое пребывание в этом городе по 1844 год. — Очерки событий, случившихся на Кавказе в это трехлетие.

Начинаю мой рассказ с Ставрополя, в котором я провел безвыездно три года, после прибытия моего на Кавказ ⁹.

Областной Ставрополь был менее населен и далеко хуже обстроен настоящего губернского (Это сравнение относится к 1866 году, когда я оставил Кавказ и к 1868 году, когда я, проезжая на Кавказские минеральные воды, провел несколько дней в этом городе — М. О.). Каменные двух или трехэтажные дома, даже на большой улице, были на счету. — Мощеных или шоссированных улиц не было. Тротуары были до того узки и неровны, что нужно было быть ловким ходоком и эквилибристом, чтобы в ночное время, а в особенности после дождя, не попасть в глубокую канаву, наполненную разными нечистотами, или не помять себе бока после падения.

В областном Ставрополе не было существующего ныне длинного бульвара, обсаженного высокими тополями, акациями и липами; в то время только верхняя часть бульвара до фонтана была засажена небольшими деревцами. Бабина же роща, нынешний красивый городской сад, была не местом приятного препровождения времени, а скорее притоном беглых и мошенников.

На «Крестовой горе» не возвышалось собора, красы Ставрополя; да и на самых покатостях этой горы, тогда изрытых ямами, — откуда добывались глина и песок, — не было настоящего парка. [23]

Огромное пространство между домом командующего войсками и госпиталем, на котором теперь возвышаются красивые каменные казенные и частные здания, в то время было пусто, и на нем осенью и зимою не раз случалось слышать вой волков, и даже встречаться с ними, или по часам блуждать по этой огромной площади в туман и метель.

Но если областной Ставрополь был по наружности хуже настоящего губернского, зато в нем было более веселого и боевого разгула; даже торговая деятельность была в нем громаднее.

Будучи средоточием гражданского и военного управления Кавказа, в нем производились подряды на сотни тысяч рублей. Он был местом склада не только военных, продовольственных и боевых запасов, но и депо для купеческих товаров, как потребляемых жителями и войсками, так и отправляемых за Кавказ.

Кроме большого штаба и разных лиц, которыми генерал Граббе ¹⁰ любил себя всегда окружать ради почета, Ставрополь наполнялся на несколько месяцев военною молодежью, лучших и богатых фамилий, приезжавшею из Петербурга за чинами и крестами, щедро на нее сыпавшимися за кратковременные экспедиции ¹¹.

Много денег тратилось на прихоти и фантазии сынков и племянничков наших аристократов, а пожалуй наших крезов-откупщиков ¹². Большие барыши перепадали на долю торговцев азиатским оружием, седлами, сбруей, черкесками, папахами и даже чевяками.

Каждый из приезжающих аристократов создавал себе по нескольку азиатских туалетов.

И действительно чудны были костюмы многих из них, в особенности для верховой езды, а сколько раскупалось ковров, канаусу, бурсы, гулиш-мамы и других материй, нужных и ненужных. а единственно потому только, что они были азиатские ¹³.

Но более всех извлекал для себя пользы от такого посещения Ставрополя военною молодежью грек Ноитаки ¹⁴, содержатель гостиницы, хотя не единственной, но бесспорно самой лучшей в городе.

Музыка, пение, говор, стукотня бильярдных шаров, хлопанье пробок из шампанских бутылок, чоканье бокалами и [24] крики «ура!» внутри гостиницы; езда биржевых дрожек и других экипажей — снаружи, почти не умолкали ни днем, ни ночью.

Подчас случались и скандальчики в роде того, что понтеры ¹⁵ набросятся на шуллера-банкомета и спровадят его подобру-поздорову за двери; или, в минуты вакхического увлечения, перебьют посуду и зеркала и переломают мебель, а это и на руку содержателю гостиницы, потому что он рассчитается с виновными, не только по-русски в втридорога, а по-гречески в десятерицу.

Моя служба на Кавказе, как офицера генерального штаба, хотя началась в штабе и, хотя я вертелся в сфере главного начальства и в кругу высшей военной молодежи; но первому я никем не был зарекомендован; с последнею же я не желал сближаться.

Не успел я прибыть в Ставрополь, как на меня была возложена обязанность старшего адъютанта. Такая должность всегда неохотно занималась офицерами генерального штаба. потому что, кроме огромных письменных занятий, она лишала возможности участвовать в военных действиях это назначение было для меня крайне неприятно, но скрепя сердце я предался, если не с увлечением, то с старанием, моим новым занятиям. Из этого оказывается, что делить время с молодежью за картами и в вакхических удовольствиях мне не дозволяли не только мои средства, потому что я жил одним жалованьем, но и занятия.

Горько мне было, что мои мечты и фантазии, с которыми я ехал на Кавказ, на первом шагу ее осуществились и, что вместо боевой жизни, пришлось по-прежнему сидеть над бумагами. Но может быть грусть моя и не была бы столь велика, если бы ближайшие мои начальники, с которыми мне приходилось делить мои служебные занятия, были другие, более доступные и с теплой душой, лица.

Старший из них, не оставивший по себе хорошей памяти впоследствии и по гражданской администрации, был надменен, горд, ленив, нетерпелив, кроме природной гордости флигель-адъютант Александр Семенович Траскин ¹⁶ кичился родством, хотя отдаленным, с одним из владык мира сего ¹⁷. Леность его происходила от непомерной толстоты, которая в особенности для него была тяжела во время лета, когда [25] нетерпеливость его в докладах доходила до отвращения. Любя вообще хорошо пожить, а в особенности поесть (но только не с своими подчиненными), на что собственные средства были недостаточны, несмотря на это, он умел проживать более, нежели получал.

Совсем другим лицом являлся его помощник и мой непосредственный начальник. Трудолюбие, долготерпение, невозмутимое хладнокровие были главными отличительными его чертами. Сколько Александр Семенович Траскин был тучен и кубикообразен, настолько Иван Иванович Норденстам ¹⁸ был тонок, строен, высок ростом и красив собою. Сколько первый любил пожить, пожуировать и поволочиться, настолько последний был расчетлив, серьезен и равнодушен к прекрасному полу... Но чтобы не прописаться, этим ограничиваю мою сравнительную характеристику Александра Семеновича Траскина с Иван Ивановичем Норденстам.

Однако, говоря о штабном начальстве кавказской линии, не могу пройти молчанием о другом помощнике Александра Семеновича, тем более, что лицо, занимавшее это место, ворочало многими сложными денежными делами. Лев Иванович К-в ¹⁹, сошедший лет пятнадцать тому назад с военного поприща, а теперь сошедший и в могилу, походил во многом на своего главу штабной администрации. Он был также весьма толст, любил поесть и попить, хотя не столь гастрономически и утонченно, как Александр Семенович; при том был менее расточителен и любил копить деньгу, как выражался, на черный день и накопил ее столько, что купил очень порядочное имение и выстроил двухэтажный дом.

Лев Иванович избегал знакомства с ставропольской аристократией, в особенности семейной, но не чуждался холостых обедов и попоек, более же всего он любил купечество, с которым обделывая на сотни тысяч подряды, порядочно на их счет грел себе руки.

Оканчивая этим очерк личностей, влиявших на дела военной администрации и бывших моими ближайшими начальниками, во время прибытия моего на Кавказ, обращаюсь к описанию важных событий, совершившихся в 1841, 1842 и 1843 годах.

Мне очень хорошо известны были события, совершавшиеся в Чечне, Дагестане, на правом фланге кавказской линии и в [26] Черномории потому что реляции и распоряжения, относящиеся до этих частей Кавказа, сосредоточивались в том управлении, в котором я служил. Что же касается Черноморской береговой линии, то и об ней имелись достаточные сведения.

Восстание чеченского населения и неудачная экспедиция генерала Галафеева, а равно возмущения не только отдельных аулов, но целых обществ в Дагестане, показывали, что наши дела на Восточном Кавказе, где прочно властвовал Шамиль, в конце 1840 года были крайне незавидные ²⁰. При таком положении, прежнее число войск оказывалось недостаточным, а потому средства Чечни и Дагестана были усилены 14-ю пехотной дивизией ²¹.

Принимая во внимание это усиление Чечни и Дагестана, на 1841 год было составлено предположение для производства решительных наступательных действий. Две массы войск, сосредоточенные у Темир-Хан-Шуры и Внезапной, одновременно открыли военные действия.

Корпусный командир, генерал от инфантерии Головин ²², двинулся от Темир-Хан-Шуры к Черкею, многолюдному и богатому аулу, игравшему во всех событиях Дагестана важную роль, и приступил к постройке Евгениевского укрепления, названного так по его имени. Генерал-адъютант Граббе, с другой массой войск, открыл действия в Аухе и Салатавии.

Пока наши войска действовали таким образом в продолжение лета, в горах было спокойно. С окончанием же Ауховской экспедиции и с отъездом корпусного командира в Тифлис, начались волнения в Дагестане ²³. Кибит-Магома ²⁴ успел подговорить к восстанию жителей Андалаля. После долгих колебаний и жестоких настояний Шамиля, окончившихся избиением многих влиятельных лиц, восстали Андия и Гумбет. Если бы не энергические действия генерала Клюки-фон-Клугенау ²⁵, то может быть и Авария к концу года не осталась бы за нами.

Чечня находилась в полном восстании. Только староюртовцы и брагунцы остались нам верны; все же прочие чеченские аулы, жившие между Тереком и Сунжею, ушли за эту последнюю реку. Огромные партии чеченцев тревожили не только кумыков и гарнизоны наших передовых укреплений, но и наши казачьи поселения на Тереке.

Не в лучшем положении находились дела на правом фланге Кавказской линии и в Черномории. Общества черкесского [27] и абазинского происхождения, хотя не могли действовать столь единодушно, как чеченцы и дагестанцы, потому что у них не было властителя, подобного Шамилю, несмотря на это, они сильно и часто беспокоили наши казачьи поселения.

На правом фланге более всех доставалось нашим станицам, на Кубани расположенным, от махошев, егерукаев, темиргоев, башильбаев, беглых кабардинцев, и в особенности от бесленеев, предводительствуемых их лихим князем Айтек-Каноковым.

Черномория часто тревожилась от набегов бжедухов и шапсугов.

Но более нежели в печальном положении находилась Черноморская береговая линия, управляемая генералом Раевским ²⁶, мечтателем, либералом, фразером как на словах, так и на бумаге, и не терпевшим подчинения.

