-

Общий обзор. Чтобы иметь настоящее понятие о тогдашнем состоянии дел, надобно обозреть их в полном объеме и для того взглянуть сперва на происходившее среди осажденной армии, а затем, хотя вкратце, изложить события и сношения наши в прочих частях Кавказского и Закавказского края, ибо они не мало имели влияния на ход военных действий в Малой Азии и под Карсом. Для обзора первого из сих двух предметов, т. е. происходившего в Анатолийской армии, имеются, кроме собственных наблюдений писателя и сведений собиравшихся через лазутчиков, пленных и перебежчиков, известия, переданные англичанами в изданных ими по окончании войны записках.

Полное обложение Карса. В книге сей уже было объяснено с возможною подробностию положение, в котором находился карский гарнизон во второй половине июля месяца. Если и принять, что в том очерке обрисовывается первый период физического и нравственного состояния Анатолийской армии, то в настоящем описании будет заключаться вторая эпоха того состояния, продолжавшегося от конца июля до половины сентября месяца. В первом периоде, обложение Карса было еще не полное, во втором же, карский укрепленный лагерь, имевший до 17-ти верст в окружности, опоясывался уже нашими отрядами, заставами и пикетами. Хотя циркумвалационная линия наших постов имела [269] до 50-ти верст протяжения, но она ежедневно усиливалась новыми способами к стеснению осажденных. Не взирая на сие, турецкие солдаты при всех нуждах своих, побуждаемые начальством, не переставали работать к возведению новых укреплений или к усилению старых; с нашей же стороны выставляли по ночам за ближайшими к Карсу высотами конные засады, которые на рассвете выскакивали и неожиданно нападали на выгоняемый из крепости скот и на людей неосторожно удалявшихся от укреплений. Для отдаления наших удальцов, турки вырыли в некоторых местах небольшие ложементы, где оставляли на ночь стрелков, а при левом берегу реки, на небольшой скале, как бы в продолжении, кончавшихся на горе Шорахской укреплений, поставили одно орудие, которое находилось вне общей линии обводного вала и обстреливало картечью часть равнины и оба берега реки. Так как орудию этому довелось более действовать по охотникам Лориса-Меликова, то назвали его, как и скалу на которой оно стояло, пушкою и горою Лориса-Меликова.

Вторичное уменьшение хлебной дачи. Суточная дача хлеба людям была снова уменьшена. Если первоначальное сокращение пайка было только последствием отдаленной предусмотрительности карского начальства, то ныне усугубление сей меры можно отнести к ограниченности запасов и к предстоявшим нуждам. Трудно определить в какой степени сделано было сие уменьшение, потому что показания о том между собою не сходствовали; при том же, по сему предмету могло последовать несколько распоряжений одно за другим. Руководствуясь официальною депешею Виллиамса, писанною во второй половине августа месяца, видно, что солдатам отпускалась в то время только половинная порция хлеба, мяса и риса с маслом, а что иногда все суточное содержание человека заменялось 100 драхмами сухарей. Он же, около того же времени, пишет, что людям выдавалось 3/5-х положенной дачи хлеба, что составляет 180 драхм, вместо положенных 300 в сутки. Между тем по показаниям лазутчиков и перебежчиков оказывалось, что печеного хлеба выдавалось только по 120 драхм вообще на человека; нижние же чины [270] анатолийских полков, менее других уважаемых, получали не более 80 драхм, (53 золотника) хлеба в день. Средина, между обоими вышеупомянутыми показаниями, соответствует сведениям почерпнутым из перехватывавшихся писем турецких солдат. Из сих последних обнаруживалось, что хлеба вместо положенных 300 драхм в сутки отпускалось иным по 140, другим по 120-ти, а некоторым только по 100.

Беспорядки в продовольствии. Из сих различных показаний можно заключить, что ни начальство, ни войска не знали настоящим образом, сколько отпускалось и сколько принималось хлеба и что по продовольственной части происходили тогда уже большие беспорядки. Хлебники, получавшие муку для печения, находили выгоду в тайной продаже голодавшим жителям части выдаваемой им казенной муки; ибо жители не могли удовлетворяться четырьмя пекарнями, назначенными по распоряжению начальства для снабжения их хлебом. Провиантское ведомство с своей стороны не упускало из виду темных расчетов, представлявшихся от частых перемен и сокращения пайков. Виллиамс пишет, что «мусульманское население города, в коем собиралось до 3 т. стрелков, скоро дойдет до изнурения от голода.» Капитан Томсон, упоминая в письмах своих о нуждах претерпеваемых обывателями, говорит однакоже, что генерал его приберег большие запасы хлеба, которые раздавались, как он выражается — «бережливою рукою». Сверх того Виллиамс посылал офицеров в разные части города по богатым гражданам, для отыскания запасов и найденные продавал бедным. Таким образом открыт был еще в конце августа у заведывавшего магазинами Салэ-Аги, большой склад зернового хлеба, который он, как выше сказано, утаил из общественных запасов. По приведении в полную известность открытого хлеба, англичане полагали, что при тщательной бережливости и уменьшенных пайках, они могли держаться до половины ноября н. с. т. е. до 3-го ноября с. с. Но по неточности сведений о всех продовольственных запасах, которые имелись в Карсе, расчет сей мог быть только гадательным. Впрочем, если скинуть с общего числа людей бывших [270] на довольствии, убыль понесенную неприятелем во время приступа, бежавших и от усилившейся в последствии времени смертности, чего Томсон конечно не имел в виду, то расчет сей, не принимая в соображение способов коими каждый житель кормился в Карсе, по результатам своим случайно оказался почти верным, ибо крепость сдалась в половине ноября.

Исчисление запасов в Карсе. С нашей стороны также усчитывали способы продовольствия имевшиеся в Карсе, в чем руководились сведениями доставляемыми через лазутчиков, которые однажды, наблюдая за отпуском продовольствия из магазинов в продолжение шестнадцати дней сряду, узнали, вероятно по стачке с заведывавшими запасами, сколько в течении сего времени было выпущено для войска хлеба. Норма сия служила нам основанием для вычисления того числа дней, которое гарнизон мог еще довольствоваться половинною дачею хлеба, по приблизительным нашим сведениям о хранившихся в крепости запасах. Оказывалось, что у турок могло быть хлеба еще на 105 дней. Расчет этот, сделанный в последних числах июля месяца, указывал, что с того времени более трех месяцев и 15-ти дней или далее 15-го ноября, Карс не был в состоянии держаться. Предположение сие, в коем примерная убыль людей была принята во внимание, основывалось на выгоднейших для неприятеля условиях, ибо в расчет приняты были самые преувеличенные показания о хлебных складах, пшеницы, муки и сухарей; затем всякая неправильность в исчислении или трата в хлебе, обращалась уже в нашу пользу, т. е. сокращала время которое турки могли держаться в крепости. К этому надобно прибавить, что при таком счислении способов карского гарнизона, не принималось в соображение то физическое расстройство сил, к какому должны были придти люди, содержавшиеся в течение четырех месяцев на половинной даче одного хлеба, без надлежащего приварка, ибо и мясная порция, выдававшаяся скотом — худым и изнуренным от бескормицы — уже приходила, по сделанньии нами наблюдениям, к концу. [272]

Мясное продовольствие в Карсе. Выше было сказано, каким образом карское начальство запаслось живым скотом, загнав в крепость стада окрестных селений. Предмет сей сначала значительно усиливал средства продовольствия. Необходимо было определить положительным образом, сколько имелось в Карсе скота; для чего приказано было в августе месяце, по возможности одновременно, сосчитать с аванпостов, сколько оного выгонялось на пастьбу по всей окружности укреплений, и оказалось, что в крепости было еще около 3 т. голов всякого рода. Поэтому примерно можно было полагать, что сего количества достанет, для продовольствия мясом одного гарнизона исключая жителей, при правильной хлебной даче, на 50 дней, а вместе с жителями, и того на меньшее время.

