МУРАВЬЕВ Н. Н.

ВОЙНА ЗА КАВКАЗОМ В 1855 ГОДУ

ТОМ I

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ГЛАВА ШЕСТАЯ.

ОТ 17-го СЕНТЯБРЯ ДО КОНЦА КАМПАНИИ.

I.

СОСТОЯНИЕ ОБЕИХ ВОЮЮЩИХ СТОРОН.

Надежды неприятеля. Заглянем в Карс. Англичане с нетерпением ожидали нашего отступления. Из книги доктора Сандвита видно, что они после штурма ежедневно собирались на рассвете с зрительными трубами на какое-нибудь возвышение, дабы высматривать ,что у нас делается, и видя движение транспортов с ранеными, они принимали их за передовые отряды отступающих войск. Капитан Томсон в письме от 21 Сентября /3 Октября изъявляет надежду, что мы на другой или следующий день, тронемся в обратный путь. Полковник Лек, предполагавший что мы, оставя Карс, обратимся против Омер-Паши, в письме своем от 20 Сентября /2 Октября предвидит, как генералу Муравьеву будет трудно встретить свежую и одушевленную армию Омер-Паши, с войском значительно уменьшившимся и в коем упал дух. Вместе с тем, он изъявляет свое сожаление видеть разрушенное положение, в которое пришла блистательная дотоле армия наша. По словам его, Омер-Паша должен был беспрепятственно вступить в Тифлис и завоевать Грузию. Леку казалось, что мы ежедневно обратно отправляли тысячами подводы с запасами и тяжестями; но он находил, что мы не были в состоянии [115] отступить, если бы и желали того, потому что не могли бросить раненых. Он полагал однакоже, что мы через несколько дней уйдем; после чего Виллиамс должен был ехать в Эрзрум, назначив его начальником гарнизона в Карсе, с обещанием не оставлять его там в течении всей зимы, а прислать ему кого-либо на смену. Виллиамс по словам Лека, оставался очень доволен исходом кампании «General Williams is very much pleased with the result of the compaign.»

Убеждение Карского начальства и гарнизона, что с отбитием штурма они приобрели свободу, было так сильно, что турецкий главнокомандующий Мушир — Васиф-Паша писал в Эрзрум, чтобы в тамошнем его доме, позаботились припасти разные хозяйственные заготовления для стола. Это явствует из отзыва на письмо его, писанного 29-го Мугарема, соответствовавшего в 1855-м году 29-му Сентября с. с. Ответ сей попался к нам с целою почтою занимательных бумаг, захваченных уже вблизи Карса. Поверенный мушира уведомляет, что все заказанное для его дома приготовляется, и что по окончании сего поручения, он не преминет доложить о том Васиф-Паше; но судьба, как последствие показало, не привела его вкусить лакомых запасов им заказанных в Эрзруме, и ему довелось пользоваться в течении зимы гостеприимством нашим в Тифлисе.

Мнение Кмети. Кмети, как из записок его видно, не пускался в предугадывание будущего. Положительный взгляд его, обратился к обсуждению предстоявших после штурма действий. Он между прочим находил, что карское начальство не воспользовалось приобретенным 17-го Сентября успехом, потому что оно на другой день штурма, не атаковало отряд наш при с. Айнали. Так он называет отряд Базина, по селению сего имени, находившемуся вблизи с. Мелик-Кев, недалеко от коего стоял Базин. Турки, по словам Кмети, имели на другой день штурма действительно до 18,000 войск под ружьем, из коих значительная часть не была в [116] деле. По мнению его, недостаток в артиллерийских лошадях, не мог служить туркам достаточным оправданием в том, что они сего не предприняли; ибо ночью, на пересеченной местности около Айналинского лагеря, при имевшихся у них трех баталионах стрелков, не предстояло особенной надобности в артиллерии. Кмети пишет, что по большому отдалению, в коем Базин находился от главных сил наших, отдельный отряд его не мог бы получить помощи ранее четырех часов времени. Такое суждение Кмети, выраженное может быть спустя уже некоторое время после штурма, показывается дельным и основательным; но тут кажется не приняты в достаточное соображение обстоятельства, которые вскоре после штурма могли препятствовать сему предприятию, как то: расстройство турецких войск после боя, всеобщее расслабление людей, которые, хотя и были способны защищаться за валами, но отнюдь не могли быть употреблены для наступательных действий в поле, уборка раненых и убитых и тому подобное. Впрочем, к совершению такого предприятия, предстояло более возможности спустя несколько дней после штурма. Во всяком случае, бездействие турок доказывает, что в сущности, не велики были выгоды приобретенные ими отражением приступа и что по этому, не основательны были, как и оказалось, надежды их освободиться от тех, которых они не дерзали атаковать.

Положение Карса. Холера. И в самом деле, временное торжество неприятеля не устранило тяготевшего над ним, и ежедневно усиливавшегося бедствия — голода,— бедствия, для устранения которого, неприятель не решался прибегнуть к наступательным действиям на одну из слабых сторон блокадной линии. Вскоре проявились снова, и с большею силою, прежние признаки разрушения, уже зародившегося в Карсе от строгой блокады, в коей содержался город и заключившаяся в нем армия. Холера, показывавшаяся в Карсе до приступа, в сильной степени развилась в турецкой армии и в городе по окончании дела; по крайней мере, так заметили обстоятельство это в народе и в войске, которое отнесло сие бедствие к близкому [117] с нами столкновению, что послужило к вящшему против нас озлоблению. Сандвит пишет, что в ночь на 25 Сентября /6 Октября умерло от одной холеры, не считая других смертных случаев, в продолжение двенадцати часов времени, до 40 человек.

Меры предпринимавшиеся ген. Муравьевым для возобновления сил и восстановления порядка. Но пока начальники неприятельской армии, упоенные временным успехом, в нерешимости своей колебались между надеждами и опасениями — Карсу и всему гарнизону крепости, с деятельностью готовилась у нас, та горькая участь, которой они подверглись через два месяца после штурма. На другой уже день после сего события, главнокомандующий писал кн. Бебутову с нарочным, что если, по случаю выпавшего в Кавказских горах снега, войска, находившиеся на Лезгинской линии и около Тифлиса были уже свободны, то за отделением из них того числа, которое бы он нашел нужным направить к стороне Имеретин, прочие прислал бы в Александрополь.

Крайне был ощутителен недостаток в начальниках почти во всех частях войск. Ковалевский был незаменим в действующем корпусе. Управление по званию его начальника 13-й пехотной дивизии, принял бригадный командир ген. маиор Будберг, находившийся в Ахалцыхе, куда отправлены были и дивизионные дела с остатками его штаба. На место кн. Гагарина принял начальство над 18-ю дивизиею, тоже бригадный командир ген.-маиор Трегубов. Майделя заменил старший из полковников его бригады. Вместо Броневского, для управления военно-походною канцеляриею главнокомандующего, был назначен полковник Константин Кауфман. Утрата командира Виленского полка полковника Шликевича была очень чувствительна; на место его был вызван из Баязидского отряда полковник Алтухов, который, за отдалением, не мог скоро прибыть. Командир Мингрельского полка, впоследствии выздоровевший от полученных им ран, лежал тогда на смертном одре. Те же самые затруднения встречались в замещении баталионных и ротных командиров, коих много выбыло из строя. Для пополнения по возможности сих недостатков, было поручено кн. [118] Бебутову выслать из Тифлиса и из штаб-квартир кавказских войск, штаб и обер-офицеров, остававшихся свободными от служебных занятий. Для усиления же числа рядов в полках Гренадерской бригады, приказано кн. Бебутову выслать также из штаб-квартир их, всех нижних чинов, которые после летних занятий по хозяйству, оказывались там излишними.

Большие затруднения представлялись от значительного числа раненых, коих присутствие в лагере, лишало нас способности к движению. Уход за ними врачей и госпитальной прислуги был примерный, как и общее участие всех к страждущим сослуживцам. Там не нужны побуждения н грозная поверка начальника, где действиями каждого в дружном войске нашем, руководило теплое чувство сострадания к товарищу и уважение к обязанности. Но лекаря, изнемогая от трудов, по малочисленности своей не успевали в должное время обойти всех перевязкою; почему вытребованы в помощь к ним, медики из других частей Грузин. Не менее того, при всех недостатках неизбежных в позднее время года и в краю сильно потерпевшем от военных действий, в госпиталях наших, помещавшихся под большими палаточными наметами, раненые получали все возможные пособия.

При посещении генералом Муравьевым полевых госпиталей, он остался доволен их устройством; но всего более поразило его, тот необыкновенный дух, который оказывался между ранеными. Ни стона, ни вопля не было ни откуда слышно; на приветствия же главнокомандующего в каждой палате, страдальцы отзывались бодро и с жаром выражали надежды свои на скорое выздоровление, дабы снова идти на приступ Карса и отомстить туркам, за падших товарищей и случившуюся неудачу. При посещении полков в их лагерях, выбегали из палаток, среди здоровых, с подвязанными руками легко раненые офицеры и нижние чины, которые не хотели отстать от своих частей и поступить в госпитали.— «Турку» говорили солдаты, «нельзя с одного раза [119] добить». Дух в войске был отлично хорош; но числительность его значительно убавилась.

