НИКОЛАИ А. П.

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ О МОЕЙ ЖИЗНИ

Салтинский поход 1847 года.

27-го Апреля 1847 г., главнокомандующий, князь Михаил Семенович Воронцов, выехал из Тифлиса, в объезд Левого фланга Кавказской линии и для участвования в военных действиях, предполагавшихся в Дагестане. Сопровождали его: начальник главного штаба, генерал Коцебу с чинами походного штаба, адъютанты главнокомандующего, князья Александр Михайлович Дондуков-Корсаков и Сергей Илларионович Васильчиков; состоявшие при главнокомандующем капитан генерального штаба граф Федор Логинович Гейден и султан Адиль-Гирей; доктор Андреевский, князь Семен Михайлович Воронцов, тогда еще в гражданской службе числившийся, и я, исправляя, за отсутствием М. П. Щербинина, должность директора походной канцелярии наместника и главнокомандующего.

Путешествие началось с Владикавказа, откуда мы направились на Сунженскую линию. На этой лишь за два года перед тем совершенно пустынной местности, как бы волшебным мановением, возникли уже две обширные станицы: Сунженская (ныне Слепцовская) и Троицкая, населенные казаками храброго, молодцеватого Сунженского полка. Успели, в столь короткое время, эти новые поселенцы приобрести громкую боевую славу, благодаря своему энергическому, предприимчивому и доблестному начальнику, полковнику Слепцову. Этот штаб-офицер занимает почетное место в летописях Кавказа смелостью своих военных предприятий, счастием, которым они обыкновенно сопровождались, и редким даром внушать свой геройский дух своим подчиненным. Не чужд он был восторженности и, пожалуй, общей многим из отдельных начальников, некоторой хвастливости в реляциях; но недостатки эти окупались несомненными достоинствами замечательного кавалерийского офицера. Кончил свою [134] жизнь храбрый Слепцов, как подобало ему: изменило ему в один день счастье, которое его баловало, и он пал, несколько лет спустя, геройскою смертью в одном из предпринятых им набегов.

Пока мы дневали в Сунженской станице, полковник Слепцов угостил приезжих блестящим военным эпизодом. По дошедшему до него через лазутчиков сведению, что довольно значительная партия Чеченцев собралась на речке Ассе, в 10—12 верстах от станицы, с намерением сделать набег на покорных Назрановцев, Слепцов, во главе 600 казаков и подкрепленный одним баталионом Грузинского гренадерского полка, поскакал на встречу неприятелю, застал его переправлявшегося через речку, немедленно атаковал и быстрым натиском опрокинул, утопив немалое число в Ассе. Неприятель оставил в руках победителя три значка, из которых один был значок известного Галгашевского наиба, Дударова, и пять тел убитых, которые не успели подобрать, что одно доказывало поспешность его бегства. Все это произведено было так быстро, что посланные, на всякий случай, в подкрепление Слепцову еще два баталиона пехоты дошли до места побоища, когда все уже было окончено. Лазутчики определили численность неприятельского сборища в 10-14000 человек; но таким показаниям, почти всегда крайне преувеличенным, нельзя было вполне верить. Делались они из личных расчетов, для получения большого вознаграждения; но если уменьшить цифру показания и на две трети, превосходство численности неприятельской оставалось на столько значительным, что одержанный успех не умалялся.

Пробыв еще два дня в Сунженской станице, для осмотра всего что возникло с прошлого года, главнокомандующий направился к реке Ассе, где, с сопровождавшим его отрядом, расположился лагерем, на шесть дней. В продолжении этого времени была осматриваема местность для будущего основания станицы, принявшей впоследствии название Ассинской, и сделано движение к речке Фортанке, где сооружалось укрепление, названное Ачхоевским. Был это, в то время, первый укрепленный пункт на передовой перед Сунженской линии; она имела назначением перерезать Малую Чечню, от укрепления Воздвиженского до Назрановского. Станица Ассинская и затем укрепление Урус-Мартанское дополняли эту линию, обеспечивая спокойствие на Сунженской линии и вынуждая враждебное Чеченское население покинуть эти места и удалиться в Черные горы. Если вспомнить, что только два года перед тем наша кордонная линия находилась [135] на большой дороге от Владикавказа к Екатеринограду, то нельзя было не удивиться всему совершенному с начала 1846 г., когда впервые было положено начало казачьему поселению на Сунже и рубке широких просек чрез Малую Чечню. Покорение Чечни подвигалось систематически и делалось только вопросом времени.

Из лагеря при Ассе мы отправились в крепость Грозную, откуда продолжали путь через Старый Юрт, по правому берегу Терека, на укрепление Умахан-Юрт, при слиянии Сунжи и Терека, и затем через укрепление Куринское, Герзель-Аул и Внезапное в Чир-Юрт. Это знакомое с Даргинского похода, некогда пустынное место преобразилось до неузнаваемости. На правом берегу Сулака был уже расположен на постоянных квартирах храбрый Нижегородский драгунский полк, перешедший сюда из урочища Кара-Агач, в Кахетии; полк быстро обстраивался; близ штаб-квартиры было воздвигнуто укрепление на один батальон пехоты, и под прикрытием оного основалось уже небольшое поселение; через реку Сулак перекинут был постоянный плавучий мост, и было, таким образом, установлено здесь прочное сообщение между Дагестаном и Кумыкскою плоскостью, которая, присутствием отборной регулярной кавалерии, была ограждена от всяких неприятельских хищнических нападений. И здесь короткий двухлетний период был с пользою употреблен для выполнения систематического плана постепенного покорения Дагестана. Командиром Нижегородского драгунского полка, в этот раз, застали мы храброго и своими подвигами и доблестным характером на Кавказе известного полковника Круковского (впоследствии генерал-маиор и атаман Кавказского линейного казачьего войска). Был он, в полном смысле, рыцарь без страха и упрека.