Примерное определение времени сдачи Карса. Все вышеприведенные сведения и расчеты о состоянии продовольствия в Карсе, по разногласию своему, не удовлетворяли потребности нашей узнать положительно, по какое именно время Анатолийская армия могла еще держаться. Для достижения сего, вновь приступлено было к изложению в цифрах получавшихся с разных мест сведений, как-то: показания жителей о перевозившемся зимою и раннею весною в Карс хлебе по количеству проходивших вьючных транспортов, показания о хранившихся в магазинах и мечетях запасах, и довольно верные сведения о количестве зерна ежесуточно перемалываемого на карских мельницах. Сложный труд сей был поручен подполковнику Михаилу Кауфману, который поверкою и сравнением между собою различных данных, представил выводы свои в таблицах, при чем принята в соображение убыль продовольствовавшихся людей и все случайности, которые но бывшим опытам могли служить в выгоду или невыгоду гарнизона. Изыскания сии показали тогда три эпохи, в которые продовольствие в Карсе, могло прекратиться, а именно: 25-го сентября, 13-го октября и 10-го ноября. Результаты коих достигли, конечно, были только приблизительные, почему вполне руководствоваться ими в военных действиях не предстояло возможности; не менее того они могли и должны были входить в соображение, ибо вернейшего счета о запасах [273] крепости нельзя было получить, так как и самое тамошнее начальство не имело по этому предмету совершенно точных сведений. Принимая вышеозначенные три числа за те дни, в которых по вероятности прекращалось в Карсе продовольствие, нельзя было допустить, чтобы Анатолийская армия могла держаться до последнего дня без явных признаков совершенного разрушения, и потому, отбросив с каждой из означенных эпох по 8-ми дней, получен был следующий результат:

Предположительные эпохи
Совершенного прекращения продовольствия в Карсе	Сдачи Анатолийской армии
25-го сентября	17-го сентября
13-го октября	5-го октября
10-го ноября	2-го ноября

К свойствам человека принадлежит отыскивать во всяком деле хотя примерную определительность в будущем — с большею готовностью подчиняется в сем случае терпение его.

Дороговизна. Турецкие солдаты, в большей части писем своих, жаловались на непомерную дороговизну всех жизненных продуктов, в том числе и изюма, до которого они лакомы, и в особенности табаку, коего лишение было для них едва ли не чувствительнее недостатка в хлебе. Иные из них пользовались продовольствием от обывателей, с которыми они обжились; многие же покупали хлеб на собственные средства, почему обращались к родителям с просьбами о присылке им денег. Вообще заметна была между ними склонность к барышничеству, чем они и занимались, покупая и перепродавая хлеб нуждающимся. Один из обывателей Карса пишет, что завел в Карсе до пяти лавок и что он с 300 курушей, выручает до 900. Самара, или две четверти пшеницы, продавалась у него по 950 курушей, а ячмень по 457, что составляет на русские меру и деньги, за четверть пшеницы более 24-х руб. сер., а ячменя, более 14-ти руб. сер.— цены на хлеб [274] непомерные, в стране известной по дешевизне сих произведений. При такой скудости в продовольствии для людей, не возможно было, чтобы кавалерийские и артиллерийские лошади пользовались хорошим содержанием. Один кавалерийский солдат, жалуясь на терпимый им голод, пишет, что они употребляют для себя в пищу ячмень, отпускаемый им уменьшенными дачами для лошадей, на которых навешивают пустые торбы только для виду.

Истребление лошадей в гарнизоне. Остатки кавалерии Анатолийской армии, не были уже в силах противиться отрядам нашей конницы, которая при всех встречах гнала ее; вскоре и сии остатки совершенно исчезли. Виллиамс, не предвидя более способов содержать оную, ни выслать ее из крепости, приказал перерезать всех оставшихся в регулярной кавалерии и артиллерии лошадей, коих нашлось еще около 2 т. Часть их была выпущена хозяевами за укрепления, и как выше сказано, служила приманкою нашим мусульманским всадникам, которые ловили и продавали их за бесценок маркитантам и промышленникам пограничных наших селений. Множество лошадиных трупов было свалено турками за Карадагом, в рытвину, к которой аванпостные казаки наши не подъезжали за смрадом, распространявшимся в окрестностях от гниения падали. Много дохлых лошадей было брошено турками в реку, по которой трупы их плыли мимо наших постов; остальная часть кавалерийских и артиллерийских лошадей была прирезана и систематически зарыта в длинных ямах, вырытых впереди предместия Байрам-Паша ⁵⁹. О приготовлении сих ям, у нас было слышно; но по разнесшейся молве, что для Карского гарнизона строятся на зиму казармы, работа сия сначала была для нас загадкою, ибо потребный для таких обширных построек лес, можно было добыть только из Соганлугских гор, которые в то время были для них недоступны. По этому [275] казалось, что Виллиамс был уверен в снятии нами блокады, вследствие ожидаемой им выручки извне. Во всяком случае, можно было думать, что он, располагая долгое время оставаться в Карсе, рассчитывал на какие-либо запасы продовольствия, находившиеся у него под рукою, что не согласовалось однако же с имевшимися у нас довольно верными сведениями о состоянии продовольствия в крепости. Говор о вырываемых ямах, несколько времени озабочивавший главнокомандующего, наконец затих; но по взятии Карса оказались на том месте конские могилы, покрытые огромными насыпями, из коих торчали кое-где ноги сих животных. Таких насыпей было 24, из них каждая имела до 30-ти сажень в длину и до 4-х в ширину; расположены же оне были в правильном порядке, параллельно одна к другой, почему полагать можно, что первоначальное рытье ям, действительно имело целью построение в них полуземлянок, для помещения на зиму гарнизона.

