ОКОЛЬНИЧИЙ Н.

ПЕРЕЧЕНЬ ПОСЛЕДНИХ ВОЕННЫХ СОБЫТИЙ В ДАГЕСТАНЕ

(1843 год)

(Статья вторая).

Аслан-хан ненавидел аварский дом вследствии личного, кровавого оскорбления. Еще недавно, он сватал дочь Паху-Бике и сестру Нуцал-хана — прекрасную Султанету, перл дагестанских красавиц, за сына и наследника своего Магомет-Мирзу-хана и получил согласие. Когда же за Султанету посватался нынешний шамхал Абу-Муселим-хан, ханша Паху-Бике разочла, что последний жених богаче, сильнее и ближе к Аварии и следовательно во всех отношениях выгоднее первого, изменила свое намерение и выдала Султанету за шамхала. Аслан-хан молча перенес оскорбление и молча же поклялся отомстить ненавистному ему дому.

При том, падение династии аварских ханов было необходимо обоим, но тоже вследствие противоположных причин.

Гамзат-бек видел в том залог свободы; уже только чуя ее инстинктивно, ноздри его расширялись и он в сладком забытье мечтал, как мюриды его вольно будут расхаживать по родным ущельям Дагестана, сзывая горцев на брань с неверными, как потом скопища их, по его мановению, будут лететь в ту или другую сторону. И перед ним во всем блеске рисовалась приманчивая картина самовластия, не омрачаемая ни заботами правления, ни ответом перед совестью.

Аслан-хан думал иначе. Он видел в падении аварского дома увеличение своего могущества, а вместе с тем и благосостояния. Он знал хорошо, что Pyccкиe не оставят это дело так, и что ему, как опытному человеку, поручат управление Аварией, в случай гибели ее хана. Тогда, прибрав к своим рукам Андалял и другие общества, разъединяющие его владение от Аварии, он сделался бы могущественнее самого Омар-хана аварского, героя Лезгин. Тогда бы он явился настоящею грозою мюридов и, задушив их, приобрел бы полное право на благодарность Русских, и мог при случае сделать нам [367] выгодное для себя предложение. Так рассчитывал он и рассчет хитрого старика чуть-чуть было не удался (Он умер и сын его, далеко не обладавший качествами отца, получил в управление Аварию по смерти Нуцал-хана.).

Условившись во взаимном содействии, Гамзат-бек и Аслан-хан расстались, оба волнуемые противоположными надеждами, оба с нетерпением ожидавшие случая, который бы дал им возможность выполнить их преднамерения.

Следующие затем подвиги Гамзат-бека, до смерти Кази-муллы, не заслуживают внимания. Он предпринимал вторично поход к Закаталам; но поход этот был еще неудачнее первого. Затем он вернулся к Кази-мулле, участвовал в действиях его на плоскости, дрался в Чукмескенте против Миклашевского и, едва избегнув смерти, вернулся в Гоцатль, где оставался в бездействии до взятия Гимр.

Как было уже сказано, гибель Кази-муллы не остановила всеобщего порыва энтузиазма и по прошествии с небольшим полугода, Гамзат-бек торжественно объявляет себя его преемником. Отсутствие соперников, искусное шарлатанство, всегда действительное в этом простом народе, и значительные денежные суммы, переданные ему как имаму матерью Кази-муллы, не мало содействовали его успеху.

Достигнув власти, Гамзат решается приступить к осуществлению давно задуманного плана — овладению Аварией. Но чтобы замышляемое им предприятие не подверглось каким-нибудь случайностям, он усиливает себя вольными обществами, окружающими это ханство, и которые, будучи сами по себе ничтожны, в совокупности могли образовать грозную силу. Койсубулинцы, Гумбетовцы и Андийцы, участовавшие в мятеже первого имама, пристают к нему добровольно; Андалялцы, осмелившиеся ему противиться, были разбиты на голову под Руджею и волею и неволею должны были принять его сторону. Затем, остальные общества, по рекам Андийской и Аварской Койсу, по ничтожности своей никогда не пользовавшиеся самостоятельности, присоединяются к Гамзату отчасти из примера, отчасти из страха. Таким образом, менее, чем в год, Авария, подобно острову, была со всех сторон охвачена неприятелям, силы которого простирались свыше 20,000 вооруженных.

Кавказское начальство, предвидя последствия, могущие произойти от столь быстрого распространения могущества нового [368] имама, решается принять против этого меры, сохраняя в тоже время свои силы, как резерв, на случай новых попыток горцев против плоскости. На этом основании, в конце 1833 года, был составлен союз из шамхала, Мехтулинского хана и Акушинского кадия, и совокупные силы их, под предводительством первого, были двинуты в горы для обуздания Гамзата. Но, встреченное горцами у Гергебиля, ополчение это было отброшено назад, с значительною потерею, а победа гергебильская еще более упрочила влияние Гамзата.

В таком положении были дела, когда наступил 1834-й год, памятный по своим событиям.

Утвердив окончательно свою власть в обществах, лежащих на западе и юго-западе от Аварии, Гамзат в августе месяце, с десятитысячным скопищем, подступил к Хунзаху. Вся Авария, за исключением столицы, была уже на его стороне, да и сами Хунзахцы только для виду вооружились, нисколько не веря в возможность сопротивления имаму и даже втайне сочувствуя ему. Тщетно ханша старалась, как и во время Кази-муллы, их одушевить, но уже не встретила ни прежней доверенности, ни прежнего энтузиазма, тщательно потушенных двухлетними происками Аслан-хана (Как пример интриг, можно привести следующее. Аслан-хан в письме к ханше Паху-Бике между прочим говорит: «Не стыдно ли тебе, ханша, отвергать этих почтенных людей (мюридов). Мехти-шамхал, я и дpyгиe владетели Дагестана признаем их заслуги перед Богом, а ты одна упорствуешь. Смирись, говорю тебе, и последуй нашему примеру» Письмо это, по приказанию Аслан-хана, было с умыслом обронено по дороге к Хунзаху. Жители его нашли, прочитали и вознегодовали на ханшу, полагая, что и в самом деле Аслан-хан говорит там искренно. Вместе с этим подоспели прокламации Гамзата, где он уверяет, что все, кроме Аварцев, уже на его стороне, и что Пaxy-Бике, связавшись с Русскими, погубит себя и свой народ.) и Гамзата. Тогда не оставалось ничего более как вступить в переговоры с противником, на стороне которого были и сила и убеждение, и в лагерь Гамзата был отправлен посол с предложениями аварского хана. В этих предложениях Абу-Нуцал объясняет, что он сам, все его семейство и народ, готовы принять сторону имама во всем, что касается религии, но решительно отказывается от враждебных действий против Русских, как не обещающих им ничего, кроме гибели. При этом хан просит [369] Гамзата прислать к нему надежного человека, для выслушания его условий.

Но Гамзату не того хотелось. Выслушав присланное предложение, он объявил, что подобного уверения со стороны хана он считает недостаточным ни для себя, ни для войска, которое, в течение многих лет, проливает кровь свою во славу религии. «А поэтому, прибавил он, я требую, чтобы хан лично прибыл в мой лагерь и в присутствии всех присягнул на Коране, в верности и незыблемости своих обещаний. В противном случае, я не ручаюсь за последствия».

Когда посланный, вернувшись, доложил Абу-Нуцалу об требованиях Гамзата, все были одинаково поражены неслыханною их дерзостью. Но тем не менее, ничего не оставалось делать, как повиноваться, или вверять судьбу свою бою, успех которого был весьма сомнителен. На собранном по этому случаю совещании решено было, чтобы Абу-Нуцал-хан вместе с братьями своими Умма и Булачем отправились в лагерь Гамзата.

Кто мог подумать, чтобы священная особа ханов была бы в опасности и чтобы человек, еще так недавно именовавшийся слугою их, дерзнул на какое-нибудь насилие! Между тем в лагере бунтовщиков ждали их убийцы.

Встреченные с восточным раболепием, несчастные ханы, все еще не подозревая ничего, вступили в палатку предателя, как внезапно раздавшийся выстрел ранил Умма-хана. То был сигнал к убийству, и вскоре оба хана пали мертвыми, к ногам Гамзата; младший из братьев, Булач-хан, имевший не более 8 лет, был пощажен.

В тот же день, Хунзах был взят мюридами и Гамзат-бек торжественно вступил в жилище некогда грозного Омар-хана аварского.

Но преступление на этом не остановилось. На другой день по занятии Хунзаха были умерщвлены, по приказанию Гамзата, ханша Паху-Бике и полковник Сурхай-хан, тот самый, который управлял Авариею за малолетством Нуцал-хана. Осталась в живых старуха Хистоман-бике, бабка Нуцал-хана, жена его Гайбат-бике, потому что была беремена (По обычаям горцев, нельзя убивать беременных женщин. Это считается величайшим преступлением, потому что вместе с этим гибнет и невинное творение, заключающееся в утробе матери.), и Булач-хан, [370] отправленный в селение Новый Гоцатль. Участь последнего была еще не решена.

Таким образом, неудавшееся предприятие Кази-муллы было успешно выполнено Гамзатом и с падением аварских ханов уже не представлялось более препятствий дальнейшему развитию в горах силы, возбужденной первым имамом.

Утвердившись в Хунзахе, Гамзат не остался в бездействии и, собрав значительное скопище, устремился против непризнавшего его власти Цудахарского общества, чтобы в то же время, покорением его и соседнего с ним Акушинского, открыть себе свободный доступ к Дербенту. Цудахар и Акуша, имея около 40,000 жителей и занимая середину прикаспийского Дагестана, не только сохранили свою независимость, но даже поставили себя в грозный нейтралитет, так что при всяких сколько-нибудь важных столкновениях в Дагестане, вмешательство их давало решительный перевес той стороне, в пользу которой они склонялись. Это самое вселило в них высокое понятие о своем могуществе, и разумеется заставляло дорожить своею независимостью.

Первые действия Гамзата были довольно успешны и ему удалось занять некоторые из пограничных цудахарских селений; Между тем Цудахарцы опомнились, вооружились поголовно и, призвав на помощь своих соседей Акушинцев, в огромных массах вышли на встречу неприятеля. В происшедшем вблизи селения Цудахара сражении, Гамзат был разбит наголову и едва спасся, преследуемый до Салтинского моста. Большая часть его скопища была истреблена победителями.

