ЛИХУТИН М. Д.

РУССКИЕ В АЗИЯТСКОЙ ТУРЦИИ

IX.

Магометова долина за Алла-дагом. — Диадин. — Минеральные воды.

Начальник отряда генерал-лейтенант барон фон-Врангель, получив разрешение отправиться из отряда для лечения от полученной им раны, уехал 18-го августа. Вместо него вступил в командование, старший по нем в отряде, полковник Цумпфорт.

Прошел уже месяц после Чингильского и Кюрюк-даринского сражений. Все это время мы оставались в бездействии и не отходили от своих границ, что мало-помалу внушало смелость неприятелю и давало ему средства оправиться несколько от нанесенных ему ударов. Сначала мы знали, что кругом нас нет неприятеля более чем на сто верст, и нигде его не видели, потом стали показываться на отдаленных высотах всадники в небольшом числе, смотревшие на наш лагерь; наши разъезды ходившие к Сурб-Оганесу и до северных покатостей Алла-дага, стали видеть небольшие партии и разъезды баши-бузуков, и наконец до нас дошли сведения, что Турки составили дерзкое намерение сделать ночное нападение на наш лагерь баши-бузуками и Курдами, чтобы [187] произвести хотя тревогу. И в частной жизни смирных и кротких обижают, а на войне — тем более. Из показаний жителей и лазутчиков можно было видеть, что Турки не теряют напрасно время нашего бездействия, пополняют свои расстроенные войска и формируют их для возможного противодействия нам. Все средства края за Алла-дагом и Топрах-кале были в их руках, там все власти, паши, каймакамы, мудиры и другие чиновники, были на своих местах и могли действовать. Нам покорились пока около 300-т семейств Курдов, Зеляны и Джелали, кочевавших теперь частию в Эриванской губернии, частию в Турции близ нашего отряда, но большая часть Джелали и все Гейдеранли, кочевавшие прежде в Баязетском, Диадинском и Алашкертском санджаках, ушли за Алла-даг, где соединились с остальными Гейдеранлы и раскинули свои кочевья до Ванского озера. Там они были под прямым влиянием ванского паши и собиравшихся турецких войск, и из них набирали солдат в регулярную пехоту и формировали баши-бузуков. Турецкое правительство без сомнения употребляло все усилия, с помощию европейских денег, чтобы поправить свои дела в Азии и поднять край на свою защиту.

Мы видели, что личный враг Эриванского отряда был формировавшийся Ванский корпус, т. е. со стороны юга, а не с запада, не со стороны Арзерума и Карса, там хотя находились главные силы Анатолийской армии, но от нас до них было далеко. От Карса они едва ли решились бы действовать на Эриванскую губернию, имея с боку, как я заметил выше, наш Александропольский отряд; да и вообще Туркам было опасно ослаблять Анатолийскую армию в виду возможности наступательных действий этого отряда, чему видимых препятствий не существовало. Ванским корпусом командовал по [188] прежнему Селим-паша; он всю беду своего поражения на Чингильских высотах свалил на своего начальника штаба, какого-то ренегата из Поляков, обвиняя его и оправдываясь тем, что он сам не хотел давать сражения, но начальник штаба завязал дело и вовлек в бой весь корпус. Селим-пашу оставили на своем месте, а начальника штаба вызвали в Константинополь, где он в свою очередь успел, как рассказывали в Баязете, оправдаться; по крайней мере Селим-пашу впоследствии, в конце осени, сменили и вызвали также в Константинополь. Ванский корпус собирался по прежнему в д. Бергеры, возле Ванского озера. В половшие августа в Бергеры ездили несколько человек баязетских жителей с просьбою к Селим-паше возвратить им 800-т волов, которых Турки взяли из Баязета при бегстве оттуда для поднятия больных и тяжестей, а частию угнали с поля. Селим-паша отказал по той причине, что Баязет принадлежит теперь Русским, и объявил с гневом, что он вскоре придет к Баязету отмстить Русским за свое поражение. По показанию лазутчиков, около того же времени прибыли в состав Ванского корпуса из Арзерума две тысячи регулярной пехоты при 4-х орудиях; из-за Вана 6-ть тысяч иррегулярной пехоты под начальством Эзданшира, родоначальника самого многочисленного и сильного племени большого Курдистана, Гэкары, и самого старшего родом из всех куртинских родоначальников; из окрестных отряду мест 700 всадников под командою Али-Аги, родоначальника общества Торун, одного из старших и почетнейших родоначальников Гейдеранлы, — и кроме того ждут из Багдата 4-ре тысячи низама (регулярной пехоты) под командою Мустафы-паши, так что, по слухам, Ванский корпус должен был вскоре усилиться до 17-ти тысяч при 20-ти [189] орудиях. Без сомнения, числа эти были преувеличены, но во всяком случае Ванский корпус формировался и усиливался. Около 20-го августа распространился слух, что он даже двинулся к Баязету, но оказался ложным.

Эриванский отряд, как и прежде, имел назначение только прикрывать Эриванскую губернию, других распоряжений не было; в виду не имелось никаких дальних предприятий. Следовательно, мы не могли уйти далеко от наших границ, но могли отходить хотя несколько подалее. Деятельность полезна, и как бы ни были малы наши предприятия, они могли тревожить неприятеля, кое что у него расстроить, и могло что-нибудь случиться. Чем далее мы заходили, тем более расширялся круг нашего влияния и средств, и тем более лишался их неприятель. Как монахи Сурб-Оганеса, так и жители Баязета, очень часто сообщали нам свои опасения быть ограбленными Курдами, кочующими за Алла-дагом. Прежде всего представлялась польза владеть Баязетом. Сближаясь с ним, мы защищали его, сближались с Ванским корпусом, оставались в прежнем расстоянии от Сурб-Оганеса, становились на торговой Арзерумской дороге и, главное, могли иметь некоторое влияние на дальних Курдов, составлявших важнейшую опору Ванского корпуса. Движение за Сурб-Оганес, к стороне Топрах-кале, было не вполне удобно; уйдя туда мы удалялись от главной массы Курдов и оставляли сбоку себя Ванский корпус, который мог действовать на наши сообщения и грабить Эриванскую губернию баши-бузуками. Чтобы извлечь из Эриванского отряда некоторую пользу для дальнейших успехов войны, то есть чтобы употребить его для действий против Анатолийской армии, если бы это имели в виду, — было даже необходимо, чтобы Эриванский отряд перешел прежде Алла-даг, рассеял Ванский корпус, выгнал [190] турецкие власти из края, приобрел влияние на Курдов, а потом безопасно поворотил к стороне Анатолийской армии; в таком случае, по уходе отряда от Баязета к западу, было бы достаточно оставить для охранения Эриванской губернии с юга две сотни казаков (в следующем году для этой же надобности была оставлена одна сотня). Мы имели полную возможность и все средства для таких действий, — и они ни в каком случае не были бы лишними. Но на это мы не имели никаких распоряжений. Для исполнения их было бы нужно, чтобы действовал и Александропольский отряд, одни его движения держали бы Анатолийскую армию в бездействии, позволили бы Эриванскому отряду сходить к Вану, и сделав свое дело возвратиться ближе к Анатолийской армии. Ограничиваясь пока существовавшею возможностию действий на тесном театре войны, предоставленном Эриванскому отряду, полковник Цумпфорт донес командующему корпусом о пользе скорого занятия Баязета, как главного города пашалыка, пограничного с Персиею, мимо которого идет торговая дорога, и стал направлять туда войска, по мере того как отправление караванов в Эривань делало их свободными. Кроме всех приведенных причин, была еще необходимость не оставаться на одном месте, а чаще переменять его, это — иметь в изобилии подножный корм, топливо для варки пищи и другие средства края. Продолжительная стоянка на одном месте истребляла все кругом, а частая перемена мест доставляла отряду во всем изобилие.

24-го августа были переведены в с. Арзап три сотни кавалерии под командою войскового старшины Чернова, которому приказано сделать движение по Ванской дороге за Баязет до хребта Алла-дага, и потом из Арзапа постоянно наблюдать эту дорогу разъездами. [191] Войсковой старшина Чернов сделал поиск довольно далеко, но никого не встретил. 27-го августа были отправлены для занятия Баязета, под командою полковника Шликевича 1-й баталион Мингрельского полка, два орудия и три сотни кавалерии, находившиеся в Арзапе, а 29-го августа, когда кончилось отправление больных в Эриванский госпиталь и расчеты с караванами, туда тронулся весь отряд. Для охранения нашего правого фланга, наблюдения за дорогами Караван-сарайскою и Сурб-оганесскою и возможной защиты монастыря, в с. Куруне были оставлены три сотни кавалерии.

Прямой колесный путь от Орговского перевала на г. Ван идет не чрез Баязет, но около 6-ти верст правее, западнее его, чрез куртинскую деревню Кизиль-диза, лежащую при входе из Баязетской равнины в широкое боковое ущелье, образуемое северными отраслями Алла-дага и начинающееся южнее Баязета: у д. Кизиль-диза этот путь соединяется с караванною дорогою идущею из Сурб-Оганеса в Тавриз, от этой деревни следует ею по упомянутому ущелью до подъема на Алла-даг, подымается на хребет и разделяется на нем с торговою дорогою: эта последняя идет на юго-восток, а дорога на Ван, на юго-запад. От этого прямого пути, не доходя с севера до Кизиль-дизы, отделяется к Баязету влево, по переправе чрез р. Гернаук, хорошая арбная дорога, по которой следовал наш отряд после Чингильского сражения, а из Баязета на Ван идут две дороги, обе соединяющиеся с описанною уже колесною торговою дорогою: одна на юг, кратчайшая горная тропинка, неудобная для движения обозов, выходит на колесную дорогу у самого начала подъема на хребет Алла-дага, и другая на запад, колесная, пролегающая у северной подошвы этого хребта, в д. Кизиль-диза. [192] Эриванский отряд расположился лагерем на равнине вдоль р. Гернаука, на угле раздвоения дорог, направляющихся одна на Баязет, а другая на Кизиль-дизу; кавалерия против этой деревни на правом, а пехота на левом фланге. Одним этим расположением мы прикрывали и обеспечивали Баязет от занятия Турками лучше, чем если бы заняли самый город, потому что если бы неприятель решился идти мимо нас на Баязет горною дорогою, отходящею, как выше сказано, от спуска с главного хребта Алла-дага, то мы могли бы действовать от Кизиль-диза по колесной дороге в тыл ему и отрезать отступление, запереть и захватить его растянутым по горной узкой дороге. Если бы неприятель пошел на нас прямо, что было для него выгоднее движения на Баязет, то мы встречали его на пути нашего действия и отступления. Я вхожу в эти подробности потому, что эта местность была уже и прежде театром военных действий. В 1828 году ванский паша также действовал с особым корпусом из Вана на Баязет, и русский отряд находившийся на этом пространстве, вероятно не решавшийся действовать наступательно, или встретить Турок в поле, для противодействия им расположился для боя в самом городе Баязете, куда даже ввезена была артиллерия. Ванский паша подошел с юга горною дорогою, занял высоты командующие городом, — и здесь произошло сражение. Положение обеих сторон было таково, что они могли только стрелять друг в друга издали, при чем вся выгода была на стороне Турок, стрелявших сверху вниз; но Турки не могли спуститься с крутых трудно доступных обрывов, и вероятно не решились бы на это, чтобы взять город штурмом, а Русские, запершись в Баязете, не могли не только перейти в наступление и подняться на скалы, командующие Баязетом, но даже стрелять в [193] Турок из орудий, потому что невозможно дать орудиям надлежащего возвышения, чтобы ядро долетело до высот, — и я, зная хорошо эту местность, не могу понять, каким образом могло происходить здесь сражение, Как известно, только стреляли друг в друга издали, причем Турки могли перебить у нас более людей, чем мы у них. Дело кончилось тем, что ванский паша после стрельбы целого дня, ушел опять к Вану, и вероятно донес, что он побил Русских в Баязете, а мы, что отбили его от Баязета. Если бы Турки имели средство и дух действовать, то могли спуститься на Баязетскую долину чрез Кизиль-дизу и отрезать совершенно наш отряд от Эриванской губернии, не теряя свои сообщения с Ваном и даже могли занять нижние кварталы Баязета, если бы наш отряд не решился перейти в наступление, потому что нашим орудиям, расположенным в Баязете по линии замков, нельзя дать надлежащего склонения для стрельбы вниз в глубину долины, точно также как нельзя дать возвышения для стрельбы по горам. Чтобы защищать Баязет в самом городе, достаточно одного надежного баталиона, расположенного в главном замке, откуда он может стрелять по некоторым кварталам города и где защищен достаточно стенами и крышею от неудобной стрельбы сверху и снизу. Осматривая места, трудно понять, каким образом могли даже втащить орудия, Русские в город, а Турки на командующие им высоты; вероятно это стоило большого труда. В сущности оба отряда были в совершенной безопасности потерпеть решительное поражение и одержать решительную победу, потому что между ними были неприступные крутизны. Но для нашего Эриванского отряда, имевшего в виду действовать наступательно в поле, где все выгоды на нашей стороне и результаты решительнее, — [194] запирать в Баязете даже часть войск, было бы напрасно. От правого фланга нашего расположения шла по низменной Баязетской долине до монастыря Сурб-Оганеса превосходная колесная торговая Арзерумская дорога, так что наш лагерь, прикрывая Баязет, вместе с этим был возле торговой дороги и мог иметь ее под наблюдением. 1-й баталион Мингрельского егерского полка, прибывший к Баязету прежде остального отряда, оставался у этого города некоторое время более для того, чтобы отряд имел свободное сообщение с городом, — а потом был присоединен к отряду на Гернауке.

