МУРАВЬЕВ Н. Н.

ВОЙНА ЗА КАВКАЗОМ В 1855 ГОДУ

Перенесение лагеря за Карс-Чай. Подвигаясь к назначенной цели — совершенно пересечь главное сообщение Карса с Эрзрумом, ген. Муравьев перевел 30-го июня лагерь свой из с. Гани-Кёв на левый берег р. Карс-Чай к с. Тикмэ, где присоединил к себе отряд Бакланова. На позиции при с. Гани-Кёв оставлен был Ряжский пехотный полк с легкою № 7-го батареею 18-й артиллерийской бригады и сотнею казаков. Отряд сей, порученный начальству полковника Ганецкого, был несколько выдвинут вперед на выдававшуюся с правого фланга позиции высоту, где небольшому отряду представлялось более удобств для отпора нападения турок и для прикрытия горной дороги по коей двигались к нам из Александрополя транспорты, что составляло главный предмет сего наблюдательного отделения.

Лагерь при Тикмэ. Позиция наша при Тикмэ, находившаяся верстах в 10-ти от крепости, в тактическом отношении не представляла особенных выгод. Войска разбили палатки на открытой равнине, опираясь правым флангом к реке. В середине [130] лагеря находилось небольшое возвышение, отделявшее передовые линии от резерва; кавалерия расположилась впереди в неглубокой лощине, которая прикрывалась со стороны неприятеля особою передовою линиею пехоты, с батарейною артиллериею; но в других отношениях, расположение в сем месте представляло для войск выгоды, коих оне были лишены при с. Гани-Кёв. Река протекала близь самого лагеря; кормы, которые на прежней позиции были уже вытравлены, здесь имелись в изобилии, жители окрестных и даже дальних селений видя себя совсем отделенными от Карса, бесспорно признавали владычество наше, и находили выгоду входить с нами в торговые сношения, доставляя в лагерь съестные припасы всякого рода, за которые им платили по хорошим ценам, звонкою монетою. Позади лагеря нашего сам собою учредился базар, куда привозили для продажи ячмень, баранов, плоды и проч. Были торговцы даже из Кагызмана.

Все кратчайшие пути из Карса в Эрзрум, даже через Ольту, были совершенно отрезаны, и гарнизон мог сообщаться с Эрзрумом только самыми кружными дорогами и тропинками. Главнокомандующий воспользовался настоящим положением, как для осмотра укреплений, возводимых турками со стороны Шораха, так и остальной гористой местности позади города, которая с перенесением лагеря на левый берег реки, сделалась доступнее для наших поисков. Для осмотра шорахских укреплений, в самый день перехода войск на новую позицию, 30-го июня, был послан начальник геодезического отряда, генерального штаба ген. маиор Ходзько; в прикрытие ему назначены: Тверской драгунский полк, две сотни линейных казаков сборного № 2-го полка,. сотня охотников Лорис-Меликова и четыре конных орудия. Когда наши показались около оставленной деревни Шорах, на высотах с которых возможно было рассмотреть наиболее выдавшиеся укрепления, то неприятель выдвинул четыре сотни кавалерии, а для поддержания их, два баталиона пехоты и сверх того, пользуясь усеянною камнями местностью, спустил ближе к нашим съемщикам пеших лазов и [131] штуцерных. Ходзько, не вводя в огонь драгун, удерживал подползавших лазов посредством спешенных казаков, и окончив съемку начал отходить. Тогда неприятельская кавалерия бросилась на. нашу конную цепь, но была остановлена быстрою атакою охотников. В сей рукопашной схватке, где турки оказали более обыкновенного отваги, ранено у нас шесть человек.

Рекогносцировка 1 июля. 1-го июля главнокомандующий лично произвел рекогносцировку с западной же стороны города, продолжив ее до самой долины Чакмахской речки, ограничивавшей с севера укреплявшийся против Шораха лагерь. В рекогносцировке участвовали: 19-ть баталионов пехоты, 22-а эскадрона драгун, 12-ть сотен иррегулярной кавалерии, 10-ть сотен милиции, при 48-ми орудиях, в том числе 16-ть конных и одна конно-ракетная команда. На пути к с. Татлиджа, Новороссийский драгунский полк с несколькими конными орудиями был оставлен для обеспечения сообщения с лагерем; поравнявшись же с означенным селением, для прикрытия правого фланга отряда, были высланы стрелки на скалистый гребень горы скрывавший от неприятеля наши силы, при чем заняли развалины старинной крепостцы Дюз-Веран. Выдвинувшись несколько вперед от Татлиджа, войска остановились в колоннах позади другого хребта с которого производился обзор неприятельской позиции и который по этому прозван нами Обсервационной горою. Во время рекогносцировки, партии легкой кавалерии посылались к с. Чакмах и в разные стороны для осмотра окрестностей. Неприятель развернул большие силы вдоль шорахских высот, которые в это время он укреплял. Правый фланг его упирался в господствовавшую над ним высоту Ширшани-Тепеси, получившую у нас наименование Баши-бозукской, потому что она постоянно занималась наблюдательными постами неприятельской иррегулярной конницы. Турки оставались в безмолвии, как бы ожидая от нас первого выстрела. Расстояния до них было без малого две версты. Лишь несколько десятков турецких всадников выскакали на долину, нас разделявшую и перестреливались [132] с нашими конно-мусульманами 1-го (Карабахского) полка. Спущены еще были неприятелем на покатость горы штуцерные стрелки, но вскоре он убрал их. Турецкие всадники также скрылись от выстрелов роты стрелкового баталиона, рассыпанной против них вдоль гребня, с которого производилось обозрение. Потери мы никакой не имели, у турок же ранено несколько человек. Съемка местности продолжалась около трех часов; но неприятель во все время не выдвигал своих сил и даже не пытался следить за последними постами, прикрывавшими ариергард наш на обратном пути. День был знойный, и войска пройдя в оба конца более 30-ти верст, почти без дороги, по гористым местам, возвратились в лагерь утомленными.

Позиция неприятеля на шорахских высотах. На ровном месте турки не допустили бы нас так близко, уклонившись заблаговременно; но тут позиция их представляла большие удобства для обороны. Хотя видны были нам два колесных пути, подымавшиеся к обоим флангам позиции, но покатость шорахской горы во многих местах пересекалась грядами больших камней, за которыми можно было иметь засады стрелков; на самой же вершине горы было уже построено несколько земляных укреплений. В то время доступнее всего казалась Баши-бозукская гора, потому что она не занималась пехотою; но всход на гору был высок, крут и местами каменист, при том же неприятель вероятно занял бы сию гору (что он впоследствии и сделал), коль скоро заметил бы движение наше в ту сторону. Путь, ведущий из с. Шорах к левому флангу неприятельской позиции, казался всех удобнее для атаки, ибо он вел по выдающемуся мысу, и потому был несколько отложе. В сем направлении находилась, саженях в 400-х от левого фланга турок, отдельная, остроконечная высота, которую неприятель во время рекогносцировки занял толпами лазов, густо облепивших ее коническую вершину. Турки назвали ее Лаз-Тепе (бугор лазов), у нас же получила она название Мухи, по подобию роя этих насекомых, обсевших как бы сахарную голову. Вершина сия в день рекогносцировки обстреливала седлину, [133] отделявшую ее от левого фланга неприятельской позиции. Взять ее приступом стоило бы много людей, ибо она, как и вся шорахская позиция над нею господствующая, по высоте своей не могла обстреливаться нашею артиллериею. Но и самое овладение горою Мухи не доставило бы нам большой выгоды, ибо с трудом можно было бы на ней установить не более двух орудий, подвергаясь беспрерывному огню во фланг от стрелков, которые могли скрываться в камнях скалистого левого берега реки. Отогнание сих стрелков повлекло бы нас в новые усилия к овладению ложбиною реки ниже с. Кичик-Кёв, следственно к атаке Сувари-Табиэ, и наконец к полной осаде с одного из невыгоднейших пунктов, подверженного ружейному огню со всего возвышенного берега реки.

Снова обращаясь к правому флангу неприятельской позиции, оказывалось возможным с большими усилиями разработать в скалистом гребне Обсервационной горы место для трех осадных орудий; но расстояние оттуда до шорахских укреплений было так велико, что 18-ти фунтовые ядра наши не могли бы причинить неприятелю большого вреда. Левее Обсервационной горы, несколько ближе к шорахской позиции, находились на равнине два небольшие возвышения, на которых хотя и можно было поставить артиллерию, но она находилась бы под выстрелами с высот неприятеля, которому наши орудия не могли много вредить навесными выстрелами по большому расстоянию. Рекогносцировка 1-го июля показала: Первое. Что шорахская позиция турок не могла с успехом обстреливаться нашею артиллериею. Второе. Что левый фланг оной представлял для приступа более удобств чем другие пункты, но что приступ можно было предпринять не иначе как приблизив лагерь к крепости. Об осаде, подавно с этой стороны, не было и помышления.

Лаз-Тепе или гора Мухи. Турки высылали некоторое время по ночам отдельные караулы для занятия горы Мухи или Лаз-Тепе, опасаясь дабы мы ею не овладели; по в последствии прекратили сии меры осторожности. Керим-Паша, занимавший и звание Реиса (в [134] роде начальника штаба), один только настаивал, чтобы гору сию занимали постоянно войском. Он желал удержать ее для прикрытия пасшегося скота, а также на случай вылазок и для способствования гарнизону, если б решились под конец кампании прорваться со всеми силами к Эрзруму через Ольту; но отважные порывы старца, находили всегда препятствия в советах начальствующих лиц. Со дня сей рекогносцировки, турки усилили производство оборонительных работ на шорахских высотах.

