ЛИХУТИН М. Д.

РУССКИЕ В АЗИЯТСКОЙ ТУРЦИИ

XIV.

Движение к стороне Арзерума. — Кара-Дербент. — Керпи-кей. — Гассан-кала.

Кругом Миранка весь подножный корм был потравлен, войска ходили на фуражировки за 5-ть верст от лагеря. Начальник отряда получил уже уведомление, что отряд может быть подвинется вперед, и потому чтобы быть ближе к неприятелю, 14-го июля выступил с отрядом от Миранка, а 15-го июля прибыл к армянскому селению Зейдкану, лежащему на торговой Арзерумской дороге при самом входе се в ущелья Драм-дага. В с. Караклисе была оставлена одна рота 5-го баталиона Тифлисского егерского полка для прикрытия сообщений с Сурб-Оганесом, охранения окрестных армянских селений и наблюдения за перемолкой пшеницы, продолжавшейся еще в Караклисе и Мангасаре.

Мулла-Сулейман и Зейдкан два самые большие и богатые селения в Алашкертском санджаке, в первом считается 75-ть, а во втором 50-ть дворов. В них строения хотя немного лучше чем в других деревнях и селениях, но сделаны также землянками. Армяне живут грязно и по-видимому бедно. Мебели нет никакой. На полу посланы циновки, иногда дурные ковры, или тонкие матрацы, на которых люди сидят и спят. Имущество и зерновой хлеб прячется в глубокие и просторные ямы, у которых стены выглажены и вымазаны глиною; в ямы спускаются узким отверстием всегда закрытым сверху землею, золою, или навозом, так чтобы не могли отыскать скоро посторонние люди. Мужчины и женщины одеты дурно и бедно. Армяне собравшиеся из окрестных селений в Топрах-кале и Мулла-Сулеймане, чтобы лучше защищаться от Курдов, от которых они впрочем вовсе не защищались, — с переходом отряда к [324] Зейдкану, стали возвращаться в свои дома и заниматься обыкновенными своими работами дома и в поле. Хотя для избежания беспорядков и неудовольствия жителей, мы вообще избегали расположения отряда возле самых селений, но по местности, удобству воды и засеянным кругом полям, отряд должен был стать лагерем рядом с Зейдканом, чем жители впрочем были очень довольны, чувствуя себя в большей безопасности под таким близким покровительством войска. Армянки Зейдкана показались нам менее дики, или лучше сказать менее чопорны, чем Армянки Эриванской губернии. Русская Армянка имеет нижнюю часть лица до носу всегда закрытою белым платком, и при встрече с мужчиною, особенно Русским, всегда отворачивается от него, для чего она останавливается и поворачивается к проходящему спиною; это делают и женщины совершенно старые и безобразные, а безобразных между Армянками очень много. Турецкие Армянки не закрывают лица платком, и при встрече с Русскими не отворачивались, а только склоняли голову и потупляли глаза. Впрочем, женщина везде одинакова, и наружная дикость не есть признак и хранилище добродетели. Хотя при восточных обычаях волокитство не удобно, но солдаты имели успех, для чего было иногда достаточно одной встречи без свидетелей. После стоянки наших войск в продолжении трех зим на Араксе, многие с удивлением заметили, что все новое поколение родилось блондинами. Случалось, что Армянки или мусульманки влюблялись до безумия в Русских солдат и бежали за ними, и когда беглянку возвращали под родительский кров, то священники, или муллы, приписывая эти случаи бесовскому наваждению, отчитывали виновных.

Все Армяне Баязетского пашалыка григорианцы, только [325] жители Мулла-Сулеймана католики. Эти католики держали себя смелее с мусульманами, попы их даже позволяли себе носить оружие, пистолеты за поясом, когда снимали духовную одежду, — и что нас удивило, при наших добрых намерениях и чувствах к Армянам, были равнодушны, даже враждебны к Русским. Они не сближались с нами и, как мы узнали и убедились впоследствии, доставляли о нас все сведения Туркам. Последнее обстоятельство вероятно зависело от того, что мы в эту войну имели врагами мусульман и католиков вместе, и без сомнения главные духовные католические власти, находящиеся в Арзеруме, сделали распоряжение считать нас врагами, как везде православных, но оно возбудило в нас грустное чувство; при ничтожном положении Армян, и при сознании, что мы здесь единственные материально, а не на словах, защитники их, против которых католическое духовенство возбуждает ненависть. При интересе войны и при множестве других более жизненных вопросов, представлявшихся на каждом шагу, мы забыли и о существовании этой мелкой нелюбви, — как вдруг встретили ее несколько в армяно-католиках. Я иногда говорил попу Мулла-Сулеймана: — «Вы ошибаетесь в ваших чувствах, вы любите нас и делаете не то, что велит вам ваше сердце». Армяно-католики считают себя гораздо выше Армяно-григорианцев, смотрят на них с презрением и не хотят с ними родниться, как Евреи с другими народами. Во время пребывания нашего у Зейдкана, один григорианец Топрах-кале, пользуясь вероятно нашим присутствием, украл католичку из Мулла-Сулеймана и женился на ней; их венчал григорианский священник. Попы Мулла-Сулеймана взбунтовались. Они приехали в отряд, обратились с жалобой ко мне, говорили с негодованием, что [326] григорианцы осквернили их, и требовали, чтобы мы употребили власть и силу возвратить католичку отцу, так как брак ее недействителен, совершенный григорианским попом, или велеть молодому григорианцу обратиться в католичество и перевенчаться снова в католической церкви. Дело было казусное, я не был на высоте такого богословского вопроса и хотел было передать его на решение Ших-Абдала, который как духовное лицо другой посторонней религии, мог быть беспристрастен между католиками и григорианцами, по вспомнив, что турецкие власти покровительствуют католикам и по влиянию консулов западных держав содействуют разному духовенству в обращении григорианцев в другие христианские секты, а главное, имея в виду, что здесь григорианцев гораздо более католиков, и первые нам гораздо полезнее и преданнее, отказал отцу Акопу, и посоветовал ему жить в мире с григорианцами, по чувству христианской любви не презирать своих братьев, Армян, и оставить любовников в покое. Повторяю, вот те результаты, которых достигла христианская пропаганда в Азиятской Турции; с. Мулла-Сулейман есть самый отдаленный шаг ее блестящих успехов. Но она не успела крестить ни одного Курда, ни одного Татарина, ни одного Османа и Персиянина, я об этом нарочно расспрашивал н сколько слышал, — это правда. Она успела обратить в католицизм несколько григорианцев, а может быть и несториан, т. е. успела поселить раздор и ненависть друг другу между Армянами, а может быть и между Айсорами, т. е. ослабить их еще более, уже совершенно ослабленных в борьбе лицом к лицу с исламизмом. Более всего прискорбно то, что покровительством консулов западных держав здесь пользуются только католики и вероятно протестанты, где они есть, а [327] не православные, не григорианцы. Турки притесняют последних смело, а католическое духовенство пользуется их несчастием, может быть даже внушает Туркам меры притеснения, чтобы обращать их в свою веру; его защиту можно приобрести только путем отступничества. Разница в положении Армян-католиков и Армян-григорианцев, как я сказал уже, очевидна, и что я пишу, то слышал от них самих. Без сомнения, с обращением григорианцев в католицизм соединена и мелкая политическая выгода; вероятно, русские войска войдя в Азиятскую Турцию не найдут нескольких армянских селений и не встретят в Армянах прежнего сочувствия. Но эти средства постыдны и жалки и едва ли принесут существенную пользу. Католическое духовенство сделало бы гораздо лучше, если бы действовало не на григорианцев, а хотя на Изэдов, бывших когда-то христианами, а теперь не имеющих никакой религии. Армяне народ мягкий и смирный, проникнутый уже гражданскими правилами христианства, о них напрасно заботиться: старание обратить их в католицизм не принесет никакой пользы человечеству и может быть объяснено одним корыстным желанием увеличить число своих прихожан. Опасны не Армяне, а мусульмане, преимущественно кочевые народы, а против них, как я заметил выше, христианская пропаганда была до сих пор бессильна. Для борьбы с исламизмом нужна другая сила.

17-го июля было получено от главнокомандующего предписание о движении против корпуса Вели-паши, к с. Керпи-кею; в нем заключались следующие распоряжения. Сам генерал- адъютант Муравьев выступал 19-го июля с сильным отрядом (кажется около половины всей нашей армии, блокировавшей Карс) за Саганлугский хребет, а значительный кавалерийский авангард [328] под командою полковника князя Дондукова-Корсакова, выдвигал в ночь с 19-го на 20-е июля усиленным маршем за 70-ть верст вперед до с. Зивин, куда этот авангард должен был прибыть 20-го числа вечером и, смотря по сведениям из неприятельского лагеря, действовать далее согласно данной инструкции. В случае отступления неприятеля, полковник князь Дондуков-Корсаков должен был преследовать его и по возможности стараться отбить лагерь и тяжести арриергарда, но отнюдь не вступать в бой в случае намерения Вели-паши держаться в Керпи-кее. Во всяком случае авангарду предписано не увлекаться преследованием далее Гассан-калы, и занять это место только тогда, когда оно не представит сопротивления сопряженного с значительною потерею людей. Кроме того князю Дондукову-Корсакову вменено в обязанность вступить немедленно в частые сношения с Эриванским отрядом для сообщения ему сведений о неприятеле и передачи приказаний главнокомандующего. Генерал-маиор Суслов должен был исполнить следующее: и) Выступив с Эриванским отрядом по направлению к Керпи-кею, и пройдя горный перевал отделявший его от долины верхнего Аракса (Драм-даг) остановиться 20-го июля в расстоянии 20-ти или 25-ти верст от Керпи-кея. Для действий этих взять три баталиона четырехротного состава, артиллерии и кавалерии сколько признается нужным, а прочие за тем войска расположить в Баязетском пашалыке как удобнее. 2) По переходе в долину Аракса немедленно вступить в сношения с отрядом князя Дондукова-Корсакова, и после того ожидать дальнейших приказаний. 3) В случае отступления Вели-паши и движения отряда князя Дондукова-Корсакова вперед, содействовать ему быстрым следованием налегке вперед, [329] по направлению пути отступления неприятеля, в преследовании которого руководствоваться правилами предписанными авангарду. 4) Если намерение неприятеля держаться в Керпи-кее определится ясно, то ожидать дальнейших приказаний на месте за перевалом, следуя за действиями неприятеля и сообщая о том князю Дондукову-Корсакову. 5) По непредвидимым обстоятельствам может быть изменено настоящее предположение, в таком случае по переходе чрез хребет отнюдь не двигаться вперед, разве что представится явная возможность без большой потери людей принудить к отступлению отряд Вели-паши и отбить у него значительную часть людей и тяжестей, и 6) Эриванскому отряду взять с собою провианту на 20 дней, но чтобы продлить его на большее число дней, отпускать каждому человеку ежедневно 1/2 фунта сухарей менее против обыкновенной дачи, и вместо того давать говядины полуфунтом более. Главный отряд направлявшийся от Карса к Керпи-кею, выступал из лагеря при Тыкме, и имел ночлеги: 19-го июля — Тазанлы, 20-го — Хан, за Санганлугом, 21-го — Енги-кев и 22-го — Зивин. Распоряжение это обрадовало весь отряд, мы были убеждены, что пойдем на Арзерум и далее, собственно против Вели-паши не для чего было вести так много войска. Отряд Вели-паши, прежний Ванский, а потом Баязетский корпус, по последним довольно верным сведениям, против числительности своей, какую он имел у Сурб-Оганеса, увеличился батальоном пехоты и несколькими орудиями приведенными из Арзерума, а более всего баши-бузуками набранными из Курдов и других окрестных жителей, число последних показывали около 6-ти тысяч, а всего неприятельского корпуса около 15-ти тысяч, при 30-ти орудиях. Ожидали также из Трапезонта Гафиз-пашу с отрядом Лазов, пешая [330] иррегулярная милиция, числом до 5-ти тысяч, но в это время Лазы еще не прибыли, и вообще нельзя было верить одним слухам о ожидаемой Турками помощи.

