-

ОБЗОР СОБЫТИЙ НА КАВКАЗЕ В 1851 ГОДУ

VII.

Черноморская кордонная линия. Краткая характеристика черноморских казаков. Поиск в земле натухайцев. Движение к реке Куафу. Неудачная диверсия начальника черноморской кордонной линии. Оказия на Абин. Абинское укрепление. Бой при урочище Перу. Сводная партия. Разгром ее. Остров на Каракубани. Новая оказия на Абин. Шапсуги при отступлении отряда. Замирение хамышевцев. Аул Энем. Поход в землю черченеевцев. Исчезновение аула. Новые подданные России.

Черноморская кордонная линия обращена была фронтом к равнине, усеянной солончаками и болотами. Под ее охраной, кроме пространства, заключающегося между устьями Лабы и Кубани, находились кубанские лиманы, острова, образуемые этими лиманами, и полуостров Тамань. По левому берегу Кубани, с небольшими перерывами, протянулись [82] леса, которыми так удобно было пробираться в наши владения для хищнических поисков и нападений на мирные селения и станицы. Войска черноморской кордонной линии состояли из одних казаков, бывших запорожцев, и действовали самостоятельными отрядами, не требуя для усиления своего регулярных войск. Они имели свою кавалерию, свою артиллерию, целую флотилию каюков и наконец свою пехоту — знаменитых пластунов, стяжавших громкую известность своими подвигами в делах против самых воинственных племен непокорного нам закубанского населения: натухайцев, бжедухов, убыхов и шапсугов. К сожалению, черноморцы смотрели на них не только как на неприятелей, с которыми государство ведет правильную войну, но и как на своих личных врагов, к которым питали непримиримую ненависть, и потому о гуманности в обращении с пленными не могло быть и речи, той гуманности, которою отличались войска всех остальных отделов кавказского наместничества. Обуздывать их, внушать им более человеколюбивые отношения к несчастным, пощаженным смертью, но попавшим в неволю, было некому, так как начальники их, начиная от высших и до ближайших, были те же кровные запорожцы. Они и к русским относились не совсем дружелюбно и, подобно староверам линейного казачьего войска, русскими себя не считали. Эта черта — отсутствие гуманности — ложилась пятном на их репутацию, а репутацией своей они пользовались по заслугам. Одною неустрашимостью не исчерпывались их боевые качества: осторожностью и неусыпной бдительностью, с которыми они, занимая передовые посты или находясь в секретах, оберегали вверенные им дистанции, немало способствовали относительному спокойствию на линии. Этого качества нельзя было не ценить в них, так как в лице шапсугов они имели противников не менее бдительных, [83] воинственных, неустрашимых и в особенности упорных и настойчивых в преследовании раз намеченной цели. Нужны были неодолимые преграды или страшный урок, чтобы заставить их отказаться от нее. Зима 1851 года на западном Кавказе отличалась необыкновенною суровостью; морозы навели через Кубань такие прочные мосты, что по ним можно было безопасно переправлять артиллерию и тяжелые обозы. Пользуясь этим, горцы держали в постоянной тревоге передовые линии. Начальник черноморской кордонной линии г.-л. Рашпиль, находя недостаточными для охраны края те боевые силы, которыми располагали начальники дистанций, сделал распоряжение о сборе состоявших на льготе 4-го, 6-го, 7-го, 8-го, 9-го и 11-го конных полков, 1-го, 5-го, 7-го, 8-го и 9-го пеших баталионов и черноморских конноартиллерийских №№ 11 и 12 батарей. В то же время он доносил главнокомандующему, что редкий день проходит без того, чтобы горцы большими и малыми партиями не появлялись у переправы, и только благодаря бдительности наших аванпостов не всегда решались переходить на нашу сторону.

Для устрашения непокорных нам горцев, действовавших вдоль нижнего течения Кубани и слишком часто прорывавшихся к мирным селениям, начальникам частей черноморской кордонной линии ⁴ и воинским начальникам ее укреплений предоставлено было право с войсками вверенных им районов предпринимать частные поиски в неприятельские земли. В феврале месяце правом этим воспользовался начальник 5-й части подполковник Белаго. Стянув к Варениковскому укреплению отряд из 3-х рот 7-го пешего Черноморского казачьего баталиона, 4-х сотен 5-го и 7-го конных полков и взвода черноморской [84] казачьей № 10 конной батареи и присоединив к нему сводную роту варениковского гарнизона, всего в составе 1042 чел., он двинулся, в ночь на 3-е февраля, к земле натухайцев с намерением напасть врасплох на аул Шакон. На рассвете аул этот был уже в виду отряда, но выставленные от него пикеты вовремя заметили приближение наших войск и подняли тревогу, так что жители успели рассеяться по ущельям, отогнать свои стада, вывести семейства и убрать все свое имущество. Убедившись в справедливости этого сведения, доставленного проводником, Белого повернул к зимовникам натухайцев, где истребил огнем до 300 стогов сена, из-за которого горцы все время поддерживали ружейный огонь. Отступая на линию, войска разоряли и уничтожали жилища и запасы неприятеля на протяжении 15-ти верст. Натухайцы, собравшись в значительных силах, несколько раз порывались атаковать казаков, но местность, большею частью открытая, один только раз позволила им исполнить это намерение: схватившись с нашей кавалерией, которая предупредила их атаку, они лишились одного убитым, одного взятым в плен и нескольких лошадей. С нашей стороны ранено 5 лошадей. Вечером того же 3-го февраля отряд возвратился к Варениковскому укреплению, и войска заняли прежние свои места.

В апреле месяце подполковник Мазан, воинский начальник Абинского укрепления, команды которого не могли ступить шагу, чтобы не подвергнуться нападению шапсугов, решились наказать своих неугомонных соседей. С этою целью, в ночь на 11-е апреля, он предпринял движение к реке Куафу, верст за 7 от укрепления. В полночь выступили пластуны и охотники в числе 73-х человек, под командой 7-го пешего Черноморского казачьего баталиона сотника Колесникова. Несколько позже по его следам двинут был отряд из 200 человек с одним орудием, [85] под начальством войскового старшины Ткаченко. Первому отдано было приказание скрытно подойти к неприятельским жилищам, расположенным в лесу, и на рассвете атаковать их; второй должен был поддержать первого. Сам подполковник Мазан с сотнею казаков и одним орудием расположился в овраге, приходившемся на пути отступления наших колонн. Как только начало светать, Колесников повел свою команду на аул, а Ткаченко поспешил к нему на помощь. Застигнутые врасплох, жители разбежались по лесу, едва успев захватить свои семейства, но оставив в наших руках скот и все свое имущество. Прежде нежели предпринять обратное движение, казаки зажгли аул, уничтожили огнем запасы жителей и все их имущество. Шапсуги между тем, оправившись от своей паники, начали собираться к отряду. Все их усилия направлены были к тому, чтобы преградить путь нашим колоннам или, по крайней мере, замедлить их отступление. К жителям разоренного аула сбежались жители окрестных аулов. Многие из них устремились к оврагу с тем, чтобы из-за него метким ружейным огнем привести в расстройство двигавшиеся в порядке наши колонны; но овраг, как уже известно, занят был отрядом подполковника Мазана, устроившим неприятелю точно такую встречу, какую он собирался устроить нашим войскам: его осыпали градом нудь и картечью, едва он приблизился к оврагу сажен на 25. Увлекаясь жаждою мести, шапсуги бросились в шашки, но им был дан отпор, после которого они не решались возобновлять своего маневра. От оврага все три колонны, соединившись в один отряд, продолжали отступать к Абину. Горцы не отставали от них; они преследовали их даже на открытом пространстве, расстилавшемся впереди укрепления. Бой прекратился только после залпа из нескольких крепостных орудий. В [86] добычу пластунам достались 4 лошади и 89 штук крупного скота, а трофеями их были два пленных шапсуга. С нашей стороны ранены: 1 урядник и 1 казак, контужены сотник Колесников, 3 урядника и 1 казак.

