-

ЛИХУТИН М. Д.

РУССКИЕ В АЗИЯТСКОЙ ТУРЦИИ

VI.

Занятие Баязета и возвращение в наши пределы.

Когда бегущие Турки исчезли из наших глаз за Карабулахом и на поле сражения все было кончено, войска расположились бивуаком, пехота и артиллерия стали на том самом месте где стояла турецкая пехота и артиллерия во время боя, и откуда была видна долина Баязета, а кавалерия и перевязочный пункт позади пехоты, возле озера Джан-гела. Послали за баталионом и обозами, оставленными в 2-х верстах, и в вагенбург к Игдырю с известием о победе и с приказанием прислать необходимые предметы, патроны, заряды, провиант и прочее, и порожние арбы подвижного госпиталя для отвоза в Эривань раненых. Баталион и остальные с ним части вскоре прибыли и присоединились — пехота к пехоте, кавалерия к кавалерии, а повозки к своим частям. В то же время были посланы команды для поднятия раненых на поле сражения и перенесения их на [109] перевязочный пункт, для отыскания разбросанных ружей, пистолетов, барабанов и прочего. Все проголодались. Войска занялись приготовлением пищи и приведением в порядок всего расстроенного сражением. Ряды поверяли, людей пересчитывали и перекликали, оружие осматривали. Везде были движение и жизнь. Кругом лежали убитые, часто слышались стопы раненых и умирающих, но звуки жизни и радости вырывались из рядов и кучек солдат и казаков, везде слышался говор, как ликование победы. Все поздравляли друг друга, все обращались друг к другу с вопросом: — «Ты ранен»? — «Нет». «А ты»? — «Немного». «Такой-то убит, такой-то ранен». Все рассказывали друг другу разные случаи сражения и схваток, удальство свое и чужое, подвиги и опасности, рассматривали сломанные или согнутые о вражью грудь штыки, разбитые о турецкие головы приклады и иззубренные шашки. Все были счастливы. После опасности сражения и возможности смерти, после принесенных жертв самоотвержения, душевной борьбы, нравственных усилий и готовности пасть, жизнь будто вновь возвращается, все ее мелочи выказываются с их лучшей стороны и получают большую цену и прелесть; каждый сознает, что он исполнил свой долг хорошо и чувствует свое достоинство, а это есть награда, удовольствие и счастие. Кроме того, надо заметить, что русский человек любит подраться, и бой имеет для него обаятельную прелесть сам по себе, без всякого другого побуждения.

На поле сражения осталось много ружей и пистолетов, а у некоторых убитых деньги. Этой добычей поживились милиционеры и еще более жители Эриванской губернии, Татары и Армяне, следовавшие за нашим отрядом, как шакалы. Они все были верхами, в начале сражения оставались вдали, вне выстрелов, в оврагах и [110] боковых ущельях, и не были видны, при неудаче нашей они ускакали бы, а Татары может быть присоединились бы к Туркам. Но когда неприятель обратился в бегство, все они бросились на поле сражения, и пока мы преследовали Турок, они подбирали позади нас оружие и патроны, обирали убитых н раненых, своих и чужих, и со всею добычею поспешно уезжали в Эриванскую губернию. Когда кончилось преследование, то многие из милиционеров и жителей выехали вперед войска, на покатости к стороне Карабулаха, и там навьючивали ружьями и другими вещами своих лошадей. Во время сражения нам некогда было следить за полицейским порядком: по окончании его послали команды, чтобы возвратить и перехватить эти вьюки с добычею и прогнать толпы жителей. Даже пропало много наших штуцеров, ружей и пистолетов. В числе выбывших из строя милиционеров, часть их бежала домой, чтобы отвезти награбленное ими оружие, в последствии они мало-помалу возвращались.

При этом кстати сказать о действии вообще нашей милиции в бывшем сражении. Она вела себя нехорошо. Когда началось движение после отдыха и есаул Стенюкин поскакал с своими сотнями под сильнейшим огнем с правых высот, между ними и озером Джан-гелом, чтобы следовать на нравом фланге пехоты, то бывшая под его командою сотня мусульман № 5-го полка и сотня Курдов, сначала поехали, потом отстали за исключением своих начальников, и отошли назад за изгиб покатостей, скрывавший их от выстрелов. У солдат и казаков было убеждение, основанное на наблюдении и фактах, что мусульмане-милиционеры щадили Турок и иногда стреляли кверху и холостыми зарядами. Когда баши-бузук спасался от казака или солдата, [111] то бежал под покровительство милиционера-мусульманина, которого можно отличить по одежде и виду от Армянина. У Армян, при всем желании их бить магометан, недоставало духу идти на явную смерть. Без сомнения, везде есть исключение. Многие беки и все имевшие офицерский чин исполняли дело хорошо. Начальник бекской дружины Кельбали-хан, также Измаил-хан и их нукера, бросались вперед вместе с казаками и рубили Турок. Кельбали-хан бросился один из первых на правое фланговое неприятельское орудие, и получил за него офицерский крест св. Георгия.

Близи перевязочного пункта, возле озера, собрали всех пленных. С многих из них была снята одежда и они оставались почти голые. Их кое-как одели в купленные у солдат и казаков старые рубашки и подштанники. К вечеру для них собрали от солдат же сухарей, которые они, несмотря на непривычку к черному хлебу, проголодавшись, ели с жадностию. Раненые, наши и Турки, лежали пока на земле, их перевязывали, обмывали кровь, зашивали штыковые раны в живот и проч. Слышались стоны и мольбы, раненые беспрестанно просили пить. Многие умирали тут же во время перевязки, но операций еще не делали. Раненые Турки не ожидали, что о них будут заботиться также как и о наших, и я видел как некоторые из них целовали руки медикам подававшим им первоначальное пособие. Вскоре разбили палатки, и в них. поместили раненых на накошенной траве. На другой день, когда прибыли арбы подвижного госпиталя под прикрытием роты и сотни казаков, всех раненых, уже перевязанных, и некоторых с отрезанными членами, отправили в эриванский военный госпиталь.

В то время когда мы дрались на границе, в [112] вагенбурге остававшемся у с. Игдыря, все было хаос и волнение. Перед полуднем туда прискакали несколько наших милиционеров, бежавших из утренней стычки войскового старшины Чернова и распространили слух, что Турки бьют нас и преследуют в Эриванскую губернию; побитые сами и спасаясь без оглядки, они были убеждены в этом. Молва о поражении нашем распространилась вместе с ними по всей Эриванской губернии. В вагенбурге приготовились к обороне, две роты стали в ружье и заняли назначенные им места. Армяне, бывшие в Игдыре и других ближайших селениях, сбежались к вагенбургу и все хотели укрыться в середину каре, составленного из повозок; их впустили туда. Женщины плакали, дети кричали. Вновь приезжавшие милиционеры, бежавшие в продолжении разных моментов и случаев боя, подтверждали первое известие о нашем поражении и скакали далее распространять молву эту; им казалось невероятным, чтобы мы разбили многочисленный корпус, который они видели. К вечеру дошел слух, что мы разбили Турок, но этому ни кто не хотел верить до тех пор, пока казак привез от меня к начальнику вагенбурга записку с известием о победе и приказание направить арбы подвижного госпиталя. Армяне вполне убедились в нашей победе тогда только, когда на другой и следующие дни своими глазами увидели турецкие орудия, знамена и пленных. Их страх перешел в неописанный восторг. Женщины плакали теперь от радости, все целовали руки у офицеров и солдат, целовали взятые орудия и знамена. Всех раненых наших накормили и напоили и донесли на руках до Эривани, сменяясь в каждом селении новыми толпами, приходившими смотреть наши трофеи. Это было триумфальное шествие до [113] самой Эривани, откуда также все народонаселение вышла к нему навстречу.