Прибытие подкрепления к Александрополю. Пока под Карсом производились обзоры укреплений, потребованные из Закавказского края войска собирались в Александрополе. 29-го июня прибыли туда: резервный баталион Грузинского гренадерского полка, дивизион резервной батареи кавказской гренадерской артиллерийской бригады и донской № 35-го полк, а 1-го июля присоединился к ним 1-й баталион Виленского егерского полка, смененный в Ахалкалаках резервным баталионом Л. Карабинерного полка. Дабы не обременить себя преждевременно продовольствием войск, в которых тогда не предстояло особенной надобности под Карсом, подкрепления сии были оставлены в Александрополе, где они помогали в производившихся крепостных работах и в пересушке сухарей.

Блокадная война. Обратимся к действиям, происходившим позади Карса. Хотя частные действия сии, взятые в отдельности, не представляют важности, но здесь не следует о них умолчать, потому что, направляемые к одной цели — изучению местности и стеснению гарнизона — они в сложности составляли сущность блокадной войны, нам предстоявшей. Приступая к изложению оных, писатель также имел в виду представить в настоящем свете заслуги лиц, с деятельностию участвовавших в исполнении указаний главнокомандующего. Частные труды каждого из них, связываясь между собою, имели в совокупности результат, к которому клонились общие распоряжения. Нет сомнения, что без бдительного внимания и точного исполнения обязанностей возлагаемых на начальников посылавшихся отрядов — условие необходимое — не была [135] бы достигнута цель — погасить существование окопавшейся в Карсе анатолийской армии, равночисленной облегавшему ее войску. По сим причинам передается здесь ряд поисков, произведенных до похода к стороне Эрзрума, с наименованием их начальников.

Первый поиск позади Карса, 3 июля. Первому поиску, предпринятому позади Карса предназначалось, обогнув крепость, дойти ниже оной до левого берега р. Карс-Чай. Для совершения движения сего в виду гарнизона, нужен был отряд, который бы мог бороться с вылазкою; но как при том требовалась и быстрота, то нельзя было назначить в состав сего отряда пехоты, которая заменена была драгунами. В экспедицию сию, порученную г. м. Бакланову, назначены были: Новороссийский драгунский полк, в полном его составе, пикинерный дивизион Нижегородского драгунского полка, три сотни сборного линейного № 1-го полка, три сотни конно-мусульманского № 1-го полка, три сотни курдов № 2-го полка, две сотни горской милиции и пол-сотни охотников Лорис-Меликова, конная № 13-го батарея и одна конно-ракетная команда; более сего артиллерии назначать было неудобно, потому что трудные пути по коим отряд должен был проходить, не были еще исследованы, и надобно было опасаться остановки в движении, если бы отряд этот был обременен большим количеством орудий. Всего в отряде было 12-ть эскадронов драгун, 11 1/2 сотен легкой конницы, 8 конных орудий и 8 ракетных станков, что составляло около 2,600 всадников.

Бакланов выступил из лагеря при Тикмэ 3-го Июля, обогнул с нагорной стороны Карс, быстро явился на северной стороне города, где турки считали себя в совершенной безопасности и настиг врасплох неприятельских фуражиров, близь впадения речки Бердык в Карс-Чай, между деревнями Айналы и Мелик-Кёв. Горская милиция тотчас бросилась на них, и до прибытия прочих рассеяла турок, у которых убито семь человек и захвачено 20 лошадей и 14 быков; кроме того взято в плен два офицера, сын одного из именитых граждан Карса, занимавший должность секретаря в [136] одном из местных управлений и семь нижних чинов. Донесение о сем удачном нападении было в ту же ночь доставлено главнокомандующему партиею, которая перейдя близь места боя на правый берег р. Карс-Чай, объехала Карадаг и крепость с восточной стороны по безводной равнине, которою шли в начале кампании главные силы от Агджа-Кала к Магараджику; и так очерчен был летучими войсками в первый раз круг около крепости. Выйдя в тот же день на Ардеганскую дорогу, ген. Бакланов продолжал по ней движение до дер. ближний Джелаус ³⁰, где расположился на ночлег, сделав в этот день до 50-ти верст. Несмотря на тревогу, произведенную рассеянием фуражиров па северной стороне Карса, можно сказать в тылу анатолийской армии, турки ничего не предприняли против нашего отряда, отделившегося более чем на 40 верст от главных сил и ночевавшего в 20-ти верстах от Карса.

Разбойничьи шайки. 4 Июля разъезды Бакланова двинулись вперед по ардеганской дороге и по другим путям в том же направлении; они захватили семь вооруженных мусульман, которые, как узнано в последствии, давно занимались разбоями в наших пределах. Бакланов имел второй ночлег недалеко от прежнего на речке Инжа-Су. По первому слуху, о движении какого-то турецкого отряда от Ардегана к Карсу, он выступил 5-го Июля к нему на встречу через дальний Джелаус. Разъезды наши дошли до дер. Омерага; но слух не подтвердился — неприятеля не было видно; только захвачены в ущельи еще шесть человек наших татар, давно бежавших и занимавшихся также разбоем. Подобные шапки, постоянно существовавшие, состояли отчасти из жителей наших татарских дистанций Закавказского края, о коих упоминаемо было выше. Люди сии входили в состав карапапахского населения и постоянно, даже в мирное время, тревожили хищничествами и разбоями своими наших пограничных жителей; между ними [137] находились и преступники, бежавшие в турецкие владения, после совершенных ими в местах своего прежнего жительства злодеяний. Они не присоединялись к гарнизону Карса, где бы их подчинили ответственным обязанностям, и предпочитали привольную жизнь, скрывая небольшие таборы свои в ущельях, откуда им способно было производить частные налеты на неосторожных пастухов или проезжих торговцев в местах, где разъезды наши не могли иметь постоянного надзора. Бакланов, не встретив нигде неприятеля, возвратился к Инжасу, откуда после кратковременного отдыха, направился на перерез дороги идущей из Ольты через Гёльский санджак в Карс, и стал на ночлег у дер. Комк. Убедясь наконец, что в том направлении нельзя было ожидать никакого неприятеля, он 6-го числа возвратился в главный лагерь, открыв на значительное пространство все дороги к северу от Карса, и распространив страх в местах, где мы еще не появлялись.

Летучий отряд Унгерн-Штернберга. Четырехдневное движение отряда Бакланова показало, что по оставшимся для анатолийской армии путям, сообщения ее с Эрзрумом и прочими областями не были так деятельны, как бы можно было того ожидать. Но как во всяком случае, окрестности Ардегана и Гёльский санджак составляли для турецкой армии единственную связь с краем снабжавшим ее людьми и продовольствием, то генерал Муравьев предположил стеснить возможное в той стороне движение, составлением нового летучего отряда, который действовал бы туда со стороны Ахалкалак. Летучий отряд сей имел составиться из донских казаков ахалцыхского отряда и милиции, с четырьмя конно-ракетными станками — всего около 1,000 всадников; он поручался начальствованию полковника Унгерн-Штернберга, под распоряжением г. маиора Базина, заменившего в Ахалцыхе г. л. Ковалевского, опять призванного к главным силам в Тикмэ. Дабы этот летучий отряд мог далее проникать на пересечение путей неприятелю, приказано было выдвинуть из Ахалцыха на легке небольшой эшелон пехоты, который бы служил точкою опоры для [138] Унгерн-Штернберга. Сим распоряжением связывались действия высылаемых из лагеря под Тикмэ летучих отрядов с действиями войск занимавших Ахалцых, усиливалось блокадное состояние крепости и вместе с тем, Ардеган оставался постоянно под наблюдением.

Поиск Камкова в Гельский санджак. Дабы наложить полную печать запрещения на пути ведущие к Эрзруму и отнять у турок самое помышление о сообщении со способами вне крепости находившимися, надобно было повторять поиски, ибо все еще носились слухи об отправляемых из Карса бумагах с пешими людьми и о мелких подвозах обывателям города муки и съестных припасов. По сему предположено было открыть на большее протяжение дорогу ведущую из Ольты в Карс через Гёльский санджак, так как отряд Бакланова не проникал далее с. Комк. На сей предмет составлен был новый летучий отряд из двух сотен сборного линейного № 2-го полка, одной сотни донского № 4-го полка, двух сотен конно-мусульманского № 2-го полка и четырех конно-ракетных станков, всего около 500 всадников, которые были поручены начальствованию командира сборного линейного № 2-го полка, гребенского линейного казачьего войска, полковника Камкова.