В последних числах апреля войска правого фланга кавказской линии, сосредоточенные у станицы Тенгинской, готовились к выступлению на реку Белую. Для того, чтобы не все непокорные нам общества имели возможность принимать участие в военных действиях против нашего отряда, командующий войсками на кавказской линии и в Черномории г.-л. Завадовский предписал начальнику черноморской кордонной линии предпринять диверсию в землю абадзехов, доставлявших наибольший контингент в скопища Магомет-Амина, и тем заставить их оставаться для охраны своих аулов. Ген. Рашпиль, имея в виду для той же цели племя бжедухов, не исполнил этого приказания, и 27-го апреля приказал конноартиллерийской казачьей № 11 батареи, находившейся в сборе под Екатеринодаром, передвинуться к Павловскому посту, куда направил также по одной роте от 5-го и 8-го Черноморских казачьих пеших баталионов и две сотни 10-го конного полка. Отряд этот должен был открыто делать приготовления к переправе, чтобы ввести горцев в заблуждение и заставить их предполагать, что он, по прибытии других войск, перейдет на левый берег Кубани и двинется на усиление отряда, действовавшего на Белой. Дорога к этой последней реке шла левым берегом Кубани мимо владений бжедухов, которые, в силу обстоятельств, лишены были возможности примкнуть к скопищу Магомет-Амина, так как в их отсутствие русские попутно могли разгромить их аулы. Между тем лазутчиками доставлено сведение, что жители аулов по реке Шебш заняты полевыми работами, под охраною слабых караулов, что они даже ночевать остаются в [87] поле и захватить их будет не особенно трудно, если отряду удастся скрытно обойти караулы. Исполнить это, по словам лазутчиков, следовало в самом непродолжительном времени, не позже 3-го мая, в противном случае, окончив полевые работы, жители разойдутся. Времени оставалось слишком мало для того, чтобы стянуть сколько-нибудь значительный отряд. Собраны были две роты из льготных баталионов с двумя орудиями конной казачьей № 12 батареи и направлены были к мостовому Алексеевскому укреплению, куда должны были прибыть ночью 1-го мая, переправиться через Кубань и скрытно расположиться в недальнем расстоянии от укрепления. К ним должны были присоединиться рота 6-го пешего казачьего баталиона и взвод конно-казачьей № 10 батареи из этого же укрепления и две роты 3-го пешего казачьего баталиона с двумя орудиями той же № 10 батареи из Георги-Афипского укрепления; конницы вызвано было с кордонной линии 3 1/2 сотни. Большего числа нельзя было взять с собой, так как в короткую майскую ночь на одном пароме невозможно было переправить более трех или 4-х сотен. В 11 ч. ночи 2-го мая 3 роты пластунов, 3 1/2 сотни и 4 орудия выступили от мостового укрепления к Георги-Афипскому. Так как конница в обход неприятельских караулов должна была пройти гораздо большее расстояние нежели пехота и при этом через кустарники и поросшие тростником топи, то с половины дороги она отделилась от отряда, под начальством подполковника Завгородного, и свернула влево; пехота же с артиллерией, под начальством подполковника Зинковского, продолжала путь к Георги-Афипскому укреплению, откуда, притянув к себе еще две роты с двумя орудиями, двинулась берегом Шебша к поляне, где горцы занимались полевыми работами. Поздно ночью пехота достигла поляны и, спустившись в закрытую со всех [88] сторон лощину, остановилась. С рассветом должна была подойти конная колонна подполковника Завгородного и тотчас же напасть на горцев с тыла, в то время как пехота атакует их с фронта. Пешая колонна, несмотря на присутствие при ней артиллерии, двигалась так тихо и так скрытно, что неприятельские караулы, мимо которых она прошла на самом незначительном расстоянии, не слышали ее приближения и не заметили даже в то время, когда она спускалась всего в полуверсте в лощину, чему не мало способствовал стоявший над долиной Шебша густой туман. С рассветом она поднялась из лощины и двинулась к поляне; туда же с противоположной стороны подошла конница; но на поляне никого не было. Горцы, неизвестно кем предуведомленные о сборе наших войск и выступлении их за Кубань, покинули работы, заняли ближайший к поляне аул и там приготовились встретить нападение. До аула оставалось еще четыре версты; скрытно подойти к нему было уже невозможно, так как совершенно рассвело; кроме того, дорога к нему пролегала по таким трущобам, что кавалерия могла двигаться в один конь, а для артиллерии не было прохода. Отряд отступил к Георги-Афипскому укреплению. Взятые отсюда две роты с артиллерией остались, а остальные три роты и два орудия возвратились 3-го мая в мостовое Алексеевское укрепление; две же местные роты отправлены в отряд к Павловскому посту. В донесении своем главнокомандующему начальник черноморской кордонной линии довольно странно пояснял: “хотя движение отряда и не принесло желаемых результатов, но тем не менее воля командующего войсками безотлагательно исполнена” ⁵.

Май месяц 1851 года ознаменовался на черноморской кордонной линии беспрестанными попытками неприятеля прорваться через наши аванпосты, несмотря на то, что против [89] этих попыток принимались энергические меры. Казаки не знали отдыха; вся жизнь их на линии проходила в ожидании тревоги, и они выезжали на нее по первым выстрелам. Пластуны, высылаемые на сторожевые вышки, которыми усеян был весь правый берег Кубани, буквально глаз не спускали с левого берега и, едва завидев горцев, по всей дистанции поднимали тревогу; ночью берег покрывался цепью секретов. Сверх того, в центре каждой дистанции стоял укрепленный пост, а на известных расстояниях были построены небольшие редуты, вооруженные крепостными орудиями и известные даже на официальном языке под именем батареек. Таким образом линия хорошо охранялась, а бдительность пластунов не оставляла желать ничего лучшего. Однако, несмотря на все это, тревоги без перерыва следовали одна за другою.

