-

НИКОЛАИ Л. П.

ДНЕВНИК

КАВКАЗСКАЯ СТАРИНА.

(Материалы для истории кавказской войны).

(Выписки из дневника генерал-адъютанта барона Леонтия Павловича Николаи).

XIV.

Зимняя экспедиция 1856-1857.

4-го декабря 1856.— В 7 1/2 часов утра, на левом берегу Ярах-су, против Герзель-аульских ворот назначен сбор войскам, которые имеют выступить из Хасав-юрта; они состоят из 1-го баталиона Кабардинского полка с стрелковою и штуцерною командами, из 4-х эскадронов драгун Нижегородского полка, 4-х сотен казаков, при двух конных и двух легких орудиях.— По отслужении молебствия [4] войска двинулись в поход; через час я последовал за ними с двумя сотнями казаков. Около Герзель-аула присоединился ко мне князь Дондуков-Корсаков ¹.— В Герзель-ауле в состав отряда вошли наш 3-й баталион и 16-я рота. В 2 часа пополудни я прибыл в Куринское и нашел удобный приют у подполковника Зиновьева. Здесь был назначен сборный пункт всему отряду, который имел действовать под моим начальством; он состоял из трех баталионов Кабардинского полка (1-го, 2-го и 3-го) с стрелковою и штуцерною командами; двух баталионов Белостокского полка, которые прибыли из станицы Шелкозаводской; одного баталиона Ширванского графа Паскевича-Эриванского полка; одного баталиона Самурского полка; [5] одного баталиона Навагинского полка; одной роты сапер и одной роты стрелковой, прибывших из Грозной; одной стрелковой роты 13-го линейного баталиона — всего около девяти баталионов пехоты, при 4 конных, 4 легких и 4 батарейных орудиях; из четырех эскадронов драгун, двух сотен Кизлярского линейного казачьего полка и 8 сотен Донских казаков.— По условленному с генералом Евдокимовым ² плану, с своим отрядом я имел выступить на легке на следующий день, с рассветом пройти через Хоби-Шавдонскую просеку, затем, спустившись к Мичику, перейти его около Мазлагаша, восстановить там удобную переправу, войти потом в Маюртупский лес, занять его, прикрываясь, буде нужно, засеками и [6] до прибытия самого генерала Евдокимова, приступить к рубке леса. Обоз и тяжести мои имели отправиться в Исти-су под прикрытием 4-го баталиона, и ожидать там прихода Грозненского отряда. Генерал Евдокимов предполагал с 10-ю сотнями казаков, при четырех конных орудиях, придти на присоединение ко мне по полудни того же дня, а к вечеру ожидался полковник Кемферт, с пятью баталионами пехоты, при 4 батарейных орудиях; он же на пути имел забрать е собою весь обоз.

По доставленным лазутчиками сведениям, сын Шамиля, Кази-Магома, прибыл на присоединение к Эски с 5-ю или 6-ю наибами лезгинскими и с одним орудием. Больших чеченских сборов, по-видимому, еще не было; но и сомнительно, чтобы чеченцы собрались упорно драться.

5-го декабря. Войска выступили до рассвета, но переход через плотину занял много времени, так что отряд двинулся не ранее как около 6 часов. Погода была [7] теплая и пасмурная, а потому и дорога тяжелая на подъем.— Я еще не успел доехать до вершины Хоби-Шавдонской высоты, когда ко мне подъехал Арцу, а вслед за ним адъютант генерала Евдокимова, Федосеев, с известием, что генерал с кавалериею уже прибыл в Исти-су, а пехота, под начальством полковника Кемферта, следует близко за ним. Пока моя колонна с немалыми затруднениями взбиралась на высоту, я выдвинул к Мазлагашской переправе Навагинский баталион с стрелками, саперами и всею кавалериею, при двух легких и четырех конных орудиях, и сам отправился туда же, чтобы ускорить работы по исправлению переправы, которая была испорчена и затруднена устройством завала. Неприятеля вовсе не было видно. Между тем пошел дождь, постепенно усиливавшийся и лег густой туман. Пока производилась работа, колонна моя мало по малу подошла и прибыл сам генерал Евдокимов. Перевозка [8] орудий и зарядных ящиков крайне затруднялась от увеличившейся грязи. Дождь обратился в ливень, так что всякое движение вперед сделалось почти невозможным. Генерал Евдокимов предположил отказаться от первоначального плана действий, я же хотя и старался сперва несколько разубедить его в этом, но, в виду все продолжавшейся непогоды, пришлось решиться на то, чтобы расположиться лагерем на самом берегу Мичика; я предложил избрать для этого Мазлагаш, но генерал Евдокимов предпочел подвинуться несколько выше по течению и отправился по правому берегу Мичика. После неимоверных трудов для переправы артиллерии, которая постоянно вязла в размягченном сыростью грунте, я наконец мог двинуться по левому берегу и застал генерала Евдокимова уже расположившегося против аула — большой Гурдали. Хотя, по моему мнению, переправа избрана самая неудобная, но, поневоле, пришлось [9] остановиться тут на биваках. Все промокли на сквозь и общее расположение духа было невеселое. К вечеру добыл я две солдатские палатки; подогретые щи, шашлык и вино несколько развеселили умы. Обоз, мало по малу, подходил, но были слухи, что вся гора, через которую ему приходилось переваливаться, усеяна завязшими повозками и лошадьми.

6-го декабря. Погода разъяснилась и небольшой мороз подсушил землю. Мало по малу лагерь стал разбиваться и всякий старался обсушиться. Я отправился с генералом Евдокимовым на рекогносцировку на Хоби-Шавдонские высоты; оттуда можно было обозреть Маюртупский лес и определить место более удобное для начатия просеки. Переехав за тем на левый берег, мы подвинулись до того места, где дорога входит в орешник и, следуя за тем по опушке леса до бывшего аула Аку-юрт, мы осмотрели берег Ханцаула. Только несколько неприятельских конных [10] следили издали за нашим движением.— Вечером мороз усилился. Мне назначено идти на следующий день с колонною, чтобы начать рубку в этом заветном орешнике.

7-го декабря. Хороший мороз. Колонна моя состоит из десяти баталионов пехоты, при двенадцати орудиях; восьми сотен казаков и двух эскадронов драгун (кавалериею командует подполковник Офрейн). Бата исполняет обязанность вожака. Мне предстояло пройти через перелесок, затем, выйдя на небольшую поляну, оттуда прорубить просеку до второй большой поляны, соединяющейся с равниною, через которую протекает река Гудермес. Предполагая, что второй перелесок, через который предстояло проделать просеку, может быть слишком широк, для того, чтобы его занять от одной оконечности до другой, я намеревался выдвинуть подполковника Краузе с 1-м баталионом и с двумя стрелковыми ротами [11] в качестве обсервационного отряда до самой дальней поляны, оставив пред ним только небольшую опушку леса, и предоставив ему окружить себя засеками. Остальная часть колонны должна была прорубить лес на присоединение с Краузе, дабы в течении дня проделать хотя бы неширокий проход. Стрелковую команду я намеревался расположить залогами между колонною и Краузе. Согласно такому плану отданы были приказания: 2-й и 3-й Кабардинские баталионы имели составить авангард колонны; два баталиона Тенгинские, под начальством подполковника Баженова, левую цепь; Дагестанские баталионы правую; один баталион Белостокского полка назначен в резерв, а один баталион Виленского полка в арьергард. Кавалерия имела, на первое время, оставаться позади колонны при входе в лес.