Утром 8-го июля только что мы проснулись, толпы конных совершенно неожиданно показались на вершине. правых гор ущелья. По значительной высоте трудно было рассмотреть, что это за люди. Они не стреляли, а остановились и смотрели в глубину на наш отряд. Можно было подозревать, что это турецкие Курды, которые, может быть, после поражения Баязетского корпуса пожелали вступить с нами в дружеские сношения. Для разъяснения дела послали несколько сотен казаков и наших Курдов, но они не успели доехать до полуската возвышенности, как показавшиеся люди скрылись, и когда наши въехали на вершину, — они были уже далеко и убегали во всю скачь по хребту к стороне Мусуна и Караван-сарайского перевала. Впоследствии мы узнали, что это были баши-бузуки, стоявшие в Мусуне и наблюдавшие за Караван-сарайскою дорогою. Селим-паша, решившись выступить против нас со всем отрядом, послал к ним приказание следовать также к Орговской дороге горами и нападать на нас с тыла. Вероятно приказание пришло уже поздно, баши-бузуки шли медленно, более северным склоном, заглядывая в Эриванскую губернию: дорога в 25-ть верст длиною, чрез овраги, была трудная, баши-бузуки не знали о случившемся, ночевали где-то скрыто в горах, прибыли к Орговскому перевалу только ранним утром 18-го июля, и увидев с гор наш отряд и турецкие значки и знамена, воткнутые в землю, поняли дело и бежали. Можно бы предполагать, что они, даже зная о поражении Баязетского корпуса, рассчитывали поживиться какою-нибудь оплошностию в тылу у нас, когда мы после победы уйдем вперед: но судя вообще по действиям баши-бузуков и по страху внушенному [114] поражением Турок, я не ожидаю от них такой предприимчивости и верю приведенному выше показанию жителей и самих баши-бузуков и Курдов, с которыми мы встречались.

После этой тревоги, всех наших убитых похоронили у подошвы правых гор на небольшом бугре, недалеко от Джан-гела. Потом весь отряд построился в каре, по средине его поставили походный алтарь, и священник отслужил панихиду по убитых и благодарственный молебен за дарованную нам победу.

Одиночные казаки, скакавшие 17-го июля впереди и преследовавшие Турок почти до самого Карабулаха, положительно говорили, что неприятель не останавливался в Карабулахе и бежал далее в таком же беспорядке, как и в начале его бегства с поля сражения. Впрочем мы все видели, что Турецкий корпус весь рассеялся и большая часть его побежала не по дороге в Карабулах а в разные стороны, направо и налево, горами и оврагами, где было труднее преследовать. Карабулахский лагерь стоял под нами в глубокой долине Баязета, и мы ясно видели в зрительную трубу, что он пуст и в нем нет никакого движения. Для разъяснения положения дел, начальник отряда послал в рекогносцировку 10-ть сотен кавалерии под командою полковника Хрещатицкого, и для поддержания ее два баталиона с четырьмя орудиями; пехота должна была дойти до Карабулаха, а кавалерия далее, по мере возможности, и воротиться к ночи. Я был послан также с этими войсками. Генерал барон фон-Врангель, которому рана мешала ездить верхом и удерживала на месте, не мог отправиться сам с войсками. Мы выступили тотчас после благодарственного молебна, налегке, без всяких обозов. Дорога от самой границы на протяжении 4 1/2 верст [115] спускается частыми изломами по уступам южной стороны хребта, а потом выходит на совершенно плоскую равнину, простирающуюся поперек, на 20-ть верст, до противоположного хребта гор Алла-дага. Проезжая по покатости, по которой преследовали бегущих, я сворачивал с дороги, заезжал в углубления и овраги; везде валялись убитые, а в более скрытых местах раненые еще живые Турки, сабли, ружья, вьюки, убитые лошади, одежда, небольшие ящики с патронами, и рассыпанные по земле патроны. Это была картина разрушения и истребления. Некоторые раненые еще дышали и лежали без движения, другие могли еще говорить и просили пить, жажда мучила их. Было сделано тотчас распоряжение снести раненых на дорогу, в отряд на гору дали знать о них, и оттуда пришли команды с носилками, и отнесли всех на перевязочный пункт. Еще при выступлении нашем на рекогносцировку, в отряде было сделано распоряжение послать команды из остававшихся баталионов закопать всех убитых Турок в большие могилы; это было необходимо, неприятель бежал оставив нам обязанность похоронить своих убитых. Их закапывали весь день 18 и 19-го июля, и хотя по близости дороги наконец не было видно ни одного тела, но вероятно их осталось много в отдалении, в оврагах и траве, потому что в продолжении более месяца нельзя было проехать по окрестным горам от невыносимого смрада. При последовавших движениях отряда, трудно было исполнить дело это с полною точностию. Бесчисленные стаи орлов и других хищных птиц слетелись со всех сторон и постоянно вились над местом боя, вой волков, шакалов и гиен долго слышался по ночам, стада их докончили дело разрушения. Проезжая, казаки замечали, что в некоторых местах лежало уже менее убитых, [116] чем было вчера. Вероятно, некоторые раненые отдохнули и ушли ночью, но несомненно, что многие пешие Турки, во время преследования их, не видя возможности уйти, падают на землю и притворяются убитыми очень искусно. Они остаются неподвижны, руки разметаны в стороны, глаза и рот раскрыты, зрачки без движения. Случалось, что такой мнимо-убитый, видя подъезжающего офицера, которому он доверял более чем солдату и казаку, вскакивал и отдавался под его защиту; преследовавшим казаку и солдату некогда брать в плен одиночных людей. И потому также вероятно, что были притворившиеся убитыми, которые с наступлением ночи бежали.