Поражение Гамзата, до сих пор счастливого, произвело в горах весьма невыгодное впечатление и многие из обществ от него отложились. Но отчаянный искатель приключений, по-видимому, не обращая на это никакого внимания, продолжал спокойно жить в Хунзахе, разыгрывая роль аварского хана и собираясь наказать Цудахарцев и Акушинцев. Между тем, всеобщее неудовольствие, к тому же еще и возбуждаемое его деспотическими мерами, продолжало расти сильнее и сильнее и в самом Хунзахе вспыхнул заговор, следствием которого было умерщвление похитителя престола аварских ханов. Гамзат-бек был убит в мечети 19 сентября 1834 г., Хунзахцем Османом, братом Хаджи-Мурата, известного впоследствии предводителя мюридов. [371]

Как ни кратковременно было поприще второго имама, тем не менее он успел причинить зло неизгладимое. Если Кази-Мулла первый пробудил в горцах дух фанатизма и, связав их воедино, указал им возможность бороться с Русскими, то Гамзат-бек, истребив аварских ханов, устранил окончательно всякое препятствие для этой связи. Пока в Аварии существовала ханская власть, мы без труда могли господствовать в горах и притом чисто нравственными средствами, что всегда прочнее оружия, успех которого часто бывает переменчив. Аварские ханы, связанные родственными узами с шамхальским и мехтулинским домами, и привлекаемые на нашу сторону положительными выгодами, подобно им, обратились бы в верных и преданных слуг; а в этом не было никакого сомнения, потому что аварский дом, по смерти Султан-Ахмет-хана (бунтовавшего во времена А. П. Ермолова), обнаруживал к нам самую нелицемерную преданность. Для большего же успеха можно было усилить значение аварского хана, дать ему средство содержать пышный двор и награждать существенным образом наиболее себе преданных; все это не могло дорого стоить, а между тем последствия обнаружили бы, до какой степени могла быть нам полезна Авария. Опираясь на нее, мы решительно господствовали бы в горах и она, по нашему приказанию и в случае нужды поддержанная войсками, всегда была бы наготове устремиться против того или другого из обществ Дагестана; а это тем более было важно, что по причине местных преград, оружие наше не могло всюду досягать. Впоследствии, и как будто в оправдание этой мысли, мы заняли Аварию; но уже не могли там удержаться, ибо не было той силы, которая одна в состоянии была образовать прочную связь между войсками и народом, поселив в них взаимную доверенность, без которой не могло быть успеха.

По первому известию о смерти Гамзат-бека, Шамиль, с 200 преданных мюридов, бросился в селение Новый Гоцатль и, захватив бывшую там казну покойного имама, объявил себя его преемником. Содержащийся в Новом Гоцатле, малолетний Булач-хан тоже не был забыт Шамилем: он приказал его сбросить со скалы в глубокую пропасть Койсу.

Эти два решительные поступка, т. е. овладение сокровищами Гамзат-бека, о которых между горцами ходили преувеличенные слухи, и y6иениe последнего представителя аварских [372] ханов, возымели свое действие: Шамиль беспрекословно был признан имамом.

Достигнув давно желанного могущества, Шамилю предстояло, прежде всего, озаботиться о собственной безопасности, так как гроза была близка. Войска наши, вызванные к действию настоящими беспорядками в горах, уже двигались к Гоцатлю, который по смерти Кази-муллы принял на себя мятежническую роль Гимров.

Еще в 1833 году, было решено основать в Северном Дагестане укрепленный пункт, который мог бы служить нам опорной точкой и вмести с тем складом военных и продовольственных запасов, что было совершенно необходимо при крайней скудости края. Всем этим целям как нельзя лучше удовлетворяло шамхальское селение Темир-Хан-Шура и предшествовавшая экспедиция в Дагестане, при которых оно неоднократно избиралось сборным пунктом, показали, как важно было стратегическое его значение. С лета 1834 года, приступили к возведению там укрепления и для этого, при Темир-Хан-Шуре, был собран отряд из 10-ти батальонов, 400 конницы и 12 орудий. Когда же пришли известия о последних беспорядках в Аварии, командующий этим отрядом полковник Клюки-фон-Клугенау получил предписание двинуться к Гоцатлю для наказания мятежников.

В начале октября отряд его прибыл к селению Чалдам, на Аварской Койсу, рассеяв на пути передовые партии горцев. Отсюда предстояло подняться на неприступные Гоцатлинские высоты, в виду главных сил Шамиля, который, по первому известию о наступлении Русских, успел сделать значительный сбор в обществах Среднего Дагестана. Несмотря на это, войска наши бодро двинулись на крутизны и штыками проложили себе путь. Неприятель, изумленный столь смелым натиском, покинул завалы и бежал к Каху, а оставленное им селение Гоцатль было тотчас же нами занято и в наказание жителям разрушено до основания.

Спокойствие в горах, по-видимому, восстановилось, ибо тотчас же после гоцатлинской победы Аварцы, Андалялцы, Койсубулинцы и другие дали нам клятву в верности; но спокойствиe это было мимолетно и скорее происходило от усталости, чем от искреннего раскаяния. [373]

Взяв с жителей аманатов, полковник Клугенау возвратился к Темир-Хан-Шуру. Наступила зима и отряд был распущен, за исключением Апшеронского полка, оставленного в новом укреплении.

И так, первый шаг нового имама был не совсем удачен; но взамен того перед ним раскрывалось обширное поле, тщательно возделанное двумя погибшими его предшественниками.

Шамиль (Шамуиль или Самуил) родился в Гимрах в 1799 году (приблизительно) от бедного пастуха по имени Динкау. Не имея никаких средств к жизни, Динкау заставлял маленького Шамиля продавать карагу (низший сорт персиков) и малютка, нередко усталый, бродил из селения в селение с тяжелой ношей на плечах. В свободное же время от этих занятий, он ходил учиться к мулле, который толковал ему первоначальные основания религии и вместе с тем заставлял затверживать наизусть наиболее употребительные изречения Корана, как это вообще делается. Одним словом, воспитание Шамиля, общее всем горским мальчикам, не отличалось в начале ни тщательностью, ни особым приготовлением; но будучи одарен от природы блестящими способностями и редкою силою воли, он скоро вышел из ряда людей обыкновенных. Появление Кази-муллы открыло ему новый путь; он не замедлил к нему пристать и вскоре сделался одним из любимейших его учеников. Сближение с подобным человеком не пропало даром для Шамиля, и под его руководством он научился распознавать и обстоятельства и людей. Постоянно наблюдательный , постоянно сосредоточенный в самом себе, Шамиль все видел и из всего извлекал полезные уроки, так что когда ему пришлось действовать самостоятельно, никто лучше его не знал ни положения дел, ни сил препятствия, ни средств, которыми можно было его одолеть.

Не столь религиозный, как Кази-Мулла, не столь опрометчивый, как Гамзат-бек, Шамиль превосходил обоих умом, настойчивостью и, главное, умением все делать кстати, т. е. качеством, составляющим непременную принадлежность истинно — практического человека. Подобно многим, он обвинял Кази-муллу за его излишнюю торопливость, доказывая весьма основательно, что прежде всего надо было упрочить за собою горы, т. е. победить Аварию. Но Кази-Мулла его не слушал, и [374] между ними возникли неудовольствия, воспрепятствовавшие Шамилю участвовать в действиях на плоскости. Когда же Кази-Мулла возвращался из под Дербента, Шамиль, не осмеливавшийся долее противиться общественному мнению, принужден был выехать к нему на встречу с покорностью. Тогда один из свиты Кази-муллы, некто Даций, чиркеевский житель, увидя приближавшегося Шамиля, воскликнул: «Так вот тот самый Шамиль, который дерзает противиться святому человеку!» и потом обратясь к Кази-мулле прибавил: «Дозволь мне, и я одним взмахом шашки снесу ему голову.» Но Кази-мулла, схватив за руку пылкого мюрида, сказал: «Оставь его, почтенный Даций; он молод еще и со временем, надеюсь, остепенится и будет мне послушен, а способности его подают большие надежды.» Таким образом, великодушный Кази-мулла отклонил удар, который впоследствии от многих бы хлопот избавил Кавказ.

При Гамзат-беке, Шамиль занял еще более видное место и был одним из первых, настаивавших на движении к Хунзаху, с которым Гамзат все еще медлил. Когда же войска последнего обложили столицу Аварии, Шамиль подал совет заманить несчастных ханов в лагерь и истребить их. Гамзат согласился; но едва увидел Нуцал-хана и братьев его у себя в палатке, врожденная доброта сердца и остаток прежнего уважения, не дозволили ему поднять руку на высоких гостей, столь доверчиво положившихся на него. От Шамиля не ускользнула эта, весьма естественная, нерешительность и приблизившись к Гамзату, он шепнул ему на ухо: «Гамзат, куй железо пока горячо, иначе будешь раскаиваться в своей слабости!» (Неверовский, «Военный журнал» 1848 г., том III, стр. 23.) Слова эти, раскрыв всю действительность опасности, подавили минутное колебание, и убийство началось.

Остальные затем события — смерть Гамзат-бека, принятие Шамилем звания имама и Гоцатлинская битва — нам уже известны. Остается посмотреть, что совершилось в это время в Аварии.

Хунзахцы, тотчас же по убиении Гамзат-бека, ввели в ханский дворец жену злополучного Нуцал-хана и бабку его — Хистоман-бике, как единственных представительниц некогда знаменитого дома. Вся надежда их возлагалась на [375] Гайбат-бике, которая должна была вскорости разрешиться от бремени, действительно, спустя некоторое время после Гоцатлинского дела, она родила мальчика, названного Султан-Ахмет-ханом; малютка торжественно был признан ханом и до совершеннолетия его, управление Авариею было вверено нашим правительством Аслан-хану Казикумухскому.

Несмотря на всеобщий энтузиазм, произведенный в народе рождением Султан-Ахмет-хана, пребывание ханши в Хунзахе было не совсем безопасно, Шамиль поклялся наказать Хунзахцев за смерть Гамзат-бека. Очевидно, что месть за погибшего имама была только предлогом, чтобы добраться до самого хана, по этому Гайбат-бике сочла нужным покинуть Хунзах для более безопасного места. Родной брат ее, шамхал предложил ей собственный дом в Тарках и в начале 1835 года она, вместе с сыном и бабкою, выехала туда на жительство.

В следующем году скончался Аслан-хан и управление Авариею перешло но наследству к старшему сыну его Нуцал-хану (Аслан-хан имел двух сыновей: Нуцал-хана и Магомет Мирзу-хана, которые один за другим ему наследовали и вскорости тоже померли, не оставя по себе прямых наследников.). Новый хан отправил в Хунзах брата своего Магомет-Мирзу-хана и вверил ему непосредственное заведывание аварскими делами. Но Магомет-Мирза-хан не успел приобрести там ни доверия, ни любви, и в Хунзахе возникла довольно многочисленная партия, требовавшая передачи управления Авариею Ахмет-хану Мехтулинскому, бывшему в ближайшем родстве с аварским домом (Ахмет-хан и Нуцал-хан аварский были женаты на родных сестрах, дочерях покойного Мехти-шамхала.) и в свою очередь сильно этого домогавшемуся. В конце 1836 года, партия последнего восторжествовала: Магомет-Мирза-хан принужден был выехать из Хунзаха,и на место его правителем Аварии был поставлен Ахмет-хан Мехтулинский.

Между тем Шамиль неусыпно трудился над распространением своего влияния в горах, и Авария по прежнему очутилась окруженною со всех сторон врагами, хотя еще ничем не обнаруживавшими своих намерений. Дабы предупредить грозившую опасность, Ахмет-хан предложил занять Хунзах войсками, опираясь на которые, жители могли бы отстояться в [376] случае покушения против них Шамиля. Но как ни полезна была эта мера, тем не менее ее надо было исполнить с величайшею осторожностью, иначе недоброжелательные люди легко могли перетолковать прибытие Русских в Аварию и произвесть в народе волнение. Во избежание этого Ахмет-хан послал к генералу Фезе, командовавшему тогда войсками в Северном Дагестане, секретное письмо, где объяснив ему все побудительные к тому причины, просил его первым сделать предложение Аварцам о занятии войсками Хунзаха.