Отправление в Александрополь первого транспорта раненых совершилось 21 или 22-го Сентября. Порядочных этапов на дороге еще не было учреждено, и потому надо было довольствоваться несколькими большими палаточными наметами, которые разбили на двух назначенных ночлегах. Погода была холодная, ночи темные, и почти во все время движения транспорта шел мелкий осенний дождь. Достаточного количества дров для варения пищи и обогревания заготовить было невозможно, перевозочные же средства состояли из транспортных арб, которые двигались на быках довольно медленно. За всем тем, не смотря на такие неблагоприятные условия и материальные недостатки всякого рода, перевозка раненых, коих в первом транспорте было около 800, совершилась благополучно. Дорогою было только несколько смертных случаев, которые могли быть неизбежны и на месте. Заботы о нуждах раненых во время пути, были поручены попечениям гв. ротмистра Башмакова, который, движимый участием, не щадил трудов для доставления своим спутникам возможного спокойствия.

За первым транспортом раненых следовал другой, потом третий, и в полевых госпиталях стало просторнее — в лагере свободнее. Возродилась прежняя деятельность, восстановилась движимость, и войска снова обратились к фуражировкам, приобретая сено кошением перезрелой травы в отдаленных местах, а солому покупкою в расстоянии одного дня езды от лагеря, у жителей оставшихся в своих деревнях. Возобновление сего порядка не обошлось однако без затруднений; ибо в самый день возвращения со штурма и на следующий, были распущены по войскам слухи, что оне вслед за тем возвратятся в свои штаб-квартиры. И не без дурных последствий могло быть такое вредное направление умов, ибо в убеждении, что это было намерение, главнокомандующего, дано даже было помимо его разрешение всем желающим, безотчетно пользоваться сеном и дровами [120] из больших запасов заготовленных с толикими трудами в течение лета. К счастию, обстоятельство сие открылось еще вовремя, так что ген. Муравьев успел остановить это неуместное распоряжение и сохранить запасы, с истреблением коих, исчезли бы надежды к покорению Карса. Сим действием обнаружилась решительная воля главнокомандующего — остаться под Карсом до падения оного, и вскоре изменилось ложное направление данное войску, которое на все было готово, даже на возобновление приступа. Начальники по прежнему начали заботиться об обеспечении своих частей, и в лагере стали показываться при полках и батареях отдельные запасы сена, дров и соломы, которые ежедневно увеличивались.

Наконец прекратились, раздававшиеся в разных концах лагеря похоронные ружейные залпы, коими отдавали последнюю честь при погребении умиравших от ран офицеров. Исчезли перед палатками раненых начальников и офицеров, заготовленные после приступа большие носилки для переноски их в Александрополь. В полках уровнены были роты по новому расчету людей, а в 18-й пехотной дивизии начались инспекторские смотры. Утихала скорбь произведенная утратою многих, и кое-где в лагере прослышивались даже по вечерам песельники.

Но при таком обновлении душевных сил — числительные значительно уменьшились. Взамен недостаточного количества госпитальных служителей, понадобилось отправить при раненых большое число людей взятых из строя. Тяжелые носилки, наскоро заготовленные, увлекали также много прислуги; для поднятия только одной из них, требовалось 8-мь человек; на перемену им нужно было других 8, которые в очередь своего отдыха, должны были нести кроме своих ружей и амуниции, ружья и амуницию своих 8-ми рабочих товарищей, так что для переноски на 70-ти верстном расстоянии до Александрополя одного раненого офицера, которого нельзя было везти на арбе, нужно было не менее 16-ти человек. При таком большом количестве [121] отдельных малых команд, нельзя было избежать некоторого беспорядка по прибытии их в Александрополь, где многие из них, не получая своевременного распоряжения от местного начальства, оставались, и не возвращались к своим полкам. Обстоятельство сие крайне было увеличило, как в таких случаях бывает, убыль оказавшуюся от урона понесенного в день сражения — и до такой даже степени, что одно время оставалось во всем лагере пехоты, действительно могущей выйти в строй, только 11,000 рядовых. Для скорейшего восстановления числительности людей в полках, средствами на месте представлявшимися, были посланы деятельные штаб-офицеры в Александрополь, где они, осмотрев госпитали и столпившиеся в городе команды, отправляли их в лагерь; вскоре за тем, полки стали еще усиливаться выздоравливающими от полученных легких ран. Оставалось ожидать прибытия требованных из Грузии новых войск и усиливать сколько возможно блокаду посредством кавалерии нашей, которая была в хорошем состоянии.

Обоюдное положение воющих сторон. Появление снегов на окрест лежащих хребтах гор, подавало надежду, что в скором времени минует для неприятеля возможность двинуться из Эрзрума на помощь Карсу. Еще сильнейшие препятствия сего рода встретились бы Омер-Паше, если бы он вздумал переходить к Ахалцыху или к Ардегану через Аджарские горы; конечно, обрисовывалось уже намерение его двинуться долиною Риона, но приближалось то пагубное для него время года, когда он мог в той местности встретить непроходимые топи. С появлением снегов на Лезгинской линии, исчезала в Кахетии опасность от вторжения Шамиля и от набегов горцев, так что часть из находившихся там войск могла прийти под Карс. В самом лагере нашем, хотя холера еще не прекратилась, но со дня штурма припадки ее потеряли первую свою силу; проявление же эпидемии в Баязидском отряде было слабое. Напротив того, болезнь сия с самого дня штурма, стала развиваться с необыкновенною силою в турецкой армии, где она, как выше видно, начинала уже свои опустошения. [122]

По мере того как мы усиливались, гарнизон Карса ослабевал; по мере того, как увеличивались продовольственные запасы наши, они иссякали в Карсе. В обратном содержании возрастали также с одной стороны надежды, и упадали с другой отрадные виды избавления. Еще несколько времени промедления Селим-Паши, ожидавшегося на освобождение Карса из Трапезунта через Эрзрум, еще несколько дней сборов и проволочек со стороны Омер-Паши, и Карс со своею Анатолийскою армиею, не дерзавшею испытать вылазки, дабы выбраться из своего заключения — Карс, должен был пасть перед нашим оружием.

II.

ПЕРВАЯ ПОЛОВИНА ОКТЯБРЯ МЕСЯЦА ПОД КАРСОМ.— ВЕСТИ О ДВИЖЕНИЯХ НЕПРИЯТЕЛЯ ДЛЯ ИЗБАВЛЕНИЯ КАРСА СО СТОРОНЫ МИНГРЕЛИИ И ЭРЗРУМА.

Беглые и выходцы из Карса. В первые три дня после штурма, не было из Карса ни одного перебежчика; явился оттуда только Рязанского полка раненый солдат, состоявший в колонне подполковника Кауфмана и попавшийся в плен 17-го Сентября. Надобно думать, что турки были слишком утомлены или слишком упоены успехом, если пленный, еще с порубленной рукою, мог выйти из-под стражи и пробраться к нам через крепостные и лагерные ворота, помимо караулов.

21-го Сентября прискакал к нам из Карса, на красивом и быстром коне, один капитан, занимавший там должность смотрителя в госпиталях. Он выдавал себя за маиора, сообщил довольно занимательные сведения о состоянии гарнизона и был отправлен с прочими пленными в Тифлис. По покорении уже Карса узнано, что капитан этот бежал из опасения подвергнуться взысканию, за открывшиеся в госпитале злоупотребления, и при побеге своем украл у одного из пашей верховую лошадь, на которой и прискакал к нам. [123]

Вскоре после того, начали опять показываться перебежчики из турецких регулярных войск; преимущественно же уходили из Карса лазы целыми партиями со своими начальниками и значками; но эти независимые горцы не передавались нам, а пробивались на дикую родину свою с оружием сквозь наши посты. Это было причиною нескольких перестрелок с казаками отряда Бакланова. К концу Сентября было приведено уже более ста пленных лазов, и в числе их один тысячник, два сотника при нескольких значках. Были у них и убитые; с нашей же стороны при этих стычках убит только один казак, а другой ранен. Лазы были все оборванные и большею частью босые; приводили между ними и раненых и больных холерою. Со свирепым равнодушием и с грозным смирением переносили они бедствие свое; при делаемых же им опросах, мало что объясняли. Тысячник был замечателен по исполинскому росту и богатырскому своему складу; благородная при том осанка его, приятная наружность, свободный, но не хвастливый и не унизительный разговор, оправдывали в нем звание предводителя над соплеменниками.