В мае месяце на смену гарнизона Лабинского укрепления, расположенного в нездоровой местности, предстояло выслать другие, стоявшие на очереди части войск. Для конвоирования и для подвоза в укрепление продовольственных и боевых запасов, госпитальных принадлежностей, строительных материалов и разных предметов войскового хозяйства собран был, 16-го числа, в Ольгинском укреплении отряд из 4577 казаков, 397 унтер-офицеров и урядников и 16-ти орудий, при двух генералах, 11-ти штаб-офицерах и 90 обер-офицерах. В состав отряда вошли: 3-й и 9-й пешие баталионы Черноморского казачьего войска, по две роты от 4-го, 6-го, 7-го и 8-го баталионов того же войска, 2-й эскадрон лейб-гвардии Черноморского казачьего дивизиона, черноморская казачья учебная команда, по одной сотне 1-го и 5-го черноморских казачьих конных полков, по 4 сотни 2-го, 3-го и 10-го, черноморские казачьи конноартиллерийские №№ 11 и 12 батареи и сводная милиция из мирных жителей в числе 42-х человек. [90] На рассвете 17-го мая отряд выстудил от Ольгинского в Абинское укрепление в боевом порядке. Авангард шел под начальством командира 2-го эскадрона лейб-гвардии Черноморского казачьего дивизиона ротмистра Лавровского; главная колонна вверена была начальству командира Черноморской казачьей конноартиллерийской бригады подполковнику Войничу, над ариергардом принял начальство командующий 9-м пешим баталионом подполковник Шарап; в правую цепь назначен был 6-го баталиона войсковой старшина Майгура, в левую командующий 9-м пешим Черноморским казачьим баталионом подполковник Лисевицкий. Бригада резервной конницы выступила под начальством командира 3-го конного Черноморского казачьего полка подполковника Барыш-Тищенко. Транспорт, состоявший из 1549 подвод, находился в ведении капитана Панфилова. На реку Аушец, для устройства плотины взамен разрушенной неприятелем за два дня вперед, отправлена была колонна из двух рот 4-го пешего казачьего баталиона, двух рот 7-го баталиона, одной сотни 2-го конного полка и взвода 11-й гарнизонной артиллерийской бригады № 1 роты, под начальством подполковника Коржевского. На переходе от Ольгинского укрепления до Аушеца по совершенно сухой дороге, войска не встретили никаких затруднении. Плотина, устроенная подполковником Коржевским через болотистый Аушец, оказалась прочной и во всех отношениях прекрасной — войска, артиллерия и обоз прошли по ней беспрепятственно. В полдень, присоединив к отряду колонну подполковника Коржевского, за исключением взвода гарнизонной артиллерии, отправленного обратно в Ольгинское, г.-л. Рашпиль предпринял дальнейшее движение. От Аушеца войскам предстоял долгий и утомительный переход. Шапсуги, не ограничиваясь разрушением плотины на реке, на большом протяжении перепахали дорогу. Кроме того, на [91] этом пути встретились два тонких, наполненных водою ерика, переправа через которые огромного, тяжело нагруженного обоза сопряжена была с немалыми затруднениями; фуры беспрестанно ломались, чем замедлялось движение, так что на предполагавшийся у реки Кунипса ночлег нельзя было и рассчитывать. С приближением к лесу Бзекотлеч дорога становилась легче; по крайней мере она не представляла пройденных затруднений, и войска могли двигаться быстрее. У опушки леса в первый раз показались горцы, но нескольких выстрелов из орудий достаточно было, чтобы заставить их укрыться в глубину леса. Отсюда на реку Кунипс была отправлена вперед небольшая колонна из 3-х рот 3-го пешего баталиона, 4-х сотен 2-го конного полка и дивизиона казачьей конноартиллерийской № 11 батареи, под командой подполковника Лисевицкого, для осмотра переправ и исправления плотины, если бы она потребовала того. Сверх ожидания, в сумерки отряд подошел к Кунипсу, сделав около 20-ти верст перехода. Войска были страшно утомлены. К тому же из двух плотин, переброшенных через Кунипс и его рукава и найденных сильно поврежденными, подполковник Лисевицкий успел до прибытия отряда исправить одну; а потому отряд с обозом расположился на ночлег у правого берега Кунипса, и только авангарду велено было переправиться на левый. Ночь прошла спокойно, несмотря на то, что кругом и даже на близком расстоянии разбросаны были аулы непокорных нам горцев. Ночью к отряду скрытными дорогами пробрался преданный нам шапсуг, русской службы подпоручик, дворянин Сельмен Бжассо; он принес известие, что шапсуги собираются в больших массах для преследования отряда при его отступлении от Абина и что там, где местность позволит, они будут действовать из двух орудий. Известие это подтверждалось двумя другими шапсугами, [92] прибывшими в качестве лазутчиков вслед за Сельменом. 18-го на рассвете приступлено было к возобновлению второй кунипской плотины, а между тем войска и менее тяжелые фуры, чтобы выиграть время, переправлялись вброд мимо плотины. Весь день 18-го и часть ночи на 19-е производились работы по устройству плотины; в 6 часов утра 19-го она была окончена, а в 7 все остальные войска и обоз перешли за Кунипс и безостановочно двигались до места назначения. Несколько раз горцы небольшими партиями показывались на курганах и лесистых возвышенностях, но ограничивались наблюдением за движением отряда. В 5-ти верстах от Кунипса, когда войска миновали уже находящийся влево от дороги курган Шекале, неприятель открыл по ариергарду огонь из одного орудия. Тотчас же загремела и наша артиллерия; на каждый выстрел неприятельского орудия она отвечала тремя, четырьмя, и скоро заставила его замолчать. Партии горцев, между тем постепенно усиливаясь, спускались с высот и курганов и завязывали незначительные перестрелки с нашими цепями. День был знойный. По мере того как поднималось солнце, жара становилась нестерпимее. На половине дороги от Кунипса до Абина, в урочище, называемом Перу, отряду дан был отдых. В два часа пополудни войска тронулись с привала. До леса Саун неприятель не показывался; здесь же горцы, засевшие в оврагах за большими бревнами, открыли против правой цени ружейный огонь, но артиллерия скоро заставила их покинуть овраги; завязалась перестрелка вслед за тем и в левой цени и наконец в ариергарде, и так продолжалось вплоть до Абина. Когда большая часть обоза спустилась на низменность, расстилавшуюся перед укреплением, шапсуги снова подвезли орудие и начали действовать из него по отряду, но следовавшая в ариергарде на отвозах артиллерия так бойко отвечала им, что [93] они прекратили огонь. По прибытии к Абину, войска расположились лагерем вокруг укреплении. Начальник черноморской линии, обходя укрепление остался осмотром его очень доволен. Верки найдены были в самом удовлетворительном состоянии; в казармах и полугоспитале господствовали образцовый порядок и чистота; даже строения, начинавшие приходить в ветхость и требовавшие капитальных исправлений, поддерживались насколько это было возможно. Люди гарнизона, несмотря на перенесенные тяжкие болезни — болотную лихорадку и тиф — имели бодрый и здоровый вид. В полугоспитале начальник линии настал двух обер-офицеров и 48 нижних чинов. Почти все они выдержали тифозную горячку; некоторые из них после этой болезни потеряли слух. Так как лечение их в Абинском укреплении, расположенном среди нездоровой местности, могло затянуться надолго и так как сами они пожелали следовать за своими частями, поступавшими в непродолжительном времени на льготу, то решено было препроводить их в Екатеринодарский военный госпиталь. 19-го мая, в самый день прибытия войск, состоялась смена гарнизона. 2-й пеший Черноморский казачий баталион и рота 4-го, прослужившие очередной год, были выведены из укрепления, а 9-й баталион и 4-я рота 8-го вступили в него. Того же числа и весь день 20-го происходила сдача доставленных с отрядом боевых запасов, провианта, фуража и прочего имущества. Бревен, подвезенных к укреплению для провиантского склада, оказалось недостаточно, а потому утром 20-го из лагеря была выслана в лес колонна из 2-х баталионов пехоты и 6-ти сотен кавалерии при 8-ми орудиях, под начальством подполковника Коржевского. Шапсуги, силы которых возросли за ночь и которые не переставали следить за всем, что происходило в отряде, как только колонна выступила из лагеря спустились с [94] высот и завязали с нею дело. Несколько раз пытались они, но безуспешно, загородить войскам дорогу к лесу, а во время работ, в самом лесу обступив со всех сторон колонну, то обдавали цепи ружейными залпами, то угрожали прорваться через них в шашки. Не умолкавшая во весь день наша артиллерия и меткий огонь пластунов дали возможность войскам исполнить порученное им дело, после чего, преследуемые неприятелем почти до Абина, они к вечеру отступили в лагерь. 20-го мая окончены были прием и сдача всего подвезенного к укреплению, которое таким образом обеспечивалось довольствием на полтора года, так что следующее движение к Абину могло быть предпринято с небольшими тяжестями. Во все время пребывания отряда на Абине между горцами заметно было необыкновенное движение; спокойное наблюдение их сменилось лихорадочною деятельностью; на всех окрестных высотах развевались разноцветные значки; видны были большие скопища, занятые приготовлениями к чему-то решительному, но лагеря неприятель ни разу не потревожил. Утром 21-го войска, выстроившись в боевой порядок, предприняли обратное движение на линию. Авангард выступил под командой Лавровского. Над главными силами начальство принял начальник артиллерийских гарнизонов кавказского округа генерал-маиор Котович; ариергард поручен был Войничу; командование правою цепью вверено Коржевскому, левою Майгуре. Обоз разделен был на две равные части, с интервалом в 30 шагов между ними для пропуска войск, если бы в том, по обстоятельствам боя, представилась надобность. Резервная бригада кавалерии, под начальством Барыш-Тищенко, двигалась правее колонны. Как только зашевелились ряды нашей колонны при выступлении ее из лагеря, со всех высот начали спускаться пешие и конные толпы шапсугов. Едва отряд отошел на ружейный [95] выстрел от укрепления, как все перелески и овраги, тянувшиеся вправо и влево от дороги, были уже заняты неприятельскою пехотою. С правой стороны, из лесной чащи, горцы открыли пальбу из двух орудий; отвечать приходилось на дым, так как орудий совсем не было видно. Местность версты на 4 от Абина, густо поросшая кустарником, изрезанная лесистыми оврагами, особенно благоприятствовала меткому ружейному огню противника. По оврагам, параллельно отряду, двигалась его пехота, быстро перебегая от одного закрытия к другому. Там, где представлялась малейшая возможность действовать против нашего фронта, неприятель пользовался ею, так что авангарду картечью и кавалерийскими атаками приходилось прокладывать себе путь. С особенною отвагою выполнял эту нелегкую задачу 2-й эскадрон лейб-гвардии Черноморского казачьего дивизиона, под начальством ротмистра Лавровского; несколько раз своими мужественными атаками он очищал отряду дорогу. Не менее успешно действовал следовавший в авангарде взвод черноморской конноартиллерийской 11 батареи, картечью разбрасывавший слишком назойливые толпы шапсугов. Войска двигались медленно; от времени до времени отряд останавливался, чтоб всеми имевшими у него средствами — артиллерией и беглым ружейным огнем — отбиваться от теснившего его со всех сторон неприятеля. Число горцев, значительно возросшее в ночь на 21-е мая, по мере удаления от Абина продолжало увеличиваться вновь прибывавшими с прибрежных местностей партиями. Конница их, действовавшая в первый период боя вразброд, с приближением к урочищу Перу начала собираться в одну общую массу, которая, в числе не менее тысячи человек, устремилась на правую цепь подполковника Коржевского. В ту же минуту командующий 2-м Черноморским конным полком войсковой старшина Головинский повел свой полк в [96] контратаку, но был немедленно окружен неприятельской кавалерией, предводительствуемой лучшими наездниками из почетных дворян, которых не трудно было отличить по блестевшим на них панцирям и по значкам, ни на шаг не отстававшим от них. Казаки пытались пробиться сквозь эту массу, схватившись с горцами в рукопашном бою; горцы дрались, но не расступались. Выручать казаков посланы были с головы колонны три роты 2-го пешего Черноморского баталиона, вся остальная кавалерия и взвод конной № 11 батареи, который, заскакав во фланг неприятельской коннице, начал громить ее картечью. Опасаясь быть отрезанным, неприятель поспешил отступить к лесу. В то время как кавалерия противника, намеривавшая атаковать правую цепь, окружала скакавший наперерез ей 2-й полк, пехота его, засевшая в двух глубоких оврагах впереди опушки леса Саун, держала под убийственным ружейным огнем нашу левую цепь. Пластуны отвечали ей тем же метким огнем, а два единорога помогали пластунам, посылая в овраги гранату за гранатой. Горцы упорно держались; несколько раз они выходили из оврагов, бросались в шашки на левую цепь, чтоб проложить себе дорогу к колонне и снова спускались в овраги продолжать прерванный на минуту огонь. Как только отступила неприятельская кавалерия, колонный начальник г.-м. Котович послал три роты 2-го пешего Черноморского баталиона при двух орудиях, под начальством генерального штаба штабс-капитана Ждан-Пушкина, освободить левую цепь и выбить неприятеля из оврагов. Горцы не только не подались назад, но с шашками наголо выступили против подкрепления. Пластуны дружным натиском опрокинули их и, не дав им спуститься назад в овраги, вогнали в самый лес, и затем вернулись к отряду. Заняв опушку леса, горцы провожали колонну ружейным огнем до тех пор, пока [97] она не ушла из-под выстрелов. До Ольгинского укрепления были еще очень далеко, и шапсуги не расходились. Это было мстительное и притом очень воинственное племя. Ненависти их к русским время не смягчило; она напротив усилилась с той поры, когда на их земле выросла русская крепость. Они понесли в этот день весьма чувствительные потери, что однако не повлияло на их решение вредить нашим колоннам везде, где только представится к тому возможность. В первом часу дня войска остановились в урочище Перу, на месте своего прежнего привала. Это было необходимо сколько для отдыха, столько же и для подания раненым первоначальной помощи. Необходимо было также раздать войскам патроны взамен израсходованных, пополнить снаряды в зарядных ящиках. Утомленные боем и более других пострадавшие две роты 6-го и 7-го черноморских пеших баталионов отозваны были в резерв, а на их места в левую цепь вступили две другие роты тех же баталионов. Было около 2-х часов пополудни, когда подан был сигнал к выступлению. Войска еще не тронулись, когда два шапсуга, приближения которых никто не заметил, явились в отряд предупредить начальника его, что горцы не расходились и следует ожидать нового нападения, которое произойдет по эту или по ту сторону Кунипса. Порядок, в котором двигались войска, вполне отвечал только что полученному сведению. Почти все расстояние до Кунипса отряд прошел без выстрела, и только не доходя до него, со стороны кургана Шекале, над колонной прошипело ядро. Шедший в авангарде взвод конноартиллерийской № 11 батареи, под командой хорунжего Бурсака, понесся прямо к кургану и двумя картечными выстрелами заставил горцев увезти орудие. Переправа через Кунипс, трудная и медленная, была потревожена только под конец залпом по ариергарду засевшей в кустарниках пехоты. [98]