Из Чир-Юрта мы приехали в Темир-Хан-Шуру, местопребывание начальника Северного Дагестана. Должность эту продолжал занимать, как и в 1846 году, генерал-лейтенант князь Василий Осипович Бебутов; перед прибытием нашим, он находился, с отрядом войск в лагере при урочище Ходжал-Махи. Он прибыл оттуда для встречи главнокомандующего в своей официальной резиденции. Сия последняя была в то время довольно обширное, но мало изящное местечко, штаб-квартира Апшеронского пехотного полка. Пробыв два дня в Темир-Хан-Шуре, проследовали мы в Ходжал-Махи, по пути посетив большое селение Дженгутай, местопребывание Мехтулинского хана. За последовавшею, несколько лет перед тем, кончиною хана и за малолетством его наследника, старшего его сына, [136] Ахмет-хана, управление ханством было поручено матери сего последнего, Нох-Беки, под руководством штаб-офицера Русских войск, полковника князя Григория Дмитриевича Орбелиани. Но правительницу ханства мы не застали: она находилась в плену у горцев, осенью прошедшего года похищенная из своего дома дерзким набегом известного Хаджи-Мурата, одного из самых замечательных по своей смелости сподвижников Шамиля. Темною ночью с небольшою партиею горцев Хаджи-Мурат, врасплох, ворвался в селение и в ханский дом и увез ханшу, не встретив никакого сопротивления. Трудно верить, чтобы такой набег мог так удачно совершиться без соучастников в самом ауле. Хаджи-Мурат ограничился похищением ханши; ее два сына малолетние, Ахмет и Решид-ханы, остались в Дженгутае. Они принимали главнокомандующего при помощи князя Орбелиани и произвели на всех прибывших самое приятное впечатление своею замечательною красотою и соединенною с достоинством, свыше лет их, приветливостью. После покорения восточного Кавказа, в 1859 году, старший из двух братьев, Ахмет-хан был назначен ханом Аварским, а младший, Решид, унаследовал от него Мехтулинское ханство; но оба они недолго удержались в этих званиях, предались пьянству и от него погибли.

25 Мая мы прибыли в лагерь при Ходжал-Махи. Последняя часть пути, от селения Лаваши, представляла узкое, приблизительно 10 верстное, каменистое ущелье, замечательное лежавшими на самой дороге и по сторонам ее огромными камнями, совершенно правильной шарообразной формы, точно ядра от гигантского орудия; трудно было себе объяснить, какая сила могла выточить эти огромные шары, разбросанные в ущелье, тогда безводном. Ходжал-Махи, некогда многолюдное, богатое, селение, представляло одну лишь груду развалин; было оно разорено Шамилем, после взятия им бывшего нашего Гергебильского укрепления; жители были отчасти умерщвлены, отчасти уведены в горы или разбежались. Свидетельствовали о прежнем благосостоянии населения обширные фруктовые сады и прекрасные ореховые деревья. В этих садах расположен был лагерем отряд войск Северного Дагестана, предназначенный участвовать в предстоявших военных действиях. Бодро приветствовали войска главнокомандующего; но лагерь подвергся тяжкому испытанию: в нем появилась холера, унося ежедневно по нескольку жертв. Очень удручающее впечатление производит на всех присутствие в военном лагере подобной эпидемии; она отзывается, в большей или [137] меньшей степени, на здоровье большинства: только и слышишь, что столько-то заболело, а такой-то умер. Чем теснее круг, тем живее все в нем чувствуется. Принимали всевозможные меры к борьбе с незваною гостьею; но в то время холера еще мало была известна, и средства лечения были ограничены. На следующий после нашего приезда день, прибыл на подкрепление к нам, с отрядом войск ему подчиненных, командовавший войсками в Южном Дагестане, генерал князь Моисей Захарьевич Аргутинский-Долгорукий, один из наиболее выдававшихся в то время военных деятелей на Кавказе; он уже приобрел заслуженную известность удачными делами против горцев, для которых имя его сделалось страшным.

27-го Мая была произведена рекогносцировка по дороге ведущей от Ходжал-Махи к Гергебилю, взятие которого имело составить первую часть программы военных действий того лета. Взятие это входило в общий систематический план постепенного покорения Дагестана. На сколько в Чечне последовательная система выражалась в рубке лесов, для открытия путей в глубь страны и для выдвигания наших военных линий, вынуждая непокорное население удаляться в глубь гор; на столько в Дагестане имелось в виду оттеснять неприятеля, суживая постепенно район его владычества и удаляя его от местностей, занятых покорным нам населением. Такими линиями представлялось течение рек, носящих общее название Койсу (Казыкумухского, Аварского и Андийского) которые, соединяясь, составляли реку Сулак. Наиболее приближенная к нашим мирным поселениям была линия Казыкумухского Койсу; ограждалась она, до 1843 года, между прочим, Гергебильским укреплением, в том году взятым Шамилем, который в свою очередь, укрепив эту деревню и разорив бывшие по течению Койсу покорные нам селения, в близком расстоянии угрожал землям Мехтулинского ханства. И восстановление чести нашего оружия, и конечная цель покорения Дагестана требовали взятия Гергебиля и уничтожения этого враждебного аванпоста. Неудача, постигшая первую попытку взять Гергебиль, как будет ниже изложено, потребовала в следующем году новой осады, которая тогда увенчалась полным успехом.

1-го Июня отряд Северного Дагестана, при котором следовал главнокомандующий, и главная квартира двинулись, под непосредственным начальством князя Василия Осиповича Бебутова, к Гергебилю. Лагерь был разбит на возвышенности перед аулом. На следующий день прибыл отряд Южного Дагестана, предводительствуемый князем [138] Аргутинским-Долгоруковым, и расположился в садах, на пространстве между аулом и рекою. Занятие этих садов имело целью воспрепятствовать сообщению между гарнизоном и неприятельскою наблюдательною партиею, которая находилась на противуположном берегу реки. Укрепленный аул Гергебиль был расположен амфитеатром, на изолированной скале, у подошвы которой протекала речка Аймаки; выходит она из узкого ущелья того же имени и, прорезая Гергебильские сады, впадает в Койсу. Аул лежал на правом берегу речки; на левом же, как раз против него и в расстоянии не более дальнего ружейного выстрела, возвышался узкий кряж, заслонявший наш лагерь от аула. На этом кряже, в первую же ночь после нашего прихода, была устроена батарея из полевых орудий, а несколько позади другая, мортирная. Аул был окружен стеною, усиленною тремя башнями, по обращенному к речке фасу; одна из этих башен, ближайшая к ущелью, защищала подход к воде, которою снабжался гарнизон. Обращенная к речке сторона скалы, на которой возвышалась аульная стена, была отвесная; обращенная к садам более отлогая.

