НИКОЛАИ А. П.

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ О МОЕЙ ЖИЗНИ

Даргинский поход.

1845.

6 Мая 1845 года, вечером, главнокомандующий отдельным Кавказским корпусом и войсками, на Кавказе находившимися, граф Михаил Семенович Воронцов прибыл со свитою, в составе которой и я находился, в станицу Червленную. Здесь ожидали его для участвования в предстоявшем походе: принц Александр Гессенский. брат Цесаревны Марии Александровны, адъютант Наследника Цесаревича князь Александр Иванович Барятинский, флигель-адъютанты: князь Федор Иванович Паскевич, граф Александр Строганов и князь Эмилий Витгенштейн; при принце Александре Гессенском состоял, в качестве ментора, гвардии капитан Самсонов. Прибытие всех этих представителей высшей военной аристократии объяснялось важностью предполагавшегося похода и серьезностью ожидавшихся военных действий.

Имею основание думать, что первое известие о разрешении Императором Николаем принцу Гессенскому участвовать в экспедиции, предметом которой было взятие аула Дарго (местопребывание Шамиля), не произвело на графа Воронцова приятного впечатления: предвидя опасности, которым мог подвергаться любимый брат Цесаревны (тогда пылкий юноша), граф Воронцов весьма естественно оценивал ответственность, которую возлагало на него присутствие принца в отряде. Но к чести молодого принца должно сказать, что он своим поведением вполне примирил главнокомандующего со своим присутствием; держал он себя скромно и почтительно к начальству; лично храбрый, он не раз порывался искать опасности в передовых рядах, но всегда безусловно подчинялся требованию оставаться в ближайшем к главному начальнику расстоянии. Опасностей он не миновал, ибо никто из участвовавших в походе их не избегнул; но, оставив о себе память храброго юноши, он вышел невредим из похода, по справедливости [250] награжденный орденом Св. Георгия 4-го класса. Из других столичных гостей князь Барятинский был, при окончательном выступлении в поход, назначен к командованию 3-м баталионом Кабардинского полка, а прибывший ранее этого в распоряжение главнокомандующего флигель-адъютант, граф Константин Константинович Бенкендорф, получил подобное назначение в Куринском полку.

Из станицы Червленной граф Воронцов выехал 8-го Мая, с небольшою свитою, в Кизляр, а оттуда в Темир-Хан-Шуру, для свидания с командовавшим войсками в Северном Дагестане, князем Васильем Осиповичем Бебутовым; большая же часть штаба, в том числе и я, осталась в Червленной до 14-го Мая. В продолжение этого обязательного досуга имел я случай познакомиться с Червленскою станичною жизнью. Отличалась она в то время порядочным разгулом. Бахусу и Афродите приносились почти ежедневные жертвы; жрецами обоих божеств была блестящая военная молодежь, а красивые казачки охотно платили дань на алтарях богини.

14-го Мая оставшееся в ст. Червленной общество тронулось, через ст. Щедринскую, к переправе через Терек у Амир-Аджи-Юрта. Здесь угостил нас обедом командир Люблинского полка (принадлежавшего в составу 5-го корпуса) полковник Липский; совершил он с полком своим и весь поход, оставив по себе память не столько военного деятеля, сколько гостеприимного хлебосола. Переправа через Терек в то время совершалась на паромах, ибо мостов не существовало (крайнее это неудобство было устранено в следующем же году постройкою двух мостов, одного у станицы Николаевской выше Червленной, другого тут же у Амир-Аджи-Юрта). На правом берегу Терека был расположен временно лагерь одной бригады 5-го корпуса, под начальством генерал-маиора Константина Яковлевича Белявского; приветливо приняв и угостив наше штабное общество, он охотно повторял сочиненную им, на скучной стоянке, поговорку: “Не отрадно быть отрядным". Генерал Белявский оказался блистательным авангардным начальником; личная его храбрость увлекала вперед вверенные ему войска и преодолевала всякие препятствия; но не умел он умерять свои порывы и, идя все вперед, легко забывал, что за ним следует колонна, которая быстро двигаться не может, но связь с которою сохранять необходимо. [251]

На следующий день прибыли мы к Кумыкскому аулу Таш-Китчу, при котором существовало небольшое укрепление; здесь назначено было ожидать прибытия главнокомандующего, которое состоялось 18 Мая.

В Таш-Китчу пребывание наше продлилось до 28 Мая; время это употреблено было военным начальством для окончательных распоряжений к открытию похода, а многочисленно собравшеюся штабною молодежью для ближайшего друг с другом знакомства, на вечеринках, вокруг дымящейся джонки.

Наконец, 28 Мая, мы, под прикрытием кавалерийского конвоя, отправились к крепости Внезапной, где был собран действующий отряд, под начальством командира 5-го корпуса, генерала Лидерса; на полпути, у речки Ярык-Су мы застали прибывшую туда бригаду генерала Белявского.

31-го Мая утром, по отслужении молебствия, действующий отряд выступил в поход. Прошли мы в этот день 18 верст до реки Сулака, на берегу которой были остатки разоренного тогда селения Чир-Юрт. Местность эта в то время была совершенно пустынная и, за отсутствием моста через быстрый Сулак, составлявший границу между землями, входившими в состав Северного Дагестана и левого фланга Кавказской линии, сообщение между этими двумя отделами было крайне затруднительно. Неудобство это было устранено в следующем же, если не ошибаюсь, 1846 году устройством постоянного моста, для защиты которого, независимо от двух башен на его оконечностях, выстроено на правом берегу укрепление; несколько позже была переведена туда же штаб-квартира Нижегородского драгунского полка.

1-го Июня отряд сделал весьма незначительный переход, вверх по Сулаку, по левому его берегу до места, где были развалины бывшего Мятлинского укрепления и существовавшего тут же довольно большого аула. О благосостоянии жителей этого бывшего поселения можно было судить по остаткам обширных фруктовых и виноградных садов. Около Мятлы существовал брод через Сулак; для защиты этого брода и было воздвигнуто укрепление, следы которого мы застали.

2-го Июня отряд поднялся на так называемые Хубарские высоты; проходили мы по роскошным лесам и пастбищам, не встречая ни одной человеческой души. По мере того как мы поднимались раскрывались [252] перед глазами нашими прекрасные виды, а когда мы дошли до места ночлега, около развалин разоренного аула Хубары, то взор обнимал всю Кумыкскую плоскость, на оконечности которой виднелось Каспийское море.

3-го Июня, в 5 верстах от Хубары, встретили мы отряд, под начальством командующего войсками в Северном Дагестане, князя Бебутова, прибывший из Темир-Хан-Шуры на присоединение с главным отрядом и для совокупного с ним действия. Отряд этот располагался, в ожидании прибытия нашего, лагерем на том самом месте, на котором, в прошедшем 1844 году, стоял лагерем с действовавшим отрядом генерал-адъютант Нейдгардт. Экспедиция 1844 года, как известно, не имела практических результатов; подробности оной и причины ее неуспешности известны людям военным; о них судить не дело гражданского походного туриста. С места расположения лагеря Дагестанского отряда было ясно видно урочище Бортунай, где в прошлом году стоял лагерем Шамиль, которого в этой позиции, прикрытой глубоким Теренгульским оврагом, генерал Нейдгарт с фронта атаковать не решился. Теперь на этом месте никакой неприятельской силы не показывалось, хотя заметны были следы недавней тут стоянки. Теренгульский овраг, глубокий, с обеих сторон заросший густым лесом, очевидно представлял чрезвычайно выгодную для обороны местность, и хотя на противоположном его берегу неприятель отсутствовал, но нельзя было быть уверенным, что какая-нибудь партия горцев не засела в лесном овраге, чтобы воспрепятствовать, по возможности, безопасному переходу наших войск. Во всяком случае, тут всякая потеря времени представлялась неудобною, а потому, хотя уже была вторая половина дня, решено немедленно приступить к переходу через Теренгул. В виде передовой цепи была направлена Грузинская пешая дружина; за нею последовали Апшеронцы, принадлежавшие к составу Дагестанского отряда. К счастью овраг оказался незанятым, и переход мог совершиться беспрепятственно, насколько это касалось неприятеля; но естественные трудности, которые пришлось побороть, вследствие крайней крутизны спуска, а потом подъема, увеличившиеся еще от разразившейся в это время грозы с проливным дождем, были настолько велики, в особенности при переправке артиллерии и тяжестей, что только с величайшим трудом весь соединенный отряд мог до ночи окончить переход через овраг и стать лагерем на том же месте, где незадолго находился стан Шамиля. [253]

4-го Июня дан был войскам отдых.