От Кунипса до реки Пшециза, где отряд остановился на ночлег, неприятель не показывался, но, по заявлению пробравшихся в лагерь ночью лазутчиков, он и не расходился. Ночь прошла спокойно. На рассвете 22-го мая отряд выступил с ночлега и к 10-ти часам достиг леса Бзекотлеч. Здесь в последний раз показались горцы, но картечь заставила их удалиться. В полдень войска прибыли на Аушец, переправились через эту реку по нетронутой на этот раз неприятелем плотине и вечером возвратились в Ольгинское мостовое укрепление, где тотчас же перешли на правый берег Кубани, а 23-го разошлись по своим округам для роспуска на льготу. Движение отряда на Абин не было одною из тех военных операций, какие предпринимались на всех линиях восточного и западного Кавказа и во всякое время как для охраны наших границ или расширения их, если того требовали обстоятельства, так в особенности для упрочения нашего владычества в крае. Это была оказия, сопровождавшая части войск, высланные на смену гарнизона Абинского укрепления, и транспорт с строительными материалами и продовольственными и боевыми запасами. Но так как Абинское укрепление далеко выдвинуто вперед, на три перехода от передовой линии, и стоит одиноко, окруженное аулами и угодьями непокорных нам обществ, то оказии к нему никогда не обходились без потерь, иногда довольно значительных. На этот раз оказия не составляла исключения, хотя урон, понесенный нашими войсками, если принять во внимание боевые качества действовавшего против них неприятеля, не особенно велико: убитыми мы потеряли 9 нижних чинов, ранеными 3-х обер-офицеров, в числе их, тяжело, штабс-капитана Ждан-Пушкина, и 42 нижних чинов; контужеными 1-го обер-офицера и 17 нижних чинов. Лошадей убито 41, ранено 46. Начальник черноморской кордонной линии находил, [99] что в продолжение последних 10-ти лет при движениях наших отрядов к Абинскому укреплению, шапсуги действовали против нас далеко не так смело и решительно, как в этот раз ⁶. Он обращал внимание главнокомандующего на их новые приемы в образе ведения войны: при всех прежних столкновениях они действовали без всякой системы, выступали против нас нестройными толпами или небольшими разрозненными партиями и даже в одиночку. В деле 21-го мая в окрестностях урочища Перу действия их отличались обдуманностью; заметно было, что все у них заранее предусмотрено; нападения их происходили в связи с другими одновременными нападениями; после каждой неудачи они скоро оправлялись и возобновляли покушения. Но, добавлял г.-л. Рашпиль, несмотря на свое численное превосходство и усовершенствованные тактические приемы, они не могли восторжествовать над отрядом, обремененным транспортом в полторы тысячи слишком подвод, благодаря доблестному поведению наших войск и в особенности недавно сформированных казачьих пеших баталионов.

По возвращении отряда на линию, начальником его получены были донесения о новых нападениях и беспокойствах, причиняемых горцами на линии. Как не безупречна была кордонная служба пластунов, как бдительно не охраняли они вверенные им дистанции, случалось однако, что неприятель в небольших, а иногда даже и в довольно значительных партиях совершенно неожиданно появлялся в виду наших аванпостов. Происходило это преимущественно в летние месяцы, когда вода настолько убывала в реке, что, кроме постоянных переправ, оберегаемых днем пикетами, а ночью высылаемыми к ним в залоги командами, открывалось еще несколько других бродов, притом в таких местах, где прежде вода покрывала всадника с [100] головой. Такие броды некоторое время оставались без надзора, чем и пользовались горцы, бдительность которых не уступала бдительности черноморцев. Смелость их доходила иногда до того, что партии их проникали далеко за передовую линию.