По вторичном занятии Баязета, в нем хотели было поместить наш госпиталь, в замке или в обывательских домах. Но ныне холода становились чувствительнее, и надо было предвидеть, что с усилением их, помещение больных в палатках сделается неудобно. Но медики, осмотрев замок нашли, что он совершенно неудобен для помещения больных, как оттого, что в нем лежали больные Баязетского корпуса, в котором кажется был тиф, так и по неудобству помещения. Когда мы увидели вторично замок, то не верили своим глазам; мы не узнали его. Разрушение начатое нами истреблением лестниц и окон, продолжалось Курдами и самими жителями, — которые сваливали все на Курдов, — самым безжалостным образом. Великолепное здание было совершенно обезображено. Все зеркала и резные украшения в комнатах были выковыряны, железо, составлявшее главную и самую ценную приманку грабителей, было во многих местах вынуто, и для того чтобы добыть его, стали разрушать стены. Железа выбрали большое количество и возили вьюками продавать в Персию н Эриванскую губернию. Когда членам дивана сделали замечание за дурное смотрение ими за замком и укоряли [195] их, что они позволили привести в такое состояние самое лучшее украшение Баязета, то они отговаривались бессилием своим остановить Курдов, которые могли ограбить их самих. Кроме замка во всем городе медики не нашли и других строений, удобных для помещения госпиталя, и потому часть больных продолжали оставлять в отряде, в лазаретных палатках, а часть, требовавших продолжительного лечения, отправляли в Эривань.

Лагерь на р. Гернауке имел все удобства хорошей стоянки. Хотя по показанию жителей вода в этой реке не совсем здорова для пищи, но по их показанию вода большей части рек Баязетского санджака так же нехороша, за исключением воды в Баязете, с. Арзапе и некоторых горных источников, где не было возможности и расчета располагать отряд. Действительно, при расположении на Гернауке, люди продолжали болеть поносом как и прежде, что впрочем вскоре прошло, или оттого что к воде привыкли, или оттого что наступало прохладное время, когда болезненность прекращается. На Гернауке, выше нашего лагеря, находились куртинские зимовники, и это доказывало, что вода не была положительно вредна; лучший признак годности воды есть тот, что на ней поселились местные жители. В продолжении жаркого времени нам случалось останавливаться и стоять на разных речках и на горных ручьях, в которых вода превосходна, но люди все-таки болели поносом, и медики пришли наконец к заключению, что на болезненность имеет влияние не одно дурное свойство воды, но еще более то, что в здешних горных речках вода холодна, и люди напившись ее на поход, в жаркий день, или после горячей пищи, простуживали желудки. Избежать этого невозможно. Позади и с левой стороны лагеря находились обширные [196] луга, доставлявшие нам подножный корм. В Баязете мы нашли часть заготовленных Турками и брошенных нами ячменя и пшеницы, и могли покупать некоторые вещи и предметы продовольствия, даже огородные овощи, которые возделываются во воем Баязетском пашалыке только в Баязете и Топрах-кале; в других местах их вовсе нет. Из Персии нам доставляли, как контрабанду, ячмень по сходной цене. Курды, видя что мы обходимся с ними хорошо и что нам можно выгодно продавать свои произведения, сближались с нами все более и более, стали смело приезжать в наш лагерь и пригонять на продажу скот, даже из-за Алла-дага. Впоследствии, до самого ухода нашего из Баязетского санджака, толпы их постоянно наполняли наш лагерь; мы ни в чем не нуждались, имели в изобилии продовольственные предметы, и в лагере был постоянный базар. Неудобство свободного доступа в лагерь всех жителей, доставлявшего неприятелю средства узнать о нашей числительности, было неизбежно; предосторожности скрыть свое число в неприятельском крае вообще напрасны, а для нас не было в том ни какой цели. В свободное время мы ездили в гости к почетным жителям Баязета, заходили в лавки и кофейни, где пили турецкий кофе и слушали местных певцов-импровизаторов, — и это доставляло некоторое развлечение. Самое местоположение окружавшее лагерь было живописно. Перед нами были разноцветные Баязетские горы, правее и позади — торчащие из земли дикие скалы, с зубчатою, как громадная пила, вершиною, будто выдвинутая из преисподней одна из декораций ада, а левее и позади, масса Большого Арарата, видимая во всем величии от подошвы до вечно снежной вершины, и за ним, еще левее, конусообразная вершина Малого Арарата. Правее Баязета по направлению на [197] Кизиль-дизу, в хребте Алла-дага, стояла вершина когда-то огнедышащей горы, которая давно, вероятно более тысячи лет тому назад, залила свои бока черною лавою и засыпала ее кусками на далекое расстояние все окрестности долины Баязета, остающиеся до сих пор бесплодными; на грунте лавы не растет ни одной былинки. Окружавшие нас горы так высоки, что широкая низменная долина Баязета кажется узкою тесниною, горы будто возле нас возвышаются над нашими головами. Между Араратом и Евфратом, суровые картины ветхого завета приходили невольно и часто на память и возникали живыми перед нашими глазами. В минуту южной грозы, когда черные тучи сходили с отдаленных вершин и катились, будто в гневе, вниз по горным бокам широкими волнами, гремя и сверкая молниями, воображение ждало чего-то необыкновенного.

Вообще Эриванский отряд во все время войны пользовался большими удобствами, чем Александропольский отряд, имея возможность часто переменять места и от этого находить в крае все необходимые продовольственные предметы, покупкою у жителей и захватом заготовленного Турками. Нижние чины были вполне довольны своим положением; даже содержание ночных цепей не утомляло их, потому что мы не выставляли почти никаких цепей, а ограничивались содержанием от пехоты нескольких парных часовых близ лагеря, иногда одних часовых у ружей, а от кавалерии содержанием трех или четырех небольших дальних постов на всех главных путях, — и собственно эти-то кавалерийские посты охраняли нас от нечаянного нападения. Мы сделались самонадеянны и были убеждены, что Турки не осмелятся напасть на нас врасплох. Если это убеждение не доходит до слепой хвастливости, то оно имеет [198] свою выгоду. Осторожность на войне необходима, но сообразная с надобностью. Война не есть ученье; не расчет быть излишне осторожным, когда нет опасности, для того только, чтобы приучать людей быть осторожными когда явится опасность. Осторожность является сама собою и поддерживается наблюдением за нею начальников. На войне являются новые потребности, действительной настоящей надобности гораздо важнейшие чем ученье. Настоящая осторожность заключается не в цепях и аванпостной службе, а в общем порядке в отряде, и во всегдашней подвижности и готовности его встретить неприятеля, — между прочим в том, чтобы люди не расходились из лагеря, выходили из него недалеко в командах и всегда с ружьями; последнее обстоятельство часто упускается из виду; если солдат не привыкнет быть всегда с ружьем, то оно делается ему в тягость, и он пользуется всяким предлогом, чтобы оставить его в лагере. Но еще лучше, когда войска, от частых встреч с неприятелем и постоянной опасности, привыкнут к ней и не пугаются никакой нечаянности; нечаянность есть самая дурная сторона даже небольшой опасности. Излишняя несвоевременная служба цепей, как наружная мера осторожности, более вредна чем полезна, потому что роняет дух войск, внушает уважение к неприятелю, особенно когда его еще не видели, заставляет предполагать, что враг должно быть силен, храбр и опасен, когда начальство боится его, но когда убедятся, что враг вовсе не опасен, то излишние цепи роняют в глазах нижних чинов самих начальников, как излишне боязливых, и делают самую службу цепей, секретов и разъездов несносною как бесполезную и напрасную, и утомляя совершенно напрасно людей, присоединяют к физическому изнурению [199] нравственное утомление, делающее войну скучною, а людей без энергии, крайне необходимой для боя. Эта мысль может относиться и ко всем другим распоряжениям начальства, делаемым еще задолго до решительной встречи с неприятелем. Солдат если и не знает цели распоряжения, не понимает его, то чувствует его ошибочность, потому что каждое распоряжение в мелочах исполнения делается разительнее и доступнее для понятия самого ничтожного в военной иерархии человека: он видит на месте, на деле применения, было ли надобно это распоряжение и произошла ли от него польза, и потому-то нижние чины, не ослепленные никакими умными словами и учеными рассуждениями, часто судят о своих начальниках очень верно. Презрение к неприятелю может быть в начальнике только наружное, меры осторожности могут быть приняты тайно, отряд охраняем даже одними верными лазутчиками, но это презрение всегда полезно в нижних чинах и удваивает их числительность во время боя.

Для усиления Эриванского отряда, но прежней еще просьбе генерал-лейтенанта барона фон-Врангеля, с целию только доставить ему большую возможность лучше охранять наши пределы, особенно кульпинские соляные копи, где открыли уже разработку соли, и вместе с тем занимать Баязет, а главное вероятно потому, что не имелось уже в виду никаких решительных действий Александропольского отряда, князь Бебутов направил к нам оттуда два батальона Ряжского пехотного полка. Из них две роты пошли из с. Амарата в с. Кульпы, где к ним присоединилась сотня казаков оставленная нами в Гюлюджи, а шесть рот в составе двух трехротных батальонов соединились с Эриванским отрядом 3-го сентября па р. Гернауке. Собственно для оборонительного положения и охранения Баязета, отряд был [200] достаточно силен в прежней числительности. Увеличение его двумя батальонами давало ему несомненно средства действовать наступательно, но прежние распоряжения и положение не изменились.

От Ванского корпуса, по мере усиления его, или для одних предосторожностей против нас, были выдвинуты ближе к нам некоторые части войск. 8-го сентября лазутчики сообщили, что из д. Бергеры вышли и расположились: 2 тысячи человек с двумя орудиями на дороге к Баязету, на р. Сауксу, около 50-ти верст от Баязета, и Али-Ага с своими 700-ми всадниками племени Гейдеранлы в урочище Туджи на дороге из Бергеры в Диадин. Беспрестанно говорили, что Турки намерены действовать наступательно, что они даже двигаются, но мы не верили этому. Около того же времени, три сотни нашей кавалерии оставленные в Куруне, в один из разъездов своих к стороне Диадина заметили около 200 Курдов, ехавших в некотором порядке. Так как собственно с Курдами не было враждебных действий, а даже дружеские сношения, то наши сотни остановились и выслали 10-ть человек из армянской сотни для разузнания кто такие эти Курды и куда они едут. Курды подпустили Армян, начали переговариваться с ними, потом вдруг открыли огонь из пистолетов, к счастию никого не ранили, и когда казачьи сотни бросились на них, то ускакали и скрылись в ущельях Алла-дага. Этот случай показывал возможность присутствия Али-Аги в Туджах на дороге из Бергеров к Диадину.