5-го Июня — день памятный, ибо произошла первая встреча с неприятелем. Главнокомандующий с отрядом из 5 бат. пехоты и 500 чел. Грузинской милиции, при четырех горных орудиях, предпринял рекогносцировку по направлению к высотам Саух-Булах и к урочищу Кирки; присоединился и я к свите. День был ясный; шли мы по местности открытой, безлесной, пересеченной небольшими оврагами. Пройдя, быть может, верст 7 или 8, мы очутились на краю глубокой впадины, на дне которой виднелось урочище Кирки; против нас по ту сторону впадины возвышалась крутая гора Анчемир; господствовала она над довольно узким ущельем, по которому проходила дорога из Кирки в Мичикал и в Андию. Была эта именно та дорога, по которой приходилось нам в последствии проходить. По донесениям лазутчиков дорога эта к Мичикалу была укреплена завалами, гора же Анчемир была занята неприятельским отрядом. Осмотрев местность, главнокомандующий решился немедленно сбить неприятеля с Анчемирской горы. Исполнение этой, на вид весьма нелегкой, задачи было возложено на известного своею отвагою и решимостью генерала Пассека; в его распоряжение были назначены: батальон Куринского полка, под командою графа Бенкендорфа и часть пешей Грузинской милиции, под начальством князя Левана Ивановича Меликова; в последствии части эти были подкреплены из бывшего с нами отряда. Быстро спустились Куринцы и милиционеры к Кирки, и затем, недолго отдохнувши, стали смело карабкаться на крутую Анчемирскую гору. Сидели мы все, кто на траве, кто на камнях, точно зрители в амфитеатре, с сердечным трепетом и участием следя за движениями наших молодцев; соперничали Куринцы и Грузины, кто скорее достигнет вершины горы, а начальники их и офицеры старались держаться во главе своих частей. Неприятель, очевидно, был застигнут врасплох и не ожидал столь внезапного нападения; видно было с нашего бельведера, как он на горе засуетился, как выходили скрытые вершиною группы, дабы воспротивиться нашим войскам. Стали они стрелять в поднимавшихся; но, при крутизне горы, выстрелы эти были безвредны. Когда же передовые наши люди начали всходить на верхнюю часть горы, то неприятель не выдержал натиска и обратился в бегство; гора была занята при крике “ура", которому вторили мы все из нашего обсервационного пункта (За Анчемирское дело граф Бенкендорф и князь Меликов были награждены орденами Св. Георгия 4-й степени.). Не остановился [254] однако храбрый Пассек на этом простом выполнении возложенной на него задачи: со свойственною ему пылкостью, преследуя бегущего неприятеля и заставив его тут же очистить все завалы, устроенные им на дороге к Мичикале, он дошел до вершины довольно высокой горы, где и расположился бивуаком. Но это увлечение не обошлось даром; в последующие дни на этой горе застигла отряд такая стужа, что, к сожалению, не обошлось без отмороженных ног и рук. Поэтому солдаты гору эту прозвали “холодною". Пришлось отряду пять дней простоять на этой возвышенности, без палаток и с крайним трудом добывая, в безлесной этой местности, скудные дрова для варки пищи. Пересолил тут, кажется, храбрый Пассек, превысив данное ему наставление; но отступать не приходилось; выдержали это испытание войска с обычною своею стойкостью, и не пали духом и Грузинские милиционеры.

Подкрепив отряд генерала Пассека всеми свободными наличными силами, главнокомандующий, после окончательного занятия горы Анчемир, в сопровождении своей свиты, возвратился в лагерь под Бортунаем.

6-го Июня утром, весь отряд тронулся и, идя по тому же направлению, по которому накануне производилась рекогносцировка, спустился в котловину, около урочища Кирки; вблизи оного были остатки укрепления “Удачного", выстроенного генералом Граббе, если не ошибаюсь, в 1839 году, во время похода на Ахульго. Около Кирки отряд простоял три дня, отделив от себя войска из Дагестанского отряда, под начальством князя Бебутова, для занятия Мичикале, и для очистки туда пути от брошенных неприятелем, 5-го Июня, завалов, а также для установления сношений с отрядом генерала Пассека. Трехдневная стоянка в Кирки оправдывалась преимущественно тем, что тут устраивался главный вагенбург или опорный пункт на коммуникационной линии действующего отряда с Темир-Хан-Шурою. Хотя календарь указывал начало дета, мы, в продолжении трех дней, испытывали все неудобства зимнего похода: шел снег, смешанный с дождем; в палатках, не только солдатских, но и офицерских, было холодно и сыро; приходилось прибегать к искусственным средствам согревания, преимущественно внутренним, для чего штабною молодежью варилась джонка чуть ли не целый день.

10-го Июня был совершен 8-верстный переход до урочища Мичикале; дорога, по весьма от природы живописному ущелью, была до того испорчена как бывшими сильными дождями, так и неприятельскими [255] приготовлениями к обороне, что часто и одиночному ездоку нелегко было бы по ней пробираться. Как тут удалось провести артиллерию и тяжести, казалось непонятным; что было бы, если бы эту дорогу пришлось брать с бою! Достаточно было по ней проехать, чтоб убедиться в пользе, которую принесло дело 5-го Июня.— От Мичикале двинулись далее соединенные отряды, Дагестанский и главный. В Кирки было оставлено несколько батальонов, под начальством генерал-маиора князя Кудашева, для охранения вагенбурга.

11-го, 12-го и 13-го Июня продолжалось движение вперед, по направлению к Анди, через Гумбет. Погода стояла переменчивая, часто ненастная; неприятель нигде не показывался, и населения никакого не встречалось. 13-го Июня отряд стоял лагерем в виду высокого хребта, отделяющего земли Гумбетовские от Андийских; горный кряж этот перерезывался одним узким проходом, который носил название “Андийских ворот". Издали было видно, что он был укреплен каменным завалом; но никаких защитников его замечаемо не было. Лазутчики предупреждали, что не только этот завал был оставлен, но что и все Андийское население выведено Шамилем из своих жилищ, которые преданы пламени. Шамиль, по-видимому, все отступал, оставляя за собою одну пустыню и пожарища.

14-го Июня утром, весь отряд двинулся в Андийским воротам; показание лазутчиков подтвердилось: завал, крепко устроенный, оказался незанятым. С этого места открывался обширный вид на просторную, изрезанную второстепенными отрогами, котловину, где до того, в нескольких аулах, спокойно проживало Андийское общество, занимаясь преимущественно овцеводством, пользуясь благосостоянием и снабжая Дагестан и даже Тифлисский рынок известными Андийскими бурками, которые доныне почитаются лучшими. На сколько достигал глаз, не было видно ни одной человеческой души; царила мертвая тишина. Спустившись в котловину, мы дошли до большого селения Гогатль; представляло оно груду развалин от недавно сожженных каменных домов; немалое число их были двухэтажные; сожжена была и большая мечеть, стены которой были украшены довольно изящною резьбою. Все свидетельствовало о богатстве населения, здесь проживавшего.

