ОБЗОР СОБЫТИЙ НА КАВКАЗЕ В 1851 ГОДУ
(Продолжение)
IX.
Желание горцев избавиться от крепостной зависимости. Убыхские дворяне. Взятие галер. Дела у Навагинского укрепления. Совещание шапсугов у р. Аптхирь. Худако. Хамыз и Магомет-Амин. Примирение Магомет-Амина с дворянством. Отсрочка, данная ближним натухайцам. Действия Хамыза. Новый агитатор. Возобновление меновой торговли. Поджоги. Договор г.-м. Вагнера с шапсугами. Переговоры с убыхами. Экспедиция Серебрякова к дальним натухайцам. Его система покорения натухайцев. Экспедиция в Адагум, Худако, Псиф и Непитль.
Хотя Магомет-Амин объявил во всеуслышание о своем намерении освободить крестьян от крепостной зависимости, но приступить к этой реформе не решался из опасения восстановить против себя дворянство, которое крайне недружелюбно отнеслось к его затее. Однако заманчивое слово “свобода" поселило надежду среди крестьян, показало им, что это не пустой звук, что если б освобождение их не было возможно, оно не возбудило бы неудовольствия в их владельцах. Но так как идея Магомет-Амина не только не приводилась в исполнение, об ней, напротив, как-то совсем перестали говорить и дворянство мало-помалу успокоилось, а расставаться с надеждой было слишком тяжело, то некоторым более предприимчивым пришло на мысль искать эту свободу в покровительстве русских, под властью которых безбедно существовали мирные аулы. Никого не предупредив о своем намерении, забрав на арбы свой домашний скарб и свои семейства, в темную ночь, когда еще не было поводов следить за ними, секретными дорогами добрались они до наших аванпостов, переправились через Кубань и на седьмой день были в Екатеринодаре, где тотчас же получили доступ к начальнику черноморской кордонной линии. Генерал-маиор Рашпиль обошелся с ними ласково, объявил им, что теперь они свободны и будут пользоваться правами наравне с добровольно покорившимися нам обществами, а для поселения их будут отведены места, где им нечего будет опасаться преследований [51] прежних владельцев. Весть об удачном исходе этой первой попытки освободиться от крепостного состояния очень скоро проникла в непокорные общества. Примеру первых переселенцев последовали другие и, несмотря на меры, к которым всполошившееся дворянство стало прибегать, чтоб остановить эмиграцию, она продолжалась. Тогда дворяне решились прибегнуть к нашему же правительству, у которого искали защиты против них покидавшие их крестьяне, и для начала вступили с нами в тайные сношения, предлагая услуги, в которых мы не особенно нуждались, так как те же услуги совершенно бескорыстно оказывали оставшиеся верными нам и только по наружности присягнувшие Магомет-Амину некоторые почетные лица. Убыхи, владевшие землями в окрестностях Вельяминовского укрепления, первые подали пример этой лицемерной политики. Сначала они явились для секретных переговоров к приставу джигетского народа, но когда узнали о предстоящем объезде черноморской береговой линии новым начальником ее Серебряковым 7, то прибыли — одни в Новороссийск, другие в укрепление св. Духа. Между ними были представители известной своей упорной враждой к нам джубгской фамилии Казы, которая с самого занятия нами восточного берега постоянно возбуждала народ к неприязненным действиям против нас, притесняла благонамеренных людей, подававших в собраниях голоса за принесение покорности русскому правительству и, в качестве предводителей, участвовала во всех крупных столкновениях с нашими войсками. Серебряков с первых же слов дал им понять, что ему хорошо известны настоящие мотивы заявлений о желании сблизиться с нами, что он не со вчерашнего дня [52] знает их, что если б желание их было непритворным, они не в тайные сношения вступали бы с нами и не вдали от мест их жительства, а вели бы открытые переговоры на виду своих обществ, что он готов выслушивать их, но только не здесь, а в укреплениях, ближайших к их аулам, так чтобы народ мог последовать их примеру и возобновить открытые сношения с нами. Дворяне не ожидали встретить такой прямой отпор их азиатскому двоедушию. До сих пор их заявлениям о миролюбивых намерениях русские всегда верили, а теперь нашелся между ними такой, который в глаза уличает их в лицемерии. Они не знали Серебрякова, который до этого времени был начальником 1-го отделения и имел дела преимущественно с натухайцами и северными шапсугами. Они молча выслушали его и молча удалились из приемной. Прежде нежели они оставили укрепление, адмирал отдал приказание воинскому начальнику, чтобы он через лазутчиков и других лиц, с которыми будет входить в сношения, распространил во всеобщую известность, что мы не только не будем препятствовать выселению к нам принадлежащих к крепостному сословию горцев, но, напротив, будем поощрять выселение, отведем земли переселенцам и объявим их свободными; если же владелец желает сохранить права над крепостными, он должен отречься от Магомет-Амина и открыто перейти на нашу сторону. Молва о неудачном исходе переговоров в Новороссийске и в укреплении св. Духа быстро разнеслась по непокорным обществам. Прием, оказанный убыхам новым начальником линии особенно сильно подействовал на шапсугов. К колючему вопросу о недостатке соли присоединился другой не менее колючий вопрос — о намерении русских поощрять переселение к ним податных крестьян. В последних числах мая в земле шапсугов, на реке Антхири, состоялось народное [53] собрание, на котором решено было требовать от Магомет-Амина, чтобы он принял энергические меры к облегчению положения доверивших ему свою судьбу народов — это его прямая обязанность; если же он не в состоянии выполнить ее, то пусть сам войдет в сношения с русскими властями и настоит на возобновлении торговли солью и на отмене только что сделанного распоряжения относительно выселения крепостных людей за Кубань. Русские начальники должны будут выслушать его, так как он выдает себя за уполномоченного турецкого султана. Прежде нежели разошлось собрание, ему дали знать, что Магомет-Амин недалеко, что он выступил с ополчением из земли абадзехов и направляется на Антхирь. Поборники шейха, пользуясь первым впечатлением, произведенным этою вестью, успели склонить большинство на свою сторону и убедить его ждать распоряжений Магомет-Амина, который сам, без указаний снизу, найдет средства облегчить бедственное положение народа. Принятые в собрании решения были отменены и все осталось по-прежнему.
В первых числах июля г.-м. Вагнеру с коммерческих судов дали знать, что между Новотроицким укреплением и ущельем реки Вулан появляются вооруженные галеры, которые во время безветрия производят из ущелий нападения на заштилевшие вблизи берега купеческие суда. Сообщившие ему эти сведения шкипера сами едва не подверглись нападению пиратов, и только благодаря внезапно подувшему ветру вовремя удалились от берега. Ущелье реки Вулана настолько глубоко, что в нем иногда укрывались от преследования наших крейсеров турецкие контрабандные суда; там же устроены были склады для хранения подвозимых из Турции товаров, оружия и пороха. Для получения более положительных сведений о местопребывании пиратов, для наблюдения за ними и уничтожения их галер, Вагнер тотчас [54] же отправил полковника Бараховича в укрепление Тенгинское, предписав ему собрать туда азовские баркасы из других укреплений, посадить на них людей тенгинского гарнизона и действовать по усмотрению; в случае же неполучения достоверных сведений, ожидать его прибытия. 6-го июля Вагнер с командою охотников из нижних чинов черноморских линейных 5-го и 15-го баталионов, в числе 50-ти человек при 2-х обер-офицерах, отправился на пароходе “Эльбрус" в Тенгинское укрепление. Барахович ничего еще не предпринимал, ожидая лазутчиков, посланных им на разведки. 8-го числа они возвратились и подтвердили сведения с купеческих судов: в двух не особенно глубоких, но густо населенных ущельях между реками Вулан и Беше находились, по их словам, две большие галеры. Предварительную рекогносцировку местности генерал признал неудобною: она могла произвести переполох и повести к неудаче, а потому, пользуясь береговыми ветрами и полагаясь на расторопность и бодрый дух принимавших участие в экскурсии подчиненных, генерал поторопился предприятием и 8-го июля вечером выступил из Тенгинского с отрядом из 11-ти штаб и обер-офицеров, 138-ми нижних чинов и, для прислуги при 3-х фальконетах, 28-ми азовских казаков, которые снабжены были кранцами и фальшфейерами. Отряд разместился на 8-ми баркасах, управляемых 136-ю гребцами. Сильное волнение не позволяло брать баркасы на бакштов 8, а потому, рассеянная ветром, флотилия только в полночь могла собраться на высоте ущелья Беше. Темная ночь, глубокая тишина и ветер, дувший с гор, благоприятствовали замыслу. Саженях в 4-х от берега баркасы сели на рифы. Генерал и офицеры спустились в воду, за ними, держа ружья и патронташи над головами, бросились и нижние чины. Дно моря у берега усеяно было [55] слизкими валунами, что чрезвычайно затрудняло переход — люди скользили и падали; у многих подмочились патронташи. Ступив на берег, отряд очутился в небольшом, но глубоком ущелье. В полуверсте от морского берега, в густом кустарнике спрятана была совершенно новая, длиннее наших баркасов галера. По знаку Бараховича, азовские казаки бросились к ней, подняли и стащили к морю. Все это сделано было в самое короткое время и в величайшей тишине. Как только галера спущена была на воду, генерал приказал отряду садиться на баркасы, снять которые с рифов потребовало, однако, немало времени. Отсюда отряд перешел к другому ущелью. Здесь высадка не представила никаких затруднений, зато найденная в ущелье галера оказалась по своей ветхости не стоившей перевозки. Подложив под нее огонь, команды снова сели на баркасы, но не успели выбраться из бухты, как на горе, над спуском в ущелье показались горцы. Для того, чтобы они не могли приблизиться к галере и затушить огонь, по ним сделано было несколько выстрелов ядрами и картечью. Экскурсия эта обошлась без жертв с нашей стороны, и 9-го июля, рано утром, флотилия бросила якорь в Новороссийской бухте. Здесь от воинского начальника Вагнер узнал о прибытии Магомет-Амина в аул Адербе, один из ближайших к Геленджику. Опасаясь за участь названного укрепления, на которое неприятель мог напасть, пользуясь его отсутствием, он, несмотря на ненастье и поднявшийся ветер, поспешил туда на двух баркасах. Ветер усилился как только баркасы обогнули мыс Идокопас. Порывы его, сопровождаемые вихрями, угрожали гибелью бывшим на баркасах командам, и только благодаря присутствию духа и опытности Бараховича и бывших под его начальством казачьих офицеров, а также неустрашимости гребцов, опасность миновала. После 5-ти-часового плавания баркасы [56] приблизились к геленджикской бухте, но войти в нее не позволил противный ветер, и баркасы стали на якорь по другую сторону мыса. Неизвестность относительно того, что происходило в окрестностях Геленджика, вокруг которого постоянно сновали партии горцев, заставила Вагнера покинуть баркасы, несмотря на разыгравшую непогоду, и с конвоем из 20-ти человек, водою, по скользким камням и под сильным, сбивавшим с ног ветром, направиться к берегу. Его не остановила вдавшаяся в море отвесная, вышиной около 3-х сажен скала; он взобрался на нее с опасностью жизни и уже сухим путем пробрался в Геленджикское укрепление. Баркасы вошли в бухту незадолго до рассвета, воспользовавшись наступившим на короткое время затишьем. Тревога, поднятая известием о прибытии Магомет-Амина из земли абадзехов, оказалась фальшивой. Слух распущен был джубгскими старшинами с целью напугать народ, намеревавшийся, по возвращении генерала в Геленджик, открыть с ним мирные переговоры. Цель их была достигнута: переговоры не состоялись.