В Карсе не было спокойствия. Около 27-го Сентября был приведен к главнокомандующему с аванпостов, выехавший из крепости армянский архиерей. От духовного лица сего, можно было ожидать верных сведений о происходившем в городе; но архиерей на первых порах начал уверять, что в Карсе имелось еще на три или четыре месяца продовольствия, с которым гарнизон при бережливости, мог дотянуть даже до весны. Ложь была явная, и как выходец заметно был предан турецкому правительству, то ему не дозволено ехать в Кагызман, где, говорил он, хотел жить па покое, дабы избегнуть нужд предстоявших ему в Карсе. Пребывая в Кагызмане, почти в тылу нашем, он постоянно мог служить карскому начальству, доставлением вестей и даже влиянием своим в народе. По этому ему внушено, что при таком изобильном продовольствии, какое по словам его имелось в Карсе, он не мог терпеть там [124] нужды, и что во всяком случае, по сану его, гораздо приличнее было ему разделять труды и нужды единоверцев своих оставшихся в городе, чем от них удаляться; после чего его отправили вопреки желания и просьб со всем находившимся при нем причтом, обратно в крепость 71.

Знаком ненадежного состояния Карса, служил еще выезд оттуда поверенного Персидского консула в Эрзруме. Он неожиданно явился 28-го Сентября на аванпосты с многолюдною прислугою и представился главнокомандующему. Место свое оставил он потому, что предвидел неблагополучный исход дела в коем и он мог пострадать, невзирая на то, что мы были с Персиею в добрых сношениях. Человек этот был враг русских и, проживая в Карсе, выбегал с оружием на все тревоги. В числе спутников сего агента находилось несколько карских обывателей, которые, зная о запрещении выпускать их через аванпосты, надеялись выбраться из города под названием слуг его, и за эту услугу, персиянин взял с добродушных турок заблаговременно деньги и подарки. Но так как многочисленность свиты его возбуждала подозрение, то некоторых опросили н обыскали, и по удостоверении, что они были городские обыватели, их обратили в Карс. Когда же они принесли жалобу на персидского агента, то он был уже на пути в Эривань, и потому просьба обиженных осталась без удовлетворения.

Состав отдельного Ахалцыхского отряда. Так как в народе не прекращались слухи о намерении Омер-Паши, при движении его с главными силами в Грузию, направить в то же время особенный отряд к стороне Ахалцыха, то главнокомандующий передвинул, 21-го Сентября, ген. Базина с пехотным отрядом его, на прежнюю позицию в Омарагу, откуда предоставил ему действовать независимо от главных сил наших, по тем сведениям, которые он будет получать о неприятеле со стороны Аджарии. По этому, Базин мог в случае надобности передвинуться сперва к [125] с. Гюля-Верды и смотря по обстоятельствам, перейти даже в Ахалцых, оставив в таком случае 3-й конно-мусульманский полк в Ардегане, для сообщения через сие место с Баклановым, который оставался с своим конным отрядом в прежнем лагере при с. Мелик-Кёв.

Всей пехоты в распоряжение Базина находилось в Омараге, в Ахалцыхе, в Ахалкалаках и в Боржоме:

Белостокского пехотного полка

4

бат.

Резервной дивизии

4 3/4

Линейный

1

Карталинской пешей милиции

1

друж.

Итого баталионов и дружина

10 3/4

при достаточном количестве артиллерии и легкой кавалерии. Ему же было предписано иметь в готовности один баталион Белостокского полка с вьючным обозом, для отправления оного горами через Багдад в Кутаис, если бы надобность того потребовала.

Суждения о положении дел. Оставить Бакланова в лагере при с. Мелик-Кёв, с одною конницею без пехоты — казалось неосторожным; но генерал Муравьев имел в виду, что Бакланов стоял до штурма на том же месте без Базина, что с тех пор из отряда его ничего не убавилось, между тем как турки сделались слабее, и потому он решился сосредоточить войска в той стороне, где в них могла представиться внезапная надобность. Такою мерою, Ахалцыхский отряд получал самостоятельное значение и наблюдая за Ардеганскою равниною, он мог предупредить внезапные вторжения неприятеля из Аджарии, и держаться до присылки к нему подкреплений. С другой стороны, войска сии могли, хотя по трудным сообщениям, служить подпорою и Гурийскому отряду Мухранского, если бы Омер-Паша вздумал наступать к стороне Тифлиса. Судя по предшествовавшим действиям турок, нельзя было ожидать, чтобы они решились атаковать Бакланова, который занимал выгодную позицию и у которого было десять сильных [126] эскадронов драгун, при конной артиллерии; при этом была положена на весы и известная бдительность Бакланова. Ему всегда предстояла возможность в случае нападения, отступить к Омараге на соединение с Базиным. Скорее можно было полагать, что неприятель вздумает пробиваться из Карса по дороге мимо озера Айгыр-Гёл на Ольту, при чем Бакланов мог ожидать только фальшивой атаки для прикрытия своего движения. Базину предстояло тогда выступить из Омараги с пехотою и ударить на выступающих, во фланг и в тыл. Турки могли также покуситься на оставление Карса, избрав для отступления своего дорогу через с. Самоват. Б таком случае, неприятель легко сбил бы посты наши, конный отряд Дондукова стал бы его преследовать, но главные силы наши подоспели бы конечно не прежде того времени, как неприятель начал бы уже переваливаться через хребет Кизил-Гядук, где стрелки его, засев в теснинах, могли дать нам сильный отпор н причинить значительный урон. Нет сомнения, что турки, при этом, лишились бы всей своей артиллерии и обозов, что они потеряли бы по крайней мере одну треть людей и утратили бы несколько ранее Карс; но они тем спасали остальную часть Анатолийской армии, которая могла служить основанием для сформирования новой и для обороны Эрзрума, остававшегося к весне 1856-го года почти вовсе без войск. Неприятель не предпринял сего в ожидании помощи извне, или нашего ухода из-под Карса; но в тогдашнее позднее время года, только слабые надежды он мог иметь на внешнюю помощь, а между тем из Карса было видно на какую прочную ногу мы устраивались для встречи зимы.

Постройки в лагере. И в самом деле, несколько дней спустя после штурма, у нас было приступлено к постройке полуземлянок, взамен палаток в коих жить становилось холодно, ибо по утрам морозы были довольно сильные, а на возвышенном месте, где мы стояли, бывал иногда пронзительный ветер. В короткое время, весь лагерь занялся постройками и в Октябре месяце, во многих частях явились хорошо отделанные казармы со [127] светом, печами, трубами, дверьми и нарами. В особенности отличались своею отделкою казармы саперного баталиона. Явились даже порядочные офицерские домики с полами и со стеклянными окнами 72. По мере того, как поспевали землянки, исчезали палатки, так что на том месте, где прежде белелся лагерь, возродился городок, можно сказать, даже город, ибо в нем было более 30,000 жителей всякого звания. 73

Все это почти ничего не стоило казне. Для постройки казарм, полки посылали, под прикрытием, команды в соганлугские горы на рубку леса. Для усиления войсковых способов были обложены лесною повинностью уцелевшие селения, которые привозили нам строевой сосновый лес, также из соганлугских гор. Опустевшие селения были разобраны, что доставило нам большое количество толстого и сухого леса, пилившегося у нас на доски. В большом армянском селении, Бегли-Ахмед, находившемся в 15-ти верстах от Карса, не только уцелевшем, но даже обогатившемся, находилось много бревен, припасенных карским начальством для построек в крепости, но которых не успели ввезти в Карс до нашего прибытия. Запасы сии были равно доставлены в лагерь. Для уравнения жителей в повинностях, потребовано было соразмерное количество бревен и от Ардеганского санджака. По отдаленности сего места и трудному пути, мало можно было надеяться на исполнение сего требования; но по распорядительности генерала Базина, коему сие дело было поручено, и по благодушной готовности, с которою турецкие поселяне всегда исполняли требования начальства, лес сей прибыл, огибая Карс гористыми и почти непроходимыми путями. Наконец, материала было так много, что можно было даже сделать неприкосновенный запас, сберегавшийся на непредвидимый случай 74. Добываемый с таким трудом лес, [128] употреблялся исключительно на балки, стропила, столбы и внутренние отделки; стены же строений, складывались из простого нетесаного камня, с пересыпкою оного землею без известки, которой у нас не было. Таким же образом построен в Октябре, для главнокомандующего, небольшой домик, в который он перешел из палатки 23-го числа того месяца.

Бани, базар. Явились на берегу реки бани и лавочки с вольными мастеровыми и промышленниками разного рода, пришедшими из Александрополя. Распущен был кадр греческой дружины о коей вышеупомянуто, и люди сии обратились к первоначальному своему ремеслу — хлебопечению. Показались, как водится, обмеры и обвесы, понадобилась такса и полицейский надзор. Позади лагеря, был учрежден базар, где ежедневно толпилось много народа. Там были лавки с съестными припасами всякого рода. Солдаты продавали старые вещи свои, приобретенную добычу, и покупали что нужно для своих потребностей.