Близ деревни главная колонна остановилась на привал, пока авангард, под начальством генерала Клуге-фон-Клугенау, подвигался вперед для занятия другой деревни “Анди". Горизонт впереди нас [256] замыкался хребтом, который запирал Андийскую котловину с противуположной, от прихода нашего, стороны; на вершине этого хребта смутно виднелась двигавшаяся толпа. Недолго пришлось отдыхать нам на привале; послышались ружейные выстрелы, скоро участившиеся; очевидно было, что завязалось дело. Главнокомандующий, не медля, сел на лошадь и усиленною рысью поехал по направлению откуда слышались выстрелы. Вся свита последовала за ним. Обстоятельства скоро разъяснились: оказалось, что в главе авангарда шел 3-й батальон Кабардинского полка, под командою князя Барятинского, и часть Грузинской милиции, под начальством князя Александра Эристова. Дойдя до ручья, который протекал у подошвы выше упомянутого хребта, и увидев на вершине оного неприятельский отряд, при нескольких значках, князь Барятинский, увлекаемый одною юношескою смелостью, не ожидая никаких приказаний, повел часть своего батальона и за ней и Грузинскую милицию на приступ этого хребта. Предприятие это можно было назвать более нежели рискованным, если принять во внимание сравнительную малочисленность атаковавшей силы, на первое время никем не поддержанной (ибо остальная часть авангарда еще не подходила), равным образом топографическую трудность местности и совершенную неизвестность о числительности атакуемого неприятеля. Оказалось впоследствии, что тут стоял сам Шамиль с отрядом около 6,000 человек, наблюдая за движениями нашего главного отряда. Но не даром говорит пословица “смелым Бог владеет". Атака, поведенная со смелостью, которую теория военного искусства назвала бы опрометчивостью, увенчалась полным, неожиданным успехом; пользуясь крутизною горы и тем еще обстоятельством, что на ней жителями были устроены искусственные террасы, на которых производились посевы, храбрые Кабардинцы и Грузины, под прикрытием этих террас, ограждавших их от неприятельских выстрелов, карабкались на высоту. Неприятель, не имея возможности, по условиям местности, с выгодою пользоваться против наступающих огнестрельным оружием, кидал в них камнями, которые он заблаговременно подготовил; но, хотя и было несколько ушибленных ими солдат и милиционеров, большая часть камней перелетала через головы наступающих. Один только раз мюриды Шамиля попытались, в рукопашном бою, сбросить горсть смельчаков. Атаковали они, в шашки, шедшую впереди 7-ю роту; но Кабардинцы не оплошали: они выдержали натиск и отбросили мюридов, которые уже не повторяли атаки. Неприятель очистил хребет и довольно поспешно отступил. Трудно предположить, чтобы [257] такой быстрый и решительный успех был бы достигнут, если бы Шамиль знал, что имеет дело с горстью людей, которую батальонный командир, самопроизвольно и без ведома даже начальника авангарда, повел на приступ горы, защищенной несколькими тысячами людей. Озадачила его, вероятно, смелость нападения и, видя подходившие в месту боя главные силы, он предположил, что веденная атака была только началом более важного предприятия. Потеря наша была незначительна, по числительности раненых и убитых; но общее сожаление вызвала смерть храброго командира 7-й роты Кабардинского полка, Маевского: он пал во главе своей части, во время рукопашного боя, который она выдержала. Сам князь Барятинский был легко ранен в ногу. Когда мы подъехали к подошве горы, где стоял генерал Клугенау с главною частью авангарда, дело было уже окончено; встретил он главнокомандующего словами: “победителя не судят". День окончился радостно; главные виновники успеха, князья Барятинский и Эристов, удостоились за это дело награждения орденами Св. Георгия 4-й степени.

Лагерь главного отряда был разбит между селениями Гогатль и Анди. При совершенном безлесьи этого края, приходилось, для варки пищи, выбирать из домов весь оставшийся в оных десной материал; когда таковой истощился в двух названных селениях, то отправлялись команды для сбора его в других более или менее отдаленных аулах, также разоренных самими жителями.

Пребывание наше в Анди продлилось от 14-го Июня до 6-го Июля. Причиною такой продолжительной стоянки была необходимость прочного установления коммуникационной линии с главным базисом, который был в Темир-Хан-Шуре и затем в Кирки. Из этих мест отряд снабжался провиантом и артиллерийскими снарядами; по этому же пути отправлялись курьеры и содержалось сообщение с остальным миром. В виду предстоявшего движения вперед, к Дарго, признано было нужным в некоторых пунктах иметь небольшие полевые укрепления, как опорные пункты для команд, конвоирующих транспорты. Таких укреплений было устроено: одно вблизи нашей лагерной стоянки, другое за Андийскими воротами в Гумберте и, если память мне не изменяет, еще третье в Мичикале. Необходимость прочного охранения коммуникационной линии наглядно выказалась, когда, через несколько дней после нашего прихода в Анди, начальник Дагестанского отряда, князь Бебутов, отправляясь под сильным конвоем обратно в Темир-Хан-Шуру (где он [258] должен был руководить распоряжениями по снабжению главного отряда всем необходимым) был, недалеко от Мичикале, атакован неприятельскою партиею, которая, пользуясь густым туманом, так неожиданно совершила нападение, что князь Бебутов подвергнулся личной опасности.

В продолжение трехнедельного пребывания в Анди однообразность лагерной жизни была прерываема некоторыми военными прогулками. Так 16-го и 30-го Июня были производимы рекогносцировки по пути к Дарго; вторая из них довела нас до перевала, от которого начинался спуск в Ичкерию. Открывался от этого места обширный, великолепный вид: у ног наших расстилалась вся Ичкерия и Чечня. На первом плане виднелся лес, за которым, на небольшой поляне, дома аула Дарго; далее Ичкеринский лес, печально памятный экспедициею генерала Граббе, в 1842 году, и долина Аксая; еще в большем отдалении Качкалыковский хребет, за ним Кумыкская плоскость, а в лево оттуда взор доходил до Ханкальского ущелья и даже до Терека. Пока, во время двухчасового привала, военачальники наши были, по всей вероятности, заняты иными думами нежели созерцанием прелестей природы, я, не посвящаемый в стратегические и тактические тайны, имел полный досуг налюбоваться столько же величественною, сколько очаровательною картиною. Другого рода военная прогулка была совершена 20-го и 21-го Июня с отрядом в 8 батальонов пехоты, при кавалерии и милиции, по направлению к соседнему с Анди обществу Чарбили. Прогулка эта имела целью ознакомиться с характером местности, до того неизведанной, а также очистить ближайшее наше соседство от неприятельских партий, тут появлявшихся. Прогулка началась с небольшого авангардного кавалерийского дела. Авангард, состоявший преимущественно из казаков, под начальством давно известного на Кавказе генерала Безобразова, встретил, при подъеме на гору, небольшую неприятельскую партию, которая, завязав довольно безвредную перестрелку, очень скоро обратилась в бегство и, слабо преследуемая, исчезла из глаз. После этого эпизода шествие наше, по весьма живописной местности, никем не было тревожимо; к вечеру 20 числа, мы дошли до небольшого озера: явление редкое в бедном озерами Дагестане. Тут ночь была проведена на бивуаке, а на следующий день отряд возвратился в Анди, по тому спуску, который князь Барятинский атаковал 14-го Июня; на хребте лежало еще много камней, подготовленных тут неприятелем, для метания в наши войска. [259]

Не смотря на совершенное отсутствие в окрестностях расположения нашего лагеря какого-нибудь неприятельского отряда, мелкие воровские шайки не оставляли нас в полном покое; так 23 Июня перед рассветом 30 лошадей из отрядного табуна были угнаны такою смелою шайкою. Но в ночь с 5-го на 6-е Июля было совершено единичное воровство, которое, по дерзости своей, выходило из ряда обыкновенных. Какой-то Чеченец явился в наш лагерь, выдавая себя за перебещика и предлагая свои услуги в качестве лазутчика; он так ловко и удачно разыграл свою роль и такое внушил к себе доверие, что был помещен при конвое главнокомандующего. Перед рассветом 6-го Июля, т. е. дня нашего выступления в Дарго, пользуясь тем, что около коновязи, где стояли собственные лошади главнокомандующего, вся прислуга спала, Чеченец отвязал заранее высмотренную им, лучшую лошадь графа Воронцова и на ней успешно ускакал, конечно для того, чтобы дать знать Шамилю о выступлении нашем; его смелости мы без сомнения были обязаны тем, что застали неприятеля в полной готовности для встречи отряда на пути в Дарго. Любопытно и то, что лошадь эта, по прозвищу “Мальчик", через несколько лет возвратилась к первому своему владельцу: она была выкуплена у одного из наибов Шамилевских, который ее приобрел от ловкого вора.

К 5-му Июля полевые укрепления в Анди и Гумбете были возведены. В каждом из них было, сколько мне помнится, оставлено по одной роте; начальником в Андийском укреплении был назначен храбрый и распорядительный полковник Бельгард; ему поручено направление транспортов, которые имели прибывать, для снабжения отряда в Дарго, где тогда предполагалось пробыть некоторое время.

Судьба однако решила иначе.