18-го июля рано утром Эриванский отряд выступил в составе трех четырехротных баталионов (два Ширванского и один Мингрельского полков), шести орудий легкой № 7-го батареи 21-й артиллерийской бригады и 15-ти сотен кавалерии, с 20-ти дневным количеством провианта и частью артиллерийского парка и подвижного госпиталя, преимущественно на вьюках. Движение было устроено по примеру того, как было устроено движение к Вану в прошедшем году; конный колесный обоз в случае сражения мог служить для поднятия раненых, вместо повозок подвижного госпиталя, что было тем более возможно, что по мере движения вперед количество провианта уменьшается и часть тяжестей может быть переложена с повозок на вьючных черводарских лошадей провиантского магазина. Впрочем, предстоявшее движение не могло иметь таких трудностей, как движение к Вану, потому что долина Аракса по Арзерумской дороге, как нам было известно, населена густо, и мы могли в случае надобности найти перевозочные средства в самом крае у жителей. Но переход чрез хребет Драм-дага также труден, и было полезно идти как можно более налегке. У с. Зейдкана оставили все тяжести и подвижной госпиталь под прикрытием двух рот 5-го баталиона Тифлисского егерского полка, двух орудий и одной сотни кавалерии; арбы были поставлены в каре, а внутри его палатки подвижного госпиталя и войска. Эти войска, а равно и другие остававшиеся в Баязетском пашалыке, — рота в с. Караклисе и баталион у Сурб-Оганеса, — подчинялись командиру 5-го баталиона Тифлисского егерского полка, полковнику Сакену, на обязанность [331] которого возлагалось сохранять спокойствие в крае, в случае надобности действовать против партий Курдов, не трогая укрепленных вагенбургов у Зейдкана и Сурб-Оганеса, и заботиться о безостановочном подвозе провианта из Эриванской губернии, на оставленных здесь черводарских лошадях провиантского магазина и арбах находящихся у Сурб-Оганеса.

18-го июля отряд сделал переход в 20-ть верст и остановился на ночлег на отлогостях Драм-дага в урочище, называемом Джени-гел, где протекает небольшой ручей. Переход был чрезвычайно труден, особенно в жаркий июльский день. Торговая Арзерумская дорога идет здесь вдоль хребта Драм-дага, поперек отраслей отходящих от него к югу, и беспрестанно спускается в глубокие лощины и подымается на крутые подъемы. Наш приход застал врасплох кочевавших здесь Курдов, палатки и стада их виднелись на ближайших покатостях. Хотя они состояли в ведении Ших-Абдала, но встревожились; всадники скакали во всех направлениях и сгоняли стада к палаткам. До 20-ти человек старшин и других Курдов тотчас явились в отряд; их успокоили и ручались им, что у них ничего не возьмут, они также уверяли в своей преданности, но в продолжении ночи все-таки откочевали далее, на следующее утро палаток и стад их уже не было.

19-го июля отряд следовал далее. Около 8-ми верст дорога идет в прежнем направлении, на запад, а потом поворачивает на север, и около 7-мп верст подымается отлогою южною покатостию главной массы хребта до самого перевала; здесь она гораздо лучше чем пройденная нами накануне. С хребта открывается на север глубокая котловина, на дне которой лежит небольшая татарская деревня Эшак-Эльяс. До этой [332] деревни спуск по северной покатости, около двух верст, отлог и дорога удобна. В котловине соединяется несколько ручьев образующих р. Кшля, текущую отсюда прямо на север по глубокому каменистому ущелью; дорога на протяжении 10-ти верст до ущелья Кара-Дербент часто переходит с одного берега р. Кшля на другой и вообще очень неудобна; команда с шанцевым инструментом от всего отряда, следовавшая постоянно впереди вместе с авангардом, должна была почти на каждом шагу скапывать косогоры, выворачивать камни, расширять дорогу, делать спуски и подъемы отложе. Р. Кшля при каждом дожде разливается и портит дорогу. Однако же отряд шел безостановочно, прорывая себе, как крот, дорогу в этой суровой местности. Не доходя 1-й версты до Кара-Дербента, р. Кшля соединяется с р. Гассан-чай, текущею также узким ущельем с восточной стороны и с другим небольшим ручьем текущим с западной стороны; при соединении их местность между горами расширяется и образует просторную котловину с плоским дном. Все три реки по соединении текут на север под именем Гассан-чай и разрывают горную отрасль, отходящую от Драм-дага по направлению с востока на запад поперек течения реки. Этот разрыв, имеющий вид громадной скалистой трещины, называется Кара-Дербентом, т. е черные ворота; ширина его в начале до 20-ти саженей, бока совершенно отвесны, как каменные стены, высотою около 100 саженей; далее, ущелье немного расширяется, скалы стоят не отвесно, а уступами одни над другими, длина его около одной версты. Дорога в ущелье переходит часто с одного берега Гассан-чая на другой. Хотя это ущелье можно обойти стрелками, чрез горы, замыкающие со всех сторон котловину, но горы очень высоки и круты, и неприятель мог [333] бы, если бы был силен, запереть нас здесь совершенно. Турки вероятно считали его непроходимым и для защиты его отрядили, как оказалось, только около 1000 человек Курдов и других баши-бузуков, которые впрочем несмотря на свою малогодность могли бы защищаться здесь упорно и затруднить наше следование. Впоследствии мы читали в константинопольском французском журнале уведомление, что Русские прорвались чрез Кара-Дербент и Арзеруму угрожает опасность.

Около 3-х часов пополудни, я и командовавший кавалериею и авангардом отряда полковник Хрещатицкий прибыли к Кара-Дербенту с передовыми сотнями казаков. Впереди ущелья с нашей стороны, посередине площадки, стояли до 100 человек Курдов, держа лошадей в поводу; завидя нас они сели верхами и начали джигитовать. Мы постоянно имели в виду входить с Курдами в дружеские сношения и потому выслали вперед двух наших Курдов, но по ним начали стрелять. Это были баши-бузуки из Курдов, отряда Вели-паши. Мы остановились не вступая в перестрелку, подождали пехоты авангарда и когда авангард стянулся весь, продолжали наступать шагом с казаками и милициею, оставив пехоту на северной стороне Кара-Дербента, для занятия стрелками его покатостей и входа. Когда мы подошли к Курдам несколько поближе, они повернули и поскакали быстро в самое ущелье. Мы помчались за ними во весь карьер, с гиком и криком «ура!» почти вместе с ними проскакали все ущелье и еще версту за ними и выехали на небольшую высоту, отходящую с запада и загибающуюся продолговатым языком против самого выхода из ущелья. Курды убегали от нас производя выстрелы и за ущельем рассеялись во все стороны. На ближайших высотах возле ущелья стояли также толпы [334] баши-бузуков, намеревавшихся может быть защищать выход из него, но они обратились в бегство без выстрела, только что завидели массу казаков мчавшуюся в ущелье во весь карьер с наклоненными пиками. С высоты, на которой мы остановились, нам открылось вправо большое армянское селение Дали-баба; под нашими ногами, в полуверсте от нас шла дорога из Дали-бабы к Арзеруму, перпендикулярно к той дороге по которой мы следовали и которая обогнув занятую нами высоту поворачивала круто на запад и несколько левее соединялась с предыдущею дорогою. Баши-бузуки, как рассеявшееся стадо, скакали во всех направлениях на отдаленные возвышенности; много выбегало также из Дали-бабы, где они вероятно квартировали, или отдыхали и прозевали ущелье. Они собирались в разных местах в расстоянии от нас около двух или трех верст и ничего не предпринимали; их было всего не менее тысячи, но вероятно более. Прямо против нас, из Дали-баба тянулось несколько десятков нагруженных чем-то арб, под конвоем нескольких десятков баши-бузуков; эти баши-бузуки также бежали, а арбы остановились. Полковник Хрещатицкий послал за ними казаков. Арбы поворотили и направили в отряд. Оказалось, что они везли ячмень и пшеницу турецким войскам к Керпи-кею. Ячмень и пшеницу роздали нашим войскам в фураж, а арбы и хозяев их, Армян, отпустили. Хотя в продолжении занятия ущелья происходила на скаку перестрелка, но у нас не было раненых, только несколько человек и лошадей сильно ушиблись и помяли себе ноги и шеи во время скачки по неровному каменистому дну ущелья.

За баши-бузуками не гонялись, чтобы не утомить лошадей, в ожидании более значительных предстоявших [335] нам действий. Чтобы удержать за нами ущелье, полковник Хрещатицкий расположился на занятой им высоте со всею кавалериею, а я воротился за Кара-Дербент, куда подходили уже головные части пехоты. Весь отряд прибыл к Кара-Дербенту к 5-ти часам по полудни, и так как было полезно прежде расчистить дорогу в ущелье для удобного следования обозов, то начальник отряда, оставив всю кавалерию на ночлег на занятом ею месте, за ущельем, расположил пехоту при входе в него; самое ущелье было занято небольшими частями пехоты и стрелками, которые залегли за камнями; до ночи дорога была расчищена, Между тем полковник Хрещатицкий сделал еще движение влево по Арзерумской дороге. Баши-бузуки, объехавшие горы и собравшиеся на этой дороге, где местность была просторна и открыта, затеяли было перестрелку, но потеряв несколько человек, при движении казаков в атаку, отступили, т. е. бежали, оставив на месте несколько убитых, и совершенно скрылись. Мы ночевали спокойно.

20-го июля отряд выступил после раннего обеда и прошел Кара-Дербент. Скалы ущелья звучали странными звуками вторя нашим рожкам и барабанам; мы будто слышали в высоте над собою стройное пение далеких голосов. За ущельем дорога делается широка, ровна и везде отлога. Поворотив налево, в 3-х верстах от Дали-бабы она выходит из гор и пролегает на запад до с. Керпи-кея по возвышенной и открытой долине Аракса, имеющей около 20-ти верст ширины; но здесь эта долина не такая плоская, как в Эриванской губернии, а образуется отлогими, почти ровными покатостями, отходящими от отдаленных хребтов, виднеющихся на севере и юге, и перерезана отлогими и довольно глубокими оврагами, на дне которых бегут из [336] южных гор отвесно к реке и нашей дороге небольшие ручьи. Эти отлогости местами подходят почти к самой реке и останавливаются над нею невысокими уступами. Аракс бежит под ними по ровной, местами узкой и местами более широкой, низменной долине. На всем протяжении от Дали-бабы до с. Керпи-кея, Аракс течет на восток на встречу нашему пути в 4-х верстах от него. Хотя на всех ручьях и ложбинах, пересекающих Арзерумскую дорогу, представляются с обеих сторон хорошие позиции, но местность везде открыта, удобна для движения всех родов войск и не может задержать долго атакующего. Поэтому баши-бузуки не пробовали останавливать нас. Мы встретили их в числе нескольких уже тысяч в 8-ми или 10-ти верстах от Кара-Дербента; они отступали перед нами и следили только издали за нашим движением.

Нам следовало бы остановиться у армянского селения Юзверана, отстоящего от Керпи-кея на предписанные 20 верст, но здесь протекает небольшой грязный ручей, и потому, чтобы иметь хорошую воду, подножный корм и топливо, а главное быть несколько ближе к неприятелю, мы своротили за Юзвераном вправо, боковою дорогою, к низменной долине Аракса, и пройдя еще 5-ть верст за д. Думк, в 3 часа по полудни остановились лагерем на самом берегу этой реки. От места нашего расположения шла прямая хорошая дорога к Керпи-кею, соединявшаяся с главною Арзерумскою дорогою в с. Комацоре, в 7-ми или 8-ми верстах от Юзверана; от нас до Керпи-кея оставалось около 15-ти верст. Передовые посты наши заняли окрестные ближайшие возвышенности, баши-бузуки стояли вдали у с. Комацора. Берега Аракса доставляли войскам все удобства, травы было много, кустарник рос тут же; сняв ранцы и [337] установив палатки, солдаты и офицеры бросились купаться, чтобы освежиться после утомительного перехода. Ночью отряд охранялся цепью и разъездами кавалерии; пехота, утомлявшаяся более, спала спокойно, чтобы быть свежее для действий следующего дня. Дорога, по которой должен был идти от Карса князь Дондуков-Корсаков, шла по левой стороне Аракса в некотором расстоянии от этой реки и соединялась с торговою Арзерумскою дорогою, по которой шли мы, острым углом у Керпи-кейского моста, построенного на Араксе. Во все время следования от Кара-Дербента нам была видна на далекое расстояние вся противоположная сторона Аракса и дорога по которой должен был идти кавалерийский авангард главных сил, но мы его не видели.