Нам представлялась возможность захватить Турок расположенных на р. Сауксу, или по крайней мере прогнать их оттуда, и потому полковник Цумпфорт с пятью батальонами, восемью орудиями и четырнадцатью сотнями кавалерии к вечеру 9-го сентября выступил с р. [201] Гернаука чрез д. Кизиль-дизу по Ванской дороге. Чтобы сделать это движение по возможности скрытно, кавалерия под командою полковника Хрещатицкого выступила в сумерки, прошла быстро около 25-ти верст по ущелью, заняла секретными постами хребет Алла-дага, а сама расположилась на половине подъема на гору, в четырех верстах от подошвы хребта и четыре версты не доходя перевала, на широком уступе Алла-дага, где образуется довольно широкая площадь, течет ручей и находится небольшое озеро, называемое Казы-гел, пехота остановилась на ночлег у подошвы подъема против куртинской деревни Тапариса, сделав переход в 21-ну версту. Для прикрытия наших сообщений и для охранения границ Эриванской губернии со стороны Топрах-Кале и Диадина, были того же числа направлены к с. Куруну, находящемуся недалеко от Караван-сарайского перевала, под командою полковника Гонецкого, два батальона Ряжского пехотного полка и четыре орудия; к ним присоединились оставленные здесь прежде три сотни кавалерии. Все излишние тяжести отряда выступившего по Ванской дороге, а также подвижные госпиталь, артиллерийский парк и провиантский магазин были оставлены в общем вагенбурге, под прикрытием роты Грузинского линейного батальона, между Орговскою дорогой и с. Арзапом, где при наступающих холодах место было очень удобно для помещения госпиталя, прикрытое с севера высоким хребтом Агри-дага. Отделение вагенбурга от отряда, при совершенной безопасности имело и ту пользу, что для войск сохранялся долее подножный корм в кругу наших действий.

Дорога по подъему на Алла-даг, особенно от Казы-гела до высшей точки перевала, оказалась совершенно неудобною для следования артиллерии и обозов, и Турки [202] во время своего бегства из Баязета вероятно испытали неимоверные трудности в поднятии орудий и повозок; если бы мы преследовали их до сих пор после Чингильского сражения, то вероятно захватили бы все тяжести, взятые ими из Баязета. Ранним утром следующего дня, 10-го сентября, были направлены за Алла-даг кавалерия и для поддержания ее один баталион, а два баталиона выдвинуты на хребет с шанцевым инструментом, чтобы разработать дорогу от Казы-гела до перевала, начиная с последнего, и в случае надобности поддержать также кавалерию за Алла-дагом. Кавалерия перейдя хребет спустилась по южным склонам его в глубокую долину, называемую Магометовой, которая от южной подошвы хребта тянется до Ванского озера, сделала по ней около 30-ти верст до р. Сауксу, где, говорили, находится турецкое войско; но никого не нашла здесь.

Были однакожь свежие места недавно оставленного бивуачного расположения, небольшие потухающие костры, разбросанная солома, немного сена и проч. По величине бивуака видно было, что здесь стояла одна кавалерия, не более как в числе 500 человек. Мы проехали немного далее и сделали привал. Баталион пехоты высланный за Алла-даг, остановился около 15-ти верст позади нас.

В долине Магомета и по склонам гор паслись стада Курдов, на вершинах виднелись их черные палатки. Они оставались на местах спокойно, хотя наш приход застал их врасплох. Бывшие с нами Курды, из числа кочующих около Баязета, отправились к ним и успокоили их. Мы старались всех обласкать и поручили тем, кого встретили, передать здешним Курдам, чтоб они нас не боялись и считали за своих друзей, — что они впрочем могли знать уже на опыте, потому что мы постоянно обходились с жителями хорошо, никого не [203] обижали и ничего не брали даром. По их показаниям, Турки стояли на Сауксу и разъезды их еще накануне ходили до вершин Алла-дага: но узнав настоящим утром о движении нашем, они тотчас ушли из Магометовой долины и скрылись к стороне Бергеры. Эти Курды полагали, что мы не остановимся, а пойдем на Ван. Они принесли нам в подарок барашков и сыру, за что их отблагодарили деньгами.

Высокие отрасли отходящие к югу от Алла-дага, образующие Магометову долину, и самые края дна ее зеленели травою, а посередине дна чернела пролившаяся когда-то река лавы, спустившаяся из погасшего вулкана, который был виден нам в хребте Алла-дага из лагеря нашего на р. Гернауке. Лава прошла от вершины вулкана по дну долины около 40-ка верст длиною и до двух верст шириною, застыла и остается до сих пор в первобытном состоянии, будто извержение было недавно. Ее черная масса разорвана широкими трещинами, края в некоторых местах стоять отвесною стеною, в других развалились на большие глыбы. В самой вершине долины, недалеко от подошвы Алла-дага, между лавою возвышается небольшой холм, облитый ею со всех сторон, и на вершине холма виднеются развалины какого-то старинного укрепления: мы не могли осмотреть его так как, по показанию Курдов, доступ к нему чрез широкие трещины лавы очень труден и почти невозможен. По преданию, существующему между здешними Курдами, которое они рассказали нам здесь же на месте, это укрепление было основано Русскими за две тысячи лет до нашего времени, когда долина была значительно населена и лава не протекла еще. Извержение, залившее долину лавою и опустошившее окрестный край, было 1500 лет тому назад. Курды были искренно убеждены, что [204] мы воевали здесь еще две тысячи лет прежде и покорили этот край, а потом должны были его оставить, и старались уверить нас в этом. Они не знают истории и времени основания Русского государства и не могут объяснить отчего явилось у них такое предание. Вероятно эти древние завоеватели приходили о севера из закавказских гор, откуда пришли и мы. Может быть это были предки наши, Славяне. Может быть это были ветхозаветные Гог, Магог и Росс, воевавшие древнеисторические царства Востока и доходившие до Египта фараонов. Вероятно и то, что настоящие полудикие народы этих мест, каждый след давнишних исчезнувших завоевателей приписывают новым, о которых они слышат со всех сторон и которых видят. Это укрепление, окруженное лавою, без сомнения простоит еще несколько сот лет никем не тронутое, и наши будущие изыскатели могут посмотреть его. Может быть мы отыщем еще кое-что из растерянных богатств нашей древней славы.

Здесь же я в первый раз услышал о существующем между Курдами предсказании или какой-то темной вере, что они рано или поздно будут принадлежать Русским. Впоследствии я не один раз еще слышал об этом от Курдов других мест.

Мы воротились на Казы-гел ночью. Стоянка здесь и у д. Тапариса оказалась очень удобна. По горам была превосходная трава и в изобилии колючка, не далеко от нас в ущельях находились четыре куртинские деревни или зимовники, жители которых оставались на местах, не бежали, или воротились, потому что местоположение их селений было возвышенно и довольно прохладно. Мы находились с ними и после в дружеских отношениях и они продавали нам ячмень, скот, молоко, масло и проч. 11-го сентября баталионы, остававшиеся накануне в [205] лагере, продолжали разрабатывать дорогу на подъеме Алла-дага, так что сделали ее довольно удобною. Обстоятельства, или виды командующего корпусом, могли перемениться и дозволить нам действовать против Ванского корпуса наступательно, и дорога эта могла пригодиться нам. Без сомнения она могла пригодиться и неприятелю, но едва ли он соблазнился бы ею. В продолжении разъездов по Алла-дагу были найдены в ближайших к дороге оврагах несколько голов отрезанных Турками у наших раненых и убитых в начале дела 17-го июля; они в бегстве несли их до сих пор, может быть не получив еще от Селима-паши платы, а здесь бросили. Казаки и солдаты выкапывали для этих голов небольшие могилки шашками и штыками и хоронили их с короткой молитвой.

Курды говорили нам, что вообще все общества их, кочующие за Алла-дагом, не желают вовсе драться с Русскими, а Гейдеранлинцы, Шамсиканлы, Касиканлы и Бодоянлы желали бы возвратиться на свои кочевья в Баязетский пашалык, также Изэды и Шекаки, кочевавшие на самом северном берегу Ванского озера, желали бы уйти к нам, но за ними смотрит Али-Ага, родоначальник общества Торун, которого Турки покровительствуют, ласкают и дают ему подарки; Али-Ага продолжал собирать всадников и пособлял Туркам брать Курдов в регулярную пехоту. Об Эзданшире слухи прекратились, а после мы узнали, что он уехал домой в Большой Курдистан. Его род более всех враждовал с турецким правительством; нам было известно, что неудовольствия существуют и теперь, и что Эзданшир, оставшись главою своего многочисленного племени, по смерти дяди своего Бадыр-хана, наследовал и его ненависть к Туркам. Курды вообще отзывались о [206] Бадыр-хане и Эзданшире с уважением. и говорили, что род их древнее рода самого турецкого султана. Из Тапариса начальник отряда отправил несколько экземпляров воззвания к Курдам и письма к Эзданширу и Али-Аге, которыми приглашал их отстать от Турок и встретить нас как друзей и союзников. Хотя до Эзданшира было далеко, но преданные нам Курды обязались доставить письма и воззвания по назначению.

12-го сентября отряд выступил от Тапариса назад, и в д. Кизиль-диза разделился; два баталиона, два орудия и бекская дружина пошли к Баязету, чтобы охранять его и наши пределы со стороны Ванской дороги, а остальные части направились по торговой Арзерумской дороге па Диадин, куда прибыли 13-го сентября и соединились с направленными туда же из с. Куруна двумя баталионами. 14-го сентября было сделано движение по дороге на Бергеры, подобно тому как мы ходили по Ванской дороге от Тапариса; вся кавалерия перешла Алла-даг и достигла урочища Туджи, где, говорили, стоял Али-Ага, а часть пехоты до хребта; но в Туджах, как и на р. Сауксу, нашли только оставленное место бивуака. Кавалерия и пехота вечером того же дня возвратились к Диадину. Прибывшие к нам из-за Алла-дага Курды, а также бежавшие из Ванского корпуса несколько человек солдат показали, что в ожидании нашего движения на Ван, части Ванского корпуса, выдвинутые по разным дорогам, отступили к Бергерам, и весь этот корпус отступил к стороне Вана. Было очевидно, что Турки не хотели и не могли драться с нами, и весь Ванский корпус в сущности был пока беспорядочная толпа, не могшая нам противодействовать; мы могли только жалеть, что имели право делать небольшие движения, более для препровождения времени, как маневры, а не для [207] настоящей пользы. 15-го сентября от Али-Аги приехали к начальнику отряда два Курда и объявили, что Али-Ага и все Гейдеранлы готовы покориться Русским, если б были уверены в постоянном занятии нами здешнего края, что Али-Ага опасается, передавшись нам теперь, подвергнуться преследованию Турок, когда будет заключен мир и мы уйдем отсюда, и что для избежания гнева нашего и Турок, он намерен перекочевать опять в Персию, где он жил до 1853 года.