В Карабулахе стояло несколько сот пустых палаток турецкого лагеря. Кругом совершенное молчание. Много вещей было разбросано кругом и в палатках, все что было получше досталось казакам и солдатам. Хотя можно было опасаться, что у Турок существовал тиф и другие заразительные болезни, и было бы полезно не брать вещей их, но запрещение не принесло бы никакой пользы. Зараза, если бы она существовала, перешла бы к нам и прежде от вещей которые взяли с убитых и раненых, и вообще большой массе людей напрасно отдавать некоторые мелкие распоряжения, за исполнением которых невозможно наблюсти. К счастию, никакой заразы не было. В Карабулахе течет из скал ключ холодной воды, впадающий тут же в большое озеро заросшее камышом, и разливающееся на несколько верст к стороне Баязета и к востоку. У ключа и вдоль берега лежало много умерших Турок, которые, раненые, имели еще силы добежать до воды, чтобы напиться, — и возле нее умерли. Некоторые умерли прислонясь к камням в сидячим положении, некоторые лежа над водою, которую [117] пили, а некоторые забежали в болото, чтобы скрыться в камышах и погибли там. Мы впоследствии встречали еще много и далеко от поля сражения на дорогах и в стороне их, преимущественно возле воды, гниющие трупы людей, умерших от истощения и потери крови во время своего бегства. В палатках карабулахского лагеря нашли только одного живого и больного негра, который в сильной степени лихорадочного припадка, или другой болезни, не мог бежать с другими. Его успокоили, дали ему водки, и велели идти в Баязет. Он с усилием встал и прошел за нами несколько шагов, потом мы вдруг услышали позади себе выстрел, и узнали, что какой-то армянин, житель Эриванской губернии, не принадлежавший к милиции, но следовавший за нами, застрелил негра. Мы остановились, Армянина привели к нам. Это был старик лет под 70-ть. Его спросили: за что он убил негра?

— Арабы, — отвечал он, — в прошедшем году разорили дом мой и убили двух сыновей моих. Мне хотелось отомстить и убить хотя одного Араба.

— Но ты убил безоружного, пленного и больного. Это называется просто убийство!

— Все равно, — отвечал Армянин, смотря на нас с удивлением: — Я имел право мстить всем Арабам. Моих двух сыновей убили.

Хотя в подобных обстоятельствах, когда люди истребляют друг друга тысячами и жизнь человеческая в глазах всех кажется так же малоценна, как жизнь мухи, трудно было судить Армянина по всей строгости законов, как за убийство в обыкновенное время, но с нами были магометане, наши милиционеры, и Курды, которые могли объяснять поступок Армянина религиозною или племенною ненавистью, в которой мы были [118] посредниками, и мы не могли знать, действительно ли у Армянина убили двух детей; приличие и справедливость требовали наказать его, но нельзя было обижать и Армян, находившихся с нами и служивших в нашем войске. На походе суд и расправа недолги, казаки наказали его нагайками и отпустили. Все остались довольны.

Б 5-ти верстах за Карабулахом дорога раздвояется, одна идет прямо в Баязет, другая направо у подошвы южных покатостей к армянскому селению Арзапу. На перекрестке дорог нас встретила толпа жителей этого селения. Они поздравляли нас с победою, выказывали большую радость что мы побили Турок и освободили их от притеснителей, и объявили, что близ Арзапа стоит пустой турецкий лагерь, главный, гораздо больший чем у Карабулаха. От них мы узнали, что Турки бежали из Баязета вчера же, и что нет ни одного турецкого солдата на далеком расстоянии. Вскоре мы заметили другую конную толпу, ехавшую по дороге из Баязета. Это были почетные баязетские жители, мусульмане и Армяне, в том числе армянский священник, приехавшие депутациею от города изъявить покорность Русским, и просить начальника занять Баязет нашими войсками. Они подтвердили показание арзапских Армян, что Турки бежали из Баязета еще вчера и бросили там все военные и продовольственные запасы, что толпы их бежавшие с поля сражения не заходили в город, и теперь вероятно очень далеко. Мы дали депутации казачий конвой, отправили ее к начальнику отряда, а сами отправились к Арзапу, до которого оставалось еще около 5-ти верст. Когда мы подъезжали к Арзапу, женщины вышли к нам на встречу и, кланяясь, били себя в грудь и кричали: «Аман! аман»! — Они боялись, что мы будем грабить. Арзап окружен, как и многие другие [119] армянские селения в Турции, глиняною высокою стеною, дома устроены из камней, врыты до половины в землю, некоторые обмазаны глиною, и со стороны улицы выбелены, рядом с жилою половиною находятся, также врытые в землю, булятники, то есть конюшни и хлева, в которые загоняют зимою буйволов и прочую домашнюю скотину. Небольшая армянская церковь, довольно старинной и лучшей чем дома постройки. Турецкий лагерь стоял по другую сторону селения, на берегу горной реки. Все в нем показывало поспешность бегства. Большая часть палаток стояли на своих местах, некоторые были сняты, свернуты и брошены; везде валялись патронные ящики, ранцы, манерки, амуниция, одежда, мешки, посуда, белые сухари выпеченные маленькими круглыми булками, ячмень, мука и проч. Арзап был также завален складами сухарей, ячменя, пшеницы, ружей и медной посуды, которую почти всю, ненужную нам, подарили впоследствии жителям, но они впрочем еще до нашего прихода достаточно поживились в турецком лагере. Турецкие палатки гораздо удобнее наших, оне имеют вид островерхого конуса, сшиты из белой бязи, плотной бумажной материи, и некоторые выкрашены зеленою краскою; так как бока их круты и бязь плотная, то в них люди гораздо лучше защищены от дождя, и хотя бязь бумажная, но гораздо крепче нашего равендука и фламского полотна; многие турецкие палатки потом служили у нас два года, оставаясь постоянно разбитыми на открытом воздухе, не пришли в ветхость и может быть служили бы еще долго. Палатки начальников имели значительную величину и разную форму, круглую или продолговатую, некоторые, вероятно палатки паши, подбиты шелковою материею. Вообще почти весь лагерь был новый, его роздали после всем войскам, преимущественно кавалерии, которая не [120] имела своего лагеря. Пока мы осматривали его, Армяне рассказывали нам подробности суматохи 17-го июля. Большая часть людей Баязетского корпуса с поля сражения бежала к стороне г. Вана, не заходя ни в Баязет, ни в Арзап. Во время боя, в лагере оставались разного звания люди и прислуга. Когда распространился слух, что Турки разбиты, они стали было снимать палатки и убирать вещи, по беспрестанно повторявшиеся крики: «Москов идет! Москов идет!» заставили их все бросить; они захватили только более ценное, что попало под руки, не разбирая своего и чужого: пользуясь тревогою, грабили и бежали. В Арзапе находились жена и гарем Селим-паши, он прискакал туда с несколькими другими начальниками, или прислугою, забрал жен и часть имущества, и ускакали все верхами. Тут же бросили и прежде взятых в плен наших милиционеров. На улицах и в домах селения мы нашли 120 человек раненых Турок, успевших добежать до Арзапа, но не могших идти далее. Они, как пленные и больные, только затруднили бы нас, и потому их сдали на попечение жителям, которым при том приказали отыскивать раненых по полям и дорогам, пользовать их у себя местными средствами, а наиболее трудных привезти в наш госпиталь, когда мы перейдем к Баязету. Приказав арзапскому старшине смотреть за целостию лагеря и других вещей, оставленных Турками, мы вечером воротились к нашим двум баталионам, стоявшим у Карабулаха, где встретили от начальника отряда приказание, мне — воротиться к Джан-гелу, а войскам ходившим на рекогносцировку остаться ночевать у Карабулаха, для следования завтра 19-го июля к Баязету; к ним выслали артельные и другие повозки, офицерские вьюки и маркитантов. [121]

19-го июля отряд выступил к Баязету, войска расположенные у Карабулаха рано утром, а остальные от Джан-гела около 9-ти или 10-ти часов, и ночевали первые у самого Баязета, который заняли караулами, а последние, не доходя его 6-ти верст, на р. Гернауке. Утром 20-го июля весь отряд соединился под Баязетом. Депутация жителей, все армянское духовенство с пением, хоругвями и иконами, и все народонаселение города встретили начальника отряда и поднесли ему ключи от баязетских замков.