Полагаясь вполне на совет Ахмет-хана, генерал Фезе отправил в Аварию прокламации с дружественными предложениями помощи; в письме же к правителю он говорил, что в случае согласия народа на его предложение, он не замедлит прибыть туда с войсками. Как только все это получилось в Хунзахе, Ахмет-хан приказал повестить, чтобы старшины и почетные люди от всех аварских деревень собрались на совещание, имеющее быть на реке Тобот, в 5-ти верстах от Хунзаха. На другой день, к назначенному месту, прибыли жители; Ахмет-хан, прочитав прокламацию и письмо г. Фезе, обратился к народу с речью: «Я прочел писанное к вам и ко мне русским генералом с тем, чтоб вы не подумали, будто бы все это устраивается по моему желанию. Теперь я прошу вас обсудить хорошенько этот важный вопрос и сказать мне откровенно свое мнение. При этом прибавлю одно: я бы не желал, чтоб Pyccкиe явились сюда, Аварцы достаточно храбры и сильны, чтобы защищать себя против кого бы то ни было. Подумайте и скажите мне ваше окончательное решение, а я, чтоб не мешать вам, уеду.» Начались разные прения pro и contra; наконец старшина селения Ахальчи, Гуссейн Юсуф-оглы, дает знак народу умолкнуть. «Аварцы, восклицает он, вместо того, чтоб эти собаки — мюриды грабили и разоряли нас, не лучше-ль будет, если явятся сюда Русские? Они не займут наших домов, не отымут последнего куска хлеба; они храбры, щедры и никогда еще не погнушались иметь дело с простыми бедняками, как мы. Зачем и для кого мы будем их избегать? Не лучше-ль зажить с ними в самом тесном союзе? Мы будем богаты, спокойны и тогда пусть кто-нибудь попытается нас обидеть! Еще раз повторяю вам, нам необходимы Русские», Эта краткая речь Гуссейна возымела полный успех. [377]

«Пусть приходят Русские, наши братья!» крикнул народ и толпами повалил к Хунзаху.

Таким образом было решено занятие Аварии.

1837 года 7-го мая, отряд, из 8-ми батальонов, 3-х сотен казаков, при 18-ти орудий и 4-х полупудовьх мортирах, под начальством генерала Фезе, выступили из Темир-Хан-Шуры на Ходжал-махи, Купцу, Салтинский и Карадахский мосты. Мехтулинская милиция, под начальством Ахмет-хана, двинулась прямейшею дорогою через Гергебиль и Гоцатль к Хунзаху; туда же должен был прибыть и Магомет-мирза-хан с Казикумухцами. Как войска шли в горы на довольно продолжительное время, то начальник отряда принял все меры к обеспечению их продовольствием, по крайней мере на первое время. Для этого при каждой части войск было сформировано по особому отделению транспорта, долженствующему быть при ней неотлучно; часть же,обязывалась помогать ему в следовании по наиболее трудным местам и вместе с тем сохранять самый провиант от раструски. Подобным распределением обоза, состоявшего слишком из 1000 арб и возможным единственно при отсутствии неприятеля, значительно облегчалось следование отряда, но и при всем том он только 27-го мая мог достигнуть Хунзаха, пройдя в 20 дней всего около 125 верст.

Прибытие в центр гор столь значительных сил поразило ужасом большую часть неприязненного нам населения; не унывал один Шамиль, знавший хорошо, каких усилий нам стоило это движение, и собрав наскоро несколько сотен мюридов, он заключился в крепком, по местоположению, селении Тилитль (в 22 верстах от Хунзаха), призывая горцев на брань; с своей стороны, генерал Фезе, отрядив два батальона для наблюдения за Шамилем и оставив в Хунзахе, наскоро укрепленном, две роты, двинулся налегке через Цатаних и Бетлинскую гору в Койсубу, чтобы сблизиться с Темир-Хан-Шурой и пополнить, если возможно, этим путем свои запасы.

Между тем, семейство и имущество имама находились в двух койсубулинских селениях Ашильте и Ахульго, защита которых была вверена Али-беку и Уде-мулле, с 1000 мюридов. Овладение ими представляло большие затруднения, однако генерал Фезе pешился их взять. 9-го июня войска наши, [378] сбросив с себя ранцы, по трудной тропинке спустились с Бетлинской горы к Ашильте и атаковали неприятеля; к вечеру этого дня селение, имевшее до 500 домов и защищаемое со всею энергиею Дагестанцев, находилось уже в наших руках и было предано огню. Взятие Ашильты оказало благодетельные последствия: многолюднейшее селение Койсубулинского общества, Унцукуль, нам покорилось и Унцукульцы охотно согласились, за весьма умеренную плату (Нам случилось иметь записки об Аварской экспедиции 1837 года, составлянные очевидцем, отрядным коммиссионером Г. Ш. … Он говорит, что Унцукульцы взялись поставлять провиант из Шуры в Хунзах, полагая за каждый лошадиный вьюк по 350 коп. сер., а за эшачий по 80 коп. сер., — цена крайне умеренная.), заняться перевозкой провианта из Темир-Хан-Шуры в Хунзах, не требуя для себя никакого прикрытия.

Устроив таким образом дело по продовольственной части и разорив последнее убежище Шамиля в Койсубу — Ахульго, генерал Фезе двинулся к Тилитлю и 3-го июля обложил селение, открыв по нем сильный огонь из орудий. Тилитль расположено было на скате скалистого хребта Чаро, имело до 600 домов и было обнесено девятью каменными башнями; доступ к нему проходил с 2-х сторон, от Голотля и от Аварской Койсу, вверх по ущелью Тилитлинки (Означенные два доступа к Тилитли, со стороны Аварии, крайне трудны, но есть легчайший доступ от Руджи, который будет описан в IV главе и которым г. Фезе не мог воспользоваться по причине его круж-ности.).

4-го и 5-го июля были произведены приступы и несмотря на отчаянную защиту неприятеля, мы успели утвердиться по окраине селения. Войска готовились повторить еще раз атаку, как 6-го июля, ночью, прибыл в лагерь посланный Шамиля с предложением вступить в переговоры; генерал Фезе, не желая жертвовать напрасно людьми, охотно на это согласился. 7-го июля Шамиль прибыл в стан Магомет-Мирзы-хана и поклялся на Коране не тревожить более горцев, а в залог верности выдал аманатов, в числе коих и малолетнего племянника по сестре Гамзат-бека (ныне штабс-капитана); его примеру последовали и другие предводители мюридов, в числе которых находился впоследствии известный Кибит-Магома Тилитлинский; скопище же было распущено по домам. [379]

Обеспеченный со стороны главного виновника волнений, генерал Фезе двинулся через Карадахский мост и Хунзах на Бетлинскую гору, чтобы прикрыть следование транспортов, возвращавшихся из Шуры с провиантом и снарядами. Затем приступлено было к открытию прямого сообщения Хунзаха с Темир-Хан-Шурою, через Балаханское ущельи, Зыряны, Ирганай, Бурундук-кале и Казанищи. Произведенные по этому случаю работы напоминают гигантские сооружения циклопов. На пространстве между Бурундук-кале и Ирганаем прорвана скала, запиравшая герметически путь и от подошвы образовавшихся в ней ворот, возведена из камня широкая стена, по которой, как по пантусу, спускались к Ирганаю. При селении Зырянах, где производилась переправа через Койсу, возвели небольшое укрепление; сверх того, устроены посты в Бурундук-кале и при Моксохе.

С конца августа, Аварский отряд занимался покорением не признававших нашей власти аварских селений; в начале сентября проник даже к неприступной Карате и улучшил сообщение ее с Хунзахом. Вслед за этим, генерал Фезе намеревался пройти еще далее в самую глубь гор, для открытия сообщений с Kaxeтиею через главный хребет, как получили известие о волнениях в Южном Дагестане, что и заставило его поспешить с возвращением в Темир-Хан-Шуру. 10-го сентября, войска прибыли туда форсированными маршами по вновь проложенной дороге, а 19-го были уже в Кубе и приведя наскоро город в оборонительное положение, обеспечили его небольшим гарнизоном, что было совершенно необходимо, по случаю возникших беспорядков на Самуре.

Но блистательная экспедиция 1837 года, обеспечив пока Аварию, вовсе не положила конца ни влиянию, ни власти Шамиля. По удалении наших войск, он снова появился в Койсубулинском обществе и основав крепкий замок, новый Ахульго, вблизи старого, почти на отвесной скале, продолжал по прежнему возмущать жителей. Тщетно генерал Клугенау, устроив с ним свидание на Каранаевском спуске, уговаривал его отправиться во Владикавказ, для принесения верноподданнической покорности Государю Императору, возвращавшемуся в это время из Грузии — убеждения его не могли поколебать Шамиля. Между тем, другие предводители мюридов деятельно поддерживали огонь в крае и восстания вспыхивали разом [380] в нескольких пунктах Дагестана; на Самуре появился самозванец, некто Мустафа-Магомет, выдававший себя за сына Шекинского хана, умершего в Персии; он взволновал все население Самура, от Ахтов до Куссура и Борчи, и распространял свои разбои даже по ту сторону Кавказского хребта. Действия их привлекли на себя большую часть наших сил в течении всего 1838 года.

Наступил 1839 год, а дела по прежнему оставались в нерешительном положении. Пребывание Шамиля в Новом Ахульго, между землями Койсубулинцев и Гумбетовцев, в соседстве с Андией и Аварией, могло иметь весьма вредные последствия, если бы ему снова удалось поднять эти воинственные племена Дагестана; с другой стороны, жители Самура продолжали волноваться и своими разбоями тревожили нынешние Шемахинский и Нухинский уезды. Предположено было: с весны открыть в Дагестан наступательные действия разом двумя отрядами: один из них, сосредоточенный в Южном Дагестане, под начальством корпусного командира генерала Головина, предназначался для усмирения лезгинского населения по Самуру; другой, под начальством генерала Граббе, собственно для действий против Шамиля.

Поход генерала Головина в нынешний Самурский округ был чрезвычайно успешен. Разбив на голову неприятеля на урочище Аджиахуре, запиравшем вход в ущелье Самура, генерал Головин поспешил занять селение Ахты, главный пункт округа, и уже готовился к дальнейшему движению, как испуганные жители покорились и присягнули на верноподданство. Усмирив округ и дав ему положение, вполне соответствующее обстоятельствам, и до сего времени остающееся в полной силе, корпусный командир поднялся вверх по Самуру на Гельмец, и перешагнув Кавказский хребет, спустился в долины Джарии. Это движение, совершенное в среде неприязненного нам населения, оказало большие последствия: жители, убедившись в нашей силе и в всегдашней возможности их наказать, успокоились и окончательно прервали всякую связь с Шамилем.