Нам не оставалось ничего более делать. Пользуясь свободным временем мы осматривали местность, и между прочим минеральные источники, находящиеся в верховьях Евфрата в большом изобилии. Медики определили их свойства по возможности, имевшими у них под рукою средствами. В 6-ти верстах выше Диадина в конце живописного скалистого ущелья, по которому течет Евфрат, на обоих берегах реки, преимущественно на правом, находятся в одном месте и в близком друг от друга расстоянии до десяти источников очень горячей серной воды; водородо-сернистый газ так силен, что чувствуется за версту. Все они имеют воронкообразное отверстие и находятся на сплошной массе берегов, видимо возвысившихся от осадков извести из горячей минеральной воды; из каждого вода бьет ключом в более или менее широком бассейне, как будто кипящая на огне; потом вытекает из краев бассейна, распространяется по бокам прозрачным ровным и нигде не разрывающимся слоем, который искрится, как живой движущийся хрустальный колпак над изумрудною, желтою, красноватою и других блестящих цветов горкою, образовавшеюся также от осадков минеральной воды. В одном месте, где берег более возвышен, вода источника стекая в Евфрат образовала нависший над [208] рекою купол, а при падении с него, сталактиты, наподобие колонн, упирающиеся на площадку, образовавшуюся от осадков извести, так что это место имеет совершенно вид великолепной беседки, сделанной из драгоценных блестящих камней, обливающихся растопленным хрусталем. Некоторые из нас пробрались внутрь этой беседки, где также со всех сторон брызжет горячая вода, там жарко, как в натопленной бане, и можно бы пользоваться натуральными горячими душами. Вода в самых бассейнах некоторых источников так горяча, что в нее невозможно опустить руки, как в кипяток; туземцы говорят, что они варят в этих источниках баранину; температуру их определили до +80° по Р. Вода кисловатого вкуса, приблизительный анализ показал, что в ней находятся: свободно растворяемая в воде угольная кислота, водородно-сернистый газ, углекислая известь, сернокислая сода, сернокислая магнезия, соли закиси железа и вонючая смола; но видимо преобладает сера. Туземцы употребляют их в ломотах, в накожных и всяких других болезнях, собственно ваннами, для чего ниже некоторых источников выдолблены в каменном берегу неправильные ямы, куда вода стекает и охлаждается до возможности купаться в ней.

От постоянного нарастания осадков извести, водяной столб, достигнув возможной высоты, перестает стекать и покрывается слоем известкового камня; многие источники очевидно заглохли уже, и та же участь угрожает другим, потому что здесь не принимается никаких мер к очистке и сохранению их. Мы пробовали делать небольшие ямы в некоторых местах сплошного каменного берега, образовавшегося от осадков, и в них показывалась тотчас вода. От такого наращения осадков в продолжении тысячелетий, в двух [209] местах образовались чрез р. Евфрат натуральные каменные мосты, один рядом с описанными источниками, а другой около 200 саженей ниже; на площади мостов видны также заглохшие источники. Оба берега соединились между собою натуральною аркою, верхняя площадь которой имеет около 10-ти саженей ширины, но неровна и по ней можно теперь только ходить пешком и ездить верхом; впрочем, ее легко расчистить, сгладить и сделать удобною для езды повозок. Евфрат скрывается под мостами как в темную пещеру и с шумом вырывается с другой стороны. В 20-ти верстах выше этих источников находятся на берегу Евфрата еще до 15-ти источников такой же минеральной воды и есть такой же натуральный мост. Здесь мы нашли также брошенные каменоломни белого чистого мрамора. Вместе с этим, вся широкая котловина выше Диадина, называемая Мурад-кент, окруженная с трех сторон отраслями Алла-дага, значительно возвышеннее плоскости Баязетской долины и еще более долины Аракса; болот и топких мест в ней нет, ветры не сильны, переход от дневного зноя к ночной прохладе не разителен, климат прохладен и здоров; нам, северным жителям, в особенности нравилась эта местность, живописная, здоровая и богатая всеми произведениями природы.

Ниже Диадина на половине расстояния между ним и Сурб-Оганесом, на левом берегу Евфрата, находятся источники подобной воды, но незначительно теплые, вытекающие из боков кургана, имеющего 1/4 версты длины и до 20-ти саженей высоты и образованного осадками известковой массы. По гребню и по бокам видно много небольших воронкообразных отверстий источников, теперь заглохших. В Баязетском пашалыке, в особенности в Баязетском и Диадинском санджаках, есть еще [210] и другие минеральные источники, о которых мы только слышали, или видели их мимоходом; примечательнейшие из тех, которые могли быть наблюдаемы нами, находятся у с. Арзапа, где стоял наш подвижной госпиталь. Их три. Они выходят из подошвы южных покатостей Агри-дага, и имеют холодную воду, пенящуюся от отделения газа угольной кислоты; вкус кисловатый и несколько вяжущий; употребление воды производит такую же отрыжку, как содовые порошки. Образующиеся из этой воды лужи ниже источников, покрыты красноватою корою, а ближайшие горы местами красноватою и желто-бурою ржавчиной, вяжущего вкуса, и местами беловатым порошком горько-щелочного вкуса. Медики причислили эти источники к разряду углекисло-железистых. Туземцы пользуются ими от испорченности пищеварения, от слабости, упадка сил, болезней печени и селезенки. Многие из нашего отряда, страдавшие желудком и слабостию после лихорадок, пили эту воду, чувствовали от нее облегчение в короткое время и посылали за ней даже из других мест расположения отряда.

16-го сентября отряд перешел к Сурб-Оганесу и стал лагерем в нескольких верстах за ним, в Караклисском санджаке, на дороге к Топрах-кале и на правом берегу Евфрата, 17-го числа часть кавалерии сделала движение к стороне Топрах-кале до с. Караклиса. Край и здесь был совершенно пуст. Жители татарских селений и Курды бежали. На другой день в отряд приехали несколько человек Армян и мусульман, постоянных жителей Топрах-кале; город прислал их, как депутатов, с просьбою, чтобы мы заняли его, водворили в нем порядок и защитили от Курдов и баши-бузуков. Но движение к Топрах-кале [211] без постоянного занятия этого места не принесло бы ему никакой пользы; по уходе мы навлекли бы на жителей еще более притеснений и мщения, под предлогом выказанной нам преданности. Кроме того отряд не имел права предпринимать такие дальние действия.

18-го сентября мы выступили с берегов Евфрата по караванной дороге и небольшими переходами прибыли 20-го числа на прежнее место, на р. Гернаук, где соединились с оставшимися частями войск. Две сотни казаков и одна сотня Армян были расположены по прежнему в с. Куруне для наблюдения за дорогою на Сурб-Оганес и Диадин. Сотни эти располагались в Куруне, а не в Мусуне, потому что от нашего гернаукского лагеря до с. Куруна было по прямой дороге не более 14-ти верст и разъезды из отряда ходили туда и к стороне Диадина почти ежедневно.

С 20-го сентября по 10-е октября отряд простоял совершенно спокойно; последние движения, предпринятые собственно для того, чтобы не стоять на одном месте, а показать свое присутствие в крае и некоторую деятельность, оказались очень полезны для здоровья войск; переходы делались небольшие, солдаты не утомлялись и имели все удобства; вид новой страны, особенно любопытные для всех берега Евфрата, развлекал их. Лихорадки прекратились, и вместо прежде заболевавших ежедневно 20-ти человек теперь заболевало по 4 и даже менее, чему без сомнения способствовало, кроме неутомительного похода, и наступавшее прохладное время. Дороги по которым ходил отряд к Танарису, Диадину и за Сурб-Оганес, ровны, хороши и не утомляли войска пособиями обозу и орудиям, что всегда неизбежно при движении в горах. Все время пребывания нашего в Турции, с июля до октября, погода стояла превосходная; не [212] было ни одного дождя, которые идут здесь периодически обыкновенно в конце мая и начале июня. Воздух в здешних местах вообще необыкновенно сух, у нас заметно высохли многие вещи, сделанные из сухого дерева. Такая погода бывает здесь постоянно, за исключением редких дождливых годов, и потому жители употребляют и здесь, как в долине Аракса и вообще южнее Кавказского хребта, искусственную систему орошения полей водою, отведенною канавами из горных речек, но рис не возделывают, и потому здесь лихорадки реже и не так опасны, как в долине Аракса. В сентябре месяце жара днем доходила до +25° по Р., но ночью делалось холодно, иногда до -2° по Р. Такой резкий переход от жары к холоду может иметь вредное влияние на здоровье солдат, которые вообще неосторожны и мало берегут себя; утомленные дневным жаром, они и вечером, когда с захождением солнца сделается вдруг прохладно, продолжают ходить в одних рубашках, отдыхают от зноя и простужаются. Но этой беде помочь можно приказанием и надзором, который удобен, потому что белая рубашка заметна издалека даже в сумерки и темноте. В сентябре в отряд привезли из Эриванской губернии полушубки, которыми снабжены все кавказские войска и которые в эти месяцы, при расположении войск лагерем, здесь необходимы по ночам более чем в России и при расположении на квартирах. Вообще, здесь полезно иметь полушубки с половины сентября. Иногда бывали сильные ветры, которые в начале октября стали нагонять тучи и покрывать снегом горные вершины, но ветер скоро переставал, погода прояснялась и снег таял; в низменных долинах он еще не падал. У монахов Сурб-Оганеса есть свой календарь, по которому значилось, что постоянный снег [213] выпадет на горах в начале, а в низменных местах во второй половине ноября, и к концу ноября установится зима, которая здесь гораздо суровее, чем в долине Аракса, где снегу не бывает почти никогда.

После последних наших движений, неприятельские разъезды опять нигде не показывались более: эти движения поддерживали страх, который мы внушали неприятелю. Мы стояли в Турции как дома. Жители Эриванской губернии разъезжали в Баязетском санджаке совершенно безопасно. Доверие местных жителей к войскам упрочивалось. Курды Баязетского и Диадинского санджаков, Джелали и Гейдеранлы, бежавшие за Алла-даг, беспрестанно приходили к начальнику отряда с изъявлением покорности, или просто с просьбою дозволить им возвратиться на свои места, понемногу возвращались и занимались обработкою полей, заготовлением сена и другими домашними работами; стада их доверчиво паслись по близости лагеря, и не случалось ни ссор, ни жалоб. Наступившие холода и пора сойти с горных вершин в низменные долины, а вместе с этим безопасность и даже выгоды, которыми пользовались жители по близости наших войск, и неудобства, даже притеснения делаемые турецкими войсками за Алла-дагом, объедавшими край даром, видимо производили там между Курдами несогласия и волнения. Иногда к нам переходили старшины с частию общества и объявляли, что остальную часть турецкие начальства успели задержать и не пускают; иногда, и чаще всего, к нам переходили целые общества без старшин, и объявляли, что старшина их служит у Турок, и они, Курды, не хотят более повиноваться ему. Случалось, что вслед за бежавшим обществом являлся и старшина, которому делалось трудно оставаться одному без подчиненных, изъявлял нам [214] покорность и просил о дозволении поселиться опять вместе о своим обществом. На это соглашались только с условием, если само общество примет его и захочет повиноваться ему по прежнему. Иногда общество не принимало таких старшин и в своем желании опиралось на русскую власть. Курды приходили в отряд и объявляли, что они не хотят своих старшин, а будут повиноваться русскому начальству. Старые права родоначальников были для нас непонятны, и мы в подобных случаях, по необходимости и очевидной справедливости настоящего момента, поддерживали всегда большинство, то есть низшее сословие. Для нас масса была полезнее. Как теперь, так и впоследствии, мы видели что турецкое правительство могло привлечь к себе одних старшин подарками, чинами и должностями, но не могло привлечь низшее сословие, на которое неизбежно падала вся тяжесть поборов, по невозможности отречься от них во время военной надобности. Нам легче было найти друзей и расчет заставлял искать их в низшем сословии, а простые Курды готовы были пользоваться нашею защитою от исполнения разных повинностей, взыскиваемых Турками, а иногда от притеснений и несправедливости их, неизбежных и возможных еще более в военное, чем в мирное время, — и сближаясь с нами стала искать нашей опоры. Не один раз приходилось мне разбирать тяжбы между старшинами, требовавшими повиновения, и простыми Курдами желавшими освободиться от их влияния.