Баязет лежит, как выше было сказано, на северных покатостях хребта Алла-дага. Дома его разбросаны, местами густо, местами реже, между глубокими оврагами на уступах и скалах, и лепятся одни над другими амфитеатром. Дорога снизу к городу и из него вверх на гору, а также и в самых улицах очень крута, по улицам можно ездить только верхом и ходить пешком; на другой день мы с большим трудом разработали дорогу с низменной долины к главному замку и сделали ее несколько удобною для повозок. Дома построены из серого плитняка и имеют плоские крыши. Деревьев ни в городе, ни кругом города нет, везде одни скалы и глина. Горы окружают город полукружием, изломанные и изрытые бока их, от свойства глины имеют цвет красноватый и зеленый. Вершины с левой стороны обрезаны гребнем отвесных скал, которые окружают город как стены. К подошве этих скал прилеплены, как гнезда ласточек, каменные длинные стены старого замка, а подпирающие их столбы будто падают в пропасть. Посередине этой чаши гор и среди города стоит на уступе, главная красота Баязета, белый огромный замок, более новейшей постройки чем первый, с разноцветными окнами, с столбиками, [122] башенками, с широким куполом мечети и тонким высоким минаретом, сложенным горизонтальными полосами из белого и красного камня. Замок чрезвычайно хорош, как снаружи, так и внутри, его постройка изящна и все украшения смесь разных архитектур, преимущественно мавританской и персидской. Весь он составляет одно сплошное здание, имеет три этажа и внутри три двора, вымощенные гладкими плитами. В первом дворе, где устроены конюшни и комнаты для прислуги, бежит из стены в каменный бассейн струя холодной воды; в другом, против мечети, находящейся внутри самого замка, стоит гробница, в виде часовни, с двумя остроконечными башенками окруженная резною каменною решеткою, внутри часовни, в глубоком склепе, в трех могилах покоится прах основателей этого замка, бывших родовых владетелей Баязета, — паши, его жены и сына, мраморные доски покрывают могилы и кроме того стоят у каждой в голове и у ног, свет проникает внутрь часовни сверху. Третий двор меньше: в нем ходили только женщины гарема, помещавшегося в этой части здания. Каменные косяки высоких дверей, подымающихся снизу до верху в высоту всех трех этажей, косяки окон, ограда гробницы, гробница, выдавшийся из стены балкон, отдельные башенки и столбики, венчающие стены, самые стены, все игривой, изящной резьбы и испещрено арабесками. Глаз не может оторваться от красоты общего и частностей, и не устаешь любоваться. В каждом этаже устроен общий коридор, из которого ведут двери в каждую комнату особо, как у нас в гостиницах. Все комнаты оштукатурены. Некоторые очень велики, и большая часть не имеет никаких украшений, грязны и закоптелы. Только приемные комнаты паши и спальни его жен отделаны превосходно, в [123] них стены имеют выпуклые украшения мелкой лепной работы, позолоченные и раскрашенные яркими красками, самого прихотливого и мелкого узора: между выпуклостями вставлены небольшие зеркала, разной формы. Потолок весь зеркальный, из четыреугольных или других форм больших кусков, вставленных в позолоченные рамы. Окна из разноцветных мелких стекол, расположенных красивым узором, в персидском вкусе. Из комнат висят над пропастями, снаружи здания широкие балконы, закрытые такими же стекольными рамами. В комнатах нет никакой мебели; жители Востока сидят, поджав ноги, на персидских коврах и шелковых подушках, разостланных на полу. Внутренность мечети проста, но изящна, стены белы, у одной стены устроена на каменных тонких столбах кафедра, с широкого купола спускаются на железных цепях более 20-ти хрустальных люстр. Замок худо поддерживался, в некоторых местах штукатурка со стен отвалилась, несколько зубцов обрушилось.

Когда мы вошли в него и обходили его многочисленные комнаты, — везде была пустота и беспорядок; по дворам и комнатам разбросаны оружие, патроны, заряды, одежда, рассыпаны порох, ячмень и пшеница; по каменному полу было опасно ходить, от удара сапожного гвоздя могла произойти искра и взрыв, и потому солдатам, которые входили в замок, приказывали снимать сапоги. Здесь был главный склад военных запасов всего Баязетского корпуса. В поспешном бегстве, успели увезти более легкие и ценные вещи, — и хотя жители Баязета, как мы узнали после, успели уже вытаскать из замка много хороших вещей, но оставалось еще много нагроможденного в подвалах и комнатах. Мы нашли в глубоком погребе до 300 бочонков отличного [124] английского пороху, в мечети и соседних комнатах около 2 1/2 миллионов патронов сложенных в хорошо укупоренных ящиках, пропасть картечи, несколько тысяч ружей, в том числе в 35-ти больших ящиках совершенно новые французские ружья, не бывшие еще в употреблении; множество сабель; целые комнаты заваленные тюками одежды, казакинов, шаровар, сапогов и красных фесок; запасы колес, осей, железа, сбруи и прочего, для артиллерии, и аптеку, в которой хотя нарочно разбросали травы и разлили лекарства, но в 10-ти запертых и запечатанных ящиках, помещенных в особой запертой комнате, о которой вероятно забыли, находились в полной целости некоторые медицинские инструменты, бандажи и лекарства из аптек Лондона и Парижа. Запасы, наша добыча, были очень значительны и стоили больших денег. Между прочим нашли много пустых бутылок, доказывавших, что правоверные паши употребляли запрещенный виноградный напиток; бутылки с вином, еще не выпитые, были взяты жителями Баязета перед нашим приходом.

В нижнем этаже третьего двора помещался госпиталь. Тюфяки и подушки лежали на полу. Больных бросили и забыли, и те которые не в состоянии были выйти, лежали в изнеможении, томимые голодом и жаждою, с 17-го июля; между живыми находились и мертвые. Всех их вынесли, живым оказали пособие и отдали на попечение жителей.