Камков выступил из лагеря 7-го Июля и следовал по данному ему назначению, левее пути пройденного Баклановым. Он вышел в селении Самоват на гёльскую дорогу, которую надлежало обозреть. Обыватели Самовата неохотно высказали ему, что анатолийская армия действительно содержала еще сообщения с Ольтою сим путем, хотя движение по оному и совершалось только урывками и с большою осторожностью, так что последний транспорт с продовольствием, состоявший из 50-ти арб, прошел через их селение уже около недели. По словам их, разъезды из Карса доходили до Самовата, что подтверждалось и по замеченному в этот день Камковым движению из крепости к стороне Самовата кавалерийского отряда; но не смотря на это, он продолжал свое движение в Гёльский санджак. Дорога, указанная самоватскими проводниками, была колесная, но с затруднительными [139] спусками и подъемами по горной отрасли, называемой Буга-Тепе. Камков, пройдя сим путем около 30-ти верст, расположился на ночлег недалеко от селения Санан-Оглы. Дорогою были схвачены два человека с почтою из Артвина (Ливанского санджака в Лазистане) в Карс. Из бумаг усмотрено, что мушир батумской армии приказывал ливанским жителям выставить 1,200 вооруженных людей в Батум, но что местное правительство просило участия Васиф-Паши к отменению сего приказания, потому что люди высланные в прошлом году в Батум, все умерли от болезней и что в Ливанском санджаке не оставалось более способных носить оружие. Васиф-Паша мог иметь влияние в сем деле, потому что и гарнизон Карса, снабжался большим количеством ливанских ратников. Гонец сказывал, что он по дороге встречал сыщиков, отправляемых из Карса для поимки военных дезертиров, коих было много.

На другой день явились к Камкову с хлебом-солью, старшины обществ вблизи кочующих курдов. От них узнали, что по разнесшейся тревоге, все собранные для перевозки продовольствия обывательские подводчики, разбежались со скотом, почему всякое движение по гёльской дороге на последних днях совершенно приостановилось. 8-го Июля Камков продолжая порученное ему обозрение и для обхода болот, препятствовавших проникнуть прямо в с. Гоком, направился на с. Алтын-Булах. Страна была совершенно пустая, но в окрестностях Гокома и далее в лесистых горах, заметно было большое скопление обывателей, которые вероятно накануне оставили свои жилища не предпринимая впрочем против нас никаких враждебных действий. Обширность болот сих, составляющих источники р. Куры, вынудила Камкова остановить дальнейший обход их и предпринять обратный путь. В тот же день, следуя через сс. Санан-Оглы и Лаурсан, и перейдя через перевал Кизил-Гядук, он прибыл на ночлег к с. Босгуш. 9-го Июля Камков возвратился в Тикмэ. Отважное движение его вдаль, куда не проникали еще наши летучие отряды, не сопровождалось ни одним [140] выстрелом. Углубившись в мало известные нам места Гёльского санджака, мы осмотрели дороги, которые в то время имели особенную важность для анатолийской армии.

Боковой отряд Куколевского. Имея в виду в скором времени двинуться с значительною частью войск против Вели-Паши, главнокомандующий не мог еще тогда приступить к постоянному обложению Карса, дабы не раздроблять преждевременно своих сил; но для поддержания впечатления, произведенного на неприятеля и всю окрестность движением летучих отрядов, было необходимо чтобы партии наши как можно чаще появлялись в посещенных уже местах и наблюдали за самоватскою дорогою. С сею целью был выдвинут 10-го Июля к с. Гюдали боковой отряд, под начальством командира Тверского драгунского полка ген. маиора Куколевского. В состав отряда сего, кроме Тверского полка, назначено было шесть сотен иррегулярной кавалерии, донская конная № 7-го батарея и несколько конно-ракетных станков. Разъезды его ежедневно обозревали самоватскую дорогу.

Экспедиция гр. Нирода. Между тем получено было через бардусского имама известие, что в Ольте собран на 400 вьюках хлебный транспорт, которому назначалось, под прикрытием трех баталионов пехоты, пробраться в Карс кружною дорогою, через Дадашин (главное место Гёльского санджака) и с. Учь-Килиса, мимо озера Айгыр-Гёль. Сведения о сем предприятии были так положительны, что трудно было сомневаться в справедливости оных; указан даже был маршрут всего транспорта, с назначением дней и селений, где он должен был иметь ночлеги. По этому, 14-го Июля отправлен был из лагеря при Тикмэ отряд под командою ген. маиора графа Нирода; начальствованию его подчинены были и войска Куколевского, с коим он соединился в Гюдали. Графу Нироду приказано было оставить находившиеся при нем два баталиона Рязанского полка с частью конницы и артиллерии в Гюдали, дабы иметь там опорный пункт свой, а с прочими, обогнув Карс, стать на перерез пути ожидаемого транспорта. Вследствие сего граф Нирод, оставив в Гюдали, кроме пехоты, [141] три сотни иррегулярной кавалерии и четыре конных орудия, двинулся с прочими войсками 15-го Июля по назначению. С ним было шесть эскадронов Новороссийского и десять Тверского драгунских полков, три сотни сборного линейного № 1-го полка, одна недавно прибывшая сотня донского № 35-го полка, две сотни горской милиции, одна сотня карапапахов, четыре конных орудия и шесть конно-ракетных станков. Всего около 2,500 всадников. Дорогою схвачены были два небольшие транспорта, один шедший в Карс с плодами, а другой — возвращавшийся туда с накошенною травою. В день выступления из Гюдали, гр. Нирод прибыл на ночлег к с. Айналы, где 3-го Июля Бакланов рассеял турецких фуражиров; на сей раз неприятеля уже там не было. Немедленно выслана была с полковником Камковым, находившимся в отряде гр. Нирода, партия из двух сотен линейных казаков, всей горской и части карапапахской милиции, при шести конно-ракетных станках, по направлению к с. Учь-Килиса откуда ожидался неприятель, с приказанием открыть транспорт и задержать обратное движение турок до прибытия главных сил. Были также направлены разъезды вверх по реке Бердык. 15-го Июля Камков встретил на пути своем 12 баши-бозуков, которые, спешившись, стали было отстреливаться из-за камней от передовых милиционеров наших, но увидев приближающихся казаков, сдались, кроме одного, успевшего скрыться. На ночь того же числа, Камков приблизился к с. Чобанчик, где казаки завели было перестрелку с выбравшимися в поле обывателями, которые однакоже скоро сдались, объясняя, что впотьмах не разобрали с кем имеют дело. 16-го разъезды Камкова достигли до с. Учь-Килиса; но о турецком транспорте не было ни малейшего слуха, почему полагать надобно, что жители собранные для перевозки сего транспорта, узнав о нашем появлении в той стране, разбежались, так как и те, о коих говорили курды. Того же дня Камков возвратился к отряду при с. Айналы.

По сделанному заблаговременно главнокомандующим распоряжению, полковник Едигаров шел с частью [142] конно-мусульманского № 2-го полка от с. Огузлы, по направлению к Карадагу, и 16-го Июля на правом берегу р. Карс-Чай, вошел разъездами в связь с гр. Ниродом при с. Мелик-Кёв. Таким образом конные отряды наши, съехавшись ниже города, (по течению реки), вторично образовали вокруг оного как бы кольцо, не имевшее однакоже постоянных опорных пунктов. 17-го Июля, гр. Нирод возвратился со всем отрядом своим в главный лагерь при с. Тикмэ, приведя с собою и войска стоявшие в с. Гюдали.

Уменьшение хлебной дачи в Карсе. Взглянем на происходившее в то время в Карсе. Истребление за Соганлугом магазинов и прекращение сообщений гарнизона с окрестностями, тревожило английское начальство пребывавшее в крепости, и хотя в Карсе тогда считалось еще на три месяца продовольствия, но предусмотрительный Виллиамс, заботясь о будущем, уменьшил с того времени полную дачу провианта войскам одною третью. Виллиамс требует помощи. В тоже время он снова просил лорда Кларендона о побуждении турецкого правительства к безотлагательному доставлению из Константинополя обуви, мундирной и зимней одежды для войск, а также о присылке денег в Эрзрум, о заготовлении в сем городе больших запасов сухарей и об устройстве провиантских транспортов на верблюдах и арбах. Но лорду Кларендону из Лондона трудно было распоряжаться в Цареграде и Эрзруме, при тогдашнем расслаблении турецкого правительства, да и в самом крае не предвиделось способов к доставлению подобных запасов в обложенный Карс. Виллиамс в сношениях своих не объяснял каких-либо предположений или надежд; напротив того, из его переписки скорее заметно, что он не предвидел доброго исхода. Для увеличения сил гарнизона он [143] обращался также к соседственным начальникам: от батумского Мустафы-Паши он требовал присылки 5,000 человек и получил отказ; Мустафа-Паша отвечал, что у него оставалось только 3,772 челов. регулярного войска под ружьем, и что он стеснен русскими. Царьградский Сераскир обещал Виллиамсу прислать 15 т. кошельков денег, 500 артиллеристов из Дарданельских замков, а из Диарбекира и Галеба два баталиона пехоты и четыре эскадрона кавалерии; но ни то ни другое не было исполнено.

Состояние духа в гарнизоне Карса. Хотя в уменьшении хлебной дачи заключалась только мера предусмотрительности, но не менее того она имела некоторое влияние па дух гарнизона. Начали носиться в городе слухи об ожидаемых подкреплениях из Батума 17 т. человек и 12 т. из Трапезунта — и войско, ожидая выручки своей извне, не считало уже себя более в силах бороться с нашими отрядами, кружившими около крепости.