В продолжении трехлетнего пребывания в Азии во время войны и деятельных сношений с жителями, вызванных необходимостью, я убедился, что те же самые побудительные причины и те же постоянные столкновения существуют еще более между другими племенами населяющими [215] здешние места. Отношения Курдов, Армян и Татар к господствующему племени Османов, и к тем людям разных племен, которые вошли в правительственный круг Османов, жили и пользовались их правами, — к пожизненным членам диванов и меджилисов, сборщикам податей, откупщикам селений для сбора с них подати произведениями земли, и другим, — для первых еще тягостнее. чем более патриархальные отношения Курдов к своим родоначальникам. Обе стороны обращались к нам, как к победителям, ища в нас покровительства, а для нас выбор на месте не мог быть сомнителен. Право завоевателя исчезало перед громадностью прошедших насилий и многочисленностью побежденных, перед простым, но убеждающим своею очевидностью чувством справедливости и желанием добра; это право висит здесь на волоске, и трудно воздержаться, чтобы не желать ускорить его падение. Мы видели, что здесь на Востоке применимы европейские идеи, что восточным миром двигают те же чувства и стремления личного интереса, которые волнуют новейшие европейские общества, и что восточный мир с обессилением прежних завоевателей, готов также поставить выгоды большинства в закон и право. Здесь тот же человек, как и в Европе, а общества более старые, более заржавленные, испорченные и требующие большего поправления, чем европейские. Находя выгоду поддерживать покоренные народы, мы поддерживали в них низшее сословие населения против настоящих владык края, против настоящих прав, привилегий и порядков, вышедших из разных завоеваний, которые в продолжении веков сменяя друг друга, оставляли на обществе, каждое, печать какого-нибудь насилия, узаконенного временем. Покоренные и притесненные здесь требуют покровительства и благодарны тем, [216] в ком встречают его. Край требует изменений во всем,

Старые властители и их права, начиная с Османов, одряхлели, в чем я полагаю не может быть сомнения при настоящих волнениях и беспорядках в Турции. Дело очевидно идет о правах Турок, основанных на завоевании. Не одна польза наша, а необходимость, которой нельзя избежать, заставляла нас покровительствовать покоренным, потому что в высшем сословии, то есть в господствующем племени, мы, входя в Турцию, встречали врагов, которые боролись с нами, — а разрушая их слепым оружием битв и побед, невольно разрушаешь власть и права их, без всяких особых мер и преобразований. Такое положение нам надо принять здесь как неизбежное; для нас было бы невыгодно, если бы обстоятельства поставили нас в другое, противоположное положение, поддерживать разрушающееся здание с намерением, по какому-либо убеждению и понятию, был бы с нашей стороны ошибочный расчет, напрасный труд, печальная и вредная для нас самих работа и еще более печальная роль. Здесь нам предстоит более высокая цель, за исполнение которой нам скажет спасибо потомство, и эта цель, — восстановление и покровительство покоренных, должна быть на Востоке в системе наших действий, если мы хотим прочных и полезных, а не скоропреходящих успехов. Несмотря на то, что война сама по себе, если не по последствиям то по средствам, есть зло и насилие, и в ней трудно избежать того и другого, и что мы входим в Турцию только временно, войною, несмотря на презрение магометан к христианам и старания турецких начальств вооружить против нас жителей, русские войска здесь действуют успешно и находят мало-помалу сочувствие в населении, именно оттого, что оно мало-помалу прозревает в Русских подвигающуюся [217] на восток силу милосердия и блага притесненным. По этому-то здесь нужно, чтобы в войсках был строгий порядок, — не формы, разъездов, цепей, движений и пр., а порядок запрещающий обижать, оскорблять и грабить жителей. За этим без сомнения трудно усмотреть когда надо: корысть есть у всех, намерения у немногих, но еще труднее исполнить это вообще, потому что пожива для войск полезна, корысть есть один из сильнейших двигателей войны, — и надо чтоб был какой-нибудь класс людей, который должен терять и которого потери полезны не одним нам, но и жителям; без этого вероятно не было бы и войн. Здесь необходимо, чтобы каждый начальник проникнулся чувством достоинства и важности нашего призвания, старался составить о себе хорошее мнение жителей, был справедлив и великодушен. Но покровительствуя покоренных, нам нельзя надеяться и рассчитывать привлечь Османов справедливостью и ласками; они останутся нашими непримиримыми врагами; потерянные права не вознаграждаются ласками. С ними средние меры будут недействительны и ошибочны. Не имея возможности привлечь их, надо сделать их не опасными и лишить материальных средств бороться с нами.

X.

Ванский корпус.

С наступлением холодов явился вопрос о зимовых квартирах и воротимся ли мы в Эриванскую губернию, или останемся в Турции, и удержим ли за собою Баязет, или бросим его. В 1828 году наши войска квартировали зимою в Баязетском пашалыке, в Баязете, Диадине, Караклисе и Топрах-кале. Помещений вообще было бы [218] достаточно, а для нашего отряда более чем нужно. Кроме этих мест можно расположить войска в армянских селениях: Арзапе, Мусуне и Куруне и во всех селениях, лежащих на большой караванной дороге, где для проходящих караванов устроены, в роде обыкновенных здешних саклей и сараев, обширные помещения, называемые караван-сараями, или ханами. В обыкновенное время здесь мы могли бы даже найти в достаточном количестве для нашего отряда продовольствие. Баязетский корпус в числе около 10-ти тысяч человек и до 5-ти тысяч посторонних лошадей, кроме местных, кормился восемь месяцев продовольствием собранным в Баязетском пашалыке преимущественно в Алашкертском санджаке. Но теперь край был расстроен, многие жители бежали, поля их остались неубранными, хлеб пропал. Хотя, без сомнения, для проходящих караванов продовольствие было заготовлено в достаточном количестве, чего требовала выгода жителей, но мы не могли на него рассчитывать; от нас прятали бы его, а насильственный сбор, даже за деньги, возбудил бы против нас неудовольствие. Если бы мы остались квартировать здесь, то должны были рассчитывать только на продовольствие подвозимое из Эриванской губернии, а против перевозки провианта из Эриванской губернии к Баязету говорили, что он зимою очень труден, потому что Агри-даг покрывается глубоким снегом и дороги чрез него делаются непроходимыми. Это последнее объяснение однакож не вполне верно. Снег действительно бывает глубок, но сообщения делаются затруднительны собственно от того, что здесь зимою, на пустынной границе Турции, никто почти не ездит и дороги остаются заваленными снегом; в России также нельзя проехать по чистому полю. Если б было [219] постоянное движение, то дорога поддерживалась бы им одним. Неудобство доставки провианта могло быть отстранено лишним, но незначительным количеством денег, потребных на перевозку его лишних 50-ти верст, если бы занятие Баязета считалось важным. Что касается до опасности от неприятеля, то я не думаю, чтобы для наших войск зимою могла быть большая опасность чем летом. Баязетский пашалык окружен со всех сторон высокими хребтами гор, чрез которые Турки едва ли решились бы перейти зимою, — они подвергались большей опасности чем мы, и вообще такие действия не в их духе. Без сомнения, опасность эту следовало предвидеть, и при расположении главных сил в своих пределах не было особой важности и надобности оставлять в Турции небольшую часть войск. Как бы то ни было, но в начале октября командующий корпусом генерал-лейтенант князь Бебутов сделал предварительное распоряжение о возвращении Эриванского отряда на зимние квартиры в Эриванскую губернию, что при отсутствии намерений или возможности продолжать войну в эту кампанию, имело ту выгоду перед расположением в Турции, что доставляло войскам отдых на спокойных и безопасных квартирах в своих пределах, хотя впрочем, летние действия не были трудны и войска не могли утомиться.

Распоряжение это, показывавшее что кампания 1854 года уже кончается и что нельзя ожидать каких-либо предприятий, не могло не возбудить в нас сожаления, потому что было полезно и мы имели средства сделать еще кое-что, а главное, мы видели, что можем сделать еще очень много, и в Турции представлялось нам обширное поприще для действий и славы. Даже при принятом уже намерении уйти на зиму в свои пределы, до зимы оставалось еще более месяца, и мы в этой [220] определенной рамке могли сделать много. Может быть было бы вообще полезнее, — в виду невозможности действовать Александропольским отрядом далее Карса и такой же невозможности наступления Анатолийской армии, — чтобы Эриванский отряд был еще увеличен и им предприняты более обширные действия в глубину Турции.

Прежде всего представлялась польза даже того, чтобы по уходе отряда в Эриванскую губернию, Баязет все-таки оставался за нами и не занимался Турками. Хотя и для них существовали такие же неудобства доставки к Баязету провианта, как и для нас, но они могли занять его только для виду незначительным числом войск, даже одною кавалериею, которая могла скоро уйти, и во всяком случае оставить его весною. Занятие Баязета не приносило нам существенной военной пользы, но для Турок оно было на первое время вопросом самолюбия, а в последствиях могло доставить им некоторые выгоды по влиянию на народонаселение. Более отдаленные области Турции не могли знать настоящего положения дел, и занятие ими Баязета могли объяснить принужденным оставлением его нами. Из каждого нравственного преимущества, неприятель в продолжении зимы мог кое-что извлечь в влиянии на край, а для нас с открытием военных действий в будущем году, было бы более всего неприятно и опасно встретить вражду или даже небольшое противодействие в народе, особенно в Курдах, — гораздо опаснее чем битвы с Турками. Разбив уже турецкие войска и находясь в Курдистане, мы придавали последнему большое значение и невольно ценили его сильнейшим и важнейшим, чем Ванский корпус, если не для временных успехов настоящей войны, то для общих успехов и влияния нашего в Турции. Баязет был [221] единственным очевидным для массы народа приобретением нашим во всю кампанию 1854 года, как главное место пашалыка, который в сущности весь принадлежал нам и был потерян для Турок, хотя мы не занимали его. Вероятно, сражения при Баш-Кадык-Ларе и Кюрюк-дара не представлялись турецкими реляциями блестящими победами наших войск, а описывались как простые сражения, без последствий, что было правдоподобно, так как после них наши войска не подвигались вперед и война не продолжалась. Эффекты, — видимые результаты войны, бросающиеся в глаза народу, — имеют большое значение в Турции, составленной из отдельных племен, готовых отстать от турецкого правительства; занятие в ней каждой области отрезывает ее от Турции окончательно. Даже один Баязет брошенный нами, не занятый Турками и остающийся под нашим управлением издали, был бы ясным свидетельством бессилия Турок и мог способствовать к сохранению нашего влияния на Курдов и к поддержанию в них страха нашего оружия.

Но более дальние действия достигали гораздо важнейших результатов, и в них обеспечение за нами Баязета на время ухода из Турции был только первый шаг, терявший свою цену перед важностью других последствий. Влияние на край, действия не на войско, а на народонаселение Турции касаются самых источников силы и жизни турецкого правительства и могут быть целью войны, если желать достигать ею наибольших результатов, — а они в Турции могут быть гораздо важнее, чем победы над ее войском и мир с нею. Кроме победы над Ванским корпусом, которая сама по себе не была лишнею, действия на г. Ван имели для нас много соблазна. С той стороны часто приходили к нам [222] жители — Курды, Армяне, Айсоры и Халдеи, и звали нас к себе, ожидали нас как спасителей; Турки были тяжелы для края и, вместе с тем, не могли сохранить в нем порядка. Приходящие рассказывали о своих страданиях, одни жаловались на Курдов, другие на Турок и Персиян; бессилие власти было там очевидно: Курды, Аравийцы, паши и сардари, делали что хотели и грабили безнаказанно друг друга. Приходили люди, которых не понимали наши переводчики, знавшие по-армянски, татарски, персидски и турецки; чтобы понять их, нужно было обращаться к посредству нескольких человек, переводивших рассказы их друг другу. Были преимущественно христиане, заброшенные и забытые в глубине Азии, на границах Турции и Персии, залитые варварами и исламизмом. Когда мы хотели справиться о земле их, то нашли на бывшей в отряде немецкой карте Вейланда, надпись «terra incognita», на том месте, где по их рассказам они жили. Но главное, до нас стали уже доходить слухи о неудовольствиях Эзданшира и Курдов на турецкое правительство и о волнениях в Большом Курдистане; в это время они были еще не важны, и мы не могли предвидеть от них больших последствий, но чрез несколько времени, — как покажет дальнейшее описание, — они разразились страшным бунтом, выдвинувшим против Турок, как говорили, до 100,000 войска. Теперь мы могли только догадываться о лихорадочном состоянии края. Эти отдаленные земли привлекали нас своею темнотою, тайнами, ожиданием и возможностью в них каких-то событий, которые мы могли ускорить и усилить. Против нас стоял слабый Ванский корпус. Разбитый близ Анатолийской армии, он был не очень важен, но разбитый в глубине Курдистана, мог иметь большую ценность; результаты поражения могли быть другие. Победа [223] наша в глубине Азиятской Турции и занятие Вана, могли иметь сильное влияние на весь внутренний край, на далекое пространство, произвести в нем сильное потрясение и поставить турецкое правительство в затруднительное положение. Цель войны могла быть и войну можно было продолжать с пользою, если не к стороне Карса, то хотя здесь. Не мешало хотя попробовать.