С тех пор, как на местах старых, полуразрушенных наводнениями укреплений св. Духа, Тенгинского и Головинского воздвигнуты были новые, из камня, покушения горцев на эти три пункта совершенно прекратились и даже появление их большими партиями стало гораздо реже. Зато гарнизону Навагинского форта, расположенного среди всхолмленной местности, изрезанной оврагами и густо поросшей колючим кустарником и малорослым лесом, день и ночь приходилось быть настороже, так как горцы, зорко следившие за всеми его действиями, при малейшем несоблюдении командами воинской осторожности, внезапно появлялись из засад и причиняли им более или менее значительный вред. 2-го июня из форта послана была команда в 11 человек с пищей для нижних чинов, занимавших [57] караул в передовой башне. Караульный офицер, заметив приближение команды, передвинул пикет из четырех рядовых к тому месту, где начинался кустарник, чтобы прикрывать команду, когда она будет пробираться через него. Пропустив мимо себя команду, пикет последовал за нею на некотором расстоянии. В это время 30 горцев, отделившись от скрывавшейся в кустарниках партии, бросились на пикет и истребили его весь. Из башни открыли по ним пальбу, в форте ударили тревогу. Двух минут не прошло, как из форта выступила команда в числе 286-ти человек при трех офицерах. Тогда вся скрывавшаяся в засаде партия, около 500 пеших с одним значком, показалась на вершине кургана, но почему-то уклонилась от боя и после залпа врассыпную побежала к горам. Колонна с криком “ура” бросилась за нею по пятам. Некоторые пытались защищаться, но легли на месте заколотые штыками. Войска преследовали горцев до тех пор, пока была возможность в этой изрытой и пересеченной местности сохранять кое-какой порядок. Урон, понесенный горцами был так значителен, что когда колонна отступала, они не осмелились провожать ее, хотя овраги и кустарники позволяли почти безнаказанно устраивать засады и вредить нам на самых близких расстояниях.
Осенью минувшего года вся местность вокруг Навагинского укрепления на расстоянии пушечного выстрела была настолько расчищена от покрывавших ее кустарников и порослей, что для убыхов не оставалось более скрытых мест, с которых они могли бы вредить нашим командам или подкрадываться к передовой башне и угрожать выставляемым от нее пикетам. Но благодаря зимним дождям, раннему наступлению весны и необыкновенной производительности почвы вся расчищенная местность снова покрылась густою растительностью, позволявшею неприятелю возобновлять [58] свои нечаянные нападения на команды и даже подползать к форту на ближний ружейный выстрел. Воинский начальник решил снова оголить вершины некоторых из окружавших форт возвышенностей и лесистые балки, в которых удобнее всего было устраивать засады. С этою целью 4-го июня им собрана была команда из 470-ти нижних чинов 3-го, 8-го и 10-го черноморских линейных баталионов при одном горном единороге, под начальством Черноморского линейного № 3 баталиона штаб-капитана Потковского. Сверх того, на море спущен был вооруженный двумя фальконетами баркас. Отряд выступил из форта в три часа утра, рассчитывая, что в такой ранний час горцы едва ли успеют собраться в сколько-нибудь значительных силах. Заняв позицию и обеспечив себя цепями и наблюдательными пикетами, войска приступили к производству работ. Первое время было тихо; слышны были только стук топоров и сдержанные голоса рабочих. По прошествии часа раздался выстрел, за ним другой, и через несколько минут по всей левой цепи загремела перестрелка. Первыми же выстрелами был убит начальник ее, Черноморского № 10 баталиона подпоручик Куницкий, и ранены бросившиеся к нему того же баталиона два рядовых. Расчистка местности продолжалась около двух часов. Горцы с гиком несколько раз порывались ударить в шашки на рабочих, но быстрые действия единорога и двух фальконетов с баркаса поддерживали непрерывную канонаду, и горцы едва успевали выносить своих раненых. Остальные части войск также вели себя примерно. Едва убыхи обнажали шашки, как они смыкались, брали на руку и с спокойным мужеством ожидали натиска. Когда трущобы были совершенно обнажены, колонна начала отступать. Неприятель не мог нанести ей большого вреда, так как, не стесняемая никакими тяжестями, она могла двигаться в стройном порядке, который [59] невольно внушал неприятелю некоторую робость; к тому же его сдерживал почти не прерывавшийся огонь трех орудий. Вся потеря наша в этот день состояла из одного убитого обер-офицера, четырех раненых и трех контуженых нижних чинов. Так как сношения жителей с гарнизоном Навагинского форта не возобновлялись, то урон, понесенный убыхами, остался неизвестным.
Во второй половине июня у шапсугов, на реке Антхире, снова происходило собрание, на котором присутствовали представители от дальних натухайцев и снова поднят был вопрос о необходимости завязать сношения с русскими для облегчения народных бедствий, так как Магомет-Амин ничего в этом отношении не предпринял; он заботился только об утверждении своей власти, а когда заходила речь о лишениях, которые испытывал народ, он отделывался одними обещаниями, которых в исполнение не приводил да и приводить не мог. Он обещал, например, вступить с русскими в переговоры; но от чьего имени он мог вести переговоры? Кто он такой? Не может же он явиться к русским в качестве наместника падишаха?! Находясь в дружественных отношениях с Россией, разве допустит Турция подвластные ей народы воевать против России? Никогда не допустит и никаких уполномоченных присылать к ним не будет. Что дал Магомет-Амин присягнувшим ему народам взамен лишений, которым они подвергаются, благодаря его порядкам? Ничего не дал и ничего не даст. Если же они присягнут на верность русскому правительству, то получат от него все и будут пользоваться безопасностью, которой отцы их никогда не знали. Ни одно из покорившихся ему обществ никогда не бедствовало и не желает отстать от русских, потому что им хорошо. Так говорили в собрании два 80-ти-летних старца, двое старшин: абинский — Хоротокор-Хамыз [60] и адагумский — Хуарокор-Алибей. Доводы их сильно подействовали на собрание, а преклонный возраст придавал им особенный вес. Когда они кончили, слово предоставлено было их противникам, приверженцам Магомет-Амина. Эти последние начали с обвинения старшин в предательстве. Если русские, говорили они, всегда вовремя узнают о замыслах против них Магомет-Амина, то этим они обязаны им; они вербуют из низкой черни лазутчиков и посылают их к русским. Этим и объясняется, почему не всегда удается Магомет-Амину приводить в исполнение его глубоко обдуманные планы, почему русские колонны, гибель которых казалась неизбежной, если б они отступали по кратчайшим дорогам, где против них устроены были засады, избирали другие, окольные пути, где даже некому было их преследовать. Если Магомет-Амин еще ничего не предпринимал для прекращения народных бедствий, то единственно благодаря проискам некоторых старшин, которые не перестают твердить русским, что только нуждою и лишениями они имеют возможность поработить закубанские племена. Приверженцы Магомет-Амина вступались за своего повелителя с тою страстною энергией, которая всегда действует на умы народных собраний. Многие частью из нежелания навлечь на себя неудовольствие сторонников Магомет-Амина, пользовавшихся большим влиянием в народе, частью из боязни подвергнуться гонениям всесильного духовенства объявили, что они до тех пор останутся верными своему учителю, пока сам он не перейдет на сторону русских и не прикажет им последовать его примеру. По поводу всех этих речей в собрании возникли несогласия, которые легко могли перейти в открытую вражду, если бы старшины абинский и адагумский не предупредили ее своим вмешательством. Узнав об опасности, угрожавшей его влиянию, Магомет-Амин прибыл в долину реки Худако, где также [61] происходили совещания, предметом которых были те же бедствия и невзгоды, обрушившиеся на народ с тех пор как Магомет-Амин опоясал карантинами всю нашу береговую линию. Магомет-Амин надеялся своим внезапным появлением среди собрания повлиять на ход совещаний. Надежда его могла бы оправдаться, если бы с Антхиря, где собрание было уже распущено, некоторые из присутствовавших на нем, и в числе их Хамыз, не поспешили также в долину Худако. Хамыз начал с того, что обратился к Магомет-Амину с вопросом: точно ли он уполномоченный турецкого султана и может ли доказать это, вступив в качестве уполномоченного в прямые сношения с русскими властями? Магомет-Амин думал уклониться от ответа, но когда вопрос был повторен, он объявил, что не он, а тот, кто его прислал сюда, повелитель мусульманских народов восточного Кавказа, великий имам и глава мюридов, Шамиль, облечен неограниченным доверием и полномочием турецкого султана. На второй вопрос: где та артиллерия, которую он обещал, порох для нее и снаряды, Магомет-Амин не дал никакого ответа; он замял вопрос внезапным обращением к народу, от которого требовал беспрекословного повиновения его воле, в силу данной ему присяги, и полного отчуждения от тех, кто будет искать сближения с русскими, так как подобные люди перестают быть правоверными, становятся гяурами и ничего, кроме презрения, не заслуживают. Раздраженный этими словами, относившимися прямо к нему, Хамыз повторил то же, что говорил в собрании на Антхири, т. е. что между Турцией и Россией существуют самые дружественные отношения, а потому никто, не исключая и Шамиля, не может быть уполномоченным турецкого султана и никто не имеет права его именем поднимать оружие против русских. “Вы оба — продолжал старик, [62] наступая на Магомет-Амина — рассчитывали, что народ, который уважает падишаха, как верховного повелители всех правоверных, перенесет это уважение на его наместников; вы не ошиблись, народ вам верил и уважал вас. Теперь народ знает, что султан не дал тебе, Магомет-Амин никаких полномочий, что ты присвоил себе это