Все это устраивалось с необыкновенною деятельностию и быстротою. Лагерь в короткое время, как бы волшебством, обратился в обширное поселение, среди коего белелся один только церковный намет. В то время как воздвигался на берегах р. Карс-Чай сей новый город, в семи верстах оттуда, при Бозгале, где стоял кн. Дондуков, проявилось, конечно в меньших размерах, тоже новое поселение. Такое же, но не столь усовершенствованное, возродилось и в лагере ген. Бакланова при с. Мелик-Кёв. Построены казармы и в вагенбурге на Княжем дворе; в домах же селения Гани-Кёв, были устроены возможные по местным средствам удобства, для помещения госпиталей. На двух этапах к Александрополю, при разоренных селениях Визин-Кёв и Гаджи-Вали, было приступлено к некоторым постройкам для проходящих команд и приготовили в запас к [129] приближавшейся зиме, хотя не в большом количестве, но сколько успели, дров, кизяку и саману (соломенная сечка.)

Англичане о наших постройках. Лишь в самых последних числах Сентября заметили англичане, что главнокомандующий вовсе не располагал оставлять блокады Карса. Из писем Виллиамса к Кларендону видно, что появление в лагере нашем землянок, много его беспокоило. Он убеждал и настоятельно требовал, дабы Омер-Паша действовал против Грузии твердо и решительно, без чего Анатолийская армия, по словам его, должна будет окончательно сделаться добычею русских. С такими же настояниями обращался к Кларендону английский консул в Эрзруме Брант.

Исчезавшие надежды неприятеля на отступление наше, поддерживались только по временам, при передаче в Карс лазутчиками пустых слухов, носившихся в народе, то о занятии Омер-Пашею Кутаиса, то о прибытии его к Ахалцыху, то о появлении его в трех переходах от Тифлиса. Но осажденные могли видеть длинные вереницы подвод с хлебными запасами и фуражом, которые в открытом пространстве тянулись к нашему лагерю вне всякого опасения, потому что в Анатолийской армии не было более кавалерии,— и надежды сии вскоре заменялись думами о предстоявшем голоде и нуждах, к отвращению коих оставалось только одно средство: пуститься на пролом, на что неприятель однако не решался.

В одном только письме Бранта к Виллиамсу от 7/19 Октября, перехваченном нами, выражались обнадеживания, основанные на его собственных соображениях. В письме сем Брант излагает предположение свое, что строившиеся нами землянки, не имели, может быть иной цели, как намерение скрыть отступление наше, и что когда мы будем в силах, то отправим палатки свои вперед, и, затем, оставив постройки и пикеты около крепости, вдруг снимемся с позиции и уйдем так далеко, что об отступлении нашем тогда только узнают в Карсе, когда мы уже будем находиться вне всякого преследования. Толк заключающийся в подобных соображениях сам собою обнаруживается. [130]

Брант, между прочим, жаловался на вялость и недеятельность командующего войсками в Эрзруме Вели-Паши, уведомлял Виллиамса об ожидании в Эрзрум из Трапезунта Селим-Паши с 11 т. войска на помощь к Карсу, и советовал ему разгласить эту весть дабы, по словам его, «ускорить обратное движение Муравьева». Брант упоминал также о Крымских делах и писал, что там готовятся к наступательному движению, но нуждаются в перевозочных средствах.

Увольнение горских сотен. Хотя всадники горских сотен, находившихся при войске, и не потерпели никакого урона на штурме Карса, но они внутренно не сознавали возможности покорить сию крепость. Не надеясь видеть торжества нашего, они искали способа заблаговременно удалиться из лагеря, к чему побуждал их еще усиливавшийся холод, против которого не было у них принято мер и который они, не имея шуб, переносили с трудом и неудовольствием. Не устояло терпение горцев, и они просили через Бакланова увольнения на родину. Так как снег еще непрочно лежал на горах и могло случиться, что нам довелось бы принять в равнинах Карса сражение против ожидавшегося на выручку крепости неприятеля, то главнокомандующий всячески старался удержать, хотя на короткое время, конные ополчения свои, в особенности же горцев, коих испытанная храбрость могла в таком случае принести большую пользу. Посему ген. Бакланову было поручено уговорить их остаться; но тщетны были его убеждения: горцы в течении кампании не один раз показывали отвращение сражаться против своих единоверцев; они побуждались к сему ратоборству, только приобретаемою от них добычею, а так как приманка сия с уничтожением турецкой кавалерии исчезла, то, во избежание каких-либо гласных неудовольствий, главнокомандующий признал за лучшее, на сей раз, уволить их добром, в надежде, что на будущий год, ополчение их удвоится. Желая извлечь последнюю пользу из сего ополчения, генерал Муравьев, вопреки ожидания горцев, запретил пускать их по [131] большой дороге через Александрополь, а велел направить из лагеря при с. Мелик-Кёв, где они находились, мимо Ардегана, через гору Улгар, по течению реки Поцхо, на Ахалцых, а оттуда через Боржомское ущелье в Карталинию на Сурам и город Гори. Колесного обоза у этой милиции не было, и потому она легко могла пройти этими ущельями по границе Аджарии, где появление сего небольшого отряда, послужило бы некоторою угрозою. Молва об этом движении, без сомнения должна была распространиться и до армии Омер-Паши в самом преувеличенном виде, как то всегда водится у азиятцев. С целью приохотить горцев к походу следующего года, им было роздано при увольнении несколько медалей в награду за их службу, и приказано, чтобы в тех местах пути, где имелось начальство наше, оказывали бы им всякое содействие и возможную приветливость.

Горцы выступили из лагеря 1-го Октября. Первый принял их Базин в лагере своем при Омараге, где они не могли иметь другого угощенья как сено для своих лошадей, из стогов заблаговременно заготовленных; но в тогдашнее позднее время года, и это угощение было для них драгоценно. В Ахалцыхе, угостили самих горцев бараниною и пшеном; тоже самое сделано было, когда они пришли в г. Гори; но вместе с тем главнокомандующий приказал кн. Бебутову придержать их там, в случае, если бы Омер-Паша стал наступательно действовать к стороне Тифлиса, и употребить их против него, если бы то оказалось нужным. Климат в долине Куры теплый, и потому не встретилось бы большого затруднения задержать там на некоторое время горцев; но так как надобности в том не представилось, то Бебутов, по угощении отпустил их на родину за Кавказский хребет с честию, раздав им за прошедшую службу еще несколько наград, которые были к нему заблаговременно высланы. И так, горцы возвратились в дома свои довольными, готовясь к новому походу. Главнокомандующий имел в виду привести в 1856-м году с северной покатости Кавказа еще две [132] сотни чеченцев, которые изъявляли на то свою добрую волю.

Увольнение Грузинского дворянского ополчения. Вскоре за горцами, начали просить увольнения в дома свои грузины дворянского ополчения, ссылаясь на необходимость заняться своим хозяйством, пред наступлением зимы. Падению Карса и они не верили, а между тем терпели от холода и скудости трав — обстоятельства несовместные с непрочным устройством всякого азиятского иррегулярного ополчения. Обстроиться порядочно они не умели, и некоторые из них зябли под палатками в холодные ночи. Азиятец с конем своим гаснет в глубокую осень, и оживает только с появлением весеннего подножного корма. Хотя бы и можно было задержать еще на некоторое время дворянскую дружину, но главнокомандующий находя, что лошади их могли придти в изнурение, рассудил за лучшее отпустить сие ополчение, вменив однакоже оному в обязанность, возвратиться тою же дорогою, которою пошли горцы, т.е. через Улгар, Ахалцых и Боржомское ущелье. Обратное движение это имело также вид наступательного действия для неприятельских сил, собиравшихся в Аджарии на границах Карталинии и Имеретии.

Увольнение осетин и курдов. За грузинами была уволена осетинская конная сотня, состоявшая в отряде Базина; несколько позже распущен по домам полк курдов № 2-го. Курды впрочем не настаивали на увольнении, но от них не было никакой пользы. Около сотни их было только поставлено в роде гарнизона в Кагызмане, где все еще был начальником, назначенный главнокомандующим в правители города и окрестностей, родоначальник курдов, Ахмед-Ага:, там находились они кстати, вблизи своих зимовников.

Конно-мусульманские полки. Конно-мусульманские полки тоже просились домой; но эти были удержаны вопреки желания их, исключая 3-го полка, который стоял до зимы по квартирам в Ардегане, где людям было тепло, а жеребцы их объедались собираемым с жителей ячменем. В карабагском же и ширванском конно-мусульманских полках, стали оказываться побеги в свои [133] дома, чего и можно было ожидать, потому что всадники не имели теплого платья и по беспечности не заготовляли для лошадей своих сухого корма, сберегая при себе получаемые ими на сей предмет деньги в течении всего лета. Их по возможности удерживали страхом, не отпускали же потому, что масса их была довольно значительная, и как плохо они ни служили, но с отбытием их, казакам стало бы труднее содержать разъезды и пространную линию аванпостов.