В виду свирепствовавшей в лагере холеры, которая находила особенно для себя благоприятную почву в низменных и душных садах, признано было необходимым, по возможности, сократить время пребывания в оных, и следовательно ускорить взятием аула. Погода была жаркая; шедший в ночь с 2-го на 3-е Июня проливной дождь, на время, несколько освежил воздух. Утром, 3-го числа, открыла свое действие бреш-батарея, по направлению обращенной к садам стороны аула. Действовала она целый день и настолько произвела разрушение в крепостной стене, что сочтено было возможным уже 4-го числа утром рискнуть приступом. Штурмовая колонна была составлена из двух баталионов, одного Апшеронского, другого Ширванского, князя Варшавского, полка, под общею командою командира Апшеронского полка, князя Захария Дмитриевича Орбелиани. Апшеронским баталионом командовал храбрый маиор Бибанов; прикомандирован был к оному, в качестве волонтера, участвовавший, с высочайшего разрешения, в экспедиции сего года, офицер Датской службы, Дюпла. Был он мне знаком с детства моего, как частый посетитель родительского моего дома, и усердный деятель на Копенгагенских балах; он приобрел 4-го Июня 1847 г. более почетную славу как храбрый офицер. Независимо от колонны, назначенной для приступа, была составлена особая команда из охотников, под начальством маиора Кутузова, которая имела овладеть одною из башен. [139]

Штурмовая колонна собралась перед началом дела за кряжем, на котором (как выше упомянуто) была устроена батарея; тут ее приветствовал главнокомандующий и благословил на подвиг; громкие, единодушные, крики ура! были ответом на слова маститого начальника. Воодушевление было общее; оно возбуждало надежду на успех. Смело пошла колонна на приступ довольно еще недоделанной бреши; во главе офицеры. Первым взошел на стену капитан Винников; вслед за ним капитан Щедра, единственный оставшийся в живых из состава бывшего нашего Гергебильского гарнизона, истребленного при взятии укрепления Шамилем; четвертым мой приятель Дюпла. Солдаты быстро следовали за офицерами. С напряженным вниманием, не без биения сердца, следили мы все, окружавшие главнокомандующего, с вершины кряжа, за этою картиною, лично для меня столь новою. Успех казался обещающим. В очень близком от аульной стены расстоянии и как бы с нею связанные, начинались плоские крыши сакель. Первые взобравшиеся на стену храбрецы перешли на ближайшую крышу: мы ожидали, что следовавшие за ними их поддержат; но вдруг они остановились как бы в недоумении: оказалось, что неширокое пространство между стеною и ближайшими саклями служило неприятелю крытым ходом, с верхними перекладинами, соединявшими в виде мостика стену с саклями. Как скоро передовые наши офицеры и солдаты заняли крышу ближайшей сакли, Лезгины подрубили подставы, на которых покоились перекладины; оне обрушились, создалось пустое пространство, и неприятель снизу стал стрелять на подходивших. Очутившиеся на крыше сакли должны были помышлять о возвращении назад; но они были тотчас окружены и должны были, пробиваясь, перескакивать через образовавшийся провал. Некоторые успели, после упорного боя, это исполнить; но около 20 человек осталось в ауле. Маиор Бибанов, собственноручно положив двух мюридов, получил три легкие раны. Дюпла был ранен в колено; оба они однако успели вернуться. Озадаченная неожиданностью препятствия колонна остановилась, но вслед за тем отступила, преследуемая залпами из ружей неприятельских, направленных из бойниц в аульной стене. Мюриды очевидно подпустили колонну на стену, рассчитывая на успех своей хитрости, и не ошиблись они. Преследуемые в упор выстрелами солдаты, под влиянием охватившей их паники, уже не отступали, а бежали назад, оставляя не подобранными до 30 тел убитых. Офицеры успели остановить бегущих; подкреплена была колонна из резерва, и ее повели вторично на приступ: но очевидно было, что такая вторая попытка не могла иметь успеха: исчезло воодушевление, [140] которое, перед первым приступом, царило в рядах; солдаты шли не бодро, а нерешительно и вяло; пришлось вторично отступить и признать, что штурм не удался. Общая потеря выразилась в 100 убитых и до 500 раненых или контуженных. Не была счастливее особая колонна охотников, под начальством маиора Кутузова; она направилась неверно и, хотя успела взобраться на одну из башен, но и тут пол под ногами провалился, и все бывшие на башне погибли. В общем числе убитых и раненых отношение офицеров к нижним чинам было чрезвычайно значительно. С тяжелым сердцем все воротились в лагерь.

Что штурм был рискованный и предпринят без достаточного, при нормальных обстоятельствах, подготовления, могло быть ясно и непосвященному в тайны военного искусства. Оправданием служила необходимость, в виду усилившейся в лагере холеры, по возможности скорее вывести отряд из зараженной местности. При таких условиях оставался выбор из двух: либо снять осаду, не испытав счастья, что произвело бы невыгодное впечатление и на своих, и на неприятеля, возвысив обаяние, которым он пользовался: или же рискнуть приступом, рассчитывая на счастие и на стойкость войск. Одолевали они и большие трудности, и весьма вероятно, что существование в лагере эпидемии немало повлияло на дух солдат: ибо известно, на сколько холера действовала удручающе даже на тех, которые не были непосредственно ею поражены.