Беспокойства в Карсе. И так Анатолийская армия пребывала в Карсе без конницы, как тело без движения. Истребление такого значительного количества лошадей, лишавшее войско всякой надежды к наступательным действиям, могло только увеличить впечатление уныния, производимого ощущаемым недостатком в продовольствии, как между войском так и между жителями. Баши-бозуки, не пользовались от карского начальства уважением наравне с тем, которое оказывали регулярному войску; почему, при выдаче хлеба их начали обделять. Не привыкшие к покорности, они стали роптать; по сему случаю знаменитый вождь их вельможа — наездник Хаджи-Темур-Паша, имел размолвку с главнокомандующим, которому он угрожал уйти со своими подчиненными, если их не будут кормить как следует. Жители Карса также выказывали нетерпение. В одну из тревог, часто случавшихся в городе, какой-то паша с черною бородой, выбранил жителей жидами н гяурами, от чего они пришли в волнение, начали шуметь и требовали выдачи этого паши. Их успокоил только меджлис, или градское правление, уверившее народ, что во всем городе не [276] имеется паши с черною бородой, и что оскорбивший их был какой-то незначительный офицер. Но всего замечательнее была тревога произведенная женщинами: оне упрекали войско, что оно не выходит из крепости биться с неверными и стесняет только жителей своим пребыванием в городе. Ярость их дошла до того, что оне однажды, собравшись толпою к палатке мушира, требовали с воплем и криком дабы он, или дал им хлеба для прокормления детей, или выходил на бой с неверными, или же сдал бы русским город. Лазутчики, передавшие нам сие обстоятельство, сказывали, что часовые стоявшие у Васиф-Паши, вынуждены были отбиваться от толпы прикладами, при чем у одной женщины переломили руку; Васиф же уклонился будто в город, выйдя из палатки задними дверьми.

Беглых расстреливают. В таком положении дела, тревожное состояние между регулярными войсками, более других покорными, выражалось усиливавшимися побегами. Из дезертиров, большая часть пробиралась по ночам скрытными путями и по балкам; причем иные попадались в плен, другие же просто перебегали к нам, и так как содержание их в пашем лагере сопряжено было с затруднениями, то желающих отпускали на родину, где они распространяли в народе вести об оказываемой им в нашем стане приветливости, взамен нужд от коих они изнемогали в Карсе.

В продолжение двух ночей сряду, на 24-е н па 25-е августа, бежало из Карса по 25-ти человек вдруг. Дабы остановить побеги, Васиф-Паша, по требованию Виллиамса, отдал по войскам приказ, чтобы на будущее время всех пойманных дезертиров расстреливать, обещая по 500-т пиастров поимщикам в награду; вследствие чего, начался в турецком войске сей род смертной казни, и первые нижние чины были расстреляны в конце августа месяца. За тем казни сии продолжались; суд над виновным продолжался не более одного часа, и смерть его обусловливалась захождением солнца, коего осужденный не должен был более видеть. На первых порах страх остановил побеги, так что мы [277] несколько дней оставались без слухов о происходившем в Карсе. Молчание сие служило нам сначала поводом к предположениям, что неприятель намеревается внезапно прорваться сквозь слабейшую часть нашей линии; но такое впечатление страха в рядах турецкой армии было не продолжительно, от преобладавшей крайности. Виновные равнодушно встречали смерть, и никогда не прибегали к просьбам о пощаде, относя, как побег свой так и гибель, к неисповедимым велениям судьбы, об этом пишут и англичане. Однажды бежал к нам унтер-офицер только что накануне участвовавший в исполнении приговора суда над товарищем. «Вчера», говорил он улыбаясь: «я был в султанской службе и исполнял обязанность свою, а сегодня судьба привела меня к вам». Уклонялись конечно слабейшие духом, избегая голода, наказаний, или недовольные начальством. Замечательно при сем, что до половины сентября месяца, в числе беглых, у нас оказался один только человек из баталиона султанской гвардии и один из арабистанской дивизии. В сих двух частях, народ был исправнее и надежнее чем в прочих, что и служило поводом карскому начальству раскассировать между арабистанцами 5-й анатолийский пехотный полк, в коем было более всего беглых. Арабистанцы польщенные таким знаком доверия, не менее того тяготились, как нам было известно, возложенным на них присмотром за анатолийцами, на которых они смотрели с презрением.

Казни обывателей Карса. Из записок англичан видно, что они равно преследовали и жителей за пристанодержательство дезертиров. 1-го сентября расстреляли двух беглых солдат, и как они перед смертию показали, что одно мусульманское семейство Карса, способствовало побегам, скрывая у себя солдат и снабжая их платьем природных жителей, то все подозреваемое семейство было взято под стражу и на другой день повесили на базарной площади двух молодых мусульман. Наказывали также смертью лазутчиков, или людей обвиняемых в передаче нам известий. Из записок англичан от 9-го августа с. с. видно, что тогда уже был казнен по военному [278] суду, один мусульманин, подбросивший, по показанию часового, посланную из нашего лагеря записку, которою требовали сведений о числе орудий и количестве продовольствия. Его повесили на базаре, приколов к груди его бумагу с объяснением его преступления. Несколько дней после того, за подобное же приговорили к смерти еще одного мусульманина и присудили, по подозрению, двух армян к продолжительному заточению. 17-го и 26-го августа повесили еще двух жителей, обвиняемых в сношениях с нами. Ужасы сии занимали, и отчасти, успокаивали на время осажденных, как всякое необыкновенное и кровавое событие, угодливое безотчетливой мести страждущего народа.

Письма турецких солдат. Уныние существовавшее тогда в Карсе, свидетельствуется письмами турецких солдат. Выписки в переводе из сих писем помещены в конце книги с подлинными выражениями корреспондентов ⁶⁰. В иных письмах касались и описаний военных действий, с бестолочью свойственною необразованию. В иных повествованиях заметна была хвастливость, как это видно из одного письма, с коего точный перевод находится в конце книги ⁶¹.

Состояние духа в гарнизоне. Карское начальство всеми мерами стараюсь поддерживать бодрость духа в людях, и при строгости наказаний за побеги в последнее время приказано было офицерам ходить по палаткам нижних чинов, для увещания их к терпению, как то было передано нам дезертирами. Выпавший 27-го Августа первый снег и наступившие холодные ночи с пронзительным северным ветром, много беспокоили осажденных. Обещались снабдить нижних чинов овчинами для подбивки шинелей; но вместо того выдали только на каждый десяток гвардейского баталиона, по две бараньи шкуры, из оставшихся от мясных порций. Но и эти немногие овчины людям не достались, а употреблены ефрейторами на свою постилку, и холод присоединился к прочим испытаниям [279] переносимым терпеливыми затворниками, в палатках разбитых на возвышенных местах. При всем том, масса, поощряемая неутомимым Виллиамсом, крепилась духом, и земляные работы на крепостных верках деятельно продолжались. Замечательно, что не взирая на нужды терпимые гарнизоном и жителями, на строгость начальства и повторявшиеся смертные казни, к Виллиамсу вообще не питали ненависти и он был уверен в своей неприкосновенности, среди людей непривыкших к столь крутому обхождению. Причина сего таится в доверии, которое имели в прямоту его действий, и во внутреннем убеждении каждого, что гонение на начальников турецкой армии, было вызвано справедливым негодованием его за бесчеловечное их корыстолюбие, погубившее многих в предшествовавшем году. Сами же начальники боялись Виллиамса, и чувство этой боязни превозмогало в них всякое выражение ненависти.