Между тем, генерал Граббе, с отрядом, сосредоточенным у Внезапной (9 1/4 батальонов, 12 сотен конницы, 22 орудия и 3,000 пешей милиции), двинулся в Салатавию и оттуда перешел в Гумбет, дважды поразив неприятеля, пытавшегося [381] заслонить ему путь, сначала у Буртуная, потом на половине спуска с Гумбетовских гор, у селения Аргуани. 13-го мая, отряд сосредоточился под Ахульго и открыл осадные работы. Слишком трехмесячная осада этой природной твердыни в высшей степени поучительна — с одной стороны по настойчивости наших войск, принужденных по голым скалам вести подступы, с другой — по характеру обороны, развитой неприятелем (Объем главы не дозволяет нам сказать более об этой замечательной осаде, с ходом которой желающие могут познакомиться в «Описании военных действий в северном Дагестане в 1839 году», составленною, Свиты Его Величества генерал-майором Д. А. Милютиным). 29-го августа Ахульго было в нашей власти и сам Шамиль едва успел избегнуть плена; но малолетний сын его Джамал-Эддин, выданный вследствие предшествовавших окончательному приступу переговоров, остался у нас заложником и был отправлен в 1-й кадетский корпус.

С падением Ахульго, для Шамиля не было возможности оставаться в Дагестане: Гумбетовцы, только что испытав значительные потери и опасаясь нового появления русских отрядов, решительно отказались от него; Андийцы и Койсубулинцы старались избегать его; Авария была в наших руках. Лучшие сподвижники Шамиля, Сурхай, Али-бек, Али-Чула-Магома, с тысячью храбрейших, погибли в Ахульго. Нет сомнений, что роль имама, быть может, этим бы и кончилась, если бы особые обстоятельства ему не помогли.

Зимою с 1839 на 1840 год Чечня, только что перед этим усмиренная, снова взбунтовалась, и причиною к тому послужила попытка кавказского начальства обезоружить ее. Предполагалось, чтобы Чеченцы уплачивали свои подати не деньгами, которых они вовсе не имели, а оружием, — мысль во всех отношениях прекрасная, но, к сожалению, рановременная. Как бы то ни было, но только эти благие намерения начальства были иначе объяснены Чеченцами: им казалось, что Русские лишают их оружия с целью удобнее истребить, и поэтому все население решилось, лучше погибнуть, чем дозволить себя перерезать, как баранов. К тому же, разные злоупотребления, неизбежные при введении нового порядка, немало содействовали к усилению всеобщего негодования.

Благоприятнее и неожиданнее ничего не могло быть для Шамиля при тогдашних обстоятельствах. При первом известии [382] о беспорядках в Чечне, он отправил туда искусных и преданных ему людей, чтобы начинавшееся там волнение обратить в явное восстание; когда же все было готово, он сам, в марте 1840 года, поспешил на Сунжу с 500 мюридов, под начальством храбрейшего Ахверды-Магомы, и почти силою переселил Сунженских и Надтеречных Чеченцев в Черные горы (Черными горами называются северные покатости Кавказского и Андийского хребтов, покрытые густым лесом, отчего покатости эти получили название Черных), где они были в большей безопасности от нас. Вслед за сим, к нему пристали Ичкеринцы, Ауховцы, Карабулаки и другие. Страх наказания за измену и ожесточение против нас, заставили Чеченцев волею-неволею присоединиться к Шамилю, который, таким образом, снова очутился в главе народа многочисленного, воинственного и, вдобавок, имевшего все средства к упорному сопротивлению.

Жилища Чеченцев раскинуты отдельными хуторами посреди вековых лесов, сходящих с одной стороны к Сунже, с другой к Тереку. Двигаться и действовать в этих чащах, не делая предварительно просек, для нас почти было невозможно, и потери, испытанные отрядом генерала Галафеева на Валерике (в июле 1840 года), показали чем должны кончаться подобные предприятия. В Чечне, в открытых местах, неприятель как будто не существует, но едва отряд вступит в лес, начинается перестрелка в боковых цепях и арьергарде. Чем местность пересеченнее, тем перестрелка становится сильнее, и наконец сливается в один неумолкаемый гул, а неприятеля все нет: виден один, два, несколько десятков, и все это снова исчезает. Когда же цепь наша ослабеет, или какая-нибудь часть расстроится от потерь, как будто из земли вырастают сотни шашек и кинжалов и с гиком кидаются на нее. Если встретят отпор, стойкость, все по-прежнему исчезает за пнями и деревьями и снова открывается убийственный огонь. Этот маневр повторяется до тех пор, пока не выйдут из леса и горе если отряд прежде этого расстроится или солдаты упадут духом: Чеченцы как тигры быстры и кровожадны и только приближение свежих сил может остановить окончательное истребление.

В случае, если бы мы рядом продолжительных и трудных экспедиций успели бы принудить Чеченцев покинуть [383] плоскость, они всегда имеют возможность выселяться далее вглубь Черных гор, где встречается та же роскошь в растительности, те же удобства к жизни. Самое разорение их жилищ здесь не приносит тех результатов, как в Дагестане, где дома в селениях каменные, требующие для сооружения и времени и значительных средств. Напротив, в Чечне, преизобилующей лесом, дома деревянные, наскоро сколоченные из досок или выведенные из хвороста, обмазанного глиною словом дома, на постройку которых достаточно нескольких дней. В подобных обстоятельствах предстояло или покинуть этот край на произвол судьбы, что решительно не согласовалось с нашими проектами относительно Кавказа, или навязать себе на многие годы упорную и гибельную войну. Притом же, положение наше становилось еще худшим от того, что Шамиль, сознавая важность Чечни, решился поселиться в ее соседстве и навсегда покинул Дагестан. Избрав с 1840 года своим местопребыванием Ичкерийское селение Дарго, посреди дремучих лесов, он стал угрожать и Линии и Дагестану, а вскоре набеги его на Сунженскую и Терекскую линии и к стороне шамхальства показали, как была опасна новая его позиция. Таким образом, случайное волнение Чечни, которым так искусно умел воспользоваться Шамиль, уничтожило все огромные результаты экспедиции генерал-адъютанта Граббе в 1839 году, и снова предало в его руки и горы и плоскость.

Успехи Шамиля в Чечне не могли не отозваться в Дагестане: восемь пограничных аварских деревень и койсубулинские селения Игали и Тлох признали власть Шамиля; вслед за сим Кибит-Магома Тилитлинский взбунтовал мелкие общества в соседстве Тилитля и был назначен их наибом. В июле, Шамиль, с огромным скопищем, появился под Ишкартами и чуть было не истребил малочисленный отряд генерала Клугенау, состоявший из шести рот; в середине августа, пользуясь отсутствием войск, разорил Чир-Юрт и большую часть его жителей увлек в горы. Тщетно генерал Клугенау спускался к Гимрам и разорял это селение за измену, положение дел к концу 1840 года было крайне незавидное : Шамиль, обладая средствами Чечни и соседних с нею обществ, находясь в центральном положении, имел полную возможность тревожить покорное нам население со всех сторон; едва мы успевали появиться на одном пункте, как неприятель, [384] не стесняемый обозами, состоявший преимущественно из конницы, бросался на другой, захватывал все, что мог, и столь же поспешно уклонялся от боя. При таких обстоятельствах, прежнее число войск оказалось недостаточным и Высочайше повелено было усилить средства Чечни и Дагестана 14-ю пехотною дивизиею.

На 1841 год, были составлены обширные предположения для наступательных действий. Главные массы войск, сосредоточенные при Темир-Хан-Шуре, под начальством корпусного командира генерал-от-инфантерии Головина, двинулись к Чиркею. Предполагалось на правом берегу Сулака, напротив этого селения, возвести укрепление, чтобы прикрыть большую дорогу из Салатавии в центр шамхальства и в то же время удержать в страхе многолюдный Чиркей, доселе игравший двусмысленную роль и готовый окончательно пристать к Шамилю. Постройка укрепления, названного Евгениевским, а вместе с тем наказание жителей Салатавии, Ауха и Чечни поглотило все средства левого крыла Кавказской линии и Дагестана во весь 1841 год.

Между тем взглянем, что совершалось в это время внутри Дагестана.

Доступ туда был совершенно открыт для Шамиля, и мы видели, что некоторые из аварских селений уже отложились, единственно из опасения быть разоренными. Но как было помочь этому? Занять все доступные для неприятеля пункты мы не могли, следовательно, в руках наших оставались только нравственные средства для удержания гор в покорности. Эти нравственные средства заключались в выгодах, прюбретенных горцами под нашим владычеством и отчасти в чувстве страха. При помощи их, мы несколько успели притупить дух ненависти, внушаемый к нам мусульманскою религиею; с годами он более и более ослабевал бы, а корысть и честолюбие продолжали бы скреплять узы сильнее, так что подобные меры составляют едва ли не единственный к утверждению нашего владычества в Дагестане. До сих пор мы их придерживались, но слепой случай и могучий противник успели поглотить тяжкие усилия наши в течение многих лет.

До июня 1841 года, расположение умов в дагестанских обществах было все еще в нашу пользу: Гумбетовцы искали покорности и желая нам услужить предупредили Салатавцев о [385] намерениях Шамиля вторгнуться в их край; в Андии, Шамиль казнил почетного жителя Бай-Сулеймана, сменил и оштрафовал тамошнего кaдия за сочувствие, питаемое ими к Русским. Отложившиеся в прошлом году аварские селения — Орота, оба Харадерики, Хараки, Джалатаури и Коло передались Ахмет-хану Мехтулинскому; Игали — готовилось покориться.

С июня же, умы горцев мгновенно изменяются: Гумбетовцы собираются в Дарго для действий против генерала Головина в Аухе; Хаджи-Мурат (Прапорщик Хаджи-Мурат только что перед этим бежал к Шамилю. О причине его побега, а равно и о личности этого замечательного человека, будет сказано в своем месте.) набирает партию в Цолоде для вторжения в Аварию; весь Гидатль, Bepхний и Нижний Батлуги пристают к нему: 2 августа они овладевают без сопротивления селением Токита в виду 1,500 аварской милиции, которая и не думает предпринимать что-нибудь против него. Прибытие в Аварию Апшеронского батальона с 2 горными единорогами, нисколько не поправило дел и батальон этот едва не был истреблен скопищем Хаджи-Мурата.

Сбор сильных отрядов у Внезапной и Темир-Хан-Шуры и удачные действия их в Салатавии и Аухе, удержали на время неприятеля; но с окончанием Ауховской экспедиции и с отъездом корпусного командира в Тифлис, Шамиль деятельно занялся Дагестаном, распуская там разные невыгодные слухи на счет успеха действий генерала Головина. Хитрость его вполне удалась и дала возможность Кибит-Магоме подговорить к восстанию весь Андалял, доселе остававшийся так сказать в нейтральном положении.

Сентябрь и половина октября прошли без особых событий и только мелкие партии, прорываясь через Сулак, тревожили нас на пространстве к северу от Темир-Хан-Шуры. Неприятель, по-видимому, был сам встревожен и ожидал с нашей стороны больших наступательных действий, к чему подала повод усиленная перевозка провианта в Зыряны и разработка дороги к Игалям. Действительно, командующий войсками в северном Дагестане генерал Клугенау имел намерение разгромить это мятежное селение, но Шамиль, как опытный боец, понимая всю выгоду упреждения в действиях (initiative), решился начать первым. [386]

Усиленный присоединением Гидатлинцев, Келебинцев и жителями отложившихся аварских селений и зная готовность Андаляла изменить нам, Шамиль приказал Кибит-Магоме открыть наступательные действия, послав ему на помощь Джеват-хана с несколькими стами Чеченцев. Одновременно с ним, Хаджи-Мурат должен был вторгнуться в Аварию, a Абакар-кадий и Улубей-мулла со скопищами двинулись к Салатавии, которая сохраняла еще нерешительную преданность. Положение покорных нам обществ, окруженных отовсюду изменою, было весьма затруднительно; например, от Игалей и Тлоха не более трех часов пути до первых аварских селений, между тем как наши резервы, из Темир-Хан-Шуры, могли поспеть туда не ранее 3 дней. Трудность продовольствовать войска в горах препятствовала держать их там постоянно.