21-го июля утром до рассвета генерал-маиор Суслов получил от князя Дондукова-Корсакова письмо, писанное 19-го июля. Из него было видно, что авангард, выступив 19-го июля из с. Тазанлы, перевалится чрез Саганлугский хребет и 20-го июля к вечеру придет в с. Зивин, что главнокомандующий полагает возможным, единственно движением двух отрядов Эриванского и князя Дондукова-Корсакова, совокупно с двух сторон, застигнуть, если не все силы Вели-паши, то хотя его арриергард и тяжести, и потому генерал-адъютант Муравьев предлагает генерал-маиору Суслову, в ночь с 20-го на 21-е июля двинуться на легках по большой дороге к Керпи-кею, а в одно время с этим движением полковник князь Дондуков-Корсаков выступит из Зивина по дороге на Арзерум и не доходя 10-ти или 12-ти верст до Керпи-кея поворотит направо, по обходной дороге чрез д. Дали-Чермук на г. Гассан-калу, во фланг и тыл неприятеля. [338] В случае, если бы Вели-паша стал держаться в своем укрепленном лагере при значительном превосходстве сил, генерал-маиор Суслов должен был, не переходя Аракса, избрать позицию в виду неприятеля и ожидать главные наши силы, пока отряд князя Дондукова-Корсакова будет развлекать внимание Турок с другой стороны. Оба отряда должны бдительно следить за неприятелем и при первом его шаге к отступлению двигаться и преследовать его, но не далее Гассан-калы.

Вслед за этим было получено от полковника князя Дондукова-Корсакова другое письмо, писанное 20-го июля в 7 часов вечера из с. Зивина; он уведомлял, что по трудности дороги и недостатку фуража, он не мог придти вечером 20-го июля к с. Занзаху (в 30-ти верстах от Керпи-кея), но предполагает быть там скоро; в этом селении он оставит все вьюки под прикрытием трех сотен казаков, а сам с 12-ью эскадронами драгун, 7-ью сотнями линейных казаков и Донскою № 7-го батареею выступит из Занзаха в 11-ть часов ночи 20-го июля, своротит по обходной дороге на Дали-Чермук, где надеется быть в 6-ть или 7-мь часов утра 21-го июля. От Дали-Чермука есть дорога к Керпи-кею, протяжением около 5-ти верст. Придя в Дали-Чермук, князь Дондуков-Корсаков полагал высмотреть положение неприятеля, и если к тому времени генерал-маиор Суслов двинется на него с фронта, то князь Дондуков-Корсаков полагал ударить ему во фланг или тыл, смотря по обстоятельствам.

Однако же, как было видно на самом деле, и это предположение не могло осуществиться, потому что было уже утро 21-го июля, а отряд князя Дондукова-Корсакова [339] не дошел не только что до Дали-Чермука, но и до нас; мы его еще не видели, ночное движение в обход могло быть исполнено разве в следующую ночь. Вскоре после получения этих писем князь Дондуков-Корсаков приехал сам в наш отряд, чтобы лично переговорить с генерал-маиором Сусловым о предстоящих действиях: — он обогнал свой отряд, который в это время шел около с. Занзаха по Арзерумской дороге постоянно сближаясь с нами; пыль поднятая им, сделалась наконец видна нам и указывала направление его следования. На словах князь Дондуков-Корсаков передал то, что писал в последнем письме, т. е. что он имеет назначение обходить Вели-пашу с левого его фланга и атакует его с той стороны, а Эриванский отряд должен содействовать ему, действуя с фронта или правого фланга. Одним словом, авангард главных сил имел назначение действовать, а Эриванский отряд содействовать ему, что на поле битвы неизбежно приводилось к тому, что оба отряда должны действовать, и это было самое лучшее намерение, потому что не действуя, а только наблюдая за Вели-пашею издали, в ожидании главных сил, если бы Вели-паша показал намерение держаться, как было сказано в первом предписании, при всем нашем старании развлекать его, я полагаю, что мы едва ли успели бы обмануть и удержать его, — он воспользовался бы первым удобным случаем и ушел бы в Арзерум, оставив нам даже свой лагерь, которым Турки не очень дорожат.

Мы двинулись к Керпи-кею, около 7-ми или 8-ми часов утра, а князь Дондуков-Корсаков воротился к своему отряду. По выходе из низменной долины Аракса, наш отряд прошел чрез с. Комацор, только что брошенное жителями, и остановился близ д. Амракума для привала. [340] Баши-бузуков не было видно с раннего утра; все они собрались к своему лагерю у Керпи-кея. С возвышенностей лежащих за Амракумом нам открылась вся долина Аракса вверх и вниз, и долина р. Гассан-Кала-чай служащая продолжением долине Аракса на запад к стороне Арзерума. Верст около 10-ти или 12-ти позади нас на противоположной, т. е. левой стороне Аракса, тянулась полоса пыли, подымавшейся по пути следования кавалерийского отряда князя Дондукова-Корсакова; впереди нас верстах в 6-ти на Арзерумской дороге блестели на солнце белые палатки турецкого лагеря, расположенного на отдельной возвышенности, на левой стороне р. Гассан-Кала-чай, а левее лагеря в отдалении виднелись белые стены гассан-кальских укреплений. Вся местность, на которой нам предстояло действовать, была перед нами как на ладони, и теперь делалось понятно, что мы хотели и что нужно было делать. С нами были здешние Курды и несколько Армян из Топрах-кале и Зейдкана, а также из Дали-бабы и Юзверана; им был известен хорошо весь край, лежавший от нас к Арзеруму, все дороги и тропинки; подробное объяснение ими видимой местности показывало ясно, что прежнее предположение атаки неприятеля двумя отдельными отрядами, было составлено по общим соображениям без точного знания местности, которой не видели.

Долина реки Гассан-Кала-чай ровна и одного уровня и почти одной ширины с долиною Аракса. Она ограничивается с севера хребтами Карча-базар и Тавр-даг, на последних уступах которых, образующих отдельные возвышенности, лежат на левой, т. е. северной стороне реки Гассан-Кала-чай, укрепления турецкого лагеря Вели-паши и в 12-ти верстах за ним город и крепость [341] Гассан-Кала, так, что вся плоскость долины находится к югу от этих лагеря и укреплений. С запада долина. Гассан-Кала-чай замыкается невысоким промежуточным хребтом Давабуйну, отделяющим ее от Арзерума, а с востока ограничивается рекою Араксом, который бежит здесь с юга на север, ударяется в уступ Карча-базар и поворачивает на восток; на месте этого поворота устроен каменный Керпи-кейский мост. По середине Гассан-кальской долины, с запада на восток и около полверсты южнее турецкого лагеря, течет река Гассан-Кала-чай, впадающая в Аракс несколько выше керпи-кейского моста, а с. Керпи-кей находится на левой стороне этой реки, против угла между нею и Араксом и в некотором отдалении от них. По направлению от нас, по долине Гассан-Кала-чай шли в г. Гассан-Калу две дороги: одна, самая прямая и кратчайшая от нашего отряда, по правой стороне Гассан-Кала-чая, а другая несколько вправо, чрез лагерь Вели-паши, по левой стороне Гассан-Кала-чай, — так что если бы мы двинулись прямо по первой дороге в г. Гассан-Калу, то оставляли в правой стороне от нас отряд и укрепления Вели-паши и отрезывали ему отступление в Арзерум придя в Гассан-Калу, или поворотя ранее вправо и выйдя на путь отступления Турок между Гассан-Калою и их укрепленным лагерем, т. е. прямым и кратчайшим движением мы могли обойти правый фланг Турок и зайти им в тыл. Широкая долина, по которой должно было совершаться это обходное движение, или лучше сказать прямое наступление во фланг и тыл неприятелю, видимо ровна, а по показанию жителей, ехавших с нами, везде проходима и удобна для действия кавалерии; река Гассан-Кала-чай везде проходима в брод. Вместе с этим было видно, что для обхода левого фланга Турок, как было [342] предположено, князь Дондуков-Корсаков, не доходя Керпи-кейского моста, должен был тотчас вступить в хребет Карча-базар, где по показанию жителей дороги трудны. Если бы эти дороги были проходимы, то во всяком случае при движении горами и кружными дорогами князь Дондуков-Корсаков мог быть затруднен в следовании и действиях, артиллерия могла бы задержать его. К тому же его движение не могло быть скрыто, на возвышенности Карча-базара, против Керпи-кейского моста стоял турецкий кавалерийский пост, который видел далеко в долине Аракса движение отрядов Эриванского и князя Дондукова-Корсакова, но без сомнения Турки знали уже прежде об этих движениях от жителей. Если бы Вели-паша, заметив обходное движение с левого его фланга, решился отступить, — что было вероятнее других предположений, — то он успел бы отступить вовремя, потому что князь Дондуков-Корсаков будет обходить левый фланг его гористою и длинною дорогою и в значительном от него расстоянии. Чем ближе к неприятелю будет производим обход, — только что вне выстрелов, — тем будет удобнее, скорее и ближе броситься на него, когда он начнет отступление. При таком положении местности рождался сам собою вопрос: для чего действовать двумя отдельными отрядами, между которыми не могло быть связи и, следовательно, единства действий, — и для чего князю Дондукову-Корсакову заходить вправо в горы, кружною и трудною дорогою, когда оба отряда могли совокупными силами, ближайшими дорогами, ровною, широкою и открытою местностью, вполне удобною для действия кавалерии, следовать влево по правой стороне Гассан-Кала-чай, обходить правый фланг неприятеля, отрезать ему путь отступления, или вообще действовать сообразно с надобностию? [343]

Но мне представлялась возможность и необходимость решительных и быстрых действий потому еще, что мне были очень хорошо знакомы история и нравственное состояние войск корпуса Вели-паши в продолжении двух кампаний, по личным встречам с ними. Я знал, что этот корпус составлен из остатков разбитого на Чингильских высотах корпуса, усиленного и потом вновь бежавшего от нас при движении Эриванского отряда к стороне Вана в конце октября 1854 года, и что мы внушали сильный страх этим Туркам. Для меня весь вопрос заключался в том, чтобы не упустить их; по прошедшему опыту я был убежден, что они не решатся дожидаться наших действий и вступить с нами в бой, и непременно отступят из опасения быть обойденными. Благоразумный расчет заставлял Вели-пашу отступить. Я был убежден, что даже пехота Эриванского отряда, не ожидая главных сил шедших с главнокомандующим, может смело бросить свои сообщения и также как кавалерия обходить неприятеля для действий в тыл ему, — в чем именно и заключалась выгода, потому что при обходе обоими соединенными отрядами правого фланга неприятеля, пехота, следуя за кавалериею, или находясь с нею на одном поле, могла поддержать ее, и кавалерия, зная что за ней идет пехота, могла во всяком случае действовать решительнее, чем она имела право и возможность действовать, когда была отделена от нашей пехоты неприятелем и многими верстами гористой местности. Бес сомнения, пехота не могла бы догнать отступающих Турок, ее назначение могло состоять только из ближайшей поддержке кавалерии, в случае надобности, но кавалерия могла догнать их. Судя по переписке и распоряжениям получавшимся прежде от главнокомандующего, в которых выражалось хорошее мнение о турецких войсках и убеждение, [344] что Эриванский отряд слаб для действий против отряда Вели-паши, надо полагать, что в главном штабе не следили историю этого отряда н не имели точного понятия о войске составлявшем его. Главнокомандующий, вновь прибывший, не мог быть хорошо знаком с положением дел прошедшего года, и большая часть лиц его штаба были также люди новые. Отряд Вели-паши только переменил свое название — в этом заключалась вся реформа. Мелкие подробности такого точного знания неприятеля могли быть упущены, даже в Эриванском отряде не знали, что это за корпус Вели-паши, и когда я рассказывал теперь, что это те Турки, которые бежали от нас с Чингильских высот и потом за Аллаг-дагом из Магометовой долины, то слышал выражения: «А! так мы угостим их еще раз!»