Оказавшаяся растрата в провианте. В начале Июня оказалось, что в крепости не оставалось почти нисколько ячменя. Тревожное известие это, вызвало со стороны Виллиамса, строгое исследование, по коему нашли, смотрителя магазинов Салэ-Агу виновным в корыстолюбивых оборотах. Вследствие этого приступили к поверке всех хлебных магазинов и людей находившихся на провианте; значительно уменьшили выдачу хлеба на многолюдную прислугу начальников, начиная с главнокомандующего, которому, как слышно было, стали отпускать хлеба вместо 80-ти только на пять слуг. В такой же постепенности умерили расход на прислугу всех пашей, штаб и обер-офицеров. Говорили, что сами англичане для примера прочим, также уменьшили дачу хлеба на своих собственных слуг, и с тех пор отпуск провианта стал производиться с большею отчетливостию. Недостаток продовольствия пополняли на первых порах мясом, для чего скуплен был весь скот, который только могли найти в Карсе. Салэ-Агу при поверке магазинов, несколько дней водили по улицам под караулом и наконец посадили в тюрьму, где он вскоре умер. [144]

Возмущение Лазов. Лазы за несколько времени до этого, с пением, торжественно вступившие в город, не могли перенести лишений наравне с регулярными войсками, более покорными. Они объявили что пришли в Карс с намерением сражаться, но не умирать с голоду и грозились силою пробиться в поле и дома свои, если их не станут лучше кормить. На первый раз Виллиамс успокоил лазов, приказав выдать им несколько быков; вскоре однакоже после того, толпы их бросились за вал в с. Шорах, которое разграбили. Возвращаясь в лагерь с добычею, лазы были встречены двумя английскими офицерами, которые приказали было арестовать грабителей; но они упорствовали, а некоторые даже приложились по англичанам ружьями и обнажили сабли; тогда их захватили силою посредством регулярных войск. Виллиамс узнавши об этом, потребовал чтобы виновных высекли, что было исполнено в присутствии войск и всех лазов. Сверх того оружие непокорных было изломано в куски, а их самих засадили в тюрьму. Такое смелое наказание было необходимо для усмирения свирепых горцев, не привыкших ни к какому повиновению; в противном случае оружие сих буйных толпищ, могло бы обратиться против тех, которых они пришли защищать.

Побеги. Нельзя однакоже сказать, чтобы в это время в Карсе была уже ощущаема крайняя нужда в продовольствии, ибо вышеизложенные меры предпринимались только из предосторожности к будущему и турецкие солдаты, по природе умеренные, довольствовались отпускаемым им хлебом и мясом без ропота. Пострадали одне строевые лошади от недостатка ячменя; но все эти меры поселили между людьми некоторое уныние, так что в регулярных войсках стали оказываться побеги. В числе бежавших случился даже один капитан. Так как блокада не была еще постоянною, то нижние чины находили способ уходить в дома свои по ночам, пробираясь оврагами примыкавшими к укреплениям; иные же переходили прямо к нам в лагерь. Побеги сии служили нам первым признаком нравственного впечатления произведенного в [145] гарнизоне через пересечение ему путей к Эрзруму, и такое состояние могло только со дня на день усиливаться.

Показания дезертиров и лазутчиков. Всем военным дезертирам делался подробный опрос, что доставляло нам ежедневно новые сведения о происходившем в Карсе. Показания их, изложенные письменно, сличались с показаниями лазутчиков, которых по ночам пересылали тайком из лагеря в город к нашим агентам. Любопытные в то время сведения сии, служили нам как бы суточною ведомостью о происходивших в Карсе суждениях и тамошней молве, часто же и приблизительным указанием количества войск, провианта и распоряжений начальства. Но при составлении сих сведений принималось в соображение, что показания дезертиров большею частью были преувеличены в нашу пользу, так как выражая неудовольствия побудившие их к побегу, они естественно относили их к общему состоянию гарнизона. Вообще сведения лазутчиков не могли также всегда служить верным основанием и требовали внимательного очищения, потому что показатели ради получаемой платы, часто готовы были передавать вести в самом благоприятном для нас виде.

Довольствие войск. За всем тем, при надлежащем сличении и поверке показаний, мы получили довольно верные выводы, обрисовавшие тогдашнее состояние гарнизона. В Карсе, по плодородию пашалыка, известном доселе в соседственных областях дешевизною съестных припасов, цена печеного хлеба на базаре ежедневно стала возрастать: 6-го июля, око или 3 фунта хлеба продавалось по 2 куруша (10 коп. сер.); 7-го по 12 1/2 коп., 8-го по 15-ти и того же числа к вечеру цена хлеба поднялась до 17 1/2 коп., а 11-го июля доходила уже до 30 коп. сер. В такой же мере поднялась цена на прочие жизненные потребности свыше городовой таксы ³¹, но предметы эти, как в таких случаях бывает, получались только одними чиновными людьми и то дурного качества. Простолюдины наедавшиеся прежде сего в [146] харчевнях досыта за 20 коп., стали платить за то же самое до 75-ти коп. сер. Мясную порцию людям стали давать реже и войско довольствовалось, при уменьшенной даче хлеба, жидкою пшенною кашицею; но и две трети положенного пайка не всегда доходили людям вполне, ибо хлебники от коих получались дачи, выпекали суточные булки весом менее назначенного, что, как говорили дезертиры, делалось по расчетам начальства ³². Эти недостатки были причиною, что по базару постоянно бродило много солдат, покупавших хлеб. В турецком войске, даже у нижних чинов, постоянно были в руках деньги, не смотря на то что иные полки не получали жалованья в продолжение двух лет. Турки вообще охотно снабжают деньгами сыновей своих поступающих в военную службу. Были однакоже случаи, что солдаты насильно отнимали хлеб у пекарей, почему некоторые из них оградили свои лавки и продаваемые булки подавали покупщикам в небольшое окно. При уменьшении дачи хлеба, нижние чипы 6-го арабистанского полка приносили письменно жалобу, помимо своего начальства, муширу Васиф-Паше, но мушир изорвал бумагу, а унтер-офицеру ее подававшему сделал строгий выговор, чем дело и кончилось.

Состояние турецкой регулярной кавалерии. Большая часть перебежчиков была из регулярной кавалерии в коей люди имели средство уходить с фуражировок. Строевые лошади, которые находились еще в весьма порядочном теле при начале кампании, пришли в июле месяце в крайнюю худобу и изнурение. Причиною тому было, сперва уменьшение и вскоре совершенное прекращение дачи ячменя, последовавшей по неожиданном открытии недостатков в зерновом фураже. Тогда приказано было скосить на пушечный [147] выстрел от лагеря весь ячмень и всю траву, в чем турки часто встречали препятствие от наших партий. Не менее того, они успели собрать в черту лагеря запасы сена, коего склады и ежедневное уменьшение их, были нам видны в зрительную трубу. Командирам кавалерийских полков поставлено было в обязанность довольствовать уменьшенною дачею ячменя только лошадей выходящих на аванпостную службу и то, из приобретенной ими экономии, в коей их учли; но и сего способа продовольствия не предвиделось более как на две недели, а как лошади начали приходить в негодность, то сделавшихся неспособными для службы, продавали на рынке, менее чем за четвертую цену их прежней стоимости. В июле месяце сделано было распоряжение, по коему в двух полуэскадронах каждого полка отбирались пики с заменою их пехотными ружьями без штыков. Между дезертирами попадались люди таким образом вооруженные: пехотное нечищеное ружье с неисправным замком и без кремня, висело у них через плечо на погонном ремне или на веревочке. Они говорили что ружья им были даны для стрельбы в поле с коня, а в случае приступа из-за табий (укреплений) и сами при этом смеялись, смотря на грузное и неловкое оружие без пользы их обременявшее. Перебежчикам позволялось продавать в свою пользу приводимых ими лошадей и конскую сбрую. Надобно полагать что при сем новом вооружении кавалеристов, имели в виду постепенно обращать конных ратников, у коих гибло главное орудие — лошадь, в пеших, и заблаговременно знакомить их с стрельбою из пехотного ружья. Неоспоримо, что мысль эта дельная; но для достижения исполнения оной с пользою, недостаточно было одного приказания выдать ружья, которые вероятно отпускались из числа хранившихся в полковых складах, от некомплекта или убыли людей. При таком распоряжении нужен был надзор, труд, деятельность, поверка и сколько-нибудь практического взгляда, которого у распорядителей недоставало. В сем случае, как и во многих подобных, редко встречаются люди, которые бы более радели о самом результате, чем о буквальном [148] исполнении возложенного на них поручения. Турки вообще не могут похвалиться зоркостью в предметах сложных, при которых ускользают у них подробности и утомляется внимание.

Нужды обывателей Карса. Нужды обывателей Карса были иные чем те, на которые жаловались дезертиры. У каждого из обывателей имелись в домах небольшие запасы хлеба, которые они начали притаивать. Они приобретали еще несколько продовольствия от поселян. Заришатского санджака, вступивших с ними снова в сношения, по выступлении нашем из Агджа-Кала, и от Шурагельских карапапахов служивших обеим сторонам — туркам и нам. Городские обыватели жаловались на то, что за собранный с них скот в пользу войск, не было заплачено, а только выданы квитанции. Эта мера возбудила негодование, в особенности женщин лишившихся коров и молока для прокормления детей. Озлобление их дошло до того, что оне однажды собрались толпою и принесли меджлису или городовому управлению жалобу, при чем подняли шум и с криком упрекали правителей и войско в том, что они сидят за стенами и боятся сразиться с неверными, называли их бабами и говорили, что лучше бы им передали свое оружие. Жители были также недовольны тем, что для варения пищи в войсках, стали разбирать на дрова дерево в домах, которые хотя и были предварительно оценяемы, но за них также не выдавались наличные деньги, а только квитанции. Для успокоения тех и других, приказано было собирать на дворах навоз и выделывать из оного, по существующему в крае обычаю, кизяки, коими там отапливаются в зимнее время, на что нанимались женщины с платою им ежедневно по 25-тп коп. сер. в сутки. Жаловались также на похищения делаемые по ночам в домах лазами и преимущественно аджарцами. К такому тревожному состоянию духа горожан, присоединялось еще ожидание в скором времени приступа. Старожилы же изъявляли в народе опасения, что мы отведем р. Карс-Чай, по примеру того, как это было сделано, по рассказам их, персидским Тамас-Кули-Ханом, когда он осаждал Карс. Поводом к сему предположению служил им вновь избранный нами лагерь близь с. [149] большое Тикмэ на р. Карс-Чай, от которого будто начался отводный канал персиян ³³. Все эти беспокойства и тревожные слухи были причиною, что многие из жителей старались расходиться по деревням, в чем они нередко встречали препятствие от наших разъездов, коим запрещено было выпускать их из города.