Говорили, что в Ване собрано Турками много продовольствия и артиллерийских припасов. Город велик и многолюден, ведет большую торговлю с Персиею, имеет хорошие дома, несравненно лучшие чем те, которые мы видели в Баязете. Жители самого Вана обещали нам возможность поместиться и продовольствоваться всему нашему отряду целую зиму в самом городе. Ван имеет любопытные древности; между прочим, как говорят, остатки построек Семирамиды, храм и комнаты иссеченные в скале и гигантскую, выдолбленную в скале лестницу, которая направляется к укреплению прямо по дороге или улице, но обманывает и приводит нападающего к подошве стены, с вершины которой можно бить безнаказанно.

Эриванский отряд состоял теперь из семи баталионов, и наступательные действия по всем расчетам были для него возможны, даже без новых подкреплений из Александропольского отряда. Но в предположении, что этот последний отряд не предпримет никаких действий и что мы во всяком случае должны воротиться в Эриванскую губернию, для Эриванского отряда было даже полезно предпринять наступление против Ванского корпуса по последнему осеннему пути, потому что тогда оно будет более неожиданно, и пока неприятель примет какие-либо меры со стороны Карса, отряд успеет сделать свое дело и воротиться к стороне Баязета. Для [224] движения до Вана, разбития Ванского корпуса, или хотя рассеяния его, что должно было случиться при настойчивом преследовании, — и возвращения к Баязету, потребовалось бы около 20-ти дней, но в случае раньшей встречи с неприятелем и при усиленной быстроте действий, было бы достаточно и 15-ти дней.

На основании этих соображений и расчетов, получив предварительное распоряжение о возвращении на квартиры в Эриванскую губернию, полковник Цумпфорт 5-го октября донес князю Бебутову, на разрешение, о намерении своем и о пользе предпринять наступательные действия против Ванского корпуса до возвращения в свои пределы. Не упоминая о важности продолжения военных действий и влиянии на события Большого Курдистана и вообще о дальних видах, которые могли быть, а тем более казаться фантазиею и вмешательством не в свое дело, он представлял только прямую пользу оттеснения Ванского корпуса, истребления запасов его, отстранения тем занятия Турками Баязета, обезопасения наших границ и сохранения влияния на Курдов. Достигая ближайшей и верной цели, можно было только надеяться тайно достигнуть этим более важных последствий.

В это время действия самих Турок способствовали к исполнению желаний наших и будто влекли их к нам. Они видимо придавали более чем мы значения занятию Баязета, и употребляли на то возможные для них усилия, — что тем более заставляло нас дорожить нашими расчетами и возбуждало в нас сильнее желание расстроить их намерения. Приближение зимы и вероятно надежда, что наш главный Александропольский отряд не предпримет более наступательных действий, а может быть и направление в состав Эриванского отряда от Александрополя двух баталионов [225] Ряжского пехотного полка, позволили, или заставили главнокомандующего Анатолийскою армиею отделить некоторую часть войск из других мест и направить их на усиление Ванского корпуса. Мы имели сведение, что в продолжении сентября к этому корпусу прибыли разновременно, — из Карса три табура (баталиона) пехоты, пополненные каждый до тысячи человек рекрутами и старослужащими солдатами собранными в Ване; два орудия и одна тысяча регулярной кавалерии называемой «хасасхар», вооруженной пикой, парой пистолетов и саблей; — из Арзерума одна тысяча кавалерии, лядифу, т. е. собранной из отпускных, вооруженных как хасасхары; — из Арабистана баталион пехоты в тысячу человек; — и собранной из окрестных мест до тысячи человек иррегулярной пехоты, вооруженной разным собственным оружием, кто что имел. Али-Ага собрал опять свой отряд Курдов. Числительность Ванского корпуса, по мнению жителей и лазутчиков, в начале октября простиралась до 20-ти тысяч разного рода войск, при 10-ти орудиях. Из Диадинского и Алашкертского санджака мы получили сведения от довольно верных людей, что к Бергерам проходили чрез Алашкертский санджак, преимущественно чрез самый Топрах-кале, отдельные части регулярных войск, от 100 до 200 человек, направленные прямою горною дорогою из Карса, и около 7-го октября нам сообщили из Сурб-Оганеса, что из Карса проехали чрез Топрах-кале нарочные, везшие Селим-паше приказание действовать непременно против нас наступательно и занять Баязет; то же самое подтвердили и лазутчики наши. Вслед затем мы узнали, что Ванский корпус выдвинулся вперед и передовая часть его расположилась в Магометовой долине на р. Канлычае; разъезд наш, ходивший на хребет [226] Алла-дага, действительно видел за уступом горы в Магометовой долине мелькающие в отдалении белые палатки: это был факт положительный, показывавший в Турках большую решимость сблизиться с нами, имевший тем более значение, что корпусом командовал Селим-паша, разбитый нами; теперь он должен бы действовать еще осторожнее, чем прежде.

Но о намерении и желании Турок занять Баязет можно было еще более догадываться по страху баязетских Армян. Многие из них были искренно преданы нам, связаны с нами своими выгодами и должны были опасаться Турок. В продолжении августа и сентября, пока мы стояли по близости Баязета, мы успели сформировать из жителей этого города, преимущественно из Армян, команду в 15-ть человек, которую князь Бебутов разрешил принять на содержание милиции. Люди эти были нам полезны как лазутчики и проводники, большая часть их были прежде контрабандисты и знали превосходно все тропинки и дороги в горах; они участвовали с нами во всех последних движениях и имели сильное желание подраться с Турками и показать нам свою удаль. Эти люди, их родственники и семейства и некоторые другие Армяне опасались наказания Турок и, может быть не неосновательно, ожидали быть ограбленными и даже вырезанными при занятии ими Баязета. Получаемые ими сведения от ванских Армян и потом движение Ванского корпуса вперед приводили их в ужас; мы могли быть уверены в искренности их показаний и опасаться только, что страх, преувеличивал в глазах их опасность. Некоторые из них начали торопиться отвозить свое имущество в наш вагенбург и даже в Эриванскую губернию: испуганные лица попадались в лагере на [227] каждом шагу и следили за нашими приготовлениями. Грозные слухи стали доходить до нас беспрестанно и со всех сторон, сила Ванского корпуса росла в преувеличенных рассказах; говорили, что к нему прибыли большие подкрепления.

Наконец, рано утром 10-го октября Армяне прискакали в лагерь и сообщили, что Турки положительно наступают и находятся уже у Казы-гела, т.е. по нашу сторону Алла-дага. Несколько десятков арб торопливо вывозили из Баязета семейства и имущество, и спешили укрыться в наш лагерь, откуда их высылали далее в вагенбург, к Арзапу. Смятение было общее. Баязетский диван донес начальнику отряда о присутствии турецких войск в Казы-геле официальною бумагою. В тот же день утром проходил из Персии караван, из которого черводары и купцы нарочно заехали к нам в отряд и объявили, что они видели своими глазами до четырех тысяч турецких войск, с артиллериею у Казы-гела, даже продавали им товары, и что чрез хребет двигаются новые войска. Из Тапариса и других куртинских деревень, близ которых мы стояли прежде, прискакали Курды и объявили, что они также видели турецкую кавалерию по эту сторону Казы-гела. Хальфа-Кули-хан, правитель персидской области Аваджоха, прислал к начальнику отряда нарочного с предупреждением о наступлении Турок. И все согласно показывали, что Ванский корпус наступает в числе 40 тысяч при 40-ка орудиях. Наконец, казачий наблюдательный пост, выставленный в ущелье за д. Казиль-диза, дал знать, что высоты по эту сторону Казы-гела, видимые для них, покрылись турецкою кавалериею, в числе около 500 или 600 человек, но что Турки не трогаются далее и не спускаются в ущелье. Сведения эти доставлялись от поста [228] и повторялись до самого вечера; Турки стояли на горах неподвижно.

Сведения о 40-ка тысячах были без сомнения преувеличены, но согласие показаний и, главное, решимость выдвинуться вперед, должны были убедить нас, что Ванский корпус увеличился свежими войсками и в нем произошло что-то особенное. Почему знать, может быть Турки рассчитывают, также как и мы, на быстроту действий, и пользуясь неподвижностью Александропольского отряда, успели тайно перевести оттуда значительную часть войск, чтобы задавить нас и покончить с нами прежде чем Александропольский отряд успеет что-либо предпринять. Они должны бы были так действовать, того требовала их польза, а действуя в своем крае, могли удобно скрыть передвижения. По расчету, что силы преувеличиваются чаще всего вдвое, можно было допустить, что Ванский корпус состоит из 20-ти тысяч при 20-ти орудиях. Для предприимчивого начальника это была находка. Разбитие такого корпуса доставило бы нам большую славу, молва не уменьшила бы его числительность и разбитым, Турки вероятно распространяли сами слух о 40 тысячах, и он таким пошел бы и после битвы. У нас было в строю семь баталионов, а Чингильское сражение было выиграно только четырьмя, т.е. почти вдвое меньшим числом, следовательно если бы в Ванском корпусе действительно было 40 тысяч людей, то преимущества все-таки оставались на нашей стороне, потому что мы приобрели теперь большую нравственную силу после одержанной победы. Наступательные действия усилили бы нас еще более. Расчет и самолюбие требовали атаковать Ванский корпус впереди настоящего места, — его сближение с нами вполне удовлетворяло наши желания и расчеты. Полковник Цумпфорт решился действовать [229] наступательно. Но при таком намерении полезно было не торопиться, чтобы дать Туркам время перейти чрез Алла-даг, перевезти чрез него свои орудия и тяжести и тем затруднить себе отступление; в таком положении они пропали бы, если б были разбиты, несмотря на то, что мы исправили дорогу. Надобно заметить, что наши милиционеры из азиятцев имели такое сильное убеждение в действительности 40 тысяч Ванского корпуса, что были положительного мнения в необходимости нашего отступления, если не в Эриванскую губернию, то хотя ближе к Орговскому перевалу, и предлагали это, считая неблагоразумным оставаться у Баязета.

К вечеру 10-го октября все излишние тяжести были отправлены в вагенбург и по отряду отдано приказание быть готовым к выступлению завтра рано утром, но не было сказано куда мы пойдем. Баязетские Армяне, видя движение наших повозок назад, приходили в отчаяние и были убеждены, что мы отступаем. Слух о том мог дойти до Ванского корпуса и придать ему еще более решительность действовать наступательно.