Весть в Карсе об Омер-Паше. Успокаивали гарнизон также вестями о прибытии Омер-Паши и надеждами на скорое избавление. Первое верное известие о сделанной им с 40,000 войском в Батуме высадке, было доставлено пешим гонцом, прокравшимся в начале Сентября в Карс с большою опасностью через наши посты. Весть сия была обнародована и чрезвычайно воодушевила как войско, так и жителей. Сначала в Карсе разнесся было слух, что, вследствие сего, ген. Муравьев двинулся к Ахалцыху с 12,000 войска, а на другой день, что все наше войско готовится к возвращению в Грузию, и что мы через несколько дней тронемся в обратный путь. Между разными толками распространявшимися тогда в городе, рассказывали также, что ген. Муравьев будет заменен на Кавказе ген. Лидерсом, командовавшим в Крыму отрядом.

Весть в Карсе о падении Севастополя. 11-го Сентября с. с. пришло в Карс известие о падении Севастополя. Доктор Сандвит, пишет, что весть сия была доставлена одним мусульманином нашего Закавказского края, по имени Арслан-Ага, которого сопровождали шесть отборных всадников. Небольшая партия эта, въехавшая в Карс ночью, была будто остановлена нашим разъездом, но что ловкий [280] гонец знавший по-русски, отделался назвавшись полковником посланным с поручением осмотреть посты, при чем, воспользовавшись замешательством казаков, проскакал мимо. В полдень, радостное известие было обнародовано в присутствии всего выведенного в строй войска. К торжеству сему присоединились толпами высыпавшие из домов своих вооруженные граждане, которые в изъявление восторга своего, не переставали стрелять из ружей. С цитадели был сделан салют; но едва выстрелили первые орудия, как но словам повествователя — «полк русской кавалерии с двумя батареями подошел к укреплению Гафиз-Паша и, остановясь в 2,000 ярдах, открыл частый огонь; нападение это было непонятно, до тех пор пока генерал не сказал нам, что намерение неприятеля очевидно, и что он хочет только скрыть от своих войск салют и дать ему вид перестрелки».

Могло случиться, что гонец Арслан-Ага прихвастнул; но могло случиться и то, что кто-либо из наших Закавказских татар, знавший по-русски, проскочил через нашу цепь ночью, назвав себя полковником, и что казаки его в темноте не узнали, потому что при войске нашем имелось три полка конно-мусульман, при коих находились штаб-офицеры из туземцев. Что же касается до нападения, то оно не было направлено к укреплению Гафиз-Паша, что на правом берегу реки, как пишут англичане, а к селению Калаба-Килиса, что на левом берегу реки. Ясно видно, что они упоминают о нападении сделанном в тот день Баклановым, как это выше объяснено; но Бакланов не имел физической возможности, вслед за пушечным выстрелом из цитадели, посадить на конь целый отряд, и, выступив из лагеря своего при с. Мелик-Кев, вмиг переправиться с артиллериею через реку, обойти выдававшиеся Карадагские высоты н укрепления, и атаковать неприятельских фуражиров или залагерную стражу. При том же, по неведению еще нами о падении Севастополя, неожиданный салют из [281] цитадели Карса, был для всех нас загадкою до самого вечера ⁶².

В перехватываемых из Батума в Карс кореспонденциях, повторялись также уведомления о падении Севастополя. Новости сии хотя передавались пашами и начальниками войск, но от этого оне не были толковее. В темных писаниях сих, старались поднять дух в осажденных воззваниями к милосердию Божию и с изъявлением надежд, что горестное положение их скоро облегчится, при чем уведомляли, что: «командир султанской гвардии Селим-Паша, взяв пять баталионов из Константинополя и двенадцать из Сухума, отправляется с сими войсками в ту сторону»; но в какую именно не сказано. С таким же неясным определением направления войск для выручки Карса, выражается какой-то другой начальник, присоединяя к названным войскам еще полки, отправляющиеся в Сухум из Варны. Видимо, что тут шла речь о высадке Омер-Паши, сперва на берега Гурии, а потом Абхазии, без знания местности и без ясного понятия о цели сей экспедиции. В других письмах содержались известия о происходившем в Константинополе при дворе султана, о перемещениях и тому подобные.

Холера в Карсе. Вместе с известием о покорении Севастополя 11-го Сентября, проявилась в Карсе холера. 13-го поступило в госпиталь семь или восемь человек, из коих большая половина сделалась жертвою эпидемии; 15-го же в госпитале оказалось уже 42 случая. Хотя холера тогда еще не сильно действовала в городе и войске, но восприимчивость к ней в людях уже таилась, от расслабления телесных сил и недостатка в хорошей пище, чем усугублялся упадок и душевных сил. Однако в народе еще не замечали появления эпидемии, и от [282] того, мы узнали о существовании в Карсе холеры, только после приступа 17-го Сентября.

О высадке Омер-Паши. Доктор Сандвит, из записок коего почерпнуты сведения о количестве погибших холерою людей, пишет, что усилившаяся к 15-му Сентября холера, помрачила радостное известие о высадке генералиссимуса (как он называет Омер-Пашу) в Сухум-Кале с 45,000 лучших турецких, египетских и тунисских войск. Весть сия была на этот раз доставлена адъютантом Омер-Паши, пробравшимся в Карс после 12-ти дневного пути.

Англичане, расспрашивавшие, как видно, у жителей о состоянии края и о местности, писали, что их более порадовало бы известие о высадке вспомогательного войска в Трапезунте, как о том сначала носились слухи, чем в Батуме. Направляясь с берегов Черного моря прямо в Грузию Омер-Паша, по мнению их, встретил бы такие местные препятствия, что личное присутствие русского главнокомандующего для отпора вторжения его, оказалось бы излишним. Англичане, полагавшие свои лучшие надежды на сие вспомогательное войско, не ошибались в своих соображениях; ибо, не взирая на все трудности дороги от Трапезунта до Эрзрума, не взирая на большое расстояние, путь сей беспрепятственно совершаясь в своих границах, был доступен для турецкой армии. Напротив того затруднения представлявшиеся Омер-Паше при следовании через Мингрелию, местами нездоровыми и населенными христианами, при сопротивлении с нашей стороны, соделывались для него едва ли преодолимыми и при преимуществе в числительности войск. Появление турецкой армии на вершинах Соганлуга, много потревожило бы нас, тогда как первые успехи ее в Мингрелии, не препятствовали продолжению блокады.

Слухи в Карсе. Не менее того восторг произведенный в Карсе покорением Севастополя и появлением Омер-Паши на восточном берегу моря, служил поводом к предположениям всякого рода, коими тешились осажденные в надежде на свое скорое избавление. Распространялись и повторялись слухи о непременном [283] намерении нашем выступить в обратный путь. К заключениям такого рода служили им, между прочим, горевшие на окрестных горах травы, по коим у нас в лагере также неосновательно заключали о появлении Омер-Паши. Транспорты наши, постоянно ходившие между лагерем и Александрополем, ныне казались им предвестниками нашего обратного движения. Догадкам такого рода не были чужды и англичане, которые судили о наших намерениях, по каким-то приготовлениям к выступлению, замечаемым ими в пашем лагере. Им казалось, что по ночам движутся у нас фонари и тянутся вереницы подвод. Непонятно, каким образом неприятель мог заметить фонари в расстоянии 6-ти верст; необъяснимо и то, как пришли к заключению о намерении нашем оставить блокаду, потому что видели несколько фонарей переносимых с одного места на другое. Венгр Кмети судил всех правильнее, утверждая в то время, что прежде отступления нашего, будет непременно нападение на Карс. Виллиамс усугубил деятельность свою и бдительность часовых.