звание для своих властолюбивых целей; но он готов простить тебе твой обман, если ты не будешь более стеснять его свободу, лишать его выгод меновой торговли, а вместе с нею такого важного предмета как соль, от недостатка которой он столько времени страдает, если ты не будешь обременять его налогами. Ты не можешь дать ему артиллерию; не води же его против неприятеля, у которого есть артиллерия, который маленьким отрядом из 100 человек, но с одним или двумя орудиями, заставит тебя с позором и огромной потерей искать спасения в бегстве. Ты пришел сюда волновать народ, уговаривать его не передаваться на сторону русских, но народ лучше тебя знает, что для него выгоднее — постоянные тревоги и разорение или мирная жизнь под защитою русской артиллерии. Иди же своей дорогой и оставь нас в покое 9." Слова Хамыза встречены были громким одобрением собрания, большинство которого, несколько тысяч человек, состояло из ближних натухайцев 10, официально еще не перешедших на сторону русских, но уже связанных обязательством не предпринимать неприязненных против нас действий в долине Худако. Магомет-Амин надеялся поколебать принятое ближними натухайцами намерение вступить в подданство России. Потерпев в этом полную неудачу, встревоженный смелыми и опасными для его власти изобличениями человека, который, благодаря своему преклонному возрасту, мог безбоязненно высказывать свое [63] мнение, он удалился с двумястами своих приверженцев по направлению к Абину, принимая на пути всевозможные предосторожности против нечаянного нападения своих новых неприятелей. На Абине его приняли холодно; даже им самим поставленные должностные лица не вышли к нему навстречу. С Абина он переехал на Убин. Здесь он начал собирать мутазигов с твердым намерением двинуться в Худако и силою принудить ближних натухайцев отказаться от миролюбивых сношений с русскими и покориться его воле. Покончив с ними, он, по приглашению старшин долины Джубги, собирался повернуть на юг, к обществам береговой полосы, рассеянным по всему пространству средней части береговой линии от Геленджика до Головинского форта. Шапсуги этого района и убыхи хотя еще не тяготели к русским, но отшатнулись и от Магомет-Амина, затронувшего предметы их старинного поклонения приказанием снести все кресты и порубить священные деревья в их заповедных рощах. Он надеялся обещаниями снова привлечь их на свою сторону, рассчитывая на содействие дворян, которых только и смущала мысль об освобождении крепостных. И действительно, как только он бросил свою затею и поставил вместо нее объединение всех закубанских народов для совокупных действий против наших отрядов, то дворяне не только примирились с ним и сделались его горячими поборниками, но и все усилия свои направили к тому, чтобы восстановить его власть в береговых обществах и вернуть ему их расположение.
В то время как на Убине Магомет-Амин занимался приготовлениями к походу против ближних натухайцев, начальник 1-го отделения вызвал старшин этого племени и напомнил им, что срок для исполнения предъявленных к ним требований окончился 1-го июля, а между тем они ничего не отвечают. Натухайцы, проведав о намерении [64] Магомет-Амина вторгнуться в их землю с ополчением, поспешили отправить к начальнику 1-го отделения депутацию с извещением об угрожаемой им опасности и с просьбою новой отсрочки, так как они не пришли еще к окончательному решению по вопросу о принесении покорности, но что ни в каком случае новой присяги Магомет-Амину не дадут, и если он придет к ним, то встретят его с оружием в руках и будут держаться до прибытия к ним русского отряда. Серебряков, которому успели сообщить о поведении натухайцев в последнем народном собрании в долине Худако, не видел основания к отказу и дал новую отсрочку. Это было тем более необходимо, что в виду предстоявших осенью военных действий против населения северной покатости кавказского хребта не безопасно было доводить до крайности жителей ближайших к нам обществ и тем увеличивать число наших противников. В донесении своем главнокомандующему о положении края и отношениях к нам населявших его народов вице-адмирал Серебряков говорил:
“Прошлогодние военные действия против ближних натухайцев отняли у них самоуверенность, которую они кичливо выказывали по изъявлении покорности Магомет-Амину, и смирили их до такой степени, что мне не случалось еще слышать такого униженного языка, каким гордые по природе горцы просили меня пощадить их и не вытеснять из занимаемых ими земель."
Ободренные отсрочкой и уверенные, что в случае вторичного появления Магомет-Амина в долине Худако на защиту их прибудут русские войска, натухайцы начали готовиться к встрече его с оружием в руках, укреплять аулы, строить завалы. Не менее неприязненно стали относиться к Магомет-Амину сопредельные с владениями натухайцев общества северных шапсугов. На требование Магомет-Амина выставить ему мутазигов, они послали сказать ему, [65] что отныне в действиях своих будут сообразоваться с действиями ближних натухайцев и что в таком только случае дадут ему мутазигов, если в них ему не будет отказано со стороны натухайцев. Это окончательно показало Магомет-Амину, насколько поколеблено его влияние среди береговых обществ. Не предупредив никого из своих приверженцев о дальнейшем образе действий, он отправился к абадзехам, которые продолжали смотреть на него как на уполномоченного турецкого султана. Там он намерен был набрать скопище в две-три тысячи человек и с ним двинуться к долинам Худако и Абина для наказания возмутившегося против него населения. Следивший за всеми его действиями, Хамыз стал призывать народ к оружию. Жители тем с большею готовностью откликнулись на его призыв, что он объявил им о намерении Магомет-Амина силою принудить их к повиновению, разоряя их аулы и уничтожая посевы. Так как между влиятельными лицами, все еще остававшимися верными Магомет-Амину, не нашлось ни одного, который бы согласился стать во главе ополчения, то Хамыз, несмотря на свои преклонные лета, сам принял начальство над ним и выступил к реке Шебшу, границе владений абадзехов. Услышав о выступлении Хамыза с берегов Худако во главе нескольких тысяч человек и надеясь силою своих доводов склонить его к примирению, Магомет-Амин отправил навстречу к нему для переговоров одного из своих приближенных, абадзехского дворянина Хан-оглу, с конвоем из 40-ка мутазигов. На полдороге обе партии встретились. Как только мутазиги увидели приближавшуюся к ним толпу всадников, в которой не мало было дурно расположенных к ним шапсугов, они поспешили спрятать свой значок и рассеялись в разные стороны. Их переловили, отобрали от них оружие, избили кольями и заставили под [66] присягой отречься от Магомет-Амина. Самому Хан-оглу удалось спастись бегством от этой позорной расправы. Узнав от мутазигов, где находится Магомет-Амин, Хамыз двинулся к верховьям Шебша. Здесь он застал довольно многочисленную партию мутазигов, которые до того оторопели при его появлении, что без сопротивления позволили обезоружить себя. Их подвергли тому же наказанию и заставили принять ту же присягу. Озадаченный и еще более устрашенный таким оборотом дела, Магомет-Амин укрылся в сакле, откуда до тех пор не решался выйти, пока ему не было дано клятвенное обещание, что жизни его не угрожает никакая опасность и что ему никакого вреда не будет сделано. Когда он наконец показался у порога, Хамыз спросил его: “Скажи мне, кто ты, что ты за человек, зачем пришел к нам за Кубань и каким образом ты до сих пор действовал?" Магомет-Амин отвечал, что он прислан не от турецкого султана, но от Шамиля, что если Шамиль не имеет полномочий падишаха, то действия его известны турецкому правительству и одобряются им, что Шамиль поручил ему проповедовать учение мюридизма, о котором черкесы не имели до сих пор понятия, вместе с мюридизмом проповедовать священную брань с неверными, которая до тех пор не должна прекращаться, покуда небесная твердь существует; что, повинуясь воле имама, он прибыл сначала к абадзехам и советами и наставлениями по водворению порядка в крае успел постепенно приобрести их доверие, уничтожил у них воровство, это страшное зло, глубоко вкоренившееся в народе, что, приступая к распространению нового учения, он прежде всего требовал от каждого присяги в том, что он настоящий правоверный, верует в пророка и чтит его святой коран. Выслушав объяснения Магомет-Амина, Хамыз и другие прибывшие с ним старшины перечислили [67] перед ним все причиненные его властолюбием народные бедствия, которые теперь должны прекратиться вместе с его властью, так как клятва, данная ему, как уполномоченному турецкого султана, объявляется недействительной. После этих слов они позволили ему удалиться, но с тем чтобы ни к натухайцам, ни к шапсугам он не смел более являться. Магомет-Амин отправился к нижним абадзехам с намерением собрать сильную партию мутазигов, но, встреченный холодно абадзехами, не выказавшими ему готовности содействовать его замыслам, перебрался на Антхирь, т. е. туда, куда шапсуги запретили ему показываться. Между тем предусмотрительный Хамыз не распускал своего сборища. Узнав о прибытии Магомет-Амина в землю шапсугов, он двинулся к Антхири, но не застал уже Магомет-Амина, который успел скрыться. Куда он бежал — никто не мог сказать; его видели удаляющимся на север, к стороне тех шапсугов, земли которых смежны с владениями абадзехов, но от него и там отшатнулись. Сборище, прибывшее на Антхирь, сожгло 16-го июля возведенное Магомет-Амином укрепление со всеми принадлежащими к мехкеме зданиями, разорило дома и уничтожило имущество некоторых из самых ревностных приверженцев Магомет-Амина. На Антхири состоялось также совещание, на котором положено было устранить духовенство от участия в общественных делах, так как оно, вместо того, чтобы заботиться о благе народа, угнетало его, поддерживало самозванца и скрывало до настоящего времени его дерзкий обман. В этом же