6-го Июля, в 5 часов утра, действующий отряд выступил из Анди; около 9 часов он достиг перевала, до которого доходила рекогносцировка, произведенная 30-го Июня. Отсюда начинался спуск к Дарго. В расстоянии не более, примерно, полуверсты, на первом уступе начинался лес, окаймлявший с обеих сторон довольно узкий горный отрог; за ним, ниже, виднелась поляна на берегу реви Аксая; далее в ауле Дарго горели дома. После небольшого привала двинулся авангард, под начальством генерала Белявского; состоял он из войск 5-го корпуса, имея во главе батальон Литовского полка; за авангардом следовала главная колонна, под командою генерала [260] Клуге-фон-Клугенау; арриергардом начальствовал испытанный в Кавказских боях генерал Лабинцов. По бокам главной колонны, имея назначением содержать связь между авангардом и арриергардом, шли цепи правая и левая; первую вел командир Кабардинского полка, полковник Козловский, вторую командир Куринского полка, барон Меллер-Закомельский. До того молчаливый лес скоро огласился ружейными выстрелами и криками “ура" наступавшего авангарда. Вскоре двинулась и главная колонна, прикрывая артиллерию и обоз; во главе ее следовал главнокомандующий со своим штабом и свитою. Подъезжая к лесу, мы уже встретили выходящих и выносимых легко и тяжело раненых; в числе первых был адъютант главнокомандующего, князь Александр Михайлович Дондуков-Корсаков, раненый в ногу; ехал он верхом. Дорога в лесу оказалась крайне узкая, не шире нескольких саженей; по обе стороны крутые обрывы, заросшие лесом. Скоро пришлось убедиться, что связь между авангардом и цепями была прервана и что первый, выбивая неприятеля из устроенных поперек дороги, один за другим, завалов, увлекся вперед, не соразмеряя своего шага с движением колонны. Наглядным тому доказательством послужило то, что, дошедши до узкого перешейка через перерезывавший дорогу овраг, мы нашли, что он защищен завалом, занятым неприятелем; пропустив авангард, он в тылу его опять возвратился в чрезвычайно выгодному для обороны месту. Приходилось вторично вытеснять его; он же, пользуясь густотою леса по обе стороны дороги, скрывался в нем и выпускал град пуль на подходивших; голова колонны должна была остановиться, а напиравший сзади обоз мешал свободному движению. Простояли мы тут добрый час, если не более, пока не удалось посланной в чащу леса Грузинской милиции, под начальством князя Ильи Дмитриевича Орбелиани, очистить ее от засевшего в ней неприятеля. Невольная стоянка эта не обошлась даром: были тут убиты, между прочими, генерал-маиор Фок, шурин корпусного командира Лидерса, и полковник Левисон; тяжело ранены полковник Семенов и Мельников. Сам главнокомандующий, принц Гессенский, начальник главного штаба и вся их свита, во все время, находились под ружейными выстрелами.

Припоминаются мне, при этом, два частные эпизода. Адъютант графа Воронцова, Глебов, заметив, что сей последний подвергался опасности от неприятельских выстрелов, производившихся с правой стороны, стал, как бы случайно, перед ним так, чтобы собою [261] прикрыть своего начальника. Граф Михаил Семенович, со своей стороны, увидев такое намерение своего адъютанта, но не желая, по-видимому, дать это понять, сказал: "Любезный Глебов, ты мешаешь мне смотреть". Несколько изменив свое положение, храбрый Глебов продолжал, по возможности, становиться между выстрелами и своим начальником; к счастью, оба они остались невредимы. Другой случай был лично со мною. Стоял я неподалеку за главнокомандующим, держа под уздцы свою лошадь; рядом со мною стоял Англичанин, по имени Джим, грум (groom) графа Воронцова, держа лошадь своего господина. Пролетали и мимо нас пули. “Вам бы следовало сесть", говорит мне Англичанин: “стоя вы напрасно себя более подвергаете выстрелам".— "А вы зачем поэтому не садитесь?" отвечал я. “Обо мне нечего заботиться", возразил мне Джим. Очень меня тронули эта заботливость и это Британское хладнокровие. Благодаря Бога, и нас обоих пули миновали.

Когда завал был расчищен, мы двинулись вперед. На этом месте неприятель сосредоточил главное сопротивление, ибо столь упорного мы уже не встречали; но движение было крайне медленное, и приходилось, в особенности для провоза орудий и зарядных ящиков, перерубать и скидывать в сторону огромные деревья, наброшенные поперек дороги, дабы служить завалами. Таковых на пути, не более как двухверстном, по лесу оказалось 23; авангард брал их натиском, но не расчищая, все летел вперед. Была ли это с его стороны ошибка, или вызванная обстоятельствами необходимость, судить не берусь; во всяком случае она послужила в пользу неприятелю, который успел прорвать связь между авангардом и главною колонною и нанести сей последней чувствительные потери. Когда, около 7 часов вечера, мы, наконец, достигли небольшой поляны, где заканчивался узкий хребет, на котором мы подвигались, то застали тут торжествующего взятие приступом 23 завалов, генерала Белявского, который с авангардом уже более трех часов ожидал нас. Несмотря на позднее время дня, было решено двинуть вперед авангард для занятия аула “Дарго". Вслед за тем, в самые уже сумерки, главнокомандующий, в сопровождении принца Гессенского со штабом и свитою, отправился по тому же направлению. Спуск от поляны оказался до такой степени крутой, что приходилось идти пешком, ведя лошадей под уздцы; густота леса усиливала темноту наступавшей ночи. У подошвы спуска был пригорок, от которого второй, менее крутой спуск, вел в долину Аксая. [262] За главнокомандующим имела следовать часть колонны с некоторыми орудиями; но, при ночной темноте и крутизне горы, спуск орудий оказался на столько трудным, что пришлось ограничиться двумя горными орудиями, под прикрытьем одной роты, которую повел маиор Албрант; вся остальная колонна должна была отложить свое движение до рассвета. Но и в ожидании этого небольшого прикрытия прошло не мало времени, не менее 1 1/2 до 2 часов. Все это время наша группа, состоявшая из каких-нибудь 200 человек, по большей части генералов, штаб и обер-офицеров, сопровождавших главнокомандующего, и из его конвойной команды, просидела на пригорке, отделенная от авангарда, который безостановочно подвигался к Дарго, и от главных сил. Слышались, более и более удаляясь, ружейные выстрелы, которые батальным огнем выпускали батальоны генерала Белявского, что давало повод предполагать, что они встречены неприятелем; между тем, окруженные со всех сторон лесом, мы не знали, занят ли он и не подвергнемся ли мы внезапному нападению какой-нибудь бродячей неприятельской шайки. Положение довольно странное! Посылали адъютантов в колонну для получения сведений и передачи приказаний; но им приходилось с трудом карабкаться на гору и спускаться в темноте, а потому на эти сношения уходило много времени. Наконец, когда было доложено, что рота с двумя орудиями спустилась, мы тронулись и при лунном свете пошли далее в Дарго. На пути нашем, по неширокой поляне, окаймленной с девой стороны крутым ущельем, на дне которого текла река Аксай, мы не встретили никакого неприятеля; но в двух местах, засев на противуположном берегу оврага, неприятельские партии угостили нас ружейными залпами, в счастью вполне безвредными.

Около 11-ти часов вечера мы присоединились к авангарду, который расположился на биваке по близости селения Дарго. Порядочно проголодавшись, мы все рады были найти варившийся в котле над разведенным огнем суп, расположились около него и приступили к удовлетворению голода; однако не долго оставались в покое: несколько неприятельских пуль, пущенных по направлению огня, попали в самый котел. Вся остальная ночь была тревожная. Зная, что главный отряд остался в лесу и что только немногочисленный авангард находится перед ним, неприятель несколько раз бросался в шашки на цепь, охранявшую бивак, но к счастью всегда был успешно отбрасываем. Генерал Белявский всю ночь провел на ногах. Не думаю, [263] чтоб и граф Воронцов много успел отдохнуть; я же, благодаря моим 24 годам и отсутствию нравственной ответственности, после дневных тревог, заснул таким крепким сном, что только утром узнал о ночных событиях. С 4 часов утра стали подходить передовые части главной колонны, а к 9 часам весь отряд был в сборе в Дарго. Лагерь был разбит на небольшой возвышенности вправо от аула.

И так главная цель, указанная столичными кабинетными стратегами по-видимому была достигнута: мнимая столица Шамиля была занята. Но после опыта вчерашнего дня невольно у многих надвигался вопрос: “а затем что будет?" Шамиль не замедлил выразить, насколько занятие его столицы потрясло его дух: только что лагерь был разбит, как вслед одно за другим неприятельские ядра стали в нем дожиться и заставили изменить его расположение, т. е. отодвинуть его вне выстрелов. Ядра эти были пущены из орудий скрытно поставленных на возвышенности, на левом берегу Аксая, господствовавшей над долиною, в которой был расположен Дарго. Признано было необходимым, не медля, согнать неприятеля с этой позиции, и того же 7-го июля была направлена туда колонна из семи батальонов пехоты, под начальством генерала Лабинцова. Колонна переправилась через Аксай, поднялась на гору без сопротивления и не застала на горе неприятельских орудий, заблаговременно увезенных; но когда войска наши начали свое обратное движение, неприятель ожесточенно стал наседать и неоднократно вступал в рукопашный бой. Потеря при отступлении была чувствительная, до 200 человек убитых и раненых; в числе первых храбрый полковник Апшеронского полка, Познанский; вторых, т.е. тяжело раненных, полковник Корнилов. Не успела наша колонна возвратиться в лагерь, как и Шамилевские орудия заняли свое прежнее место и возобновили стрельбу. Трудно и вероятно невозможно было сбить их нашею артилериею; сделанные попытки не имели успеха, по причине, конечно, слишком невыгодного положения наших орудий. Если бы присутствие Шамиля со сборищем и даже с артилериею на господствующей над нашим лагерем позиции был единственный предмет, вызывавший заботливость начальства нашего, то с ним вероятно довольно скоро бы примирились; ибо оно, в сущности, было безвредное; гораздо, без сомнения, более озабочивал вопрос о возможности продовольствовать отряд, в случае несколько продолжительного пребывания в Дарго. Путь, пройденный накануне, был единственный, по которому могли подходить [264] транспорты; между тем он представил столько трудностей и причинил столько потерь, что служить надежною коммуникационною линиею он очевидно не мог. Опыт, вскоре по необходимости сделанный, слишком наглядно должен был в этом убедить.