Прочие милиции. С наступлением холодов, много выбыло тоже всадников из команды Лориса-Меликова; но этим людям, как уже выше сказано, во время всей кампании, не могли составить верного именного списка. Карапапахская милиция еще держалась, хотя не в полном составе; но поверки ей более не было. Армяне двух сотен шурагельской конной милиции, занимавшие этапы по дороге в Александрополь и старую нашу границу, остались до конца исправными на своих местах.

Стычки и ночные тревоги. В течение Октября, происходили почти ежедневно на аванпостах с неприятельскими фуражирами стычки, постоянно кончавшиеся в нашу пользу. Для усиления блокадной линии и для наблюдения за обширною и ненаселенною равниною, простирающеюся по восточную сторону Карса, между с. Магараджик и лагерем Бакланова, были поставлены 1-го Октября, при разоренном с. Визин-Кёв, две сотни конно-мусульманского № 1-го (карабагского) полка. В приложениях показан ряд сих небольших стычек, случившихся на этой местности до 12-го Октября 75. Может быть, что сила неприятельских партий, показанная в сих сведениях, несколько преувеличена; это могло случиться от того, что оне собирались с изустных показаний самих конно-мусульман; но не надобно удивляться постоянной удаче этих нападений на неприятельских фуражиров, потому что, до появления в сей стороне карабагцев, равнина была слабо наблюдаема нами и от того турки, нуждаясь в корме для своего скота, [134] слишком оплошно отдалялись от укреплений и бродили на большом пространстве, через что партии наши могли свободно нападать на них по одиночке. Не так чувствительны были для неприятеля сии небольшие уроны, как ночные тревоги, для которых преимущественно посылался один из охотников Лориса-Меликова, ловкий армянин, юнкер милиции Даниил Арютинов. Он пускался на ночные поездки сии с особенным увлечением, в сопровождении нескольких всадников и не более как с тремя или четырьмя гранатными ракетами. Установив их в тишине и во мраке ночи, он пускал гранаты через вал и немедленно скакал по другому направлению, любоваться произведенною им тревогою. На первых порах тревоги сии выражались пушечными выстрелами, пробуждавшими нас в лагере от сна; но напоследок турки начали с ними свыкаться и отвечали только ружейными выстрелами, которые однакоже всегда сопровождались тревогою в барабаны, заунывными звуками труб и воем собак по всему Карсу. Голодные и утомленные жители и войска не могли предаваться спокойному сну, чтобы забыть хотя на короткое время, тяготевшее над ними бедствие.

Перебежчики. Число перебежчиков снова начало увеличиваться. Их переходило к нам около десяти человек в сутки, не считая вдвое и втрое большего числа, которым удавалось в темные ночи вовсе уходить. Тех из перебежчиков, которые желали возвратиться на родину, мы отпускали; желавшим оставаться у нас, было позволено наниматься в услужение к офицерам для присмотра за лошадьми — слуги были они усердные и верные. Те же из них, которые опасались возвращения на родину и не могли найти для себя занятия, были сведены в особую команду. Для них собрали кое-какую одежду и дали лес на постройку землянки, где они жили как в казарме, пользуясь хорошею пищею и беспрекословно повинуясь поставленным над ними из среды же их начальникам, назначавшимся из перебегавших к нам унтер-офицеров. Турки не имеют понятия об отечестве [135] и даже слова на своем языке для выражения сего понятия. Вражда их к нам основана только на различии веры, и как они видели, что у нас служили такие же как они мусульмане, то и не гнушались переходить к нам, простодушно говоря, что служили до сих пор султану, потому что он их кормил, а теперь будут служить нам, потому что вкусили нашего хлеба. При этих правилах, в особенности были для нас полезны городские выходцы, которых отсылали обратно. Они бывали свидетелями, как турецкая команда наша, пресыщалась около вкусного плова, и передавая о том весть в гарнизоне, разуверяли голодных защитников Карса в рассеиваемых тамошним начальством слухах, о дурном будто бы обхождении нашем с перебежчиками и даже о возвращении их в крепость для казни — ибо перелавливаемых продолжали там расстреливать.

Полонение партии лазов. Одни только лазы не перебегали к нам, а пробирались с оружием в руках партиями, на свою родину. В ночи с 9-го на 10-е октября, около часа по полуночи, казачьею цепью расположенною около Карадагских высот, на правом берегу реки, была замечена значительная толпа их, шедшая от Карса. По предварительно сделанному Баклановым распоряжению, цепь наша, состоявшая под командою есаула Наследышева, пропустила лазов и пустив две сигнальные ракеты для извещения отряда о тревоге, быстро стянулась в числе 55-ти человек и кинулась на неприятеля. Лазы несколько раз пытались собраться в кучи и открывали ружейный огонь; но поражаемые, то действием наших ракет, то атаками казаков, они до прибытия еще из лагеря высланного Баклановым подкрепления, положили оружие. Вся сдавшаяся партия состояла из 116-ти лазов с четырьмя сотенными начальниками и имуществом, которое везли на десяти лошадях; при них нашли полотна семи знамен и значков, которые были сняты с древок и спрятаны во вьюках. Во время дела, у лазов было убито три человека и двадцать восемь ранено, в том числе один из сотенных начальников. С нашей стороны, потеря состояла из одного раненого и двух [136] контуженных казаков, двух убитых и пяти раненых лошадей.

Приезд и прием Касим-Хана. В начале Октября прибыл в Тифлис чрезвычайный персидский посол Аббас-Кули-Хан, отправленный Шахом в Петербург для приветствования Государя с восшествием на престол, в ответ на посольство, отправленное наместником из Тифлиса перед выступлением его в поход. При Аббас-Кули-Хане состоял советником посольства, Касим-Хан, который имел от персидского Шаха особое поручение к наместнику; почему, вскоре по приезде в Тифлис, он отправился в лагерь под Карс, куда и прибыл 9-го Октября. Поездка персидского сановника в военное время в лагерь наш, расположившийся во владениях державы с коею Персия находилась тогда в мире, вероятно не состоялась бы, если бы в то время не происходил сильный раздор между английским посланником в Персии, Мюррей (Murray) и Нуср-Эдин-Шахом, который в неудовольствии своем на англичан, готов был с ними рассориться, что спустя несколько времени и случилось. Поводом к уклонению от знака уважения к наместнику русского царя, мог также служить неудачный приступ к Карсу; но за сим делом блюл в Тифлисе кн. Бебутов, который вскоре по приезде туда Аббас-Кули-Хана, направил Касим-Хана в лагерь.

Для встречи Касим-Хана, сделаны все нужные приготовления. Только что отстроенный домик главнокомандующего, был по возможности убран для приема высокостепенного гостя, которому назначалось его обновить. От с. Гани-Кёв, где стоял отряд гр. Нирода, его сопровождал дивизион драгун, с хором полковых музыкантов, оттуда по дороге к лагерю были расставлены эскадроны драгун, которые постепенно присоединялись к поезду. В трех верстах от лагеря, Касим-Хан встречен полковником Лорис-Меликовым с конвоем главнокомандующего, охотниками и курдами, а у домика, где посланник сошел с лошади, стоял почетный караул по чину ген.-маиора. Тут, гостя приняли адъютанты [137] главнокомандующего и другие чиновники, которые ввели его в домик и предложили ему первое угощение.

Официальное представление назначено на следующий день, а в этот, Касим-Хан был приглашен к обеду главнокомандующего частным образом. Ген. Муравьев виделся с ним еще перед выступлением в поход в Тифлисе, где он занимал тогда место персидского консула и откуда вскоре после того, был отозван двором своим. Пребывание Касим-Хана в Тифлисе, доставило ему знакомство со многими нашими военными и гражданскими чиновниками, между коими он приобрел всеобщее расположение, по обходительности и приветливости своей. Наместник провел с Касим-Ханом часть первого вечера наедине, и имел случай заметить, что мысль о будущем союзе нашем с Персиею, не была для него чуждою. Нельзя полагать, чтобы персидский сановник при официальном посещении наместника, как бы коротки не были их личные отношения, решился бы обнаружить, хотя косвенным образом, политические виды двора своего, без нарочного о том приказания, вражду же государя своего к англичанам, он нисколько не скрывал.

На другой день, 10-го Октября, назначенные для торжественного приема посланника, собрались к десяти часам утра в просторный палаточный намет, генералы, командиры полков, артиллерийских бригад и свита главнокомандующего. Касим-Хан в полном мундире явился туда, в сопровождении секретаря нашей Тегеранской миссии, Иессен и назначенных состоять при нем чиновников. После приветствия от имени Шаха, Касим-Хан поднес наместнику портрет государя своего, украшенный алмазами, для ношения на шее, на голубой ленте и притом шахский фирман. Приняв знаки, наместник сказал, что знает уже четвертое поколение царствующих в Персии государей: представлялся в 1817 году прадеду нынешнего властителя Персии, Фет-Али-Шаху, деду его Аббас-Мирзе бывшему в то время правителем Адзербайджана, и виделся с отцом его Магомед-Шахом, входившим тогда только в возраст юношества; что от прадеда [138] получил орден Льва и Солнца и что теперешнее изъявление шахской благосклонности, принимает как подтверждение тех чувств дружбы и приязни, кои связывают две соседственные державы — Российскую и Персидскую. Касим-Хан отозвался, что изображение его государя на груди наместника Императора Всероссийского, должно быть символом неразрывной дружбы России с Персиею.