Пришлось однако еще три дня пробыть в лагере под Гергебилем, отчасти для необходимого отправления раненных в Темир-Хан-Шуру, а также дабы отступление не приняло вид бегства.

8 Июня соединенные отряды направились обратно к Ходжал-Махи. Отряд князя Аргутинского шел в арриергарде. Неприятельская партия, которая, во все время осады, занимала позицию на противоположном берегу Койсу, последовала за нами с намерением тревожить наше движение; но князь Моисей Захарьевич скоро отбил у нее к тому охоту: избрав удобное для того место, он расположил часть войск в засаде, и когда не подозревавший этого неприятель подошел к оной, то, перейдя внезапно в наступление, наши войска обратили мюридов в бегство, сбросили до 40 человек в реку и отбили один значок. После этого урока отступление совершилось без всякого беспокойства. Отряд остановился в двух верстах, пройдя Ходжал-Махи. Число заболевавших все усиливалось; необходимо было скорее вывести войска в более возвышенные и здоровые места. [141]

10-го Июня отряды разделились: князь Бебутов, с частью войск им начальствуемых, пошел в Темир-Хан-Шуру, а главная квартира присоединилась к отряду князя Аргутинского, усиленному некоторыми баталионами из войск Северного Дагестана. На следующий день было получено известие о кончине от холеры, командира Апшеронского полка, князя Захария Дмитриевича Орбелиани. Отличный этот штаб-офицер унес с собою в могилу общее уважение его начальников и сослуживцев; командование Апшеронским полком было поручено родному его брату, полковнику князю Григорию Дмитриевичу Орбелиани.

В виду значительного количества слабосильных, от влияния холерной эпидемии, движение отряда происходило довольно медленно, с частыми дневками. По пути остановились мы, на четыре дня, в местности, где были открыты залежи каменного угля. Князь Воронцов с особенным вниманием относился к этому минеральному топливу; имело оно большую важность в безлесном Дагестане, где снабжение войск топливом было крайне затруднительно, часто даже мешало военным действиям. По этой причине, первые геологические изыскания, незадолго перед теш прибывшего на Кавказ, известного геолога, академика Абиха, были, по требованию наместника, направлены на Дагестан, с специальною целью отыскания залежей каменного угля или торфа. По указаниям сего ученого, разработка открытых залежей угля была поручена командированному для этой цели горному инженеру Хрещатицкому. Для наблюдения за производившимися работами главнокомандующий дал в этой местности отряду четырехдневный отдых; устраиваемы были и особые печи для испытания доброкачественности угля. О дальнейшей участи этой разработки не со хранилось у меня воспоминания; не полагаю, чтобы она получила особенное развитие, вероятно по недостаточному богатству пластов. Местность эта, имя которой мне непамятно, находилась в 11 верстах от местечка Кумух, резиденции хана Кумухского. Ханское звание носил в то время Абдурахман-хан, личность весьма незамечательная. Близ местечка существовало наше укрепление.

От Кумуха, где отряд также имел дневку, он двинулся на Турчи-Даг. Такое название носило огромное горное плато, на высоте около семи тысяч футов над уровнем моря. Здесь князь Аргутинский, в летние месяцы, часто располагался с войсками, как для санитарных целей, так и потому, что мог оттуда угрожать внезапными нападениями, в различные стороны, на неприятельские [142] поселения. Из места расположения нашего лагеря, на одной из окраин Турчи-Дага, расстилался великолепный вид на немалую часть Дагестана словно громадная рельефная карта; виднелась гора Гуниб, которая через двенадцать после того лет имела приобрести столь громкую славу; далее так названная Русскими, по своей оригинальной форме, Чемодан-гора, у подошвы которой был расположен аул Тилитли, местопребывание Кибит-Магомы, одного из главнейших наибов Шамиля; глубоко под ногами нашими аулы: Чох, Руджа, Сократль.

В 1847 году Турчи-Даг сделался санитарною станциею для борьбы с холерою. С первого же дня нашего прибытия случаи заболевания не возобновлялись, и недолго спустя о холере было забыто. Тем не менее, для полного восстановления сил в среде чинов отряда, пребывание на этой стоянке было продолжено с 20 Июня по 25 Июля. В развлечениях, при однообразной лагерной жизни, не было впрочем недостатка: устраивались конские скачки, прогулки по обширному плато, войска были занимаемы учениями, прибывали и отправлялись курьеры, срочно, с официальною и частною перепискою, составлявшею главный предмет моих занятий. Нередко бывали вечерние собрания штабной молодежи, когда, при дымящейся жженке, или с стаканами Кахетинского вина, в тихие летние ночи, воздух оглашался хоровыми песнями, и наш запевало, князь Александр Михаилович Дондуков-Корсаков, привлекал слушателей своим приятным теноровым голосом. Но и полезное соединялось с приятным: были открыты довольно обильные залежи торфа; они успешно разрабатывались и в последующие годы приносили немалую пользу, снабжая наши отряды дешевым и хорошим топливом. Сюда же; на Турчи-Даг, прибыл командированный, по высочайшему повелению, тогда уже приобретший почетную известность, доктор Николай Иванович Пирогов; остался он при отряде во все остальное время экспедиции и имел немало случаев применить свое знание и искусство во время предстоявшей осады укрепления аула Салты.

25 Июля, после отслужения молебствия, отряд, вполне оправившись от холеры, выступил из Турчи-Дага и дошел до разоренного аула Кегер. На следующий день мы спустились, по довольно крутой и каменистой дороге, в ущелье речки Сала, где, в опустелых садах, был сделан трехчасовой привал. Оттуда, пройдя через другой, также оставленный жителями аул Силла, мы достигли возвышенности, у подошвы которой был расположен укрепленный аул Салты. [143]

Передним своим фасом аул этот занимал всю ширину узкой, между двумя хребтами, долины, которая тянулась до так называемого Салтинского моста, на притоке Аварского Койсу; он таким образом замыкал, с этой стороны, проход к этому мосту. В последнее время аул Салты был сильно укреплен Шамилем; служил он одинаково и для защиты подхода к реке, и как передовой пункт, из которого неприятель мог безнаказанно производить набеги на покорные нам деревни Даргинского и Акушинского обществ. Так, незадолго перед тем, такому нападению подверглась богатая деревня Цудахар, в которой произведено было значительное разорение; жители ее, как и других более мелких аулов, разбежались. Взятие и разрушение Салты, этого неприятельского притона, являлись неотложно необходимыми как для целей наступательных, так и, в не меньшей мере, для обеспечения безопасности покорного нам населения, верность которого находилась в полной зависимости от нашей способности его защитить.