Кибит-Магома, сосредоточив у Тилитлей до 2,000 и вспомоществуемый Джеват-ханом, 12 октября, занял нижне-аварские селения Мгох, Занату, Кани и Ниту; 18-го передался ему Голотль. Общества Гуяда и Карах, андалялские селения Карадах, Руджа и Гуниб присоединились к нему и увеличили скопище его до 4,000 человек. Между тем, 22 октября, Хаджи-Мурат овладел селением Цолкитою, запиравшим вход в Аварскую долину с северо-запада; этого же числа до 3,000 Ауховцев, Гумбетовцев и отчасти Салатавцев заняли нижние салатавские селения — Буртунай, Хубары и другие; верхние же выдали Шамилю аманатов.

Не имея возможности действовать разом на всех пунктах восстания и желая по крайней мере защитить Аварию, обладания которой так домогался неприятель, генерал Клугенау двинул к Карадахскому мосту один Апшеронский батальон при 2 горных единорогах и 2,000 милиции, собранной поспешно в Аварии и Мехтуле. Цель его заключалась в прикрытии Гоцатля, с занятием которого прерывалось сообщение Аварии с Мехтулинским ханством. В то же время Андалялский скот, пасущийся в шамхальстве, по приказанию его, был задержан; равным образом заарестовали андадялских торговцев, находившихся в Шемахе, Кизляре и Тифлисе. Эти меры принудили главные андадялские селения успокоиться, а неприятель, пока довольный своими успехами, поставившие нас в бездейственность, разошелся по домам. [387]

В середине ноября, Шамиль снова приказал своим наибам открыть наступательные действия, имевшие на этот раз уже более обширную цель: Шамиль предполагал окончательно уничтожить наше влияние в Андаляле и Койсубулинском обществе; а если удастся, то и овладеть Авариею. Таким образом, Абакар-кадию приказано было занять Унцукуль и потом направиться в Балаканское ущелье; в то же время, Кибит-Магома должен был овладеть Гергебилем. Успехи неприятеля на этих пунктах должны были совершенно прервать наши сообщения с Авариею.

17 ноября, Абакар-кадий, с 2,000 появился под Унцукулем и беспрепятственно занял селение; на следующий день, согласно плану Шамиля, он двинулся в Балаканское ущелье и овладел Моксохом; этого же числа отложились Гимры. Поспешное прибытие в горы 2-го батальона Апшеронского полка, на помощь к 3-му (находившемуся у Карадахского моста), и удачное занятие последним Моксоха в ночь на 20 ноября, заставили неприятеля очистить Балаканское ущелье. Тогда Абакар-кадий потянулся к Цатаниху, чтобы овладеть им и в то же время войти в связь с Хаджи-Муратом, показавшимся со стороны Цолкиты; но действия их обоих были неудачны.

Между тем, Кибит-Магома прибыл к Карадахскому мосту только 23 ноября и через эту просрочку расстроил общий план одновременного нападения. Однако же, он не терял надежды овладеть Авариею и, имея в виду готовность Абакар-кадия и Хаджи-Мурата ему содействовать, направился к Гоцатлю. Нет сомнения, что он успел бы занять этот важный пункт, если бы не прибыла туда своевременно помощь от Темир-Хан-Шуры.

Генерал Клугенау, усиленный войсками из состава чеченского отряда (Тогда прибыли в Темир-Хан-Шуру два батальона Тифлисского полка.), с 3 1/2 батальонами, при 2-х легких орудиях, поспешил к Хунзаху. Прибытие его принудило Хаджи-Мурата, Абакар-кадия и Кибит-Магому, отступить; тогда Клугенау двинулся чрез Цатаних и Бетлинскую гору к Унцукулю, побуждаемый к тому слухами о намерении Унцукульцев передаться нам. Но слухи оказались ложными, а как атаковывать многолюдное селение с Бетлинской горы, покрывшейся [388] в это время гололедицею, было безрассудно, то ничего не оставалось более делать, как отступить. Между тем Кибит-Магома, пользуясь движением наших войск в Койсубу, с сильным скопищем, бросился к Гергебилю и Кикуне и беспрепятственно овладел ими. Известие об этом и позднее время года, побудило генерала Клугенау возвратиться в Темир-Хан-Шуру, где пребывание его было более необходимым.

Таким образом окончился 1841 год. Неприятель, не считая мелких обществ, успел присоединить к себе часть Салатавии, почти все Койсубулинское общество и большую часть Андаляла. Унцукуль, Кикуны и Гергебиль были им заняты. В руках наших оставалось несколько пунктов в Аварии и то потому, что там находились наши гарнизоны; единственное сообщение Хунзаха с Темир-Хан-Шурою, пролегавшее Балаканским ущельем, было не совсем безопасно. Требовалось больших усилий, чтобы парализовать успехи и влияние неприятеля, грозившие разлиться по всему Дагестану, до берега Каспийского моря. Противник наш обладал огромными средствами, имел искусных исполнителей, каковы были Абакар-кадий, Ахверды-Магома, Хаджи-Мурат, Шуаиб-мулла, Уллубей и другие; последние успехи возвысили его нравственные силы и он стал готовиться к обширным предприятиям.

В начале 1842 года, по распоряжению корпусного командира, был отправлен для начальствования войсками в Северном Дагестане генерал-лейтенант Фезе, столь удачно действовавший там в течение 1837—1838 годов. Предназначалось усилить средства Дагестана батальонами с линии и открыть наступление в горы при первой к тому возможности. В этом случае, не столько количество войск, сколько решительность и быстрота были необходимы, ибо Шамиль не успел еще достаточно утвердиться ни в Койсубу, ни в Андаляле, важных для удержания Аварии. Выбор, павший на генерала Фезе, был весьма удачен . Предприимчивый, решительный, никогда не останавливающейся ни перед каким препятствием, он прекрасно понимал дух горной войны, и первый из наших генералов положил начало прокладки сообщений, как одному из главных актов экспедиций в горы; но новое поприще его в Дагестане было кратковременно и, к сожалению, он был удален оттуда в одну из самых решительных [389] минут.

Пребывание мюридов в Гергебиле грозило опасностью верхним селениям Мехтулинского ханства, где уже стал обнаруживаться дух мятежа; самые Цудахар и Акуша не могли оставаться спокойными. Это побудило генерала Фезе, не дожидаясь окончания зимы, направить свои удары на Гергебиль, как на пункт первостепенной важности, тем более, что часть назначенных в Дагестан батальонов уже прибыла в Темир-Хан-Шуру. Итак, не откладывая дела в долгий ящик, генерал Фезе с 5-ю батальонами, при 7 орудиях, 17 февраля перешел к Дженгутаю. Усилив здесь свой отряд милициею Ахмет-хана, он на другой день продолжал движение через покрытые еще глубоким снегом Кутишинские высоты к Гергебилю, где собравшийся в значительных силах неприятель под предводительством Карахского старшины Магомы, ожидал нас в крепкой позиции. 20 февраля войска наши на рассвете подошли к Гергебилю, сбили мюридов с позиции и на плечах их ворвались в селение. Неприятель, потеряв в завалах значительное число убитыми и ранеными, оставив в наших руках 50 человек пленными, нигде уже более не держался и в беспорядке бежал за Койсу. В тот же день сдались без выстрела селения Кодух и Кикуны. Потеря наша заключалась в 40 человеках убитыми и ранеными.

Молодецкое дело 20 февраля не замедлило обнаружить благие последствия. Старшины Цудахарских селений Куппы и Ходжал-Махов, известных сомнительным поведением, и андалялских Чоха и Сугратля, прибыли с покорностью. Не давая остынуть впечатлению гергебильской победы и в то же время желая воспользоваться выгодным расположением умов в Андаляле, генерал Фезе поспешил движением к Чоху и 2 марта занял селение без выстрела. В Гергебиле были оставлены им две роты и саперная команда, так что действующий отряд его состоял из 18-ти рот при 5-ти горных единорогах, всего численностью 22,355 штыков.

Тем временем в окрестностях Тилитля и в Куядинском обществе, снова успели сосредоточиться до 5,000 горцев; однако неприятель не отваживался напасть на генерала Фезе, а расположился у Гуниб-дага, в ожидании дальнейших действий с его стороны.

2-го и 3-го марта, шел глубокий снег, угрожавший войскам совершенною гибелью, если б они углубились далее в [390] Андалял; уже трое суток солдаты не имели дров и оставались на одних сухарях. Медлить было нельзя, и генерал Фезе повернул отряд на Карадахский мост, чтобы сблизиться с Авариею. Поразив еще раз на пути довольно значительные партии горцев, пытавшиеся тревожить движение его отряда, генерал Фезе прибыл благополучно в Хунзах 7 марта, имея весьма незначительную потерю.

Между тем как происходили описанные действия, майор Евдокимов деятельно вел переговоры с Унцукульцами при посредничестве бывшего их старшины, прапорщика Алило, искренно нам преданного. 5-го марта наконец он успел тайно проникнуть в Унцукуль; возбужденные им жители взялись за оружие и захватили расположенных в селении, в виде гарнизона, 80 человек мюридов. На другой день прибыл туда майор Евдокимов (Ныне генерал-лейтенат и командующий войсками левого крыла Кавказской линии.), с 4-мя ротами, при горном единороге; но в то время, как он обратился к вышедшему ему на встречу народу с речыо, один фанатик вонзил ему кинжал в живот; злодей был тут же изрублен, но Евдокимов едва не поплатился жизнью.

Вслед за сим, по примеру Унцукуля, изъявили покорность Гимры, Бетлет, Икалита и другие койсубулинские селения. В Унцукуле и Гимрах, генерал Фезе оставил гарнизоны, по роте в каждом, а в первом из них заложил форт на отдельном кургане, командующем селением, что было необходимо для обеспечения его от покушений Шамиля. Вместе с этим и в Гергебиле было приступлено к постройка укрепления вместимостью на батальон.

Селения Андалялского общества Чох, Сугратль, Обох, Могох, Унчиб, Кегер и другие, также изъявили свою покорность. Таким образом, менее, чем в месяц, неудачи прошедшего года были поправлены и виновник этих дел, отозванный в апреле месяце в Тифлис , оставил Дагестан навсегда.

Но рядом с отважными действиями, возникали в давно покорном и, по видимому, преданном нам кpaе новые козни и мятежи, доказывавшие, как сильно было поколеблено довеpиe к нам народа. В конце марта 1842 года, вспыхнуло восстание [391] в Казикумухском ханстве, подготовленное интригами некоторых членов ханской фамилии.