Персияне в Карсе. Персидские подданные устрашенные сими толками, собравшись, поместились вместе в одном караван-сарае; из них агент персидского консула пребывающего в Эрзруме, был человек сочувствовавший туркам; ему удавалось еще, посредством торговых сношений своих с эриванскими жителями, ввозить иногда тайком в небольшом количестве сарачинское пшено, коим он снабжал турецких пашей, слишком дороживших лакомым для них пилавом. Посланный сим агентом к своему консулу гонец, явившись к генералу Муравьеву, передал ему просьбу своего хозяина, дабы его предупредили когда русские пойдут на штурм, на тот конец, чтоб он мог взять меры к ограждению себя и персидских подданных, не принимающих участия в войне. Известно однакоже было, что многие из персиян, а как говорили, и сам агент, выбегали при тревоге на укрепления с оружием в руках. Гонец был обыскан и как при нем ничего не найдено подозрительного, то его отпустили, направив в Эрзрум через Эривань, под тем предлогом, что по дороге ведущей через Соганлуг, было опасно от грабежей курдов.

Общее состояние продовольствия в Карсе. Уменьшение суточной дачи хлеба и прочие распоряжения по продовольственной части были причиною, что между войсками стали распространяться слухи о недостатке запасов в магазинах; почти того же мнения был и бардусский Имам Гассан-Эффенди-Али-Оглу, который по званию своему старшины, принимал участие в зимнем снабжении Карса и в перевозках. Он говорил, что если бы мы заняли Эрзрумскую дорогу двумя неделями позже, то в Карсе точно было бы продовольствия на все лето, но судя по уменьшению хлебной дачи, он [150] полагал что гарнизон не мог держаться более 20 дней, начиная с 12-го июля, т. е. до первых чисел августа, тогда как по другим сведениям, хлеба имелось в Карсе по крайней мере на 4 месяца. Разноречивые показания сии вызвали с нашей стороны разыскания более подробные. Все мечети и прочие складочные места хлебных запасов, были приведены в возможную известность; из них в мечети Гюмбет-Джаамэ хранилась значительнейшая часть пшеницы, прочие запасы были сложены в пяти не столь обширных зданиях. Нам известно было что на мельницах в Карсе не вымалывалось зерна более 120-ти четвертей в сутки, а чаще и менее сего количества; но это не могло еще служить достаточным указанием, потому что при уменьшенной даче хлеба, таким количеством муки могло довольствоваться едва 20 т. человек; положительно же было известно что в войске, не считая жителей, их кормилось более и сим поверялось только сведение, что в одной из мечетей Юсуф-Пашинского предместья, хранился запас муки. Кроме того мы знали, что в цитадели имелся неприкосновенный запас сухарей, который сберегался на крайний случай. Количество запаса сего в точности было неизвестно, но получаемые с разных сторон показания согласовались в том, что сухарей было много. Трудно было проникнуть в тайну тогда сильно занимавшую главнокомандующего — на какое именно время станет в Карсе продовольствия — обстоятельство важное, потому что оно входило в соображение предполагаемых военных действий. Все собираемые известия о сем предмете гласили розно; но приблизительные выводы из показаний, давали повод к предположению, что карский гарнизон по тогдашней числительности своей, был снабжен хлебом, при уменьшении одною третью суточной дачи, до половины октября месяца. Зернового фуража для прокормления лошадей вовсе почти не имелось. Небольшой остаток ячменя более не выдавался ни кавалерийским ни артиллерийским лошадям, частью оного пользовалось только начальство для своих верховых лошадей, другую же, в последствии стали перемалывать и подмешивать в пшеничную муку при печении хлеба. [151]

Числительность карского гарнизона в половине июля. По существовавшему до тогдашних обстоятельств порядку, довольствие войскам анатолийской армии, как регулярным так и иррегулярным производилось деньгами. Но с тех пор как мы заняли главные пути, которыми доходили в Карс жизненные припасы, и когда через это не стало скота в вольной продаже, само начальство взялось поставлять регулярным войскам мясную порцию в натуре, мясное же довольствие иррегулярных войск осталось по прежнему деньгами. Регулярные войска снабжались мясом некоторое время исправно, пока начальство находило средство приобретать скот, не разбирая впрочем мер и способов к добыванию оного. Суточная порция мяса на одного человека состояла из 80-ти драхм (около 53 золотников), а суточный отпуск на всю массу регулярных войск составлял 1.632,000 драхм или 4,080 ок ³⁴. По сему расчету оказывалось, что мясо отпускалось в сутки на 20,400 человек — цифра регулярных войск, находившихся около половины июля в Карсе. Сведения сии были доставлены одним из тайных агентов наших Гуссейн-Эффенди-Гассан-Оглы, имевшего постоянное свое пребывание в Карсе, где он вступал в разные казенные подряды для войск. К этой числительности он присоединял 6,270 человек баши-бозуков, коих различные ополчения он называл даже по племенам, с показанием начальников их, что вместе с регулярными войсками достигало до 26,670 человек. В числе сем не полагались вооруженные жители Карса, коих часть была обязана постоянною службою в укреплениях. За верность показанного числа баши-бозуков, агент наш не ручался, потому что, как он говорил, начальники их в требовательных ведомостях на довольствие, увеличивали число своих подчиненных, а когда поверяли их наличность, то они выводили на смотр подставных люден из городских жителей, отдававших себя на прокат за самую умеренную плату. Уменьшившуюся числительность войск относил он к обыкновенным случаям убыли и к [152] побегам. И так, с обязанными службою городскими обывателями, состояло в Карсе до 28 т. человек, а с поголовным ополчением, за тридцать тысяч вооруженных людей. Если же допустить, что вышеозначенным суточным отпуском мяса довольствовали также по уменьшенной даче, или, как жаловались дезертиры, что многие вовсе оного не получали, то количество регулярных войск, и в сложности число всех защитников Карса, превосходило показанные здесь цифры, что и правдоподобно. Можно также полагать, что между регулярными войсками были части, которые не довольствовались от карского интендантства, а сами заботились о своем содержании, на подобие моссульских артиллеристов, которые во все время пребывания своего в Карсе, продовольствовались через начальника своего Гайдер-бека, на счет моссульской казны, помимо местного карского управления. В таком случае число регулярных войск оказалось бы значительнее того количества, которое было вычислено нашим агентом, по отпускаемым для них мясным порциям. Опросы, делаемые перебежчикам, доставили нам еще некоторые сведения о распределении войск по укреплениям; но сие распределение войск и артиллерии вскоре изменилось тем, что значительная часть оных была переведена из нижнего лагеря к Чакмахским укреплениям, куда обращалось главное внимание неприятеля, с тех пор как главнокомандующий перевел лагерь свой на левый берег р. Карс-Чай.

Занятия Виллиамса. По словам перебежчиков, Инглис-Паша (Виллиамс) деятельно занимался устройством укреплений; он часто видался с мушир Васиф-Пашею, с которым жил в ладах; но в распоряжениях своих, в расследовании жалоб и в доставлении удовлетворения обиженным от войск обывателям, действовал непосредственно, без видимых предварительных сношений с главнокомандующим турецкой армии, чем приобрел доверие людей низшего звания. День свой он проводил в лагере среди войск, ночь же в своей квартире, в городе. Между войсками часто выражалось желание вступить с нами в бой, к чему склоняла их тоска сидеть взаперти, [153] когда перед глазами их расстилался простор карских равнин и даль обрисовывалась вершинами гор, сливавшихся с синевою неба. Они жаждали приволья сродного мыслям и действиям азиатца — говорили, что затворничеству своему предпочитают скорый конец, какой бы каждому на долю ни выпал. К такому направлению побуждали их на первых порах не столько нужды, как нравственный гнет, под которым они прозябали; но начальство не доверяло им и не хотело рисковать неудачею. Был собран военный совет, на который созвали всех главных начальников, и предложили вопросы: держаться ли в настоящем, чисто оборонительном положении, или делать вылазки, или же выйти со всеми силами чтобы сразиться с русскими в поле? При сем спросили пашей, выдержат ли войска их бой в открытом поле? Паши арабистанских войск с большею или меньшею уверенностию отвечали, что выдержат, паши же анатолийских полков отозвались наотрез, что не выдержат.

Сим заключается очерк состояния карского гарнизона, распоряжений тамошнего начальства, слухов, носившихся в то время между войсками анатолийской армии и мыслей их занимавших, — очерк конечно неполный и за точную справедливость коего поручиться нельзя; но для получения сих сведений истощены были все имевшиеся в то время в виду средства. В них изображается первая эпоха материального и нравственного состояния гарнизона, в последствии как будет видно, принявшего иные размеры.