совещании решено было отменить разбирательство тяжебных дел по шариату и руководствоваться отныне адатом, т. е. старыми народными обычаями. Не менее сильное поражение нанесено было авторитету Магомет-Амина в средней части береговой линии, т. е. во 2-м ее отделении. Народонаселение этого края [68] окончательно отреклось от него и отречение свое закрепило присягой. На совещаниях, происходивших здесь по поводу слухов об энергичных действиях старого Хамыза, положено было вернуться к прежнему образу жизни и к прежнему общественному строю, и все заведенные Магомет-Амином порядки, как не соответствующие народным интересам, отменить; меновую торговлю с русскими возобновить и караулы, стеснявшие ее, снять, оставив только наблюдательные пикеты для военных целей; религиозные обряды, в особенности праздники, которые так настойчиво преследовал Магомет-Амин и из-за которых возникли первые неудовольствия против него, восстановить в том самом виде, в каком они завещаны им отдаленными предками. Религия некоторых береговых обществ, как уже выше было говорено, состояла из смеси мусульманства, христианского учения и язычества. Что касается праздников — некоторые из них шли от времен христианства — то сохранить их, а день Богоматери (Мерием Апши) с особенною торжественностью отпраздновать в ознаменование избавления от власти Магомет-Амина. Кто была Богоматерь, почему в честь ее установлены праздники, никто из них объяснить не мог. Вообще, ни о значении, ни о происхождении своих праздников они не имели ни малейшего представления: переходя от поколения к поколению, настоящий смысл их постепенно утрачивался и сохранялась одна обрядовая сторона, которою, однако, горцы дорожили. Начальник черноморской береговой линии не особенно доверял прочности установившихся между Магомет-Амином и береговыми обществами неприязненных отношений, а сам Магомет-Амин еще менее верил в продолжительность разрыва. Он был слишком властолюбив и слишком далеко зашел, чтобы отступить. В борьбе с возмутившимися против него племенами он должен был, по мнению [69] начальника береговой линии, одержать верх. Для того, чтобы успешно бороться с таким умным и мало разборчивым в выборе средств противником нужна суровая энергия, которой у Хамыза с товарищами не было. Магомет-Амин удалился, но только для того, чтобы набрать ополчение и выступить против своих врагов, в силу и значение которых он не верил. Из всей предшествовавшей деятельности Магомет-Амина видно, что, чувствуя себя бессильным достигнуть своей цели, он всякий раз уступал и выжидал благоприятного момента. Когда, утомленные продолжительным бездействием, противники его расходились, он возобновлял свои усилия и достигал цели. Натухайцы и шапсуги теперь против него, но между ними есть его приверженцы; численностью они слабее его противников, но познаниями — так как между ними много ученых мулл и кадиев — терпением и находчивостью гораздо сильнее. Они будут действовать лестью, страхом и обещаниями и не успокоятся до тех пор, пока не заставят большинство раскаяться в своем увлечении и снова признать над собою власть Магомет-Амина. Наконец племена, населявшие верховья Кара-Кубани, Спаги, Белой, Чамлыка и других впадающих в Кубань рек, еще не изверились в своего шейха. Там он не выдавал себя за наместника падишаха; он говорил, что прислан Шамилем проповедовать новое учение и соединить все закубанские народы для совокупных действий против общего врага, следовательно в глазах их он не был самозванцем. Шамиль действительно отличил его за ум и предприимчивость между всеми своими сподвижниками и доверил ему почетную и важную миссию проповедника. Положение Магомет-Амина в первые дни пребывания его за Кубанью было гораздо труднее и опаснее; много препятствий приходилось ему преодолевать, но он восторжествовал и подчинил себе весь край 11. [70]
В то время, как некоторые береговые общества совершенно отпали от Магомет-Амина, а в других власть его была сильно поколеблена и если еще держалась, то только благодаря значению знатных фамилий и духовенства, в земле джигетов, покорного нам племени, управлявшегося русскими приставами, появился новый агитатор, выдававший себя также за уполномоченного турецкого султана. По свидетельству самих джигетов, в первый раз он показался у них в качестве медика, под именем Магомета-Эфенди, еще в минувшем году. Когда в том же году Магомет-Амин прибыл к убыхам, он также отправился туда, после того куда-то исчез и о нем никаких слухов не было до первых чисел июля 1851 года; тут он снова появился у джигетов, но уже под именем Эфенди-Заат-Гирея, и объявил, что Магомет-Амин обманщик и самозванец, а настоящий уполномоченный турецкого султана он сам, в чем могут удостоверить полученные им в Стамбуле фирман, печать и знамя. Хотя предметы эти действительно находились при нем, тем не менее джигеты отнеслись к нему с недоверием, по крайней мере большинство этого племени. Неизвестно откуда, когда и каким путем он прибыл на восточный берег Черного моря. По уверениям одних, он доставлен на турецком судне прямо из Константинополя; другие утверждали, что он давно поселился в крае и некоторое время находился при Магомет-Амине. Кроме регалий, которыми будто бы его снабдила Оттоманская Порта, у него были печатные экземпляры возмутительной прокламации на польском языке, вроде той, которую несколько лет тому назад распространял проживавший в земле убыхов польский эмиссар Адам Высоцкий. Один экземпляр прокламации доставлен был начальнику черноморской береговой линии, который препроводил его к главнокомандующему. Пристав потребовал, чтобы ему [71] выдали возмутителя, но джигет, в доме которого он скрывался, под разными предлогами уклонялся от исполнения этого требования. Серебряков приказал настоять на выдаче возмутителя под угрозою наказания за неповиновение как за измену.
К началу второй половины июля на всем протяжении черноморской береговой линии возобновились торговые сношения с горцами, исключая укрепления Тенгинского и фортов Навагинского и Головинского. 16-го июля к воинскому начальнику Тенгинского укрепления явились из аулов джубгской долины 17 человек с просьбой дозволить им, по примеру прошлых лет, открыть меновую торговлю с укреплением и в особенности отпустить им в обмен на их произведения хоть небольшое количество соли. Они говорили, что жители их долины никакой вражды к русским не питают и готовы вступить с ними в мирные сношения, но встречают сильное противодействие со стороны джубгских старшин из дворянской фамилии Казы и некоторых других. Впрочем, в последнем народном собрании между жителями, отделившимися от Магомет-Амина, решено было не оказывать более повиновения его приверженцам. Во время этих переговоров из-за куста раздался выстрел, направленный против депутатов. Воинский начальник отвечал депутатам, что хотя русские в меновой торговле не нуждаются, но против возобновления ее ничего не имеют. Ответ этот удовлетворил горцев. Прежде, однако, чем отправиться на меновой двор, они указали на сделанный против них выстрел и просили разрешить им возвратиться берегом моря, под защитою выстрелов из укрепления, так как им хорошо известно, что на дороге устроена засада с намерением напасть на них и отобрать все приобретенное ими от русских. Хотя горцам строго запрещено было ходить берегом моря, но, в виду заявления депутатов, [72] воинский начальник уступил их просьбе. Подстерегавшие их жители бросились в обход, чтоб перенять их в другом месте, но преследуемым удалось избежать нападения; только одного из них противники успели схватить, отобрали от него лошадь, оружие и купленные им в укреплении вещи. Пример этот начальник черноморской береговой линии приводил для того, чтобы показать, каким влиянием пользовались в народе немногочисленные приверженцы Магомет-Амина даже после того, как народ свергнул с себя иго бывшего чеченского наиба.
В продолжении мая и июня месяцев горцы несколько раз покушались поджигать если не форштаты, то хозяйственные заведения, расположенные большею частью между берегом моря и западными фасами укреплений. Пожары и наводнения представляли удобные случаи для нанесения нам существенного вреда. Против разрушения крепостных верков водою на всем протяжении линии приняты были энергичные меры; оставались пожары. До июля месяца ни одно из покушений их не имело удачи, благодаря бдительности приморских блокгаузов и наблюдательных пикетов; везде они встречали отпор картечью и залпами ночных караулов. В июле месяце попытки их два раза увенчались успехом. 10-го большая часть станицы Витязевой была истреблена пожаром. Пламя показалось когда жители были на полевых работах, а войска гарнизона частью прикрывали их работы, частью занимались уборкою сена. Сильный ветер способствовал распространению пожара, которым в короткое время уничтожено 168 дворов со всеми их пристройками, имуществом и запасами сена и хлеба; сгорели, кроме того, два общественных дома, школа, молитвенный дом и несколько лавок. Сбежавшимся на пожар поселянам, при помощи гарнизона, с трудом удалось отстоять остальные дворы. От пожара пострадали 200 семейств поселян, [73] лишившихся всего и оставшихся без пристанища, и жившие у них по квартирам казаки. Во второй половине июля, обозревая черноморскую береговую линию, Серебряков был свидетелем пожара в укреплении Вельяминовском. Вечером 23-го июля огонь показался одновременно в двух местах: на баталионном и ротных дворах Черноморского линейного № 6 баталиона. Горели склады и хозяйственные заведения, расположенные за укреплением, у самого берега моря. Пароход, на котором плавал Серебряков, подоспел к концу пожара, когда большая часть строений была обращена в груду развалин. На некоторых высотах, окружающих Вельяминовское, вокруг разложенных огней стояли толпы горцев. Намерение их угадать было не трудно, но присутствие парохода и беспрестанные орудийные выстрелы с крепостного вала помешали им привести его в исполнение.