По кончине Аслан-хана (У Аслан-хана было два сына: Нуцал и Магомет-Мирза, оба бывшие ханами один за другим и умершие не оставив детей мужеского пола; последний умер в 1839 году. Затем остались в живых: жена Аслан-хана престарелая ханша Умма Гюльсум-бике, дочь Нуцал-хана и дети двоюродных братьев, Аслан-хана Омара и Таир-беков. У Омара было три сына Абдурахман-бек, Абдулла-бек и Агалар-бек; у Таира пятеро: Гарун-бек, Мамад-бек, Хаджи-Ягья, Юсуф-бек и Джебраил-бек. Из них наиболее способными были: Агалар-бек и Юсуф-бек, но Абдурахман-бек, как женившийся на дочери Нуцал-хана, считал себя в большем праве на Казикумухское ханство.) и двух его сыновей, умерших не оставив по себе мужеского поколения, прекратился прямой род казикумухских ханов. Отсутствие способностей, интриги и взаимные доносы сделались уделом ближних родственников Аслан-хана, которые, не имея никакого права на владение, тем не менее его домогались. Двое из них обратили особенное внимание нашего правительства: Абдурахман-бек, обнаруживший сильнее других притязание на ханство и потому отозванный в 1840 году в Тифлис, и Хаджи-Ягья (чанка), человек беспокойного характера, закоснелый мюрид и страстный поклонник Шамиля. Последний, в 1838 году, даже бежал в непокорные общества и оттуда по временам пробирался в Кайтах и Табасарань, волнуя жителей идеями имамов.

С отъездом Абдурахмана, управление Казикумухским ханством было вверено Мамаду и Гарун-бекам, но они возбудили против себя неудовольствие ханши Умма-Гюльсум-бике, которая вследствие этого стала ходатайствовать о возвращении Абдурахмана, как более ей преданного. Это обстоятельство сильно встревожило детей Таира и опасение упустить из рук ханство заставило их вступить в сношения с Шамилем, к чему их усердно убеждал и родной их брат Хаджи-Ягья. Таким образом, в Казикумухе обнаружились беспорядки и волнение народа становилось очевидным еще с конца 1841 года, когда 300 Казикумухцев явились на зов Кибит-Магомы перед движением его к Гергебилю. Чтобы удержать ханство от восстания, в случае появления там мюридов, в начале 1842 года было предписано управляющему Самурским округом, полковнику Снаксареву, прибыть в Казикумух и, собрав там и в Кюринском ханстве милицию, деятельно следить за поведением [392] членов ханской фамилии. Но сыновья Таира, наружною почтительностью, успели усыпить Снаксарева, дряхлого старика, до такой степени, что он даже распустил милицию. В половине марта, Казикумухцы, по наущению Хаджи-Ягья, прибывшего из гор под видом покорности, послали торжественное приглашение к Шамилю, обещаясь по прибытии его выдать ему ханшу и всех Русских.

С своей стороны, Шамиль, не упускавший никогда случая воспользоваться легковерием народа, поспешил с мюридами в Казикумухское ханство и 20-го марта беспрепятственно занял Кумух. Снаксарев и несколько других русских офицеров, заключившиеся в ханском замке, были на другой день ему выданы и отправлены пленными в горы, а Хаджи-Ягья назначен наибом Казикумуха. Старая ханша была оставлена на своем месте, потому что Шамиль из особой политики не посягал на членов ханского рода, которые были ему безвредны. Когда уже не оставалось никакого сомнения насчет мятежа Казикумуха, корпусный командир сделал распоряжение о направлении туда из Закавказья 4-х батальонов, необходимых для его успокоения. В ожидании же их прибытия, командир князя Варшавского полка, полковник Заливкин (временно командовавший войсками в Южном Дагестане), в половине апреля, поспешил занять путь от Нижнего Самура до Казикумуха. Желание удержать эту единственно доступную туда дорогу заставило его растянуть свой малочисленный отряд поэшелонно на всем пространстве от Рича до Кураха, но к счастью, дурные соображения Заливкина не оказали последствий, благодаря мужеству и присутствию духа горсти наших войск.

Новый наиб Казикумуха, Хаджи-Ягья, понимая ошибочность нашего расположения, и желая заслужить на первых порах милостивое расположение Шамиля, вознамерился истребить отряд Заливкина по частям, начав с его авангарда, стоявшего при селении Рича. В это время, в Ричах, под командою артиллерии капитана князя Орбелиана, находились две роты (1-я пионерная кавказского саперного батальона и 4-я мушкетерная Его Светлости полка), при горном единороге, 30-ти донских казаков и трех сотнях кюринской горной милиции; всего, за исключением Кюринцев, с небольшим 300 человек.

1-го мая, Хаджи-Ягья, с четырехтысячным скопищем Кумухцев, Карахцев и Андалялцев, занял окрестные [393] Ричинские высоты. При появлении неприятеля, кюринская милиция, воскликнув «Алла-кялам!» (сила Божья), обратилась в бегство, а защита позиции была предоставлена 300 храбрых.

Князь Орбелиан, отделив 80 человек в резерв и расположив его позади левого фланга, наиболее нуждавшегося в поддержке, стал ожидать нападения.

Вскоре пешие и конные толпы неприятеля атаковали левый фланг его позиции с такою стремительностью, что некоторые из смельчаков успели даже проникнуть в самый лагерь. Но встреченная дружным ударом в штыки, эта атакующая масса была отброшена, оставив в наших руках три значка и 26 тел. Вслед за тем, нападение снова повторилось на правый фланг и центр позиции и снова было отбито, при чем опять был оставлен в наших руках один значок. Встретив мужественный отпор, скопище отхлынуло на значительное расстояние и завязало перестрелку, на которую мы деятельно отвечали картечью, из единорога и ружейными выстрелами.

Около полудня, в неприятельских массах было опять замечено сильное движение, предвещавшее скорый натиск. Ободренные удачею, солдаты готовились встретить их по прежнему. Действительно, не прошло и получаса, как неприятель снова атаковал оба фланга нашей позиции. Подпустив его на близкое расстояние, князь Орбелиан дал залп и бросился в штыки, при чем захватил еще один значек. Тогда скопище, троекратно отбитое, понесшее значительную потерю в людях, прекратило свои нападения и потянулось обратно к Кумуху.

Вся потеря наша состояла из 10 человек убитыми и 87 ранеными; неприятель потерял более 300 человек.

Это геройское дело, бесспорно, спасло весь отряд Заливкина.

Между тем батальоны, направленные в Южный Дагестан, прибыли в Кубу в последних числах апреля. Начальство над всеми войсками, долженствующими сосредоточиться на границе Казикумухского ханства, по распоряжению корпусного командира, было вверено полковнику князю Аргутинскому-Долгорукову, тогда еще малоизвестному на военном поприще, которое впоследствии суждено было ему пройти со славою великих мужей истории. Новый командующий войсками был уже на Самуре, когда разыгралось Ричинское дело.

Узнав о его результате, князь Аргутинский поспешил двинуть прибывшие на Самур войска к Чираху, чтоб [394] поддержать раскинутые эшелоны Заливкина, в случай новых покушений неприятеля и в то же время воспользоваться моральным влиянием Ричинской победы. 8 мая, там сосредоточились: маршевой батальон Виленского полка, батальон Тифлисского, батальон Мингрельского и батальон князя Варшавского полков, при 4-х горных единорогах и элисуйской милиции приведенной Даниель-султаном.

Мятежники, в числе 4,000, укрепились в селении Шуарклю, верстах в 5-ти от Кумуха.

12-го мая, подступив к селению, князь Аргутинский лично осмотрел позицию неприятеля: надо было перейти глубокий овраг, через который проходило несколько горных тропинок, занятых неприятелем. Но к счастью, мятежники, чтоб удвоить бдительность, растянули свою линию на 12 верст и тем ослабили центр у деревни Шуарклю. Пользуясь этою ошибкою, князь Аргутинский ударил на центр: Тифлисцы и Мингрельцы в миг перешли овраг и на штыках ворвались в селение. Неприятель, увидя линию свою прорванною и боясь больших потерь в случае дальнейшего сопротивления, в беспорядке бежал к Кумуху, оставя в руках наших 27 пленных. Мы потеряли только 25 человек убитыми и ранеными.

Следствием победы при Шуарклю было занятие Кумуха; в тот же день старшины многих казикумухских селений прибыли к князю Аргутинскому с покорностью; Хаджи-Ягья бежал в горы.

Но Шамиль вовсе не думал покидать своих намерений, относительно Казикумухского ханства, обещавшего ему так много выгод, и вознамерился лично поспешить туда. К 20-му мая более 5,000 под продводительством лучших его наибов: Ахверды-Магомы, Хаджи-Мурата и других, сосредоточились в Дусрарате. По известию об этом, князь Аргутинский решился выжидать неприятеля у Кумуха, но в то же время усилил гарнизоны в Чирахе и Курахе, чтобы, на всякий случай, обеспечить свои сообщения с Нижним Самуром.

25-го мая, неприятель, в больших силах, показался на Кумухских высотах, 30-го скопище разделилось: с большею частью его Шамиль бросился к селению Кюлюли на сообщения Аргутинского; остальная часть заняла селение Унджугатль, в 10 верстах от Кумуха. Мятеж снова вспыхнул повсюду и Казикумухцы, трепеща за свои семейства, целыми толпами [395] являлись в стан Шамиля и увеличили скопище его в Кюлюли до 9,000.

В этих трудных обстоятельствах, князь Аргутинский предположил идти на встречу главным массам неприятеля, от поражения которых зависел весь успех. 1-го июня, сделав предварительно рекогносцировку к Унджугатлю и вытеснив оттуда неприятеля, он двинулся к Кюлюлю, оставив все лишние тяжести в Кумухе под прикрытием роты Виленского полка.

2-го июня, отряд его, состоящий из 4-х батальонов, при 4-х орудиях, элисуйской, кюринской и кубинской милицией, стоял уже напротив Кюлюли, отделенный от селения довольно глубоким оврагом, на дне которого извивалась Койсу. Неприятель сбился в селение, прислоненное к высокой скале и подымающееся амфитеатром на значительную высоту; каждая сакля оборонялась несколькими десятками воинов.

Минута была трудная: атаковать неприятеля казалось невозможным, не имея артиллерии большого калибра. Но к счастью, он сам предупредил наши желания, бросившись в больших массах на оба крыла позиции князя Аргутинского. Эта попытка его дала нам возможность разбить его.

Бывшая на левом крыле кюринская милиция, смятая неожиданным натиском превосходного неприятеля, было побежала, но прибывшие сюда две роты Виленского полка и кубинская милиция восстановили дело.

На правом крыле, Ахверды-Магома, с 4,000, напал на Даниель-султана; но, встреченный с фронта подоспевшими Мингрельцами, он был отбит.

Тогда князь Аргутинский ударил общее наступление. Опрокинутый неприятель сбился в Койсу и был рассеян картечным огнем. Вся река окрасилась кровью и мутные волны понесли трупы несчастных. Победа была полная и совершенная. Потеря наша в этом деле заключалась в 127 убитыми и ранеными; у неприятеля выбыло из строя до 1,500 и 80 человек достались нам в плен.

В ночь на 3 июня, Шамиль отступил. Он шел так быстро, что к семи часам утра был уже у Кумуха (около 30 верст) и попробовал было занять селение, но жители, предваренные о победе и поддерживаемые ротою Виленского полка, [396] дали ему решительный отпор. Встретив и здесь неудачу, Шамиль поспешил очистить Казикумухское ханство.