3-я часть черноморской кордонной линии, благодаря благоприятным для горцев условиям местности, постоянно подвергалась хищническим вторжениям их партий, особенно в последнее время. Почти каждую ночь на какой-нибудь из ее дистанций происходила тревога, иногда на двух одновременно и даже две на одной и той же. Чаще других принимали участие в набегах жители рек Иля, Азипса и Убина. По словам лазутчиков, существовала особая сборная партия, единственное назначение которой — хищнические поиски в наших пределах. Люди этой партии были знакомы с порядками нашей аванпостной службы; им были известны все переправы через Кубань и ее многочисленные притоки; на случай полноводья у них были каюки, наконец они имели сообщников в мирных аулах и предводительствовались нередко дезертирами из казаков и бежавших в горы жителей покорных нам аулов. Начальник черноморской кордонной линии, усматривая из поступающих к нему донесений, что более всех других отделов линии страдает от набегов и покушений 3-я часть, предписал начальнику ее подполковнику Гусарову предпринять ночное движение к лесу Ханы, в 12-ти верстах от Кубани, который сборная партия избрала своим постоянным местопребыванием. Осторожный Гусаров отправил предварительно за Кубань 2-х офицеров русской службы, Джамбулата Немирова и Шеретлука Шуманукова, с приказанием собрать самые точные сведения о положении дела в указанной местности и подробно осмотреть ведущие к ней дороги. Названные офицеры вернулись с известием, что действительно у леса Ханы [101] находится в сборе около ста человек горцев, принадлежащих к разным непокорным обществам, что партия эта составляет постоянно пополняемые кадры, которые после праздника Курбана ⁷ должны значительно увеличиться ожидаемыми из окрестных аулов людьми. О настоящих намерениях этого сборища они ничего не могли сказать. Необходимо было предупредить дальнейшие сборы горцев, а следовательно имевшийся у них в виду замысел. 22-го сентября подполковник Гусаров собрал отряд из 2-х рот 7-го и 8-го пеших черноморских казачьих баталионов, 2-х сотен 7-го конного и сводной сотни 6-го конного полков, взвод черноморской казачьей конноартиллерийской № 11 батареи и 20-ти человек милиции, в полночь на 23-е сентября переправился на левый берег Кубани и подошел к лесу Ханы. По осмотре местности офицером генерального штаба Ждан-Пушкиным, войска расположились в балке, так хорошо защищенной лесом, что неприятелю трудно было заметить их. Отправившиеся на разведки подпоручики Джамбулат и Шеретлук пришли сказать, что горцы занимают прикрытую опушкой леса поляну двумя партиями, на расстоянии двух или трех сот сажен одна от другой и что никакими караулами она не охраняется. Гусаров разделил свой отряд на две части: войсковой старшина Крыжановский должен был с казаками 7-го конного полка атаковать партию, расположившуюся у правого края поляны, а есаул Иляшенко с сотнею 6-го конного полка должен броситься на ту, которая занимала левую сторону ее. Нападение предполагалось произвести на рассвете. К левой партии не трудно было скрытно подойти, так как дорога к ней все время шла лесистым оврагом, и потому удар, нанесенный ей казаками Иляшенко был так неожидан, что многие из горцев, не успев подобрать оружие, [102] в паническом страхе бежали. Пятерых из них казаки взяли в плен. Зато Крыжановскому о нападении врасплох нечего было и думать: казаки вовремя были замечены горцами, которые успели приготовиться к защите и открыли по атакующим ружейный огонь. Не отвечая на выстрелы, казаки бросились в шашки; впереди их неслись сам Крыжановский и бывшие в его отряде сотник Могукоров и подпоручик Джамбулат. Опрокинутый в глубину леса, неприятель оставил в наших руках 5 тел. Под прикрытием разбитых наголову партий, жители рек Иля и Азипса занимались уборкою сена. Все они разбежались, кроме 12-ти человек, которых казаки взяли в плен. Перестрелка в правой стороне поляны подняла на ноги некоторые из окрестных аулов, жители которых, в числе до двухсот человек, прискакали выручать своих соседей. К ним примкнули остатки потерпевших поражение партий, и все они, образовав довольно сильное сборище, понеслись в атаку на нашу конницу. К этому моменту действовавшие врознь части отряда успели соединиться и встретили неприятеля дружною контратакою, а два орудия № 11 батареи заскакали сборищу во фланг и несколькими картечными выстрелами довершили действие кавалерии, расстроившей и обратившей неприятеля в бегство. На этот раз в наших руках осталось 17 тел. Пользуясь наступившим затишьем, казаки сожгли до 2-х тысяч копен сена и хлеба. Не прошло и четверти часа после понесенной горцами неудачи, как они снова показались в опушке леса. Далеко разносившиеся орудийные выстрелы привлекли к месту боя новые партии. Отряду пришлось отступать под ружейным огнем до самой переправы, отбиваться от наседавшего неприятеля картечью и два раза ходить в атаку. Велика ли потеря неприятеля, кроме 17-ти взятых в плен и 20-ти слишком тел, брошенных в разных местах, [103] осталось неизвестным. Наша потеря заключалась в 2-х нижних чинах убитых, 2-х обер-офицерах и 8-ми нижних чинах раненых и 17-ти нижних чинах контуженых. Лошадей убито 7. В добычу казакам достались 50 голов крупного рогатого скота, 10 шашек, 8 винтовок и 6 пистолетов.

В начале октября один казак Полтавской станицы с малолетним сыном и дочерью отправился к славянскому посту за сеном. Ночью он был настигнут горцами, перебравшимися через остров Каракубань, и изрублен; дети были уведены в плен. Случай этот заставил начальника черноморской кордонной линии обратить внимание на этот подозрительный остров. Так как он не занят был кордонною цепью, то горцы ближайших обществ скрывались в его плавнях, выжидая удобного момента для исполнения своих хищнических замыслов. Раз прорвавшись на линию, они шныряли поблизости станиц, отыскивая добычу, или по уединенным дорогам, нападая на неосторожных путников. Вот почему внезапное появление их у наших аванпостов вызывало обыкновенно недоумение в постовых и дистанционных начальниках. Если в их донесениях о вторжениях неприятельских партий оговаривалось: “неизвестно где переправились", то следовало понимать — переправилась через Каракубань. Чтобы удостовериться в основательности своего предположения, начальник линии предписал начальнику 4-й ее части подполковнику Рашпилю произвести рекогносцировку каракубанского острова. 19-го октября, с двумя сотнями вверенного ему 9-го Черноморского конного полка, не предупредив никого о цели своего движения, подполковник Рашпиль выступил на каракубанский остров. Там он застал две довольно значительные неприятельские партии. Одна из них, преследуемая по пятам, едва успела переправиться через Кубань, потеряв при этом [104] 3-х человек убитыми, другая, застигнутая врасплох по выходе на берег, в перестрелке с казаками потеряла также 3-х убитыми и 2-х ранеными. С нашей стороны 2 казака контужены.

Хотя Абинское укрепление на полтора года было обеспечено продовольственными и боевыми запасами, однако те и другие к концу года приходилось пополнить; к тому же, в виду наступавших зимних холодов, необходимо было озаботиться исправлением некоторых обветшалых зданий укрепления и следовательно доставить к нему потребные строительные материалы, заблаговременно изготовленные на линии. Для этой цели 4-го ноября к Ольгинскому мостовому укреплению стянут был отряд, в состав которого вошли: по три роты от 1-го, 2-го и 4-го пеших черноморских казачьих баталионов, по одной роте от 5-го, 7-го и 8-го баталионов, по одной сотне от 4-го, 6-го, 7-го и 9-го черноморских конных казачьих полков, полторы сотни от 8-го конного полка и сотня учебной команды, черноморская казачья конноартиллерийская № 10 батарея в полном составе, взвод конноартиллерийской № 11 батареи и взвод подвижной гарнизонной артиллерии Ольгинского укрепления, 20 человек милиционеров и транспорт из 508-ми повозок. Всего пехоты 2248 штыков, кавалерии 83 коня, артиллерии 12 орудий и 20 милиционеров. Утром 5-го ноября отряд выступил и благополучно прибыл на ночлег к р. Кунипсу. Ночь прошла спокойно. Здесь к отряду являлись преданные нам горцы с известиями до того несходными между собою и даже противоречивыми, что из них нельзя было вывести никакого положительного заключения. На следующий день в 2-х верстах от ночлега стали показываться неприятельские разъезды; по всему заметно было, что они следят за движением наших войск. Почти в то же время со стороны Адагума послышались орудийные выстрелы отряда [105] вице-адмирала Серебрякова. Между неприятельскими караулами произошло волнение и они стали подвигаться к дороге, по которой следовал отряд, но винтовок из чехлов не вынимали. Отряд без выстрела подошел к Абинскому укреплению и расположился вокруг него лагерем; наблюдавшие за ним партии скрылись. Крепость найдена была в прежнем порядке. Гарнизон, несмотря на нездоровый климат и выпавшую на его долю исполненную тревог и опасностей жизнь, имел довольный и бодрый вид. Казармы содержались опрятно, верки укрепления исправны. На всем видна была заботливая рука воинского начальника подполковника Шарапа. Даже строения, грозившие скорым и неминуемым разрушением, поддерживались настолько, что до капитального их ремонта могли удовлетворять своему назначению. Больных в полугоспитале вместе с выздоравливающими было 33 человека. В день прибытия отряда на Абин к отрядному начальнику явилось несколько шапсугов из округа, расположенного на реке Чшихе; это были: старшина Гамирз-Роток Хоротль и некоторые из его приверженцев. Они приехали засвидетельствовать перед генералом свою неизменную преданность русскому правительству и намерение впредь питать миролюбивые чувства к русским, какое бы ни приняли решение их единоплеменники. В заключение старшина Гамирз предупредил, что он ручается только за себя и за тех, которые прибыли вместе с ним в лагерь. Оговорка эта указывала на происходившие между шапсугами несогласия. Вслед за почетными лицами округа Чших начальнику линии пришлось принять почетного старшину округа реки Антхира Магомтале Гантука. Последний говорил если не от лица всего племени, то от лица своих единомышленников, составлявших большинство. Он заявил, что 10-го, 11-го и 12-го у них назначен общий съезд, на котором окончательно будет решен [106] вопрос — продолжать ли войну или вступить на путь мирных отношений; все будет зависеть от того, как посмотрит народ на предложенные ему условия: не покажутся ли они ему тяжелыми и унизительными. Если на съезде возникнут несогласия, то он, Магомтале, и все другие почетные старшины и влиятельные люди постараются объяснить народу, что, так как переговоры еще не кончились, то возобновлять военные действия не следует, и заставят его присягнуть на коране, что при обратном следовании отряда на линию по войскам не будет сделано ни одного выстрела. Начальник линии напомнил старшине, что месячный срок, назначенный главнокомандующим, приходит к концу, что как ни велико терпение русского военачальника, оно может истощиться, и своим упорством они навлекут на себя новые бедствия, ответственность за которые падает на них самих.