Гарнизоны укреплений, расположенных по берегу моря у впадения рек: Пшады, Вулана, Джубы, Туабсе, Псесуапе, Шахе и Соче, умирали от цинги и лихорадок, и гибли от пуль и шашек. Укрепления Лазаревское, Вельяминовское, Михайловское и Николаевское подверглись штурму горцев и были ими взяты; причем гарнизон Михайловского укрепления, во избежание позорного плена, взорвал себя на воздух вместе с ворвавшимся в него неприятелем. Экспедиция между Сочей и Адлером была неудачна и стоила нам больших потерь ²⁷.

Крейсирование наших судов у неприязненных нам берегов не могло быть успешно, потому что суда, из опасения крушения, скорее должны были держаться открытого моря, нежели берегов. По этой причине сношения черкесов с турками, а равно торговля людьми и провоз контрабанды по-прежнему продолжались.

1842 год собственно в Дагестане начался весьма благоприятно для нас. Удачные и энергические действия снова назначенного туда командующим войсками генерала Фези ²⁸ были столь успешны, что к апрелю весь Дагестан был усмирен и влияние Шамиля подавлено. Но, с отозванием генерала Фези, по интригам, в Тифлис, спокойствие в горах нарушилось.

В мае вспыхнуло, несколько месяцев тлевшее, восстание в Казикумухском ханстве, до того нам преданном и покорном ²⁹. Геройское сопротивление под Ричой трехсот наших храбрецов дало возможность разбросанным нашим войскам [28] сосредоточиться, а разбитие полковником князем Аргутинским-Долгоруким ³⁰ (Это тот самый князь Моисей Захарович, который, будучи грозою непокорных племен Дагестана, столь честно управлял Прикаспийским краем в продолжение почти десяти лет и окончил свою боевую жизнь в 1855 году генералом от кавалерии и генерал-адъютантом — М. О.) сначала скопищ Хаджи-Яг и под Шуарклю в пяти верстах от Кумуха, а потом и самого Шамиля под Кюлюли, восстановили спокойствие в Казикумухе и вообще в южном Дагестане.

Одновременно с таким успешным ходом дела в южном Дагестане совершилась кровавая катастрофа в Ичкеринском лесу с нашим отрядом, долженствовавшим, согласно общих предположений, действовать наступательно на Дарго и далее в Андию и Гумбет, на соединение с войсками Дагестана.

Начальствование над этим отрядом возложено было на генерал-адъютанта Граббе, человека с большой энергией, рыцарской храбрости, решительного и предприимчивого, но, как оказалось на самом деле, мало знакомого с местностию, на которой ему пришлось действовать, и пренебрегшего тем неприятелем, с которым ему пришлось иметь дело ³¹.

Эту непродолжительную, но кровавую и возвеличившую славу нашего противника экспедицию очертим с некоторою подробностию.

Сосредоточенные под укреплением Герзель-аулом двенадцать баталионов, двадцать четыре орудия и три с половиною сотни казаков 30-го мая двинулись вверх по левому берегу Аксая, с огромным обозом, нагруженным продовольствием и боевыми запасами, донельзя замедлявшим и стеснявшим движение отряда, в особенности с того времени, когда пошел дождь, и бывшим одной из главных причин нашего поражения.

Весть о вторжении русских быстро распространилась в горах, и на помощь ичкеринцам, храбро сопротивлявшимся, под начальством своего наиба ³² Шуаиба-Муллы ³³ в продолжение первых двух дней, прибыли жители большой Чечни, ауховцы, андийцы и гумбетовцы, — и 1-го июня, когда пройдено было не более двадцати верст от Герзель-аула, отряд был окружен густыми толпами неприятеля.

Со всех сторон кипел бой; в особенности он был упорен и кровопролитен в авангарде и в правом прикрытии, где [29] кабардинцам пришлось брать многие завалы; один же из них, устроенный на урочище Кажалыке, был завален нашими и неприятельскими трупами. Потеря с нашей стороны была огромна: она простиралась до шестисот человек убитых и раненых. Сверх того, сильно пострадала артиллерия в материальном отношении; а под орудиями много было перебито лошадей. Между тем до Дарго едва была пройдена половина пути, а местность становилась все гористее и пересеченнее. Чего стоил бы один переход через крутой и глубокий овраг перед Шуани?

Гордость и самолюбие Граббе были сильно задеты и потрясены. Долго колебался и много перестрадал он в ночь с 1-го на 2-е июня, чтобы решиться на отступление. Наконец, необходимость и благоразумие взяли верх.

2-го июня отряд предпринял обратное движение посреди страшного боя, кипевшего со всех сторон, особенно же кровопролитного и упорного в арриергарде, где и в этот день, как и в предыдущий, был героем Лабынцев ³⁴ (В настоящее время генерал-от-инфантерии и числится по запасным войскам. В 1842 году был генерал-майор и командир бригады — М. О.), с кабардинским полком, которым он командовал до 1840 года. Неприятель, пользуясь общим замешательством, успел было захватить шесть орудий: но подполковник Траскин ³⁵ (командир баталиона) с своими кабардинцами отбил их обратно и пал, пораженный несколькими пулями.

Этот день был самый ужасный: дорога загромождалась трупами людей, лошадей и изломанными повозками: неприятель наседал с неистовством; все части расстроились от потери своих начальников. Решено было стянуть войска в боевой порядок и ждать приближения ночи, когда неприятель по обыкновению расходился на ночлег по ближайшим аулам и хуторам.

Как только смерклось, отряд, побросав все тяжести, в глубокой тишине начал продолжать отступление. С наступлением дня, хотя бой возобновился, но он уже не был так упорен и кровопролитен, как накануне.

4-го июня отряд, совершенно расстроенный и деморализованный, начиная с своего гордого главного начальника, с потерею 490 убитых и 1.300 раненых, расположился уныло под [30] стенами Герзель-аула, из которого он выступил торжественно и победоносно пять дней тому назад ³⁶.

Все горы торжествовали столь огромное и небывалое до того в летописях Кавказа поражение. Шамиль, забыв неудачи свои в Казикумухе, из которого он только что прибыл в Дарго, снова очнулся и стал набирать скопища, с намерением напасть на Аварию.

Но и Граббе, желая озарить свою славу, помраченную Ичкеринским лесом, а также побуждаемый военным министром князем Чернышевым ³⁷, объезжавшим в то время Кавказ, предпринял наступательное движение из Темир-Хан-Шуры на Андийское Койсу к Игали и Тлоху.

Отряд состоял из одиннадцати баталионов, двадцати трех орудий и трех сотен казаков и милиции, исключительно принадлежащих Дагестану. Однако и эта экспедиция была мало угпешна и ограничилась взятием и истреблением мятежного аула Игали, стойко защищавшегося мюридами ³⁸, присланными Шамилем на помощь жителям, и разработкой дороги в Аварию.

Таким образом, несмотря на огромные средства, главная цель экспедиции 1842 года не только не была достигнута и не содействовала к поколебанию могущества Шамиля, а напротив усилила его влияние, поселив в горцах глубокую доверенность к его уму и счастию. Потери неприятеля далеко уступали нашим в числительности, даже не исключая Казикумуха, где главная масса убитых состояла из жителей этого ханства, которых Шамиль не имел причины беречь.

С 1842 года неприятель имел полную возможность оценить затруднения, встречаемые нами при действиях в Чечне и Дагестане, между тем как ему представлялось беспрепятственно тревожить нас со всех сторон. До тех пор в горах еще сохранилась уверенность в непобедимости русских. Неудача же 1842 года, к несчастию, поколебала и это убеждение. Дерзость неприятеля возросла до того, что он снова стал мечтать об изгнании нас с Кавказа, подобно тому, как это было в лучшие времена Кази-Муллы ³⁹.

Наши дела не улучшились против прошлогоднего и на западном Кавказе. Закубанцы сделались как будто бы еще предприимчивее. Они начали нападать смелее и безнаказаннее на станицы и укрепления. Так подверглись нападению станицы [31] Васюринская, Татарская и Темнолесская. Было покушение на Абин, и даже Екатеринодар был однажды в опасности. Тревоги и хищничества ⁴⁰ по Кубани были почти повсеместные и ежедневные. Впрочем, в этом году сделан был положительный шаг вперед; началось устройство и заселение Лабинской линии ⁴¹. Первыми станицами были Засовская, Владимирская и Лабинская.

На черноморской береговой линии, хотя наши укрепления не подвергались нападению неприятеля, но гарнизоны по-прежнему были заперты в своих укреплениях и по-прежнему страдали и умирали от болезней, преимущественно же от цинги и лихорадок.

1843 год начинаю с рассмотрения перемен, происшедших с главными лицами в управлении.

Место корпусного командира Головина заступил генерал-адъютант Нейдгард ⁴², бывший генерал-квартирмейстер. Бесспорно, он был человек очень образованный, умный, честный и благородный, но не годился для управления Кавказом по мелочному педантизму и незнанию того края, куда он назначался главою. Даже дикая природа Кавказа на него производила неприятное впечатление.

Е. А. Головин по монашеским наклонностям скорей был способен управлять митрополией, нежели быть правителем такого обширного и разнообразного края, как Кавказ.

А. И. Нейдгард привык более управлять войсками в лагерях, на парадах и маневрах; притом был стар и физически немощен. Он настолько был благоразумен и умен, что, сознаваясь в своей неспособности и слабости, отказывался от назначения на Кавказ; но воля царя превысила его нежелание.

Командующего войсками на Кавказской линии и в Черномории, вместо генерал-адъютанта Граббе, занял генерал-лейтенант Гурко ⁴³, начавший службу колонновожатым и поступивший на Кавказ из начальников дивизии гвардейского корпуса. Владимир Осипович считался весьма образованным, начитанным и сведущим генералом, но мало знакомым с неприятелем и страною, где ему пришлось действовать. Будучи от природы нерешителен, он часто действовал непростительно осторожно, не только как военачальник, но и как администратор.

Владимир Осипович обладал многими достойными качествами, как человек. Он был безгранично добр, приветлив, [32] ласков и обходителен; никогда не раздражался и не выходил из себя; говорил всегда плавно и с расстановкой, и не терял хладнокровия в самые опасные и критические минуты.

Вместе с переменой корпусного командира и командующего войсками на Кавказской линии, произошли изменения и штабного начальства. Александр Семенович Т. ⁴⁴ был назначен в Тифлис начальником корпусного штаба, которым до того был Павел Евстафьевич Коцебу ⁴⁵, а Иван Иванович Н. ⁴⁶ заступил его место в Ставрополе.

