ПО ПОВОДУ ЗАПИСОК ГЕНЕРАЛА ОЛЬШЕВСКОГО.

В «Русской Старине» нынешнего года печатаются статьи под заглавием: «Кавказ с 1841 по 1866 г. Записки М. Я. Ольшевского». Повествование почтенного ветерана о событиях, которых он был очевидцем и личными участником, в продолжении слишком двадцатилетней боевой службы на Кавказе, а также описания местностей и нравов туземцев, отличаются правдивостью и вносят драгоценный вклад в историю покорения Кавказа, так что нельзя отнестись иначе как с полным уважением к этому добросовестному изложению личных впечатлений. Тем более мне прискорбно, в той части Записок которая помещена в Августовской книжке, встретить не основанные на сей раз на личном опыте показания об известном, предпринятом в 1845 году, Даргинском походе. Эти показания не согласны с действительностью, а в суждениях о бывшем главнокомандующем Кавказскими войсками, покойном князе Михаиле Семеновиче Воронцове, для памяти его прямо оскорбительны. С того времени протекло почти полстолетия; большая часть свидетелей Даргинского похода сошла в могилу; между ними, без сомнения нашлись бы многие люди военного ремесла более меня способные опровергнуть несправедливость обвинения, возводимого на храбрых воинов Кавказских и на маститого их вождя. Но и я, состоявший в то время при особе наместника Кавказского и бывший участником этого знаменательного похода, подробности которого в то время нашли место в моем дневнике, не могу, ради истины и из уважения к памяти горячо почитаемого бывшего начальника моего, не постараться восстановить события в правильном их свете.

Вслед за живым рассказом о происходившем на левом фланге Кавказской линии, около крепости Воздвиженской, переходя к движению, предпринятому в июле 1845 г. генералом Фрейтагом на встречу главному отряду (действовавшему против Шамиля, под начальством главнокомандовавшего графа Воронцова), автор Записок (стр. 318) говорит: «После ряда побед одержанных над Шамилем, на Анчимеере, у Андийских ворот, на Азалтау и у аула Анди, предпринято было движение, в виде рекогносцировки, на Андийский хребет. Когда же, с перевала Речель, открылась Ичкерия с своими вековыми лесами и Кумыкская плоскость с укреплениями и аулами, а до Дарго, так сказать, рукой подать: то главнокомандующий, [228] увлекшись таким близким, по-видимому, нахождением предмета действий и таким легким достижениям своей славы, обратил рекогносцировку в действительное наступление. Двенадцать батальонов, с десятью орудиями, быстро спускаются с Речельского перевала, с боем проходят через лес, укрепленный завалами, и вечером победителями вступают в Дарго».

В этих строках, кроме неточности в описании местности, замечаются следующие неверности,

Движение на аул Дарго и занятие его отнюдь не были последствием рекогносцировки, обращенной главнокомандовавшим в наступление, вследствие якобы увлечения для легкого достижения славы. Выполнение этой главной цели похода сопровождалось иными обстоятельствами. Прибыв в Андию 14 июня, отряд, под главным начальством графа Воронцова, оставался там целые три недели, до 6 июля, и такая продолжительная стоянка оправдывалась, между прочим, признанною необходимостью (предварительно дальнейшего движения на Дарго) твердо установить коммуникационную линию с опорным пунктом, на пути к Темир-Хан-Шуре, в урочище Кирки, где устроен был вагенбург для безопасного снабжения главного отряда провиантом и снарядами, и для этой цели воздвигнуты небольшие полевые укрепления в Анди и в Гумбете, сооружение которых и производилось во время стоянки. Тогда же были предприняты две рекогносцировки для осмотра местности, по направлению к Дарго и дорог туда идущих; но ни в один из этих дней дальнейшего наступательного движения не было сделано, и рекогносцировавшие отряды возвратились в лагерь у дер. Анди. Наконец, когда все предварительные меры были исполнены, то выступление из Анди в Дарго было назначено на 6 июля. В этот день весь наличный отряд (за исключением небольших гарнизонов, оставленных в воздвигнутых укреплениях) двинулся в Дарго, с определенною целью его занятия, каковое и совершилось в тот же день, после довольно жаркого боя в лесу (протяжением примерно от двух до трех верст), отделявшем открытые горные места от долины, на которой был расположен аул Дарго.

Предполагалось остаться в Дарго несколько долее, и поэтому подвоз провианта, во всяком случае, был необходим. Воспрепятствовал исполнению этого намерения несчастный исход так называемой «Сухарной экспедиции», которая состоялась не на другой день по прибытии в Дарго (как говорится в Записках), но 9 и 10 июля. Автор, ставя графу Воронцову в пример генералов Ермолова и Вельяминова, высказывает предположение, что сии последние не остановились бы в резиденции Шамиля, но, разорив аул, продолжали [229] бы безостановочно следовать на Герзель-аул, по той же дороге, по которой начал отступление граф Воронцов, спустя шесть дней после перехода из Анди в Дарго. Не посвященный в таинства стратегии, не могу я себе дозволить суждения о том, что в подобных обстоятельствах предприняли бы эти опытные Кавказские вожди; но, тем не менее, дозволяю себе сомневаться, чтобы они, придав главной цели похода вид простого набега, немедленно и опрометчиво пустились бы по пути совершенно неизвестному, без особенно важных на то причин.