Как бы то ни было, около половины Сентября, темные предвестники кровопролитного боя, безотчетно касались уже воображения войск в обоих лагерях, опираясь на обстоятельства, которые в сущности не могли свидетельствовать о событии еще покрытом непроницаемою тайною и как всякое будущее — неизвестностью.

Первое появление союзников с моря. Обратимся теперь к важнейшим событиям, происходившим в прочих частях Кавказа и Закавказского края, и начнем с тех, которые совершались ближе к главному поприщу военных действий — под Карсом. Появлению Омер-Паши на берегах Гурии и Мингрелии предшествовали изыскания, предпринимавшиеся союзниками у наших морских [284] берегов. Еще 8-го Августа остановился па якоре при устьях Риона французский трехмачтовый пароход, шедший из Сухум-Кале. Было спущено с судна пять баркасов, которые занимались промерами как в море, так и при самом устье реки, после чего пароход снялся и ушел к Батуму. 13-го Августа прибыло в Кобулеты десять небольших судов (которые лазутчики называли канонирскими лодками), высадившие артиллеристов на пополнение убылых людей, а 25-го Августа явилось в Батум еще восемь судов, которые привезли несколько регулярной кавалерии.

Колебание союзников. Между тем, постоянно повторялись слухи и о сделанном будто бы неприятелем десанте в Трапезунте, от чего до действительного появления самого Омер-Паши в Батуме, нельзя было положительно определить пункта, избранного союзниками для высадки. Казалось, что неприятель в самом деле коснулся было Трапезунта частью своих сил, откуда оне были снова посажены на суда и перевезены в Батум. Омер-Паша по-видимому, сам заезжал в Трапезунт. Такое колебание в действиях, было отголоском прений, на счет избираемого места для высадки, происходивших тогда в Цареграде и в совете главнокомандующих союзных войск, как то будет объяснено в описании мингрельской кампании Омер-Паши.

О предположительном направлении десанта. Наконец, решительное появление главных турецких сил 2-го Сентября в Батуме, разрешило этот вопрос; но тут явился другой: попытается ли неприятель двинуться через Аджарские горы к Карсу и к Ахалцыху, или же двинется он с главными своими силами по левой стороне Риона через Гурию? Известно было, что высадившейся турецкой армии, едва ли было возможно пробраться с своими тяжестями через Аджарскую страну и тамошние горы; но новые сборы — рабочих для исправления дорог и значительного скопища в Аджарии жителей, постоянно обращали на себя внимание главнокомандующего, пока не было положительно узнано, что скопища сии, собиравшиеся в с.с. Кеда, Ниния и Хула, были отозваны в Чурук-Су. Впоследствии слышно было, что экспедиция эта в [285] Аджарию, при которой находились будто бы иностранные инженеры, имела только целью, отвлечь нас от Карса. Не менее того от сего сборища отправлялись небольшие партии, которые нападали на одиноких жителей и стада в Ахалцыхском уезде ⁶³. Надобно думать, что к отозванию войск из Аджарии, турецкое начальство побуждено было выпавшим тогда в горах снегом.

Силы десанта. Трудно было получить верное сведение о количестве турецких войск, высадившихся 2-го сентября в Батуме:, но ближайшее к истине показывало, что у Омер-Паши собиралось их на берегу до 25 т. при коих находилось 10 полевых орудий, 20 горных, и несколько мортир небольшого калибра. Высажено также было от 250-ти до 400-т пар волов с запасом продовольствия. Присутствие иностранных офицеров, коих при сей армии находилось довольно большое число, было причиною разнесшегося в народе ложного слуха, что вместе с турками прибыла в Батум дивизия англо-французских войск, состоявшая будто из 10 т. или 12 т. человек под начальством какого-то ген. Франкле. Сперва полагали, что Омер-Паша начнет военные действия вторжением в Гурию; но вскоре после того стали носиться слухи, что он перебирается в Сухум-Кале, где он точно был лично 4-го сентября и приказал к 15-му сентября собраться черкесам, а абхазскому ополчению явиться к тому же времени в Батум. Сборы эти действительно состоялись, но во всей ли полноте исполнены были сии распоряжения Омер-Паши — в подробности не было известно. Затем Омер-Паша не замедлил возвращением в Батум, и опять направился оттуда с войском в Абхазию, где имел уже к 20-му сентября, около Сухума, до 10 т. войск ⁶⁴.

Экспедиция в Свеанетию. К событиям той эпохи принадлежит успешная экспедиция совершенная в течении лета маиором Васильевым с [286] милициею из Рачинского округа (что в Имеретии) в Свеанетию, где оказалось волнение между жителями, и куда мы до тех пор ни разу еще не проникали вооруженною рукою.

Шервашидзе передается неприятелю. Обозревая происходившее в то время в прибрежных владениях наших, к сожалению нельзя умолчать о переходе на сторону Турок владетеля Абхазии генерал-адъютанта кн. Михаила Шервашидзе, который вследствие занятия союзниками принадлежавшего ему абхазского княжества, проживал в Мингрелии, откуда он еще в Мае месяце, отправясь в родовое имение свое Очамчири (на Абхазском берегу) передался там неприятелю. Сперва он имел свидание с приезжавшим к нему начальником турецких войск по всему берегу моря, Мустафа-Пашею, а потом ездил в Сухум-Кале. Впоследствии времени он являлся к Омер-Паше в Сухум и был облечен от имени султана в звание правителя Абхазии. О бытности абхазского владетеля в Сухуме, свидетельствуют иностранные ведомости того времени, как и сопровождавший турецкую армию англичанин Олифант, издавший записки свои в 1856 году. Последний описывает даже самое торжество происходившее в Сухуме, по случаю принятия кн. Михаилом вновь в управление оставленного было им княжества. После этого кн. Шервашидзе, которого турки называли Хамид-Бей, принимал у себя в Очамчири приезжавшего в Абхазию герцога Нюкастельского и чествовал его в лесах своих охотою. Не менее того турки мало доверяли кн. Шервашидзе, и он не пользовался у них большим уважением. За кн. Михаилом последовал брат его маиор нашей службы, кн. Александр; но не вняли коварным приглашениям владетеля, родственники его, князья — полковник Дмитрий Шервашидзе и ротмистр Григорий Шервашидзе, которые, оставаясь верными своему долгу и присяге, предпочли исполнение обязанностей своих в рядах нашего войска, тому двусмысленному и темному служению, коим кн. Михаил старался оправдать пребывание свое среди неприятеля. Турецкое начальство, представляя в пример поступок владетеля, обращалось со льстивыми предложениями к князю Малакию Гуриелю, который был для [287] них грозою в горах своей родины, но этот верный сподвижник войск наших, с презрением отверг предательство, к коему его склонить старались.