Жившие между реками Аше и Псезуапе шапсуги, узнав о прибытии 10-го августа в форт Лазарев генерал-маиора Вагнера, прислали к нему депутацию от дворян и простого народа с просьбою дозволить им собраться для народного совещания возле самого форта с тем, чтобы тут же, без замедления, представить ему свои условия, на которых для них было бы желательно прекратить неприязненные действия против русских. Просьба могла показаться довольно странною, так как ничего подобного никогда прежде не было, но выказать недоверие к горцам значило поселить в них такое же недоверие к нам, а потому Вагнер разрешил. 12-го августа около тысячи шапсугов собралось вблизи форта. От дворян требовали присяги в том, что они не будут более признавать власти Магомет-Амина; дворяне отказывались, а влиятельные люди из народа настаивали на своем.
“Вы должны действовать заодно с народом — говорили они. В случае нападения на нас других племен за возобновление
[74] сношений с русскими, вы должны будете или стать во главе народа, или, примкнув к нападающим, обратить оружие против него. Последнего вы не сделаете, чтоб не лишиться крепостных, которые непременно отойдут от вас, и когда враги наши удалятся, вы останетесь одни; кто защитит вас? Кто заставит ваших крепостных повиноваться вам?”Корысть одержала верх над преданностью Магомет-Амину: дворяне сдались и приняли присягу. Затем начали совещаться об условиях, на которых должно состояться вступление в миролюбивые отношения с русскими. По окончании совещания, отличавшегося необыкновенной сдержанностью во внимание к присутствию представителя русской власти, шапсуги просили генерала выйти к ним. Вагнер вышел без всякого оружия, в сопровождении воинского начальника капитана Жукова и переводчика поручика Давидсона. Шапсуги были в восторге от этого нового доказательства доверия к ним, окружили генерала и после нового совещания единодушно согласились на следующие условия: 1) они не должны тревожить команд, которые будут встречать вне укрепления; 2) не должны угонять принадлежащего нам скота, напротив, заблудившийся скот доставлять в укрепление; 3) не держать ни галер и никаких лодок и вообще прекратить навсегда морские разбои и не нападать на экипажи выброшенных на берег или ставших на мель судов; 4) выдать всех укрывающихся у них дезертиров и тех, которые будут искать у них пристанища; 5) не выкапывать наших мертвых тел и относиться к нашим кладбищам с тем уважением, с каким русские относятся к кладбищам правоверных; 6) не заходить в наши форштадты, не портить и не расхищать наших городов и 7) о замыслах против нас непокорных нам племен своевременно давать знать в ближайшее укрепление. Вопрос о вступлении шапсугов в подданство России оставлен был в стороне. [75] Взамен предъявленных горцами условий, русские обязывались: 1) позволить им посещать меновой двор, но торговать только на деньги и материи; 2) выдавать семействам по заранее составленному и проверенному русскими посредниками списку ежемесячно по 3 фунта соли на душу, за наличные деньги, полагая 20 копеек серебром за пуд 12; 3) уворованный у них скот, если будет приведен в укрепление, задерживать и вместе с вором выдавать хозяину; 4) выбегающих от них крепостных людей не отправлять с первым пароходом, но задерживать до следующего и тем давать возможность владельцу уговорить своих крестьян добровольно возвратиться к нему. В обеспечение принятых шапсугами обязательств они должны были выбрать по одному почетному члену из каждой фамилии, который отвечал за нарушение условий кем-нибудь из его фамилии и которого воинский начальник имел право задерживать в укреплении, пока не будет выдан нарушитель. Успехом заключенных условий, по донесению генерал-маиора Вагнера, мы много обязаны капитану Жукову, который своею правдивостью, гуманным и в то же время смелым обращением сумел приобрести доверие и расположение горцев. Договор поступил на утверждение начальника черноморской береговой линии. Серебряков отнесся к нему крайне не сочувственно и некоторые статьи его нашел прямо противоположными целям правительства. Шапсуги слишком много требовали и взамен ничего почти не давали. Они отрекались от Магомет-Амина из своих личных интересов, следовательно ничего нельзя поставить им в заслугу. Они желают свободно отправляться за границу, т. е. в Турцию, конечно для торговли невольниками и вывоза из Турции оружия и боевых припасов; нельзя поручиться, что они не возобновят также нападений на беззащитные купеческие суда. Они [76] требуют также запрещения давать убежище беглым рабам и отправлять из-за Кубани, но более всего добиваются свободной торговли солью. В этой-то именно торговле Серебряков и видел самое могущественное средство держать их в страхе и повиновении. Никакие успехи нашего оружия, никакие поражения, наносимые скопищам, не приводили к таким результатам, какие достигнуты прекращением отпуска соли. Вся путаница возникших за последнее время между непокорными племенами отношений, равно и упадок влияния на них Магомет-Амина объясняются недостатком в горах одного из самых важных предметов потребления — соли. Со своей стороны шапсуги предлагают прекратить неприязненные действия против нас, но они их никогда не прекратят; они не будут выставлять от себя скопищ, но будут принимать участие в скопищах других племен, которые сохранили за собой право открыто воевать с нами, и их трудно, почти невозможно будет уличать в этом. Они обязываются выдать всех укрывающихся у них дезертиров и выдавать на будущее время всякого, кто будет искать у них пристанища. Но это обязательство принимают на себя все вступающие с нами в переговоры закубанские племена и никогда ни одно из них его не выполняло; даже мирные аулы никогда не выдают дезертиров. В обеспечение ненарушимости договора им предложено выбрать от каждой фамилии по одному почетному члену, который должен следить в своей фамилии за добросовестным выполнением его и обо всяком нарушителе хотя бы одного условия немедленно доводить до сведения воинского начальника. Никогда этого обязательства они выполнять не будут из опасения навлечь на себя кровомщение; из того же опасения они тем более не осмелятся выдавать лиц, принадлежащих к другим фамилиям; эта статья договора навсегда останется мертвой буквой, и частные нападения, [77] грабежи, убийства из засады будут заноситься в журнал военных происшествий, как они заносились до заключения договора. Таким образом, решение вопроса о примирении нашем с прибрежными шапсугами отложено было на неопределенное время: необходимо было, по указаниям начальника черноморской береговой линии, к главным статьям договора сделать значительные поправки и добросовестное выполнение его обставить более существенными гарантиями, нежели фиктивная ответственность выбранных от каждой фамилии почетных членов. По сведениям, полученным Серебряковым, не все население долин Аше и Псезуапе принимало участие в народном собрании, происходившем 12-го августа под стенами Лазаревского форта — духовенство не имело в нем ни одного представителя, партия его также уклонилось от совещания, отсутствовали некоторые дворянские фамилии, следовательно к чему бы ни привели переговоры, они не вполне достигали своей цели: при всяком нарушении условий приходилось бы терять много времени на расследование, чтобы узнать, кем оно нарушено, теми ли, которые приняли на себя известные обязательства, или их противниками, не изъявившими желания искать с нами примирения. В свою очередь Магомет-Амин не терял надежды восстановить свою власть, особенно когда до его сведения дошло, что духовенство не только продолжает держать его сторону и прибегает ко всевозможным мерам для усиления партии его сторонников, но заботится также о возобновлении, хотя и не на прежних местах, двух разрушенных народом в Худако и на Антхири укрепленных мехкеме, что одно из них, начатое в первых числах августа в долине Тхаитль, на развалинах древнего замка между Худако и Адагумом, уже окончено и в нем расположились муллы и кадии. Его также известили о неудачной попытке населения Аше и Псезуапе завязать мирные сношения с русскими. [78]
Между убыхами и прибрежными шапсугами в последнее время возникли несогласия, окончившиеся разрывом и едва не завершившиеся междоусобием, так что убыхам ничего не было известно о неудачном исходе переговоров, происходивших у форта Лазарева, чем и объясняется прибытие в Керчь для тех же переговоров и с такими же предложениями трех влиятельных лиц из их племени, по одному от трех знатнейших фамилий: Берзеков, Дзеушей и Дешенов. Начальник черноморской береговой линии объявил им, что они могут теперь же возобновить торговлю в укреплениях, но что соли им отпускать не будут. Отправляясь для обозрения линии, он взял депутатов с собой на пароход и таким образом имел более свободного времени подробно обсудить наши взаимные отношения. Он поручил передать народу, что готов выслушать его с тем, чтобы народ зрело обдумал свое положение и не противился принятию тех условий, которые он сам предложит ему; тогда только он поверит искренности желания сблизиться с нами; в противном случае переговоры ни к чему не приведут.
“Ваши условия — говорил Серебряков — не имеют для нас никакого значения. Если вы действительно намерены искать в русском правительстве то, чего вам не могли дать чуждые вам пришельцы, т. е. благоустройства, безопасности и благосостояния, то вы не должны уклоняться от выполнения предъявленных вам требований, ссылаться на то, что они не согласны с вашими народными обычаями или с вашими религиозными верованиями. Вот мои условия — от вас будет зависеть принять или не принять их: народ ваш должен присягнуть на верность Русскому Престолу; вы должны выдать аманатов по моему, а не по вашему выбору, устроить общий народный суд с подчинением его тому лицу, которое будет назначено от правительства. Это последнее условие я считаю необходимым: единство суда избавит ваш народ от произвола [79] владетельных фамилий, стоящих во главе его разрозненных частей. Если условия эти не покажутся вам обременительными или неудобоисполнимыми, то, приняв их, вы поступите благоразумно. Взамен их я обещаю ходатайствовать об уважении вашей религии и народных обычаев, насколько последние могут согласоваться с обязанностями, налагаемыми на вас данною вами присягою, о разрешении вам возобновить торговые сношения с Турцией в пределах дозволенного, об отпуске вам соли не для торговли ею, но в количестве соразмерном с потребностями каждого семейства, об освобождении вашего народа от рекрутской и других повинностей и податей. Вверив судьбу свою отеческой заботливости могущественного и милостивого Монарха, вы можете ожидать от щедрот Его всего, что будет признано полезным для упрочения вашего благосостояния.”