Рассказ о военных событиях 1843 года начинаю не с Чечни или Дагестана, как я до сего времени делал, а с правого фланга кавказской линии.

Действия на этом фланге открыл генерал Гурко наступлением отряда, собранного на левой стороне Кубани против станицы Невинномыской и состоявшего из шести баталионов, двенадцати орудий и восьми сотен, вверх по большому Зеленчуку.

При слиянии двух небольших речек Бежгона и Кефара, из которых составляется большой Зеленчук, заложено было укрепление Надежинское, с тою целью, чтобы заставить, гнездившихся в окрестных аулах башильбаев и беглых кабардинцев принести покорность, или удалиться далее за Уруп и Лабу. Одновременно с построением укрепления Надежинского, другими небольшими отрядами возводились посты Шелоховский и Подольский на Лабе и устраивались станицы Вознесенская и Урупская.

Все это совершалось с частыми перестрелками, и было несколько жарких дел, стоивших нам значительной потери. Особенно замечательны были дела на Теченях, как по огромности скопища закубанцев, так и по упорству. с которым они дрались.

Кроме этих сосредоточенных действий между верховьями большого Зеленчука и большой Лабы, на всем прочем закубанском пространстве, за исключением тревог от появления небольших партий, не случилось ничего заслуживающего внимания.

Восточный Кавказ, где Шамиль до августа хотя не предпринимал ничего решительного, нельзя сказать, чтобы был покоен от частых тревог, производимых в особенности чеченцами. Разъезжая значительными партиями вокруг наших передовых укреплений: Грозной, Назрана, Закан-Юрта, [33] Умахан-Юрта, Герзель-аула и Внезапной, чеченцы нападали на скот, выгоняемый на пастьбу, на косцов и на фуражиров ⁴⁷, на колонны, посылаемые в лес за дровами и конвоирующие проезжающих и транспорты, или так называемые оказии ⁴⁸. Зачастую тревожили своих единоверцев кумыков, брагунцев, староюртовцев не столько ради добычи, сколько в наказание за преданность их к нам и из желания восстановить их против нас и заставить удалиться за Сунжу. Переплывали даже за Терек, где не только хищнически нападали на проезжающих и захватывали в плен казачек, но и делали нападения на станицы, хотя, правда, не всегда успешные. Так их нападению подверглись Парабочева, Николаевская слободка и станица Калиновская.

В конце августа, после обычных молитв за успех предприятия, Шамиль выехал из Дарго в салатовское селение Дылым, куда стягивались конные и пешие чеченцы и жители других сопредельных с ними обществ. Такие же сборы производились и в Дагестане. Общая числительность всех скопищ должна была простираться свыше 10 т. конных и пеших.

Пока продолжались сборы, Шамиль распускал слухи о назначении дылымовских скопищ для действия против Кумыкской плоскости и Кизляра; сборы же Дагестана предназначал против Шамхальства и Казикумуха. Но такие слухи были фальшивы. Настоящий же план Шамиля заключался в нечаянном нападении на Унцукуль (Главный аул в Койсубулинском обществе, сопредельном Аварии и находящемся на Аварском Койсу — М. О.), который он собирался наказать за выдачу в прошлом году его мюридов и вообще за преданность нам.

28 августа Шамиль со всеми скопищами Чечни и Дагестана был уже под Унцукулем, а на четвертые сутки этот преданный нам аул, включавший свыше восьмисот дворов, после отчаянной и храброй защиты, был во власти Шамиля и обращен в груду пепла и развалин.

Но торжество имама заключалось не в одном взятии Унцукуля, а в совершенном истреблении семи рот мингрельских и апшеронских, как шедших на выручку этого аула под начальством подполковника Веселицкого, так и составлявших гарнизон самого аула, а также в овладении четырьмя полевыми [34] орудиями и одной мортиркой. Правда, это приобретение слишком дорого обошлось неприятелю ⁴⁹.

За взятием Унцукуля в продолжение двенадцати дней следуют для нас ряд неудач, а для Шамиля — ряд побед. Он быстро занимает селение Харачи, малодушно оставленное майором Косовичем ⁵⁰, тут же разбивает наголову Апшеронский баталион под начальством майора Зайцева ⁵¹, высланный из Цатаныха генералом Клугенау и безостановочно овладевает Моксокской башней и Балаканским укреплением ⁵². Вслед затем берет Цатаных, Ахальчи и Гацатль, гарнизоны которых, состоящие из трех рот, или пали в бою, храбро защищая вверенные им пункты, или попались в плен ⁵³.

С овладением Балаканами и Гоцатлем командующий войсками Клюки-фон-Клугенау, действовавший до сего времени крайне разъединенно, неблагоразумно и нерешительно, оказывается отрезанным от Темир-Хан-Шуры и вообще от шамхальских владений.

Запершись с четырьмя баталионами и десятью орудиями в Хунзале, главном и единственном ауле, оставшемся в наших руках от всей Аварии, перешедшей на сторону Шамиля, генерал Клугенау решается ждать обещанной ему помощи не столько с Кавказской линии, сколько из Южного Дагестана, откуда спешил князь Аргутинский-Долгоруков с Самурским отрядом, величина которого состояла из пяти баталионов, десяти орудий и 2 тыс. милиции ⁵⁴.

Разбив Кибит-Магому у селения Руджа и Хаджи-Мурада ⁵⁵ на Гоцатлинских высотах ⁵⁶, князь Аргутинский 14-го сентября вступает в Аварию, соединяется с Клугенау и встречается с Шамилем у Тануса, но не успевает поразить его, потому что имам уклоняется от боя и оставляет опустошенную им Аварию.

30-го сентября, после неудачного покушения овладеть Андреевой, храбро защищаемой горстью кабардинцев, под начальством полковника Козловского ⁵⁷ (В 1843 году Викентий Михайлович Козловский был командиром Кабардинского егерского полка, оставил же Кавказ в 1857 году генерал-лейтенантом. В 1871 году окончил свое земное поприще генералом от инфантерии, будучи членом одного из высших учреждений военного ведомства. Впрочем, о Викентии Михайловиче не раз будет говориться в этих записках — М. О.), Шамиль распускает свои скопища, но, как увидим, не надолго. [35]

Несмотря на такие быстрые успехи неприятеля, со стороны главного тифлисского начальства не было предпринято никаких энергических мер, а напротив, исходящие оттуда распоряжения были крайне нерешительны. Вместо того, чтобы если не самому корпусному командиру прибыть в Дагестан, то послать туда полновластное лицо, знакомое с краем, был назначен вовсе незнающий Дагестана генерал Гурко. Вместо того, чтобы двинуть туда как наипоспешнее все свободные войска и строго предписать не раздроблять их, посланные туда с Кавказской линии пехота и казаки двигались до того медленно, что прибыли в Темир-Хан-Шуру в то время, когда Шамиль снова открыл военные действия.

Генерал Гурко по прибытии в Дагестан, первоначально намерен был действовать более сосредоточенно и не разбрасывая войска по разным пунктам небольшими частями, поэтому предположено было оставить Хунзах со всею опустошенною Авариею. Но генерал Клугенау, а в особенности руководивший им генерального штаба подполковник Пассек ⁵⁸ настаивали на противном и убедили нерешительного и мало знакомого с краем генерала Гурко отступиться от благоразумного своего плана. Владимир Осипович тем более должен был согласиться на это, что и из Тифлиса от генерал-адъютанта Нейдгарда предписывалось не оставлять Аварию до весны будущего года, когда прибытие новых войск позволит перейти в Дагестане к решительным действиям.

Такие распоряжения повели к тому, что через два месяца мы должны были не только бросить Аварию, но едва не потеряли всего Прикаспийского края.

В последних числах октября, когда Шамиль снова открыл наступательные действия против Дагестана, наши войска были расположены там таким образом: в Хунзахе, под начальством подполковника Пассека четыре с половиною баталиона и шесть горных орудий; в Гергебиле и Балаканах — по одному баталиону; в Зирянах, Ирганае и Бурундук-Кале — один баталион; остальные затем войска были сосредоточены у Темир-Хан-Шуры и расположены по Сулакской линии ⁵⁹.

Обозрим новый ряд побед неприятеля и новый ряд наших неудач.

30-го октября Шамиль с огромным скопищем окружает слабо укрепленный Гергебиль и, после двенадцатидневной, [36] мужественной и храброй защиты его тремя ротами Тифлисского полка, берет этот аул, в виду наших войск, пришедших но Аймякинскому ущелью из Темир-Хан-Шуры ⁶⁰.

С овладением Гергебилем, Шамиль приобретает возможность действовать одновременно в Аварии, Даргинском округе и далее в южном Дагестане, Мехтулинском ханстве и Шамхальских владениях. Опустошенная Авария не могла его интересовать, а иметь дело с сильными Хунзахским гарнизоном не входило в настоящий его план. Южный Дагестан был далек, тогда как Мехтула и Шамхальство находились перед глазами, на них-то Шамиль и низвергается со всеми своими полчищами.

В первых числах ноября все прибрежье Каспийского моря было в полном восстании ⁶¹ и наводнилось скопищами всего Дагестана и мюридами, главные массы которых находились в больших Казанищах, Муселим-ауле, Кафыр-Кумыке и других ближайших к Темир-Хан-Шуре шамхальских аулах.

Таким образом Темир-Хан-Шура — средоточие управления Дагестаном и в которой находился главный резерв, будучи окружена неприятельскими скопищами, очутилась в блокадном состоянии ⁶².

В таком же положении находились и все другие пункты и укрепления, занятые нашими войсками. Хунзахский отряд с 17 ноября когда подполковник Пассек, после долгого упорства, наконец принужден был покинуть Аварию, не имея продовольствия, был окружен неприятелем и находился в безвыходном положении в Зирянах ⁶³. Евгениевскому укреплению грозила опасность не только из-за Сулака от черкеевцев, но и от скопищ Шамиля. Слабо укрепленное и вооруженное низовое укрепление, дважды атакованное неприятелем, если и устояло, то обязано непоколебимому мужеству и храбрости гарнизона ⁶⁴. сообщение с Казиюртом и вообще с Сулакской линией тоже было прервано.