Прибыв в Кумух, князь Аргутинский назначил правителем ханства, возвращенного из Тифлиса, Абдурахман-бека под непосредственным руководством ханши Умми-Гюльсум-бике. Спокойствие было повсеместно восстановлено, а отряд расположился лагерем на окрестных высотах.

Не столь удачны были действия на севере Андийского хребта, предпринятые вследствие обширных предположений. Хотя главный театр их был и вне Дагестана, но мы считаем долгом сказать о них несколько слов, так как они имели непосредственною целью этой край.

Общий план на 1842 год был следующий. Предполагалось для обеспечения Дагестана со стороны Чечни прочно утвердиться на Андийской Койсу и для этого основать укрепленные переправы при Игали и Тлохе. Действия должны были одновременно направиться с двух сторон: главным отрядом с Кумыкской плоскости через Ичкерию в Андию и вспомогательным от Темир-Хан-Шуры. Чтобы главный отряд, по прибытии на Андийское Койсу, не встретил недостатка в продовольствии, в Цатанихе были сосредоточены значительные военные и продовольственные запасы (Туда было доставлено на месяц провианта для 15,000; по комплекту зарядов для 18 орудий, 500,000 патронов, 1,000 четвертей ячменя и 1,000 ведер спирту.). Общее начальство над войсками было поручено генерал-адъютанту Граббе, герою Ахульго, человеку с большой энергиею, решительному, искусному и предприимчивому.

Во исполнение этих предначертаний, генерал-адъютант Граббе сосредоточил 29-го мая отряд у Герзель-аула, в составе 12 1/4 батальонов, 16 легких, 8 орудий у 3 1/2 сотен линейных казаков; отряд имел при себе продовольствия на 15 дней, двойной комплект снарядов, 500,000 патронов, 2,540 лошадей и много повозок (Батальоны были: 1 и 2 князя Варшавского (пришедшие из Дагестана), 1, 2, 3 и 4 Навагинского, 1, 2, 3 и 4 Кабардинского, З и 4 Куринского полков и рота Кавказского саперного батальона.).

30-го мая, войска, в глубокой колонне, двинулись вверх по реке Аксаю и в этот день, при беспрерывных остановках и стягивании обоза, могли сделать только 7 верст, имея [397] незначительную перестрелку. Дорога впереди извивалась по узкому лесистому гребню, пересекаемая оврагами и глубокими промоинами, впадающими в Аксай; чем дальше, лес становился гуще, поляны встречались реже. с вечера 30-го пошел проливной дождь, значительно испортивший дорогу.

Между тем, весть о вторжении Русских распространилась повсеместно: Ичкеринцы, Ауховцы, даже Гумбетовцы и Андийцы стеклись в больших массах навстречу отряда. Начальство над скопищем, за отсутствием Шамиля, принял ичкеринский наиб Шуаиб-мулла.

31-го числа, к полудню, отряд прошел вперед только 4 версты. Дождь прекратился и вместе с тем тотчас же показались горцы; они преимущественно напирали на правое прикрытие колонны, состоявшее из 3-х батальонов, и на арьергард; стреляли с деревьев и из балок. К вечеру отряд сделал еще несколько верст до урочища Башиль-Ирзау, имея 72 человека выбывшими из строя.

1-го июня, отряд продолжал движение. Авангарду из 1 и 2 батальонов Кабардинского полка, приходилось беспрерывно выбивать неприятеля из завалов, устроенных поперек дороги; один из них, на урочище Кожальске, защищаемый самим Шуаиб-муллою, в особенности стоил много крови. Здесь пал командир 1-го батальона Кабардинского полка, подполковник Островской; почти все офицеры авангарда были убиты или переранены. Но завал был взят и горцы спереди удалились, между тем как бой в боковых цепях и арьергарде кипел с прежней силой. В этот день мы имели убитыми и ранеными более 500 человек.

Идти далее с таким количеством раненых, для несения которых требовалось по крайней мере 2,000 солдат, было невозможно, тем более, что в три дня было пройдено только 22 версты, а до Дарго оставалось еще столько же. Генерал-адъютант Граббе решился отступить.

2-го июня, отряд предпринял обратное движение посреди страшного боя, кипевшего в арьергарде. Пользуясь общим замешательством, горцы успели было захватить 6 орудий; но командир 3-го батальона Кабардинского полка, подполковник Траскин, отбил их обратно и пал пораженный несколькими пулями. Этот день был самый ужасный; дорога загромоздилась трупами людей, лошадей и изломанными повозками; [398] неприятель наседал с неистовством; все части расстроились от потерь своих начальников. Решено было стянуть войска в боевой порядок и ждать приближения ночи, когда неприятель утомленный дневным боем, обыкновенно расходился на ночлег по ближайшим селениям и хуторам.

Как только смерклось, отряд, побросав в кручу все излишние тяжести, в глубокой тишине двинулся далее и к рассвету достиг урочища Башиль-Ирзау, никем не преследуемый. К вечеру 3-го дня войска прибыли на урочище Газейн, в 6 1/2 верстах от Герзель-аула. Схватки были преимущественно в арьергарде, но уже потери в этот день были значительно меньше. 4-го июня войска, слабо преследуемые, вышли к Герзель-аулу.

Потеря наша в течение 6-ти дней была следующая: убиты 2 штаб-офицера, 7 обер-офицеров и 480 нижних чинов; ранено штаб и обер-офицеров 57 и нижних чинов 1239. Ичкеринский лес навсегда останется кровавым эпизодом кавказских войн, ужасным даже в рассказах. Мы не станем входить в подробный разбор этой экспедиции. Много случайных обстоятельств содействовали к ее неудаче; но нельзя не заметить, что путь через ичкеринкие леса был выбран опрометчиво; степень проходимости дороги была преувеличена; самый отряд был слишком велик, имел много обозов, и следовательно наперед можно было рассчитать, какое затруднение он рискует встретить в горах.

Bcе горы торжествовали нашу неудачу; Шамиль, забыв поражение свое в Казикумухе, снова стал набирать скопища и громко выражал свои намерения напасть на Аварию. Обстоятельства эти побудили генерал-адъютанта Граббе перенести действия в глубь Дагестана.

С этою целью сосредоточенный им при Темир-Хан-Шуре отряд из 11 с четвертью батальонов при 20 орудиях, 3 сотнях козаков и конной милиции (Два батальона Апшеронского, четыре батальона князя Варшавского, два батальона Кабардинского и сводный батальон из двух рот Апшеронского и двух рот Тифлисского полков и рота Кавказского саперного батальона.), 24-го июня прибыл к Цатаниху. На следующий день, отряд, двумя эшелонами, двинулся к Игали и занял окрестные высоты. При появлении наших [399] войск, Игалинцы зажгли селение и вместе с мюридами, присланными Шамилем к ним на помощь, засели в садах за завалами. 28-го июля, войска с двух сторон атаковали сады, выбили оттуда неприятеля и заняли селение. Но здесь ближайшее знакомство с местностью показало, что утвердиться в Игали не было возможности, по причине недостатка воды, а на Андийской Койсу нельзя было устроить укрепления, потому что левый берег ее — отвесная скала и командует правым; при том же дорога от Цатаниха к Игали превосходит своею неприступностью даже спуск в Гимринское ущелье. 29-го июля войска очистили селение и прибыли в Цатаних, слабо преследуемые горцами. Здесь были сложены излишние артиллерийские и продовольственные запасы, а батальоны, входившие в состав отряда, направлены отчасти на разработку военно-дагестанской дороги, отчасти для направления верхов аварских укреплений.

Таким образом, несмотря на огромные средства, главная цель предположений 1842 года не была достигнута. Экспедиция этого года, не только не содействовала к поколебанию могущества Шамиля, напротив она усилила его влияние, поселив в горцах глубокую доверенность к его уму и счастью. Потери неприятеля далеко уступали нашим в числительности, даже не исключая Казикумуха, где главная масса убитых состояла из жителей этого ханства, которых Шамиль не имел причины беречь. с 1842 года, неприятель имел полную возможность оценить затруднения, встречаемые нами при действиях в Чечне и Дагестане, между тем как ему представлялось обширное поприще тревожить нас со всех сторон. До сих пор, в горах еще сохранялась уверенность в непобедимости Русских; неудача 1842 года, к несчастью, поколебала и это убеждение; дерзость неприятеля возросла неимоверно и он снова стал мечтать об изгнании нас с Кавказа, подобно тому, как это было в лучшие времена Кази-муллы.

И так по истечении десяти лет (с 1832 по 1842 год), несмотря на беспрерывные усилия и пожертвования, плоды лучших экспедиций были потеряны. Владычество наше в горах не подвинулось вперед; нравственное превосходство утрачено, самая энергия как будто ослабла, что доказывает бездействие конца 1842 и большей части 1843 годов. Мы как будто [400] предвидели в будущем еще большие потери и готовились к ним с равнодушием, близким к отчаянию.

С другой стороны, гений Шамиля не упустил ничего из виду. В течение восьмилетнего имамства, при борьбе, ежеминутно грозившей ему гибелью, он деятельно трудился над утверждением своей власти, понимая, что только искусно приспособленная администрация могла служить ей прочным основанием. Итак, совершенно новые учреждения были им даны в горах и нам уже предстояла борьба не с обитателями Чечни и Дагестана, но с правильно-организованным обществом, в главе которого стоял Шамиль. Чтоб иметь возможность вполне оценить предстоящие нам трудности, полагаем не лишним заключить эту главу изложением административной системы, которую Шамиль немедленно вводил в обществах, по мере их к нему присоединения.

Прежде всего сделаем перечень покорным Шамилю обществам.

В Дагестане ему повиновались: Андия, Гумбет, часть Койсубу, Технуцал, Богулал, Тинды, Ункратль, Карата, оба Ахвахи, часть Аварии, Келе, Гидатль, Гилитль, Карах, Куяда, часть Андаляла и другие селения. Всего свыше 130,000 семейств.

По северную сторону Андийского хребта: часть Caлaтaвии, Аух, Ичкерия, Большая и Малая Чечня, Шубуты и другие мелкие чеченские племена, всего слишком 100,000 семейств.

Всю эту массу населения Шамиль разделил на округи, состоящие приблизительно из 1000 дворов. Каждый округ управлялся наместником его — наибом.

Наибы почти полновластные хозяева в округе. Они творят суд и расправу по шарриату и следят за отправлением народных повинностей; в случае надобности , делают сборы войск и предводительствуют ими, согласно воли и планам Шамиля.

На обязанности их лежит: добросовестное и строгое управление вверенною им частью, наблюдение за точным исполнением постановлений шарриата (Шамиль, согласно своим видам, несколько изменил шарриат, введя в него статьи, которых там никогда не существовало. Так, на-пример, по истинному шарриату казнь допускается в весьма редких случаях, но по Шамилевскому это дело весьма обыкновенное.) и ycтpaнение между [401] жителями всяких враждебных столкновений, преимущественно же кровомщения. Но тем не менее наибы — страшные грабители, и Шамиль это знает, но молчит из личных выгод, потому что каждый наиб платит ему.