После сего, наместник принимал Касим-Хана в своей ставке, а потом пригласил его на случившийся в тот день смотр прибывшего из Александрополя 4-го баталиона Виленского егерского полка. Это было первое усиление войсками, пришедшее после штурма, значительною массою. Баталион имел по 33 ряда во взводах, был порядочно образован и сделал несколько построений с отчетливостию и быстротою. Присутствие в лагере перед Карсом иностранного гостя, вящше послужило к оживлению возрождавшейся рати, готовившейся среди новой деятельности к новым подвигам. За смотром следовал официальный обед, со всем соблюдаемым при таких случаях церемониалом и с провозглашением тостов за здравие персидского шаха, Государя; Касим-Хана и хозяина.

После обеда, Касим-Хан поехал с блестящим конвоем в Бозгалинский лагерь. Мигом промчался он в коляске по семиверстной равнине, отделявшей отряд кн. Дондукова от главной позиции. Хотя многолюдный и быстрый поезд его сопровождался пальбою наездников, окружавших коляску посланника, и мог быть замечен простым глазом с Шорахских высот, но к удивлению, он не обратил ничьего внимания со стороны неприятеля. Самая торжественная встреча персидского посланника в русском лагере на турецкой земле и проводы его, остались как бы незамеченными начальством и гарнизоном карским. Дондуков принял своего гостя со всевозможною приветливостию, показал ему войска свои и занял его весь вечер лагерными увеселениями нижних чинов. [139]

Празднество сие украсилось еще неожиданно приведенными от Бакланова лазами, взятыми в предшествующую ночь, в числе 116-ти человек эсаулом Наследышевым, как то выше описано. Касим-Хан сам расспрашивал пленных и по возвращении своем в главный лагерь, уже поздно, в сумерках, с любопытством рассматривал доставленные главнокомандующему сотенные значки. В этот день, как нарочно, было более чем когда-либо выбегающих из Карса жителей и регулярных солдат, которые приводились с разных сторон. Они все препровождались для опроса к Касим-Хану, так что он мог сам убедиться в нуждах и бедствиях, претерпеваемых осажденными.

Главнокомандующий приглашал Касим-Хана остаться еще несколько дней; но он не мог принять сего приглашения, от того что посол Аббас-Кули-Хан, спешивший выездом из Тифлиса в Петербург, приказал ему возвратиться к нему сколь можно скорее, и потому посланник 11-го числа выехал обратно с теми же почестями с какими его встретили и с полным убеждением, что Карс не мог долго держаться. Весть сия без сомнения была сообщена персидскому двору, как и сведения о благосостоянии и бодрости войск наших, чего гость наш быль личным свидетелем.

Состояние здоровья в войсках. В самом деле, следы расстройства, последовавшего в войсках после штурма, в половине октября почти совсем исчезли. Самая холера, постигшая нас до приступа, уже мало обращала на себя внимания, как по слабости припадков, так и по малому числу вновь заболевавших. От начала появления холеры и до половины октября было у нас заболевших всего: 1,077 человек; выздоровело 464; умерло 389; больных осталось 224; в то время в сутки вновь заболевало не более 10-ти человек, тогда как на первых порах появления эпидемии, прибыль заболевавших доходила до 60-ти человек в сутки. С ослаблением холеры, исчезло в войсках и всеобщее расположение к болезненности, ее обыкновенно сопровождающее. С каждым днем люди становились бодрее и возрастало число выздоравливавших из госпиталей. [140] По всему лагерю снова начали раздаваться по вечерам голоса песельников, слышны были в разных концах шумные пирования на новоселии в отстраивавшихся землянках, и показались веселья всякого рода. Явились между солдатами театральные представления под открытом небом и весьма ловкие акробаты. Разодетые актеры и плясуны прохаживались по улицам возраставшей слободы, в сопровождении толпы товарищей, с громким хохотом передававших их из полка в полк — утрачивались воспоминания о прошедшем.

Лагерная жизнь. Ко времени вечерней зари, начальники, имевшие надобность видеться с главнокомандующим, собирались впереди шатра его на площадке, откуда взору открывался весь нижний лагерь, часть верхнего, Бозгалы и вся окрестность на большое расстояние; за рекою же, на лугу, играла обыкновенно музыка. В это время ген. Муравьев ежедневно выходил на площадку. Сюда приводили с разных мест перебежчиков; здесь узнавали вести о происходившем в Карсе; тут же отдавались изустные приказания, чем сокращалась сложность распоряжений, переходящих письменным порядком через многие руки. Ракета и пушка возвещали вечернюю зарю, и во всех концах обширного лагеря, раздавался грохот барабанов, слышен был молитвенный гимн. Лунная ночь задерживала иногда собравшихся долее обыкновенного, чтобы любоваться видом освещенного стана.

Прибытие резервов в Александрополь. В первой половине октября, прибыли в Александрополь требованные главнокомандующим после штурма войска, а именно: три сильных баталиона резервной дивизии из того резервного отряда, который был оставлен при начале кампании в Тифлисе, в виде неприкосновенного запаса. Кн. Бебутов, следуя указаниям главнокомандующего, не отправлял их на Лезгинскую линию, где начальство обошлось тем уменьшенным количеством баталионов, которое признавалось ген. Муравьевым достаточным для охранения Кахетии от нападения лезгин. Прибыли также две женатые роты Гренадерской бригады и две роты резервного саперного баталиона. Первые из них давно не участвовали в походах, состояли из [141] лучших людей, пришли в сильном составе и в отличном виде. На эти роты было возложено занять этапы по дороге к Александрополю, где оне сделали прежде упомянутые постройки, необходимые для проходящих команд и заменив другие бывшие тут войска, исправною службой принесли действительную пользу. Независимо от этого, полки Гренадерской бригады комплектовались из баталионов резервной дивизии отряда ген. Базина. Около того времени, присоединился еще к своему полку, как выше видно, находившийся до того в Александрополе, 4-й баталион Виленского егерского полка.

Такое усиление действующего корпуса свежими войсками, которые горели желанием сразиться с неприятелем, безостановочное и успешное хлебопечение и сушка сухарей учрежденные в Александрополе и повсюду увеличивавшиеся запасы сена и дров, скоро убедили многих, что пребывание в позднее время года под Карсом было дело доступное и что при некотором еще терпении, Карс не мог долго держаться. Дабы не обременять себя лишнею подвозкою продовольствия, главнокомандующий не потребовал в главный лагерь резервных войск, в присутствии коих не предстояло настоятельной надобности, а оставил их в Александрополе, откуда оне могли придти в три дня, в случае движения неприятеля со стороны Эрзрума или из Аджарии. Между тем главнокомандующий занялся обзором и распоряжениями по блокадной линии, на коей отправление службы тем более требовало внимания, что холод ежедневно увеличивался и ночи становились длиннее.

Найденные неудобства в расположении блокадных постов. Линия блокадных постов и разъездов по северо-западной или нагорной стороне Карса, содержалась под ведением двух начальников, одного от другого независимых, именно: одна половина, от с. Мелик-Кёв, под надзором ген. Бакланова, а другая, от Бозгалы, под надзором кн. Дондукова. Всей линии постов нельзя было подчинить Бакланову как старшему, потому что в таком случае и отряд Дондукова, стоявший в Бозгале, должен бы зависеть от распоряжений из лагеря при с. Мелик-Кёв, что по большему [142] отдалению было бы неудобно; к тому же Бозгалинский отряд, по положению своему, непременно должен был состоять под непосредственными распоряжениями из главного лагеря при Чифтлигая. Оно так и было. Дондуков состоял под ведением начальника нижнего лагеря ген. Ковалевского, до смерти сего последнего. Неудобства от участия двух начальников в одной линии блокадных постов, особенно оказывались в том месте, где посты сии с двух сторон примыкали один к другому и где съезжались разъезды, около селений Комк и Топаджик; ибо нельзя было поверять отправления службы на точке соединения линий, и ни на ком не лежала прямая ответственность за неисправности, через что часто прокрадывались в том месте скрытыми дорогами турецкие дезертиры и гонцы, высылаемые из Карса в Эрзрум. Во избежание сего неудобства, было только одно средство: выставить от Бакланова и Дондукова два небольшие отделения, почти смежно одно с другим, так чтобы и тому и другому можно было блюсти за исправностию своей части, без всякого столкновения с соседом. Опыт указывал необходимость сего способа в подобных случаях, чтобы достичь уверенности в точном соблюдении надлежащей бдительности.