Мы выступили с рассветом; остановив кавалерию на предположенном месте, (См. план № 1 А.) я [12] вошел в первый перелесок, за которым оказалась поляна, потом за вторым перелеском другая; наконец, пройдя несколько лесных островков, мы вышли на третью поляну. Я полагал, что тут придется остановить мой авангард; но подвинувшись, по совету Бата, еще несколько вперед, через небольшой перелесок, я выехал на огромную равнину, которая расстилалась далеко перед нами, и в особенности вытягивалась вправо. К немалому моему удивлению я узнал, что мы уже прошли весь орешник, и что на право от нас была Калаюртовская равнина.— И так ларчик просто отпирался! С милициею, стрелковыми ротами и стрелковою командою двинулся я до большого кургана (См. план № 1—В.). Нигде неприятеля не было видно. Я приказал колонне занять лес, который мы прошли, во всю его ширину, (См. план № 1...) и тотчас приступить к рубке. Так как мне сообщили, что на [13] поляне, которая тянулась влево от вас, (См. план № 1—С.) было много сена, то я поехал, чтобы лично в этом удостовериться и в тоже время вытребовал большую часть кавалерии (драгун, линейных казаков, 2 сотни донских казаков и два орудия), приказав остальной части оставаться на прежнем месте. Сено оказалось в разных местах. По прибытии кавалерии, я двинулся с нею вперед, чтобы произвести рекогносцировку, приказав стрелкам следовать за мною. Следуя по опушке орешника по направлению на лево и встречая на пути своем то островки леса, то поляны, я доехал до Гудермеса, берега коего в этом месте довольно отлоги; по сю сторону были отдельные лесные поросли, а на другом берегу виднелась опушка сплошного леса, из которого там и сям проглядывали кутаны. На противуположной стороне реки показались конные, которые, дав несколько выстрелов, скрылись. Я продолжал свой путь [14] влево, по берегу Гудермеса, встречая весьма мало лесных порослей; таким образом я доехал до дороги, которая, по-видимому, вела к броду, продолжаясь затем на левом берегу (См. план № 1—Е.). Переезд мне показался удобным, берега отлоги; на противоположной стороне открывалась обширная Маюртупская равнина. Ознакомившись достаточно с ближайшею местностию, я повел кавалерию обратно к кургану, а сам отправился к колонне. Рубка подвигалась успешно. Меня только раздосадовали фуражиры, которые прибыли по одиночке из лагеря, в надежде найти сено, и разбрелись в разные стороны без всякой предосторожности. Мне пришлось самому отгонять их назад; между прочими я застал драгун в лесу, в котором не было никакого прикрытия (См. план № 1—D.). Такое несоблюдение военного порядка и отсутствие по-видимому в лагере должного [15] за людьми надзора меня крайне раздражало. Генерал Евдокимов, прибыв к нам, поехал сделать туже рекогносцировку, которую я совершил, и затем инспектировал работы; просека была проделана уже довольно широкая. Около 2 часов я начал отступление, полагая, что неприятель явится, чтобы преследовать нас; но не показалось ни единой души.

8 декабря. Полковник Кемферт повел колонну в лес.

9 декабря. Сего числа очередь князя Дондукова идти на рубку; неприятель все еще ничего не предпринимал; однако, по сведениям, доставленным лазутчиками, довольно значительные сборища сосредоточены около аула Джугурт, под начальством Кази-Магома и Эски; у них, говорят, два или три орудия.

10 декабря. Мне назначено командовать колонною, которая состоит из восьми баталионов пехоты, одного эскадрона драгун и восьми сотен казаков. Погода [16] благоприятная; мне предстоит продолжать рубку, начатую 7-го числа, только несколько подвинувшись вперед, влево от большого кургана. (См. план № 1—В.) Прибыв на место и сделав все необходимые распоряжения для начатия работ, я со всею кавалериею, стрелковою командою, 9-ю штуцерною ротою и с сводно-стрелковым баталионом, при 4-х конных орудиях, предпринял на этот раз рекогносцировку в правую сторону, направляясь к месту, где был старый аул Кала-юрт.— Проехав роскошную Калаюртовскую равнину, я достиг Гудермеса близ кладбища бывшего аула. Балатай, который был моим вожаком, указав мне на противоположном берегу лес и объяснив, что он весьма неширок, и что за ним имеется большая поляна, на которой расположен небольшой аул Хазырик-Отар, просил моего дозволения поехать с милиционерами и сделать поиски в этом ауле. Дав ему на [17] это согласие, я сам увлекся любопытством и переехал на тот берег; пройдя весьма узкий перелесок (См. план № 2—а.), я выехал на обширную поляну, где передо мною показался небольшой аул, в котором заметно было движение людей. Я тотчас перевел весь сопровождавший меня отряд и послал поручика Кехли к колонне, чтобы потребовать еще два баталиона, 2-й Кабардинский и Ширванский, с двумя легкими орудиями. Бывшие со мною роты живо заняли аул и расположились цепью, а в это время кавалерия с двумя орудиями обогнула аул с левой стороны. Последовала небольшая перестрелка с жителями, которые спасались к опушке леса.— Заметив на другой оконечности поляны нечто в роде просеки (См. план № 2—в.), я направился туда с своею пехотою и достиг берега малой речки, именуемой Хомик, по ту сторону которой виднелись в лесу два аула, из коих один [18] называется Антон-юрт. При слишком малом количестве войск, которые были со мною, я не решился продолжать далее свои поиски и отступил к аулу; при этом пехота имела довольно оживленную перестрелку с неприятелем, который стал показываться с разных сторон. Поставив орудия на позицию, я отступал эшелонами и, дойдя до аула, приказал его зажечь. Между тем вытребованные мною два баталиона занялись вырубкою перелеска, отделявшего поляну от Гудермеса. Пропустив нашу колонну, они последовали за нами. Неприятель продолжал перестреливаться с нами, но не мог долго нас преследовать, так как, заняв кладбище на правом берегу Гудермеса и лесок вправо от оного, мы не дозволяли ему приближаться и занять перелесок. Все это отступление было произведено отлично, точно на маневрах. Пока находился я еще на кладбище, дали мне знать, что генерал Евдокимов прибыл с своею свитою; [19] когда мой отряд совершил свое отступление через реку, я отправился к кургану. В это время неприятель открыл канонаду из аула Маюртуп; но так как ядра не долетали до нас, то он перевез свои орудия пониже, между переправою через Гудермес и Хазырик-Отаром. Снаряды стали ложиться вправо и влево на кургане, на котором мы остановились с генералом Евдокимовым; начальник артиллерии, полковник Взитчевский, чуть не был убит ядром, ударившим в дерево, возле которого он стоял; несколько артиллерийских лошадей и один солдат были убиты; пришлось сойти с кургана. Около полудня пошел снег и поднялся ветер с метелью, которая заставила неприятеля прекратить свою пальбу, а нас возвратиться в лагерь.

11 декабря. Погода ясная и теплая.

12 декабря. Князь Дондуков командует колонною; я сопровождаю генерала Евдокимова на позицию, при чем воспользовался [20] случаем, чтобы осмотреть переправу через Гудермес, к которой рубка уже приблизилась.

13 декабря. Погода сырая, оттепель.