Аул Салты был сильно укреплен и природою, и искусством. Весь передний фас был защищен каменною стеною, с тремя башнями. Оба конца стены упирались в крутые овраги, из которых доступ был невозможен; речка Сала и небольшой ее приток, отделявшие нашу позицию от аула, снабжали сей последний водою, для чего был устроен искусственный пруд; за аулом, по направлению к Салтинскому мосту, тянулись обширные сады. Гарнизон был составлен из отборных мюридов, которые поклялись умереть, но не сдаваться; могли они получать подкрепления и припасы, пока тыл аула был свободен. Большая часть нашего отряда заняла возвышенности, по левой от нас стороне аула; другая расположилась на равнине, пред фронтом онаго; правый фланг сей последней упирался в довольно крутой овраг, за которым неприятель занимал нечто в роде передового укрепления, прикрывавшего правую от нас сторону аула, и вместе с тем и доступ к нему подкреплений. Ясно было, что для полного обложения осаждаемого места придется овладеть и этим укрепленным передовым постом, и садами в тылу оного.

На следующий, после нашего прихода, день прибыл, для усиления осаждающего отряда, с двумя батальонами Дагестанского и Апшеронского полков, командир Дагестанского полка, полковник Евдокимов, впоследствии известный граф, один из главных деятелей при окончательном покорении Кавказа; с ним же прибыл адъютант [144] главнокомандующего Глебов. Не успели батальоны занять назначенные им места и отделить небольшую часть для рекогносцирования упомянутой выше отдельной неприятельской позиции, как быстро распространился слух, что Глебов тяжело ранен; оказалось, что, идя впереди рекогносцировавшей части, он был ранен пулею прямо в лоб; его белая фуражка (он числился в конногвардейском полку) послужила целью неприятельскому стрелку; Глебов прожил только несколько часов. Очень грустное впечатление произвела смерть его на всех его товарищей; был он всеми любим и уважаем, жил и умер молодцом!

Осадные работы без замедления начались; руководил непосредственно ими инженер-полковник Кесслер, впоследствии начальник инженеров на Кавказе, офицер знавший свое дело, честный н храбрый. Траншей-маиором был назначен состоявший при князе Аргутинском, маиор Мищенко; помощником его состоявший при главнокомандующем капитан генерального штаба, граф Федор Логинович Гейден. Некоторые из адъютантов главнокомандующего, как-то: полковники князь Александр Иванович Гагарин и Юлий Федорович Минквиц, получили отдельные командования.

Осада Салты продолжалась от 27-го Июля до 14-го Сентября. Такая продолжительность объясняется столько же средствами, которые были употреблены для укрепления аула, а также замечательною храбростью и стойкостью гарнизона, сколько желанием наших военных начальников достигнуть взятия аула при возможно меньшей потере людей: решено было повести правильную осаду. Против переднего фронта были ведены траншеи, явились первая, вторая, третья параллели, кавалер-батарея; были устроены мины: одним словом, пройден был полный курс инженерной науки, который в подробности описывать не по силам непосвященному в оную. Уже выше было указано, что успех предпринятой осады мог быть обеспечен лишь тогда, когда полное обложение аула лишило бы гарнизон возможности получать извне подкрепления людьми, съестными и боевыми припасами; пользовался он этим свободно, пока тыл его быль открыт. По занятию садов должно было предшествовать удаление из их соседства неприятельских отрядов, которые, с двух сторон, были расположены на небольшом от аула расстоянии.

Один из таких отрядов, под начальством наиба Кибит-Магомы, находился в нескольких верстах ниже нашего лагеря, по течению [145] речки Салы и по направлению к Салтинскому мосту. Для изгнания этой партии было, под личным начальством кн. Аргутинского-Долгорукова, предпринято движение в ночь с 6 на 7-е Августа. Князь Воронцов присоединился к отряду, и мне было дозволено последовать в числе его свиты. Тронулись мы из нашего лагеря в час утра и к рассвету достигли глубокого оврага, на противуположном берегу которого был расположен неприятельский отряд. Приход наш очевидно застал его врасплох. Тотчас была поведена атака, и уже в 6 часов утра неприятель был сбит с позиции и бежал, оставив в руках наших свой бивуак, в котором оказался порядочный запас муки, хлеба, много оружия, две подзорные трубы и разная посуда. Бегство неприятеля было настолько быстро, что пленных было взято немного, около 10 человек; утверждали они, будто в этом лагере, кроме Кибит-Магомы, находились еще известные сподвижники Шамиля, Хаджи-Мурат, Даниель Султан и семь наибов; но на показания подобных пленных всегда трудно было полагаться. С нашей стороны потеря была ничтожная, благодаря, конечно, внезапности и энергии атаки; в числе немногих раненых был сотник, князь Юрий Гагарин; ранен он был в ногу, которую др. Пирогов признал нужным отрезать и исполнил эту операцию с свойственным ему искусством.

Через два дня после этого, частью отряда было предпринято второе ночное движение против другой неприятельской партии, расположенной на высотах господствовавших над противоположною стороною аула. Из этой партии преимущественно высылались люди для подкрепления или для обновления гарнизона, который оттуда же снабжался боевыми и съестными припасами. И это движение было не менее успешное: застигнутый и тут врасплох неприятель опрометью бежал. Ни в первой, ни в этой последней из двух своих позиций Лезгины более не сосредоточивались; ограничились они, и то редко, случайными демонстрациями, никакого влияния на ход осады не имевшими.