Посты в сс. Комк и Топаджик. Для исполнения сего, было приказано кн. Дондукову, выставить в с Комк один дивизион драгун с частью казаков и карабагских всадников. Начальником отделения сего назначен подполковник Белюстин. Через речку, протекающую у с. Комк, при с. Топаджик, в полуторе версте от с. Комк, выставлен был от Бакланова такой же небольшой отряд Тверского драгунского полка с казаками, при двух конных орудиях. Начальником сей части назначен драгунский подполковник Лошаков, тот самый, который прежде всех врубился с казаками в турецкую кавалерию, при ночном поражении ее в августе месяце. Оба эти начальника были бдительны и деятельны, после чего можно было оставаться уверенным, что турецкие дезертиры и выходцы сими путями более не прокрадутся. Обе части стояли одна у другой в виду и потому, распоряжение сие имело еще [143] ту выгоду, что в случае, если бы неприятель вздумал уходить из Карса в эту сторону, он встретил бы на первое время препятствие, которое могло несколько задержать его и дало бы способ войскам из главного лагеря настичь уклоняющихся. Спешенные в таком случае драгуны двух небольших отрядов, могли при самом сильном натиске уходящих войск, держаться в домах занимаемых ими селений, имея лошадей своих в обширных подземельных буйволятниках, примыкающих к жильям.

Поездка главнокомандующего в лагерь при с. Мелик-Кев. 12-го Октября главнокомандующий ездил в лагерь при с. Мелик-Кёв и на пути, осмотрев новые посты, убедился в совершенном знании местности частными начальниками и в соблюдении примерного порядка на постах по всей линии. Тверской драгунский полк, коим тогда командовал уже полковник Тихоцкий, представился в блистательном виде. Отчетливый порядок в отправлении службы успокоил главнокомандующего на счет опасности, которая могла угрожать Бакланову по уходе ген. Базина с пехотою в Омарагу. Некоторым ручательством в безопасности отряда при с. Мелик-Кев, могла еще отчасти служить замеченная у турок беспечность и какое-то всеобщее в них равнодушие, ибо в оба пути этой поездки главнокомандующего в виду шорахского и чакмахского лагерей, никто не выехал из укреплений для наблюдения или из любопытства видеть сотню всадников, сопровождавших, с развевавшимся значком конвойной команды, коляску, по которой они могли догадаться что в поезде сем находился один из главных начальников.

Пойманные курьеры. В ночь с 13-го на 14-е октября, были пойманы два курьера с бумагами из Лондона, Трапезунда и Эрзрума в Карс. Гонцы, как видно не принадлежали к числу бедняков или простых почтарей, каких прежде ловили. Отважные, ловкие и порядочно одетые всадники сии, были изощрены в ремесле своем, ибо они не пустились по скрытым дорогам ведущим в Карс, где у нас бдительно содержались караулы, а избрали себе путь между главным лагерем нашим и Бозгалою, по открытой равнине, которая у нас постоянно была в [144] виду с обеих сторон и по которой ежечасно ходили команды в виду обеих лагерей. Гонцы, по-видимому, надеялись, что у нас не допускалась возможность кому-либо отважиться проникнуть сим путем в Карс, и что потому семиверстное пространство сие по ночам не оберегалось, но за несколько дней до этого, на промежуток сей было обращено особенное внимание и на половинном расстоянии до Бозгалы, выставлялась по ночам казачья партия с офицером, который должен был посылать разъезды в обе стороны. Сия-то партия схватила курьеров; но пока за ними гнались, они раскидали по бурьяну и в ручье протекавшим в р. Карс-Чай, часть имевшихся при них бумаг, так что пакеты и письма отыскивали и находили еще в течении следующего дня.

В почтовой сумке и в отдельно отысканных бумагах, заключалось много частных писем на английском, французском, греческом, армянском и турецком языках, большое количество газет и несколько мелких посылок. В частной корреспонденции находились между прочим известия, об оказывавшихся уже тогда смутах в некоторых частях Индии. Письма политического содержания, которых нельзя было передавать в Карс, были задержаны; но все остальные, как равно и посылки были отправлены к туркам, англичанам и прочим иностранцам, находившимся в крепости.

Сведения об Омер-Паше. В числе занимательных бумаг нам доставшихся, были письма от какого-то доктора Мустафы (должно быть европеец): одно на имя ген. Файзе (иностранец Кольман), которого он называет начальником штаба карского гарнизона, другое на имя какого-то Гуссейн-бея, а третье на имя доктора Сандвита. Письма эти были от 17-го и 18-го Октября (н. с.) Из них последнее на французском языке. Доктор Мустафа передавал сведения о намерениях Омер-Паши: «План Омер-Паши» — писал он — «не состоит в том, чтобы идти прямо на Карс; он кажется намерен действовать для освобождения Карса окольными путями, причиняя вместе с тем неприятелю, вред более важный. Если б он имел намерение идти прямо в Карс, то ему следовало высадиться в [145] Трапезунте и идти в Эрзрум, где он нашел бы в достаточном количестве провиант, боевые запасы, артиллерию и даже подъемных лошадей, чтобы без потери времени идти далее. В Батуме же он не найдет ничего, кроме привезенного с собою на судах; в особенности чувствителен будет там для него недостаток в скоте для транспортов. Оттуда ему будет трудно пройти, ибо на пути его, как слышно, находится несколько укрепленных ущелий. Это мнение мое подтверждается тем, что на днях прибудет сюда, как говорят, чрез Трапезунт, Селим-Паша с 12000 войска. Часть этого войска уже высадилась там на берег и находится на походе к Эрзруму.»

Были перехвачены также копии с писем от разных лиц к английскому консулу в Эрзруме, Бранту, который пересылал их к Виллиамсу. Английский посол в Цареграде, Лорд Стратфорд-де-Редклиф, дважды писал, что в Цареграде им сделано все, что только возможно, для вспомоществования Карсу отправлением продовольствия и для ускорения предпринятой Омер-Пашею диверсии из Редут-Кале. Но англичанин Лонгвурт, писал из Сухум-Кале, что Омер-Паша избрал уже для операционной линии своей Сухум-Кале, и что предприятие его в 1855-м году едва ли будет иметь какой-либо успех, по случаю приближения зимы. О том же самом уведомлял он и английского консула в Трапезунте, Стевенса, с приложением разных, неположительных впрочем, сведений о количестве собиравшихся в Сухум-Кале тунисских и турецких войск. Стевенс между прочим уведомлял о движении пароходов с людьми и лошадьми к армии Омер-Паши в Сухум-Кале через Трапезунт. Такое кружное направление десантных войск, обнаруживало, что первоначальное намерение Омер-Паши или главнокомандующих союзных держав действительно было двинуть войска на освобождение Карса, через Эрзрум; ошибочная же перемена в распоряжении их, указывала ген. Муравьеву возможность управиться с Карсом, который не мог более получить значительной помощи и оставлен был почти на произвол своих собственных сил и средств. [146]

Письмо Омер-Паши к Виллиамсу. Положительные сведения о настоящем направлении избранном Омер-Пашею, обнаружились в перехваченных около того же времени письмах от Омер-Паши, отправленных им с нарочным, при открытом листе за его печатью, через Батум и Пеняк в Карс. В письмах сих от 14-го Октября н. с. из главной квартиры его Сухум-Кале, адресованных им на имя Виллиамса, Васиф-Паши и Керим-Паши, нигде не упоминалось о намерении его двинуться к Карсу 76.

Известия о направлении избранном Омер-Пашею и о медленности его были успокоительны: что же касалось до ожидавшегося в Эрзруме корпуса Селим-Паши, то при свежих войсках прибывших из Грузии, и при своей многочисленной кавалерии, главнокомандующий надеялся дать в равнинах у подошвы Соганлуга отпор вспомогательному турецкому корпусу, если бы предстоявшая осенняя погода не воспрепятствовала ему перевалиться через горы, отделявшие Эрзрум от Карса. Доктор Мустафа, подобно Бранту, жаловался на нераспорядительность и бездействие турецкого начальства в Эрзруме. Такие же жалобы приносились Виллиамсу от английского офицера Камерона, находившегося в то время в Эрзруме.

Перехваченные частные письма. У курьеров, пойманных между Чифтлигая и Бозгалою и в числе разбросанных ими бумаг, были найдены пересылавшиеся к англичанам карты Малой Азин, и несколько неполных экземпляров гравированной карты окрестностей Карса. Были к ним также письма от персидского консула в Эрзруме, выражавшие с довольно грубою лестью, поздравления с отбитым штурмом, что не согласовалось с тогдашним расположением Шаха к англичанам. Мушира Васиф-Пашу уведомляли, о собранных в Анатолии деньгах и о [147] присланных от сераскира суммах, для удовлетворения анатолийской армии жалованьем.