Я начальствую над колонною, которая идет на рубку леса. Расположив части войск для работ, я отправился со всею кавалериею, с двумя Кабардинскими баталионами (1-м и 3-м) и с стрелками, чтобы сделать рекогносцировку. Я перешел через Гудермес, осмотрел место слияния с ним Искерика — маленькой речки, которая протекает через аул Маюуртуп, и течет в глубоком овраге. Оставив оба баталиона на левом берегу Гудермеса, около самой переправы для ее охранения и для расчистки леса, я сам двинулся по равнине, имея на лево от себя течение Искерика и аул Маюртуп, а на право лес; равнина эта обширна и, большею частью, под пашнями. Я дошел до речки Хомик, которая также течет в глубоком доже и осмотрел переправу через нее, по [21] направлению к Гельдигену. В этом месте я находился на расстоянии от 1 1/2 до 2 верст от Гудермеса. На лево довольно значительная партия неприятельская показалась между садами Маюртупскими; завязалась небольшая перестрелка с фланкерами. Окончив рекогносцировку, я возвратился с кавалериею к Гудермесу и поставил ее на позицию на левом берегу, а сам отправился на место, где производилась рубка. Сырой и густой туман опустился и провожал нас до лагеря.

14-е декабря. Получается известие о тревоге, которая была около Куринского. Неприятельская партия из 100—200 человек устроила засаду в двух верстах от Куринского и напала на 15 человек казаков, которые составляли несколько растянувшийся хвост проходившей сотни Моздокского полка. В один миг несколько человек были порублены, а другие ранены. К счастью командир сотни, Золотарев, который ехал впереди, не растерялся; с [22] 50 или 60 казаками, бывшими около него, он бросился на неприятеля, который, не выдержав натиска, обратился в бегство и был преследуем до леса, оставив два тела на месте; но неприятель успел увести несколько казачьих лошадей. Дело это еще кончилось благополучно, но оно могло иметь совсем иные последствия, если бы неприятель наткнулся на артельщиков и денщиков, которые, как видно, довольно неосторожно и беззаботно ездят из лагеря в Куринское и обратно. Когда генералу Евдокимову донесли об этом событии, он ограничился словами: «поделом, другой раз будут осторожнее». Такое хладнокровное рассуждение показалось мне довольно странным.

15-е декабря. Погода дождливая.

16-е декабря. Я сопровождал генерала Евдокимова при поездке его для осмотра работ. Рубка производилась на левом берегу Гудермеса. Лазутчики сообщили, что три сына Шамиля прибыли; [23] действительно, неприятель выставил значительные силы на Маюртупской возвышенности и стрелял из трех или четырех орудий. Какой представлялся тут отличный случай нанести сильный удар неприятелю, выйдя внезапно из нашей позиции и атаковав его в то самое время, когда он нас как будто на то вызывал. Нет сомнения, что если бы в это время решились пойти с двух сторон на Маюртупскую возвышенность, одною колонною по обоим берегам Искерикского оврага, а другою прямо на аул, то неприятель оставил бы свою позицию в большом беспорядке и бежал бы с своими пушками к лесным высотам; у него же на глазах можно было сжечь аул и этим произвести потрясающее нравственное впечатление, не рискуя понести потерю и покрывая срамом неприятеля в присутствии трех сыновей имама. А буде неприятель решился бы нас ожидать, то победа над ним была бы легка и блистательно бы увенчала [24] эту часть экспедиции. Я так был занят этою мыслью, что воспользовался моментом, когда я был один с генералом Евдокимовым, чтобы ему представить ее; он по-видимому принял мой план с большим сочувствием, но заметил, что уже в этот день поздно приступить к его осуществлению. Тогда я предложил исполнить это хотя на следующий день, начав по обыкновению, с утра рубку, незаметно притянуть из лагеря всю кавалерию и большую часть пехоты, а потом внезапно атаковать неприятеля. План мой был вполне одобрен, но будет ли он осуществлен?— это вопрос другой. Мы спокойно возвратились в лагерь.

17 декабря. Как я предчувствовал, всякие воинственные замыслы улетучились.

18 декабря. Рубка продолжалась без всяких событий.

19 декабря. Генерал Евдокимов решился покончить первую часть экспедиции. Приготовления к роспуску отряда делаются и [25] весь обоз уже отправляется. И так, мы уйдем, не пощупав даже неприятеля! Это осторожно, но, по моему мнению, такая осторожность не имеет выгодного на войска действия.

20 декабря. Предположено выступить до рассвета. Мне назначено командовать арьергардом, который занимает левый берег Мичика; на правом берегу полковник Кемферт командует войсками; он имеет двинуться первый и, перейдя до Шавдона, должен ожидать моего прихода. Я условился с князем Дондуковым, что он переправится через Мичик у нижнего брода, с двумя Кабардинскими баталионами, драгунами и линейными казаками, а я с четырьмя с половиною баталионами пехоты и Донскими казаками одновременно перейду у Гурдалинской переправы. Как только начало светать, мы совершили переправу вполне благополучно и неприятель даже не показывался. После перехода через Шавдон, отряды [26] Грозненский и Кумыкский отделились и мы направились на Куринское, где с удовольствием нашли приют, обеспеченный против дождя и сырости.

1857 г. 9-го января. Я возвратился из Грозной, куда ездил, чтобы иметь с генералом Евдокимовым совещание относительно предстоявшего второго периода зимней экспедиции. По обсуждении этого дела было решено, что я буду действовать отдельно со стороны Кумыкской плоскости, идя на встречу отряду, который, под личным начальством генерала Евдокимова, имел производить рубку леса по направлению к Гельдыгенской поляне. Мне предстояло начать свои действия 14-го или 15-го числа, оставаться дня три на Хоби-Шавдонских высотах, 17-го перейти на биваки в место, которое я найду удобнее, либо на Гудермесе, либо на речке Хомик и, таким образом, 19-го или 20-го оба отряда могли одновременно начать с двух сторон рубку леса, отделяющего меня от [27] Гельдигенской равнины. По окончании этого труда мне назначено было, по возвращении в Куринское, направиться оттуда на Умахан-юрт, дабы произвести рубку по направлению к Гертме.

14-го января. После молебствия пехота выступила несколько ранее 8 часов утра; я последовал за нею с кавалериею около 10 часов. Мы прибыли в Куринское. Здесь весь мой отряд был в сборе. Он состоял из трех баталионов моего полка, двух баталионов Белостокского, и по одному баталиону Ширванского графа Паскевича и Самурского полков и трех стрелковых рот, при четырех батарейных и шести легких орудиях; кроме того, из восьми сотен Донских казаков, двух сотен Гребенского и двух сотен Кизлярского линейных казачьих полков, при четырех конных орудиях. Начальником кавалерии я назначил подполковника Демьянова.

15-го января. Отряд выступил ранее [28] 7 часов. Подъем на гору был весьма труден по причине гололедицы; я расположил лагерь свой почти на том же месте, на котором был лагерь князя Барятинского в 1853 году. Капитан Данилов назначен отрядным квартирмейстером. Подполковнику Краузе я поручил с его баталионом и с двумя стрелковыми ротами спуститься к берегу Мичика и там расположиться лагерем в роде авангарда, и вместе с тем заняться исправлением переправы. Я сам отправился для осмотра двух переправ, через которые мы проходили в первый период настоящей экспедиции, и удостоверился, что оне мало попорчены и что восстановление их не потребует большого труда. Неприятеля не было видно.