Вообще в Баязете собралось очень много раненых в сражении 17-го июля. Некоторые более значительные лица помещались в домах, большая часть валялись десятками на дворах и сотнями на улицах без всякого призрения; много было уже умерших; некоторых, мешавших проезду, только сбрасывали с улиц в [125] ближайшие овраги, где они оставались на жертву собакам. Баязет имел вид города взятого штурмом и отданного на истребление. Видя это, мы сами удивлялись кровопролитию поражения нанесенного Туркам. Являлось извинение и мысль, что энергическое преследование разбитого неприятеля до самого Баязета и далее было бы напрасное истребление людей. Существенная польза и нравственное влияние были достигнуты вполне. Жители Баязета были непростительно равнодушны к своим раненым и умершим солдатам. На замечание им поэтому предмету, они отвечали: — «пусть валяются как собаки». Равнодушие и даже презрение это, объясняется разноплеменностию народов, столпившихся в турецком войске и в г. Баязете. Османлы, Татары, Курды, Аравийцы, Армяне, Негры и другие, или презирают, или ненавидят друг друга. Сколько раз мне случалось после частию видеть, а более слышать о этой нелюбви и презрении. Например, Курды и Аравийцы сирийских пустынь не могут равнодушно видеть друг друга. Надо удивляться, как они могут жить вместе в турецком войске. Однако же, по приказанию начальника отряда, жители Баязета приняли некоторые полицейские меры, раненых роздали по домам, умерших закопали.

По середине города, у подошвы уступа на котором стоит главный замок, находится базар в улице не много пошире других тесных улиц. С приходом нашим, лавки заперли, но мало-помалу доверенность водворилась; жители увидели, что у нас в войсках соблюдается строгий порядок, что мы не намерены грабить, а платим за все чистыми деньгами, золотом н серебром; на другой день лавки открылись и мы без сомнения много оживили здешнюю торговлю, каждый из нас хотел что-нибудь купить для одного воспоминания о [126] Баязете. Базар не велик и не богат, впрочем много сплошных рядов невысоких лавок находится также в боковых тесных улицах и переулках. Базар имеет менее восточный характер чем в Эривани, где шьют, ткут, варят кушанья, едят и пьют на открытом воздухе, или в открытых лавках. Баязет, видимо, город не производящий, а только торговый, как пограничный, между Турциею, Персиею и Россиею. Товары большею частию английского или персидского произведения и посредственного достоинства. Жители Баязета, по своему положению, занимаются преимущественно контрабандою. На базарной улице устроен фонтан, имеющий отличную холодную воду. Здесь же находятся две кофейни. Все мы хотели побывать в турецких кофейнях, о которых и слышали, и читали. Здешние кофейни помещаются в простых грязных комнатах; пол глиняный, вдоль стен стоят высокие и широкие лавки, устланные простыми коврами или сукном, мусульмане сидят на них поджав ноги. В кофейнях можно иметь кофе с трубкою или кальяном, чай, фрукты, орехи, разные сласти, и даже вареные яйца; здесь же бреют. Хозяева были проворные, ласковые и услужливые.. Здесь кофе подают в маленьких чашечках, с гущей, обыкновенно без сахара, но довольно вкусный; по требованию дают и сахар. В кофейнях обыкновенно встречаются здешние музыканты-импровизаторы, они играют на инструменте, что-то среднее между балалайкой и гитарой, с металлическими струнами, и поют, или старые песни о подвигах Рустама и других героев, о любви и прочем, или новые, собственного вдохновения, импровизируемые на настоящий случай. Для нас воспели наши подвиги, победу на Чингильских высотах и постыдное бегство Турок. Эти певцы, как и все жители, бывают разных племен, и готовы [127] служить и льстить всем властям, какие пошлет им Аллах. Голос певцов и звуки инструмента крикливы и пронзительны, но туземцы находят эту музыку превосходною.

В Баязете считается жителей около 500 семейств, половина Армян и половина мусульман, в числе которых находятся большею частию оседлые Курды, менее Татары, и смесь между ними. Многие из мусульманских семейств бежали вместе с турецкими войсками, но впоследствии, успокоенные нашим обращением с городом, все воротились. Для управления Баязетом и Баязетским санджаком (уездом) был учрежден нами диван из четырех членов, почетнейших жителей города, — из них два мусульманина и два Армянина, под председательством одного из этих членов, Ахмет-Аги, оседлого Курда, занимавшегося торговлею и пользовавшегося общим уважением. Диван должен был управлять по существовавшим обычаям и законам. Во все время пребывания нашего в Азиятской Турции, мы требовали от Баязета только, чтобы жители не собирали податей и не посылали их турецкому правительству, под опасением строгого наказания. Хотя турецкое правительство лишалось немногих доходов, но жители были очень довольны своим положением; в продолжении двух лет Баязет управлялся сам собою, почти как вольный город, разбогател и без сомнения будет долго вспоминать о русской власти с благодарностию. Первый пример и первое впечатление хорошего обращения нашего с Баязетом имели влияние на жителей Турции и пригодились нам впоследствии.

Председатель дивана, Ахмет-Ага, был главным подрядчиком продовольствия для войск Баязетского корпуса. Он жаловался, что турецкое правительство [128] осталось должным ему большие суммы, и полагал, что долг этот пропадет. От него мы узнали, что в Баязетском корпусе состояло на казенном продовольствии 15 тысяч человек, в том числе 12 баталионов пехоты, из них в сражении 17-го июля участвовало 13 тысяч, а остальные 2 тысячи находились в командировках, в караулах при складах и в госпиталях. Следовательно, в сражении 17-го июля было по меньшей мере 20 тысяч Турок, потому что кроме баши-бузуков одни Курды ближайших пашалыков могли выставить несколько тысяч всадников, а их в сражении было много,

Из Баязета наши казачьи разъезды ходили по Арзерумской и Ванской дорогам и встречали везде одни следы бегства, — мертвых людей, дохлых лошадей и растерянные вещи. Все мусульманские селения были пусты. От лазутчиков и жителей Баязета мы узнали, что во время бегства, сами турецкие Курды разграбили на Ванской дороге имущество Селим-паши, а Курды ближайших пограничных областей Персии захватили часть обозов и скота, которые Турки гнали из Баязета. В д. Бергеры, лежащей на Ванской дороге, близ Ванского озера и в 90 верстах от Баязета, Селим-паша успел собрать из остатков Баязетского корпуса около одной тысячи человек, к которым вскоре присоединили одну тысячу солдат из г. Вана; остальные рассеялись но домам. Но если бы успели собрать из разбитого корпуса и более людей, — и вероятно их впоследствии собрали более из мест жительства, — то эти остатки, по мнению как жителей Баязета, так и наших милиционеров Эриванской губернии, будут никуда негодны в продолжении значительного времени, потому что, по общим сведениям, были поражены болезнью страха. Это особенное явление между здешними жителями, в особенности низменных и [129] жарких долин, непонятное для нас жителей севера. И у нас человек может струсить во время боя, панический страх овладевает даже массами войск, но это пройдет и человек через несколько времени, через час, через день, или более, опять готов драться, или по крайней мере остается здоров. Здесь страх имеет гораздо большие и продолжительные последствия, вся организация человека поражается ужасом и ослабевает, он теряет силы, впадает в болезнь и лежит в постели несколько месяцев. У Персиян, и вероятно у других живущих рядом с ними в жарких местах, чувство ужаса выражается еще другим особенным явлением: — лопается нижняя губа и из нее течет кровь, так что ее трудно остановить. Я не видел этого и не верил, но многие Персияне и Татары уверяли в том сами, как в факте не подлежащем никакому сомнению, и говорили, что подобные случаи бывали и у наших милиционеров, жителей низменной долины Аракса, во время неожиданных нападений Турок, даже неожиданных распоряжений нашего начальства идти вперед, чтобы драться, и вообще в разных обстоятельствах боя, когда опасность казала смерть неожиданно близкою. Внутренние волнения бывают у всех и везде, но без сомнения жаркий климат увеличивает действие внутреннего жара, а жители юга, может быть, подвержены по своей организации большим волнениям и сильнейшим впечатлениям и имеют более чем мы горячую кровь и даже нежную кожу. Одним словом, здесь все знают, что есть болезнь страха, признаки которой: лопающаяся губа, понос и общий упадок сил, делающие человека неспособным ни к какому физическому труду иногда в продолжении полугода. Впрочем я не слышал, чтобы от страха болели Курды, которые в жаркое время всегда кочуют на [130] высотах где прохладно. Этою болезнию были больны большая часть людей Баязетского корпуса, участвовавших в сражении 17-го июля. Недаром некоторые историки, из столкновений разных народов вывели заключение, что жители севера храбрее жителей юга и всегда побеждали их.