В таком печальном положении находился Прикаспийский край до половины декабря, когда начальник левого фланга кавказской линии, генерал-майор Фрейтаг ⁶⁵ (О Роберте Карловиче Фрейтаге не один раз прочтет читатель в моих записках — М. О.), явился спасителем. [37]

Сначала освобождает от неминуемой гибели низовое укрепление, а после боя под Казанищами с Шамилем рассеиваются и полчища имама и тем освобождается Темир-Хан-Шура от тесной блокады ⁶⁶. С этого же времени явилась возможность спасения отряда подполковника Пассека, запертого в Зирянах и погибавшего не только от вражеских пуль или ядер, но от болезней и голода, для чего была двинута часть войск из Темир-Хан-Шуры. И 17-го декабря остатки Хунзахского отряда были спасены; Авария же, стоившая нам стольких усилий и жертв, была оставлена и уже не занималась до окончательного покорения восточного Кавказа.

В заключение этой главы скажу, что на восточном Кавказе к концу 1843 года мы владели только: Дербентским и Самурским округами, Мехтулинским ханством, Шамхальством, Кумыкскою плоскостью и пространством между Сунжею и Тереком. Но и эти владения наши были весьма ненадежны, потому что жители утратили веру в наше могущество и не могли быть уверены в нашей защите от неприятеля, часто спускавшегося с гор и нападавшего на скот и аулы. В строгом смысле мы владели только теми пунктами, где находились наши войска и укрепления.

В таком положении находился восточный Кавказ, когда, с открытием на нем военных действий в 1844 году, мне пришлось в них лично участвовать и к описанию которых я и приступаю.

Приготовление к военным действиям в 1844 году под начальством генерала Нейдгарда. — Гребенские казаки.

Наконец, после долгих, нетерпеливых ожиданий, выпало и на мою долю воевать. А в то время эта честь доставалась в моих чинах не так легко, потому что претендентов и в штаб-офицерских чинах было много, и не мало было интриг.

Сборы мои были непродолжительны, а снаряжение несложно; не то, что петербургских аристократов. Два вьючных сундука, составлявшие, с прибавлением складной рамы, и походную кровать, заключали в себе форменную одежду, несколько перемен белья, туалетный несессер, да еще несколько [38] необходимых походных вещиц. Если к этому прибавить погребец с чайным прибором и складным самоваром, да ковер с подушкой, то в этом и состояло все мое походное имущество, долженствовавшее перевозиться на одной вьючной лошади, которая, вместе с верховой, была заблаговременно отправлена в Червленную.

Эта старая станица Гребенского казачьего полка была назначена сборным пунктом Чеченского отряда ⁶⁷, вверенного начальству генерала Гурко, у которого начальником штаба был Иван Иванович Норденстам. В эту же станицу должен был прибыть из Тифлиса корпусный командир, генерал-адъютант Нейдгард, со своим походным штабом, начальником которого был генерал-майор Бутурлин ⁶⁸, а обер-квартирмейстером генерал-майор Герасимов ⁶⁹. В начале апреля и я отправился из Ставрополя в Червленную.

Путь от Ставрополя до Екатеринограда пролегал по почтовому тракту на Георгиевск; от Екатеринограда же до Червленной шел по левому берегу Терека.

В то время этот путь, несмотря на то, что был охраняем частыми постами и пикетами, занимаемыми местными казаками, не мог считаться безопасным. Только те из проезжающих могли быть вполне уверены, что они не попадутся в руки хищников и избегнут плена, которые до сумерек останавливались на ночлег и не выезжали со станций рано утром, в особенности во время тумана, или которых сопровождал конвой, хотя самый незначительный. На взимание же конвоя имели право только те из проезжающих, которым выдавались открытые листы ⁷⁰.

Что действительно этот путь был весьма опасен, приведу в доказательство факты. За несколько недель до моего приезда, на Базовой балке, что в сорока верстах от Ставрополя, был захвачен в плен адъютант корпусного командира — Глебов ⁷¹; а возле Сухопадинской станции, что почти в таком же расстоянии от Георгиевска, был изрублен майор, ехавший на почтовых. Жители Моздока еще не опомнились от погрома, нанесенного Ахверды-Магомой ⁷². Следы разрушения и пожара были видны над каждым домом станицы Стодеревской и слободки Николаевской. Сверх того, хищнические происшествия, заключающиеся в угоне скота, плене казачек, на Тереке, между Екатериноградской и Червленной, были почти ежедневные. [39]

Такое тревожное состояние того пути, по которому мне пришлось проезжать, не было исключительное только в 1844 году; оно продолжалось и после того еще несколько лет.

Этот путь интересовал меня не только по мерам предосторожности, принятым для его охранения от хищнических нападений, но и по самому быту живших на нем казаков.

Станицы Кавказского линейного казачьего войска ⁷³ того времени не были похожи на станицы более известного нам Донского войска. На Дону каждая станица уподоблялась русскому селу: также широко раскинута; нет вала или плетневой ограды вокруг станицы; скот и лошади пасутся свободно; нет стеснений в обработании полей, кошении сена и в других сельских занятиях.

Кавказские же казаки, в особенности жившие на Тереке и Кубани, во всем были стеснены. Станицы их, по преимуществу четырехугольные, окружены или высоким земляным валом, или плетнем с колючкой, за который и днем не всегда и не везде безопасно отходить, ночью же не смей и носа показать за ворота; да и караульные не пустят. Усадьбы небольшие, а потому дворы тесные и всегда наполненные разной скотиной, а следовательно всегда нечистые. Улицы узкие и до того грязные, что местами не высыхают даже среди самого жаркого лета. Нет садов и огородов, их не позволяют иметь тоже тесные усадьбы.

Только станичная площадь, на которой возвышается храм Божий, дает некоторый простор. Здесь на площади вы найдете несколько большей величины и более красивые дома, в которых сосредоточивается станичное, а иногда полковое и даже бригадное правление. Тут же находятся дома самих правителей, пастырей и более или менее зажиточных казаков. На этой же площади найдете несколько лавок с ситцем, кумачем, бязью, азиатскими седлами, уздечками, папахами, черкесками; тут же лавки с бакалейными и москотильными товарами ⁷⁴, а возле другая лавка с нефтью, дегтем, салом, канатами и веревками. Неизбежною принадлежностью такой площади и винный погребок с кислым кизлярским, бурдючным кахетинским, жгучей мадерой или хересом, а также с разными сортами горьких и подслащенных водок.

Выезжаете за станицу и, куда ни обернетесь, везде вы видите или сторожевые посты с возвышающимися вышками, или пикеты, занятые вооруженными казаками, пасется ли скотина [40] или табун лошадей, и вооруженные казаки их сторожат. Едет ли кавказский казак пахать, собирать хлеб, косить сено, и он должен быть всегда вооружен, потому что не только должен оберегать себя от хищников во время сельских работ, но и скакать на место тревоги, которые в то время бывали зачастую.

В таком же положении была и станица Червленная, куда я прибыл в апреле и должен был с другими чинами Главного и Чеченского походных штабов прожить около месяца, пока начались военные действия. Это происходило не столько от бушевания Терека, вода в котором была действительно велика, сколько от неимения сухарного продовольствия. Правда, к этому примешивалась и нерешительность корпусного командира, а потому, прежде чем приступать к описанию военных действий, опишу червленских и вообще гребенских казаков, замечательных во многих отношениях.

Гребенские казаки ведут свой род от той вольницы (а может быть и других вольниц, ранее того появившихся на Волге), которая под начальством Заруцкого ⁷⁵, во времена самозванцев, скиталась по разным местам и, будучи окончательно разбита под Астраханью, нашла спасение за Тереком в горах, и куда впоследствии уходили все недовольные и преследуемые нашим правительством старообрядцы.

По преданиям, сохранившимся между гребенскими казаками, они жили по горам в окрестностях нынешней деревни Андреевой, а равно по Качалыковскому хребту; гребенскими же казаками называются потому, что жили «по гребням гор».

Во время похода Петра Великого за Тереком гребенцы, вместе с другими войсками, участвовали в военных действиях в нынешнем Прикаспийском крае и вместе с астраханскими казаками охраняли укрепления, построенные нами за Тереком и на Сулаке. Известно также, что значительное число гребенских казаков отправилось с князем Бековичем-Черкасским в Хиву, откуда и не вернулись, как погибшие там.

До 1740 года сведения о гребенских казаках весьма неточны и основаны более на изустных преданиях, только с этого времени они делаются постоянными жителями тех мест, где и в настоящее время находятся их богатые станицы.

По заключении в том же году мира с персидским шахом Надиром, по которому все наши укрепления, бывшие за Тереком, были брошены, и с заложением Кизляра, когда астраханские [41] казаки были поселены, кроме этой крепости в станицах Каргалинской, Дубовской и Бороздинской, гребенские казаки заняли выше по Тереку пять укрепленных городков: Червленский, Щедринский, Курдюковский, Старо-Гладковский и Ново-Гладковский.

Несмотря на давность своего поселения на Тереке, несмотря на то, что между их станицами находились помещичьи поселения (Хастатова и Калустова) и станицы, составленные из грузин, отставных солдат и переселенцев из внутренних губерний, как Шелкозаводская и Николаевская, гребенцы резко сохранили свои нравы, обычаи и образ жизни, и резко отличаются от прочих казаков, заселяющих кавказскую линию.

Причиною этому было с одной стороны близкое соседство их с кумыками и Чеченцами в то время, когда они жили за Тереком, а с другой стороны — их строго соблюдаемая старообрядческая вера.

Живя между кумыками и чеченцами, они большею частью находились во враждебных отношениях с ними. Друг на друга делали набеги, отбивали скот и лошадей, захватывали пленниц, которых и делали своими женами или наложницами.

Поэтому неудивительно, что гребенцы многое переняли от своих враждебных соседей не только в одежде, образе жизни и обычаях, но и в поступи, походке, посадке на коне; даже в облике лица есть не мало азиатского. До сих пор (Во избежание всякого недоразумения я считаю не лишним оговорить, что делаемые мною сравнения не относятся позднее 1853 года, когда я в последний раз посетил станицы Гребенского полка — М. О.) между гребенцами сравнительно более говорящих по-кумыкски и чеченски, нежели в других казачьих полках.

Одна вера осталась ненарушимою и неизменною, как в то время, когда гребенцы жили за Тереком, так и по переходе их на левый берег этой реки. Как тогда, так и теперь, они остаются в самом строгом и закоснелом старообрядчестве, несмотря на то, что не раз претерпевали жестокие преследования, в особенности до сороковых годов настоящего столетия ⁷⁶.