16 января. Я послал малую колонну для рубки деревьев, которые должны будут служить материалом для постройки предполагаемого форта. Слышна была дальняя канонада; вероятно генерал Евдокимов [29] подвигается из Берды-Келя на Герменчук. Погода сырая; снег с туманом. Вечером я получил записку от генерала Евдокимова с приказанием отложить на один день (т. е. до 18-го) мое движение на Маюртуп.

17-го. Около полудня Эски открыл канонаду из одного орудия, по-видимому с того места, где в декабре месяце у нас была устроена засека. Выстрелы его были направлены на лагерь подполковника Краузе, который, впрочем, не счел нужным отвечать на них, но послал к берегу Мичика несколько стрелков, которые по-видимому на столько успели обеспокоить неприятеля, что после 6 или 8 выстрелов он удалился с своим орудием. Вечером лазутчики мне донесли, что партии неприятельские собрались и что два или три наиба тавлинские ожидаются у Эски.

18-го января. Погода все теплая и сырая. Подполковник Цитовский отправляется с колонною на рубку, но ему дано приказание [30] уже не возвращаться в лагерь, а стать биваком у подошвы горы по сю сторону Шавдонки, на дороге к Гурдали. Вся кавалерия имеет на ночь отправиться туда же, дабы раньше утром перейти Мичик у Гурдали; я же с остальным отрядом предполагал совершить переход через реку в том месте, где был расположен лагерь подполковника Краузе. Целый день заняты мы приготовлениями в лагере; все тяжести укладываются на повозки и направляются в вагенбург, устраиваемый на вершине горы. Начальствование над ним поручается маиору Соковнину, который привел из Куринского 2 роты пехоты и 2 сотни казаков при двух орудиях, чтобы на следующий день проводить обоз до Куринского. Палаток я не приказал снимать до вечера, дабы неприятель не заметил сборов к выступлению. Около полудня Эски опять показался с своим орудием и с довольно значительною партиею по направлению к Капу; он выпустил [31] до 25 выстрелов против колонны подполковника Цитовского, которому, для отвлечения внимания неприятеля, приказал я разрабатывать переправу через Мичик, повыше впадения Хантцаула, там где река, делая изгиб, ближе всего приближается к горе. Выпустив свои снаряды, не получив ответа на выстрелы и на сей раз, Эски отошел, при чем, с видимым намерением, развернул свои силы, как бы вызывая нас. «Посмотрим, брат, что ты завтра скажешь»! Перед сумерками я приказал снимать палатки. Войскам велено иметь провианта и фуража на 5 дней (перевозка этого пятидневного фуража составляла единственное препятствие для свободного движения, ибо для этого нужно везти с собою 150 ароб сена). После заката солнца часть пехоты перешла через Мичик; арбам приказано было следовать одновременно, и оне всю ночь продолжали свой переезд через реку. Я отправился в лагерь Краузе, который [32] уступил мне солдатскую палатку. Вечером весь отряд был в сборе на Мичике.

19-го января. Все на ногах до зари и немедленно приступают к переходу на ту сторону реки. Погода теплая и пасмурная. К рассвету обе колонны соединились уже на левом берегу, и весь отряд стоял в маршевом порядке по направлению к нашей новой просеке. Подполковник Краузе командует авангардом, а Цитовский арьергардом. Мы прошли через просеку не видя неприятеля; переход через Гудермес также совершился без всяких препятствий; но, приближаясь к Хомику, мы заметили со стороны Маюртупа и Инди-юрта группы неприятельских конных; оне мало по малу увеличивались, и к ним присоединялась и пехота. Когда мы дошли до Хомика, я тотчас начал переправу; она довольно долго задержала нас, по причине очень крутых берегов этой речки. По ту сторону мы вышли на прекрасную равнину; тут я разделил отряд на две части: [33] первая, под моим начальством, состоя из трех баталионов пехоты (двух Кабардинских и одного Ширванского) и всей кавалерии, за исключением только одной сотни, имела идти прямо вперед; другая часть, под начальством подполковника Цитовского, должна была прикрывать обоз. Утром, выступая от Мичика, я еще был в неуверенности относительно места, которое изберу для нашего бивака. Сперва я предполагал стать на Гудермесе, при слиянии с ним Искерика, но тут представлялось то неудобство, что место было довольно открыто для действия неприятельской артиллерии, и притом слишком отдалено от пункта, где имела производиться рубка леса, что заставляло бы постоянно разделять отряд на две части, оставляя достаточные силы для охранения места стоянки. За тем я обратил внимание на речку Хомик; тут не нашел я достаточных удобств, которые, вознаграждали бы большую также отдаленность от леса. [34] Наконец Бата предложил мне двинуться до большого аула Курчелой-юрт, который виден был на некотором расстоянии впереди нас; он представлял следующие выгоды: местность довольно крепкая и свободная от леса; солдаты в это сырое время могли, за неимением палаток, найти приют в саклях; наконец аул этот был в самом близком расстоянии от леса, который приходилось рубить. Все эти соображения побудили меня остановиться на выборе означенного места, и посему я решил немедленно и быстро двинуться с первою колонною и занять аул в виду неприятеля, который около него находился. Сперва подвигался я мерным шагом; но, приблизившись к аулу на расстояние около одной версты, приказал кавалерии пуститься марш-маршем, занять верхнюю часть аула и, дабы неприятель не вздумал в нем держаться, делать вид, что она его обскакивает. Пехоту же я направил прямо на аул.— Атака была отлично [35] исполнена, и после незначительной перестрелки неприятель очистил аул, направляясь частью к другому аулу, Али-Султан-Кала, но преимущественно к лесу, который виднелся за Курчелой-юртом, и был отделен от него открытым пространством в 150 или 200 саженей. Так как лес этот был высокоствольный и без кустарника, то неприятелю пришлось вдаться несколько в глубь его.— Аул оказался оставленным жителями; в нем нашли немного кукурузы и хлеба и небольшой запас сена, достаточный на однодневный фураж, что было все-таки драгоценно; сакли в нем тянулись на протяжении, по меньшей мере, одной версты по течению маленькой речки — Тельник; на обеих своих оконечностях аул шире; в верхней его части было несколько хороших сакель, и вообще он имел вид богатый: при нем хорошие сады; летом это должно быть местопребывание очень приятное. Приноравливаясь к расположению аула, я поручил [36] Краузе занять верхнюю его половину с теми тремя баталионами, которые прибыли со мною, и стрелковыми ротами; батарейные орудия были поставлены на самой оконечности; остальные четыре баталиона имели, под моим начальством, расположиться в нижней половине аула, часть которой, находящуюся на левом берегу Тельника, среди прекрасного сада, должен был занять подполковник Цитовский с двумя баталионами. Кавалерии было предназначено поместиться преимущественно в центре — самой узкой части аула.

Пока осматривал я нашу новую стоянку и делал все распоряжения для распределения в ней войск, подполковник Демьянов, с кавалериею, стоял между аулом и большим лесом, заняв опушку оного пешими казаками; ружейный огонь, то усиливаясь, то уменьшаясь, не прекращался до самой ночи. Между тем подполковник Цитовский, которого задерживала переправа через Хомик, подвергался учащенному [37] артиллерийскому огню из орудия Эски, который, прискакав на место, по-видимому этим способом извергал свой гнев, и хотя ядра ложились посреди обоза, но к счастью не причиняли вреда. Наконец Цитовский благополучно прибыл и занял назначенную ему позицию.