Вторжение союзников в Азовское море. Вторжение союзников в Азовское море, последовало 13-го Мая. При осмотре еще весною Кавказской линии, главнокомандующий сделал распоряжение, дабы в случае какого-либо в напора неприятеля со стороны моря, была подана с правого фланга Кавказской линии возможная помощь наказному атаману Донского войска генерал-адъютанту Хомутову, начальствовавшему в то время, независимо от главнокомандующего, черноморскими казаками и войсками охранявшими Анапу и берега моря. Вследствие сего ген. Евдокимов, командовавший тогда правым флангом, по получении первого известия о появлении неприятеля, немедленно собрав несколько баталионов пехоты, и значительное число линейных казаков, быстро двинулся с сим отрядом в Черноморье.

Мы оставляем Анапу. Между тем англичане бомбардировали Новороссийск. На бывшем в Черномории военном совете, к коему собрались старшие начальники войск, актом постановили оставить весь берег моря, сжечь г. Анапу и взорвать сию крепость, что и было исполнено. По выходе нашем из Анапы, занял ее Сефер-бей с 200-ми горцев, называя себя пашею и комендантом крепости. К нему присоединилось несколько турецких офицеров и до 50-ти человек солдат ⁶⁵. После того как Анапа и весь берег были нами оставлены, Черноморье и все войска в нем сосредоточенные, поступили по Высочайшей воле под начальство главнокомандующего ген. Муравьева, на коего возложены были и все распоряжения в том крае по военной части. [288]

Силы в Черномории. По возвращении на правый фланг линии вспомогательного отряда Евдокимова, сосредоточивалось в то время в Черномории местных войск: все Черноморское казачье войско, состоявшее, за исключением командированных из оного при начале войны частей в Крым, из четырех пеших регулярных казачьих баталионов и одиннадцати конных полков, при коих имелось две батареи конной артиллерии и ракетные команды, сверх того л. гв. Черноморский эскадрон и сформированный за несколько перед тем лет, так называемый анапский полуэскадрон, состоявший из лучших людей черкесского племени, разновременно к нам перешедших. Кроме того там находилось еще восемь Черноморских линейных баталионов с подвижною артиллериею, занимавших до того берега моря, и два полка донских казаков. Во всех сих войсках, кроме военно-рабочих рот и артиллерийской прислуги имелось:

Независимо от сего, из 84-х тысячного населения мужеского пола Черномории, набирались в случае надобности, резервные конные и пешие войска.

Темрюковская позиция. Так как с очищением приморья, нами были оставлены левый берег Кубани и Таманский полуостров, то прибывший вскоре после того в Черноморье вновь назначенный атаманом ген. Филипсон, принявший начальство над всеми войсками, [289] разделил их на отряды, которые расположил в разных местах по правой стороне реки, заняв передовыми силами позицию на возвышениях при Темрюковской станице; Таманский же полуостров наблюдал казачьими постами и разъездами. Доступ к Темрюковскому лагерю с фронта был весьма затруднителен, по узкой гати, которою атакующий неприятель должен бы двигаться под огнем нашей артиллерии. Левый фланг позиции был прикрыт Кубанью, на коей Варениковская переправа с мостовым ее укреплением, были снова заняты Филипсоном; но правый фланг возвышенной этой позиции, мог быть обстреливаем с Азовского моря навесными выстрелами.

Сожжение Тамани. Особенных военных действий в течение 1855-го года на сих берегах не происходило. Однажды только англо-французы сделали высадку, состоявшую из нескольких тысяч человек, в оставленный нами город Тамань, дабы запастись там дровами и лесом от ломки строений. Засевшие в крайних домах города черноморские пластуны, убили у них двух человек и успели убраться, приведя с собою еще двух французов неосторожно отделившихся от своей команды. В отмщение за сие, город был сожжен неприятелем дотла, и церковь поругана. После того англичане ограничивались пусканием иногда с судов по нашим одиночным пикетам цилиндрических бомб, которые летали очень далеко, но не причинили никакого вреда.

Нападение на Эйск. По берегам Азовского моря, англичане сжигали кое-где рыбачьи хижины; но однажды собралось против Эйска семь английских пароходов, которые, бомбардируя город, повредили несколько строений. За тем высадилось на берег от ста до двух сот человек пехоты, которые двинулись было к городу. На то время случилась в Эйске только одна сотня резервных черноморских казаков, к коим присоединилось несколько жителей, из числа оставшихся в городе во время бомбардирования. Небольшой и нестройный отрядец сей, вышел на встречу неприятелю, который после непродолжительной перестрелки, дал тыл, был преследуем до [290] своих лодок и убрался на них, оставя на берегу несколько амуниций, почему полагали, что у англичан были убитые или раненые. С нашей стороны был легко ранен только один преподаватель окружного училища, поохотившийся участвовать в обороне своего города.

Охранение правого фланга линии. Для усиления правого фланга кавказской линии, главнокомандующий приказал раздвинуть формировавшуюся, в отдаленных частях Ставропольской губернии, запасную дивизию, заняв восемью баталионами оной, Ставрополь, Георгиевск, Пятигорск, Нальчик и некоторые станицы Баталпашинского и Кисловодского кордонов. Баталионы эти, хотя не были еще вполне сформированы и обучены, но имели уже по 850-ти одетых и вооруженных людей. После сего распоряжения, могло собраться в центре и на нравом фланге кавказской линии, готовых к движению и действию в ноле, семнадцать баталионов старых кавказских войск, за исключением трех линейных баталионов, занимавших передовые укрепления: Белореченское, Каладжинское и Надежинское, и кроме линейных и запасных баталионов, охранявших задние линии и полковые штаб-квартиры. Свободные для движения войска, приказано было разделить на трех-ротные баталионы, через что вместо семнадцати баталионов, получалось без одной роты, двадцать три баталиона, по крайней мере в 500 человек каждый — сила значительная для действия, когда при том все линии, крепости, посты и хозяйственные заведения достаточно обеспечивались особенным охранным войском.

Вызванные в 1854-м году из станиц резервные полки линейных казаков, были укомплектованы и сверх того было приступлено к сформированию в каждой казачьей бригаде, других резервов; остающиеся же за тем в станицах старики и малолетные, не могущие служить на коне, вооружались отпущенными из Георгиевского арсенала кремневыми ружьями, числом до 11,000.

Артиллерии на линии было избыточно, так что можно было обойтись без следовавших из города Лубны в запасную дивизию 6-и батарей, которые были задержаны ген. Хомутовым [291] в городе Ростове, по случаю появления английских судов при устьях Дона. При выездах из городов Ставрополя, Георгиевского и Пятигорска, были возведены по распоряжению ставропольского губернатора ген. Волоцкого, небольшие укрепления для охранения с помощию жителей сих мест от внезапного вторжения шаек горцев, которые могли бы прорваться сквозь наши линии, в том случае, если б войска были отвлечены ожидавшимися в той стороне военными действиями.