Курды Баязетского пашалыка после сражения откочевали на южную сторону хребта Алла-дага, ближе к Ванскому озеру. Монахи, приехавшие к нам в Баязет из армянского монастыря Сурб-Оганеса (св. Иоанна крестителя), лежащего на р. Евфрате и на дороге в Арзерум, в 60-ти верстах от Баязета, объявили, что до города Топрах-Кале нет ни одного человека из турецкого войска, ни Курдов, ни жителей Диадина и других мусульманских селений, — все бежали, остались только Армяне. В Топрах-Кале находилось 100 человек конных, наблюдавших за сбором продовольствия, и за этим городом до самой дороги из Карса в Арзерум опять никого не было. Монахи, опасавшиеся, что в общем беспорядке Курды разграбят их монастырь, просили нас придти туда, или прислать часть войска. Мы знали, что в Ване также ждали нас каждый день н потом читали в иностранных газетах, что в Арзеруме богатейшие жители и консулы приготовились уже оставить этот город. Влияние победы вскоре отозвалось благодетельно и позади нас. Граница Эриванской губернии обезопасилась, жители этой губернии успокоились и возвратились в оставленные ими жилища; везде могли ездить безопасно, по одиночке и без оружия. Весь мусульманский край наш от пределов Турции до Каспийского моря присмирел и затих, разбои прекратились, новые следственные дела не возникали, местные власти встречали везде повиновение и покорность, — это был факт, подтвержденный [131] тогдашним начальством Эриванской губернии. В день прибытия в Баязет, начальник отряда получил от одного из ханов, правителей пограничных персидских областей, письмо, в котором он поздравлял с одержанною победою. Если положение к нам Персии было сомнительно, то вероятно чингильская победа имела на нее влияние в нашу пользу. Эриванский отряд стоял возле ее границ, не имел более неприятеля и особого назначения, и если бы его усилить еще тремя или четырьмя баталионами, то можно было полагать, что он мог бы дойти до Тавриза, так же как в 1826 году.

Монахи Сурб-Оганеса беспрестанно говорили нам: — «идите далее, — все побежит перед вами». Но это не входило в план военных действий, удалившись даже к Сурб-Оганесу, мы заходили уже немного в тыл Анатолийской армии, стоявшей в полной целости против нашего главного Александропольского отряда, а наше назначение было только охранение Эриванской губернии. Генерал-лейтенант барон фон-Врангель, сообразно с существовавшими распоряжениями, и имея в виду, что он по причине своей раны должен будет скоро сдать отряд и уехать лечиться, о чем он просил уже командовавшего корпусом генерал-лейтенанта князя Бебутова, сделал распоряжение отойти с отрядом в пределы, или к границам Эриванской губернии.

В Баязете, кроме найденного в замке, мы нашли еще в разных местах спрятанными, или в складах учрежденных в домах: три орудия, один значок, несколько тысяч четвертей пшеницы, муки, ячменя, рису, полбенной крупы, соли и 300 бурдюков коровьего масла. Запасы были значительные, целые дома завалены ими сверху донизу. Вся добыча наша простиралась вероятно более чем на миллион рублей. Орудия и значок отправили в Эривань, [132] ружья, патроны, сабли, разную одежду роздали войскам, — и так как они не могли поднять и десятой части всего, то отдавали прибывшим сюда жителям Эриванской губернии, в вознаграждение потерь понесенных ими в 1853-м году. Патроны приходились к нашим ружьям, пехота и кавалерия взяли их несколько сот тысяч в пополнение истраченного в сражении и нагрузили ими все повозки, так что они ломались во время следования. В продолжении двух дней пока мы стояли у Баязета, солдаты, казаки и милиционеры по нескольку раз в день ели кашу и плов с маслом. Лошадей кормили ячменем сколько хотели. Все брали сколько могли съесть и поднять, — но запасы не истощались. Мы не имели с собою особых перевозочных средств, чтобы отправить порох, патроны, свинец и прочее, более ценное, в Эриванскую губернию, в которой оставались наши перевозочные средства, а потому, чтобы они не достались опять неприятелю, начальник отряда приказал истребить их. Для этого был назначен целый баталион, который почти два дня сваливал порох в реку и ближайшие к замку овраги и ломал патроны, сабли и ружья, не разобранные нашими войсками. Часть пшеницы и других запасов разбросали по земле, часть отдали некоторым жителям Баязета, в вознаграждение за потоптанные нами поля, часть осталась в складах, так что несмотря на расхищение продолжавшееся жителями после нашего ухода, мы чрез месяц или более нашли еще запасы пшеницы. Вместе с этим генерал-лейтенант барон фон-Врангель приказал сделать баязетский замок нежилым и для того выломить в нем окна и лестницы. Найденные в Арзапе склады ячменя и пшеницы частию разбросали, частию отдали жителям на сохранение, остатки эти нам пригодились. Было жаль, что военные [133] соображения заставили истребить такие запасы. Истребление иногда необходимо, но в настоящем случае, я полагаю, оно было напрасно. Материальные приобретения часто бывают вернее и выгоднее сомнительных будущих действий.