Несколько пониже Курчелой-юрта, на расстоянии около полуверсты, возле небольших лесных островков. находился другой малый аул — Кулиш-юрт. Я повел туда рекогносцировку с частью пехоты и кавалерии; несколько пеших неприятелей были прогнаны; в ауле нашлось немного сена, а за ним на поляне виднелись стоги; но я не счел удобным подходить к ним, ибо неприятель занимал опушку леса и поддерживал оттуда усиленную перестрелку. Осмотрев местность и забрав немного сена, я возвратился в Курчелой-юрт, где между тем все части отряда понемногу устраивали свой ночлег; все были очень довольны, что нашли приют в [38] таком просторном ауле. Я сам занял довольно просторную саклю, и мой штаб расположился вокруг нее.

Между тем были видны довольно значительные массы неприятельской конницы и пехоты, которые собирались на высотах, окружающих большой аул Али-Султан-Кала, расположенный у подошвы лесистых гор, при выходе из них речки Тельник; другая довольно значительная партия продолжала занимать лес, на расстоянии около 1 1/2 или 2 верст от Котре-аула. Перестрелка продолжалась. К вечеру погода испортилась; пошел мелкий дождь, который вдвойне заставлял оценивать выгоду крыш над нашими головами. После сумерек Эски направил против нас еще 6 или 7 пушечных выстрелов совершенно безвредных. Вечером лазутчики доставили мне записку от генерала Евдокимова из Чухум-барза, возле Герменчука; он меня извещал, что на следующий день предполагает двинуться к речке [39] Хулхулу, перейти ее и затем направиться на Гельдиген, предлагая мне идти к нему на встречу и стать рядом с ним лагерем. Я ему ответил, что я дошел до Курчелой-юрт, где нахожусь от него на расстоянии не более 2 1/2 верст, и полагаю, что буду ему полезнее, оставаясь на том же месте, ибо мы тогда можем атаковать лес с двух сторон и этим лишить неприятеля всякой возможности защищать его.

20 января. Сырой туман. Рано утром подполковник Краузе, с тремя баталионами и четырьмя сотнями казаков был послан, чтобы проводить арбы обратно до Мичика. Я ожидал его возвращения с большим нетерпением, желая нанести удар неприятелю, который как будто нас поддразнивал. Значительные массы его были видны в лесу, на право от нас (См. план № 3 А.), и на высотах позади Али-Султан-Кала; туда же, с разных сторон, стягивались [40] еще новые партии. Я намеревался отыскать неприятеля в самом ауле, дабы сбить с него спесь. Наконец, около часа пополудни Краузе возвратился. Я тотчас дал приказания к движению, поручив защиту аула двум баталионам, Самурскому и Белостокскому, а всей остальной части отряда велел возможно скрытнее от наблюдения неприятеля сосредоточиться в верхней его части. Затем составил я две колонны, из коих одна, под начальством подполковника Краузе, состоя из одного баталиона Кабардинского и одного баталиона Белостокского полка, при двух орудиях, имела идти по правому берегу Тельника, направляясь вверх по течению; берег этот, постепенно возвышаясь, составлял нечто в роде вала, который господствовал над ущельем реки. Краузе было приказано, следя за движением другой колонны, держаться на одной с нею высоте, дабы прикрывать фланг, и по дороге сжечь два малые аула, окруженные [41] садами. Вторая колонна, под моим главным начальством, состояла из 4-го а 5-го баталионов Кабардинских, одного баталиона Ширванского полка, двух рот стрелковых и стрелковой команды, при двух батарейных и четырех легких орудиях, и кроме того из 14 сотен казаков. Пехотою начальствовал подполковник Цитовский, а кавалериею — подполковник Демьянов. С пехотою направился я прямо на аул Али-Султан-Кала, а кавалерия, прикрывая наш правый фланг, имела отбросить неприятельскую конницу, которая занимала плоскую возвышенность вправо от нас, упираясь на высокоствольный лес. (См. план № 3 А.) Атака была поведена подполковником Демьяновым с отличною решимостью; неприятель был немедленно опрокинут и, по-видимому опасаясь быть отрезанным, если бы наша кавалерия обскакала лес, который был в тылу его, он бросился бежать опрометью. Когда эта [42] господствующая над аулом плоская возвышенность была таким образом очищена нашею кавалериею, пехота, которая подвигалась сомкнутою колонною, могла беспрепятственно атаковать аул, не обращая при этом никакого внимания на выстрелы из орудия, которое Эски выдвинул на неприступную высоту (См. план № 3 В.). Аул был взят дружно и мгновенно; неприятель, его занимавший, так поспешно очистил аул, что даже оставил в руках наших находившийся там склад ядер и гранат,— предмет для него очень ценный; он отступил на высоты и в лес, по ту сторону аула (См. план № 3 С.), и ограничился тем, что оттуда беспокоил нас перестрелкою; но перекрестный огонь нашей артиллерии и наших стрелков удерживал его на таком расстоянии, что он не мог нанести нам никакого существенного вреда. В ауле мы [43] нашли несколько сена и солдаты поживились курами, мукою и другими домашними припасами. Затем я приказал зажечь аул и начал свое отступление; оно было исполнено в таком отличном порядке, что неприятель, который пытался нас атаковать и отмстить нам за нанесенный ему урон, ничего не мог сделать, ограничиваясь тем, что провожал нас ядрами из своего орудия. В 4 1/2 часа мы благополучно возвратились в Курчелой-юрт; потеря наша была самая незначительная: 1 убитый, 9 раненых. Неприятель был осрамлен и с него была сбита спесь, которую, быть может, внушило ему наше в последнее время слишком миролюбное при встречах с ним обращение. Маленькое это дело, как на следующий день узнал я от самого генерала Евдокимова, оказалось весьма полезною для него диверсиею в то самое время, когда он проходил по довольно трудным местам между Автуром и Гельдигеном, ибо когда послышался гул [44] нашей канонады, то большая часть неприятельских партий, его беспокоивших, поспешно бросилась по направлению к Али-Султан-Кала. Я в особенности был доволен действиями подполковников Цитовского и Демьянова, а также Краузе; сей последний отлично исполнил возложенную на него задачу — прикрывать наш левый фланг. Наконец это удачное дело имело еще ту полезную сторону, что ободрило и придало самоуверенность новичкам-солдатам, которых было довольно много в пехоте и кавалерии. Вечером я получил записку от генерала Евдокимова, который известил о прибытии своем в Гельдиген.

21 января. Я выступил с своим отрядом на присоединение с генералом Евдокимовым; оба отряда в этот день усердно с двух сторон производили рубку леса, отделявшего нас от Гельдигена, и работа на столько подвинулась, что перед вечером соединение отрядов состоялось. [45]

22 января. Рубка продолжалась, и просека была проделана на столько широкая, что генерал Евдокимов почел возможным ею ограничиться.

23 января. Генерал Евдокимов направился к р. Хулхулу, и я с войсками своими последовал за ним, чтобы совокупными силами произвести расчистку леса по направлению к Джалке, где находился вагенбург Грозненского отряда. Хотя неприятельские сборища весьма значительны и находятся под начальством Кази-Магомы и Эски, но они ничего серьезного против нас не предпринимали, ограничиваясь канонадою из четырех орудий.