8-го и 9-го Июля были проведены без особых приключений; в первый из этих дней отслужена панихида по всем павшим в делах 6-го и 7-го числа воинам. В оба дня войска занимались изготовлением рогаток, предназначавшихся, как объясняли, для предполагавшегося к постройке форта. Несколько сомневаюсь в существовании действительного намерения основать тут укрепление, и полагаю, что работа эта имела целью вводить неприятеля в заблуждение относительно дальнейших наших намерений, а быть может и занимать нижних чинов ручным трудом, отвлекающим от праздных дум.

Пока начальство озабочивалось событиями последних дней, а солдаты строили рогатки, мы, праздные чины отряда, развлекались осмотром достопримечательностей завоеванной столицы. К сожалению, лучшие ее памятники, дом имама, мечеть, арсенал и пороховой магазин, представляли одне погоревшие развалины. Сохранилась, печальной памяти для бывших в плену Русских офицеров, тюрьма, известная под именем “Ямы". Была она вполне достойна этого названия, представляя из себя темный подвал, под караульным домом, без света и какой-либо вентиляции, сообщавшийся с наружным миром лишь посредством отверстия в полу караульни, снабженного дверью. В этом душном и смрадном помещении запирались на ночь, а иногда и днем, наши пленные офицеры, переносили всякие страдания и нуждались во всем. Наглядное описание таких печальных дней мог нам, тут же на месте, дать испытавший лично их тягость, князь Илья Дмитриевич Орбелиани: он несколько лет тому назад был в плену у Шамиля, из которого, сколько помнится, спася удачным бегством. Сохранилась еще почти в целости так называвшаяся в Дарго “Русская Слобода"; в ней проживало около 200 человек Русских дезертиров; они заведывали артилериею, под командою какого-то “Никитина", также дезертира, который был Шамилевским фельдцейхмейстером. Пользовалась эта команда особенным доверием Шамиля: он мог рассчитывать на верность людей, которые, покинув путь долга, не могли на него возвратиться из опасения понести заслуженное наказание; хорошее же с дезертирами обращение поощряло дезертирство. Дома в Русской слободе были выстроены на Русский образец, [265] были при них огороды и фруктовые деревья, а также мастерские. Местность, на которой находился аул Дарго, была весьма живописная; неширокая равнина между двух рядов лесистых гор была занята отчасти полями с кукурузою, отчасти аулом с садами; были кое-где и цветники.

9-го Июля шел целый день дождь; он имел весьма прискорбные последствия для двух последующих дней.

10-го Июля, в час пополудни, послышался сигнальный пушечный выстрел, с перевала, по дороге в Анди. Это был условленный знак для извещения, что прибыл туда транспорт с провиантом для нашего отряда; нужно было отправить туда колонну для принятия онаго. Опыт 6-го Июля указывал на необходимость назначить колонну в сильном составе; вошла в оный чуть ли не половина наличного отряда. Главное начальство над колонною было возложено на генерала Клуге-фон-Клугенау, авангардом командовал генерал Пассек, арриергардом генерал Викторов; сей последний, очень почтенная личность, был начальником жандармского управления в Тифлисе и участвовал в походе из одной любви к искусству. Адъютант главнокомандующего, граф Галатери, отправлялся курьером к Государю Императору с донесением о занятии Дарго. По распоряжению генерала Лидерса (который и в бытность главнокомандующего при отряде сохранял главное над ним начальствование) с этою колонною, кроме всех наличных вьючных лошадей и катеров, долженствовавших поднять провиант и снаряды, следовал на двух катерах гроб покойного генерала Фока, для дальнейшего затем его отправления в Россию. Думаю, что граф Воронцов не возразил против такого распоряжения начальника отряда из одного лишь уважения к родственному чувству, его вызвавшему; но уверен, что он впоследствии очень сожалел, что не воспротивился отправлению гроба с покойником: независимо неблагоприятного впечатления, которое присутствие гроба могло производить на солдат, цель генерала Лидерса не была достигнута, и у гроба этого легло еще несколько жертв. Гроб был прикреплен к двум катерам, одному спереди, другому сзади; когда в лесу эти два катера были отбиты неприятелем, они, упавши, составили искусственный завал, у которого было убито несколько человек, а тело генерала Фока пришлось бросить на поругание.

С напряженным вниманием и, должно сознаться, с трепетным сердцем, следили мы за слышавшимися из знакомого леса, учащенными выстрелами; испытав все трудности этой местности, очевидно увеличившиеся [266] от грязной дороги, мы все были не без серьезных опасений за участь колонны. Опасения эти, на следующее утро, к сожалению, оправдались. Явился к главнокомандующему молодец унтер-офицер Кабардинского полка, в сопровождении одного товарища, и принес записку от генерала Клугенау. Храбрецы эти, вызвались добровольно на такой подвиг, вооруженные одними штыками, пробрались они ночью через занятый неприятелем лес и, с Божью помощью, благополучно дошли до лагеря. Очень сожалею, что не сохранились у меня имена этих молодцов; главнокомандующий хотел унтер-офицера тут же произвести в прапорщики, но Кабардинец предпочел Георгиевский крест. Из очень краткой записки генерала Клугенау и из рассказа его посланца выяснилось, что колонна с чрезвычайным трудом дошла, к 10 часам вечера, до перевала, выдержав в лесу сильный бой, причем убит генерал Викторов, и пришлось бросить два горных орудия, которые завязли в грязи, а лошади были убиты. В 12 часов дня генерал Клугенау предполагал выступить обратно с транспортом. На обратном этом пути ожидали его еще большие трудности; неприятель, для которого важнее было, чтобы колонна не возвратилась в лагерь, нежели препятствовать ей дойти до перевала, сосредоточил все свои усилия, дабы достигнуть этой цели. Положение же самой колонны было в этот день гораздо труднее, нежели накануне: ослабленная в числительности от потерь, понесенных убитыми и ранеными, она, независимо от вереницы навьюченных провиантом и снарядами лошадей и катеров, должна была гнать целое стадо рогатого скота, предназначенное на мясную порцию для отряда; приходилось так растягиваться на узкой размытой дождем дороге, что недоставало войск для прикрытия обоза на всем его протяжении; присоединились к этому встречавшиеся на каждом шагу возобновленные завалы, из-за которых, скрытый лесною чащею, неприятель на упор мог выбирать свои жертвы.

11-го Июля авангардом опять командовал генерал Пассек. Вел он свои войска с особенною, едва ли вполне оправдываемою, стремительностью; идя впереди и воодушевляя солдат своим примером, он, при взятии одного из завалов, пал геройскою смертью. Рядом с ним был убит состоявший при нем молодой поручик Кирасирского полка, Ольшевский, пресимпатичный юноша, который прибыл на Кавказ для участвования в Даргинской экспедиции. За авангардом следовала колонна, положение которой с каждым шагом делалось труднее. Неприятель сначала направлял свои выстрелы преимущественно против вьючных [267] лошадей и катеров; падали они десятками, а навьюченный на них провиант оставался в грязи; запружала, вместе с тем, дорогу павшая скотина. Убиты были также артиллерийские лошади от двух оставшихся горных орудий. При невозможности тащить их на руках приходилось их бросить; но не допустил того шедший в арриергарде Кабардинский батальон, под начальством полковника Ранжевского: одно из этих орудий солдаты вынесли на руках, а другое заклепали. Во время этого побоища людей и животных оказал особенное отличие один батальон Литовского полка, благодаря хладнокровию и мужеству командовавшего им временно, во время экспедиции, полковника Беклемишева (Ныне генерал-лейтенант, состоящий при командующем Кавказским военным округом, князе Дондукове-Корсакове.). Из лагеря нашего навстречу возвращавшейся колонны было выслано подкрепление; один батальон Кабардинского полка присоединился к товарищам своим, бывшим в арриергарде и встретил их на поляне, на которой ночевала 6-го числа главная колонна. В то самое время, когда оба батальона соединились, пал от неприятельской пули храбрый полковник Ранжевский и командование обоими батальонами перешло к командиру вновь прибывшего, маиору Тиммерману. Авангард и колонна уже спустились в долину Аксая и приближались к лагерю, когда Кабардинцы выдерживали еще последний усиленный натиск неприятеля, который неоднократно вступал в рукопашный бой; но старые Кавказские войска и в этот раз не помрачили своей славы: они не только успешно отражали нападения неприятельские, но даже отвоевали у него часть забранного им рогатого скота и отбитых вьюков; вынесли они не только всех своих раненых, но немалое число таких, которых предшествовавшие им войска не подобрали. Возвратились они, перед вечером, в лагерь, гоня перед собою отбитый скот и с песенниками во главе.