Генерал-маиор Суслов был согласен с таким образом действий. По поручению его я написал к князю Дондукову-Корсакову записку, в которой объясняя, что теперь местность нам видна, и что ему очевидно не удобно заходить с кавалериею в горы для действий против левого фланга Вели-паши, предложил обойти неприятеля с правого фланга по ближайшим дорогам и по ровной открытой долине Гассан-Кала-чая, удобной для действия кавалерии, в чем будет та выгода, что действия двух отрядов будут совокупны, пехота пойдет за кавалериею и может поддерживать ее. В это время было уже 11 1/2 часов утра; Эриванский отряд отдохнул совершению; голова колонны князя Дондукова-Корсакова постоянно сближалась с нами, и была позади нас не более 4-х верст, передние ряды эскадронов сверкали уже яснее сквозь облако пыли. Под командою князя Дондукова-Корсакова была отличнейшая кавалерия, с которою и с нашими баталионами, знакомыми [345] и страшными корпусу Вели-паши, можно было смело бросить свои сообщения. Вскоре я получил от князя Дондукова-Корсакова ответ, он писал: — «Совершенно согласен, и иду на соединение с вами». Он видел уже сам местность и пользу обхода правого фланга неприятеля, на одном поле действий с Эриванским отрядом.

Когда голова колонны князя Дондукова-Корсакова подошла к Араксу и поравнялась с нами, Эриванский отряд тронулся к Керпи-кейскому мосту; у д. Амракума были оставлены все обозы и вьюки, под прикрытием одной сотни казаков. Обе дороги, по которым следовали оба отряда по обеим сторонам Аракса, сходились у Керпи-кейского моста; отряд князя Дондукова-Корсакова для соединения с нами стал переправляться в брод не доходя моста. Пока мы стояли на привале, палатки турецкого лагеря стали исчезать, и когда мы тронулись, лагерь был уже весь снят. Это показывало, что Вели-паша не намеревался держаться, — и потому нам может быть было необходимо немедленно наступать. Я говорю — может быть, потому что весь ход дела зависел от чувств Вели-паши. Без сомнения для действий верных и положительных, нам нужно было наступать немедленно, но для этого еще более было нужно, чтобы лошади кавалерии не были изнурены.

Керпи-кейский мост с правой стороны Аракса был прикрыт укреплением с сильною профилью, но оно было пусто. Выше моста, на равнине, на правой стороне реки, стояли около 100 баши-бузуков, преимущественно Курдов. Следовавшая впереди нашего отряда сотня бекской дружины завязала с ними перестрелку. К Курдам присоединились с противоположного берега реки еще несколько десятков охотников, любителей джигитовки, и [346] в то же время открылись за Араксом, в разных местах долины Гассан-Кала-чай, выехавшие вперед своего укрепленного лагеря, четыре отдельные массы конных баши-бузуков, всего до 4-х или более тысяч человек, они стояли в рассыпную и занимали большое пространство. Кроме того, небольшие кучи стояли в разных местах между этими четырьмя главными толпами, как бы дополняя общую картину своей многочисленности. Наши Донские казаки и милиционеры, по распоряжению генерал-маиора Суслова, были направлены рысью вперед пехоты и приняли участие в перестрелке, Курды отступили за Аракс, наши переправились за ними. Со стороны Турок толпы баши-бузуков подвинулись ближе к Араксу и часть их приняла участие в деле, как бы желая остановить переправу наших войск. Наши милиционеры лезли вперед, будто желая показать свое молодечество, переправиться и сбить баши-бузуков без участия пехоты, которая между тем следовала за ними, и быстро спускалась по отлогой покатости, полем, по прямому направлению на турецкий лагерь, оставив Керпи-кейский мост правее себя; перестрелка разгоралась, с обеих сторон были видны раненые люди и лошади. Чтобы принять скорее участие в деде, князь Дондуков-Корсаков выдвинул две сотни линейных казаков и ракетную батарею. Все торопились, хотя для нас в этом не было надобности, а было бы полезнее беречь лошадей для предположенного обхода. Казаки установили станки и пустили несколько ракет. Ракеты были вероятно стары и дурны; некоторые из них пошли в сторону, а одна разорвалась на станке и легко ранила зажигавшего ее казака. Линейные казаки, лошади которых видимо устали, спешились и цепью застрельщиков стали бойко наступать на баши-бузуков, производя меткий огонь. Большая часть казаков [347] имели бороды, и вероятно баши-бузуки приняли их за Армян, из которых у нас состояло две сотни в конно-мусульманском полку; они бросились на них, но тотчас увидели свою ошибку: несколько из них, подстреленные, свалились с лошадей, и некоторые казаки, сделав выстрел, выхватили шашки и бросились вперед, чтобы принять конных баши-бузуков в рукопашную. Баши-бузуки остановились, между ними раздался крик «Черкес-казак! Черкес-казак!» — так они называют наших линейных казаков, о которых слава пошла уже со времени сражений при Баш-Кадык-ляре и Кюрюк-дара, и тотчас отошли назад. В то же самое время из укреплений турецкого лагеря, которые мы могли различать ясно, выступили еще баши-бузуки и регулярная кавалерия с орудиями, которые пройдя с 1/2 версты по большой дороге к стороне Керпи-кейского моста, стали занимать позицию на возвышенности поперек дороги; вероятно Вели-паша хотел поддержать баши-бузуков. Между нами и турецкими укреплениями было около 2-х верст.

В продолжении этой джигитовки и перестрелки, подошла пехота Эриванского отряда и кавалерия князя Дондукова-Корсакова. Шесть орудий легкой № 7 батареи, под прикрытием головного баталиона и закрытые нашею иррегулярною кавалериею, переправились в брод чрез Аракс, почти везде удобопроходимый, рысью выехали вперед, и открыли учащенный огонь картечью и гранатами по толпам баши-бузуков. Действие было мгновенное. Баши-бузуки, поражаемые картечью, рассеялись во все стороны, потом поскакали к стороне укрепленного лагеря и остановились в кучах, вне наших выстрелов, по сторонам своей регулярной кавалерии. Пехота перешла вся чрез Аракс и построилась в боевой порядок, — [348] в первой линии два баталиона по бокам орудий в ротных колоннах и во второй линии один батальон в сомкнутой колонне, в 200-х или 300-х шагах за ротными колоннами первой линии. Князь Дондуков-Корсаков явился к генерал-маиору Суслову, как старшему, и поступил под его команду для общих действий. Мы стояли уже на дороге, шедшей от Керпи-кейского моста по правой стороне р. Гассан-Кала-чай в г. Гассан-калу. Так как распоряжение главнокомандующего: обойти лагерь Вели-паши кавалериею князя Дондукова-Корсакова, а Эриванскому отряду содействовать ему, — оставалось в сущности неизмененное, и его теперь представлялась возможность исполнить самым точным и легким образом — двинувшись только в обход не левого фланга, как предполагалось прежде, а правого, прямо па путь отступления Турок, в Гассан-Калу, или несколько ближе от этого города к турецкому лагерю, то генерал-маиор Суслов для обхода этого и усиления кавалерии главных сил отдал под команду полковника князя Дондукова-Корсакова всю кавалерию Эриванского отряда, и условился с ним, что вся кавалерия будет следовать по дороге правым берегом Гассан-Кала-чай, а сам генерал маиор Суслов, чтобы прикрыть обходное следование нашей кавалерии, которую баши-бузуки и турецкие орудия, выдвинутые из укрепленного лагеря, могли беспокоить во фланг, — с пехотою и артиллериею Эриванского отряда перейдет р. Гассан-Кала-чай и будет наступать прямо на укрепленный лагерь, причем направление следования пехоты будет под острым углом с направлением следования нашей кавалерии и между нашими пехотою и кавалериею расстояние не будет увеличиваться значительно, — вобьет баши-бузуков и регулярную турецкую кавалерию в [349] укрепления, потом поворотит налево ближайшим направлением на кавалерию, переправится опять на правую сторону р. Гассан-Кала-чай, выйдет на дорогу, по которой пойдет наша кавалерия и будет следовать за нею, чтобы поддержать ее. При таком движении пехота сделала бы небольшой крюк и отстала бы от нашей кавалерии около двух верст, но кавалерия могла не уходить слишком далеко и поджидать пехоту по мере надобности. В сущности, по расположению путей и местности, при таком движении пехота во все время наступления на укрепленный лагерь, оставалась на одной высоте с нашей кавалериею и на ее правом фланге, а после поворота налево становилась за нею. Но такое наступление пехоты прямо на укрепления было необходимо: без него, выдвинутые из турецких укреплений артиллерия и баши-бузуки, при движении нашей кавалерии мимо правого фланга Турок, беспокоили бы ее непременно в правый фланг; пехотные стрелки и орудия могли держать их в отдалении. По выходе на путь отступления Вели-паши, или по сближении с ним, действия зависели от обстоятельств и предприимчивости начальника. И мы и неприятель становилися в решительное и крайнее положение друг к другу. Но я полагаю, что не было особой надобности князю Дондукову-Корсакову поступать под команду генерал-маиора Суслова. Имея уже приказание обойти Турок, он имел право действовать как отдельный начальник, независимо и самостоятельно, и получив в подкрепление своей кавалерии кавалерию Эриванского отряда, мог идти на путь отступления их. Подчинение могло только стеснять его в его действиях на поле сражения.

Полковник князь Дондуков-Корсаков провел свою кавалерию позади пехоты и выстроил ее и кавалерию [350] Эриванского отряда на левом фланге пехоты, вдоль по дороге шедшей правым берегом Гассан-Кала-чая. Между тем оставленные наши у Амракума обозы, а также вьюки регулярной кавалерии, но сделанному распоряжению подходили ближе к нам. Обозы эти под прикрытием оставленных с ними казаков должны были выйти на дорогу, по которой будет следовать наша кавалерия и идти по ней не сближаясь однако же с кавалериею, а подвигаясь медленнее и держась против пехоты, так чтобы соединиться с нею, когда она, делая обходное движение, после наступления выйдет опять на ту же дорогу. Когда все это было устроено, пехота и кавалерия тронулись одновременно, по двум назначенным им направлениям.