Относительно «Сухарной экспедиции», в Записках говорится: «Пока были живы генералы Пассек и Викторов, назначенные в помощь Клугенау, то, несмотря на потери, порядок еще сохранялся; со смертью же их наступило полное безначалие; одни гибли от пуль и шашек, другие сдавались пленными, третьи спасались бегством».

Картина более эффектная нежели верная. Генералы Пассек и Викторов были назначены для командования, первый авангардом, а второй арьергардом; что смерть их, последовавшая 10 июля, при обратном следовании отряда, естественно произвела некоторое расстройство во вверенных им частях, это весьма вероятно; но отсюда до описываемой мрачной картины еще далеко. Многие действительно пали от неприятельских пуль и шашек (бой часто переходил в рукопашный на узком пространстве). Были ли единичные случаи бегства или взятия в плен, ни утверждать, ни безусловно отрицать не решусь, не быв очевидцем этого эпизода; но сколько-нибудь значительного числа пленных, а тем паче огульного бегства, вовсе не было. Лучшим доказательством может служить то, что было вынесено несколько сот раненых, которые потом были доставлены в Герзель-аул, и что бывшие в арьергарде Кабардинские батальоны успели подобрать часть провианта, уже считавшегося потерянным, и из четырех горных орудий, завязших в грязи (когда везшие их лошади были убиты), два притащили на руках, а остальные заклепали на месте. Едва ли все это было бы возможно при полном безначалии и общем бегстве. Возвратившиеся в лагерь части конечно были расстроены; но Кабардинцы, завершавшие шествие, вступили в лагерь с обычным храбрым видом, с песенниками, гоня перед собою отбитую ими обратно часть порционного скота. День этот был, по существу своему и по последствиям, довольно печален, чтобы к описанию его прибавлять еще более темные краски.

Прямым последствием неудачи «Сухарной экспедиции» была, без сомнения, необходимость отказаться от намерения продолжать стоянку в Дарго, так как опыт доказал невозможность [230] правильного доставления продовольствия по тому пути, на который рассчитывали. Что трудности этого пути не вполне выяснились при произведенных с высоты наблюдениях во время двух предварительных рекогносцировок, это вполне допустить можно, так как известно, насколько картина местности представляется в сокращенном виде, будучи осматриваема, так сказать, с птичьего полета.

Когда обстоятельства указали на необходимость двинуться обратно из Дарго, то являлся естественно вопрос: какое избрать направление для такого движения, сопряженного с немалыми затруднениями в виду значительного количества раненых, которых следовало перевезти. Представлялось очевидно два предположения: или избрать обратный путь чрез Анди, или двинуться вперед по направлению к Чечне или к Кумыкской плоскости. Хотя первый путь мог казаться выгоднейшим, как знакомый и в виду сравнительной краткости расстояния от открытых горных местностей (где никакого неприятельского сопротивления ожидать нельзя было); но, при существовавших обстоятельствах, он сочтен был неудобным, отчасти потому, что неприятель, ожидая движения отряда на этом пути, оставался там в сильном сборе, отчасти (и быть может главнейше) потому, что испытанные, за два только перед тем дня, тяжелые для солдата впечатления не могли не оставить следов в его воображении, могущих пагубно отозваться на его настроении, а дать самому движению открытый вид отступления, после неудачи, было нежелательно. Движение же вперед, имея вид наступления, более согласовалось с нравственным настроением отряда, хотя приходилось проходить по местностям лесистым, для неприятеля особенно выгодным, притом неизведанным, где, по необходимости, нужно было полагаться на указания лазутчиков и вожаков. Вследствие сделанных подробных расспросов был избран путь на Герзель-аул, расстоянием (как уверяли лазутчики) около 50 верст, по левому берегу реки Аксая. Перед выступлением, которое состоялось 13 июля, главнокомандующий дал знать командующему в позиции в Анди, чтобы он снялся с оной и, забрав по пути часть войск, занимавшую полевое укрепление в Гумбете, отступил по направлению к Кирки. Это исполнено полковником Бельгардом с полным успехом. Одновременно был отправлен верный лазутчик с запискою к командовавшему левым флангом Кавказской линии, генералу Фрейтагу, с предписанием, немедленно по получении, с свободными силами, двинуться к Герзель-аулу и навстречу главному отряду. Полагаю, что такое распоряжение, во всяком случае, указывалось самою простою военною осторожностью. Выступая на путь [231] новый, с отрядом ослабленным недавними потерями, при полной неизвестности могущих встретиться на оном затруднений, какой разумный и добросовестный начальник не счел бы своим долгом воспользоваться всякими, имевшимися в его распоряжении, средствами, чтобы предупредить невыгодные случаи и облегчить разрешение нелегкой задачи, сберегая, вместе с тем, жизнь своих подчиненных?