Слова адмирала произвели на убыхов сильное впечатление. Когда высадились в Новороссийске, их приказано было сводить в мусульманскую школу. Здесь они изумлены были заботливостью русского правительства о воспитании детей наших мирных горцев, в особенности их удивило присутствие в школе муллы, наставлявшего детей в вере их отцов. Они едва верили своим глазам, так как духовенство настойчиво поддерживало в них превратные понятия об отношениях русских к мусульманам и уверяло что, детей мирных горцев у нас насильственно обращают в православие.
В августе месяце, на последнем возвратившемся с линии пароходе, доставлен в Керчь из укрепления св. Духа авантюрист, выдававший себя между джигетами за уполномоченного турецкого султана. Если верить показаниям этого человека, он был уроженец Чечни и настоящее его имя Заа Эленкало; 18 лет тому назад он покинул родину и переселился в Турцию, служил в войсках турецких и египетских, в Турции известен был под именем Зекерьи Абдуллы, по семейным дедам вынужден [80] был два года тому назад возвратиться на родину, но, узнав о появлении за Кубанью бывшего чеченского наиба Магомет-Амина и о влиянии, которое он в короткое время приобрел между черкесскими племенами, вернулся с дороги и решил посвятить себя служению русскому правительству, в надежде за услуги, которые, собирался оказать ему, противодействуя замыслам Магомет-Амина, получить соответственное вознаграждение. Для достижения этой цели, опасаясь навлечь на себя подозрение в преданности русским, он стал выдавать себя за наиба и уполномоченного турецкого султана. Все его действия за Кубанью клонились к тому, чтобы уронить во мнении народа и даже погубить самозванца. Но так как это оказалось трудным и требовало слишком много времени, то он решил отравить Магомет-Амина. Для этого нужно было вкрасться в его доверенность, сделаться его приближенным; но и в этом он потерпел неудачу: Магомет-Амин был осторожен и на его предупредительность и предложения услуг отвечал холодным пренебрежением. Тогда он поселился между джигетами, преданность которых русскому правительству ему хорошо была известна. Если бы он имел какие-нибудь недобрые намерения, то избрал бы для своего местопребывания одно из непокорных обществ, которое никогда бы не выдало его. В укрепление св. Духа он явился добровольно, в сопровождении приютивших его джигетов. Он сознался, что в Турции научился делать фальшивые монеты и что, живя в горах между черкесами, выпустил фальшивых русских монет рублевого достоинства на довольно значительную сумму. На вопрос, откуда он достал и для чего хранил у себя воззвания на польском языке, он отвечал, что ни о каких воззваниях не слыхал и польского языка не знает, не подозревая того, что один [81] экземпляр воззвания был выкраден у него и при донесении представлен главнокомандующему. По распоряжению Серебрякова, об открытии соучастников этого “выставляющего такие отвратительные правила человека," завелась переписка, так как, судя по некоторым неосторожным его обмолвкам, соучастники у него существовали.
В первых числах ноября 1851 года начальником черноморской береговой линии была предпринята из Новороссийска экспедиция на северную покатость кавказского хребта в страну дальних натухайцев. Экспедиция эта, продолжавшаяся 8 дней на пространстве от долины Адагума к стороне Варениковой пристани и Гастагаевского укрепления, достигла некоторых из тех результатов, для которых она предназначалась. 22-го октября вице-адмирал Серебряков отплыл из Керчи на пароходе “Эльбрус" и на всем пути до Сухума делал распоряжения для сбора отряда в Новороссийске с разных пунктов береговой линии. В Сухуме он получил известие, что жители долины Сочи и некоторые другие общества убыхов намерены вступить в переговоры об изъявлении покорности, но на обратном пути, в форте Навагинском, ему представились только старшины нескольких, ближайших к укреплению фамилий и повели переговоры совсем не в том духе, в каком следовало ожидать, судя по предварительным сведениям, доставленным ему в Сухуме. Они объявили, что народ их желает мира, свободной торговли с русскими и с Турцией и отпуска соли, но от принятия присяги и выдачи аманатов отказались. Адмирал с первых же слов остановил их: слово “мир" не должно быть произносимо представителями не воюющей стороны, но мятежного племени, каковым он считает убыхов; мир заключают между собою только независимые государства, между тем убыхи и все вообще черкесские племена уступлены султаном России по адрианопольскому договору. Если великодушное [82] правительство русское до времени поступает с ними как с неприятелями, а не как с возмутителями, то оно действует так из снисхождения к их невежеству, в надежде, что они сами поймут наконец свое положение и образумятся. Начальник черноморской береговой линии повторил старшинам, что он не запрещает убыхам возобновить торговые сношения с нашими укреплениями, что все, в чем они нуждаются, будут получать в обмен на свои произведения, кроме конечно соли; что если они желают присягнуть на верность русскому Императору, то пусть присягают не отдельными обществами, а целым племенем, выдадут аманатов по нашему выбору и устроят общий народный суд; тогда только они будут пользоваться теми милостями, которые предоставлены другим подданным Государя, и еще некоторыми особыми преимуществами, вроде изъятия от податей и рекрутской повинности. 31-го октября Серебряков прибыл в Новороссийск и доставил туда на пароходе из форта Лазарева гренадерскую роту Черноморского линейного № 7 баталиона, а из укрепления Бомборы гренадерскую и 2-ю линейную роты баталиона № 10, каждую в составе 150-ти нижних чинов. В тот же день пароход отправлен был им в Геленджик, чтобы перевезти оттуда в Новороссийск три роты Черноморского линейного № 15 баталиона, с 10-ти-дневным походным провиантом, с одним горным единорогом и двухколесными приспособленными для перевозки раненых повозками. Четвертой роте того же баталиона приказано было следовать сухим путем с патронными вьюками и упряжными волами для повозок. Сроком для окончательного сбора частей войск в Новороссийске из Анапы и Геленджика назначен был вечер 3-го ноября.
Между тем ближние натухайцы все еще не давали ответа относительно принятия или непринятия предъявленных им требований. К колебаниям их начальник береговой [83] линии не мог относиться безразлично, так как они должны были находиться у нас в тылу во время военных действий на северной покатости кавказского хребта. Старшины их ожидали прибытия адмирала в Новороссийск. Наконец они прибыли в Новороссийск и объявили что готовы присягнуть на верность Русскому Престолу и выдадут аманатов, которые будут указаны самими русскими. От требования переселиться в большие деревни, не менее ста дымов, они под разными предлогами уклонялись. Три дня приходили старшины для переговоров и, несмотря на то, что они велись, так сказать, с оружием в руках, нисколько не подвинулись вперед.
Сбор наших войск в Новороссийске не мог укрыться от внимания обществ, населявших северную покатость кавказского хребта. Жители верхней части долины Адагума, ближайшие к Новороссийску, испытали уже на себе в 1850 году последствия наших наступательных действий. Устрашенные приготовлениями войск к дальнему походу, они 3-го ноября прислали своих старшин для переговоров о принесении покорности. Старшины говорили от имени всего населения Адагума, но между ними не было ни одного дворянина и никого из жителей нижней части долины. Серебряков объявил им, что ручательство некоторых старшин за целый народ в глазах его не имеет значения, что если они намерены покориться, то пусть к нему явятся депутации от всех долин адагумского округа с духовенством и дворянами во главе; в противном случае он в праве сомневаться в искренности их заявлений и поступит с ними как с враждебными нам обществами; а для того, чтобы положить предел их неприязненным действиям против ближних натухайцев, он предполагает построить у них в Адагуме укрепление. Старшины, желая достигнуть главной цели, для которой прибыли — заручиться обещанием, что их [84] аулы будут пощажены, перед уходом дали заверение что русский отряд может совершенно свободно вступить в их владения и ни одного выстрела не будет сделано жителями по войскам. На это им было сказано, что они могут не опасаться за неприкосновенность их жилищ и имуществ.