В начале пути своего обходного движения, наша кавалерия проходила в расстоянии пушечного выстрела от неприятельских орудий, выдвинутых с регулярною кавалериею из укрепленного турецкого лагеря. Эти орудия тотчас открыли по нашей кавалерии огонь. Князь Дондуков-Корсаков, в продолжении следования выдвигал вправо бывшую с ним донскую № 7-ю батарею, и она перестреливалась с турецкою артиллериею до тех пор, пока наступление нашей пехоты заставило Турок отступить; при этом в нашей кавалерии было убито и тяжело ранено 8 человек и несколько лошадей. Наша пехота с шестью орудиями легкой № 7-го батареи перейдя Гассан-Кала-чай, которая была также везде удобопроходима в брод, имея впереди цепь стрелков и штуцерных, в прежнем порядке быстро пошла вперед на с. Керпи-кей; штуцерные производили огонь, артиллерия выезжая рысью вперед пехоты снималась с передков и стреляла по неприятельской кавалерии. Турки обратили огонь своих орудий против нашей пехоты, но когда мы прошли за с. Керпи-кей и сблизились с [351] ними, то вся их кавалерия и выдвинутые с нею пять орудий снялись с своей позиции, начали поспешно отступать в укрепленный лагерь и вскоре скрылись от нас за возвышенностью, на которой стояли. Тогда наши шесть орудий, под прикрытием застрельщиков, выехали во весь карьер вперед, снялись с передков на том самом месте где стоял отступивший неприятель и откуда местность была уже совершенно открыта и видна до самых укреплении, и открыли частый огонь. Турецкая кавалерия и орудия скакали по дороге во весь карьер прямо в ворота, устроенные в укреплениях лагеря, и столпились в них. Наши ядра и гранаты, сосредоточенные по дороге в ворота, били их в тыл и, можно сказать, вбивали и вгоняли в укрепление. У Турок вероятно была здесь порядочная потеря. Часть регулярной их кавалерии и все баши-бузуки бросились мимо ворот вправо, по дну ложбины разделявшей нас от укрепленного лагеря. Но когда пространство между нами и укреплениями очистилось от турецкой кавалерии, неприятель открыл по нас огонь из орудий стоявших в амбразурах укреплений. Оказалось, что мы подошли уже довольно близко, около 250 саженей к укрепленному лагерю Турок, их ядра перелетали чрез наши орудия и пехоту, и ложились далеко позади нас. Впрочем наша пехота была прикрыта возвышенностью, на которой стояла наша артиллерия; Турки стреляли очень дурно и ядра их не сделали нам почти никакого вреда. После этого, наша кавалерия следовала уже безопасно, ядра из укрепленного лагеря не долетали до дороги, шедшей по правой стороне Гассан-Кала-чая.

Местность, на которой находились мы и были построены неприятельские укрепления, состоит из волнообразных и отлогих покатостей отходящих к северу от [352] Карча-базара, перерезана лощинами и оврагами, и в ряду общего склона к Гассан-Кала-чай имеет отдельные вершины. На одной из таких возвышенностей были устроены Турками укрепления. Они командовали нашею позициею. Вправо от нас и ближе к укреплениям возвышалась другая небольшая горка, командовавшая турецкими укреплениями. Начальник отряда послал туда штуцерных, которые открыли огонь по турецким укреплениям и по толпам баши-бузуков, стоявших правее нас в разных местах, в углубленных ложбинах; баши-бузуки тотчас убежали за левый фланг укрепления. Впрочем, эти движения штуцерных только задержали наше дальнейшее движение. Все поле было чисто. Я отправился с штуцерными, и пока они стреляли, осмотрел с горы в зрительную трубу всю внутренность турецких укреплений, видимых хорошо и простым глазом. Укрепления имели глубокий ров и высокий бруствер с крутыми покатостями, выложенными дерном, подобно укреплениям у Сурб-Оганеса. С фронта и с флангов был устроен сплошной бруствер с выступами, вооруженными орудиями; тыл был прикрыт небольшими отдельными укреплениями, от которых местность склонялась в противоположную сторону к Гассан-кале. Турецкая пехота стояла растянутою вдоль вала с фронта и флангов, держа ружья на верхней покатости его, видимо готовая открыть батальный огонь, если бы мы стали штурмовать укрепления. В некоторых местах стояли в резерве пехотные колонны с артиллериею; регулярная кавалерия находилась внутри, а вся иррегулярная вне укрепления, обе близ левого фланга, откуда оне могли атаковать нас в правый фланг, если бы мы пошли на приступ. На глаз можно было определить, что числительность неприятеля простиралась, сходно с показаниями, [353] до 15-ти тысяч. Вдали, за укреплениями но дороге к Гассан-кале виднелась большая пыль, показывавшая, что Турки отправили уже назад свои тяжести. Было бы неблагоразумно штурмовать такие укрепления подымаясь в гору не только нашими тремя баталионами, но и большим числом войск; неблагоразумно в сто раз более, чем зайти Туркам в тыл. Между тем Турки продолжали стрелять из орудий так же неудачно, как прежде, все ядра и гранаты их летели над нашими головами и падали позади нашей пехоты; у нас оторвало ногу одному рядовому Ширванского полка, умершему в тот же день. Вскоре пехота начала обходное движение провожаемая безвредными выстрелами турецкой артиллерии. Сначала прошли несколько назад по большой дороге к стороне Керпи-кея, потом поворотили по лощине, скрывавшей нас от неприятельского орудийного огня, к р. Гассан-Кала-чай, по направлению на кавалерию, перешли эту реку в брод, вышли на дорогу, по которой следовала кавалерия, соединились с прибывшими уже обозами, сделали непродолжительный привал, впрочем совершенно напрасно, и продолжали движение за нашею кавалериею, находившеюся впереди нас около двух верст.

В продолжении описанных действий пехоты, князь Дондуков-Корсаков подвигался вперед и остановился у д. Сюлюн против правого фланга и даже тыла турецких укреплений, так же близко к Гассан-Кале, как и неприятельский корпус. Отсюда он мог действовать или поворотив вправо на дорогу идущую от укреплений в Гассан-калу, или продолжая идти прямо на этот город. Пехота пошла бы за ним. Я полагал, что он поджидает нас, но вышло иначе. Когда пехота после наступления на неприятельские укрепления поворачивала от них для [354] обходного движения, от князя Дондукова-Корсакова прискакал к генерал-маиору Суслову ординарец с докладом, что по дороге из турецких укреплении в Гассан-Калу видна большая пыль, и с просьбою разрешить действовать наступательно. Ординарец этот привез князю Дондукову-Корсакову приказание от генерал-маиора Суслова: оставаться на месте, но генерал-маиор Суслов впоследствии говорил, что он отдал приказание в другом смысле, именно в том, что он не может давать приказания князю Дондукову-Корсакову который может действовать сам, как находит лучше. Потом от князя Дондукова-Корсакова прискакал другой ординарец с вопросом: что делать далее, оставаться ли на месте и стать на ночлег, и привез от генерал маиора Суслова приказание, остановиться где стояли. Я не был личным свидетелем этих докладов и распоряжений, потому что они происходили в то время, когда я с горы осматривал турецкие укрепления, не могу сказать что и как именно происходило, о чем докладывал князь Дондуков-Корсаков, и что приказывал генерал-маиор Суслов, и узнал о всем этом когда догнал кавалерию. Но полагаю, что князь Дондуков-Корсаков, как начальник авангарда главных сил, имевший уже от главнокомандующего распоряжение действовать отдельно, обходя Вели-пашу, и двигавшийся уже с этою целию, мог не спрашивать вторично разрешения действовать, хотя в эту минуту и находился под командою генерал-маиора Суслова, а генерал-маиор Суслов, отдав для этих действий и свою кавалерию под команду князя Дондукова-Корсакова, получив вторично просьбу о разрешении действовать атакою, мог отвечать положительно приказанием: действовать, — потому что именно [355] этими действиями исполнялись известные мне письменные распоряжения главнокомандующего: князю Дондукову-Корсакову обходить Турок, а Эриванскому отряду содействовать ему, — и недоразумения или сомнения (я не говорю в успехе) в праве действовать не могло быть. А главное, на действия решились уже, и требования настоящей минуты должны были не напоминать предыдущих распоряжений, а указывать, что следовало делать вперед, вновь, на месте, для успеха. На поле сражения отдельные начальники должны брать многое на свою ответственность и решаться делать полезное иногда даже не дожидая распоряжений начальства. Я не знаю, какие именно приказания отданы главнокомандующим князю Дондукову-Корсакову, не беру на себя решить окончательно этот вопрос, и допускаю, что весь этот случай есть один из примеров недоразумений, часто бывающих в военных действиях и происходящих иногда оттого, что доклады и приказания чрез посланных выразятся неточно, не расслышатся и передадутся иначе.

Не зная ничего о происшедшем, я обогнал пехоту, чтобы догнать кавалерию и приехав к ней нашел, что коновязи уже разбиты, маленькие котелки кипели, драгуны и казаки носили из д. Сюлюи вязки сена и торбы ячменя; кавалерия видимо расположилась на ночлег. Отыскав князя Дондукова-Корсакова, я спросил его, отчего он остановился, он отвечал с огорчением, что генерал-маиор Суслов не позволил ему действовать, и что он провел самый неприятный и тягостный час, стоя на месте и видя как тянутся неприятельские обозы, не имея права захватить их. Было уже около 5-ти часов по полудни. Пехота приближалась, вскоре впереди ее приехал генерал-маиор Суслов. К нему собрались офицеры кавалерии, многие из старых подчиненных его [356] на Кавказской Линии. Начались рассуждения, что нужно делать. Многие офицеры говорили, что лошади не ели почти двое суток, чрезвычайно утомились, теперь полегли у коновязей, и что дальнейшее движение сделает их ни к чему негодными и почти невозможно. Это было справедливо, и люди и лошади сильно утомились. В продолжении двух жарких июльских дней, когда жара доходит до 48° Р., кавалерия князя Дондукова-Корсакова сделала более 120-ти верст, не расседлывая лошадей и не останавливаясь ни разу для продолжительного отдыха. И в человеке эта жара и усталость производят совершенное расслабление сил. В это время на валах турецких укреплений виднелись войска и знамена, Турки по-видимому не отступили еще, но было очевидно, что они отправили уже свои обозы и тяжести, и если бы стали отступать при дальнейшем наступлении нашем, то после продолжительной стоянки в укреплениях и налегке, стали бы отступать очень скоро, так что можно было предполагать с некоторою вероятностью, что их с трудом догонит наша утомленная кавалерия. Именно с этой-то минуты нужны были бы самые быстрые действия кавалерии, чтобы догнать Турок, а потом беспрерывные атаки во весь карьер; одно утомленное следование нашей кавалерии позади отступавших Турок, не принесло бы большой пользы. Но свежие атаки наших Нижегородских драгун и линейных казаков против поспешно отступавшего неприятеля, были бы без сомнения гибельны для него. Утомление нашей кавалерии и видимое присутствие Турок в укреплениях, заставили генерал-маиора Суслова решить — остановиться со всеми войсками на ночлег возле д. Сюлюи, где стала уже кавалерия. Если Турки не ушли, то может быть не уйдут и завтра; эта [357] надежда была единственным обманчивым утешением. Пехота вскоре подошла и была расположена лагерем возле кавалерии. Но чтобы следить за неприятелем и, в случае быстрого отступления его, отрезать у него хотя хвост, был послан полковник Хрещатицкий со всею кавалериею Эриванского отряда неутомленною и свежею, за р. Гассан-Кала-чай, ближе к Гассан-Кале и к дороге шедшей туда из турецких керпи-кейских укреплений. Когда начало смеркаться, в этих укреплениях запылали костры, показывавшие своею многочисленностью что весь корпус Вели-паши еще на месте. Полковник Хрещатицкий занял на р. Гассан-Кала-чай хорошую позицию, откуда выслал секреты еще далее, и присылал часто к начальнику отряда казаков с докладом, что все тихо и на пути отступления неприятеля не замечается никакого движения. Это было совершенно справедливо. Многие были убеждены, что Турки давно уже отступили и что костры их — обыкновенный обман, употребляемый часто на войне. Когда машина войны приостановится немного, то она останавливается совершенно. Без сомнения, после трудов дня, ночью все заснули как убитые, и если бы нас разбудили и сказали, что Турки начали отступать, то мы не успели бы протереть себе глаз, сесть на лошадей и выступить, как они были бы уже в Гассан-Кале.

В продолжении разных перестрелок 21-го июля мы потеряли до 30-ти человек тяжело раненых и убитых и несколько лошадей; потеря Турок должна быть более нашей.

Утром 22-го июля до рассвета в отряд явилась депутация от жителей Гассан-Калы с изъявлением покорности, и объявила, что последние колонны турецкой пехоты и орудия прошли мимо Гассан-Калы к стороне [358] Арзерума еще накануне, 21-го июля, далеко до захождения солнца, около 7-ми часов вечера, т. е. около того времени, когда наша пехота расположилась уже лагерем, и что в турецких укреплениях оставались несколько сот баши-бузуков, которые развели костры и ночью также уехали к стороне Арзерума, держась подалее от нас и ближе к подошве Карча-базара. Эти показания подтвердились и другими сведениями, собранными нами впоследствии. Следовательно, Турки могли быть захвачены, или настигнуты, если бы князь Дондуков-Корсаков наступал не останавливаясь, или приостановился бы у д. Сюлюи на самое короткое время, тронулся бы от нее на путь отступления неприятеля в то время, когда пехота, после движения на укрепления, подходила к дороге, по которой следовала кавалерия, т. е. не позже 5-ти часов по полудни, и шел бы уже прямо в Гассан-Калу.