9-го ноября лагерь был убран и войска выступили на линию. Едва отошли они от укрепления, как со всех сторон начали появляться шапсуги. Вытянувшись двумя длинными густыми цепями, они двигались параллельно отряду на расстоянии менее ружейного выстрела; особенно много их было, около полуторы тысячи, против нашей правой цепи. Никаких неприязненных намерений они не обнаруживали, и если некоторые молодые джигиты подходили близко к цепям, хватаясь за чехлы винтовок, то, чтобы удержать их, старшины пускали в ход ногайки. Между лесом Саун и урочищем Перу, где в мае месяце так много крови пролито было шапсугами, со стороны неприятельской пехоты начали раздаваться редкие одиночные выстрелы. Отряд на выстрелы не отвечал, продолжая двигаться в порядке; когда же недалеко от того места, где предполагалось остановиться на привал, выстрелы участились, угрожая принять размеры настоящего боя, взводу конноартиллерийской № 10 батареи, [107] следовавшему в ариергарде, приказано было сделать залп картечью. Выстрелы немедленно смолкли; только на ночлеге, незначительная партия пыталась завязать перестрелку с колонной, высланной за дровами, но пластуны очень скоро разогнали ее. 10-го отряд был уже у Ольгинского мостового укрепления, совершив 6-ти дневный поход без потерь.

19-го ноября в Екатеринодар съехались депутаты от хамышевского племени. Народу этому, так же как и шапсугам, назначен был главнокомандующим месячный срок для принятия присяги на верность русскому Престолу. Срок был на исходе, а от представителей народа не поступало никаких заявлений о готовности их подчиниться воле главнокомандующего. На неоднократные напоминания они отвечали уклончиво, ссылаясь на полевые работы, устройство зимовников и другие, еще менее заслуживающие уважения причины. Угрозы не оказывали на них никакого действия. Избегая насильственных мер, начальник черноморской линии объявил депутатам, что 23-го и 24-го числа этого месяца он будет ожидать их окончательного решения в Екатеринодаре, а 25-го в мостовом Алексеевском укреплении, куда к тому времени будет собран отряд; если 25-го они будут давать такие же ответы, какие давали до сих пор, то 26-го он двинет войска к их аулам. Прибывшие с депутатами владетельные князья и некоторые именитые дворяне решились наконец открыть настоящую причину шаткого поведения своего народа: не раз высказываемые им желания вступить в подданство России постоянно встречали противодействие со стороны аула Энем, самого многолюдного и богатого из всех хамышевских аулов. Влияние этого аула очень велико, говорили они; оно не ограничивается своим племенем, но простирается и на соседнее племя бжедухов, в среде которого, несмотря на твердую его решимость передаться русским, начала проявляться [108] неустойчивость и возникли разногласия с той минуты, как там узнали, что жители Энема от присяги отказываются. Генерал назначил 25-е число для приема в мостовом укреплении и приведения к присяге депутации от Энема, предупредив старшин и князей хамышевских, что если 25-го жители Энема не примут присяги и не выдадут аманатов, то новых заявлений он принимать от них не будет и с ними будет поступлено как с мятежниками. Отряд, собранный у мостового Алексеевского укрепления, состоял из 9-ти рот пеших черноморских казачьих баталионов, 2 1/2 сотен черноморских конных полков, 6-ти орудий черноморских конноартиллерийских батарей и 2-х гарнизонной артиллерии Афипского укрепления. 25-го ноября в укрепление прибыла депутация от аула Энем; но она состояла всего из нескольких человек и в качестве аманата привела с собой дворянина из фамилии Шуманук, некогда владевшей аулом, но незадолго перед тем самими жителями изгнанной из него. Такой аманат не мог служить обеспечением присяги и потому принят не был. Переговоры по этому поводу не привели ни к какому соглашению, и генерал отдал приказание начать переправу войск через Кубань. 26-го отряд выступил от мостового укрепления но дороге к Афипскому и с этой последней свернул на дорогу к аулу Энем, находящемуся в 12-ти верстах от сборного пункта отряда. В 10 часов утра авангард был уже в 2-х верстах от аула, на урочище Териашх. Здесь встретила начальника линии депутация из 24-х почетнейших лиц Энема с аманатом. При виде нескольких сот штыков и артиллерии с ее дымящимися пальниками, самонадеянность их исчезла; ее сменило подобострастное смирение, с которым они изъявили готовность покориться воле главнокомандующего. Условия, предложенные им, они находили справедливыми и необременительными для себя. Генерал-лейтенант Рашпиль [109] пощадил аул, хотя жители его своим заносчивым упорством заслуживали сурового возмездия. Он хотел показать соседнему племени, бжедухам, что кротость и милосердие неизменно руководят действиями русского правительства. Присяга была принята. На кургане урочища Териашх в первый раз враждебным нам народом с благоговением произносилось имя русского Императора ⁸. По уверению князей и старшин хамышевских, после присяги, данной Энемом, все остальные их аулы, примыкающие к земле абадзехов присягнут беспрекословно, так что отряду нечего было делать в той стороне и он двинулся параллельно Кубани, вдоль полосы, принадлежащей хамышевцам и известной под именем Пшичеу. Везде выходили ему навстречу жители попутных аулов, которых тут же приводили к присяге. Вечером войска прибыли на ночлег к урочищу Шеледж, где и расположились биваком. Здесь, по условию, должны были прибыть для принятия присяги аулы округа Пшичеу; но никто не явился; напротив, получено было сведение, что сильнейший из аулов этого округа Хатухабль отказывается от присяги. Начальник отряда вынужден был двинуть войска к этому аулу, находившемуся в 10-ти верстах от ночлега. На пути отряд встретили жители аула Шенжи, которые тут же присягнули и выдали аманата, после чего он стал приближаться к Хатухаблю. Жители, вместо того чтобы выйти к нему навстречу, выслали почетных лиц для переговоров, вся цель которых состояла в желании выиграть время и дать им возможность приготовиться к защите. Генерал о переговорах и слышать не хотел. Он объявил почетным лицам, что если через полчаса они не присягнут и не выдадут аманата, то от аула их ничего не останется, кроме мусора. Наведенные на аул 8 орудий красноречиво [110] свидетельствовали, что между угрозой и приведением ее в исполнении расстояние очень невелико. Старшины молча удалились и тотчас же выслали аманата; присяга, по позднему времени, была отложена до следующего дня. Отряд передвинулся на ночлег к аулу Тарханохабль, который также не сочувствовал присяге, но с появлением войск выслал аманата. Пример последних двух аулов оказал благотворное влияние на жителей округа Пшичеу: все остальные 11 его аулов один за другим явились к начальнику отряда с изъявлением готовности вступить в подданство России. Акт присоединения их к покорным нам обществам занял весь день 28-го ноября. Князья, в залог искренности своего желания навсегда отказаться от враждебных против нас действий и жить под покровительством России, оставляли аманатами членов своих фамилий. 29-го присягнул прибывший издалека последний хамышевский аул. Войска покинули бивак и направились к павловскому посту, где начали переправляться через Кубань. К утру 30-го переправа была окончена и отряд распущен. Приведение к присяге целого народа без выстрела, без насилий и разорений служил наглядным доказательством того, что горцы начали наконец убеждаться в бескорыстии и доброжелательстве к ним русского правительства, которое заботилось о водворении в буйных и своевольных закубанских обществах порядка и благоустройства.