Экспедиция в Карачай. При всем этом, в течении 1855-го года, особенных военных действий на Кавказской линии не происходило, за исключением вторжения в Карачай наместника Шамиля, Мегмед-Эмина, что сильно нас встревожило, потому что при успехе его, могла подняться вся Кабарда. Командовавший в то время войсками на линии ген. лейт. Козловский, поспешно собрал отряд и двинулся в Карачай, коего жители дотоле нам покорные, вынуждены были передаться на сторону вождя, явившегося в горах их с многолюдным толпищем закубанских черкесов н угрожавшего Кисловодску. В действиях нашего отряда, было много отваги н деятельности, и после нескольких небольших сшибок, с малым с обеих сторон уроном, Мегмед-Эмин ушел назад с приведенным им ополчением. По этому, экспедиция наша в результате своем имела желаемый успех, ибо Карачай снова покорился и Кабарда осталась в повиновении. Но экспедиция эта могла бы назваться вполне удачною, если б в тоже время в тылу войск наших, не погиб значительный транспорт, шедший к отряду с продовольствием и разным имуществом. Причиною тому были, как беспорядок, с которым обоз этот двигался, так и упущения местного начальства при отправлении оного. Отделившаяся от Мегмед-Эмина партия, напала на транспорт сей врасплох и захватив его, после долгой перестрелки с собравшимися в овраге нашими людьми, бросилась в шашки, изрубила и полонила всех, при чем мы понесли до девяноста человек урона. Горцы имели также значительную потерю. Может быть, что частный успех этот был причиною возвращения Мегмед-Эмина, который, видя представлявшееся ему [292] в горах от нашего отряда сильное сопротивление, удовольствовался приобретенною им добычею.

Попытки англичан проникнуть к Шамилю. В числе писем, пересылавшихся из Эзрума в Карс к Виллиамсу и нами перехватываемых, попалась копия с письма англичанина Лонгвурта (Longworth), находившегося при армии Омер-Паши в Сухум-Кале. Оно было писано от 4-го октября н. с. и адресовано на имя английского консула в Трапезунте, Стевенса. Из письма сего было видно, что Лонгвурт имел поручение пробраться к Шамилю. Он между прочим пишет: «что касается до меня, то я отложил предположенную поездку на Лабу и Кубань. Наш приятель наиб ⁶⁶ наделал много вздора в Карачае, через который лежал мне путь, чтобы достигнуть до Шамиля. Наибу предстояло побудить народ к восстанию; но он был сам разбит русскими и принужден оставить край, который теперь занят имп сильнее чем когда-либо и так строго наблюдается, что никому не возможно через него пробраться, почему я в настоящее время должен ожидать в Сухуме определений судьбы».— О неудачном вторжении сделанном Мегмед-Эмином в Карачай, упоминает также в своей книге англичанин Олифант, который пишет, что наиб, вскоре по возвращении своем из Карачая, сам приезжал в Сухум, где рассказывал о своей неуснешной экспедиции.

Подробности событий происходивших тогда на Кавказской линии и в Черномории не принадлежат к сему краткому обзору. Собрать их в одно целое, может только лицо участвовавшее в тех военных действиях, или свидетель оных. Собрание сие конечно будет приятно для тех, которые действовали, хотя и не на главном поприще войны, но коих труды не менее того, способствуя общему делу в Кавказском крае, имели несомненное влияние и на успехи в Малой Азин.

Союзники не достигли сближения коего домогались в сношениях с народами Кавказа. Турки употребили всевозможные [293] усилия, чтобы склонить закубанских горцев к совокупным наступательным действиям против России, определяя каждому горцу по десяти рублей жалованья в месяц; но закубанцы решительно отказались следовать за ними и показали явное отвращение к англо-французам — и до такой степени, что Сефер-бей, на требования Омер-Паши, отказал даже ему в допущении англичан в Анапу. При большей опытности и лучшем знании народов с коими союзники вступали в сношения, они должны были бы рассудить, что горцам, воюющим с нами за независимость, равно противно было всякое иго и что введение порядков, которых они могли ожидать от наших врагов, столько же было бы для них тягостно как и наше владычество. Если при этом принять во внимание силу привычки, составляющую вторую природу нашу, то будет понятно, почему горцы, применившиеся уже в течение трех поколений к постоянной борьбе с одним неприятелем и свыкнувшиеся с этим, так сказать нормальным положением своим, не решались избрать для себя новых врагов, какими в случае успеха были бы для них турки или англо-французы — люди с неизвестными обычаями, новыми распорядками и с незнакомыми языком и нравами.

Шамиль. Шамиль, руководясь быть может подобными же мыслями, имел к соперникам нового рода едва ли еще не большее отвращение; ибо он мог ожидать, что мнимые благотворители — союзники — хотя б то были единоверные ему турки, потребуют от него покорности. В сих соображениях таится может быть одна из причин, по коим он оставался спокойным во время похода нашего в Малой Азии. Он бы воспользовался верным случаем для нанесения нам сильного удара, но видя возросшую между войсками нашими деятельность, предпочел выждать конца войны с тем расчетом, что мало выиграет если успех будет на нашей стороне, а напротив того, беспрепятственно и никому не обязываясь, распространит свое владычество в случае неблагоприятного для нас исхода войны за Кавказом. Против левого фланга нашего было собрано у Шамиля толпище, но услышав об отраженном под [294] Севастополем штурме, он распустил ополчение свое по домам. Горцы говорили: «силен Русский Царь, если он в одно время может воевать против четырех держав», разумея Турцию, Англию, Францию и Сардинию.

Джемал-Эддин. Надобно полагать, что к бездействию Шамиля, способствовало отчасти также присутствие возвращенного ему сына Джемал-Эддина, покорного отцу, но не забывшего прежнего быта своего среди нас и помнившего милости к нему покойного Государя, как то объяснено в начале книги. Начальствовавший тогда на Кумыкской плоскости ген. маиор барон Николаи, находясь с Джемал-Эддином в переписке, посылал к нему иногда ведомости и кое-какие вещи, получавшиеся им с ведома отца. Барон Николаи, пользуясь сими сношениями, приступал к учреждению на пограничной черте базарного пункта, куда бы горцы могли беспрепятственно приезжать для размена своих товаров и для торговли с нашими промышленниками; но предприятие сие, на деле не получило еще в то время настоящего развития. Доказательством готовности Шамиля сблизиться с нами, служит и то, что переводчику посланному к нему от начальника в Дагестане князя Орбелияни, для переговоров о размене некоторых пленных, он поручил сказать князю Орбелияни, чтобы он передал ген. Муравьеву изъявление его почтения, если находит сие удобным и возможным; это случилось среди лета, когда главнокомандующий находился под Карсом. Между тем в Ведене продолжались испытания над Джемал-Эддином, за речами и действиями коего близко наблюдали, неотступно обучая его в уединении, премудростям алкорана. Отец женил его на дочери своего любимца, чеченского наиба Талгик, потом развел его с этою женою, женил на другой и кончил тем, что заморил возлюбленного сына своего, который умер в 1858-м году от чахотки.