Поводы к занятию Кагызмана. Со времени движения наших колонн за Соганлуг во второй половине июня, неприятельские войска очистили весь угол, лежащий между эрзрумскою дорогою и эриванскою границею. Турецкий мудир или правитель, пребывавший в Кагызмане, [154] бежал оттуда. Этот плодородный край, покинутый властями и защитниками, не был еще настоящим образом приведен нами в покорность. Обыватели Кагызмана и оставшийся там диван, имели изредка сношения с Карсом, и хотя члены местного присутствия сего, несколько раз обещались явиться к главнокомандующему в лагерь, но обещаний своих они не выполняли, надеясь может быть остаться в забвении, как это случилось в прошедшую турецкую войну. Армяне сего города, пытавшиеся изъявить нам свою покорность, удерживались опасением пострадать за то от турок, ибо власть наша не была еще в тех местах утверждена. Занятие Кагызмана было для нас необходимо, как для прекращения сношений, хотя кружных, которые карское начальство имело через сие место с Эрзрумом, по долине Аракса, так и для наблюдения сколь можно далее по сей долине, через которую всегда могли прокрадываться к нам в тыл неприятельские партии. Овладение Кагызманом, давало нам сверх того возможность наблюдать за многочисленными кочевьями курдов, пасущих стада свои на обеих покатостях Агридагского хребта, ибо торговые сношения курдов с Кагызманом, ставят их в некоторого рода зависимость от сего города, и следственно от того, кто им владеет. Через Кагызман проходит путь, ведущий по берегам Аракса в Эриванскую губернию, и с овладением сего города приобретаются соляные ломки, находящиеся ниже оного на берегах Аракса; наконец через Кагызман могли также проезжать гонцы наши с бумагами в отряд ген. Суслова, переходя в долину восточного Евфрата через Агридагский хребет, пролегающими в сих местах тропинками.

Занятие Кагызмана. Полковнику Лорис-Меликову поручено было занять Кагызман, образовать тамошнее правление и подчинить оное распоряжениям нашей главной квартиры, как равно и Гечеванский санджак, находившийся позади нас. С вечера 9-го июля Лорис-Меликов выступил из лагеря при с. бол. Тикмэ с дивизионом Нижегородских драгун, с одною сотнею линейных казаков, с одною сотнею охотников, с тремя сотнями [155] курдов и с двумя конно-ракетными станками. После усиленного перехода, отряд явился на другой день около двух часов пополудни к с. Хар, лежащему при начале спуска в долину Аракса, где находится г. Кагызман. Здесь примкнули к Лорису, от с. Огузлы, одна конно-мусульманская сотня и направленные к нему же из Александрополя недавно прибывшие из Тифлиса к границе, одна сотня грузинской конной дворянской дружины и две сотни донского казачьего № 35 полка. Неожиданное для жителей Кагызмана появление наших войск с двух сторон, свидетельствовавшее о бессилии анатолийской армии, побудило их немедленно выслать на встречу отряда членов своего дивана; с ними явились и старшины общества курдов — джунуки. Все покорились безусловно. Тогда отряд наш начал спускаться к переправе через Аракс. Здесь толпы жителей стеклись на встречу к Лорису и проводили войска наши по извилистым и тесным улицам города, до избранной за оным позиции, господствовавшей над Кагызманом, где отряд и расположился лагерем.

Кагызман. Кагызман, по низменности своего местоположения в долине Аракса, пользуется мягким климатом; население его простирается до 800 семейств, из коих только 150 армянских, остальные все турки. Самый городок состоит из тесно сплоченных каменных домов прочной постройки, окружен широким поясом густых садов и считался крепким пограничным пунктом. Жители его славились меткостью своих винтовок, и в прежнее время, когда турки не заводили еще регулярного войска, кагызманцы выставляли отряд отборных стрелков в армию эрзрумского сераскира.

Образование правления в Кагызмане. Продовольственные запасы были уже вывезены из города, и мы нашли там только шесть вьючных ящиков с патронами. В иное время покорение сего города не обошлось бы без пехоты и боя; но обложение Карса доставило нам ныне это приобретение без кровопролития. 11-го июля явились к Лорису старшины Гечеванского санджака. Он немедленно приступил к устройству местного управления в Кагызманском и Гечеванском санджаках и оставив членов дивана и кадия в [156] занимаемых ими должностях, определил правила для взноса податей и образа управления по старинным обычаям, как то было сделано в занятых нами прежде санджаках, Заришатском и Шурагельском. По предварительному приказанию главнокомандующего, начальником над обоими санджаками был поставлен, командующий 2-м полком курдов, курд Ахмед-Ага, при котором оставлено три сотни его полка. Войска наши в продолжение двухдневного пребывания своего в Кагызмане, пользовались угощением от жителей местными их произведениями.

Поручение, данное кн. Дондукову. Вместе с Лорис-Меликовым был послан полковник кн. Дондуков-Корсаков, с приказанием перебраться из Кагызмана через Агридагский хребет в долину восточного Евфрата к баязидскому отряду. Главнокомандующий не знал лично начальника сего отдельного отряда, ген. Суслова, и после открытия военных действий, начавшихся в долине Евфрата, делом под Сурб-Оганесом, где Вели-Паша ускользнул, он не решался призвать к себе Суслова для снабжения наставлениями, дабы не отвлечь его, по дальности пути, от наблюдения за уцелевшим Вели-Пашею. По этому Дондукову поручено было, открыв прямое сообщение с Сусловым, передать ему изустно наставления главнокомандующего и секретно объяснить совокупность действий и то важное значение, которое баязидский отряд должен был принять в предполагавшемся тогда общем движении к стороне Эрзрума. Кроме того, Дондукову приказано было, по возможности исследовать пути, ведущие через хребет и возвратиться в главную квартиру пределами Пассенского санджака через Гечеван. С ним были отправлены офицер ген. штаба и несколько топографов. Кн. Дондуков выехал по назначению из Кагызмана 12-го июля, взявши с собою в прикрытие из отряда Лориса-Меликова 40 донских казаков и несколько отборных курдских всадников. Он двинулся на Агридагский хребет, называющийся в сем месте Ах-Булах, по трудно проходимой и скалистой стезе, оставя влево с. Тропанак. За перевалом он встретил кочевья различных обществ [157] кагызманских курдов, которые приняли его радушно, не взирая на взаимные распри этих племен и только что бывшую между ними перестрелку, причем не обошлось без кровопролития. В таких обстоятельствах Дондуков признал за лучшее уверить курдов, что он прислан главнокомандующим для разбора их дел. Внезапное появление русских и ловкость, с какою Дондуков умел обходиться с азиятцами, в самом деле остановили дальнейшую их распрю, и курды обратились к нему с просьбою рассудить их. Умиротворив враждовавших и приняв в кочевье угощение, Дондуков мог следовать далее в сопровождении старшин курдов, видевших в нем лице, посланное от главнокомандующего по их делам.

Совершив в этот день, почти без отдыха, около 80-ти верст по горам, покрытым в иных местах еще снегом, Дондуков поздно вечером прибыл в долину восточного Евфрата к с. Мараник, где был расположен отряд ген. Суслова. Исполнив данное поручение к сему последнему, Дондуков выехал из баязидского отряда 14-го июля с прежним своим конвоем; он посетил в Топрах-Кале, временно образованный там диван, где собрал сведения о племенах курдов и двинулся далее через крутой перевал Агри-Дага в нижний Пассенский санджак, оставив влево гору Кёсэ-Даг. Курды везде встречали его радушно, а старшины их провожали до границ своих кочевьев.

Соединение Дондукова с Лорисом и возвращение отряда. Перевалившись на северную покатость хребта, Кн. Дондуков узнал от пастухов, что накануне партия баши-бозуков, после ночлега в с. Армудлю, направилась к с. Дели-Баба. Он поспешил к первому из этих селений и после трудного перехода, около 60-ти верст, прибыв туда того же дня в 5-ть часов по полудни, остановился для необходимого отдыха. Полковник Лорис-Меликов, который, по предварительному соглашению с Дондуковым, должен был с частию своего отряда прибыть к этому селению, соединился с ним только в 7 часов вечера, потому что при движении тесниною Аракса, по так называемому жителями, песьему пути [158] (Ит-Иоли) встречены им были большие затруднения. Так как разъезды, посланные до селений Баш-Кёв и Сатачанг, нигде не открыли неприятеля, то оба начальника, по крайнему изнурению лошадей, решились ночевать в с. Армудлю. На следующий день, 15-го июля, отряд, переправившись вброд через Аракс у с. Каладере, прибыл в Гечеван, где к нему присоединился дивизион драгун, направленный туда Лорис-Меликовым прямою дорогою из Кагызмана. Сам же Дондуков в тот же день поздно вечером, возвратился в лагерь при с. бол. Тикмэ.