Когда в 1849 году Магомет-Амин от имени имама явился за Кубань проповедовать священную войну против неверных, совратить покорные нам племена и объединить все разрозненные закубанские народности, черченеевцы были в числе первых, присягнувших ему на верность. В 1851 году, после того как бесленеевцы, бжедухи, затем сильное и воинственное племя шапсугов и наконец хамышевцы изъявили покорность русскому правительству, между [111] князьями и дворянами черченеевскими, раскаявшимися в своей опрометчивости, и нашими военными администраторами завязались секретные переговоры о присоединении племени к покорным нам обществам. Этому настроению их не мало способствовал пошатнувшийся авторитет Магомет-Амина, которому нанесен был окончательный удар заложением крепости на Белой. Черченеевцы, ближайшие соседи Белореченского укрепления, значительно стеснявшего их свободу действий, не могли не убедиться в бесполезности их усилий поддерживать пришлеца, с которым у них, кроме религии, ничего общего не было; они отступились от него и заметно начали склоняться на сторону русских. В проезд главнокомандующего от них также прибыла в Екатеринодар депутация, частью из любопытства — взглянуть на убеленного сединами русского сердара, неутомимая деятельность которого приводила все враждовавшие с нами народы в изумление, частью для того, чтобы узнать, на каких условиях они могут быть приняты под покровительство России. Условия эти не были тяжелы и не могли казаться им невыполнимыми: во-первых, они должны были присягнуть и дать заложников; во-вторых, должны были неблагонадежных людей удалить из своей среды; в-третьих, возвратить пленных и все похищенное ими на линии имущество и наконец, в-четвертых, не давать у себя пристанища шайкам абреков и о появлении на их земле неприятельских партий немедленно сообщать ближайшим русским властям. Еще ранее прибытия главнокомандующего в Екатеринодар некоторые из князей и старшин черченеевских открыто заявляли о готовности народа вступить в подданство России. Может быть заявление это было преждевременно, а может быть оно возбудило неудовольствие в народе, во всяком случае о нем открыто говорить перестали и, как уже выше было сказано, велись секретные переговоры, которые не [112] прекращались и после проезда князя наместника, несмотря на то, что депутация, представлявшаяся ему, была принята милостиво и даже обласкана им. Последствием свидания ее с главнокомандующим было предписание последнего командующему войсками на кавказской линии и в Черномории весь черченеевский народ привести к присяге и взять с него аманатов. Поход начальника черноморской кордонной линии в землю хамышевцев не позволил ему ранее первых чисел декабря заняться черченеевцами. Только 7-го всем старшинам их аулов назначен был съезд у малолагерного поста, где они должны были принять присягу и выдать аманатов. В назначенный день князья, дворяне и большая часть тлокотлей (свободных людей) собрались в ауле Шабанохабль, на левом берегу Кубани, против малолагерного поста. Но здесь целый день происходили бурные прения, завершившиеся несогласиями. Только вечером некоторые из почетных лиц, переправившись на нашу сторону, с сожалением заявили о возникших между ними несогласиях и просили отложить дело приведения к присяге до следующего дня, к каковому времени они надеются, что недоразумения будут улажены и затем все требования русского начальства беспрекословно исполнены. Снисходя к их просьбе, новый съезд назначен был на другой день, 8-го. Все те же представители народные 8-го, с раннего утра, были в сборе; те же препирательства между ними возобновились и теми же несогласиями они окончились. Когда генерал Рашпиль напомнил им, что он исполняет волю главнокомандующего, который требует, чтобы весь черченеевский народ без исключения присягнул русскому Императору, как полтора года тому назад он присягал Магомет-Амину, черченеевцы отказались от присяги. Имея в виду предписание командующего войсками г.-л. Завадовского и желая дать им как можно более времени на размышление, начальник [113] линии объявил, что назначает им еще один, но уже последний срок — 12-е декабря, что если в этот срок они не исполнят обязательства, принять присягу и выдать аманатов, то он вынужден будет прибегнуть к силе. Черченеевцы разъехались, оставив угрозу без ответа. Между тем войскам, которые имелось в виду двинуть за Кубань, разосланы были предписания — и к 12-му они были уже в сборе: 3-й и 6-й пешие черноморские казачьи баталионы, сводный баталион из рот 5-го, 7-го и 8-го баталионов, по одной от каждого, пешие команды от 4-го и 7-го конных черноморских подков, по одной сотне, полусотня от 6-го и 104 охотника. Кавалерия состояла из 3 1/2 сотен — по одной от 4-го и 7-го конных полков, учебной команды и полусотни 6-го конного полка; артиллерия — все 8 орудий черноморской казачьей № 12 батареи. Узнав о намерении нашем двинуться с отрядом в землю черченеевцев, вновь покорившиеся нам хамышевцы прислали своих князей и дворян просить о дозволении принять участие в походе, чтобы на деле доказать свою преданность нам. Генерал находил неудобным отказать им в этой просьбе и разрешил собрать 50 человек, что и было с величайшей готовностью исполнено. Отряд 12-го числа переправился через Кубань и расположился биваком на левом ее берегу, у батоковской пристани. Хотя всему черченеевскому народу было известно о присутствии на его земле русских войск, однако ни один из его аулов не явился для присяги. Кроме того, в самый день 12-го декабря получено было известие, что аул Вочепши, на реке Псекупсе, один из многолюднейших и сильнейших черченеевских аулов, о присяге и слышать не хочет, рассчитывая на помощь Магомет-Амина, который с небольшим скопищем стоял в 4-х верстах от него. В ночь на 13-е число отряд был двинут к мятежному аулу. В надежде на помощь [114] Магомет-Амина жителям пришлось разочароваться: он стоял близко, но не решился с небольшим скопищем выступить против войск, от которых терпел поражение за поражением, в особенности в последнее время. Предоставленные самим себе, они высыпали к нам на встречу без оружия, простирая руки и умоляя о пощаде. Г.-л. Рашпиль объявил им, что щадит их аул, но требует от них слепого повиновения воле главнокомандующего, которая в то же время есть водя Государя Императора. Он понимал, что покорность жителей аула Вочепши была вынуждена страхом перед надвигавшейся грозой, но ему было известно также, как много страдает народ под гнетом духовенства, которое со времени прибытия Магомет-Амина за Кубань пользовалось огромным влиянием, так как и сам Магомет-Амин в духовной иерархии мусульман занимал очень видное место. Духовенство поддерживало в народе фанатизм и ненависть к гяурам; эфенди, муллы и хаджи были главными возмутителями, восстававшими против принятия присяги, и может быть успели бы в этом, если бы быстрое движение отряда к земле черченеевцев не образумило аул Вочепши и не спасло его от разорения. Верный своему всегдашнему правилу, вполне согласовавшемуся с гуманными воззрениями главнокомандующего, не прибегать к насилиям до последней крайности, Рашпиль хотел и на духовенство подействовать словами убеждения, но духовенства налицо не оказалось: все его члены, бросив дома свои на произвол судьбы, с приближением наших войск разбежались; одни укрылись в лесах, другие искали убежища у соседей своих абадзехов. Принять присягу от народа, не приняв ее от духовенства — повело бы к целому ряду недоразумений. Не связанные присягой и следовательно не рискуя быть привлеченными к ответственности, муллы постоянно вооружали бы народ против русских. Обстоятельство это было [115] слишком важно, чтоб на нем не остановиться. Начальник отряда решил действовать энергически. Он объявил жителям, что до тех пор они не будут приведены к присяге, пока не вернутся муллы, хаджи и эфенди, а для того чтобы понудить их к тому, он арестовал их ближайших родственников, которых решил удержать заложниками до возвращения