Гребенцы не могли иметь своих раскольничьих попов, строить молельни и открыто в них молиться, так что станицы Червленная, Щедринская, Курдюковская и Старо-Гладковская резко отличались от прочих казачьих станиц тем, что на [42] площадях не возвышалось Божиих храмов, а только где-нибудь в углу станицы, над домом такой же наружности, как и все прочие дома, возвышался крест. Это-то и была молельня гребенцев, где старый уставщик или расстрига-поп ⁷⁷ исполнял их требы, независимо этого, было несколько скитов между садами, в которых укрывались старики и старухи, куда тоже собирались для моления и которые тщательно охранялись казаками.

Теперь нет стеснения в отправлении обрядов веры, и даже храмы воздвигаются на площадях, а это тем более необходимо, что и в старых гребенских станицах сделаны приселения из внутренних губерний, не принадлежащих к расколу. Однако, гребенец-старообрядец по-прежнему таких храмов не посещает, а держится тайного богослужения.

Гребенские казаки хотя не соблюдают внешней чистоты, потому что улицы и площади их также грязны, как и в прочих станицах, дворы содержатся неопрятно, а дома по наружному виду некрасивы; но зато в избах чисто и опрятно. Полы, столы и скамьи «банятся», то есть моются, если не ежедневно, то непременно по субботам и перед каждым праздником. Если не все стены, то тот угол, где стоят образа и лежат старообрядческие книги, обклеены разноцветными бумажками. На нарах, в другой комнате, лежит в порядке несколько перин, подушек, одеял, полстей и даже ковров; тут же лежит седло и сбруя и развешано оружие, если казак не на службе, что весьма редко случалось.

В избе воздух чистый и никогда не бывает накурено, потому что гребенец, как старообрядец, не терпит табаку. не раз приходилось слышать брань и ругательство казачек с своими постояльцами за курение табаку в их избах.

Но зато гребенец, — несмотря, что старообрядец, — любит свое родимое кисленькое, но крепкое винцо, «чихирем» называемое. В урожайный год винограда «чупурка», особый деревянный сосуд с узким горлышком, в котором обыкновенно подается чихирь, не сходит со стола в свободное от службы время.

Любили также «чихирнуть» и казачки в отсутствие своих мужей, что в описываемое время бывало очень часто. Они любили также побаить и посплетничать как между собою, так и с своими «побочинами» или любовниками, а потому не отказывались от пирушки или сходки. [43]

От таких пирушек или сходок не отказывались и девушки: но только они не чихиряли, а ели пряники и другие сласти, щелкали орехи и грызли с особенной быстротой и искусством, но только не с грацией, семечки подсолнечников, арбузов и дынь. Истребление семечек в огромном количестве составляло их любимое и никогда не прекращавшееся занятие.

Так проводили гребенские казачки осенние и зимние вечера. Весною же и летом во время тяжелых работ в садах, не существовало других удовольствий, как праздничных вечерних хороводов, которые существовали у гребенцев и в то время, когда жили за Тереком; а это доказывает, что кроме веры у них сохранились и некоторые русские обычаи.

Для хороводов обыкновенно избирались ближайшие к станице лужайки, на которые собиралось молодое и старое обоего пола население, разряженное в лучшие и красивые наряды. Особенно привлекательно было смотреть на девушек и молодых замужних казачек. Сколько было разноцветных из разных материй, в том числе и атласных, обшитых галунами, бешметов. Сколько было грудей, обвешенных в несколько рядов разноцветными бусами и ожерельями из золотых и серебряных монет.

Не было недостатка и в красавицах, как, например, дочь Арнаутова, станичного начальника Червленной; Фролова, сестра полкового адъютанта; Федюшкина, жена урядника.

Не было недостатка и в красивых малолетках, наряженных в тонкие разноцветные черкески, ноговицы и чевяки и затянутых ремнями, на которых висели в богатой оправе кинжалы.

Были тут же и стоящие поодаль от хоровода с длинными седыми бородами старики и покрытые платками старухи, по обыкновению составлявшие отдельную группу от своих мужей-стариков.

Не видно было только казаков между двадцати— и сорокалетним возрастом, потому что такие казаки находились на действительной службе. они или занимали посты на Тереке, или находились в станичных резервах на случаи тревоги, или были откомандированы в разные отряды.

Но жены не слишком печалились отсутствием своих мужей, потому что мало-мальски смазливая казачка имела «побочина», которого в особенности легко было приобрести жительнице станицы Червленной, где каждый из молодых аристократов-богачей, приезжавших из Петербурга в экспедиции, [44] считал своею обязанностью побывать в Червленной и поволочиться за казачками.

Гребенский казак не укорял жену за побочина, если он был до того тароват, что на долю мужа перепадала щербатая копейка, а тем более, если на его приношения заводился новый конь или шилась красивая черкеска. Напротив, скорее сыпались упреки на жену, если она не имела такого тароватого побочина: значит, она не красива, или не ловка, что не умела захватить в свои руки такого человека, которым воспользовалась ее соседка. Случалось, что побочины были и у девиц, и родители не только смотрели сквозь пальцы, но и нимало не беспокоились этим; был бы до того человек достаточный, чтобы можно было извлечь для дочки и для себя хорошую поживу.

Но если гребенские казачки увлекались любовными интрижками, а казаки до некоторой степени терпели этот грех, то нельзя сказать, чтобы они были порочны в других отношениях. Так, например, кража и воровство не существовали между гребенцами. Хотя они молодецки чихиряли в своих избах, во никогда не случалось видеть валяющихся от опьянения казаков по улицам, а тем более буйствующих и дерущихся между собою.

О лихом наездничестве, молодечестве и храбрости гребенских казаков нечего и говорить; это они доказали бесчисленными примерами. Сколько было случаев, где десятки защищались против сотен неприятеля.

Гребенцы статны, ловки, красивы лицом. Их окладистые бороды и наряд придают им много красоты и стройности. То же самое можно сказать и о червленских казачках, молва о красоте которых хотя преувеличена, но все-таки они грациозны, ловки и кокетливы как от природы, так и по опытности, приобретенной от частных любовных интриг. Как не увлечься гребенской казачкой, хотя она была бы и некрасива, когда она, стоя на стремени своего мужа или брата и обхватив его стан одной рукой и держа в другой стакан или чупурку, наполненную чихирем, мчится во весь карьер и пьет сама и поит вином того, с кем скачет. Как не восхищаться высокой девушкой, стройно затянутой в бешмет, водящей хоровод или грациозно танцующей русскую или лезгинку.

Останавливая на этом мой обзор гребенских казаков и казачек с нравственной, наружной и увеселительной стороны, [45] перехожу к их трудовой жизни и средствам их существования.

Земля, на которой поселены гребенцы, за исключением леса и камыша, растущих широкой полосой по берегу Терека, преимущественно песчана, а в некоторых местах до того сыпуча, что образует подвижные бугры, пересыпающиеся с одного места на другое во время часто и сильно дующих ветров. Само собой разумеется, что на такой почве земледелие не могло процветать, а тем более при лени и отвращении самих казаков от сельских занятий.

К тому же, в период моего первого знакомства с гребенскими казаками, присоединялась к этому опасность от неприятеля и неимение рабочих рук. Неприятель не дозволял свободно заниматься сельскими работами; он же отнимал рабочие средства у казаков, потому что молодое и сильное население находилось на службе.

Тот же неприятель не дозволял развиваться птицеводству и скотоводству, несмотря на обширность и приволье пастбищных мест. В то время зажиточные казаки не могли содержать более пары волов и лошади, потому что выгонять на пастьбу нельзя было, а заготовлять сено не имелось возможности. По этой причине в то время потеря лошади или вола считалась разорением для казака.

С умиротворением восточного Кавказа, скотоводство начало быстро развиваться в Гребенском полку, и не только на станичных выгонах, но и в степи начали разгуливать огромные стада овец, рогатого скота и косяки лошадей. Правда, кочующие по Куме ногайцы и трукмены не мало препятствовали свободному скотоводству и что против них необходимо было принимать меры предосторожности. Эти кочующие инородцы в отношении конокрадства и воровства нисколько не уступают хищническим наклонностям горцев.

Что же касается земледелия, то поля, засеваемые пшеницей, просом и кукурузой, окружают только станицы Николаевскую и Шелкозаводскую: видно также хлебопашество, где живут новые поселенцы. Гребенцы же старообрядцы остаются по-прежнему равнодушны к хлебопашеству, по бесплодию той земли, на которой они поселены. Но мне кажется, что гребенцы не занимались бы охотно земледелием и в том случае, если бы их земля была и более производительною. Впрочем, встречающиеся зачастую бахчи или баштаны, на которых растет, [46] кроме арбузов, дынь, тыкв, подсолнечников, капуста, бураки, картофель, бобы и другие огородные овощи, свидетельствуют, что и гребенцы-старообрядцы умеют обращаться с сохой.

Да и к чему гребенцам проливать пот, мозолить руки и мучить скотину над сохой, когда они получили в наследство от своих отцов и дедов более приятный и менее тяжелый труд — это их сады, раскинутые по берегу Терека и состоящие кроме разных фруктовых деревьев из виноградников.

На этих садах сосредоточивается вся забота и любовь казаков; для них забываются все другие сельские занятия. Да и как не любить казакам эти сады, которые их не только поят, родным «чихирем», но и обогащают, тогда как обработывание садов не стоит им труда, потому что этим занимаются с любовью их жены и дочери, чтобы покушать сладенького винограда, а подчас пожалуй и чихирнуть.

Обработка садов — не легкое дело. С раннею весною наполняются сады казачками и малолетками и не покидаются ими до глубокой осени. На казачках и малолетках лежит расчистка виноградных лоз от земли, постановка «таркал» (Так называются у казаков тычинки иди колья, около которых вьется виноград во время своего роста — М. О.), расчистка оросительных каналов, поливка и очистка лоз от сорных трав, собирание винограда, относ его в дома, давление и приготовление из него вина и наконец обрезывание и закапывание винограда в землю. Сами же хозяева-казаки обязаны нарубить в кордонном лесу и привезти оттуда таркал для садов и хворосту для огорожи, а также вырыть новую оросительную канаву.

Такие работы вообще не легки, а до покорения восточного Кавказа они тем более должны были считаться тяжелыми, потому что не производились свободно и произвольно по причине опасности от хищников, укрывавшихся как в растущем по Тереку лесу, так и в самых садах.