Прием новых правителей Кагызмана. На другой день после возвращения отряда, главнокомандующий принимал поставленных правителей вновь занятого края и лично внушив им, в чем состоят их обязанности, отпустил обратно с курдом Ахмед-Агою, которому поручено было держать в повиновении оба санджака тремя неполными сотнями своего полка — и Кагызман с окрест лежащею страною, остался с этого времени в полном повиновении в течение всей кампании. Пример такой подчиненности курду, был необыкновенный и едва ли не единственный, по неуважению, которое вообще питают турки к этому кочевому хищническому племени. К Ахмед-Аге был приставлен для письменных сношений с начальством, русский офицер. Он испросил для себя десять донских казаков, дабы присутствие нашего мундира напоминало жителям о русской власти. Ахмед-Ага иногда являлся к нам в лагерь с донесениями и за приказаниями. Близкий надзор за ним Лориса, поставил его в необходимость блюсти за возложенным на него делом и за подчиненными ему курдами, на которых едва ли было принесено во все лето более одной жалобы. Сим способом избавились мы отделения от главных сил особенного отряда, коего отдаленное положение в теснинах Аракса, беспрестанно бы нас беспокоило.

Так совершилось еще одно из предначертаний плана военных действий генерала Муравьева.

Прибытие новых войск. Собравшиеся старшины Кагызмана, курды и многие из окрестных жителей, были еще свидетелями прибытия в лагерь новых [159] войск, о требовании коих из оставленных в Грузии резервов, было прежде упомянуто. Главнокомандующий после приема местных властей, лично смотрел пришедшие из Александрополя и вступившие в тот день в лагерь баталионы, один Виленского, 3-й и 4-й Мингрельского егерских полков; с ними прибыл взвод легкой № 8-й батареи 18-й артиллерийской бригады, смененный в Александрополе дивизионом 5-й батареи 21-й бригады, выступившим с Мингрельскими баталионами из Зурнабадского лагеря, что близь Елисаветполя. С сими войсками присоединились к главным силам остальные сотни донского казачьего № 35 полка, которые примкнули к первым сотням своим разновременно прибывавшим в лагерь, после чего полк сей, собравшись в полном составе своем, умножил легкую кавалерию нашу, коей тогда предстояла самая деятельная служба. Прибыла также грузинская дворянская конная дружина, в составе двух неполных сотен, которым главнокомандующий назначил состоять в своем непосредственном распоряжении. Из вновь прибывших войск, замечательны были баталионы Мингрельского полка, приобретшего еще прежде добрую славу во многих делах на Кавказе. Люди сих двух баталионов смотрели настоящими воинами, имели вид крепкий, осанку развязную и были исполнены рвения и смышлености. Грузинское дворянство, предложившее главнокомандующему участие свое в военных действиях при выезде его из Тифлиса, собрало дружину в уездах Тифлисском и Горийском. Ею начальствовал губернский предводитель дворянства, отставной гвардии полковник кн. Иван Орбелиан, тифлискою сотнею командовал уездный предводитель кн. Александр Орбелиан, а горийскою кн. Александр Эристов. Грузины вступили в лагерь под звуки своей родной зурны, готовые, как всегда, веселиться до дела и биться на смерть, когда станут лицом к лицу с врагом. Кроме сих войск, пограничные пункты Александрополь и Ахалкалаки были усилены баталионами из резервной дивизии: первый — Гренадерским, а последний — Карабинерным. [160]

Обстоятельства благоприятствовавшие движению против Вели-Паши. Войска были в готовности, продовольственные средства в изобилии, подвозочные устроены; почти вся страна, окружающая Карс, приведена была в покорность. Отважный поиск князя Дондукова с небольшою партиею донцев за Агри-Даг, среди кочевьев курдов и вблизи расположения корпуса Вели-Паши, указывал нам усыпление в той стороне неприятеля. Сведения, доставленные Дондуковым о местности по пути от баязидского отряда к с. Керпи-Кёв, удостоверяли в возможности двигать по оному войска; вслед за выездом Дондукова из долины восточного Евфрата, генерал Суслов передвинулся с отрядом своим через Топрах-Кале к с. Зейдикан. Все благоприятствовало к совершению предположенного генералом Муравьевым вторичного перехода за Соганлуг, для поражения или оттеснения неприятельского корпуса, прикрывавшего пути, ведущие к Эрзруму и находившегося в то время в укрепленном лагере при с. Керпи-Кёв. Но прежде чем приступить к сему делу, надобно было, с возможною предусмотрительностью вникнуть в обстоятельства, которые могли встретиться при совершении сего предприятия и с некоторою определительностию постановить крайние пределы оного, дабы не увлечься предстоявшим успехом и не упустить из вида главного предмета — анатолийской армии, запершейся в Карсе.

Значение Карса в народе. Пограничные крепости, подобно лицам, иногда пользуются в народе безотчетно поверьем, придающим им исключительную важность и всеобщую известность. Сими чарами пользовалась на востоке Эриванская крепость, пока не пала перед нашим оружием, в 1827 году; таким же призраком казался в народных понятиях вышеград Карса, издали представляющийся каравану и указывающий страннику безопасный приют, среди пустыни, пробегаемой им под страхом хищнических нападений кочевых соседей. Поверья сии, опираясь на осады и военные события прежних времен бывают причиною, что пограничные крепости получают значение не всегда соответствующее их стратегической важности — их называют вратами, ключами страны. Так разумели в Азии и крепость [161] Карс, тогда как город сей возродился от местных нужд обывателей, а стены и вышеград были воздвигнуты для ограждения жителей или правителя от внезапного нападения курдов и соседственных лазов. Когда же крепость сия, с изменением границ, очутилась близь пределов наших, то жители придали ей государственную важность, и Карс, вместе с воспоминаниями о кровавых событиях прежних и новейших времен, коих был свидетелем, даже с полуразрушенною крепостию своею, сохранил в народе название — оплота Малой Азии.

Стратегическое значение Карса. Конечно для турецкой армии, намеревающейся вторгнуться в наши границы, как то было в 1853-м и 54-м годах, Карс имел значение,— но иное. Он служил тогда опорным и складочным пунктом для вторгавшихся, потому что равнина, в коей он господствует, опоясана к стороне Анатолин высокими хребтами гор, за которыми наступающей армии неудобно было бы иметь свой операционный базис; но в 1855-м году, когда анатолийская армия не признавала себя в силах предпринять против нас наступательных действий, Карс при таком отрицательном положении войска, вовсе не прикрывал страны, ни путей ведущих к Эрзруму. И в сем году, турецкое начальство при безотчетливых соображениях своих, может быть не ошибалось, когда оно до открытия еще военных действий, желало оставить нам Карс, ибо обширные равнины пашалыка сего, по свойству своему и доступности, принадлежат не к пределам Эрзрума, а к нашим владениям. Природная и лучшая защита Малой Азии заключается, с одной стороны в теснинах трудно проходимого Соганлугского хребта, беспрерывно окаймляющего ее до Черного моря, и с другой, в двойной цепи гор, опоясывающих ее от Эривани и Баязида.

Важность для турок Соганлугского хребта. Если мы в кампанию 1829-го года, в виду турецкой армии почти без сопротивления овладели Соганлугом, то это случилось по крайней оплошности неприятеля. В 1855-м году, когда европейцы управляли военными действиями турок, они должны были предвидеть, что первым действием нашим [162] будет овладение проходами чрез Соганлуг и продовольственными складами запасенными к стороне Эрзрума, и мы могли ожидать, что они укрепят затруднительные от природы подъемы на хребте гор, хотя бы только для охранения своих магазинов; а потому трудно себе отдать отчет с какою целью анатолийскую армию основали в Карсе н поставили в такое невыгодное оборонительное положение. Неужели в сем случае распорядители увлеклись одним народным поверием! Усиления ли они ожидали? Кто знал местность, тот был убежден, что от берегов Черного моря оно не могло придти в значительном составе. Для движения подкреплений со стороны Эрзрума, пути конечно были доступны; но анатолийская армия запершись в Карсе, с трудом могла подать руку шедшему войску, которое всегда могло быть заблаговременно встречено нами с лица, и тревожимо с тыла Баязидским отрядом. Такому беспомощному положению не подвергался бы неприятель, если бы он при начале кампании оставил нам Карс и наученный опытом 1829-го года, с лучшим знанием дела, преградил бы доступы к вершинам Соганлуга, за коими сохранялись драгоценные для него запасы, и если бы он укрепил Драм-Даг прикрывающий Эрзрум со стороны Баязида. Туркам предстояло бы тогда оборонять внутреннюю линию огражденную природою, против сил наступающих с двух совершенно разъединенных сторон. Подкрепления из Эрзрума, могли бы по частям беспрепятственно присоединяться к анатолийской армии н усилить её до такой степени, что она может быть в состоянии была бы, спустившись с гор, перейти в наступление против наших главных сил или против Баязидского отряда, смотря по обстоятельствам, не лишаясь возможности во всякое время сосредоточиться около Эрзрума. К чему бы послужил нам тогда Карс?

Неправильное понятие о значении Карса. Но по каким бы то ни было видам, крепость сию окружили укрепленным лагерем на 17 верст протяжения, вооружили исправною артиллериею, запасли в ней сколько успели продовольствия, в стенах ее заключили анатолийскую армию и Карс, сохраняя громкое название свое — оплота малой Азии, [163] в сущности служил только убежищем войску предназначавшемуся для обороны всей страны. И при таких распоряжениях начальства турецкой армии, не собственно Карс нам нужен был, а защитники его. С приобретением сей крепости не ключ приобретали мы Малой Азии, а поражали все действующие силы неприятеля, который не мог более собраться и к будущей 1856-го года кампании, не состоявшейся по случаю заключения мира.