Впоследствии, от жителей Гассан-Калы, от пленных и перебежчиков из турецкого войска, я собирал сведения о действиях Турок 21-го июля. Вот что происходило у них. 18-го или 19-го июля, Вели-паша узнал о нашем движении из Алашкертского санджака прежде всего от какого-то Курда, служившего в нашем отряде и уезжавшего тайно для передачи сведений. Потом о прибытии нашем к Кара-Дербенту и о происшедшей здесь перестрелке, ему дали знать тотчас же баши-бузуки, встреченные нами у этого места. Вели-паша немедленно начал отправлять в Арзерум тяжести своего отряда и тяжелую артиллерию: к вечеру 20-го июля все это было уже вывезено, и в укреплениях оставались одни войска с провиантом на два или три дня на людях, артиллерия с зарядными ящиками, часть палаток, некоторые менее ценные вещи и обозы для поднятия их. Когда наш отряд 21-го июля подошел к Комацору, [359] палатки сняли, что мы видели своими глазами, уложили и отправили вместе с остальными вещами, какие могли поднять, мимо Гассан-Калы прямо к Арзеруму; в укреплениях остались одни войска, готовые для боя, или для отступления, как на поле сражения, несколько десятков малогодных палаток, мука, водка и проч., чего не могли взять. Когда наша пехота подошла к укреплениям, мы видели по Гассан-кальской дороге пыль от последних транспортов отправленных к Арзеруму. Турки были убеждены, что наша пехота пойдет на приступ. Видя что мы поворотили налево к р. Гассан-Кала-чай, они оставались в недоумении, что мы хотим делать, но когда мы, перейдя Гассан-Кала-чай, после привала пошли по той же дороге на г. Гассан-калу, по которой шла наша кавалерия, они поняли опасность и наше намерение отрезать им отступление. В рядах их мгновенно распространилось волнение. Паши, которых говорят было 5-ть человек, и миралаи (полковники) бросились к Вели-паше, и все единогласно решили, что надо тотчас отступать. Очевидцы уверяли, что у начальников сильно побледнели и вытянулись лица. Вели-паша отдал приказание отступать, и отступление началось в ту же минуту. Когда наша пехота подошла к д. Сюлюи, вся турецкая пехота, артиллерия, регулярная кавалерия и большая часть баши-бузуков были далеко уже от укреплений и быстро шли к Гассан-Кале. Местность между укреплениями и этим городом суха, ровна и открыта, и позволяла Туркам идти широким фронтом, не растягиваясь длинною колонною. Пока мы разбили палатки, неприятель был уже близко к Гассан-кале, который он прошел мимо по широкой равнине лежащей к югу от города, за Гассан-калою сделал короткий привал, потом продолжал отступление вечером и ночью, и к утру 22-го [360] июля был в 8-ми верстах от Арзерума на высотах Давабуйну, где и остановился.

По окончании предприятия о нем легче рассуждать, чем до начала рассчитать и устроить его, но во всяком случае успех его зависит, — кроме духа войска, — от предварительных распоряжений, от понятий руководящих ими. Все мнения мои о том как следовало бы действовать, высказанные перед этим, заключаются в рамке предположения, что кавалерия могла действовать и скакать еще несколько десятков верст. В сущности же, все описанные неудачи действий 21-го июля не имеют сами по себе большой важности, потому что все предприятие было устроено неудобно и неуспех лежал уже в его зародыше, — так как имели в виду, как главную сущность войны, не бой, а маневр обходного движения, и все предварительные распоряжения и расчеты прилаживались к тому, чтобы прежде всего обойти неприятеля, отчего было упущено из виду, что после обхода надо еще, неизбежно, преследовать и действовать может быть упорным боем. Рассчитывая захватить Вели-пашу, я полагаю трудно было ожидать, чтобы он был так неблагоразумен, чтобы позволил отрезать себя от Арзерума, захватить себя в укреплениях. При бывшем в 1855 году состоянии турецких войск, они более всяких других армий были чувствительны и подвержены страху обхода, убеждение, что его обходят, заставило бы может быть отступить и более надежный отряд, чем корпус Вели-паши, отказавшийся от встреч с нами в открытом поле. Поэтому-то, чтобы разбить неприятеля иногда полезно атаковать его прямо, как придется лучше и как ближе, иначе желая многого упустишь все. Часто слышишь мнения, что надо беречь людей и не предпринимать ничего решительного, на том основании, что [361] окончательные цели войны могут быть достигнуты одними умными действиями или маневрами, — отчего, часто, делая маневры — упускают цель. В сущности, или не имеют доверия к другим, или забывают старую истину, что боязнь потерять лишние сотни, длит войну и влечет к потере лишних тысяч. Без сомнения, неспособный начальник и дурное войско сделают лучше, если ничего не предпримут и будут осторожны, но мы не были в таком положении относительно турецких войск.

Принимая за основание, что благоразумие не позволяло Вели-паше допустить обойти и захватить себя в укреплениях, как совершившийся уже факт, очевидно, что нужно было иметь в виду преследование, настижение и разбитие его на пути отступления, в поле, где для нас было даже более выгодно захватить его, чем в укреплениях, — и что для этого нужна была свежая кавалерия. Сила войск нужна была не для того только, чтобы подойти к неприятелю, а более всего для того, чтобы действовать против него, когда уже сблизились с ним. Кавалерия князя Дондукова-Корсакова выступив из Тазанлы 19-го июля в 4-ре часа по полудни и прибыв к Керпи-кейскому мосту к 12-ти часам дня 21-го июля, сделала в 44 часа около 120-ти верст, в том числе переход чрез большой Саганлугский хребет, т. е. делала около 3-х верст в час, считая без привалов и отдыхов, которые однако же необходимы; кавалерия делала их, но кратковременные. И после такого перехода предполагалось еще действовать против неприятеля, т. е. атаковать, повторять атаки неоднократно, сбить и преследовать его может быть еще 20-ть или 30-ть верст, чтобы достигнуть полных результатов победы. Дело трудное для сил человека и лошади. Поэтому-то, действия и были медленны. На поле сражения надо ожидать еще [362] более утомительных движений, чем во время спокойного перехода. Если бы наша усталая кавалерия догнала неприятеля у Гассан-Калы, то вероятно должна бы была удовольствоваться захватом хвоста его колонны, — тем более, что ко всему предыдущему, она не имела права преследовать далее. Неприятельский корпус не был бы разбит наголову, чего мы могли желать и ожидать, ушел бы в Арзерум и мы во всяком случае не достигли бы того, за чем ходили. Нравственное влияние совершенного поражения на поле битвы, полезнее нескольких пленных и нескольких отбитых орудий.

Вели-паша стоял еще на месте, когда Эриванский отряд ночевал с 20-го на 21-е июля на Араксе в 15-ти верстах от него; он вероятно не ушел бы, если бы мы ночевали еще 5-ть верст ближе к нему, потому что не ушел даже и тогда, когда мы подошли к его укреплениям; он желал воспользоваться ими в ожидании нашей прямой атаки. Следовательно, ничто не препятствовало рассчитать поход кавалерийского отряда так, чтобы он, делая обыкновенные переходы, прибыл, под закрытием Эриванского отряда, на Аракс к этому отряду вечером 20-го июля и переночевал бы на одном с ним расстоянии от Керпи-кейского моста. Лошади отдохнули бы. Нам оставалось бы до турецких укреплений от 10-ти до 15-ти верст; пройдя их рано утром 21-го июля, никто не был бы утомлен и кавалерия князя Дондукова-Корсакова была бы готова для самых отчаянных атак и продолжительных действий. Ни что не мешало подвести нас свежими к неприятелю, а для того выступить ранее или придти позже. Самое отступление Вели-паши показывает, что было надобно и можно действовать решительно, идти прямо на его сообщения, чему способствовала сама местность, с точною [363] целью боя и продолжительных действий. Мне кажется не было ни какой надобности и ни каких причин стараться приблизиться к Вели-паше как можно быстрее. Если рассчитывали, что он уйдет от одного только наступления па него с фронта, то обходное движение не могло уже иметь места, и кроме того тем более надо было предполагать, что он уйдет, заметив что его хотят обходить; тем более надо было рассчитывать на одно преследование. Могут сказать, что Вели-паша отступил не перед нами, а потому что знал о приближении главнокомандующего, т. е. что он мог не опасаться нас, был достаточно силен, чтобы драться с нами. Но если он мог не опасаться нас, то ему представлялся самый удобный случай перейти в наступление и разбить нас порознь, когда два отдельные отряда не соединились еще, особенно встретить Эриванский отряд у Кара-Дербента. Он мог бы драться с нами даже 21-го июля, не опасаясь прибытия главнокомандующего с главными силами, бывшими позади нас на два дни, и успел бы отступить. Впрочем это предположение не изменяет того что случилось, т. е. отступления Вели-паши. Наступление на нас бывшего Ванского корпуса для меня совершенно непонятно. Я убежден, что один Эриванский отряд мог смело зайти ему в тыл. Он отступил от нас и мог быть разбит одними нами. Мы должны были действовать с корпусом Вели-паши как действует хищный зверь с своей добычей: он подкрадывается к ней тихо и бросается на нее быстро, если она убегает, он гонится за нею сколько достанет сил, до тех пор, пока она обессилит. Повторяю, нельзя было скрыть от Вели-паши движения обоих отрядов и даже самого главнокомандующего, — он всегда мог узнать о них от жителей; также нельзя было ожидать, чтобы он, заметив [364] намерение наше обходить его, не отступил и решился дожидаться прибытия наших главных сил, и потому нужно было рассчитывать не на быстрое приближение к Вели-паше и не на обходное движение, а просто на быстрые действия против него, после того как приблизились; для этого подходить обыкновенными переходами, — по крайней мере по Саганлугскому хребту, — чтобы сберечь силы людей и лошадей для преследования и боя; по достаточном сближении начать действовать быстро, прямо на сообщения, рассчитывая не на обход, а на преследование с боем, которое выгоднее обхода, и, главное, иметь целью преследовать не до Гассан-Калы, а как можно далее, не ближе Арзерума. Чем далее отступали бы Турки, тем более расстроились бы они. Чем свежее была бы наша кавалерия, тем сильнее она теснила бы неприятеля боем и атаками, и рассеяла бы его; орудия и обозы достались бы нам не в Керпи-кее, а в Арзеруме, вместе с этим городом. При таких действиях, главная роль предстояла кавалерии; пехота могла только, быстро следуя за нею, поддержать ее и принять участие в бое когда неприятель остановится, или когда наша кавалерия успеет задержать его. Если для этих действий было мало кавалерии князя Дондукова-Корсакова, то я не думаю, чтобы существовали важные препятствия послать ее более. Но самое отступление неприятеля к Арзеруму показывает, что кавалерии было достаточно. Такие действия были бы просты, не заключали бы в себе сложных тактических и стратегических движений, — но были бы более практичны и удобоисполнимы, существенное же достоинство их состояло в том, что они были бы решительны и заключали бы в себе искреннее желание и намерение боя с целью поражения неприятеля. Маневры обходных движений, которые вообще давно уже в большом употреблении, не [365] всегда могут быть полезны и успешны, но очень часто вредны. Кем бы ни был разбит Вели-паша и занят Арзерум, главными силами или авангардом их, но польза этого не была бы потеряна. Я не вижу никакого достоинства в таких действиях, которые имеют одну цель, заставить неприятеля положить оружие — без боя; эти действия никогда почти не достигают цели и трудно исполнимы. Такая война есть утопия. После обхода необходимо иметь в виду бой. Если бы все армии сдавались без боя и предоставляли участь своего отечества сомнительному маневру обхода, то это показывало бы только совершенное падение обществ и трусость, которая отдавала бы нас на жертву варваров. Кто способен сдаться без боя, тот еще легче может быть разбитым, особенно на отступлении. Недаром гром битв и великие военные подвиги имеют чарующее обаяние. Отряды князя Дондукова-Корсакова и Эриванский должны были иметь прямое назначение действовать и преследовать, что впрочем не отвергает хороших действий, даже обхода, или еще лучше, прямого движения на сообщения неприятеля; для этого оба отряда были достаточно сильны, но ни что не мешало и усилить их.