Так кончилась эта двухдневная экспедиция, получившая печально-памятное название “Сухарной".

Нетрудно себе представить тяжелое впечатление, которое производила на всех в лагере нашем эта первая неудача в походе, до того ознаменованным одними успехами. Генерал Клугенау, который, во все время ожесточенного боя, выказывал обычную свою личную храбрость (хотя, судя по рассказам, будто бы не обладал спокойствием и хладнокровием, которые одни предотвращают замешательство), был нравственно [268] потрясен; встречались и личности, которые не умели воздержаться от гласного выражения своих опасений за участь целого отряда.

Но во главе войск стоял человек испытанный в боях еще более серьезных, умевший во всех случаях сохранять невозмутимое наружное спокойствие, которое, вселяя доверие, особенно драгоценно в трудные минуты. Спокойствие это не мешало ему оценить всю важность событий двух предшествующих дней и придти к заключению, что, под влиянием их, существовавшие до того предположения более продолжительного пребывания в Дарго должны коренным образом измениться. Сухарная экспедиция доказала невозможность правильного снабжения отряда необходимыми припасами; повторять неудачный опыт было немыслимо. Между тем, наличный запас продовольствия мог, даже при сокращенных дачах, хватить не более как на несколько дней; артиллерийские снаряды имелись также в ограниченном количестве; госпитальных запасов, при 800 приблизительно наличных раненых, оставалось уже так мало, что на заготовление корпии пришлось употреблять часть палаток. В виду всего этого неудивительным становится, что 12-го же Июля было решено уходить из Дарго, и уходить не медля, т.е. на следующий же день. Оставалось определить, какой для этого избрать путь? Ближайший и знакомый для выхода из лесной полосы был обратный путь на Анди; но он представлял двоякое неудобство: он прямо давал движению отряда вид отступления и, следовательно, открытого признания неудачи не только частной, но и общей для всего похода. Кроме того, этот путь был крепко занят неприятелем, который, предполагая, что он будет избран, сосредоточил свои усилия, чтоб увеличить средства сопротивления на оном. Провезти по этой, тяжелыми для солдат воспоминаниями столь обильной дороге, кроме сравнительно многочисленной артиллерии и отрядного обоза, несколько сот раненых, было признано неудобным. Другой путь был путь, имевший вид наступательного, ведущий на Кумыкскую плоскость или в Чечню; он шел на Герзель-аул, или Грозную, через Маюртуп. По собранным от лазутчиков и от бывших при отряде нескольких мирных Чеченцев сведениям путь на Герзель-аул оказывался более удобным; следуя по левому берегу Аксая, расстояние определялось приблизительно в 50 верст.

Этот путь и был избран. Но дабы лучше, по возможности, обеспечить следование отряда по пути до того неизведанному и по местности, без сомнения, лесистой и пересеченной, было признано желательным, чтобы другой отряд, из Герзель-аула, двинулся на встречу [269] нашему. Для этого надобно было послать соответствующие приказания начальнику левого фланга, генералу Фрейтагу; но выполнение такого поручения представляло очевидную опасность для посланца, которому приходилось идти на крепость Грозную через местности занятые враждебными населениями. Нашелся Чеченец (имя его, к сожалению, я запамятовал) который взялся доставить записку, для большей осторожности, сколько помнится, писанную на Английском языке; в ней предписывалось, немедленно по получении, с сподручными войсками идти в Герзель-аул и оттуда подняться по долине Аксая.— Независимо этого необходимо было уведомить полковника Бельгарда в Анди о выступлении главного отряда, дабы он одновременно снялся с своей позиции и отступал в Кирки, присоединяя в себе на пути гарнизоны укрепленных постов, охранявших коммуникационную линию. Нашелся и тут храбрец, который взялся доставить записку. Оба посланца благополучно исполнили свои поручения.

В этих совещаниях и приготовлениях прошел день 12 Июля. Дабы скрыть от неприятеля предстоявшее наше движение, продолжалось и в этот день изготовление рогаток, для имевшего, будто бы, строиться укрепления. Наибольшая часть вьючных лошадей и катеров была предназначена под менее тяжело раненых способных ехать верхом; легко раненые должны были идти пешком, а для тяжело раненых изготовлялись носилки. Но, чтобы приобрести достаточное количество свободных лошадей и катеров, необходимо было отказаться от перевозки палаток, и все оне, за исключением уже обращенных в корпию, одной солдатской для главнокомандующего и некоторого числа для наиболее тяжело раненых, были сожжены, в ночь с 12-го на 13-ое Июля.

13-го Июля, в 6 часов утра, отряд выступил из Дарго. Приходилось, прежде всего, перейти довольно глубокий и с крутыми берегами овраг, составлявший ложе реки Аксая, по левому берегу которой должен был идти наш путь; затем подняться на высоты, на которые 7 Июля направлялся генерал Лабинцов. Имевшиеся сведения, что неприятель ожидал нас на пути в Анди и на нем сосредоточил все свои силы, вполне подтвердились; переход через Аксай и подъем на гору совершились без затруднения и почти без выстрела; равным образом был затем перейден довольно глубокий овраг, встретившийся на дальнейшем пути. [270]

Когда неприятель заметил направление, которое приняло наше движение, он стал поспешно возвращаться на прежнюю свою позицию, которую мы уже оставили за собою, и подвез несколько орудий, из которых стал нас обстреливать, но безвредно. Один только наш арриергард, состоявший, из двух батальонов Кабардинского полка, под начальством генерала Лабинцова, вступал в дело с неприятелем, блистательно совершая отступление как бы на учебном поле, не смотря на упорные нападения, которым он подвергался. На пути нашем встречались отдельные хутора, которые предавались пламени; дома в них были большею частью похожи на Русские избы, вероятно выстроенные нашими дезертирами. Отряд ночевал близ аула Цонтери, пройдя примерно 8 верст.

14-го Июля был тяжелый день. В Цонтери расходились две дороги: одна, по долине Аксая, вела в Герзель-аул, другая направлялась на Маюртуп и Большую Чечню. Неприятель не мог знать, по которой из двух дорог мы направимся; вероятно благодаря этому выступление наше, в 6 часов утра, совершилось довольно спокойно. Порядок движения отряда установился следующий: авангард, под начальством генерала Белявского, состоял из двух батальонов, одного Люблинского, другого Апшеронского полка; этим последним, на время экспедиции, командовал полковник, граф Стейнбок; но командование его в это самое утро прекратилось, ибо он был ранен пулею в колено, на столько тяжело, что пришлось произвести ампутацию. Правая цепь была сформирована из двух батальонов Навагинского полка, под командою полкового командира, полковника Бибикова; левую цепь содержал батальон Куринского полка при полковом своем командире бароне Меллере-Закомельском. Арриергард, как выше было указано, составляли два Кабардинские. батальона; непосредственное начальствование над ними под руководством генерала Лабинцова, принадлежало полковому командиру, полковнику Козловскому. Остальные войска составляли колонну под начальством генерала Клугенау. Отрядный начальник, генерал Лидерс, и главнокомандующий с их штабами и свитою шли во главе колонны. Нетрудно себе представить, какое протяжение должна была на узкой арбянной дороге, с обеих сторон окаймленной лесом, преимущественно кустарным, занимать колонна, в состав которой входили более 800 раненых, частью на носилках, частью верхом, или пешком, отрядная артиллерия с зарядными ящиками и сохранившийся еще обоз. Развернуться было невозможно и, растянутая длинною вереницею, колонна не [271] могла быть достаточно прикрываема имевшимися для охранения ее войсками.