Оценивая действия генерала Фрейтага, автор Записок говорит: «Заслуги генерала Фрейтага были велики. Запоздай он сутками, может быть последовало бы совершенное истребление отряда, изнуренного голодом, совершенно расстроенного и не имеющего на позиции у Шамхал-берды ни одного заряда и патрона».

Картина эта слишком мрачна и неверна. Что генерал Фрейтаг отлично и с энергиею, ему свойственною, исполнил данное ему приказание, не подлежит сомнению; но мог ли он его исполнить иначе, как добросовестный подчиненный? А потому заслуга его была такая, какую приобретает всякий честно исполнивший свой долг генерал. Положение же отряда под Шаухал-берды вовсе не было такое, чтобы ему через сутки угрожало истребление. Что он не был совершенно расстроен, красноречиво доказывается, с одной стороны тем, что во время двухдневной стоянки, 17 и 18 июля, хотя Шамиль с полным сборищем стоял в самом близком расстоянии на позиции, господствовавшей над лагерем нашим, на противоположном берегу неширокой реки Аксая; но он не предпринял никакой попытки нападения, ограничившись совершенно непроизводительными выстрелами из имевшихся у него четырех орудий; а с другой стороны четырехдневным, почти безустанным боем, выдержанным отрядом до прихода в Шаухал-берды, при чем не было оставлено на пути ни одного орудия, ни зарядного ящика, ни раненого, из числа уже более одной тысячи. Продовольствие раздавали в уменьшенной пропорции, это верно; но голода не ощущалось, и солдаты, которые четыре дня сряду могли часто отбивать ожесточенные нападения неприятеля, не испытав ни на одном пункте поражения, не могли быть люди томимые голодом и совершенно расстроенные. Наконец, удостоверение, будто на позиции у Шаухал-берды в отряде не было более ни одного заряда или патрона, опровергается следующим. Когда, 18 июля вечером, войска генерала Фрейтага приблизились к лагерю главного отряда, они остановились на позиции отделенной от оного широким лесистым оврагом, протяжением примерно более одной версты. На следующее утро, 19 июля, главный отряд, не ожидая, чтобы подошедшие на соединение батальоны двинулись на его выручку из безвыходного будто бы положения, боем прошел через этот [232] овраг, в котором неприятель сделал последнюю попытку оказать сопротивление, при чем была сильная перестрелка, которая очевидно не могла бы иметь места, если бы не было ни одного патрона. По миновании этого последнего естественного препятствия и по соединении двух отрядов, путь до Герзель-аула оказался через местность сравнительно открытую, на которой неприятель и не попытался тревожить войска наши даже дальнею перестрелкою. Двухдневная стоянка на позиции Шаухал-берды была решена для того, чтобы дать некоторый отдых войскам, а генералу Фрейтагу время подойти; известий от него до самого его прихода никаких не было, и постановлено было выждать до 19, и утром, в случае непоявления Грозненского отряда, продолжать движение самостоятельно. Это, конечно, могло иметь последствием большую потерю, которой избегать и желали; но о совершенном истреблении отряда никто, кроме разве какого-нибудь пессимиста, и не помышлял.

Оценивая описываемые им события, автор Записок говорит: «Отчего же все это происходит? От дурного исполнения предначертанного плана, непонимания духа неприятеля и ведения с ним войны. Действуя против Чеченцев, требовалось более осторожности, нежели опрометчивой решимости».

Приговор суровый, но невольно напоминающий мудрую поговорку: «la critique est aisee, mais l'art est difficile».

Обсудили ли бы с такою суровостью действия графа Воронцова! выставляемые ему в пример Ермолов и Вельяминов, решать не берусь; но позволяю себе быть уверенным, что эти опытные и с Кавказскою войною знакомые генералы, не быв очевидцами событий, не приняли бы на себя решимости основывать свое осуждение на показаниях, вероятно, по одним слухам дошедших, и не обвинили бы в опрометчивости действий, опасаясь оказаться опрометчивыми в суждениях. Нашли бы и они, без сомнения, более чем несправедливым возводить бездоказательно на такое лицо, как граф Воронцов, в боевых преданиях которого красовались Бородино и Краон, обвинение в том, будто он, на старости лет, с простительною разве для юноши опрометчивостью, увлекся кажущеюся легкостью предприятия, чтобы обратить рекогносцировку в серьезное наступление, и искал бы, через скорейшее занятие жалкого, неукрепленного Ичкеринского аула, легкого достижения славы, которую, уже задолго перед тем, он приобрел в великих исторических боях.

Барон Николаи.

Тифлис.
Сентябрь 1893.

Текст воспроизведен по изданию: По поводу записок генерала Ольшевского // Русский архив, № 10. 1893

© текст - Николаи А. П. 1893
© сетевая версия - Тhietmar. 2010
©
OCR - A-U-L. www.a-u-l.narod.ru. 2010
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русский архив. 1893