Предпринимая военные операции на северной покатости кавказских гор, Серебряков имел в виду продолжать начатую им в минувшем году систему действий, давшую удовлетворительные результаты в земле ближних натухайцев. Система эта заключалась в том, чтобы в стране, покорение которой стояло на очереди, от времени до времени появлялись наши отряды и, двигаясь по ней в разных направлениях, щадили все, где не встречали со стороны жителей сопротивления и громили, где против них поднимали оружие. Этим, казалось, мы постепенно приучали население признавать над собою наше превосходство, поселяли доверие к нам в людях благонамеренных и страх перед нашим оружием в тех, которые продолжали верить в возможность отстоять свою независимость. Если ближние натухайцы были доведены нами только до полупокорности, то виною тому близкое соседство и влияние многолюдного населения, остававшегося вне района наших военных действий. Продолжая придерживаться и на северной покатости кавказского хребта системы военных действий 1850 года, мы не только могли отнять у дальних натухайцев возможность угрозами препятствовать ближним натухайцам исполнить наши требования, но и их самих доведем до необходимости подчиниться этим требованиям. Таким образом все многочисленное и влиятельное за Кубанью племя натухайцев силою вещей отпадет от общего союза черкесских племен, против которых ему не трудно будет отстоять свое намерение — вступить в ряды покорных нам народов. Два движения, предпринятых в [85] минувшем году Серебряковым, хотя не достигли намеченной им цели, но уже в том отношении принесли несомненную пользу, что поколебали уверенность жителей в недоступности для нас их дебрей. К сожалению этим двум движениям не доставало самоуверенности и строгой последовательности. Располагая в то время только силами 1-го отделения, начальник его не мог предпринять этих движений с достаточно самостоятельным отрядом и, оставляя за собою укрепления под защитою слабых гарнизонов, должен был стараться заставать жителей врасплох, а затем спешить возвращением. У жителей пройденных в то время местностей сложилось убеждение, что мы потому только не потерпели неудачи, что в Худако вступили неожиданно и прошли его слишком поспешно, а в Адагум далеко не вдавались. Чтобы отнять у них всякую самоуверенность и вселить в них страх перед нашим оружием, Серебряков решил стянуть к Новороссийску значительные силы, обеспечив укрепления самостоятельными гарнизонами, и двигаться по стране медленно, останавливаясь там, где укажет надобность, а так как между дальними натухайцами, в особенности в прилегающих к Кубани обществах, в большом числе скрывались приверженцы Магомет-Амина — то нанести им такой удар, после которого они не скоро могли бы оправиться. В ночь на 5-е ноября он выступил из Новороссийска по константиновской дороге с отрядом, в состав которого входили три роты Черноморского линейного № 4 баталиона, три роты № 13, Черноморские линейные №№ 14 и 15 баталионы в полном составе, два сводных баталиона — один из двух рот № 1 баталиона и гренадерской роты № 7 баталиона и другой из двух рот № 10 баталиона и сводной учебной команды от баталионов 1-го отделения — Балаклавский греческий пехотный полубаталион, две сотни Донского казачьего № 29 полка, Анапский горский [86] полуэскадрон, 6 полевых и 5 горных орудий, конно-ракетная команда; горцев и охотников из закубанских поселян 17; всего 3990 человек, в том числе 263 человека иррегулярной кавалерии. В Новороссийске оставлено было свыше 1500 человек гарнизона, состоявшего из линейного № 3 баталиона и частей других квартирующих в Новороссийске баталионов, которые выделили от себя в отряд по 150-ти человек в каждой роте. Перед рассветом 5-го ноября войска перевалили через хребет Маркотх и подошли к неберджайской теснине, в которой видны были неприятельские пикеты. Теснину прошли без всякого сопротивления; затем вступили в долину Таджагяз. На окружающих ее высотах начали показываться партии горцев, но они ограничивались наблюдением. После непродолжительного привала, отряд продолжал следовать вниз по Таджагязу. Жилищ и запасов горцев не трогали, несмотря на то, что по ариергарду уже сделано было несколько выстрелов. Начальник линии знал, что население долины не принимало участия в этих выстрелах и даже не одобряло их. Они произведены были исстари враждебно относившимися к нам жителями ущелья Музекич, угрюмого и мало доступного, тянувшегося влево от константиновской дороги, за перевалом через Маркотх. Когда они открыли огонь против левой цепи, вице-адмирал Серебряков приказал жечь все, что будет попадаться на пути — сакли, запасы хлеба и сена и всякое имущество. Пощажены были жилища только немногих благонамеренных людей, известных своею преданностью нам и своими миролюбивыми наклонностями. День склонялся к вечеру, когда отряд вступил в долину Адагума. В левой цепи перестрелка начинала стихать, в правой было совершенно тихо; вдруг из оврага выскочила толпа горцев, дала залп по правой цепи и едва не атаковала ее в шашки. Командовавший цепью маиор Бибиков вовремя [87] поддержал ее, выдвинув резервы, а когда горцы заняли кладбище и стали оттуда бойким огнем провожать правую цепь, он атаковал кладбище; горцы не выдержали атаки и врассыпную бросились к большому аулу, расположенному на ближайшей высоте. Начальник отряда приказал взять аул и предать огню. Бибиков вытеснил горцев сначала из аула, который тотчас же зажег, а затем и из оврага, куда горцы спустились, преследуемые штыками пехоты. Исполнив возложенное на него поручение, Бибиков присоединился к колонне с ничтожною потерею 3-х нижних чинов ранеными и одного контуженым. На ночлег отряд расположился в Адагуме, не доходя Калобатовой могиле. 6-го ноября войска продолжали движение по Адагуму. Серебряков предполагал сначала из Адагума пройти к Абину и дальнейшие свои действия согласовать с действиями начальника черноморской кордонной линии, который одновременно с ним выступил из Ольгинского мостового укрепления в укрепление Абинское для доставления гарнизону его продовольственных и других запасов, но, получив от генерала Рашпиля уведомление, что депутатам от шапсугов, представлявшимся главнокомандующему в Екатеринодаре, дана на один месяц отсрочка, отказался от движения к Абину. Во все время следования отряда по Адагуму горцы вели с цепями и с ариергардом оживленную перестрелку, а потому адмирал приказал истреблять все попадавшиеся на пути жилища. Не тронут был только аул старого Алибея, который велено было оцепить, чтобы по ошибке и его не постигла та же участь. Когда отряд поравнялся с его аулом, он вышел навстречу, чтобы высказать, как он глубоко сожалеет о поведении жителей, которых никакие убеждения не могли заставить отказаться от намерения истребить русский отряд с оружием в руках. При дальнейшем следовании отряда один аул, лежавший далеко в стороне от дороги, [88] против правой цепи, был стремительно атакован двумя сотнями донских казаков и анапским горским полуэскадроном; жители не успели приготовиться к защите его и оказали сопротивление по другую сторону аула, но высланная на помощь кавалерии сводно-учебная команда штыками заставила их разойтись. Около полудня отряд дошел до обширного леса, начинающегося у нижней части долины Адагума и не прерывающегося до самой Кубани. Отсюда отряд повернул вправо и двинулся к густо населенной долине реки Шипса. По обоим берегам этой реки на значительном протяжении, двумя тесными рядами, расположены были довольно многочисленные аулы. Авангард, под начальством инженер-подполковника Ознобишина, внезапно атаковал один из них и после слабого сопротивления овладел им. Стянув отряд к этому аулу, Серебряков дал привал, в продолжение которого в цепях шла перестрелка, и затем двинулся назад к долине Адагума. Дорога, по которой отступали войска от Шипса, пролегала мимо расположенных на правом берегу этой реки аулов. При следовании отряда вперед аулов этих не трогали, но на обратном пути истребили, что составляло суровое возмездие в виду приближения зимы. Сначала каждый аул обстреливался гранатами и картечью, затем назначенные для атаки части войск выдвигались за правую цепь. Полковник Мартынов и маиор Бибиков, каждый во главе своей колонны, один за другим овладели с боя 17-ю аулами, которые тотчас же обращены были в пепел. Атаки так быстро следовали одна за другой, войска в таком порядке наступали и отступали, что горцами овладело уныние. Они ждали помощи от Магомет-Амина, но шейх маневрировал в это время между Ольгинским тет-де-поном и Абинским укреплением, наблюдая за отрядом генерал-лейтенанта Рашпиля. Мы потеряли в этот день одного нижнего чина убитым и 8 ранеными. 7-го [89] ноября отряд выступил по направлению Варениковской пристани и следовал параллельно Кубани. По дороге истребляемы были аулы, расположенные в долине реки Иешепсина. Около полудня войска подошли к реке Худако и здесь остановились для ночлега. В этот день из строя выбыло 4 рядовых ранеными. 8-го ноября, в день Архангела Михаила, войскам дана была дневка. По утру Серебряков выделил из отряда 9 рот пехоты, полуэскадрон анапских всадников, 2 полевых и 2 горных орудия для уничтожения аулов в нижней части долины Худако, избежавших этой участи в прошлогоднюю экспедицию, так как отряд, спустившись с верховьев Худако, изменил свое направление к Варениковской пристани. При густом тумане, лежавшем над восточным берегом моря во все предшествовавшие дни и усилившемся 9-го ноября, выступила из лагеря колонна в составе около 1500 человек, под начальством опытного и распорядительного генерал-маиора Дебу. С утра до полудня войсками этой колонны истреблено было более 200 дымов с большими запасами хлеба и сена. В полдень Дебу возвратился в лагерь с потерею одного рядового убитым. Этот ничтожный урон начальник отряда относил к быстроте действий и густому туману, не дозволявшему горцам прицеливаться. Перед вечером отряд перешел на левый берег Худако, где и расположился на ночлег. 7-го и 8-го ноября в лагерь являлись депутаты из племени дальних натухайцев, от жителей тех местностей, которых еще не коснулась кара русского отряда, с просьбою пощадить их аулы. Адмирал отвечал им, что в таком случае исполнит их просьбу, если они будут сидеть по домам и сами не будут и других не допустят вступать с нами в перестрелку, а, напротив, встретят наши войска с хлебом-солью. В числе депутатов был один, который несколько раз приходил для переговоров, чем возбудил против [90] себя подозрение в шпионстве. Впоследствии подозрение это оправдалось. Он приходил высматривать расположение лагеря с тем, чтобы указать собравшимся на ближайших высотах горцам место, где разбиты коновязи анапских всадников и палатки начальника отряда и его штаба. Действительно, 8-го ноября около полудня, когда туман несколько рассеялся, партия натухайцев смело подошла к цепи и открыла огонь против кургана, на котором находилась ставка начальника береговой линии, так что пули ложились у подошвы кургана и там же ранен один из конвойных казаков. Того же 8-го ноября вечером в лагере получено сведение, что неприятель намерен поставить на горе одно полевое орудие из числа подаренных в 1828 году турецким султаном четырем главнейшим племенам закубанских горцев, по одному на каждое 13; канонада, однако, не состоялась. 