Первым и непосредственным последствием этих двух движений было изгнание неприятеля из передовой позиции, прикрывавшей левый фланг аула. Была она занята нашими войсками, и на ней устроена батарея из горных орудий, которая могла обстреливать ближайшие к аульной стене сакли, от которых они отделялись глубоким, но не широким оврагом. Помнится мне, что, дня через два или три после устройства этой батареи, вздумалось мне, [146] совершая обычную прогулку по лагерю, полюбопытствовать и посетить ее. Командовавший тут штаб-офицер, увидев пришедшего гражданского чиновника, вероятно захотел либо его испытать, либо отнять у него охоту повторить посещение; встретив меня весьма любезно, он провел меня по батарее и затем вывел меня за бруствер, как бы для того, чтобы ближе показать мне аульные сакли. Только что мы вдвоем вышли на это совершенно открытое место, как раздались из ближайших сакель выстрелы, и несколько пуль пролетело мимо нас. Сообразил я, что положение было довольно незавидное; будь я ранен, никакой бы не приобрел славы, а подвергся бы лишь довольно справедливому обвинению, что пошел туда, где мне дела никакого не было. Но я не хотел дать моему спутнику право потешаться над чиновником. Поэтому, не давая вида, выждал я, пока мой гостеприимный проводник повернул назад и провел меня обратно в батарею. К счастию, никто из нас не был затронут. Поблагодарив за угощение, не повторял я моих посещений к этому шутнику.

По освобождении ближайших окрестностей аула от неприятельских вспомогательных партий, было приступлено, 22 Августа, к самому важному для успеха осады предприятию: занятию садов, в тылу аула. Назначены были для этого два баталиона под начальством прибывшего недавно в лагерь, инженер-генерала Бюрно; присоединена была и некоторая часть туземной милиции. Предпринятое рано утром занятие, которого гарнизон очевидно не ожидал, совершилось без сопротивления, и войска немедленно, в занятых местах, стали окапываться. На сколько это движение признавалось неприятелем для него опасным, выяснилось в следующую же ночь. Только что совсем стемнело, как значительная часть гарнизона, под ночным покровом, вышла из аула и внезапно бросилась на небольшой передовой редут, занятый частью Чохской милиции и ротою Самурского полка, под начальством капитана Щербина. Натиск был настолько стремительный и перевес численности атакующих настолько значительный, что слабая горсть эта, не смотря на храброе сопротивление, была в кратчайший срок подавлена и почти вся истреблена. Затем неприятель с ожесточением бросился на недоконченные еще окопы главной части отряда. Пять раз он возобновлял свои, можно сказать, яростные атаки: с кинжалами в зубах мюриды бросались в амбразуры выставленных горных орудий и, хватаясь за колеса, пытались их вытащить; бывшая при орудиях прислуга отбивалась в рукопашном бою; по всей линии происходил бой штыками, кинжалами [147] и шашками. Войска наши, воодушевляемые своими начальниками, выдержали эти отчаянные натиски и отстояли занятые позиции; но дорого стоила победа. Независимо 300 человек убитых н раненых, отряд понес тяжелую потерю в лице храброго маиора Бибанова, который пал геройскою смертью во главе своего баталиона; два раза раненный, он не сходил с места, защищая орудия; один мюрид, схватив Бибанова за горло, хотел перетащить его через бруствер; баталионный адъютант тут же изрубил смельчака, но две пули докончили Бибанова. Окончательно отбитый неприятель, пользуясь темнотою и невозможностью его преследовать, успел вынести своих убитых и раненых, число которых должно было быть значительно. Нападения такого рода не были более возобновляемы; отряд наш настолько укрепился в занятых им позициях, что мог бы без труда выдержать всякую атаку. Только утром, последовавшим за этим ожесточенным боем, подробности оного могли сделаться известны в нашем лагере; вечером, когда началась атака, были слышны ружейные выстрелы, сперва частые, потом мало по малу уменьшавшиеся. Возбудили они естественно и внимание, и беспокойство; сообщаться же ночью с садами, отстоявшими версты на три от главной квартиры, и по трудности дороги, и по неизвестности о положении дела, было невозможно. С тем большим нетерпением ожидался рассвет, который доставил весть и радостную об успехе, и печальную о жертвах, которых он стоил. Главнокомандующий в тот же день посетил позицию в садах, дабы осмотреть местность и благодарить начальников и войска за их примерную стойкость. Таким образом аул был окончательно обложен, и сообщение его с наружным миром, за исключением единичных случаев, прекращено.

Вскоре после этого мы все были серьезно озабочены постигшею князя Воронцова болезнью. Сделалось у него сильное воспаление в правом глазе, причинявшее ему, не прекращавшиеся днем и ночью, томительные боли. Был возбужден вопрос о переезде больного в место, где он мог бы пользоваться несколько более удобным, нежели палатка, помещением; но все такие предложения князь Михаил Семенович безусловно отклонял, считая свое присутствие в лагере тем более необходимым, что между командиром отряда, князем Аргутинским и принявшим на себя главное руководство осадными работами, начальником главного штаба, генералом Павлом Евстафьевичем Коцебу, не существовало полного всегда согласия; отсутствие же главнокомандующего могло обострить такое несогласие. Пользовали больного Николай Иванович Пирогов и постоянный [148] врач князя Воронцова Эраст Степанович Андриевский. Было ли и между этими жрецами науки полное единомыслие относительно способов лечения, в этом дозволительно было сомневаться; верно лишь то, что в самый, по-видимому, критический период болезни, Н. И. Пирогов, под предлогом посещения некоторых лазаретов, в которые были направлены раненные, уехал на несколько дней из лагеря. Нашлись, как обыкновенно, недоброжелатели, объяснившие отъезд желанием сложить с себя ответственность за предвидевшийся будто бы неблагоприятный исход болезни. Как бы то ни было, но, оставшись один, доктор Андриевский, всегда смелый и решительный в употреблении средств лечения, и притом хорошо знакомый с крепкою натурой своего пациента, прибегнул 4-го Сентября к средству, на которое его товарищ, в первый раз пользовавший 65 летнего старца, быть может, и не согласился бы: он сделал больному сильное меркуриальное втирание, предупредив впрочем находившегося при отряде сына князя Воронцова, Семена Михайловича, что он ожидает от этого радикального средства успеха, хотя и признает, что оно, при условиях лагерной жизни, несколько рискованно. К счастью оказались одни только благоприятные последствия; они были так быстры, что, с вечера на утро, боли улеглись, и выздоровление, хотя медленное, установилось. Целых три недели больной не выходил из палатки, выказав и в этом случае редкую стойкость и терпение.