Рано утром 11-го октября, когда войска выстроились, было отдано приказание наступать и войска тотчас тронулись на Казиль-дизу. Это распоряжение было так неожиданно, что некоторые из наших милиционеров, — азиятцев, заболели непритворно, не могли ехать, были отвезены в вагенбург, а потом домой в Эриванскую губернию, где они распространили слух о наступлении многочисленного корпуса Турок и сомнение не разбиты ли уже мы, и проболели до глубокой зимы; убеждение в 40-ка тысячах Турок и в кровопролитии предстоящего боя было так сильно, что несколько человек из милиции даже бежали. Отряд пошел налегке, взятые обозы были оставлены назади под прикрытием небольшой части [230] пехоты. Но это наступление привело в восторг баязетских Армян. Многие из них, в том числе старики, догнали отряд на дороге, вооруженные с головы до ног, просили позволения присоединиться к нам и объявили, что они готовы умирать вместе с нами. — «Чем мы лучше вас, говорили они: — вы защищаете нас, идете драться за нас, — мы обязаны умирать вместе с вами!» Одушевление и вид этих людей, никогда может быть не носивших оружия и теперь вооруженных, был трогателен и забавен.

Но турецкая кавалерия, стоявшая на высотах Алла-дага, исчезла, только что пыль от наших войск поднялась в ущелье за Казиль-дизою. Не доходя Тапариса, мы встретили несколько человек бежавших к нам Курдов Изэды, которые объявили, что Турки ушли в Магометову долину. Кавалерия, опередившая пехоту, поднялась на хребет; в Магометовой долине никого не было, или по крайней мере никого не было видно, сколько мы могли видеть на далекое расстояние. Наступление наше, желание поддеть Турок, энтузиазм Армян и опасения милиционеров, все оказалось напрасным. Очевидно, Селим-паша сыграл с нами комедию, и мы разыграли один из актов азиятских военных действий, похожих на первое наше дело с баши-бузуками 23-го июня у Орговского поста, когда оба неприятеля наскакивают друг на друга и отступают не сделав друг другу никакого вреда. Селим-паша употребил азиятскую тактику и хотел нас выгнать из Турции одним страхом своего наступления, не рискуя сам никакою опасностию. Он распространил слухи о своем наступлении и числительности Ванского корпуса в 40 тысяч, повсеместно, всеми средствами, и для придания этому вероятия выдвинул на Алла-даг несколько сот своей кавалерии, а сам с главными силами [231] однако же подвинулся вперед, — что оказалось справедливым, — но на такое дальнее расстояние от Алла-дага, что имел возможность отступить безопасно. Если бы мы отступили ближе к нашим границам на основании одних слухов, чему на войне встречаются частые примеры и Селим-паша действовал не совсем неосновательно, — его идея не вполне нелепа, — то он занял бы Баязет и исполнил бы приказание своего начальства. При этом нельзя не заметить всеобщего согласия показаний, почти заговора в распространении слухов о 40-ка тысячах и о решительном наступлении их, и значит всеобщего убеждения, что можно выгнать неприятеля одними слухами. Хальфа-Кули-хан, Персияне каравана, баязетский диван и все жители показывали одинаково, а многие, преимущественно Персияне, лгали с намерением. Вероятно Персиянам хотелось, чтобы мы ушли с караванной дороги. Все хотели убедить Армян, обмануть их, навести на них ужас и чрез них действовать на нас; только одни Армяне не лгали и были искренно убеждены и напуганы действительностию этого наступления. Случай этот обрисовывает здешнюю войну и показывает, как здесь надо быть осторожным в доверии к слухам и в действиях на основании одних слухов. Здесь более чем в Европе нужно каждый слух слушать, но не каждому слуху верить.

Наступать далее было бы напрасно; мы сделали переход в 22 версты, до корпуса Селим-паши осталось еще более 50-ти верст, в том числе переход чрез огромный хребет. Чтобы достигнуть положительных результатов, надобно было уже рассчитывать не на бой, а на продолжительное наступление. Отряд, в ожидании разрешения идти на Ван, остановился лагерем, кавалерия у Казы-гела, пехота против д. Тапариса.

Курды говорили, что Ванский корпус стоит теперь [232] действительно не в Бергерах, а на р. Канлычае в расстоянии 50-ти верст от Тапариса. Чтобы удостовериться в этом, 12-го октября сделана была рекогносцировка за Алла-даг всею кавалериею, поддержанною тремя егерскими батальонами, следовавшими за нею в значительном расстоянии. Кавалерия дошла до р. Сауксу, до которой доходила прежде. В некотором отдалении за этой рекой стояли, сначала незамеченные нами скрытые местностию, два эскадрона регулярной турецкой кавалерии в полном порядке и близ них сотня Курдов. Допустив нас версты на две, они поворотили, поехали рысью и вскоре скрылись в отдалении. Мы не преследовали их. С окрестных высот мы увидели в зрительную трубу, верстах в 20-ти от нас, палатки турецкого лагеря. Теперь сомнения не было, Ванский корпус действительно выдвинулся вперед. Ходившие за Алла-даг в следующие дни наши разъезды видели палатки эти на прежнем месте. Селим-паша стоял упорно, дожидая, как объясняли жители, нашего отступления, чтобы занять Баязет. Это обстоятельство делало вероятным сведения о данном ему предписании занять означенный город, иначе он едва ли рисковал бы стоять на одном месте довольно близко к нам; обязанный сделать наступление, он не мог уже отступить после этого без явного неисполнения распоряжений начальства. В Эриванской губернии делались приготовления к размещению войск на зимних квартирах. Жители Баязета знали о том верно, и здешние Армяне просили нас только дать им знать о нашем выступлении за несколько дней. Это без сомнения было известно Селим-паше; он мог рассчитывать, что по нашем уходе, который не мог быть отдален, он займет Баязет, — и следовательно можно было надеяться, что он простоит на Канлычае еще некоторое время. Снег, [233] покрывший в половине октября горные вершины, уже не таял, а спускался каждый день все ниже к долинам: зима приближалась, а с нею и решение для Селим-паши вопроса нашего отступления.

Наши лазутчики сосчитали в турецком лагере на реке Канлычае 850-т палаток. По настоящему холодному времени, и при расчете для самих Турок иметь с собою менее тяжестей, можно было предположить, что в каждой турецкой палатке помещается 10 человек; следовательно в палатках стояло около 8,000 человек. Говорили, что большая часть регулярной кавалерии, вся иррегулярная пехота и иррегулярная кавалерия стояли в ближайших куртинских зимовниках, где они пользовались некоторым помещением в квартирах, а также сеном и саманом, находящимися в этих зимовниках всегда в достаточном количестве; часть людей стояла также бивуаком и в шалашах в самом лагере. В лагере насчитывали 20-ть орудий. Следовательно, если бы даже собрались все Курды кочевавшие в окрестностях, в Ванском корпусе могло быть не много более 12-ти тысяч, может быть 15-ть тысяч, человек. Войска эти получали продовольствие из Бергеров и Вана, где говорили, заготовлено очень много разного провианта; на Канлычае они стояли налегке, имея с собою не много тяжестей.

Разрешение, по представлению командующему корпусом о наступательных действиях к Вану. не приходило. В предположении, что может быть оно вовсе не будет дано, для нас все-таки представлялась возможность сделать наступление за Алла-даг, на том основании, что донесение о намерении сделано и отказа не последовало. В осеннее время нельзя было медлить, но без разрешения опасно было предпринимать и слишком дальние [234] действия. Мы могли дойти до реки Канлычая, где стояли Турки, в два перехода; если бы они не приняли боя и отступили, то для настойчивого и быстрого преследования их до д. Бергеры, — отстоящего от Тапариса 110-ть верст — потребовалось бы еще два дня; если бы они отступили в порядке далее, то мы могли истребить в Бергерах их продовольственные запасы. На эти действия и на возвращение к Тапарису требовалось не менее десяти дней; нельзя было опасаться, чтобы в продолжении этого времени, в наше отсутствие, могло что-нибудь случиться на границах Эриванской губернии. По сведениям, неприятельских войск не было ни в Топрах-кале, ни в Кагызмане. В азиятской турецкой армии не было организованных перевозочных средств, что делало ее неспособною к дальним военным действиям и предприятиям; войска Турок берут перевозочные средства в крае, а с ними, особенно с арбами, нельзя действовать скоро, один сбор их требует времени; следовательно мы могли смело уйти на две недели, оставив на Арзерумской дороге незначительную часть войска, собственно для защиты границ Эриванской губернии с западной стороны от набегов партий Курдов и баши-бузуков. Но в нас было убеждение, что если Селим-паша не решится принять боя и отступит, то быстрое и настойчивое преследование до Бергеров расстроит его корпус и обратит отступление в бегство. В этом корпусе был остаток разбитых на Чингильских высотах, и рассеяние корпуса, даже овладение его обозами и артиллериею, не могла быть ошибочная, опрометчивая надежда. В таком случае сами обстоятельства и успехи заставили бы решиться продлить наступление до Вана, а для занятия его, истребления в нем неприятельских запасов и возвращения к Баязету хотя части пехоты, [235] потребовалось бы не более двух недель, потому что при бегстве Турок и решительном успехе нашем, не было никакой опасности двинуть к Вану одну кавалерию, которая может делать по 40-ка верст в сутки, а пехоту остановить у Бергеров, даже двинуть часть ее к Вану, а часть тотчас направить к Баязету. Я не думаю, чтобы мы могли быть разбиты. Самое худшее, что можно предполагать, это то, что мы не могли бы выбить Селим-пашу из его позиции, и простояв против него день или два, отошли бы к Баязету; но мы знали, что Турки не устраивали на Канлычае укреплений, а без укреплений они не стали бы дожидаться нас. На некоторые случаи, например на разбитие нас Ванским корпусом не основательно даже и рассчитывать, когда нет на то, никакого вероятия. Впрочем, всякое предприятие есть риск, ничего не предпринимая, ничего и не сделаешь. Что касается моего мнения, то я убежден, что мы сильно расстроили бы Ванский корпус одним преследованием, заняли бы Ван и уйдя оттуда произвели и оставили бы совершенное расстройство и разрушение турецкой власти на большом пространстве края.

Полковник Цумпфорт решился перейти в наступление 23-го октября, даже если бы он до того времени не получил от князя Бебутова никакого ответа на свое представление от 5-го октября, но это решение никому не сообщалось, хотя предварительные к нему распоряжения делались. Никто не мог предполагать, чтобы мы перешли в наступление в такое позднее время.

19-го октября был направлен в Диадин из отряда один баталион Ширванского полка с двумя орудиями и на соединение с ним из Куруна три сотни кавалерии, для охранения границы Эриванской губернии от набегов по Арзерумской, и еще более по Ванской дороге, [236] по которой могли броситься на Диадин и далее Курды Али-Аги. Вместе с этим были сделаны следующие распоряжения: чтобы сделать отряд как можно более подвижным и иметь с собою только колесный обоз собственно для поднятия больных и раненых, в роде подвижного госпиталя, в роты были выданы для возки ротных котлов и провизии черводарские лошади провиантского магазина, а ротные артельные повозки и казенный полковой обоз брались почти порожними с небольшим числом палаток, патронов, нужными медикаментами и перевязочными средствами, так что мы по числу собранных таким образом повозок имели легкий подвижной госпиталь на 500 человек раненых. Брали провианта на 15 дней, достаточный запас патронов и картечи и на 5 дней ячменя и сена, так как подножного корма уже не было; все это вьюками на черводарских лошадях подвижного провиантского магазина. Отряд был сделан легок и подвижен для быстрого следования. Палатки и другие излишние тяжести, не взятые войсками, переложены на оставшиеся в вагенбурге порожние арбы подвижного госпиталя и артиллерийского парка. Таким образом было устроено наступление и отступление, вагенбург стоявший у Арзапа, в случае надобности мог подняться и перейти со всеми тяжестями в Эриванскую губернию. Все слабосильные могшие заболеть в дороге, оставлялись в вагенбурге при линейной роте и были сформированы в особую команду, могшую быть употребленною для охранения и защиты вагенбурга, который стоял в каре и мог оказать сильную оборону против шаек Курдов и баши-бузуков. Хотя ячменя брали только на 5-ть дней, но войска покупали ячмень у Персиян Аваджохской области — и заподряжали его вперед; он привозился в отряд к Тапарису, но мог быть направлен [237] по указанию и в другое место. Путь к Бергерам шел вдоль персидской границы; нам было известно, что Персияне возят тайно ячмень на продажу в Ванский корпус, как они возили его и нам; следовательно, на этот способ довольствия мы могли рассчитывать и при движении за Алла-даг. Мы могли также надеяться найти сено и саман в крае, так как между Алла-дагом и Ванским озером были зимовники Курдов, около которых всегда заготовляются эти предметы в достаточном запасе для прокормления стад зимою. Как без опасностей, так и без лишений нельзя ничего предпринимать, а мы могли, кроме своих запасов, рассчитывать отбить кое-что у Турок, особенно в Бергерах, где по показанию лазутчиков находились склады пшеницы, ячменя и сена.