Все депутаты г. Гассан-Калы были чистые Османлы, которых мы здесь встретили в первый раз как жителей края. Долина Верхнего Аракса и окрестности Арзерума очень плодородны, плодороднее и теплее, чем долина Верхнего Евфрата и Алашкертский санджак, и потому Османлы поселились здесь. От армянского селения Юзверана до города Гассан-Калы встречается несколько османских деревень, но армянских селений все-таки более. Большая часть домов Османов построена так же как и у Армян, но их деревни богаче и красивее и в них встречаются небольшие домики, в один или два [366] этажа, оштукатуренные, с колоннами и резными наружными украшениями. Кругом деревень видны огороды с огородными овощами, которых почти нет в Баязетском пашалыке. Далее Арзерума, в горах, — говорят, — опять прекращается население Османов: они как завоеватели заняли лучшие долины.

В Керпи-кейских укреплениях была оставлена рота Ширванского пехотного полка для охранения разного имущества, брошенного Турками, как здесь так и в армянском селении Керпи-кее, заключавшегося в 60-ти малогодных палатках, нескольких бочонках водки, отпускавшейся нижним чинам, разных мелочах и, главное, в значительных запасах пшеницы. Оба отряда, пехота и кавалерия, выступили от д. Сюлюи в 6-ть часов утра, и к 8-ми часам кавалерия прибыла к Гассан-Кале. Депутаты провожали нас и показывали дорогу. Отряд расположился лагерем не много впереди этого города к стороне Арзерума, на равнине правого берега Гассан-Кала-чай. На основании распоряжения главнокомандующего, мы не имели права идти далее. По общим показаниям, во время отступления Вели-паши 21-го июля большая часть баши-бузуков, и из них все Курды, разошлись по домам или разбежались, но Вели-паша с регулярными войсками стоял на Давабуйну. Палатки их в продолжении дня 22-го июля показались на возвышенностях в 30-ти верстах от Гассан-Калы. Мы были убеждены, что главнокомандующий пойдет на Арзерум и считали, что Вели-паша не совсем еще ушел от нас. Кавалерия отдохнула, до прибытия главных сил могла отдохнуть еще более и быть готовою преследовать неприятеля энергически еще хотя сто верст, на протяжении которых успела бы догнать и рассеять Вели-пашу, если бы он не остановился в Арзеруме. Для [367] разузнания о Вели-паше, генерал-маиор Суслов выдвинул кавалерию Эриванского отряда под командою полковника Хрещатицкого верст на 5-ть вперед, где она стала близ хороших лугов, и приказал разъездам ее проехать далее. Разъезды доходили до подошвы Давабуйну и виделн Турок и их лагерь.

Неприятель оставил в Гассан-Кале также склады разных вещей: до 400 бурдюков коровьего масла, медную посуду, несколько волов, буйволов и лошадей, до 100 палаток, госпитальное белье, немного медикаментов, красные фески, ветхую одежду, до 200 дурных ружей, ядра, изломанный музыкальный инструмент и многие другие. Главная наша добыча и тут состояла в больших складах пшеницы и менее значительных ячменя. Часть этих вещей была немедленно роздана войскам авангарда, а часть оставлена для выдачи главным силам, или в ожидании другого распоряжения главнокомандующего, которому о всем было донесено, и который должен был скоро прибыть с своими войсками к Керпи-кею. Для предупреждения в городе беспорядков, внутри его и у ворот был поставлен пехотный караул, а вход в город разрешен только для офицеров и команд нижних чинов, посланных для получения разных продуктов, оставленных Турками и назначенных в раздачу войскам, или для своих покупок. Для наблюдения за исполнением сделанных распоряжений, я отправился в Гассан-Калу тотчас по прибытии к нему отряда, прямо к мудирю, правителю города и санджака; он не бежал и продолжал исполнять свою должность. Это был сухощавый, болезненный Османлы, высокого роста, одетый по-европейски в венгерку, обыкновенные узкие панталоны и сапоги. Он принял нас покорно, предложил кофе и трубок, потом взял ключи, повел [368] показывать оставленные Турками вещи, и после исполнял все требования наши и наблюдал за порядком.

Город Гассан-Кала находится на левом берегу реки того же имени, между нею и подошвою гор, командующих им с северной стороны, и окружен каменною старою дурно построенною и неисправляемою стеною; рва нет. Улицы тесны, неровны и кривы, дома возведены над землею, в один или два этажа, сделаны из нетесаного камня, преимущественно из плитняка, сложенного кое-как неправильно, и не оштукатурены, за исключением немногих домов. На главной улице находятся лавки и базар. С приближением наших войск лавки закрыли, но когда поставили караул и назначили офицера за коменданта, доверенность водворилась и лавки отперли. В них продавались такие же вещи как в Топрах-кале, но Гассан-Кала более и красивее этого города и торговля в нем значительнее. От гор возвышающихся над Гассан-Калою выдается восточнее и возле самого города до русла реки скалистый уступ, на котором стоят старые, белые стены разрушенной Гассан-кальской крепости. Въезд в нее очень крут, тропинка лепится по скалам. Стены высоки, в некоторых местах до 15-ти саженей, внутреннее пространство очень тесно. Крепость брошена и пришла в разрушение, все жилые строения развалились, остались только наружные стены и башни. Воды в ней нет. Высоты лежащие с северной стороны командуют крепостью на близкий ружейный выстрел, она также как и Топрах-кале не имеет никакого военного значения. Возле самого города на берегу реки находятся обильные минеральные воды и устроены ванны.

Все Османы, живущие в долине Гассан-Кала-чай и Аракса, занимаются хлебопашеством, не кочуют и [369] остаются все лето в своих жилищах. Климат здесь хорош и не требует удаления во время летних жаров на возвышенные места. Хотя в продолжении движений и действий 21-го июля большая часть Османов бежали из селений чрез которые мы проходили, и не успели увезти имущества, но у нас в отряде наблюдали, чтобы жилищ не грабили, для этого, во время прохождения войск чрез селение, в нем оставляли особую команду, обязанную наблюдать за порядком. Впоследствии, когда Османы привыкли к нам, они не бежали из своих жилищ. У Гассан-Калы, старшины и другие жители Османы из всех окрестных селений, даже от Арзерума, съехались в наш лагерь и просили о выдаче им охранных листов. Им выдали их около полсотни. В каждом листе было прописано, что русским войскам запрещается обижать жителей такого-то селения и брать у них что бы то ни было даром. Получив такой охранный лист, Осман уезжал совершенно довольный, призывая на нас благословение Аллаха. Все они говорили, что они не бегут и не боятся нас, потому что знают наше милосердие к г. Баязету и уверены в нашем правосудии и бескорыстии. Между ними нашлись охотники сделаться нашими лазутчиками, и тотчас были посланы в Арзерум и в отряд Вели-паши; они доставили сведения, может быть не верные, но могшие обратиться во вред турецкого войска. Вообще я не заметил, чтобы Османы отличались патриотизмом. Окруженные другими племенами и пользуясь владением лучших земель, может быть сознавая даже свое бессилие и сомнительное положение, они, кажется, стараются только о том, чтобы сохранить свое имущество.

Между тем главнокомандующий шел к Керпи-кею с 19-ью баталионами пехоты, с кавалериею и [370] артиллериею, артиллерийским парком, подвижным госпиталем и провиантским магазином (состав войск этих мне точно не известен). Получив донесение о деле 21-го июля и об отступлении Вели-паши, генерал-адъютант Муравьев обогнал передовую колонну, прибыл пополудни 22-го июля к Керпи-кею с одним конвоем и осмотрел керпи-кейские укрепления турецкого лагеря. К вечеру в тот же день прибыл к Керпи-кею первый эшелон пехоты главных сил и остановился лагерем на Гассан-Кала-чае. На другой день 23-го июля генерал-маиор Суслов получил приказание: всей пехоте и кавалерии князя Дондукова-Корсакова отступить 24-го июля к Керпи-кею, у Гассан-Калы оставить только иррегулярную кавалерию Эриванского отряда, которой также отступить скрытно ночью с 24-го на 25-е июля и соединиться с пехотою; войскам забрать с собою из казенного имущества, оставленного Турками в Гассан-Кале, все что могут, а остальное истребить. Одним словом, делались распоряжения к отступлению войск на прежние места, главных сил — к Карсу, а Эриванского отряда — в Баязетский пашалык. Муку и ячмень раздали войскам, кто и сколько мог взять и поднять; в Эриванский отряд муку взяли также на опорожненные вьюки провиантского магазина. От жителей собрали до 50-ти арб, наложили на них ружья, палатки, госпитальное белье, разные мелочи, крупу, бурдюки с коровьим маслом и проч., и отправили к Керпи-кею к главным силам, где они были розданы также войскам, а ружья кажется отправлены в Александрополь. В Гассан-Кале было очень много пшеницы, истребить ее в одни сутки, как было приказано, оказалось решительно невозможно даже всею пехотою Эриванского отряда, для этого потребовалось бы несколько дней. Зажигать склады было опасно, потому что [371] они находились в городе. Истребление пшеницы принесло бы вред не турецкому правительству, а жителям, преимущественно Армян, — у жителей было много хлеба в амбарах, и в случае надобности им велели бы свезти, пшеницу снова, в счет будущей десятинной подати. При изобилии земли и урожая, эти сборы не слишком разоряли их; баши-бузуки были для них опаснее правильного сбора. Поэтому, после истребления части пшеницы, генерал-маиор Суслов отдал остальную жителям Гассан-Калы и окрестных селений, в вознаграждение потерь, которые они понесли при движении и расположении наших войск в потоптанных полях и истребленных лугах и сене. Он написал об этом объявление к санджаковому начальнику Гассан-Калы, возложил на него распределение пшеницы между потерпевшими жителями и притом выразил уверенность, что она не будет отнята у них и обращена опять в казну, так как она приобретена нами оружием и есть наша собственность, которую мы отдаем жителям. Жителям также объявили об этом, они были очень довольны. Но впоследствии я слышал, что пшеницу отобрали в казну. Всю пшеницу захваченную в Керпи-кее истребили войска главных сил.