24 января. Я расстался с генералом Евдокимовым и повел свой отряд обратно в Куринское, куда прибыл вечером; неприятель, который по-видимому не ожидал нашего отступления, сначала вовсе не беспокоил нас, а затем, когда он, несколько позже, последовал за нами, то хотя и успел застигнуть нас после [46] переправы через Гудермес, но уже не мог ничего предпринять. Проделанная дорога весьма удобна, за исключением только переправы через речки и многочисленные канавы. В Куринском мне предстоит провести два дня, чтобы дать войскам отдых и возобновить запасы, а после того направиться к Умахан-юрту.

27 января. Я выступил с отрядом своим к Умахан-юрту. Накануне шел целый день снег с метелью и продолжался еще сего числа, так что снега выпало до 3/4 аршина, и дорога сделалась очень трудная; по этому мы только к вечеру успели дойти до нашего назначения. Возложенная здесь на нас задача заключалась в расширении и окончании той просеки до Гертмейской поляны, которую мы проделывали в прошлом году и в расчистке другой просеки, проделанной зимою 1854-55 гг. бароном Врангелем, близ Сунжи. По имеющимся сведениям, Эски с 3 наибами [47] и 2 орудиями находится в Гертме, ожидая нашего туда прихода.

28 января. Я подвинулся на три версты от Умахан-юрта и расположился лагерем в самой просеке, дабы быть ближе к Гертмейской поляне.

29 января. Мороз довольно порядочный, весьма благоприятный как для работ, так и для здоровья людей, страдающих более всего от сырости. Вместе с тем довольно глубокий снег мешает движениям неприятеля.

30 и 31 января. Рубка производилась успешно и мы подвигались вперед, не будучи вовсе обеспокоены неприятелем.

1 февраля. Имея в виду, что в этот день мы должны были подойти рубкою к Гертмейской поляне и зная при том, что накануне генерал Евдокимов, с своим отрядом, возвратился в Бердыкель, и что по этому неприятель, освободившись с той стороны, мог сосредоточивать свои силы против нас и, прикрытый Шавдонкою, [48] протекающею чрез Гертмейскую поляну, по крайней мере поставить свои орудия на весьма близкое от нас расстояние и тем серьезно беспокоить работы, я сам повел колонну, усилив ее по возможности. По прибытии на место, немедленно поручил я подполковнику Краузе, с 1-м Кабардинским баталионом и с стрелками, занять переправу через Шавдонку и исправить ее по возможности; сам же я со всею кавалериею и с несколькими орудиями расположился на открытой местности, в одной версте впереди колонны, дабы прикрывать рабочих и воспрепятствовать неприятельской артиллерии подойти на близкое от нас расстояние. По ту сторону Шавдонки расстилается довольно обширная равнина, окаймленная орешником; она тянется на право до развалин аула Гертме, близ которого местность более пересеченная и река течет в обрывистых берегах. С начала занятая мною позиция по-видимому удерживала неприятеля на почтительном расстоянии; [49] видны были значительные массы пехоты и конницы, которые, переходя с одного места на другое, пытались беспокоить нас перестрелкою из-за кустов и впадин; но таковая была весьма безвредна; артиллерия же, поставленная на весьма дальнем расстоянии, довольно бесплодно выпускала свои снаряды. Наконец однако Эски, вероятно наскучившись таким бездействием или полагая, что я не решусь перейти через речку, подвез свое орудие прямо против нас, прикрыв его небольшим леском. Ядра начали ложиться посреди нашей кавалерии и пехоты, поставленных в довольно сомкнутых массах, и могли бы причинить нам серьезный вред; но как-то обошлось благополучно, хотя и были несколько жертв, в том числе наш главный полковой врач — Киркевич, который был контужен ядром в левую руку в то самое время, когда он шел, чтобы подать помощь раненому. Предвидя, что если я дозволю неприятелю [50] продолжать действовать таким же образом, он будет в состоянии нанести нам существенный вред, я решился его атаковать. Приказания для этого уже были на всякий случай даны предварительно, а потому все было исполнено в одно мгновение. Кавалерия, под начальством подполковника Демьянова, быстро перешла через Шавдонку и с большою решимостью атаковала неприятеля; а подполковник Краузе имел приказание следовать за мною с несколькими ротами пехоты и орудиями. Местность, сначала довольно широкая, постепенно суживаясь между лесными островками и развалинами аула, была довольно трудная; но, благодаря распорядительности и энергии подполковника Демьянова, все обошлось отлично; неприятель был опрокинут и преследуем в перелесках. Тут он пожелал восстановить сопротивление; значительные массы конницы и пехоты, с большим количеством значков, показались на право от нас; пешие, [51] которые оказались Андийцы, ловко пользовались изгородями, окружавшими поля, и скрываясь за ними, беспокоили нас. Был один момент несколько критический, когда бывшие при мне Донские казаки, несколько озадаченные сильным огнем, остановились; но 2 сотни Гребенских казаков, по приказанию моему, опрометью бросились на неприятеля и своим примером увлекли остальных за собою. В один миг неприятель был смят; многие были изрублены шашками Гребенцев, которые успели даже забрать порядочную добычу оружием и лошадьми. В этой схватке Андийский наиб, Дебир, упал с лошади и чалма свалилась с его головы; казаки принесли мне ее как трофей, но сам Дебир, к сожалению, ускользнул. Несколько влиятельных людей было убито у неприятеля и в том числе какой-то, почитавшийся в роде святого, закоренелый старый товарищ Кази-муллы, по имени Лабазан, который прибыл, чтобы проповедывать [52] священную войну. Тело его осталось на месте и казаки нашли на нем отборное оружие. В то самое время когда это происходило, подполковник Демьянов очень удачно хотел возобновить нападение с левой нашей стороны. Между тем подполковник Краузе подошел с пехотою; я его поставил в засаде за бывшим тут леском и затем приказал кавалерии отступать эшелонами. Эски, который было отправился отыскивать свое орудие, увезенное по направлению к Мичику, захотел по-видимому еще раз испытать свое счастье, и при отступлении кавалерии атаковать ее во фланг, но на беду свою он не заметил Краузе и прямо наткнулся на засаду; встреченная почти в упор картечными выстрелами и батальным ружейным огнем, вся его партия разлетелась на все стороны, как бы от взрыва мины. Этим кончилось дело. Впечатление, произведенное на неприятеля, было по-видимому очень сильное, ибо все массы его, которые утром с [53] очевидною хвастливостью развертывались на поляне, совершенно исчезли, и, при отступлении нашем через Шавдонку, каковое не могло совершиться очень быстро, только небольшие группы неприятелей издали следили за нами, слабо и безвредно перестреливаясь. Возвратившись к колонне, которая производила рубку, я начал общее отступление; оно совершилось вполне благополучно и только цепь обменивалась немногими выстрелами с некоторыми джигитами. Не смотря на то, что дело это продолжалось около 3 1/2 часов и что неприятель, большею частью пеший, пользовался всеми выгодами, которые ему предоставляли пересеченная местность и изгороди, у нас всего было 11 раненых нижних чинов и 3 офицера, включая доктора Киркевича; в числе последних был также прусский офицер, служивший в Кабардинском полку, Брозе, легко раненый в лице пулею, которая прошла через нос. Потеря неприятеля, по доставленным сведениям, доходила от 100-150 человек. [54]

2 февраля. Рубка была окончена.