В сороковых годах гребенские казачки выходили из станиц в сады не иначе, как одновременно с мужчинами, и после тщательного осмотра, не скрываются ли где хищники; возвращались же в станицы пред закатом солнца; а в туманные дни и вовсе не посещали своих садов. Однако, несмотря и на такие предосторожности, бывали случаи похищения запоздалых или отделившихся от толпы казачек. [47]

Виноградные лозы взращивались в Гребенском полку без всякой системы. Ни казаку, ни казачке не приходило на мысль сортировать виноград по тонкости его кожи, сладости и вкусу сока, а тем более рассаживать его по лозам происхождения, как то делалось например в кизлярских садах, где умели различать рейнские от бордоских или бургонских лоз. Гребенцы же не имели никакого понятия о таком подразделении, а вели свое садоводство на том же основании, как управлялись с ним их отцы и деды.

Гребенские казаки добивались одного, чтобы их виноградные сады давали поболее любимого ими чихиря, хотя подчас весьма кислого и не всегда приятного на вкус. Только гребенские казачки ухаживали с особенным тщанием за сладким и тонкокожим виноградом, которым они сами лакомились и угощали своих побочинов и соседок. Гребенские казаки и казачки не менее своих садов, поящих их чихирем, любят Терек, кормящий их «лопушинкой». Так называют они сомину, ловимую ими в огромном количестве, и которой они с наслаждением питаются в разных видах, в продолжение нескольких месяцев, употребляя ее свежею, соленою, вяленою и копченою.

Тихо и медленно катит Терек свои воды с октября по апрель, но зато быстр и бешен бывает он весною и летом. С верхних его частей несутся огромные камни и деревья, в низовьях производит он прорвы и наводнения. В этом отношении Терек в особенности опасен ниже впадения в него Сунжи. С левой стороны разрушая дамбы и плотины, стоющие большого труда и денег, и прокладывая новые пути, он затопляет сады и жилища кизлярцев, с правой же стороны, разливаясь на несколько верст по кумыкской плоскости, прекращает сообщение по ней.

В такой период своего разлития и разрушения, Терек, как и все другие реки, впадающие в моря, начинает наполняться разной рыбой. Одна ищет свободнее подышать в теплой и пресной воде: другая же не только подышать, но и бросить икру.

С этого времени начинается лов красной рыбы и даже осетров, который и продолжается во все лето. В этот же период ловится в огромном количестве «шамая», в особенности столь вкусная и прославленная кизлярская шамая.

Но гребенцев не интересует этот летний лов рыбы. Осетров и другой красной рыбы доходит до пределов их полка [48] немного, а потому если красная рыба и ловится ими, то для начальства или на продажу, а не для собственного их употребления. Вкусная же и жирная шамая ограничивается пределами Кизлярского полка.

Для гребенских же казаков важен лов сомов, как главный продукт их кормления, которым и заключу мой рассказ о них.

Лов сомов совершается один раз с наступлением морозов, когда Терек начинает замерзать, что и бывает большею частью в декабре. В это время года сомы становятся особенно жирными, а это ожирение происходит оттого, что сомы, как бесчешуйная рыба, более подверженная ощущению холода, за некоторое время до наступления зимы, углубившись в иловатые берега или скрывшись в ямах, остается там в бездействии и усыплении. Притом в это время года ожиревшие и полусонные сомы с меньшею опасностью убиваются. Ловить же эту хищную рыбу летом, во время хода ее из Каспия в Терек, воспрещается между прочим и во избежание ропота отдаленных от моря станиц, предоставляя свободу самим сомам отыскивать зимовые квартиры и отдавать себя на жертву как низовым, так и верховым станицам, не по велению людскому, а по собственному произволу.

Не касаясь описания способа лова сомов, я здесь скажу только, что, одновременно с багрением этой в изобилии ловимой рыбы взрослыми казаками, все женское население а равно старики и малолетки, разложив на берегу огромные костры и греясь около них, ожидают добычи, извлекаемой из холодных вод Терека.

По окончании лова, продолжающегося по обыкновению не более суток, тут же на берегу, где складываются в кучи мертвые сомы, часто замечательной величины, производится дележ. И к чести казаков нужно сказать, что на долю бедных и сирот отделяется сравнительно большая часть лопушины.

Такой дележ вокруг пылающих костров, сопровождаемый плясками, песнями и чихиряньем в продолжение холодной, ясной ночи, бывает весьма оживлен и картинен. Но в сороковых и даже пятидесятых годах случалось, что сигнальный выстрел или колокольный звон нарушал этот веселый разгул, и тогда берег Терека мгновенно пустел. Казачки с детьми и стариками спешили укрыться в станице; казаки же бежали и скакали на место тревоги. [49]

На другой день наловленная и разделенная рыба развозится по домам, где для казачек наступает живая деятельность в стряпне, солении и копчении любимой ими лопушины.

И в такое время станичный воздух, и без того не всегда чистый и здоровый, становится удушливым, как пропитанный зловонным соминым жиром. Таким запахом заражаются не только улицы и избы, но пропитывается платье, а с пищею всасывается в кровь казаков и казачек. И признаюсь, что в период питания соминой самые смазливые казачки отталкивают от себя и теряют свою привлекательность.

Апрель был на исходе, следовательно, мое пребывание и штаба Чеченского отряда в Червленной продолжалось более двух недель, а о военных действиях не было и помину. Даже прибытие в Червленную корпусного командира генерал-адъютанта Нейдгарда со своим походным штабом не изменило и не ускорило распоряжений.

По-прежнему продолжались приготовляться сухари тем отрядом, который был собран на правом берегу Терека у Амир-Аджи-Юрта. еще в начале апреля. По-прежнему бесновался Терек, пугая кизлярских жителей своими «прорвами» и до крайности затрудняя сообщение с Грозной и с Кумыкской плоскостию, и в обыкновенную воду медленное, как производившееся на паромах.

Теперь же, в полую воду, эти переправы совершались с нескончаемыми остановками: то происходили беспрестанные повреждения паромов от налетавших на них «карчей» ⁷⁸; то самые паромы заносило далеко в сторону от пристани; то самую пристань сносило или портило. Целые сотни рабочих, расположенные по обоим берегам Терека, только и занимались перетаскиванием паромов, посредством канатов, к пристаням. Два же несчастных случая было и таких, что паромы были опрокинуты карчами, и только не многие из находившихся на них [50] были спасены через сохранение присутствия духа и самоотвержение других, умевших хорошо плавать.

Наступило первое мая. День был прекрасный — истинно майский. Все были довольны этил днем, прошедшим для всех весело, в особенности для молодых Червленских казачек. Они имели случаи не только показаться во всей красе своих нарядов, но насладиться вдоволь разными сластями, попеть и походить хороводами, в присутствии штабной молодежи.

Этот же день и для меня был приятен, потому что я узнал о моем назначении состоять при четырех баталионах Люблинского и Замосцского полков ⁷⁹, двух сотнях Моздокских и Гребенских казаков и восьми орудиях, долженствующих 4-го мая выступить в Грозную, для участвования в военных действиях в Малой Чечне под начальством генерала Фрейтага.

На меня была возложена переправа отряда через Терек, с тем чтобы таковая была окончена непременно к вечеру 3-го мая. Когда я прибыл утром на переправу к Николаевской слободке, то было переправлено на правую сторону Терека более двух баталионов, следовательно, о успешности переправы нечего было беспокоиться; только не случилось бы какого-либо несчастия. Но все кончилось благополучно, и к четырем часам переправа была окончена. Много помогли молодцы казаки, которые не только переправили своих лошадей вплавь, но и работали с полным усердием и знанием дела на паромах.

Путь от Николаевской переправы до Грозной, существующий со времени построения этой крепости, с 1840 года — восстания Чечни, считался весьма опасным. На этом тридцативерстном пространстве беспрестанно рыскали партии чеченцев, а по временам появлялись они и в значительном числе, нападая на пассажиров и транспорты, или так называемые оказии.

Для таких нечаянных нападений чеченцы преимущественно избирали или Сунженский хребет, изрезанный глубокими балками, подъем на который начинался на девятой версте от Терека и где находились Староюртовский аул и Горячеводское укрепление, или залегали за обрывистыми берегами Сунжи и Нефтянки, топкой реченки, отстоящей от Грозной на седьмой версте.

Если такие осады были опасны для оказий, в прикрытие которых, как бы велики они ни были, не могло быть назначаемо более двух рот и орудия, то немыслимо было думать об них отряду, состоящему более, чем из 3 тыс. штыков и сабель. Несмотря на это, отряд совершил переход через Сунженский хребет и переправу через Нефтянку в боевом порядке, что было сделано для приучения солдат, как ходить в виду чеченцев, с которыми они в первый раз встречались.

Впечатление, произведенное на меня Грозною — этим передовым оплотом против чеченцев, — было весьма «негрозное». Мое воображение представляло эту крепость окруженною высоким валом, глубоким рвом и вооруженною десятками орудий большого калибра. На самом же деле я не встретил ни того, ни другого.

Крепость, построенная в 1818 году Алексеем Петровичем Ермоловым ⁸⁰, в выдающемся к Ханкале изгибе Сунжи, состояла из цитадели и форштадта.

Первая занимала квадратную плоскость, сторона которой не превышала 150 шагов, обнесенную осыпавшимся и обвалившимся валом и заросшим травою рвом, не исправлявшимися со времени своего создания, через которые пролегало несколько пешеходных тропок. Два чугунных орудия без платформ и на ветхих крепостных лафетах, обращенные дулом к Ханкале, возвещали сигнальными выстрелами о появлении неприятеля. Внутри цитадели, кроме двух пороховых погребов — хранилища боевых зарядов и патронов и караульного дома, тянулись три длинных деревянных строения, занятых разными должностными лицами и их канцеляриями. Все эти постройки были так же ветхи, как и самый вал.

Форштадт ⁸¹, обращенный на север к Тереку, состоит: из дома начальника левого фланга, возвышающегося возле землянки, в которой генерал Ермолов жил во время постройки крепости, вновь строющегося госпиталя, нескольких ветхих казарм, множества небольших мазанок, принадлежащих разночинцам, отдельного поселения из женатых солдат и грязной еврейской слободки. Этот форштадт охранялся ничтожной профили валом со рвом и оборонялся тремя чугунными орудиями. Если к этому прибавить деревянный мост на Сунже на сваях, против цитадели ⁸², охраняемый небольшим люнетом ⁸³, да сад с огородами и ротными дворами Куринского полка, то вот полный абрис тогдашней Грозной.

Несмотря на такое жалкое состояние обороны и [52] вооружения Грозной, она в глазах чеченцев вполне соответствовала своему названию и никому, начиная от начальника и до последнего солдата, не приходило на мысль, чтобы неприятель осмелился покуситься на овладение этою крепостию: а потому не было заботы, да и не было свободных рук, на исправление ее верков ⁸⁴. По той же причине не было надобности и усиливать ее вооружение.