Пока главнокомандующий был прикован к болезненному одру, осадные работы продолжались. К 8 Сентября минные работы на столько подвинулись, что можно было произвести взрыв, от которого обрушилась средняя башня, открыв широкий доступ. К этому же времени, действием артиллерии, аульная стена, по обе стороны башни, была также значительно повреждена. 9-го Сентября решено начать приступ. С раннего утра открыт был со всех батарей учащенный артиллерийский огонь, продолжавшийся около часа времени; вслед за тем были двинуты две колонны, одна первого батальона Самурского, другая третьего батальона Дагестанского полка, предшествуемые охотниками. Самурский батальон, направленный на лево от средней башни, понес довольно значительные потери, без видимого успеха, пока саперы успели на скоро укрепить воронку взорванной башни, и Самурцы заняли оную. Дагестанский батальон, со своими охотниками, действовал успешнее: он овладел правою, от нашего лагеря, башнею и частью стены, за которою оказалось помещение, служившее гарнизону казармою; ее Дагестанцы заняли, разобрав, по возможности, наружную крепостную стену и укрепив заднюю стену казармы. [149] Между тем на воронке средней башни устраивалась батарея, тут же вооруженная орудиями. Между обращенною к аулу стеною казармы и ближайшими саклями был устроен гарнизоном ход, прикрытый сверху хворостом. Один смельчак-сапер спустился и зажег этот хворость. Но возвратиться было нелегко, не подвергаясь верной смерти от неприятельских выстрелов; засев за несколькими тут случившимися бревнами и ограждая себя кроме того наложенными сверх оных камнями, смельчак просидел тут полтора часа и успел благополучно вернуться. Атака с правой стороны была ведена графом Федором Логиновичем Гейденом; он показал себя в этот день молодцом, столько же по личной храбрости, сколько по распорядительности. Но не обошлось ему это даром: около 6 часов вечера, после двенадцати часов боя, он был ранен пулею в верхнюю часть ляжки близ живота, на вылет; к счастью, рана оказалась легкою; пуля не задела кости, а прошла только через мясные части. Войска сражались и работали с отличным мужеством и усердием; к вечеру они укрепились на занятых позициях. Но и неприятель ни в чем не уступал в храбрости, чем объясняется довольно значительная потеря наша: 104 человека убитых и до 500 раненых.

И ночь с 9-го на 10-е и на следующие дни продолжались работы по укреплению занятых позиций и вооружению устраиваемых на них батарей. 10-го неприятель ничего серьезного не предпринимал; но в ночь с 10-го на 11-е, в третьем часу утра, мюриды зажгли бревна, наложенные перед правою нашею батареею и, при этом освещении, внезапно бросились на одну из амбразур, предпослав град камней; схватив поставленное тут горное орудие за колеса, они пытались его вытащить. Командовавший тут полковник Манюкин и офицеры охранявшего эту позицию батальона Мингрельского полка удерживали орудие, пока солдаты штыками и камнями отбивали нападавших; два раза мюриды возобновляли подобные натиски, но были оба раза отбиваемы. Во время этого боя полковник Манюкин был ранен в голову двумя камнями.

12 и 13 число прошли без знаменательных событий; была под личным начальством князя Аргутинского произведена весьма успешная фуражировка, причем показавшаяся па вершине хребта, по направлению к селению Коппа, неприятельская наблюдательная партия прогнана, без всякого сопротивления. [150]

14 Сентября, с раннего утра, был опять открыт учащенный огонь со всех наших батарей, который поддерживался около часа времени. Тогда были двинуты две колонны на приступ; одна, составленная из 1-го батальона Дагестанского полка, под начальством маиора Кунцевича, была направлена, на правом нашем фланге, для занятия крайних, с этой стороны, сакель аула, из которых еще кое-как гарнизон мог, хотя только по одиночке, сообщаться с наружным миром; другая, составленная из 3-го батальона Самурского полка, под начальством маиора Шлегеля, выступая из батареи, устроенной 9-го числа на развалинах средней башни, имела назначением овладеть ближайшими саклями и уничтожить завал, воздвигнутый неприятелем против казармы, которою войска наши овладели при первом приступе. Партия охотников из Эриванского полка, под начальством капитана Прозоркевича, предшествовала штурмующей колонне. Но нелегко доставалось двигаться вперед. С правой стороны аула, под саклями, были вырыты погреба, которые, сообщаясь между собою, давали мюридам возможность скрываться в оных и из-под пола стрелять на подвигавшихся вперед солдат наших, имея притом свободное отступление: тут, кроме боя наружного, приходилось иметь дело с неприятелем невидимым. Каждая сакля представляла из себя малое укрепление, которое надо было брать приступом. Мюриды сражались не на живот, а на смерть; пятнадцать из них удалось отрезать; из них одиннадцать сдались, а четыре были убиты. Таким образом, подвигаясь медленно, шаг за шагом, до двух часов по полудни, правая колонна успела овладеть только тремя-четырьмя саклями, важными однако потому, что окончательно отрезывалось всякое возможное сообщение гарнизона с внешним миром.

Менее успешно действовала колонна маиора Шлегеля; не удалось ей, не смотря на повторенные натиски, выбить неприятеля из завала, им устроенного; команда же охотников, под начальством капитана Прозоркевича, неосторожно увлеклась вперед, была отрезана и уничтожена.