3 февраля. Я возвратился в Хасав-юрт и отряд был распущен для некоторого отдыха, в ожидании третьего периода настоящей экспедиции.

4 марта — воскресенье. С отрядом, в составе семи с половиною баталионов пехоты и двенадцати сотен казаков, при четырнадцати орудиях, выступил я из Куринского, при прекрасной весенней сухой и теплой погоде и к вечеру расположился лагерем при слиянии реки Гудермеса с Сунжею, на том самом месте, на котором мы стояли прошлую зиму. Все обещало нам приятную стоянку. Главная цель, которая была мне указана для настоящего периода экспедиции, заключалась в открытии просеки, имеющей служить продолжением той, которую мы проделали от Умахан-юрта до Гертме, идя оттуда левым берегом Шавдона, по направлению к Герменчуку до Цацин-хутора (сей последний находится на дороге между Гельдигеном и [55] рекою Аргуном, по которой мы в 1852 г. проходили с князем Барятинским).

5 марта. Оставив, для охранения лагеря, один баталион пехоты и две сотни казаков при двух орудиях, я выступил с остальными войсками и предположил иметь ночлег на биваках, в 7 верстах от лагеря, производя в течении дня рубку в ближайших местах. Но вследствие замечания, сделанного мне Бата, что неприятель, по всей вероятности, не ожидает нас за Гертме, где местность была весьма трудная, я решился пойти прямо туда и там начать рубку; в этой решимости меня подкрепляло еще то обстоятельство, что погода вдруг изменилась: небо заволокло облаками и начал идти снег; это обстоятельство, по всей вероятности, должно было удержать неприятеля в домах. Оставив один баталион, при двух орудиях, и тяжести на берегу Хизин-Шавдона, где предполагался ночной бивак, я двинулся далее. При выходе на Гертмейскую поляну я [56] расположил кавалерию, по обоим берегам Шавдонки, для прикрытия нашего тыла, а с пехотою вошел в доселе нам неизвестный лес. Имея в виду извилистое, в крутых берегах течение речки, представляющее очень много удобных мест для действий неприятеля, я поручил маиору Гейману, с четырьмя ротами стрелков, следовать по правому берегу, с прочими же войсками шел я по левому. Лес оказался довольно редкий, но перерезанный многими мелкими балками; в некоторых из них текут, в тинистом грунте, ручьи. Такого рода местностями чеченцы особенно хорошо умеют пользоваться. К счастью, неприятеля не оказалось; мы успели занять лес без сопротивления. Как только расположились цепи, немедленно было приступлено к рубке. Между тем снег все шел сильнее, при порывистом северном ветре; он не помешал однако неприятелю прибыть с разных сторон и открыть против нас перестрелку, но так [57] как отряд успел выгодно расположиться, то и существенного вреда ему уже нельзя было нанести. Рубка производилась в самом трудном месте, оставляя в тылу нашем неширокий перелесок, который отлагался до другого дня.— Я опасался, что отступление будет довольно трудное; но тут нам помогла дурная погода; поднялась метель, которая затемняла воздух и мешала неприятелю действовать; поэтому он нас очень слабо преследовал, и мы благополучно выбрались из этой теснины, потеряв всего одного убитого, при девяти раненых и нескольких контуженных. Дойдя до Хизин-Шавдона, где предполагался бивак, я, в виду все усиливающегося снега, должен был от этой мысли отказаться и, дав людям отдых и время пообедать, возвратился в лагерь, куда мы дошли в 7 часов вечера, сделав туда и обратно 36 верст, при такой страшной погоде. Это конечно был самый утомительный день во всю эту экспедицию. [58]

6 марта. Буря, усилившаяся еще ночью, продолжалась и утром; густые хлопья снега не переставали падать и заставили на этот день дать войскам отдых.

7—10 марта. Рубка леса продолжалась в начатом месте, подвигаясь все далее вперед; погода вообще была неблагоприятная и неприятель нас мало беспокоил.

11 марта. Неприятель, по-видимому, пожелал нам дать серьезное дело; устроив большой завал, он занял его в значительных массах при нескольких значках и, прикрытый оным, ожидал нас. Но маиор Гейман, которому пришлось преодолеть это препятствие, исполнил это с такою ловкостью и вместе с тем с такою решительностью, что поражение неприятеля было полное; послав стрелковую команду в обход завала, Гейман с остальными своими войсками пошел в штыки на приступ; неприятель, видя себя угрожаемым с тыла, бежал опрометью, оставив несколько тел на месте; у нас [59] же был всего один раненый. Пока рубка продолжалась, неприятель не переставал однако нас беспокоить перестрелкою и во время отступления он, сомкнутою массою, бросился было на наш арьергард, но внезапное движение вперед части кавалерии и пехоты отбросило его назад. Потеря неприятеля в этот день должна быть чувствительна. Пользуясь тем, что погода восстановилась, я остановился на ночь на биваках, поближе к месту рубки.

12 марта. Мы дошли до назначенного нам для рубки предела, и при этом сожгли Матцай-аул; неприятель действовал очень слабо. Вечером мы возвратились в лагерь.

13 марта. Погода опять испортилась; снова пошел снег и дорога для предположенного завтрашнего движения будет весьма неудобна.

14 марта. Мы возвратились в Куринское. [60]

15 марта. Согласно данному мне генералом Евдокимовым наставлению, я с целым отрядом своим отправился на легке на речку Хомик, в соседстве Маюртупа, дабы вырубить небольшой лее, который несколько мешает свободному проходу по новой нашей дороге, проделанной в настоящую экспедицию.

16 и 17 марта. Рубка производится и оканчивается, и мы возвращаемся в Куринское.

18 марта. Я прибыл обратно в Хасав-юрт; экспедиция считалась оконченною; но я испросил согласие генерала Евдокимова воспользоваться сбором отряда, чтобы совершенно внезапно и неожиданно для неприятеля исполнить давнишнюю мою мечту — овладеть знаменитыми Гойтемирскими воротами. Так называли сильный завал с воротами по средине, устроенный перед лесною полосою, которая тянется поперек хребта, отделяющего ущелья рек Ярах-су и Яман-су. Эти укрепления и [61] лес прикрывали Ауховские аулы и их пахотные земли, и за ними неприятельское население считало себя совершенно безопасным против наших нападений. Уничтожить этот завал и прорубить просеку через этот лес значило разом открыть всю эту богатую и населенную местность и заставить жителей либо искать убежища в другом месте, либо переселиться н нам. Этим наносился самый чувствительный удар неприятелю, которому Аух служил житницею хлеба и сена.

19 марта. Я выступил рано утром; один баталион с двумя орудиями был направлен по правому берегу Ярах-су, и имел дойти до господствующей с этой стороны над завалом высоты; я же сам, с главным отрядом, шел прямою дорогою на завал.