Пройдя несколько верст, по местности сравнительно открытой, и не будучи в это время серьезно тревожимы неприятелем, мы дошли до глубокого оврага, составлявшего ложе речки, притока Аксая. На противуположном берегу возвышалась крутая гора, большею частью покрытая лесом; на вершине этой горы, от леса свободной, виднелись неприятельские завалы. В право от нас была другая возвышенность, тоже укрепленная завалами; между этими двумя лесистыми отрогами была поляна. Прежде нежели перевести колонну на ту сторону оврага, было признано необходимым сбить неприятеля с его завалов. Для выполнения этого были направлены: на левые завалы Куринский батальон под начальством графа Бенкендорфа, на правый войска правой цепи. Но взятие завалов с фронта оказалось не по силам, и пришлось послать войска в обход. Атака Куринского батальона производилась как раз напротив места, где мы остановились. Пока наступающие находились под прикрытием леса (тут строевого), они поднимались беспрепятственно; но как скоро они выходили на оголенную от леса верхнюю часть горы, на них сыпался из завала град пуль, и видно было, как падали раненые офицеры и солдаты. Несколько раз храбрые Куринцы, водимые своими офицерами, пытались пройти это открытое место и броситься на неприятельский завал; но каждый раз они принуждены были отступать, унося своих раненых. Только когда войска подошли в обход завала, он был оставлен неприятелем. Приблизительно тоже самое повторилось и с правой нашей стороны. В числе раненых оказались, между прочими, полковники граф Бенкендорф и Бибиков и, командовавший одним из наступавших с правой стороны батальонов, храбрый маиор Албрандт; ему пришлось отрезать руку.— По очищении завалов, отряд перешел овраг и стянулся на поляне. Здесь, по-видимому, начальство некоторое время было в неуверенности о дальнейшем направлении дороги, по которой приходилось следовать отряду. Поляна, на которой мы находились, была с трех сторон окружена высотами покрытыми густым лесом; никакой, сколько-нибудь широкой дороги не было видно. Были при отряде вожаки, но на сколько они заслуживали доверия, определить не берусь; местность же, через которую мы проходили, не была изведана, ибо сюда отряды наши никогда не проникали. Начальник главного штаба, генерал-лейтенант Гурко, отправился на осмотр; возвратившись, он подъехал к главнокомандующему, и близко [272] стоявшие слышали его мало утешительный доклад: ”un ocean de bois” (Океан леса). Наконец, неизвестно мне по чьему указанию, была избрана узкая дорога, которая вела в лес на левую от нас сторону. Направился туда авангард, послышались вскоре ружейные выстрелы; затем, в некотором уже отдалении, крики “ура", после которых все стихло. Отправился затем генерал Лидерс под небольшим прикрытием пехоты, с намерением присоединиться в авангарду. Оказалось в последствии, что он в это время не достиг его, а был задержан завалом, который неприятель вторично занял в тылу авангарда; пришлось генералу Лидерсу, прикрывшись бугром, ожидать в таком положении прихода колонны. Сия последняя двинулась, не зная, что ее ожидает на пути; ибо посланные с обеих сторон, для установления отношений и для разведания, адъютанты главнокомандующего Лонгинов, и генерала Лидерса граф Бальмен и Башилов были убиты на пути. Потянулась колонна по узкой дороге, более походившей на тропу чрез чащу леса иногда до того густую, что приходилось отодвигать нависшие сучья, и вывела нас эта тропа на более широкую дорогу, которая венчала хребет, где был завал атакованный перед тем Куринцами. Дорога эта вела на поляну, вход на которую был защищен завалом, где еще находился неприятель. Пока вереница раненых и вьюков пробиралась через чащу, шайка неприятельская, под прикрытием леса, успела ворваться в колонну и проникнуть до раненых, из которых некоторые были изрублены. Такая же участь могла постигнуть раненого графа Бенкендорфа, которого несли на носилках, если бы сопровождавший его, прикомандированный в Куринскому батальону поручик, барон Шепинг не защитил его, убив на месте, из пистолета, одного из Чеченцев напавших на беззащитного раненого. Граф Бенкендорф отделался кинжальными ранами неопасными, а защитник его был ранен пулею в живот, к счастью неопасно. Переполох, произведенный этим нападением, был непродолжительный и нанесенный вред незначительный. Ворвавшиеся были частью убиты, частью бежали; но в голове колонны, где были слышны шум и крики, причина которых сначала не была известна, впечатление произведенное на лиц начальствующих, в том числе и на главнокомандующего, выразилось, в том, что все обнажили свои сабли или шашки, ожидая нападения; на шедших же с обеих сторон солдат чем-то весьма похожим на панику; но она, на этот [273] раз, принесла пользу. Находясь вблизи графа Воронцова, видел я пробегавших солдат, которые кричали “ура", но с выражением на лицах не соответствовавшим смелому возгласу. Засевший еще в завале при выходе на поляну неприятель, услышав приближавшиеся крики, но к счастью не видя довольно беспорядочной беготни, вообразил себе, что на него делается решительный натиск, очистил завал и тем дал возможность колонне беспрепятственно выйти на поляну и, освободив генерала Лидерса из временной блокады, восстановить связь с авангардом.

После короткого привала, во время которого весь отряд стянулся, мы пошли далее по пересеченной, но от леса свободной местности и, оставив в стороне аул Шуани (до которого в 1842 г. доходил генерал Граббе, в неудачную свою экспедицию), мы, под начавшимся дождем, переправились через глубокий овраг и остановились на ночь близ аула Гвалдари. Прошли мы в этот день, примерно, от 8 до 10 верст.

15-го Июля выступление не могло совершиться рано по той причине, что, вследствие проливного дождя, который шел всю ночь, арриергард и часть артиллерии не успели с вечера перейти через глубокий овраг, находившийся вперед нашей стоянки, и пришлось ожидать их прибытия. Тут же был похоронен убитый накануне адъютант главнокомандующего, Лонгинов. Особенно горестное чувство испытывал я, когда предавали враждебной земле тело доброго товарища детства, любимого сына родителей.— В этот день генерал Лидерс, который подвергался хроническому недугу, по временам усиливавшемуся, был на столько болен, что, с трудом сидя на лошади, не мог исполнять обязанности начальника отряда. По этому поводу граф Воронцов принял лично непосредственное начальствование. День обошелся мирно. Подвигались медленно, прошли не более 4-5 верст по местности пересеченной, но открытой; встреча с неприятелем ограничилась незначительною перестрелкою в цепях и в арриергарде. Ночевали на бивуаках близ аула Алдерой.

16-го Июля был опять день трудный. Дорога наша пролегала не в дальнем от реки Аксая расстоянии, по лесу, преимущественно орешнику, местами густо-сплошному, местами перерезанному полянами. Пришлось, между прочим, проходить под невысоким лесистым хребтом; вершина его была занята неприятельским завалом, из которого [274] проходившие войска обстреливались на весьма близком расстоянии; оказалось необходимым этот завал очистить, на что потребовалось немало времени. Куринский батальон, занимавший левую цепь, это исполнил. Но и впереди нас путь оказался, в некоторых удобных для того местах, загражденным завалами, которые авангард должен был брать приступом, причем прерывалась неоднократно связь между ним и колонною, что давало повод неприятелю иногда прорываться. Обстоятельство это заставило, для ограждения безопасности главнокомандующего, который ехал вслед за авангардом, вытребовать из арриергарда роту Кабардинцев, которая составила личную охрану графа Воронцова и лиц непосредственно его сопровождавших. С правой нашей стороны, в местах, где густота леса тому благоприятствовала, неприятельские шайки несколько раз пытались ворваться в средину колонны; но попытки эти были безуспешны и производили только минутный переполох. При большой растянутости, обусловленной узкостью дороги, в лесной чаще, охранение всей линии было весьма трудно; слышны были, в более или менее близком расстоянии, крики Чеченцев, свист пуль, на который наши солдаты отвечали на удачу батальным огнем, вероятно для противника безвредным, ибо он не был виден. При подобных условиях и при необходимости частых остановок для очищения дороги, движение отряда, в этот день, было очень медленное. Прошли мы не более как от 4 до 5 верст, и только перед вечером вышли на довольно обширную поляну при урочище Шаухал-Берды.

Здесь решено было остановиться в ожидании известий от ген. Фрейтага. Шаухал-Бердинская поляна опускалась отлого к реке Аксаю; более близкая к реке часть была обнажена от леса. Тут расположились штаб и часть отряда; более отдаленная, возвышенная часть была осенена деревьями. Здесь, на сколь возможно удобнее, были помещены раненые, число которых в продолжение последних четырех дней почти постоянного боя естественно увеличилось и, сколько помнится, превышало 1200 человек; вокруг всего расположения разместились разные части войск. Правый берег Аксая, более возвышенный, командовал всею местностью, нами занятою.