Результат восьмичасового отчаянного боя представился крайне ничтожным. Предвиделось, что если взятие аула должно будет продолжаться при подобных условиях, то оно потребует еще немало времени, немало жертв. Под этим нерадостным впечатлением окончился день 14 Сентября.

Пока происходило это побоище в ауле, Хаджи-Мурат с конною партиею явился на высотах, по дороге к деревне Коппа, в [151] надежде отвлечь наши войска от приступа; но посланные на встречу ему драгуны и две роты Эриванского полка заставили его отступить. Потеря наша в продолжении дня была значительная; в числе раненых был и князь Моисей Захарьевич Аргутинский-Долгоруков, пулею на вылет в щеку и шею; рана впрочем оказалась весьма легкою; убит был, между прочим, капитан Котляревский, 1-го батальона Дагестанского полка, офицер отличный.

После того отчаянного и геройского сопротивления, которое оказали Салтинские мюриды, никто, конечно в нашем лагере не подозревал, что это был последний акт кровавой драмы. Вечером, часов в восемь, когда все стихло, вдруг послышалась учащенная перестрелка в садах за аулом и против занятых нами там позиций; оказалось, что Салтинский гарнизон, доведенный до истощения четырехдневным отсутствием всякого продовольствия и лишенный надежды на получение такового, решился очистить аул в надежде увезти с собою и орудие: но встреченный нашими войсками, он должен был отступить. Посланная вслед за мюридами рота Ширванского полка, под начальством капитана Лазарева, отбила у них орудие и значок Омар-Моллы, начальствовавшего в Салтах и, перебив немалое число отступавших, обратила в беспорядочное бегство остальных. Погибая под штыками наших солдат, немногие из храбрых защитников аула спаслись. Командовавший в одном из садовых редутов, маиор князь Илья Дмитриевич Орбелиани, первый, с барабанным боем, вступил в очищенный от гарнизона аул и занял его. Известие это, произведя общую радость, некоторыми, и в том числе начальником главного штаба, генералом Коцебу, было сначала встречено недоверчиво: так оно было неожиданно и казалось невероятным. В туже ночь Чохская милиция вошла в аул и нашла в оном еще одно зарытое в земле орудие; при этом дикари эти, питавшие личную вражду к мюридам, некоторых оставшихся в ауле раненых умертвили.

15-го Сентября аул был в подробности осмотрен. Найдено три раненых наших солдата; большое количество мертвых тел лежало разбросанное по разным направлениям. Солдаты наши надеялись поживиться оставленным имуществом; но оно ограничивалось немногим оружием и предметами хозяйства.

В тот же день, посетив аул вместе с князем Семеном Михайловичем Воронцовым и доктором Андриевским, мы изумлялись настоящему хаосу внутренней обороны: по всем направлениям [152] были устроены завалы; сакли и погреба были приведены в положение удобное для обороны; аул был просто неприступен, и взятие его с боя оказалось бы почти невозможным: один голод мог вынудить защитников к сдаче. Нельзя было не отдать дань уважения стойкости защитников аула, до последней крайности сражавшихся с таким мужеством, когда они уже несколько дней были без пищи.

В тот же день было приступлено к преданию аула огню и разрушению. Задача была нелегкая, ибо приходилось разбирать все сакли; она заняла шесть суток, и только 21 Сентября аул Салты был обращен окончательно в груду развалин. Не воскресал он более из оных. Цель, которая имелась в виду, была достигнута: пространство до Аварского Койсу освобождено от неприятеля, и спокойствие наших мирных аулов с этой стороны более не нарушалось. Как ни дорого стоило взятие аула Салты, польза этого похода была неоспорима.

19-го Сентября князь Михаил Семенович Воронцов, в первый раз после тяжелой болезни, вышел на чистый воздух, а 23-го он мог уже верхом объехать весь театр действий; 22 Сентября князь Аргутинский мог тоже совершить первый выход после полученной им раны.

24-го Сентября отряд выступил в обратный путь. Пошли мы на Цудахар. Большая деревня эта была расположена на берегу Казикумухского Койсу; сады, к ней примыкавшие, тянулись вдоль реки, на протяжении четырех верст; но представляла она, на сей раз, вид разорения и пустынности: с явными следами разрушения, нанесенного недавним нападением Шамиля: прекрасная мечеть была в развалинах; жители, большею частью, разбежались. Но падение аула Салты дало новую жизнь Цудахару: обеспеченные против нового нападения жители возвратились; для лучшей, на первое время, защиты их, был на следующую зиму оставлен там один батальон пехоты, и было устроено небольшое укрепление.

В Цудахаре отряд разделился на две части: войска Южного Дагестана, под начальством князя Аргутинского-Долгорукова, направились на Кумух, тогда как бывшие в отряде части из войск Северного Дагестана пошли на Темир-Хан-Шуру. С ними следовал главнокомандующий с своим штабом и свитою. Прошли мы через Акушу и в селении Лаваши были встречены князем [153] Василием Осиповичем Бебутовым. В Темир-Хан-Шуре пробыли мы до 3-го Октября; оттуда двинулись по знакомому пути, на Чир-Юрт, Внезапную, где застали князя Александра Ивановича Барятинского, вступившего в командование Кабардинским полком, на Таш-Кичу, Червленную, Екатериноград, во Владикавказ, где, для отправления некоторых важных дел по гражданскому управлению, провели шесть дней.

Только 18-го Октября мы, наконец, возвратились в Тифлис, после почти шестимесячного отсутствия.

Как ни интересно и поучительно было все виденное и пережитое в течении этого полугодия: но, возвращаясь в свою уютную городскую квартиру, невольно подумал я: «везде хорошо, а дома лучше».

Барон А. Николаи.

Тифлис.
Март 1891 г.

Текст воспроизведен по изданию: Из воспоминаний о моей жизни. Салтинский поход. 1847 года // Русский архив, № 6. 1891

© текст - Николаи А. П. 1891
© сетевая версия - Тhietmar. 2020
©
OCR - Karaiskender. 2020
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русский вестник. 1891