Не всех наибов Шамиль облек одинаковою властью; более доверенные и испытанные из них имеют более власти и отличий наружных. Им он доверяет наиболее сокровеннейшие мысли; они его подпора в настоящем и будущем.

Для того, чтобы достигнуть наибского звания, не надо происходить из знатного рода; для этого требуются способности, усердие и верность имаму. Шамиль сам плебей, поддерживает плебейство , тщательно истребляет аристократию , которая, как например в Аварии, имеет свои предания, и даже втайне сочувствует прежнему порядку вещей.

Наибы действуют на народ посредством кадиев и старшин.

Кадий (В Турции кадии имеют обязанность полицейских чиновников; но в Дагестане они судьи и как здесь характер управления чисто теократический, то они вместе с тем и духовные лица.) — лицо духовное; ему хорошо должен быть известен шарриат, так как к его решению преимущественно обращаются судящиеся; в редком селении нет кадия. Старшины составляют последнию инстанцию суда и их в селении бывает по нескольку. Как кадии, так и старшины, избираются народом, но утверждаются Шамилем по представлению наибов.

Все покорное Шамилю население составляет одно военное сословие. Каждый горец, от 16 и до 60 лет, обязан непременною службою. Если у отца три сына, они все должны идти на войну без очередей если четыре — младший может оставаться дома. В важных обстоятельствах, требующих поголовного восстания, выходят все и даже 60-ти летние старики. Для этого каждый житель обязан иметь оружие — винтовку, пистолет и шашку; наиболее зажиточные и лошадь; если кто-нибудь из них по болезни остается дома, то лошадь свою передает другому. Шамиль в особенности заботится об образовании кавалерии, что дает ему возможность переносить свои скопища с одного пункта на другой с неимоверною быстротою, между тем как горцы с одинаковым удобством дерутся и в пешем и в конном строе. [402]

На время похода, каждый воин обязан запастись провизиею дома и нести ее на себе. При продолжительных же сборах, скопища довольствуются за счет жителей окрестных мест, или по частям отправляются домой за провиантом. Как горцы ни умеренны в пище, однакожь бедность в Дагестане такова, что округи решительно не в состоянии содержать войска Шамиля даже и нескольких дней; от этого сборы там бывают весьма непродолжительны (В 1844 году, Шамиль почти месяц держал в сборе свои скопища в Аварии и Койсубу, но это потому, что эти части Дагестана принадлежали нам, и он, как бы в отмщение им за преданность Русским, грабил их бессовестно.). Это же самое побуждает горцев открывать свои кампании преимущественно осенью, как только окончится уборка посевов и когда еще повсюду можно найти хлеб в достаточном количестве.

Обозов при скопищах не бывает вовсе, и только за Шамилем и другими первостепенными лицами возятся по одному или по два вьюка с необходимыми вещами.

Если обстоятельства потребуют сбора войск, то или все могущие носить оружие выходят поголовно, и это бывает, как мы сказали, в крайних случаях, или же количество вооруженных, с такого-то и такого наибства, назначается предварительно самим Шамилем. Простота системы и природная способность горцев к войне, дают возможность набирать большие силы в самое короткое время.

Сверх этих временных ополчений, Шамиль имеет при себе постоянно конную охранную стражу мюридов, нечто вроде гвардии. Она набирается преимущественно из людей, известных преданностью имаму, вполне проникнутых святостью его идей, преимущественно холостых; число их простирается до 600 человек. Мюриды получают от Шамиля, кроме приходящейся им доли из отбитой добычи, иногда особые денежные подарки; каждая деревня, в которую посылаются мюриды, обязана продовольствовать как их, так и их лошадей. Последняя мера придает охранной страже еще более важности и уважения, а вместе с тем в глазах горцев возвышает и самого Шамиля.

Цель учреждения охранной стражи двоякая. Прямая, чтоб иметь вокруг себя людей испытанных, готовых во всякое время поддержать его власть и в случае нужды пожертвовать [403] жизнью. На войне, они составляют самый надежный резерв, дерутся с отчаянною решимостью, соблюдают отличную подчиненность и в бою носят значки Шамиля: малое число их опаснее целого скопища горцев.

Косвенная же цель их учреждения состоит в том, что они рассылаются по селениям для поддержания и распространения шарриата, особенно в обществах, недавно приставших к Шамилю или верность которых сомнительна. Так: Андия и Гумбет, наиболее пострадавшие, ропщут на Шамиля; но как общества эти составляют центр его владений и опору действий в Дагестане, то Шамиль принимает самые строгие меры для удержания их в покорности и наблюдение за ними возложено на мюридов. Таким образом, последние составляют нечто вроде опричины, которая действиями своими и подозрительности держит всех в таком страхе, что даже брат боится брата; при малейшем поводе к подозрению, мюриды тотчас же арестовывают виновных, наказывают их, или отсылают к наибу.

Доходы предшественников Шамиля — Кази-муллы и Гамзат-бека — состояли единственно в хамус (пятой доли военной добычи). Но Шамиль положил следующие основания для образования общественной казны:

1) Хамус, как было и прежде.

2) Штрафы, налагаемые на виновных за разные проступки, измену и нарушение шарриата.

3) Доходы с земель, составляющие собственность мечетей, или поступающие в казну аварского хана, который взимал дань с Андии, Гумбета, Койсубу и многих мелких обществ Дагестана.

4) Десятая доля с хлебных производств (зякат).

5) Если после умерших не оказывается прямых наследников,то все их имущество, движимое и недвижимое, поступает к Шамилю.

Примечание. Bсе денежные взносы, доставляются прямо казначею Шамиля, а хлебный сбор остается в ведении каждого наиба и расходуется по распоряжению имама.

Шамиля упрекают в скупости; но он просто бережлив и имеет на это полное основание; при случаях же умеет быть и щедрым, когда следует наградить за подвиг мужества или преданности. [404]

Как награды, так и наказания приведены им в правильную систему. В начале, за храбрость у него выдавались подарки разными вещами, как то: оружием, платьем, лошадью, баранами и проч. В 1841 году, с образованием охранной стражи, появились чины и знаки отличия. Первый чин — муртизигат, то есть десятник, потом сотенный командир, двух-сотенный и пяти-сотенный; наиб в военной иерархии играет роль маршала и предводительствует скопищем в 1,000, 2,000 и 6oлее человек. Знаки отличия состоят из серебрянных, круглых или вырезанных на подобие лупы медалей, которыми награждаются за особенное мужество все чины. В конце 1842 года Шамиль учредил знак отличия, похожий на нашу орденскую звезду и пожаловал им Шуаиб-муллу, Ахверды-Магому и Уллу-бея. При занятии Шамилем Казикумуха в 1842 году, достались в его руки Высочайше пожалованные Казикумухскому и Кюринскому ханствам знамена; одно из них он отдал Шуаибу, другое Уллу-бею, в награду за действия их в Ичкеринском лесу.

Сколько разнородны награды, столько различны и наказания. За малую вину налагается штраф — денежный или натурою, который и поступает в общественную казну; за вторичную вину того же рода — штраф увеличивается. Оказавшим в деле трусость обшивают правую руку войлоком и виновный носит его до тех пор, пока не исправит свою репутацию. За большие вины сажают в яму, на несколько недель и даже месяцев. При этом арестованным отпускается самая скудная пища, едва достаточная для поддержания жизненных сил; некоторых из них, по мере важности вины, заковывают в кандалы. Во все время заключения, они лишены возможности дышать свежим воздухом, а если это и позволяют им, то не более, как на час и то в виде великого снисхождения; когда же кончится срок ареста, освобожденные из ямы едва походят на живых людей и часто от изнурения впадают в тяжкую болезнь и умирают.

За преступления большей важности, как то за измену, дезертирство, лазутничество, определяется смертная казнь, а для приведения в исполнение смертных приговоров, при Шамиле состоит палач, с секирою, похожею на секиры римских ликторов. Секира служит символом его власти и по этому постоянно возится за ним. [405]

Такова, вкратце, его система управления, волею неволею приковавшая к нему самые необузданные племена Кавказа. Как высшее духовное лицо, Шамиль управляет совестью каждого; как политик и глава общества, он держит всех в ежовых рукавицах, а сколько нужно ума и ловкости, чтобы ворочать людьми, не знавшими дотоле никаких законов, никакого порядка! Меры, употребляемые им для этого, поистине замечательны.

Так для придания себе большей важности, Шамиль уверил народ, что он находится в постоянных сношениях с турецким султаном и египетским пашею и для доказательства сам сочиняет письма, будто бы им полученные от этих лиц, и рассылает их к наибам для прочтения в мечетях. В этих письмах он обыкновенно излагает, что султан и паша принимают живое участие в его деле и собираются подать ему действительную помощь войсками и деньгами.

Для поддержания духовного влияния, Шамиль раз или два в год прибегает к хальвату, который состоит в следующем. В известное время, Шамиль запирается у себя в доме и никого не принимает, уверяя, что должен предаться духовным занятиям в беседе с пророком. Когда таким образом пройдет недели три, он начинает принимать самую скудную пищу, а последние два или три дня почти ничего не ест. К этому времени, к нему собираются отовсюду кадии и муллы, окружают дом его, не позволяя никому к нему приближаться. Вечером последнего дня этой уединенной жизни, Шамиль требует к себе главных духовных лиц и принимая вид изнуренного человека, говорит, что сам Магомет нисходил к нему в виде голубя, сделал ему важное откровение и завещевал ему по прежнему трудиться над распространением шарриата. После беседы с главным духовенством, Шамиль выходит к собравшемуся народу, излагает свои мысли, подтверждая их слышанным из уст пророка. Легковерные горцы верят ему и вся эта комедия оканчивается торжественным гимном: «Нет Бога, кроме Бога, пророка его Магомета и Имама великого Шамиля». После сего, кадии и муллы расходятся по своим селениям, рассказывая о происходившем в Дарго; народ молится, воспевает Бога, пророка и имама и предается празднествам.

В политике, Шамиль действует с искусством истинно макиавелевским. Так, когда ему нужно было наказать [406] Назрановцев (Чеченское племя) в 1841 году, Шамиль потребовал к себе Хаджи-Мурата с 500 Лезгин, и наоборот, для действий в Дагестане, посылает туда Чеченцев. Таким образом, он ставит оба эти племени в зависимость одно от другого и поселяя в них взаимную недоверчивость, властвует на основании правила divide et impera.

Шамиль — гений. Если б он родился где-нибудь в другом месте, например, во Франции — он бы потряс миром. В истории он станет наряду с Чингис-ханом и Тамерланом и нет сомнения, что он был бы ими в действительности, если бы судьба не свела его с могущественною монархиею, борьба с которой не может быть успешна. Успехи оружия и энергия настоящих действий на Кавказе смирят этого грозного владыку гор; с гибелью или с смертью его, война должна кончиться, потому что есть много данных предполагать, что ему не будет преемников. Taкиe люди родятся веками и вызываются на поприще обстоятельствами, которые не часто повторяются.

Текст воспроизведен по изданию: Перечень последних военных событий в Дагестане. (1843 год) // Военный сборник, № 2. 1859

© текст - Окольничий Н. 1859
© сетевая версия - Тhietmar. 2008
©
OCR - Over. 2008
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Военный сборник. 1859