Между множеством турецких бумаг, перехваченных около того времени, или найденных брошенными и в других местах, где по-видимому гонцы ночью уклонялись от казаков, в иных передавались подробные вести о падении Севастополя, в безобразно-увеличенном виде, как напр. упоминалось о взятых у нас 6,000 пушках, о подвигах некоторых турецких начальников поименно, и об отбитых у нас при сем случае сто раз ста тысячах кошельков денег; а при одном из писем, посылалось два экземпляра картины приступа Севастополя отпечатанной, должно быть, в Константинополе 77.

Вестовщик, передававший сии сведения какому-то артиллерийскому офицеру в Карсе, присоединял к ним самые нелепые рассказы о неудавшихся будто рекрутских наборах в Польше и тому подобное. В частных письмах к обывателям Карса и к служащим, встречались увещания к терпению, в надежде на скорое прибытие, для избавления их, Селим-Паши, будто высадившегося в Трапезунте с войском, коего число определяли в 25,000 человек. Иные писали даже, что он уже прибыл в Эрзрум, откуда имел отправиться через три дня к Карсу.

Вести о Селим-Паше. Селим-Паша, на появлении коего лежало столько надежд, был тот самый, которого кн. Андроников разбил в 1854-м году в Гурии на реке Чурук-су. В 1855-м году, он [148] числился командиром гвардейского корпуса и после того был временно назначен главнокомандующим в Эрзруме, как то видно из перехваченного официального донесения к Васиф-Паше из Эрзрума, с известием об ожидании его. В донесении сем сказано, что Селим-Паша, выехав из Константинополя (1-го Октября с. с.) с известным числом регулярных войск, прибыл в Трапезунтский порт; но с каким именно количеством войск, о том в донесении не упоминалось. Далее уведомляли Васиф-Пашу, о намерении Селим-Паши выступить из Трапезунта 5-го Октября (с. с.) и что для приготовления ему и войску ночлегов, послан из Эрзрума штаб-офицер; но как Селим-Паша по прибытии в Байбурт, должен был возвратить пришедший с ним вьючный скот, то взамен оного велено заблаговременно отправить в Байбурт сто других штук вьючного скота. Это распоряжение видимо сделано самим Селим-Пашею, потому что он посылал в Эрзрум нарочного чиновника, и из сего можно было заключать, что Селим-Паша трогается лишь своею особой, а не с войском, ибо такое ничтожное количество перевозочных средств едва могло удовлетворить обыкновенным потребностям для обоза Паши и его прислуги; но у турок, где паша, там предполагается и войско — чем более пашей, тем более и войска — и народная молва пронесла весть о приближавшихся больших силах, тогда как в бумаге о войсках упоминалось только глухо. В конце донесения, изъявлялись надежды, что Селим-Паша в скором времени, по открытии карской дороги, сам отправится в Карс. По этому можно было думать, что новый временный Эрзрумский главнокомандующий не располагал пробиваться в Карс силою. Об угрожавшем по слухам приближении новых неприятельских войск с той стороны, ген. Муравьев принял более в соображение бумаги англичан, коих известия казались обстоятельнее. Стевенс писал из Трапезунта, что Селим-Пашу ожидали 3-го Октября (с. с.) с 1,000 человек, назначавшимися в Эрзрум, и что за тем имелось в виду прибытие в Трапезунт на тот же предмет, еще 11,000 войск. [149]

Известие о движении Вели-Паши. Приближалась зима: ожидавшиеся войска могли опоздать, и потому вести сии не требовали поспешных распоряжений: между последними бумагами, отысканными в числе брошенных курьером в бурьян, нашлось письмо из Эрзрума к Виллиамсу от маиора Стюарта, который уведомлял, что ему удалось наконец убедить Вели-Пашу, на вялость и медленность коего постоянно жаловались англичане, подвинуться от Деве-Боюну вперед, и что он обещался выступить не позже 9-го Октября (с. с); но каким путем Вели-Паша обещался выступить вперед, не объяснялось, ибо из Эрзрума можно было идти к Карсу вперед и через Ольту, и на Гассан-Кале через Соганлугский хребет. Думалось и то, что письмо это могло быть подброшено с намерением потревожить нас; но во всяком случае, такое известие требовало распоряжения. Были немедленно посланы новые лазутчики, отправлены партии в дальние разъезды и войскам в тот же вечер объявлено быть готовыми к выступлению по первому приказанию; Суслову же послано предписание, сделать движение вперед, для отвлечения от Карса эрзрумских войск, с предоставлением ему дойти до Меджингерта, если б то было нужно для достижения цели. В тот самый день, когда найдено письмо Стюарта, узнали через прежде высланных лазутчиков, что Вели-Паша действительно перешел 9-го Октябри из Деве-Боюну с пехотою в Куруджи, заняв Гассан-Кале своею кавалериею, и что он располагал двигаться трехчасовыми переходами к Карсу; но передовые отряды Вели-Паши не встречались с разъездами посланными за Соганлуг.

Разделение на два отряда. Не менее того, известия сии требовали неотлагательных мер, за которые неудобно было приниматься тогда, как неприятель показался бы на высотах Соганлуга. Наличные в лагере войска были разделены на две части, из коих одна назначалась для наступательных действий, а другая для содержания блокады, до дальнейшего разъяснения дела. Резервные баталионы, находившиеся в Александрополе не были потребованы, потому что они могли присоединиться в течение [150] трех дней. Затруднительность оставалась одна — в недостатке начальников для командования отдельными частями войск, после выбывших генералов Ковалевского, кн. Гагарина и Броневского. К наступательному отряду, с которым главнокомандующий располагал сам идти, был назначен начальником ген. Бриммер; а для начальствования частью, имевшей остаться под Карсом, вызван был ген. Бакланов; отряд же его при селении Мелик-Кёв, был поручен полковнику Тихоцкому.

Смотр. Бакланов прибыл в Чифтлигая 18-го Октября. С целью убедиться в готовности войск назначенных к выступлению, главнокомандующий приказал в тот же день вывести их на равнину между фронтом нижнего лагеря, селением Томра и развалинами Гюмбета, построить их в боевой порядок и сделать несколько движений. Пехота, кавалерия и артиллерия представили уважительные массы исправного войска, которое двигалось с твердостию и быстротою. Все были в исправных полушубках с амунициею поверх оных, и в такой одежде, соответствовавшей времени года, войско сие с бодрою поступью и смелым видом, было конечно красивее чем в пестрой обмундировке с пригнанною амунициею. С таким войском можно было смело продолжать военные действия.

Во все время этого смотра, Анатолийская армия стояла в своих укреплениях под ружьем. Англичане, упоминающие об оном в своих книгах, пишут, что мы показали им тогда в первый раз уменьшенную армию нашу, состоявшую по показаниям их, из 16-ти баталионов пехоты по 400 или 500 человек в каждом, из трех полков драгун, трех полков казаков и 40 орудий. Они полагали, что мы будем их атаковать и потому, как войско так и жители Карса были в готовности нас встретить.


Комментарии

71. После покорения Карса, этот архиерей был сменен по распоряжению патриарха Нерсеса, другим, викарным, уроженцем Закавказского края, возвратившимся из турецких владений, где он долго находился.

72. Дабы покрыть небольшие издержки, которые офицеры имели при постройке для себя землянок, отпущено каждому из них по 15-ти р. с. из экономических сумм, не входивших в сметы расходов.

73. См. план стана Владикарс.

74. Лес со всех сих землянок и строений, равно и запас, были по окончании войны сплавлены подою по р. р. Карс-Чай и Арпачай весною 1856-го года в Александрополь, для инженерных построек в крепости; ибо в наших пограничных безлесных местах, правительство платило в мирное время несметные суммы на приобретение строевого леса.

75. См. приложение под буквою И.

76. В приложениях под литерою V, находится точная копия с письма Омер-Паши к Виллиамсу, написанного собственною его рукою на французском языке. Когда Омер-Паша состоял н 1833-м году в чине капитана при ген. Муравьеве во время командования им десантным отрядом в Цареграде, он знал только по-немецки; по-французски же выучился с тех пор, как начал возвышаться в звании.

77. Картина приступа Севастополя была в роде наших лубочных, продающихся в Москве на каменном мосту. На ней, турки, нисколько не участвовавшие на приступе, изображались победителями и русский генерал, обвешанный Орденами, поражался одним из союзных начальников. Па картине и под оной, были надписи на турецком языке с названием местностей и описанием дела. Кажется что это был первый опыт распространения вестей о победах посредством народных картин. Тридцать лет назад в Оттоманской империи не терпели изображения лика человеческого в писанном или изваянном виде, чему было причиною существующее между мусульманами поверье, что человеческие лики, оставаясь в подлунном мире, тревожат души усопших лиц, которых они изображают.

Текст воспроизведен по изданию: Война за Кавказом в 1855 году. Том II. СПб. 1877

© текст - Муравьев-Карсский Н. Н. 1877
© сетевая версия - Тhietmar. 2020
© OCR - Karaiskender. 2020
© дизайн - Войтехович А. 2001