Переписка Виллиамса с Шамилем. Осенью 1854-го года Виллиамс писал к Шамилю, прося его от имени Стратфорда Редклифа, отпустить содержавшихся у него в плену княгинь Чавчавадзе и Орбелияни. Казалось бы, что письмо сие было очень долго в пути, потому что Шамиль [295] в ответе своем к Виллиамсу уведомил его, что пленные княгини были освобождены еще до получения им письма; освобождены же оне были не прежде Марта месяца 1855-го года. Но можно также думать, что Шамиль умышленно продержал у себя письмо Виллиамса без ответа, дабы уклониться от вмешательства англичан в дела его, и наконец написал к Виллиамсу только с целью не оскорбить его молчанием, тогда уже, когда отправление грамоты его, удовлетворяя последнему условию, не вредило первому ⁶⁷.

Левый фланг, Дагестан и Кахетия. Не взирая на мирное расположение, показываемое Шамилем, нельзя было полагаться на него. Однако спокойствие во все время кампании не нарушилось как на левом фланге Кавказской линии, так и в Дагестане, где войска наши в течении того года тревожимы были только незначительными нападениями, и где замыслам Шамиля противуставлялась постоянная бдительность и деятельность главных н частных начальников сих частей. На лезгинской линии и в Кахетии обошлось одними тревожными слухами о сборищах горцев и предполагаемых нападениях. О мерах предпринятых для охранения сего края, упоминается в первой главе. Около Закатал случилось только одно вторжение, которое было отбито сельскими жителями. Вскоре за тем прекратились все опасения в этой стороне, ибо ранний снег, выпавший на горах отделяющих Кахетию от горных магалов, прервал сообщения через хребет, а вместе с тем оградил Кахетию от набегов.

Мусульманские провинции. Шамиль имел в Ширване агентов, распространявших учение его мюридизма, к коему приставали все недовольные нашим правительством. Таившееся сочувствие сие, могло бы иметь дурные последствия при ином исходе кампании, потому что отряд, собранный с весны около Елисаветполя, для наблюдения за внутренними областями Закавказского края и состоявший из трех баталионов Мингрельского полка, [296] получил в течении лета иное назначение. Два баталиона, как выше было видно, присоединились к действующему корпусу под Карсом, часть же последнего была выдвинута к г. Нухе. Мутились мысли народа; в мусульманских провинциях наших не обошлось без смут.

Сношения с Персиею. Аничков. Также спокойно было и в Карабаге, где Персия всегда имела большое влияние и в нынешний раз воспользовалась бы оным, если б не встретились обстоятельства тому препятствовавшие. Война в Хорасане отвлекала в то время внимание персидского двора, а в Тавризе вспыхнул между регулярными войсками бунт, который был однакоже скоро подавлен энергическими мерами местной власти. Неподвижность персидского двора к принятию прямого участия в войне против нас, происходила тоже от неудовольствий возродившихся между шахом и английским министром при дворе его, Мурреем, вследствие чего последний выехал из Тегерана. Недружелюбные сношения между Персиею и Англиею, кончились как известно войною, почти современною индейскому восстанию, к распространению коего Персия, приобретшая Герат, могла способствовать влиянием своим между пограничными с Индиею владельцами Афганистана. Но больше всего способствовала к удержанию Персии в границах, деятельность нашего полномочного министра при дворе шаха, действительного статского советника Аничкова, который умея пользоваться обстоятельствами и опытностию в делах, заменил нам присутствие на границе особенного корпуса войск. Не менее того шаткая политика сей вероломной державы, проявлялась в покровительстве оказываемом ею караванам, перевозившим английские товары, под названием персидских, из Трапезунта в Тавриз через Баязид и наши посты, которые не могли останавливать их, потому что товары сии проходили под фирмою дружелюбной нам державы, к требованиям коей мы в то время оказывали уважение. Кроме того персидские чарвадары или вьючники, постоянно перевозили из Эрзрума в Трапезунт большое количество провианта, который доставлялся в Крым, для продовольствия союзных войск. [297]

Персидский посол. Во второй половине Августа месяца возвратился из Персии в Тифлис ген. Брусилов, который был весною отправлен к шаху с объявлением о восшествии на престол Государя Александра Николаевича. Посланнику нашему, приехавшему в Тегеран во время случившейся ссоры с Мурреем, был оказан шахом всевозможный почет. Вскоре за тем шах отправил в Петербург своего посла с поздравлением Государя, а к ген. Муравьеву с приветствием Касым-Хана, которому, по исполнении поручения сего, также было назначено ехать в Петербург, где он должен был остаться поверенным от персидского двора. Обстоятельство сие отчасти обеспечивало нас со стороны Персии и даже обнадеживало, что военные силы сей державы, всегда враждебной Турции, могли направиться в следующую 1856-го года кампанию, к постоянному предмету ее притязаний — Багдаду.

59. Обстоятельства сии, как и состояние конницы в Карсе, описано в дневнике доктора Сандвита, из коего выписка по сему предмету, в переводе значится в приложениях под буквою L.

62. Известие о падении Севастополя и некоторые другие обстоятельства повторяются в сей главе по сведениям, которые получались нами и неприятелем. Сличение сих сведений, получавшихся из двух различных источников, послужит к усовершенствованию картины о происходившем в противоборствовавших лагерях.

63. Несколько из сих малозначительных нападений показано в приложениях под буквою O.

64. В приложениях под буквою Р, показаны частные действия происходившие около того времени при устьях р. Риона.

65. Сефер-бей родом черкес, воспитывался и служил у нас. За несколько лет до настоящей войны, он бежал к туркам по каким-то личным к нам неудовольствиям. Имея склонность к пьянству и расточительности, он не мог понравиться в Цареграде, почему был отправлен в Адриапополь. Там старался он придать себе значение, принимая черкес, для коих дом свой он сделал притоном. В Анапу он явился, хотя с разрешения турецкого правительства, но признанным начальником не был, и по безнравственности своей, не мог иметь большого веса между соотечественниками. Сефер-бей встретил себе соперника в наместнике или наибе Шамиля Мегмед-Эмине, давно уже старавшегося распространить свое влияние между закубанскими народами. Соперничество сие до того усилилось, что сделалось причиною раздоров и даже кровавых сшибок между племенами, предавших себя не власти, по влиянию сих двух взаимно-враждебных вождей. Сефер-бей до сих пор находится между своими родичами, не пользуясь однако в народе, ни особенным доверием, ни уважением.

66. Наиб значит наместник. Званием, сим пользовался Мегмед-Эмин, наместник Шамиля.

67. Переписка сия переведенная из книги полков. Лека, значится в приложениях под буквою Q.

Текст воспроизведен по изданию: Война за Кавказом в 1855 году. Том I. СПб. 1877

Регулярной пехоты	10,500	челов.
Конницы	9,200	»
Итого	19,700	челов.
Легких орудий от 20 до 30.