22-го июля отряд, нагруженный добычею, выступил из Баязета, с которым все расставались с сожалением. Хотя город не имел ничего особенно привлекательного, но все-таки в нем были жители, некоторая торговля и кое-какие удобства и развлечения. Отряд направился к Абаз-гельскому перевалу, на восхваляемую Таускунскую позицию, о которой говорили и писали еще прежде, где был превосходный горный климат, необходимый в здешние летние жары, и изобилие воды, подножного корма, топлива и даже рыбы, которой водилось много по близости в озере Балых-геле (т. е. рыбное озеро). Дорога от Баязета к Абаз-гельскому перевалу идет у подошвы южных покатостей Агри-дага чрез армянские селения Арзап, Курун и Мусун. Последние два похожи на первое, и также как оно окружено глиняною стеною. Жители не бедны, большое количество земли, которой много остается пустопорожнею, позволяет им иметь обширное хлебопашество и скотоводство. Церкви были обращены Турками в конюшни; при нас только что вынесли из них навоз, вычистили и освятили; мы первые велели отслужить молебен. Армяне встречали нас как спасителей. Против Мусуна, в 5-ти верстах, находится Караван-сарайский перевал. От этого селения дорога к Абаз-гельскому перевалу, по турецкой земле, начинает постепенно подыматься на протяжении около 20-ти верст по отлогому ущелью вдоль реки Балых-чая, текущей параллельно нашей границе. На реке лежат одни куртинские зимовники, то есть зимние [134] жилища Курдов. В них дома простые землянки, выложенные внутри камнем без всякой связи, простой, небрежной постройки, грязные и без всяких удобств; здесь человек живет вместе с окотом еще ближе и более чем в татарских и армянских саклях. Зимовники были пусты. Курды остаются в них только зимою, а летом выкочевывают с своими стадами и табунами на возвышенные места окрестных гор, где прохладно: но теперь они бежали, как выше сказано, за Алла-даг. Вся узкая долина Балых-чая и входящие в него ущелья покрыты превосходною травою. Балых-чай (рыбная река) вытекает из обширного озера Балых-геля, лежащего на значительной высоте, между горными вершинами и скалами, против Абаз-гельского перевала; местоположение живописно, но пустынно, окружающие озеро, горы и скалы безлесны, селений нет, кругом царствует молчание, только стаи водяных птиц плавают на поверхности. В озере водится в изобилии хорошая форель. От озера начинается крутой подъем на Абаз-гельский перевал, куда наши обозы и артиллерия поднялись с большим затруднением. От перевала крутой спуск идет уже в наших пределах около 4-х верст до брошенной татарской деревни Абаз-геля, лежащей в просторной долине, между высокими горами, в долине течет обильный водою ручей. Так как здесь были все удобства стоянки, прохлада, вода, трава и топливо, то отряд не пошел далее к Таускуну, а остановился 25-го июля лагерем между границею и деревнею Абаз-гелем. Этого же числа присоединились к отряду все его обозы, подвижные провиантский магазин, артиллерийский парк и госпиталь, направленные из Игдыря внутренними дорогами по Эриванской губернии.

Хотя это положение отряда было выгодно в [135] хозяйственном отношении и совершенно безопасно, но не вполне удобно в военном, как я говорил уже прежде. Здесь отряд был заперт между горами. От Турции нас отделял трудный перевал через горы, от жилых мест Эриванской губернии и от ведущих в них из Турции прямых дорог, Караван-сарайской и Орговской, мы были далеко. Этими неудобствами можно было пожертвовать для хозяйственных выгод только после нашей победы, когда нельзя было опасаться, чтобы даже мелкие хищнические партии баши-бузуков и Курдов осмелились показаться по близости наших границ. Движение наше к Абаз-гелю принесло однакожь может быть и некоторую пользу. На другой день по прибытии нашем сюда, до нас дошли слухи о большом сражении между Анатолийскою армиею и Александропольским отрядом, а вскоре получено официальное уведомление о победе одержанной князем Бебутовым у д. Кюрюк-дара, и сведение о отступлении турецкой армии к Карсу. Сражение произошло 24-го июля в то время, когда Эриванский отряд находился близ оз. Балых-геля у подошвы Абаз-гельского перевала. Впоследствии, в 1854 и 1855 годах мне случалось говорить о военных действиях 1854 года с жителями и некоторыми лицами служившими в турецком войске и в местных управлениях. По их рассказам и мнению, основанному может быть на одних олухах, а может быть и на верных сведениях, — когда в Анатолийской армии узнали о поражении и рассеянии Баязетского корпуса и вслед за тем о движении отряда из Баязета, а других войск (наши обозы с прикрытием) по Эриванской губернии к Абаз-гелю, то увидели возможность опасности для себя от соединения Эриванского отряда с Александропольским, или от действий Эриванского отряда в тыл и на сообщения Анатолийской армии с [136] Карсом и Арзерумом. Прямая горная дорога из Баязета на д. Хаджи-вали, где до сражения стояла Анатолийская армия, или на Александрополь, идет мимо озера Балых-геля чрез с. Кульны и турецкий город Кагызман, именно, та, по которой мы следовали. От Балых-геля можно пройти к Кагызману и горами. От нашей границы со стороны Кульп до Кагызмана около 25-ти верст, а от Кагызмана до дороги ведущей от хаджи-валинского лагеря Анатолийской армии в Карс около 35-ти верст. Хотя эта дорога совершенно неудобна для движения обозов и артиллерии, но она могла быть исправлена, и Турки могли во всяком случае, после Чингильской битвы, ожидать от Эриванского отряда действий отчаянных и должны были не пренебрегать им, по крайней мере могли опасаться возможности попыток наших беспокоить тыл и сообщения их с Карсом набегами и действиями кавалерии, поддержанной пехотою налегке. Эта возможность была известна в Эриванском отряде, и по прибытии к Абаз-гелю даже было сделано распоряжение о направлении кавалерии к стороне Кагызмана, но распоряжение это почему-то было отменено. Опасности большею частию преувеличиваются. Поэтому-то, говорят, в совете главнокомандующего Анатолийскою армиею было решено предупредить опасность и атаковать немедленно наш Александропольский отряд; с этою целию Анатолийская армия выступила из своего лагеря, когда Эриванский отряд был, как выше сказано, у Абаз-гельского перевала. Князь Бебутов, как видно из его донесения, узнал накануне о суматохе и о приготовлениях в хаджи-валинском лагере к какому-то движению, вперед или назад, что и заставило его выступить утром 24-го июля, для встречи, или преследования Турок. Я не ручаюсь за верность этих мнений и рассказов, их могут разъяснить только [137] сведения почерпнутые из турецких источников. Но все это возможно, как случайная связь большей части военных событий. Вообще, едва ли князь Бебутов решился бы вывести из Эриванской губернии наш небольшой отряд, а если бы решились извлечь из него пользу для дальнейших действий и успехов войны, то эту пользу могли извлечь разными способами. На сообщения турецкой армии мы могли действовать не только горною дорогою чрез Кагызман, но и колесною торговою Арзерумскою дорогою чрез Топрах-кале к верхнему Араксу, собственно на сообщение Карса с Арзерумом, где вероятно двигались постоянно все военные запасы, потому что Арзерум был главным складочным их местом, и как мы действовали в 1855 году, хотя впрочем в 1855 году мы находились в более выгодном положения, чем теперь. При действиях к стороне Арзерума мы и в 1854 году были бы прикрыты от Анатолийской армии непроходимым для артиллерии на этом пространстве хребтом Агри-дага, а Эриванская губерния прикрывалась одними уже наступательными действиями нашего главного Александропольского отряда, если бы он мог действовать. От Баязета до обеих этих сообщений тыла Анатолийской армии, как чрез Кагызман, так и чрез Топрах-кале, отстоит одинаково около 180-ти верст. Кроме того действия наши на торговой Арзерумской дороге должны были встревожить Англичан и отвлечь от Карса часть турецких войск в 1854 году более, чем в 1855 году, по неразъясненному еще общему положению дел, а для Александропольского отряда было тем выгоднее, чем далее от Карса отвлекались турецкие войска, потому что этим отстранялось удобство скорого соединения их после разделения. Но вместо этих сомнительных и отдаленных действий на сообщения, могших только пугать, а [138] не существенно вредить, из Эриванского отряда, не отвлекая его от прямого прикрытия Эриванской губернии, можно бы извлечь гораздо большую пользу действиями на внутренние области Азиатской Турции, лежащие между Арзерумом и персидскою границею, где нашему воображению представлялся широкий, соблазнительно-блестящий круг действий, что впоследствии мы увидим еще более.