9-го ноября после полудня, когда участвовавшие в утренней экскурсии войска несколько отдохнули, Серебряков двинул отряд вверх по долине Худако и прошел по ней около 3-х верст, истребляя на пути аулы, расположенные по обоим берегам реки почти непрерывными рядами. Аулы эти выстроены на местах прежних аулов, разоренных в экспедицию 1850 года. На 1-й версте отряд совершенно неожиданно для горцев повернул направо и, перевалив через горный отрог, появился в верхней части долины Псифа. Жители этой трудно доступной местности, до такой степени были уверены в своей безопасности, что не позаботились убрать ни семейств своих, ни имущества. Желая дать время выбраться из аула женщинам и детям, крики которых доносились до отряда, адмирал остановил голову колонны на полчаса. Затем он направил войска [91] вниз по правому берегу Псифа и приказал левой цепи обходить все аулы так, чтобы они приходились между нею и отрядом. Население долины Псифа было также многолюдно, как и Худако; аулы его, обсаженные деревьями, тянулись непрерывными рядами по обоим берегам реки, а за ними, по склонам гор, разбросаны были в разных местах перелески. Гористая местность представляла прекрасные позиции для действий неприятеля. Начальник отряда усилил ариергард и левую цепь, которой при обходе аулов приходилось иногда на довольно значительное расстояние удаляться от колонны; к ней и к ариергарду выдвинуто было по баталиону. Не довольствуясь залпами, которыми горцы провожали колонну, они с ожесточением нападали на левую цепь и ариергард; к левой цепи они несколько раз близко подходили, угрожая атакою холодным оружием, но всякий раз с уроном должны были отступать, едва успевая выносить своих раненых. На безумную отвагу горцев атакуемые войска, под начальством полковника Масловича, который командовал левою цепью, и маиора Бибикова, который вел ариергард, отвечали неустрашимою стойкостью, о которую разбивались все усилия неприятеля. Левая цепь и некоторые другие, ближе к ней находившиеся части войск из главной колонны разоряли и жгли аулы. Одно время между левою цепью и ариергардом образовался небольшой промежуток; горцы тотчас же ворвались в него, но чуть не были отрезаны Бибиковым, который, обходя еще нетронутые аулы, появился у них в тылу. Два аула, находившиеся в этом промежутке были объяты пламенем и уничтожены. Натухайцы бежали, отказавшись от бесполезных усилий отстоять свои жилища. Отряд остановился для ночлега на правом берегу Псифа, выдвинув авангард на левый берег реки. Отсюда был послан с 3-мя ротами Черноморского линейного № 4 баталиона полковник Мартынов для истребления аулов, [92] лежавших по Псифу, ниже места расположения отряда. Он вернулся перед сумерками, исполнив без потери возложенное на него поручение. В этот день у нас выбыло из строя: ранеными нижних чинов 13, контужеными обер-офицер 1 и нижних чинов 4. 10-го ноября отряд двинулся по прямому направлению к Варениковской пристани. У переправы через реку Непитль к начальнику отряда подошел один горец и от имени всего населения долин Непитля и Хопса умолял пощадить их аулы, обещая выполнить все требования, какие будут к ним предъявлены. Серебряков рассчитывал в тот же день прибыть к Варениковской пристани, так как на всем протяжении от Непитля до берега моря не было, по недостатку воды, ни одного удобного для ночлега места, но представился случай смирить Непитль, жители которого, подобно жителям Псифа, Худако и других пройденных отрядом долин постоянно принимали участие во всех неприязненных против нас действиях, употребляли все усилия к тому, чтобы заставить ближних натухайцев отказаться от их намерения вступить в подданство России — и он решил направиться к Непитлю. Отправив обоз прямою дорогой, под прикрытием 7-ми рот с 4-мя орудиями, он с главными силами повернул влево от переправы и расположил их фронтом к поселению Непитля. С этой исполненной угрозы позиции ожидал выполнения его требования, а требование это заключалось в том, чтобы старшины вышли к нему без всякого оружия, что считалось унизительными между закубанскими горцами, и поклялись, что не только примирятся с ближними натухайцами, но и примут от нас те условия, какие приняты будут последними. В случае если ближние натухайцы не придут ни к какому соглашению и предпочтут неприязненные действия, то и жителям Непитля будет предоставлена полная свобода признавать или не признавать нашу власть над [93] собою. Между тем голова колонны продолжала сохранять грозную неподвижность, готовая по первому сигналу двинуться против аулов. Жители поняли, что при таких обстоятельствах колебания неуместны и что ничего не остается, как подчиниться требованию русского генерала. Без всякого оружия прибыли к отряду старшины их и клялись беспрекословно покориться требованиям русского начальства. При начале переговоров в цепях начали раздаваться одиночные выстрелы. Старшины, полагая, что ответственность за эти выстрелы падет на их подчиненных, были смущены и напуганы. Они извинялись перед начальником отряда, оправдываясь тем, что жители их долины, по малочисленности своей, не в состоянии удерживать от неблаговидных поступков сборище, которое следует за отрядом и которое состоит из жителей посторонних долин. Адмирал успокоил их, объявив, что если жители Непитля точно не принимают участия в перестрелке, то им нечего опасаться за ее последствия. Приняв от представителей Непитля торжественную клятву в том, что отныне они во всем будут следовать примеру ближних натухайцев, Серебряков покинул берега этой долины и для возвращения на линию продолжал путь по прямому направлению к Варениковской пристани. Сборище продолжало следовать за отрядом, направлявшимся к переправе через реку Хопс. Авангард и главная колонна переправились без выстрела, прежде нежели неприятель успел спуститься в лощину; ариергарду отдано было приказание не переправляться на левый берег реки до особого распоряжения. Поставив четыре орудия на холме, командовавшем над лесом близ переправы, Серебряков дал время сборищу вступить в него, и когда оно приготовилось обдать огнем ариергард, открыл сверху по лесу губительный картечный огонь. Тогда ариергарду приказано было продолжать движение, и он прошел мимо леса без выстрела и [94] потерь. Впоследствии старшины Непитля говорили начальнику береговой линии, что сборище за несколько выстрелов, сделанных им по нашим цепям во время переговоров, поплатилось такими потерями, каких оно не понесло за все время нашей экспедиции. Дальнейшего следования отряда до Варениковской пристани никто уже не тревожил. У низовьев реки Псебепса старшины вышли с хлебом-солью — первый пример встречи наших войск по русскому обычаю. Вечером отряд был у пристани, а 11-го ноября дошел до Гастагаевского укрепления, откуда начальник линии с войсками, входившими в состав анапского гарнизона, т. е. с 3-мя ротами Черноморского линейного № 13 баталиона, донскими казаками и анапским горским полуэскадроном, прибыл в тот же день в Анапу; 12-го отряд достиг форта Раевского и 13-го Новороссийска. Во все продолжение экспедиции ближние натухайцы оставались совершенно спокойными и вели оживленную торговлю с гарнизонами Новороссийска и Анапы. Из среды их только небольшая партия непримиримых принимала участие в действиях против нашего отряда. Утром 12-го ноября старшины этого племени представлялись начальнику черноморской береговой линии. На вопрос его, пришли ли они наконец к какому-нибудь решению, они отвечали, что не успели еще видеться со всеми владетельными фамилиями своих долин и пригласить их на общее совещание относительно расселения большими аулами, но что если начальник прибудет в Новороссийск к 23-му ноября, они дадут ему окончательный ответ. Адмирал заметил, что не намерен более вступать с ними ни в какие переговоры, что более года прошло с тех пор, как они начаты, что более года им дается отсрочка за отсрочкой и они под разными предлогами постоянно уклоняются от категорического ответа; 23-го ноября — последний срок; он будет ожидать от них короткого ответа: да или [95] нет. Ответ этот в его отсутствие они должны будут передать генерал-маиору Дебу. В случае согласия, он обещает прибыть в Новороссийск, чтоб привести народ к присяге и взять от него аманатов. Что касается переселения, то места для будущих аулов будут указаны воинскими начальниками ближайших укреплений. Переселение он дозволяет в виду наступающей зимы отложить до весны, и таким образом они будут иметь достаточно времени чтоб заготовить и вывезти из леса необходимые материалы. В случае нежелания их покориться этим условиям, он все-таки к назначенному сроку прибудет в Новороссийск, но уже с другою целью. Старшины поняли угрозу.
О результатах 8-ми-дневной экспедиции в долины дальних натухайцев не было получено никаких положительных сведений. Известно было только, что горцы понесли весьма чувствительный урон. Войска двигались медленно как при наступлении, так и при отступлении, в самых населенных местах останавливались для ночлегов, так что результаты не могли не быть удовлетворительными и горцы не имели повода повторять сказанного ими после предшествовавшей экспедиции, что русские успехом своим обязаны внезапным вторжением и поспешным отступлением. Некоторые из лазутчиков передавали, что вследствие понесенных в эти 8 дней больших потерь и уничтожения жилищ и запасов, натухайцы сильно упали духом; другие, напротив, утверждали, что они озлоблены и при новом наступлении русского отряда в их землю, собираются дать более серьезный отпор. Потерю нашу нельзя назвать значительной, если принять во внимание, что перед самым наступлением холодных зимних месяцев нами истреблено более 2500 дворов со всеми продовольственными запасами и что неприятель далеко не безучастно относился к этому истреблению. Мы потеряли со дня выступления из Новороссийска по день [96] возвращения на линию 2-х нижних чинов убитыми, 28 ранеными, 1 обер-офицера и 6 нижних чинов контужеными. Так как перевозка на пароходах большого числа войск в такое время года сопряжена была с немалыми затруднениями, в особенности при высадке их в открытых рейдах, то из войск, не принадлежащих к 1-му отделению, Серебряков приказал возвратить в свои штаб-квартиры Черноморский линейный № 15 баталион и 2-ю линейную роту № 10 баталиона; гренадерскую же роту этого последнего оставить в Новороссийске, а гренадерскую роту № 7 баталиона, без которой гарнизон форта Раевского легко мог обойтись, отправить в Геленджик.
К.
(Окончание будет).
Комментарии
7. В июне месяце генерал-адъютант Будберг получил другое назначение, а начальство над черноморской береговой линией вверено было начальнику 1-го отделения вице-адмиралу Серебрякову.
8. Веревка, посредством которой гребные суда прикрепляются одно к другому.
9. Донесение начальника черноморской береговой линии 10-го июля 1851 г. № 92.
10. Река Худако протекает по земле этого племени.
11. Донесение начальника черноморской береговой линии 25-го июля № 100.
12. В списке значилось 79 фамилий в 1150-ти дворах.
13. Два из этих орудий взяты в разное время командами береговых укреплений; одно, доставшееся шапсугам, хранилось в недоступном ущелье между долинами рек Худако и Псифа; четвертое было в распоряжении дальних натухайцев.
Текст воспроизведен по изданию: Обзор событий на Кавказе в 1851 году // Кавказский сборник, Том 21. 1900
© текст - К.
1900
© сетевая версия - Тhietmar. 2019
© OCR - Валерий. 2019
© дизайн -
Войтехович А. 2001
© Кавказский
сборник. 1900