Отряд выступил 23-го октября утром в составе шести баталионов, десяти орудий и четырнадцати сотен кавалерии. Нельзя было рассчитывать скрыть такое движение, и без сомнения в Ванском корпусе знали о наших приготовлениях и узнали в тот же день о выступлении вперед. Турки могли видеть потом в зрительную трубу, как наша кавалерия, пехота, артиллерия, обозы и вьючные лошади, бесконечною нитью с утра до вечера спускались по южной покатости Алла-дага в Магометову долину, и если это наступление было для них неожиданно, то тем более должно было встревожить и напугать их: отряд мог казаться многочисленным. Движение артиллерии и обозов чрез такой огромный хребет как Алла-даг показывало решительное намерение; по переходе чрез него, главная трудность была уже преодолена и — конец дела должен был представляться всем гораздо легче, потому что от Алла-дага до Бергеры дорога постоянно спускается отлого до Ванского озера, за [238] исключением незначительных обратных подъемов и спусков. Подъем на Алла-даг не представил трудностей, дорога в продолжении нескольких дней перед 23-м октябрем понемногу улучшалась высылавшимися командами с шанцевым инструментом и была разработана очень хорошо.

Кавалерия, следовавшая впереди, дошла до р. Сауксу перед вечером, встретила здесь до 400 человек регулярной турецкой кавалерии, прогнала ее около 2-х верст за Сауксу и расположилась бивуаком на ночлег на левом берегу этой реки. Впрочем, Турки не заводили перестрелки, только наблюдали и с наступившею темнотою сделались не видны. Голова нашей пехотной колонны следовала немедленно за кавалериею, хвост и арриергард отряда прибыли когда уже стемнело; все стали бивуаком вдоль р. Сауксу и на горных уступах Магометовой долины. Колючка росла в изобилии, костры мгновенно запылали. Пока было еще светло, палатки Ванского корпуса виднелись на прежнем месте.

Но в то время когда средина пехотной колонны спускалась на южную сторону Алла-дага, нас догнал нарочный с предписанием командующего корпусом, служившим ответом на представление 5-го октября. Князь Бебутов положительно запрещал наступательные действия на Ван, и разрешал только принять бой в таком случае, когда Турки сами перейдут за Алла-даг на северную его сторону, но не увлекаться преследованием за этот хребет, если бы нам даже случилось разбить их, — все это на том основании, что Турки вероятно отступят и все-таки могут занять Баязет по уходе нашем в Эриванскую губернию. Все это было совершенно справедливо, но мы стояли на одном месте, ничего не делали и нам ничего не стоило проходить по Ванскому [239] пашалыку с десяток дней и погоняться за Турками, а от этого похода, как я говорил выше, по ближайшему усмотрению начальника Эриванского отряда, основанному на знании близких нам местных обстоятельств и знакомстве с Ванским корпусом, произошло бы отступление этого корпуса, может быть рассеяние его, и во всяком случае истребление продовольственных запасов заготовленных в Бергерах, что причинило бы вред неприятелю. Имея в руках такое положительное предписание полковник Цумпфорт не решился продолжать наступление и утром 24-го октября отдал приказание об обратном следовании к Тапарису. Но чтобы движение наше по возможности не пропало даром и принесло какую-нибудь пользу, он приказал всей кавалерии под командою полковника Хрещатицкого сделать решительное наступление вперед на некоторое расстояние, чтобы держать Турок долее в убеждении в нашем наступлении, а потом возвратиться к пехоте, которая на всякий случай подождет на месте ночлега. Утром 24-го октября 400 человек турецкой кавалерии, встреченной вчера, стояли в порядке на дороге в 2-х верстах от нашего бивуака, но палатки Ванского лагеря исчезли; с высот, с которых мы наблюдали прежде, ничего не было видно.

Несколько десятков охотников из казаков выехали вперед с утра и завязали с турецкою кавалериею джигитовку, от которой азиятцы никогда не отказываются, тем более, что казаков было немного. Охотники выехали из рядов Турок и завязали перестрелку и скачку. После нескольких выстрелов наши охотники вдруг бросились на турецких в пики и перекололи у них несколько человек. Тогда же вся наша кавалерия тронулась для наступления рысью, а Турки поворотили и стали [240] быстро уходить, сохраняя однако же порядок. У нас все знали, что мы должны возвратиться за Алла-даг; обманутое ожидание боя превращалось в досаду. Многие охотники отличий, предприятий и волнений военных действий, без сомнения поминали мысленно лихом политические, стратегические и тактические соображения, державшие нас на одном месте. Всем хотелось догнать небольшое число Турок, уходивших от нас. Наступление мало-помалу превращалось в преследование, становилось быстрее и быстрее. Передовые казачьи сотни наконец мчались во весь карьер. В рядах наших слышались иногда голоса: «валяй, казаки! надо скоро воротиться!» Но турецкие всадники, выбранные вероятно из самых доброконных, скакали быстрее нас и мало-помалу скрылись за изломами горных боков Магометовой долины. Наши лошади были в мыле, нам оставалось обратного пути до пехоты не менее 10-ти верст, и потому полковник Хрещатицкий остановил кавалерию, дал ей короткий отдых и двинулся обратно. В тоже время пехота тронулась за Алла-даг, и отряд прибыл ночью на прежние места лагеря у Тапариса и Казы-гела.

Можно было надеяться, что Турки не знали о нашем отступлении, потому что при возвращении нашей кавалерии, за нею не следили и не наблюдали даже с отдаленных высот, и вероятно предполагали, что отряд будет продолжать наступление. В следующие дни мы узнали подробно о происходившем во время движения этого, в Ванском корпусе, от лазутчиков, жителей и Персиян, возивших ячмень в лагерь Турок на продажу и оставшихся по необходимости с ними весь день 24-го октября, из опасения попасться нам на дороге и быть принятыми за Турок. Всю ночь с 23-го на 24-е октября в их лагере была страшная суматоха и тревога, снимали [241] палатки, укладывали вещи и отправляли в Бергеры. С рассветом 24-го октября весь корпус был в полном отступлении. Турки шли очень скоро, но когда распространился слух, что мы преследуем наблюдательный кавалерийский пост их и находимся уже близко, то отступление во многих частях превратилось в бегство. Пользуясь беспорядком, многие бежали домой, иррегулярные части рассеялись. Поздно вечером того же дня Ванский корпус в величайшем расстройстве прибыл в Бергеры, где его встретил назначенный вместо Селим-паши новый начальник, Вели-паша. Однако же слухи о нашем возвращении дошли до них; чрез три дня из Бергеров послали в разъезд до р. Сауксу, для разузнания о нас, 40 человек хасасхар, которые пользуясь случаем, разбежались по домам. Один из них явился в наш лагерь добровольно, другого поймали наши разъезды. Они вполне подтвердили вышеприведенные сведения о отступлении Ванского корпуса, и притом объявили, что турецким войскам надоело постоянно тревожное их состояние и лишения поздней осенней стоянки, что у них все убеждены в невозможности драться с нами, — и если бы их повели в бой, то они стояли бы в строю до встречи с нами, но намерены разбежаться при наступлении нашем в атаку. Наше движение за Алла-даг было невольно похоже опять на здешний способ военных действий — страхом издали, и этот способ как видно может быть употребляем против Турок с некоторым успехом.

После этого нам не оставалось ничего более делать, как пробыть долее в Баязетском санджаке, по возможности до закрытия снегом сообщений чрез Алла-даг, чтобы оставить Туркам наименее удобств и времени для занятия Баязета. Отряд оставался на одном [242] месте у Тапариса до самого возвращения в Эриванскую губернию. 10-го ноября в Магометовой долине выпал снег, который более не таял; наши разъезды никого там не видели и не находили даже следов неприятельских разъездов. Персияне ездившие в Бергеры говорили, что близ р. Канлычая, где долина несколько суживается и образует ущелье, по которому проходит дорога на Ван, Турки вырыли, поперек, глубокий ров, чтобы затруднить наше движение, если бы мы вздумали опять наступать; сведение это подтвердилось и показывало, что Турки отказались от мысли действовать к Баязету. В половине ноября вся кавалерия их стала на зимние квартиры в с. с. Ардише, Петлисе и других ближайших местах; часть пехоты стала также на квартирах в д. Бергеры и ближайших зимовниках Курдов. К 15-му ноября снег покрыл горы Баязетского пашалыка почти до подошвы, часто выпадал и в долине, заваливал наши палатки, но в низменных местах к полудню таял. Дороги делались грязными. Холода доходили ночью до — 6° Р. Не имея назначения действовать, отряду пора было уйти на зимовые квартиры. 1-го ноября начальником Эриванского отряда был назначен генерал-маиор Суслов. 12-го ноября отряд увеличился двумя остальными батальонами Ряжского пехотного полка и легкою № 8-го батареею 18-й артиллерийской бригады, присланными из Александропольского отряда вероятно для удобств довольствия и квартирования. Если бы эти войска были присланы ранее, то мы могли бы оставить для защиты границ Эриванской губернии самостоятельную часть войска и ничто не мешало бы нам сходить к Вану. Людям осторожным может быть это казалось лишним, бесполезным и даже смешным, но страницы русской военной [243] истории могли бы украситься одною лишнею победою, которая могла пригодиться хотя впоследствии.

Пред выступлением в Эриванскую губернию, генерал-маиор Суслов послал под командою полковника Хрещатицкого десять сотен кавалерии в объезд края, занятого нами, чтобы оставить в нем долее наше влияние и содействовать монахам Сурб-Оганеса переселиться в Эчмиадзин, если бы они пожелали того, — что они неоднократно выражали прежде. Выступив от Тапариса 15-го ноября, кавалерия проехала чрез Диадин, Сурб-Оганес и по Арзерумской дороге к стороне с. Караклиса, и 18-го ноября воротилась к отряду. Монахи не решились бросить своего монастыря, но отправленные ими прежде мощи и драгоценности, остававшиеся все лето в с. Мусуне, отослали в Эчмиадзин с шедшими туда нашими войсками.

Нас удерживали в Баязетском санджаке значительные переселения в него Курдов, начавшиеся после движения отряда за Алла-даг. Полезно было, чтобы они нашли и узнали здесь власть Русских. Потеряв надежду воротиться в свои жилища с турецкими войсками, они обращались уже к нам, искали нашего покровительства, изъявляли покорность. Наступавшая зима гнала их из-за Алла-дага, где им было тесно. Почти все Джелали и Гейдеранлы воротились в Баязетский пашалык, а старшины Гейдеранлы, живших и прежде между Алла-дагом и Ванским озером, приезжали в отряд, чтобы войти в сношение с нами и обезопасить себя на зимнее время от наших неприязненных действий. Их принимали хорошо и старались внушить к нам доверие. Хотя мы не имели еще точных сведений, но могли уже подозревать, что наше наступление к Вану и бегство Турок, показывавшее все бессилие их, отозвалось далеко и произвело еще [244] большие последствия, чем смирение ближайших к нам куртинских обществ.

Текст воспроизведен по изданию: Русские в Азиятской Турции в 1854 и 1855 годах. Из записок о военных действиях Эриванского отряда генерал-маиора М. Лихутина. СПб. 1863

© текст - Лихутин М. Д. 1863
© сетевая версия - Тhietmar. 2020
© OCR - Karaiskender. 2020
© дизайн - Войтехович А. 2001