бежавших. Отряд, стоявший все время на некотором расстоянии от аула, вечером придвинут был к самому аулу, где и расположился на ночлег. С рассветом 15-го января предположено было двинуться против скопища Магомет-Амина, стоявшего, как уже сказано, в 4-х верстах от аула; но, не желая к прежним неудачам прибавлять еще новую, осторожный шейх в ночь на 15-е бежал вверх по Псекупсу. Преследование его отняло бы много времени; к тому же не совсем безопасно было оставлять у себя в тылу народ, на верность которого пока еще трудно было полагаться, особенно в виду поведения его духовенства. К тому же ближайшие к месту расположения отряда черченеевские аулы с утра начали прибывать для принятия присяги. Присягнули вместе с ними и абадзехи, проживавшие в ауле Вочепши и почему-то разбежавшиеся с приближением отряда. Когда кончилась церемония присяги, явилось с повинной духовенство аула — муллы, эфенди и хаджи. Они были приведены к присяге при собрании всего народа и жителей тех четырех аулов, которые только что присягнули, но еще не разошлись. Окончив дела на Псекупсе, начальник черноморской линии двинулся с отрядом в самый центр черченеевского владения, к рекам Пчаш и Мате. Там, по слухам, число приверженцев Магомет-Амина было очень велико. Местность по мере приближения к этим аулам становилось все затруднительнее, а погода значительно изменилась к худшему: после ясных и тихих дней термометр вдруг [116] опустился до 6-ти градусов ниже нуля и весь день 15-го падал снег; но войска шли бодро и, достигнув реки Пчаш, расположились против аула Ахеджакова биваком. Присутствие их в самом сердце черченеевского владения имело последствием присоединение 16-ти аулов к покорным нам обществам. На другой же день, 16-го декабря, с раннего утра прибывали они к нашему стану и принимали присягу с готовностью, которая могла показаться удивительною после того, что говорилось об их твердом намерении вооруженною рукою воспротивиться присяге. Успеху этого важного дела много содействовали князья, которые лучше своего народа понимали разницу между настоящим его положением и тем, которое ему предстоит занять под управлением и покровительством русской власти. Энергичнее других действовали в этом направлении Татлюстан Джеджок, владетельный князь аула Джеджехабль, и эфенди аула Хокуза Гобукай, ревностный сторонник русского владычества — Исмаил-Эссен. Этот Исмаил-Эссен-эфенди с первых же дней появления Магомет-Амина между закубанскими народами открыто говорил везде, что выдающий себя за наместника Шамиля обманщик и самозванец, что все, кто верит и подчиняется, со временем раскаются. Узнав от своих приближенных о смелых выходках эфенди, Магомет-Амин конфисковал его имущество и даже не раз подвергал его унизительным телесным наказаниям, и только благодаря заступничеству князей не лишил его жизни. Узнав о наступлении русского отряда к Пчашу, целый день 15-го декабря Татлюстан и Исмаил разъезжали по аулам, уговаривая народ покориться русским и принять присягу на верность. Без вмешательства князей и влиятельных лиц вроде Исмаила дело приведения к присяге затянулось бы слишком надолго и не обошлось бы без большого кровопролития, принимая во внимание трудные [117] доступы к аулам и крепкие их позиции ⁹. К вечеру 16-го все аулы черченеевские вступили в подданство России и выдали аманатов, обязавшись в самый короткий срок выполнить и остальные условия. Оставалось еще несколько аулов на реке Мате и между ними аул Псегуб, расположенный у истоков этой реки на самой границе земли абадзехов. Надеясь заручиться вооруженным содействием этого племени, аул Псегуб на неоднократно обращенные к нему требования явиться к присяге и выдать аманатов отвечал решительным отказом. Аул этот, заключавший в себе более 300 дымов, защищенный с одной стороны крутыми обрывами Мате, тремя остальными примыкавший к непроходимому лесу, уходившему в землю абадзехов, считался черченеевцами неприступным. Вечером 16-го января отряд выступил к верховьям Мате. Численный состав его несколько сократился: вместо 12-ти рот пехоты, 3 1/2 сотен кавалерии и 8-ми орудий, на этот раз в нем было 7 рот пехоты, 3 сотни кавалерии и 6 орудий, так как в прикрытие обоза, который не мог, по условиям местности, следовать за отрядом, оставлены были 5 рот пехоты, полусотня кавалерии и взвод артиллерии. Рано утром отряд достиг верховьев реки Мате и против аула Псегуба остановился. Войсковому старшине Малишевскому отдано было приказание с 2-мя ротами пеших черноморских казачьих баталионов, 2-мя спешенными сотнями черноморских конных полков и охотниками перейти в брод реку и, поднявшись на крутой ее берег, атаковать аул именно с той стороны, которая считалась неприступною и откуда никак нельзя было ожидать нападения. Резервом штурмующей колонны должны были служить две роты пехоты и сотня кавалерии. В то же время остальные войска двинутся в обход аула с противоположной стороны. С рассветом [118] колонна, назначенная штурмовать аул с фронта, переправилась через Мате и, когда стала подниматься к аулу, по ней второпях сделано было несколько выстрелов, не причинивших впрочем никакого вреда. Это были единственные защитники аула, так как большая часть его жителей заблаговременно удалилась к абадзехам, забрав все свое имущество и отогнав скот в лес. Когда казаки, разметав ограду, вступили в аул, там никого уже не было. Обходной колонне также не удалось перенять бежавших в лес жителей. Утром над самым богатым и многолюдным аулом черченеевского племени взвились громадные столбы дыма; сакли, скирды хлеба, заготовленные за несколько лет огромные запасы хлеба — все было истреблено огнем. Довершив заслуженную аулом Псегуб расправу, отряд начал отступать. К этому времени жители его успели собраться у опушки леса; к ним присоединились и прикрывавшие их абадзехи. Приблизившись к войскам на довольно близкое расстояние, они открыли по ним ружейный огонь, но артиллерия несколькими выстрелами осадила их к лесу. Привлеченные канонадой, абадзехи всех окрестных аулов прискакали к месту боя выручать своих соседей и, собравшись в густую лаву, кинулись в шашки на ариергард, но высланный навстречу им с сотнею учебной команды и хамышевской милицией гв. ротмистр Султан-Сагат-Гирей так сильно атаковал их, что первым же натиском они были опрокинуты и бежали, бросив на месте 6 убитых в полном вооружении. Урон неприятеля в этой короткой схватке простирался до 20-ти человек и 30-тии лошадей убитыми и ранеными. 17-го декабря отряд возвратился к своему вагенбургу на реку Пчаш. Кара, разразившаяся над Псегубом, послужила уроком остальным на Мате аулам. Они медлили принятием присяги, выжидая развязки, и как только развязка оказалась плачевной, сами, [119] без напоминаний, являлись к отряду, принимали присягу и оставляли аманатов. 18-го присягнули два аула, после чего отряд двинулся на Кубань к переправе. 19-го присягнули еще два аула; их не остановили ни наступившие холода, ни дальность расстояния. В этот же день утром отряд стал переправляться через Кубань. По реке шел почти сплошной лед, сильно затруднявший переправу, которая едва к ночи была окончена. На другой день на нашей стороне реки, в константиновском посту, приведены были к присяге последние два черченеевских аула. Таким образом, к концу года весь народ черченеевский и 73 духовных лица разных степеней состояли в подданстве России. После 17-го декабря до нового 1852 года на всей черноморской кордонной линии не было слышно ни одного выстрела.

К.

(Продолжение будет).

Комментарии

4. Линия правого фланга делилась на “участки", а черноморская кордонная линия на "части".

5. Донесение 8-го мая 1851 г. № 121.

6. Донесение 29-го мая 1851 г. № 131.

7. Приходившегося в том году 24-го сентября

8. Донесение начальника черноморской кордонной линии 4-го декабря № 271.

9. Донесение главнокомандующему 18-го декабря № 304.

Текст воспроизведен по изданию: Обзор событий на Кавказе в 1851 году // Кавказский сборник, Том 21. 1900