Устроив себе, вместе с Щербининым, небольшой шалаш, неподалеку от места, где была разбита единственная у нас солдатская палатка, в которой помещался главнокомандующий, я, утром 17 Июля, был пробужден от сладкого сна шумом пролетавшего невдалеке и [275] в землю ударившегося ядра: оказалось, что Шамиль ночью занял возвышенную позицию напротив нашего расположения, на правом берегу Аксая и, поставив там три орудия, обстреливал наш лагерь. Главною целью своих выстрелов горцы избрали палатку главнокомандующего. К счастью, их артиллеристы не оказывались искусными в стрельбе; ибо, выпустив в продолжение дня до ста снарядов, они причинили потерю убитыми только двух рядовых и несколько лошадей. Сделанная с нашей стороны попытка отвечать на неприятельский артиллерийский огонь не имела успеха, в виду невыгодности места; необходимость же сберегать, для могущих еще впереди встретиться нужд, уже значительно оскудевший запас артиллерийских снарядов, побудила отказаться от попыток сбить неприятельскую батарею. Таким образом, Шамиль сохранил за собою монополию пушечного огня; он, впрочем, ею не злоупотребил, ибо на второй день нашей стоянки число выстрелов значительно уменьшилось. К счастью, та местность, где были помещены раненые, была вне выстрелов. Сильно убеждали окружавшие графа Воронцова, чтоб он, не подвергая себя напрасной опасности, приказал перенести свою палатку в более спокойную местность; но он на это не согласился, дабы этим не произвести неблагоприятного нравственного впечатления на те части войска, которые, по необходимости, должны были оставаться под неприятельскими выстрелами; ограничился он тем, что приказал, неподалеку от своей палатки, устроить себе шалаш, в котором проводил день.

Так прошли 17-е и 18-ое Июля; развлекались мы посещением знакомых раненых и собирались в наши артели. К счастью, в эти два дня погода была ясная, только несколько жаркая.

От генерала Фрейтага не имелось сведений; неизвестно было, дошел ли до него посланец, отправленный из Дарго. Хотя стоянка наша имела преимущественною целью выждать известий, но продлиться долго она не могла уже потому, что провиант, который и без того раздавался в сокращенных размерах, был на исходе; тоже самое относилось и до снарядов. Поэтому было решено, во всяком случае, на следующий день двинуться, хотя нужно было предвидеть, что переход через прилегавший к нашей стоянке, на пути к Герзель-аулу, глубокий и широкий лесистый овраг не обойдется без серьезного боя и что неприятель сосредоточит все свои усилия, чтобы воспрепятствовать нашему переходу через оный. Был это, как оказалось, последний пункт [276] на пути нашем, на котором все выгоды местности были не в нашу пользу.

Перед вечером, 18-го числа, на позиции, которую занимал Шамиль, было замечено необычное движение, ясно указывавшее на какое-нибудь особенное событие; общее внимание наше было возбуждено. Не прошло много времени, как послышались в лагере радостные крики: “наши идут". Все взоры обратились по направлению к Герзель-аулу, и вскоре освещенные вечерним солнцем заблистали штыки: генерал Фрейтаг шел с отрядом. Подошед к противуположному берегу оврага, отделявшего его от нас, он поставил несколько легких орудий, из которых стал обстреливать позицию Шамиля, и она вскоре очистилась.

Излишне было бы распространяться о радостном чувстве, которое приход Чеченского отряда произвел в нашем лагере; все лица рассветлели. Как ни заманчива военная слава, как ни упоительны геройские подвиги, не верю я, чтобы когда-либо, кто-либо, будь он Баярд, предпочитал опасность лишиться жизни надежде ее сохранить. А потому естественно, что радость, произведенная приходом генерала Фрейтага, была всеобщая, от рядового до главнокомандующего. Для сего последнего она имела значение освобождения от тяжелого бремени заботы о жизни многих, которое он, в продолжение последней недели, нес с такою необыкновенною стойкостью и наружным, невозмутимым спокойствием.

Быв безучастным свидетелем всего происходившего, со времени нашего выступления из Дарго, находясь постоянно вблизи главных действовавших лиц, с уверенностью смею утверждать, что графу Воронцову отряд был обязан тем, что он выдержал испытание этих шести дней похода. Своею личностью, своим никогда не покидавшим его хладнокровием, своим личным примером и умением поддержать дух солдата, граф Михаил Семенович успел предотвратить гораздо большие потери, а, быть может, в некоторые минуты, и погибель отряда. Достаточно бы было, в критические дни 14 и 16-го Июля, одного момента паники, иногда так внезапно овладевающей самыми лучшими войсками, там где смерть настигает от руки невидимого врага, чтобы мы все оставили свои кости в Ичкеринских трущобах.

19-го Июля, утром, отряд наш тронулся на соединение с отрядом генерала Фрейтага, который ожидал нас на своей позиции. Пришлось с боя проходить отделявший обе позиции глубокий, густым [277] мелким лесом наполненный овраг; неприятель успел занять лесистый хребет с левой нашей стороны, командовавший над оврагом, и оттуда поддерживал частый ружейный огонь. Узкая дорога, извивавшаяся в овраге, производила на каждом шагу остановки, во время которых мы подвергались неприятельским выстрелам; одним из них был убит на носилках раненый 14-го Июля полковник Бибиков. Наконец, мы вышли на противуположную сторону оврага, и тут встретили нас храбрые Куринцы, составлявшие авангард Чеченского отряда. Были они одеты в чистые белые рубашки. резко отличавшиеся от загрязненной одежды выходивших из шестидневного боя солдат главного отряда. Главнокомандующий, приветствуя первых встретившихся ему Куринцев, улыбаясь сказал им: “Какие вы, братцы, чистенькие!" — “Вы чище нас, ваше сиятельство", отвечал ему Куринский унтер-офицер. Помню, с какою жадностью мы, на привале, насладились огурцами, принесенными из Герзель-аула; показались они нам редким лакомством.

Тут мы распростились с Шамилем и с его горцами. Сознаюсь, что об этой разлуке не сожалел я и благодарил Бога, что вышел невредим из опасностей, которых никто не избегал; но до сего дня с удовольствием вспоминаю, что имел случай быть участником в этом знаменательном походе.

19-го Июля мы совершили переход небольшой, от 7 до 8 верст, до урочища Мискит, а 20-го Июля, к 6 часам вечера, соединенные отряды прибыли к крепости Герзель-аул, расположенной на левом берегу Аксая. Ожидал нас радушный и гостеприимный прием коменданта крепости, полковника Ктитарева; заставил он молодежь скоро позабыть лишения прошлых дней.

Даргинская экспедиция была окончена. Не отвечала она ожиданиям столичной кабинетной стратегики. Одна она, предписывая этот поход, могла предположить, чтоб экспедиция, предпринятая в Июне и в Июле месяцах, в глубь Ичкерии, могла иметь блистательный успех, способный произвести переворот в военном нашем положении на Кавказе, или чтобы разорение аула Дарго, мнимой столицы Шамиля, могло потрясти его значение в Дагестане и Чечне. Вступая в командование Кавказскими войсками, граф Воронцов не мог уклониться от выполнения задачи, которая была предначертана ему наперед, и на которую возлагались [278] неосуществимые надежды. Но если, в общем итоге, нужно признать Даргинскую экспедицию неудавшеюся и вынужденный "сухарною экспедициею" скорый уход из Дарго потерянным сражением: то с другой стороны крайне прискорбно и досадно, в отзывах об этой экспедиции, встречать даваемое ей название: "злосчастной". Не всякое вынужденное отступление заслуживает такое наименование; доказал это, уже в древности, Ксенофонт.

Быв лично свидетелем тех трудностей, которыми, в глухой дотоле неизведанной местности, сопровождалось шестидневное движение отряда, до соединения с генералом Фрейтагом, тех многочисленных случаев, при которых и спокойствие духа военачальника, и стойкость солдат подвергались тяжелому испытанию, я, хотя и непризванный судья в деле военном, остаюсь убежденным, что движение из Дарго в Герзель-аул, при сбережении 1200 раненых и неоставлении в руках неприятеля ни одного даже малозначущего трофея — это подвиг достойный и Бородинского ветерана, и славной в боях Кавказской армии.

Барон Николаи.

Тифлис,
Март 1890 г.

Текст воспроизведен по изданию: Из воспоминаний о моей жизни. Даргинский поход. 1845 // Русский архив, № 6. 1890

© текст - Николаи А. П. 1890
© сетевая версия - Тhietmar. 2019
©
OCR - Karaiskender. 2019
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русский вестник. 1890