Вели-Паша и Эрзрум. Небольшая только часть войск - корпус Вели-Паши, поспешно бросивший долину восточного Евфрата и теснины отделяющие её от долины Аракса, держался еще в поле для ограждения Эрзрума, укрепившись при с. Кёрпи-Кёв. Положение сего войска в тогдашнем его составе, не могло быть для нас опасным, но оно затрудняло наши поиски за Соганлуг и препятствовало полному владычеству нашему за хребтом гор. Малейшее движение в сем корпусе или отправление от оного партий, перетолковывалось поселянами, которые распространяли молвы об ожидаемой выручке для Карса со стороны Эрзрума. Слухи о том доходили и в крепость, где начальство ими пользовалось для поддержания духа в гарнизоне н между жителями. Толки сии надобно было прекратить поражением Вели-Паши или оттеснением его от с. Керпи-Кёв, дабы убедить карских защитников, что им нельзя было ожидать никакой помощи с той стороны. Но как за селением Кёрпи-Кёв оставалось уже не большое расстояние до Эрзрума, то предприятие против Вели-Паши находилось в близкой связи с мыслию о покорении сей столицы.

Рассуждение о занятии Эрзрума. Многие полагают, что в это время следовало бы занять Эрзрум; но начальник ответственный за целый край, за ход военных действий и за все последствия своих распоряжений не должен руководствоваться порывами к достижению временного успеха, обнаруживающего посторонним лицам лишь заманчивый блеск свой. Предмет начальника — общий результат; частных же успехов может он домогаться единственно там, где они ведут к достижению сего результата. Взвесим все обстоятельства и посмотрим была ли [164] возможность в тогдашнее время помышлять о покорении Эрзрума, к коему доступы, как выше сказано, не прикрывались запершеюся в Карсе армиею.

Если б у нас было пехоты 15-ю т. более, то усилив Баязидский отряд, можно бы подвинуть его к Эрзруму н действовать против сего города, независимо от войск облегавших Карс. Но с теми силами, которые у нас имелись, едва равночисленными турецким, не основательно было бы раздробляться, и в одно время действовать против неприятеля защищавшегося в двух местах за укреплениями, вооруженными сильною и исправною артиллерией. Обратить большую часть войск на покорение Эрзрума, тогда как в тылу и близь границ наших находилась еще 27-ми тысячная анатолийская армия, наблюдаемая небольшим отрядом нашим, было бы непростительно, и потому о занятии Эрзрума при тогдашних обстоятельствах, можно было помышлять только по покорении Карса, когда все силы наши остались бы свободными. С иными надеждами на успех представлялось внезапное нападение на Вели-Пашу, стоявшего у с. Керпи-Кёв, для защиты столицы. Поражение его или оттеснение из занимаемого им укрепленного лагеря, было дело доступное, как по краткости времени нужного для сего предприятия, так и потому что оно не требовало столь значительных средств, какие бы понадобились если б он заперся во вновь возведенных около Эрзрума укреплениях, и в первом случае, т. е. при удачном и совершенном поражении его, можно было надеяться, что преследовавшие его по пятам войска ворвались бы в город вместе с разбитыми остатками бегущих. С сей только точки смотрел главнокомандующий на занятие Эрзрума, т. е. как на действие второстепенное, зависевшее от исхода предприятия против Вели-Паши. Покорение Эрзрума могло быть только последствием успехов приобретенных при с. Керпи-Кёв.

Выгоды от занятия Эрзрума. Нет сомнения, что занятие Эрзрума, тогда загадочное — доставило бы нам значительные выгоды не в одних военных действиях за Кавказом; оно несомненно имело бы большой [165] вес в ходе всей войны, называвшейся Восточною, до Ботнического залива и до самых пределов Белого моря, ибо мысль о движении нашем через Анатолию до Константинопольского Босфора постоянно беспокоила союзников; но к дальнему походу сему, в то время нельзя еще было приступить и бесполезно было бы предаваться преждевременным мечтам по делу, коего исполнение в следующем 1856-м году, уже подготовлялось под стенами Карса. Выгоды которые бы в Закавказском крае доставило нам занятие Эрзрума, были следующие:

1) Нравственное, в пользу нашу, влияние по всей стране.

2) Устранение тревожного для нас колебания, в коем постоянно находилась персидская политика.

3) Изгнание из сей столицы дипломатических агентов союзников и прекращение транзитной торговли производимой в сем городе англичанами.

4) Разрушение правительственных средств для сбора войск и продовольствия.

5) Овладение парком артиллерии большого калибра, недавно привезенного из Царяграда, для вооружения вновь устроенных около Эрзрума укреплений.

6) Могло бы случиться и то, что гарнизон Карса, узнав о падении Эрзрума, сдался бы, или стал уходить из крепости большими партиями, пользуясь гористою с северо-западной стороны города местностью, за которою тогда мы еще вполне не могли наблюдать.

Невыгоды оного. Рассматривая с другой стороны обстоятельства неразлучные с положительным намерением занять Эрзрум, и принимая в соображение, что при этом могли еще представиться непредвиденные случайности, в покушении сем обнаруживались невыгодные последствия, как то часто на деле оказывается, когда, в одно и тоже время, стремятся к двум различным предметам. С сей точки зрения представлялось следующее:

1) Если бы тревожное состояние жителей занятого нами обширного и многолюдного Эрзрума, задержало в нем главные наши [166] силы, если б пребывание их там оказалось необходимым для отражения нового неприятеля со стороны Трапезунта или соседственных толпищ свирепых лазов, если б при том гарнизон Карса, поддержанный твердостию Виллиамса не сдался и не разбежался, то отряд оставленный нами под Карсом подвергся бы большой опасности, не столько от вылазок неприятельского гарнизона, сколько от пресечения подвозочного продовольствия из Александрополя; сверх того турки могли еще лишить наблюдательный отряд наш пастбищных мест и травокошения.

2) Замедление наше в Эрзруме дало бы способ необложенному еще карскому гарнизону, запастись продовольствием на целую зиму, по случаю дозревавших в то время в поле хлебов, и тогда рушились бы для нас все выгоды приобретенные истреблением турецких запасов в селении Энги-Кёв.

3) Имея в предмете занятие Эрзрума, надобно было бы переходить Соганлуг с сорокадневным провиантом, на что потребовалось бы, кроме полковых обозов, более тысячи транспортных арб; ибо на первых порах необходимо было бы устранить всякую заботу о добывании в крае продовольствия, дабы постоянно иметь все войско под ружьем и быть свободным в своих действиях. Такое большое количество обозов крайне затруднило бы наше движение, потребовало особенного прикрытия, а в случае дождливой погоды, арбы не могли бы двигаться по непроходимости в такое время горных путей.

4) Если б по занятии Эрзрума, оставить для охранения сего города Баязидский отряд, даже несколько усиленный от главного корпуса, и возвратить большую часть войск к Карсу, то легко могло случиться, что небольшие силы занявшие Эрзрум, при появлении нового неприятеля от Трапезунта, нашлись бы вынужденными возвратиться в долину восточного Евфрата. Такое отступление вдали от главных сил и всякого пособия, среди неприятельской земли, было бы, во всяком случае, сопряжено с опасностию. Христианское народонаселение Эрзрума нам сочувствовавшее, было бы совершенно предано мести мусульман и в тех и в других исчезло бы к нам [167] доверие, что затруднило бы для нас приобретение сей столицы, при стечении обстоятельств более благоприятных успеху сего предприятия.

Предположения главнокомандующего. Взвесив все сии соображения, главнокомандующий, предпринимая вторичный переход за Соганлуг, совокупно с движением Баязидского отряда, предположил:

а) Не устремляя усилий своих в одно время к достижению двух предметов и не отклоняясь от единственной цели — разрушения в Карсе анатолийской армии — атаковать Вели-Пашу, взирая на поражение или оттеснение его от с. Кёрпи-Кёв, только как на средство к достижению главной цели своей.

в) В случае совершенного поражения Вели-Паши, послать на короткое время небольшую часть войск в Эрзрум, и то в таком только случае если б соединились все условия к успеху сего поиска (coup de main).

с) Не касаясь гражданского управления в Эрзруме и не входя ни в какие местные распоряжения, истребить все военные заведения, вывезти оттуда пушки, оружие, снаряды, и за тем безотлагательно возвратиться под Карс, к покорению коего должны были прежде всего клониться заботы и направиться все средства в совокупности.

Комментарии

30. На карте показаны два Джелауса, почему и различаются они в повествовании прилагательными: ближний и дальний — относительно к Карсу.

31. Такса на жизненные припасы значится в приложениях под литерою Г.

32. Паек турецкого солдата состоит из 300 драхм (200 золотн.) пшеничного печеного хлеба, и 27 драхм (18 золотн.) риса. При уменьшении пайка, назначено было выдавать хлеба на человека только по 200 драхм (1 1/2 фун.) в сутки, в двух небольших булках, которые при сделанной у нас тогда поверке, действительно не всегда имели определенный вес. Надобно однакоже полагать что сей недостаток в весе, происходил в то время скорее от частных беспорядков и злоупотреблений, чем от распоряжения начальства в видах сбережения.

33. О сем канале будет объяснено подробнее в своем месте.

34. Что равняется 308-ми пудам.

35. См. план дела при селении Керпи-Кев.

Текст воспроизведен по изданию: Война за Кавказом в 1855 году. Том I. СПб. 1877

© текст - Муравьев-Карсский Н. Н. 1877
© сетевая версия - Тhietmar. 2020
© OCR - Karaiskender. 2020
© дизайн - Войтехович А. 2001