Несмотря на ветхий и невзрачный наружный вид Грозной, в ней жилось весело и даже подчас очень весело, потому что все принадлежало к одной военной семье, управляемой всеми любимым и уважаемым своим начальником, которым в то время был генерал-майор Роберт Карлович Фрейтаг.

Главными отличительными чертами характера этого доблестного генерала были: простота в приеме и образе жизни, честность и бескорыстие в поступках, справедливость к подчиненным, спокойствие и невозмутимость в минуты опасности, как в обыкновенной, так и в боевой жизни.

Роберт Карлович успел в короткое время изучить своего неприятеля и ту местность, на которой ему пришлось с ним сражаться. Он дал некоторые тактические правила, как строить и водить войска через чеченские леса, и не было способнее куринцев проходить лесные трущобы и дебри, и этому они научились от Роберта Карловича, когда он был их полковым командиром. Никто как Фрейтаг указал на пользу и важность «зимних экспедиций» в Чечне, заключающихся преимущественно в вырубке просек и проложении сообщений.

Для полноты очерка характера и способностей генерала Фрейтага нужно добавить, что хотя он был не словоохотлив, но выражался всегда ясно и правильным языком, в особенности его приказания были точны во время боя, в котором он знал и помнил расположение каждой части, как старый офицер генерального штаба. Но сколь Роберт Карлович правильно и точно выражался, столь же логично и ясно излагал свои мысли и на бумаге.

А при таких качествах и способностях нельзя было не пользоваться общим уважением и любовью. Душевно радуюсь и благодарю судьбу, что под начальством такого достойного генерала мне пришлось начать и потом еще несколько раз продолжать мою практическую боевую школу.

Поводом к экспедиции, к описанию которой я приступаю, [53] были жители Малой Чечни ⁸⁵, недовольные строгими нововведениями и постановлениями Шамиля и заявившие готовность принести нам покорность при первом появлении наших войск, против которых не будет сделано ни одного выстрела. Так по крайней мере уверяли те из малочеченцев, которые несколько вечеров сряду приходили в Червленную для переговоров. И такие заявления в покорности малочеченцев до того убедили неопытного корпусного командира и его приближенных, что не могли разуверить его все положительные и ясные доказательства генерала Фрейтага в невозможности существования этой покорности в целой массе населения, такого легковерного и не терпящего подчиненности народа, как чеченцы.

Не ограничиваясь этим, генерал Фрейтаг старался доказать, что и время года было неудобно для экспедиции. На Кавказе начало лета всегда обильно дождями, от которых самые незначительные ручьи превращаются в трудно преодолимые препятствия. Чечня же, изрытая речками и ручьями, в особенности была опасна в этом отношении.

Чеченские леса были уже покрыты листом, что делало их непомерно густыми и скрывало от нас неприятеля, умевшего с особенным искусством действовать в своих лесах и наносить из скрытых засад огромный вред меткими выстрелами. Тогда как мы, пробираясь, так сказать, ощупью чрез густой орешник, не могли отвечать неприятелю тем же. Случалось зачастую, что цепи в упор натыкались на винтовки чеченцев. При том значительный перевес был на стороне последних в целкости и дальности выстрелов.

Чеченцы, как и другие горцы, охотнее дрались летом, нежели зимою, что естественно происходило от легкой их одежды, а в особенности обуви, состоящей из одних только «чевяк».

По этим причинам принято было избегать в Чечне не только продолжительных экспедиций, но и кратковременных набегов летом, а производить их в то время, когда на деревьях не было листа. В Дагестане же, где нет таких огромных и сплошных лесов, как в Чечне, кроме других не менее важных причин принято было производить наступательные действия в горы не иначе, как летом.

Для описываемой экспедиции в Малой Чечне назначались два отряда. Начальник Владикавказского военного округа, полковник Нестеров ⁸⁶ с пятью баталионами, десятью [54] орудиями и шестью сотнями казаков и милиции должен был действовать со стороны Назрана ⁸⁷.

Генерал Фрейтаг с другим, почти такой же величины, отрядом должен был наступать от Грозной ⁸⁸. Пунктом соединения этих двух отрядов назначалась река Гехи, как центральная черта и на которой находились самые богатые и многочисленные аулы.

6-го мая с рассветом началось движение из Грозной по мосту на правую сторону Сунжи трех баталионов куринцев, четырех баталионов замосцев и люблинцев, двенадцати орудий, в том числе четырех конных, и двух сотен моздокцев и гребенцев, которые, по мере перехода через мост, становились на места, определенные им по диспозиции, накануне отданной.

С восходом солнца, все упомянутые войска двигались в боевом порядке по открытой и ровной местности и даже по торной дороге, но только не от чеченских арб, а от наших повозок, ездивших в Ханкале по нескольку раз в месяц, — разумеется, под сильным прикрытием, — за строевым лесом и дровами, почти всегда добываемыми с боя.

Под Ханкале разумелось ущелье, находящееся между двумя довольно высокими, продолговатыми и поросшими строевым лесом горами. Левая из этих гор (по направлению из Грозной) составляла отвесный берег над Аргуном между аулом Бердыкель и Большой Чечень; правая же своими западными отлогостями доходила до реки Гойты, впадающей в Сунжу между Грозной и Алдами.

Через это ущелье пролегала дорога в глубь Чечни, известная нам еще с 1806 года, когда командующий войсками на кавказской линии, генерал Булгаков ⁸⁹, встретился с главною массою чеченского населения и после значительной потери принужден был возвратиться обратно ⁹⁰. Тут же в 1818 году генерал Ермолов имел кровавый бой с огромным сборищем чеченцев, которые перекопали дно ущелья рвом и засели за высоким валом. Но Алексей Петрович, овладев этим окопом и расположившись с своей ставкой на кургане, называемом и по настоящее время Ермоловским, не двинулся до тех пор вперед, пока не вырубил дремучий лес и тем не сделал свободный проход в Чечню на будущее время ⁹¹.

Еще в 1844 году видны были остатки рва и вала, видно было направление канавы, проведенной из Аргуна, с остатками от [55] сакель находившихся здесь двух аулов. Заметны были пни вырубленных Ермоловым огромных деревьев, заросших частым и мелким орешником, перемешанным с кизилем, боярышником и кислицей, столь любимой фазанами. И много было в то время этой красивой птицы. с быстротою молнии перелетавшей с одного куста на другой и озарявшей вас своими яркими перьями.

Выйдя из Ханкале и пройдя несколько верст целиком по обширной поляне, поросшей густой травой, перемешанной с кустами терна, отряд вступил в Гойтинский лес, называвшийся так по имени бывшего здесь аула и ничтожной речки, но теперь сильно разлившейся от беспрестанно шедших дождей.

Переход через этот хотя неширокий (с небольшим верста), но густой лес, известный нам тоже со времени Ермолова, был совершен сверх ожидания с незначительной перестрелкой. Несколько десятков выстрелов, произведенных невидимым неприятелем, оказавшихся безвредными, были знаменательны для меня собственно потому, что это были первые просвистевшие над головой и по сторонам пули.

Во время дальнейшего движения отряда к Мартану и ночлега на этой реке, у того места, где спустя три года построено было Урус-Мартанское укрепление, тоже не случилось ничего особенного. Только отдельные всадники, разъезжавшие вне выстрела между перелесками, как при движении от Гойты к Мартану, так и при расположении на ночлег, криками и выстрелами возвещали о нашем неожиданном для них появлении. И действительно, как увидим, чеченцы не ждали наших войск с этой стороны.

7-го мая отряд выступил далее. Переход предстоял небольшой; между Мартаном и Гехи считалось не больше пятнадцати верст. Дорога была ровная, и только переправы через Рошну и два Шавдана (В Чечне под этим названием известны многие тонкие, не широкие, в роде канав, безыменные ручьи — М. О.) несколько замедлили движение. За исключением небольших рощиц и кустарника лес был от дороги вне выстрела, а потому беспрепятственно могли следовать и боковые прикрытия.

К полудню мы расположились, в ожидании прибытия полковника Нестерова с отрядом, на левой стороне Гехи. [56] Видимый неприятель исключительно конный и разъезжавший вне выстрела, по-прежнему был незначителен. Как будто бы пожар и мор прошел по Чечне, тем более, что по пройденной нами дороге часто встречались остатки прежних аулов.

И действительно до 1840 года здесь по обе стороны дороги находились многолюдные аулы Гойта, Мартан, Рошна; даже на том месте, где был расположен наш бивуак, существовал огромный аул Гехи. Остатки сакель и фруктовых садов служили тому доказательством. С восстанием же Чечни, из страха наказания, жители этих мест или удалились в Черные горы, или расселились хуторами по лесным трущобам.

9-го мая с раннего утра началась слышаться отдаленная канонада, которая к полудню все учащалась и делалась слышнее. Понятно становилось, что отряд полковника Нестерова имел дело с главной массой населения, которое, как оказалось, начало собираться на Ассу

7-го числа, когда войска, стянутые из Владикавказского округа к Назрану, выступили из этого укрепления. Этим объяснились также, почему против нашего отряда почти не было неприятеля.

Чтобы подать помощь шедшим к нам на соединение войскам. а в случае надобности и выручить из беды, сделано было распоряжение: двум с половиною баталионам с четырьмя орудиями и двумя сотнями казаков, остаться на позиции, для прикрытия вагенбурга ⁹², а четырем баталионам с восьмью орудиями двинуться на Валерик. Войска, назначенные для этого движения, должны были выступить в два часа, если к этому времени не будет получено особого известия от полковника Нестерова, с нетерпением ожидаемого генералом Фрейтагом.

Недалек был Валерик или Вейрик, воспетый нашим поэтом Лермонтовым ⁹³, после кровопролитной битвы на нем в 1841 году отряда генерала Галафеева с чеченцами; от него до Гехи считалось не более пяти верст, но труден был доступ к нему. Оба берега этой, хотя не широкой, но глубокой и текущей в крутых берегах речки поросли густым дремучим лесом. При том же лес, находящийся по правую сторону Валерика, или между этой речкой и Гехи, был чрезвычайно густ и простирался почти на две версты, а до его вековых чинар и дуба ни разу не прикасался наш топор.