Лазутчики и Армяне показывали, — и это впоследствии подтверждалось всеми сведениями получавшимися нами в продолжении кампании 1855 года в здешних местах, — что жители Арзерума ожидали нашего прибытия, решили не защищаться, предложили Вели-паше отступить за Арзерум, потому что оборона его повела бы только к разорению города, и приготовили уже депутацию из почетных мусульман и Армян для встречи нас и изъявления покорности. Депутация эта выехала уже из города и находилась в лагере Вели-паши на [372] Давабуйну. Вели-паша был с этим совершенно согласен и вероятно доволен; понимая лучше других невозможность противодействовать нам, он отправил свои тяжести за Арзерум, из которого вывозили уже казенное имущество и выехали консулы враждебных нам государств, или выслали пока свои семейства по дороге на Байбурт и Трапезонт, в отряд Вели-паши лошади не распрягались и все было готово к немедленному отступлению, только что мы тронемся вперед от Гассан-Калы. Иначе не могло быть. Вели-паша не мог держаться против нас на Давабуйну, еще более чем у Керпи-кея, потому что на Давабуйну не было в это время никаких укреплений, Арзерум также не был укреплен. Укрепления кругом Арзерума и на всех проходах чрез хребет Давабуйну начали строить тотчас после нашего отступления и продолжали строить до поздней осени этого года. Но слабый, числительно и нравственно, отряд Вели-паши не мог бы защищать одновременно и город, и горные проходы. Многие из преданных нам жителей, потихоньку и настойчиво советовали идти в Арзерум поскорее, чтобы захватить турецкие запасы, которые, говорили они, были громадны, заготовленные для всей Анатолийской армии и других войск, действовавших против нас, на несколько кампаний. Когда 24-го июля после полудня мы тронулись в обратный путь к Керпи-кею, жители не верили своим глазам и оставались в недоумении. Сначала они подозревали в этом хитрость. Войска авангарда, отступившие от Гассан-Калы, ночевали против брошенных керпи-кейских укреплений, иррегулярная кавалерия Эриванского отряда отступила туда ночью, не преследуемая Вели-пашею. 25-го июля утром все войска выступили в обратный путь, прибывшие от Карса по Карсской, а Эриванский отряд по торговой Арзерумской дорогам, расходящимся [373] у Керпи-кейского моста. Эриванскому отряду велено было пройти в этот день до с. Дали-бабы, т. е. 35-ть верст, чтобы отстранить возможность преследования его Вели-пашею, который однакоже считал вероятно благоразумнее оставаться на месте и без сомнения благословлял Аллаха и Магомета спасших его от большой опасности; его палатки на Давабуйну виднелись нам почти на всем пути до Юзверана, и блестя на солнце казались улыбающимися от радости. Чтобы не утомлять войска большим переходом в жаркий день, Эриванский отряд пройдя около 20-ти верст остановился ночевать на реке Чичикрак.

Об этих действиях много говорили и рассуждали, рассуждают и будут рассуждать в армии, по сознанию, что в них заключалась большая важность; вероятно о них останутся и записки. Полезно было бы печатать их скорее, потому что разные мнения и рассказы очевидцев могут вызвать опровержения и разъяснить истину, для общей, хотя будущей, пользы. Я не смею думать, что мои мнения неопровержимы, но как очевидец бывших происшествий, знакомый с краем и с ходом дел, имею свое убеждение, которое решаюсь высказать. Движение к Арзеруму возбудило общую радость в наших войсках, как блокировавших Карс, так и Эриванского отряда. Эту радость было бы несправедливо объяснять одним простым желанием путешествовать и видеть любопытные нравы и живописные места; во многих радостях народа есть глубокое чутье и логика здравого смысла общественного мнения: желания есть голос нашей натуры, призыв нашей пользы, — хотя впрочем не всякий имеет право и силу исполнять эти призывы. Принимая в основание два существовавшие уже факта, оба полезные, — блокаду Карса и действия к Арзеруму, я полагаю, что действия [374] к Арзеруму и гораздо далее были не менее важны чем блокада Карса; о возможности их одновременно я скажу после. Последствия показали, что занятие Арзерума не следовало откладывать до будущей кампании, по пословице, — «куй железо пока оно: горячо». Но вообще действия на центральную Азиятскую Турцию имеют в моих глазах большую, более чем военную, важность. Что значит осада и блокада турецкой крепости, хотя гарнизон ее состоит из разбитой турецкой армии, когда мы могли одним нашим появлением, одним разумным и просвещенным действием, без большого усилия войск, перевернуть всю Азиятскую Турцию вверх дном?... Турецкая армия заперлась в крепость, не существовала для края, отказалась от самостоятельности, следовательно она не должна была быть целью войны. Ее все равно что не существовало, и нам следовало только стараться оставить ее в этом состоянии оцепенения по возможности с меньшими для себя трудами, с меньшею тратою своих сил, т. е. оставить для блокады (я не говорю здесь о возможности раннего штурма, как о предположении необъясненном) самое меньшее, необходимое число войск, а с остальными действовать далее. За неимением, или при ничтожестве турецких войск, избегающих боя, целью войны должно было быть — занятие нами наибольшего пространства края, изгнание из него турецких властей, лишение тем турецкого правительства доходов, рекрут и вообще средств продолжать войну и, главное, перевороты в этих областях что имеет беспредельную будущность и общечеловеческую пользу.

Что для блокады Карса могла быть оставлена только часть нашей армии, это доказывается уже тем, что при движении главнокомандующего с 19-ью баталионами и с сильною кавалериею к Керпи-кею, войска оставленные [375] для блокады Карса под командою генерал-лейтенанта Бриммера были достаточны для этого: карсский гарнизон не решился выйти против них в поле, также как и против всей нашей армии. Генерал-лейтенант Бриммер сделал даже близкое к укреплениям его наступление для рекогносцировки; потеря при этом нескольких десятков или сотни людей не доказывает ничего особенного, кроме того, что Турки все-таки не решились выйти из Карса для атаки нас в поле. Если предположить, что уменьшение войск блокирующих Карс, ослабляло блокаду и длило оборону, то, с другой стороны, блокада и оборона длились и без того все лето, — а настоящая блокада заключалась, — как видно даже из действий наших блокировавших войск, — не в содержании ими густых цепей кругом крепости, а в истреблении или захвате, кругом Карса, пунктов с запасами продовольствия и разогнании турецких отрядов, намеревавшихся провезти продовольствие в Карс. Из этих отрядов, последний, почти единственный и важнейший был корпус Вели-паши, а из пунктов, самый главный — Арзерум, средоточие управления всею Анатолиею и склад военных запасов, откуда направлялись и исходили все распоряжения и пособия осажденной турецкой армии. С этой точки зрения, защита Карса длилась именно от того, что под ним оставалась вся наша армия. Она утомлялась только службой строгого содержания цепей, а кругом ее существовали все турецкие власти, формировавшие партии с транспортами провианта и тайно направлявшие их в Карс. При сознании и знании всего ничтожества и малочислительности турецких войск, бродивших робко в отдалении от Карса и успевавших может быть иногда провезти в Карс тайно, как контрабандисты, несколько вьюков провианта, — блокада Карса всею [376] русскою армиею могла казаться потерею времени и сил и отречением от своего превосходства. Русская армия, и еще после побед 1854 года, превосходила числительностью Турок, потерпевших уже неоднократные поражения, и была так сильна, по расчету цифр и относительной числительности и положения по сравнению с 1854 годом, что мне кажется нельзя не быть убежденным, что ее было напрасно и слишком много всей для блокады Карса.

Было полезно пройти по краю на далекое пространство кругом Карса, чтобы разрушить и разогнать все существовавшие турецкие управления и власти; это не могло бы встретить затруднения, потому что турецкие войска вне Карса были совершенно ничтожны. Занятие Арзерума было необходимо для овладения скорее Карсом. Карс блокировался бы именно в Арзеруме, потому что в нем мы овладевали главными запасами турецкой армии и уничтожали главную центральную власть. С занятием нами Арзерума, все отдельные отряды турецких войск, рассеянные кругом Карса и состоявшие из иррегулярных войск, баши-бузуков, набиравшихся на скорую руку по распоряжению арзерумского начальства, должны были бы удалиться к морю, но они вернее рассеялись бы по домам. Их нужно было преследовать и разгонять; с уничтожением властей, которые формировали их, они не возникали бы более. Состояние Азиятской Турции таково, что с уничтожением кругом Карса турецких властей, Карс остался бы один, почти в чужой земле; гарнизон его потерял бы всякую надежду на помощь и на подвоз провианта, и действительно, его не откуда было бы ожидать; это имело бы на него непременно нравственное влияние и содействовало бы, вероятнее, не к продолжению обороны, а к скорейшей сдаче. Жители говорили, [377] что несмотря на строгую блокаду, в Карс провозился понемногу и потихоньку провиант; пружина всех этих действий находилась в Арзеруме.

Наши действия должны были иметь целью не один корпус Вели-паши, но Арзерум и весь край. Для действий собственно против Вели-паши достаточно было одного Эриванского отряда или немного усиленного, а для занятия Арзерума и дальнейших действий до Трапезонта и в другую сторону было бы достаточно десяти или двенадцати баталионов, до тех пор, пока в Азиятскую Турцию высадились бы европейские войска, — которые может быть потребовали бы против себя других действий. Отделение от нашей блокирующей армии 10-ти баталионов, пропорционально артиллерии и немного кавалерии, не ослабило бы блокаду, — если бы ограничились непременно блокадою, — и не могло быть причиною, чтобы турецкая армия решилась выйти из Карса и могла разбить нас. Эти 10-ть баталионов преследуя Вели-пашу не до Гассан-Калы, а на 10-ть и более переходов, непременно рассеяли бы его корпус: он рассеялся бы понемногу от быстроты отступления, а если бы решился остановиться, то был бы разбит. Сомнения в этом не может быть. Для занятия Арзерума после таких действий было бы достаточно пяти или шести баталионов, и они вместе с тем прикрывали бы блокаду Карса. Такое прикрытие блокады в долине Верхнего Аракса, по указанию самой необходимости, впоследствии было поручено одному Эриванскому отряду в составе четырех баталионов, и он оказался достаточным против того же Вели-паши, который вторично отступил еще раз от одного Эриванского отряда. Если личные распоряжения самого главнокомандующего были необходимы и при блокаде Карса и при занятии [378] Арзерума, то для занятия последнего города было полезно пожертвовать еще 5 или 6-ть дней, нужных для следования от Керпи-кея к Арзеруму и обратно к Керпи-кею; в эти 6-ть дней и без нескольких баталионов, блокада Карса не могла быть расстроена.

Занятием Арзерума мы отрезывали весь Курдистан от влияния турецкого правительства, овладевали несколькими пашалыками, могли распространить свои действия далеко, потрясти в основании владычество Османов в Азии и употребить все средства края в свою пользу. Тогда, — если бы Карс пал даже зимою (чего однако же нельзя предполагать, — с занятием Арзерума он пал бы непременно ранее), занятие Арзерума давало нам средства содержать блокирующие войска турецким провиантом и фуражом, и пользоваться всеми средствами края как в продолжении блокады, так и для будущих действий. Занятие Арзерума обеспечивало наши границы Эриванской губернии, и еще более делало достаточным против грабежей Курдов два баталиона, оставленные в Баязетском пашалыке. Если бы мы не овладели в 1855 году Трапезонтом, то захватив ближайшие к нему турецкие области, лишили бы неприятельские армии, действовавшие в Крыму, больших средств, потому что нам было известно чрез караваны, что из Трапезонта вывозили в Крым вьючных лошадей, порционный скот и муку: это естественно, возможно, и даже вероятно было так, потому что мы видели своими глазами богатство края скотом и провиантом, и союзники должны были пользоваться таким близким местом, как Трапезонт. Занятие Арзерума и края по возможности далее его, особенно же действия на разноплеменные народы Азиятской Турции с целью разрушить турецкую власть, должны были [379] встревожит союзников, особенно Англичан, для которых Малая Азия и вся Турция нужны в настоящем своем состоянии, и могли заставить их отделить и послать в Азиятскую Турцию не одни турецкие войска под начальством Омер-паши. Вообще, чем более были бы блестящи и громки наши успехи в Азии, тем более они имели бы влияние на нравственное состояние и на числительную силу обеих враждующих сторон в Крыму и успешную оборону Севастополя, или другие действия. Могут сказать, что мои предположения наших успехов есть фантазия; к сожалению, действительно, они только мечта, и предположения вообще никогда почти не исполняются вполне. Но эту мечту внушают нравственная сила и доблесть русского войска, и она стоила того, чтобы осуществить ее хотя на половину. При этом нельзя не вспомнить, что если б Вели-паша был разбит Эриванским отрядом у Сурб-Оганеса, то вероятно вместе с обложением Карса был бы занят вами и Арзерум, остававшийся тогда совершенно открытым.

Текст воспроизведен по изданию: Русские в Азиятской Турции в 1854 и 1855 годах. Из записок о военных действиях Эриванского отряда генерал-маиора М. Лихутина. СПб. 1863

© текст - Лихутин М. Д. 1863
© сетевая версия - Тhietmar. 2020
© OCR - Karaiskender. 2020
© дизайн - Войтехович А. 2001