Приблизившись на расстояние полуторы версты от завала, мы встретили ров, пересекавший нам путь; через него пришлось проделывать проходы. Самый завал [62] был устроен вдоль по гребню, составлявшему нечто в роде уступа; он состоял из глубокого рва, и за ним из вала, укрепленного деревянными сваями и хворостом; на право он терялся в густом лесе, который спускается до самого берега Яман-су. Так как лазутчики утверждали, что завал занят большою неприятельскою партиею, я счел нужным, предварительно атаки, сильно его обстреливать; для этого приказал выдвинуть 12 орудий, которые в течении около получаса производили непрерывную канонаду против самого завала, и в лес за ним, посылая безостановочно ядра и гранаты; те же два орудия, которые были направлены на правый берег Ярах-су, в тоже время обстреливали завал во фланг и с тыла. Между тем были составлены две колонны для атаки, под начальством маиоров Ильченко и Геймана; одна имела идти по возвышенности на право, а другая низом прямо на ворота. Когда я признал, что время для штурма [63] наступило, то приказал подвезти легкие орудия, и сперва на близком расстоянии дать несколько картечных выстрелов; затем колонны двинулись с криком: ура! Стрелковая команда шла впереди, за нею оба начальника колонн вели свои части; зрелище было прекрасное и воодушевление было общее! Завал был штурмован в один миг и неприятель, который держался за ним, обратился в бегство в лес. Тут я ожидал жаркого дела; но, с одной стороны оказалось, что защитников завала было немного, около 100 конных и от 200 до 300 пеших, и что следовательно, нам вполне удалось застать неприятеля врасплох, с другой стороны, он по-видимому был на столько деморализирован как канонадою, так и решительностью натиска, что мы прошли весь лес без сопротивления, и только несколько ружейных выстрелов послышались с разных сторон; маиор Гейман был тотчас направлен вправо, по берегу Яман-су, [64] чтобы овладеть бывшим там неприятельским редутом Капу, в котором имел местопребывание начальствовавший здесь Мазум. Редут был мигом взят. В тоже время, оставив четыре баталиона, чтобы занять лес, устроить засеки и расположить лагерь, я сам со всею кавалериею и с одним баталионом пехоты двинулся вперед и, пройдя несколько небольших перелесков, вышел на обширную равнину, покрытую богатыми пашнями. Движение мое имело двойную цель: с одной стороны, сделать рекогносцировку, с другой, прикрыть действие отдельной колонны из восьми рот пехоты, которой под начальством маиора Хризопулло и Геймана было поручено овладеть двумя аулами, Сати-юрт и Толубей-юрт — теми самыми, на которые я делал набег в 1854 г. Они нашли в них скот, фураж и разного рода другую добычу. Подвинувшись на несколько верст и прогнав перед собою [65] несколько неприятельских партий, я остановился. Картина, которая представлялась глазам нашим, была самая роскошная; глаза просто разбегались! Виднелся Кишень-аул и многие аулы; ущелья обеих рек, Яман-су и Ярах-су, были покрыты пашнями и даже возвышенности, отделяющие эти две долины, были совершенно очищены от леса. Какая удобная и обширная местность, дабы производить набеги и что будет делать теперь население так богато и просторно здесь живущее! Не посчастливилось же на первых порах новому здешнему наибу, Идрис-молла, который был назначен преемником наиба Хазу! У нас всего 6 раненых.

К вечеру большой четырехугольник, занимавший всю ширину леса, был обнесен хорошею засекою; палатки были расположены в самом лесу и, очищая лес вокруг лагеря, мы таким образом проделаем удобную просеку. Но работы будет дней на восемь или на десять. Один [66] маиор Гейман с стрелковыми ротами оставлен в редуте, который обращен в первую позицию.

20 марта. Возвратившийся из гор лазутчик мой доставил мне известие, что вчерашний наш успех произвел в ауле потрясающее впечатление; со всех сторон поднялся один общий крик отчаяния этих несчастных семейств, жен, детей, принужденных оставить свои жилища и забрать свое имущество, не зная куда им обратиться. При весьма благоприятной погоде мы наслаждались нашим пребыванием в этой прекрасной местности; и полковое хозяйство воспользуется им, чтобы заготовить строительный материал, угли и т. п. Рубка идет живо и весело. Для развлечения я вытребовал полковую музыку и правильные, постоянные сообщения установлены с Хасав-юртом.

21, 22 и 23 марта. Рубка продолжается без всякой со стороны неприятеля попытки нам мешать. [67]

24 марта. Я предпринял рекогносцировку. Неприятель большими массами пехоты и кавалерии, заняв господствующую местность, хотя открытую, но трудно доступную по крутизне подъема, вознамерился сопротивляться нашему движению. Я приказал Ширванскому баталиону атаковать эту возвышенность с правой стороны; неприятель был опрокинут, но, спускаясь с высоты, он угрожал пехоте нашей во фланг. Тогда я поручил маиору Арслан-хан Уцмиеву с милициею ударить на неприятеля; атака была отлично исполнена: неприятель был смят, многие изрублены шашками и несколько тел осталось в руках наших. Я дошел до окрестностей Зандака и возвратился через Кишень-аул; на пути мы сожгли пять аулов и везде, где неприятель хотел остановить нас, он был опрокидываем с значительным уроном.

Потеря неприятеля выразилась 50-ю убитыми, из которых 19 порублены шашками; число раненых конечно значительно. [68] У нас было всего три убитых и 11 раненых; в числе первых был состоявший при мне ординарцем, 18-летний князь Батырь Мурза Уцмиев; увлекшись юношескою пылкостью, он последовал за родственником своим, Арслан-хан Уцмиевым, когда сей последний повел атаку с милициею, и при преследовании неприятеля, неосторожно поскакав вперед, был смертельно ранен пулею в шею. Потеря этого много обещавшего молодого человека, который несколько лет жил в моем доме, меня глубоко огорчила.

25-27 марта. В эти дни рубка леса была доведена до конца; проделана широкая и удобная просека и отныне Аух нам вполне открыт.

28 марта. Отряд распущен и я возвращаюсь в Хасав-юрт. [69]

____________

Здесь дневник прерывается. Проведя с отрядом часть лета 1857 г. на Хоби-Шавдонских высотах для постройки там укрепления, барон Леонтий Павлович Николаи, в конце того же года сдал Кабардинский полк преемнику своему, флигель-адъютанту полковнику, князю Дмитрию Ивановичу Святополк-Мирскому, ⁵ а 7 декабря выехал из Хасав-юрта в годовой отпуск в Россию и заграницу. Хотя по возвращении своем в конце 1858 года на Кавказ, барон Николаи, сперва состоя при Кавказской армии, а потом командуя несколько лет Кавказскою Гренадерскою дивизиею, и участвовал в экспедициях 1859 и 1864 годов, которыми заключилось покорение Кавказа, первою — восточного, а второю — западного, но не начальствуя в этих экспедициях отдельными частями и быв более [69] зрителем нежели деятелем, он не оставил в дневнике своем подробного описания этих последних подвигов, достославно завершивших Кавказскую войну.

Перепеч. из №№ 123 и 150 газ. «Кавказ» 1874 г.

Комментарии

1. Князь Александр Михаилович Дондуков Корсаков в то время был командиром Нижегородского драгунского полка; ныне генерал-лейтенант, Киевский, Волынский и Подольский генерал-губернатор.

2. Генерал-лейтенант Николай Иванович Евдокимов, в последствии граф, генерал-адъютант, генерал от инфантерии, ныне умерший, был назначен начальником левого крыла Кавказской линии, на место барона Вревского.

3. Ныне генерал-адъютант, генерал от инфантерии, помощник Главнокомандующего Кавказскою армиею.

Текст воспроизведен по изданию: Кавказская старина. (Материалы для истории Кавказской войны). Выписки из дневника генерал-адъютанта барона Леонтия Павловича Николаи. Вып. 14. Тифлис. 1874