В два часа войска, назначенные для движения на Валерик, выступили с занимаемой ими позиции и не успели пройти и [57] половину расстояния, как, по приказанию генерала Фрейтага, были приостановлены. Но не прошло и нескольких минут, как получено было новое приказание спешить бегом к Гехинскому лесу, отстоящему не далее полуверсты.

Такие распоряжения изумили куринцев, не привыкших получать от своего бывшего хладнокровного и спокойного командира столь разноречивых приказаний.

— Таким манером, что-нибудь случилось нехорошее в отряде у Нестерова, — проговорил настоящий командир Куринского полка, полковник Витторт ⁹⁴, отдав приказание двигаться.

— Видно, не ладно у навагинцев, — пронеслось по рядам куринцев, спешивших бегом к Гехинскому лесу.

И действительно было не ладно в рядах навагинцев, тем более, что кровавая катастрофа, которую вслед за сим расскажу, случилась совершенно неожиданно и для Нестерова, въехавшего почти одновременно с Фрейтагом на высокий курган, находившийся у входа в Гехинский лес, и на вопрос Роберта Карловича: «все ли хорошо?» — отвечавшего:

— слава богу, все благополучно. От самой Ассы не давали покоя, и, несмотря на то, что я имел дело со всей Малой Чечней, потеря небольшая.

— Значит, нет надобности в моих куринцах? — спросил Фрейтаг. — остановить колонну! — добавил он.

Но не прошло и минуты, как от прискакавшего урядника Владикавказского полка ⁹⁵ получено было печальное известие, поразившее всех нас: «что неприятель, прорвав правую цепь, ворвался в обоз и тем разделил одну часть отряда от другой» ⁹⁶.

С быстротою, свойственной куринцам, подбежали они к Гехинскому лесу, построились в боевой порядок и двинулись вперед.

Не успели мы проехать по чаще несколько десятков шагов, как начали появляться голые, изуродованные, обезображенные трупы. Поразительна была эта картина при том безмолвии, которое сохранялось неприятелем. Его как будто не было в лесу, и как бы невидимая сила глумилась над убитыми.

Но затишье обратилось в страшную бурю перед загородившими дорогу двумя ограбленными и изломанными повозками, убитыми лошадьми и обезображенными трупами людей. Раздался оглушительный залп из ружей и вслед за тем пронзительный гик. [58]

Хотя от такой неожиданной встречи с неприятелем более тридцати человек убитых и раненых выбыло из строя, но это ни мало не остановило куринцев. Заработал в их руках острый штык, и дальнейший путь проложен был уже по трупам чеченцев.

Куринцам нужно было спешить на Валерикскую поляну. Каждый из них сознавал, что малейшее промедление могло дать новое торжество неприятелю. Им предстояло выручить малочисленный ариергард отряда полковника Нестерова, состоящий из семи рот виленцев и литовцев ⁹⁷, при четырех конных орудиях, и находящийся под начальством генерального штаба подполковника барона Вревского ⁹⁸.

Не имея ни патронов, ни артиллерийских зарядов, а между тем обязанный защищать огромный обоз, этот ариергард был окружен неприятелем, в несколько раз его превосходящим и грозящим ему своими обнаженными шашками.

Появление куринцев на поляне огласилось радостными криками виленцев и литовцев и смешалось с ругательствами и проклятиями чеченцев.

Не легко было обратное движение через Гехинский лес в виду такого многочисленного неприятеля, ободренного притом нашим поражением.

За боковые прикрытия, расположенные неподвижно во всю широту леса по обеим сторонам дороги, нечего было опасаться; они были настолько сильны, что нельзя было предполагать, чтобы неприятель мог прорвать их; при том войска имели время ознакомиться с лесом и занять в нем удобные места. Но зато все неприятельские силы могли обрушиться на ариергард: а потому два баталиона куринцев, при четырех конных орудиях, были оставлены прикрывать отступление.

В пять часов двинулся через лес обоз с виленцами и литовцами, а через час началось общее движение ариергарда и боковых прикрытий.

Отступление куринцев от опушки было сигналом для неприятельского наступления. Сотни пеших чеченцев с неистовым гиком и с шашками наголо бросились по дорогам а также на углы ариергарда и боковых прикрытий; но штыки и картечь из четырех орудий удержали этот первый напор.

Не успели куринцы отойти перекатом ⁹⁹ еще несколько десятков шагов, как раздался новый оглушительный гик. Но и [59] этот повторенный неприятельский натиск был столь же неудачен, как и первый. Много пало чеченцев от картечи и штыков.

Этим окончился рукопашный бой, но продолжалась перестрелка до самого выхода из леса, столь дорого нам стоившего. Более трехсот убитых и раненых выбыло из строя.

Следующий день был преимущественно употреблен на погребение убитых и успокоение раненых, которых оказалось у куринцев более шестидесяти человек. Между последними были подполковник Костырко и майор Ляшенко ¹⁰⁰. Кроме того, нужно было сделать фуражировку для накошения травы под сильным прикрытием и иметь постоянно готовые части для охранения нашего расположения, потому что с раннего утра конные чеченцы разъезжали толпами вокруг нашего бивуака, а пеший неприятель, пользуясь частыми перелесками, подкрадывался и тревожил нас своими выстрелами.

Для наказания малочеченцев 13, 14 и 15 мая посылались отдельные колонны вверх и вниз по Гехи, а также на Рошну, для истребления аулов и хуторов. Такие действия предполагалось производить до 20 мая, по которое число и имелось для отряда продовольствие.

Но это предположение внезапно изменилось по причине сведений, полученных через лазутчиков, о поспешном следовании Шамиля на помощь малочеченцам. При том и погода не благоприятствовала нам. От шедшего в продолжение двух дней проливного дождя речки выступили из берегов и значительно затрудняли движения войск, в особенности по лесным трущобам. Поэтому, согласно сделанному в ночь с 15 на 16 мая распоряжению, отряд выступил с рассветом в Грозную.

До Гойтинского леса мы следовали беспрепятственно и безостановочно, за исключением переправ чрез Шавдан, Рошшу и Мартан; да и неприятеля почти вовсе не было видно. Это предвещало, что он готовится к решительной встрече с нами в Гойтинском лесу, и подтверждало сведения, доставленные через лазутчиков, — об устройстве им огромных завалов с правой стороны дороги. По этой причине в правое прикрытие, устроенное кроме цепи в две линии под начальством полковника Витторта, были назначены половина пехоты и шесть горных орудий.

На куринцев, составлявших с цепью первую боевую линию, возлагалось, проникнув по возможности далее в глубь леса, [60] обойти завалы и, овладев ими, оставаться неподвижно в лесу до тех пор, пока обоз с кавалерией не переправится через Гойту и не пройдет лес. Замосцы и люблинцы, составляя вторую линию, должны были подкреплять куринцев. Виленцы и литовцы составили левое прикрытие, а навагинцы с четырьмя орудиями образовали ариергард.

Так распределены были войска генералом Фрейтагом, и такое их распределение увенчалось бы совершенным поражением неприятеля без особенной потери для нас, если бы во время исполнения не было сделано уклонение, по-видимому, самое ничтожное. Впрочем, сама природа была в этом случае некоторой помехой.

Ошибка состояла в том, что передовые куринцы правого прикрытия, при переправе через разлившуюся Гойту безнамеренно приняв влево, дали неправильное направление первой линии, так что она вместо того, чтобы обойти неприятельские завалы, очутилась перед ними. Для исправления этой ошибки, нужно было в виду завалов повернуть под прямым углом направо и пробиться вперед штыками через толпы чеченцев.

Хотя это быстро и молодецки было исполнено, но не легко было овладеть обойденными с фланга и тыла завалами, с отчаянием защищаемыми неприятелем. Три раза переходили они от куринцев к чеченцам. Был момент, когда за колеса двух горных единорогов хватались чеченцы. Но подоспела помощь со второй линии. Люблинцы, направленные самим Фрейтагом с фронта на завалы, порешили это кровавое дело.

Много пало храбрых в этой рукопашной схватке. Два офицера было убито и пять ранено; в числе последних находился и полковник Витторт, раненный пулею в грудь ¹⁰¹. Тут же и мне оцарапала пуля кисть правой руки; царапина, не обратившая тогда никакого внимания, как зажившая после нескольких примочек, но заставляющая теперь себя вспоминать. В настоящее время я часто чувствую до такой степени сильную жгучую боль и сведение пальцев правой руки, в особенности когда пишу, что карандаш или перо выпадают или выводят не буквы, а каракули.

После этого, хотя переправа обоза через Гойту и проход через лес войск продолжались более часу, но неприятель не сделал ничего решительного, а ограничился одной неумолкаемой перестрелкой. [61]

В четыре часа того же 16-го мая оба отряда, утомленные сорокаверстным переходом и трехчасовым упорным боем, прибыли в Грозную, привезя с собою 65 убитых, кроме погребенных на Гехи и более 500 раненых ¹⁰². Но, благодаря благоразумным распоряжениям достойного Роберта Карловича, мы избегли еще несравненно больших потерь, а может быть и совершенного поражения.

В то время, когда мы оставили Гойтинский лес, Шамиль с трехтысячным ополчением и четырьмя орудиями, задержанный у Дачу-Борзоя разлившимся Аргуном, находился от нас в двадцати верстах. Следовательно, замедлись наше отступление из Малой Чечни не только сутками, а несколькими часами, то нам пришлось бы сражаться в Гойтинском лесу и с Шамилем, или и того хуже — пробиваться через занятое им Ханкальское ущелье.

Передневав в Грозной, каковой отдых был необходим, войска, прибывшие из Владикавказского округа, направились туда по Сунже, я же с войсками, прибывшими с Терека, отправился в Червленную, куда и прибыл в тот же день ¹⁰³.

Много поучительного приобрел я в этой кратковременной и бесцельной экспедиции ¹⁰⁴; в особенности два правила, относящиеся до боковых прикрытий и ариергарда, во время прохождения с боем через лес, запечатлелись в моей памяти.

Не будет лишним, если я в следующей главе несколько распространюсь как о самих чеченцах, так равно и о способе ведения нами войны в их лесах. Это тем более я считаю необходимым и полезным сделать, что записки мои до 1853 года по преимуществу будут касаться Чечни да и после того я несколько раз буду обращаться к Чечне же.

Текст воспроизведен по изданию: М. Ольшевский. Кавказ с 1841 по 1866 г. СПб. Звезда. 2003

© текст - Лукирский А. Н. 2003
© сетевая версия — Тhietmar. 2008-2010
© OCR — Бабичев М. 2008; A-U-L. www.a-u-l.narod.ru. 2010
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Звезда. 2003