Стоянка у Абаз-геля однакожь не спасла нас от болезней, здесь оне начались и продолжались все лето в большей чем прежде степени. Вместо 4-х, 5-ти человек заболевавших в долине Баязетского санджака ежедневно из всего отряда, число больных увеличилось здесь вдруг до 20-ти человек в сутки. Причина заключалась, как надо полагать, в быстром переходе войск из жаров низменных мест в холод возвышенностей Абаз-геля, где на северных боках гор лежал еще снег и после захождения солнца делалось вдруг заметно прохладно. Медики полагали, что мы все принесли зародыш болезней из Игдыря, а здесь они развились и выказались. Впрочем, в здешних местах болезненность увеличивается всегда в продолжении июля, августа и сентября месяцев, и мы вероятно не избежали бы ее, в большей или меньшей степени, где бы ни стояли. Настоящая болезненность в отряде была невелика, сравнительно с тем, чем она была и бывает в Эривани и на Араксе. Вместе с этим, подножный корм и топливо истощились в продолжении недели, за травою и кизяком стали ездить далеко в глубину Эриванской губернии. Эти причины заставили начальника отряда перейти опять в пределы Турции и стать против Караван-сарайского перевала, где были поблизости великолепные травы долины Балых-чая, топливо в брошенных Курдами зимовниках и безопасность сообщения с Эриванскою [139] губерниею по самому низкому и удобному из всех перевалов чрез Агри-даг. Находясь впереди Караван-сарайского перевала, отряд был ближе чем у Абаз-геля к Орговской дороге, к Баязету и к Амарату, откуда мы получали продовольствие, и мог лучше защищать границы Эриванской губернии с Турциею, находясь посередине их протяжения. Это без сомнения была лучшая позиция для того, чтобы только прикрывать наши границы. Все были довольны перемещением, всем казалось как-то лучше стоять в Турции, чем в своих пределах. Для перехода обратно чрез Абаз-гельский перевал разработали превосходную, стоившую порядочного труда, дорогу, какой в Турции, особенно в этих местах, никогда не бывало. Отряд выступил от Абаз-геля 2-го сентября, следовал по той же дороге, по которой шел из Баязета, и 3-го числа остановился лагерем на р. Балых-чае против куртинского зимовника Дутага, в 4-х верстах не доходя Мусуна и в стольких же от Караван-сарайского перевала. Для наблюдения за дорогою из Кагызмана к Кульпам, была оставлена в с. Гюллюджи одна сотня Донского № 4-го полка, усиленная вскоре командою из 100 человек вооруженных жителей. В Кульпах предполагалось открыть опять разработку соли, приостановленную вторжением Турок в 1853 году, и одной казачьей сотни было достаточно для прикрытия Кульп со стороны Кагызмана, потому что движение части войск наших из Александропольского отряда к Кагызману могло отрезать неприятеля, который решился бы двинуться от Кагызмана к Кульпам. После побед при Кюрюк-дара и на Чингильских высотах, можно было безопасно открыть кульпинские соляные промыслы. Стоянка у Дутага нравилась всем. Место лагеря было довольно возвышенно [140] и жары довольно сносны. Наши маркитанты и милиционеры ездили безопасно в Баязет и оттуда подвозили кое-какие продукты; сообщения с Амаратом и Эриванью были часты и удобны, отряд ни в чем не нуждался. Дрова на варку пищи добывали из брошенных куртинских зимовников, которые разбирали, так как Курды жившие здесь бежали за Алла-даг, можно было полагать, из преданности к турецкому правительству, а вероятнее из боязни нас. Для топлива употребляли еще особое невысокое, смолистое и иглистое растение, похожее по наружности более на траву чем на дерево, росшее в изобилии по окрестным, преимущественно северным покатостям гор, и названное солдатами колючкой. Команды нижних чинов ходили за нею каждый день и набирали ее понемногу к ротным кухням большими копнами.

До сих пор больные отряда пользовались преимущественно в баталионных лазаретах, из которых некоторых отправляли в Эриванский военный госпиталь, но число их постепенно увеличивалось. Болели преимущественно лихорадками и поносами, впрочем неопасными, смертности не было. Отряд стоял от Эривани в 80-ти верстах, переезд на такое большое расстояние чрез низменную долину Аракса во время сильнейших жаров, для многих больных мог быть гибельным, и потому в отряде открыли, у Дутага, подвижной госпиталь, но не для того чтобы, на основании положений, подавать только первоначальное пособие и перевозить в Эривань, а чтобы лечить окончательно до выздоровления. Действительно, здесь солдаты, в лучшем климате и на открытом воздухе, в палатках, выздоравливали скорее и, главное, по выздоровлении тотчас поступали в свои части, так что числительность отряда не ослабевала; [141] обстоятельство первостатейной важности, потому что рассылая больных по отдаленным госпиталям, обыкновенно не скоро соберешь их в свои части, от разных остановок пересылки и других случайностей, и войска мало-помалу, к концу осени, могли ослабеть значительно в своей числительности. Совершенное спокойствие царствовавшее кругом нас, отсутствие турецкого войска и бездействие нашего, позволяли не опасаться большого числа больных, которые затруднили бы отряд в случае движений и военных действий, В подвижных госпиталях больные получают говядины вдвое менее чем в постоянных; это неудобство было отстранено. Командовавший отрядом после генерал-лейтенанта барона фон-Врангеля, полковник Цумпфорт, разрешил выдавать больным мяса по положению постоянных госпиталей, и высшее начальство хотя не утвердило этой меры вообще, но в уважение особенного положения отряда, отдаленности его от Эривани и преимущества климата стоянки нашей перед климатом Эривани, разрешило принять на счет казны излишне издержанные на говядину деньги. Число больных в подвижном госпитале никогда и после не превышало 300 человек, а это число людей мы могли бы отправить в Эривань, если бы обстоятельства изменились и отряду предстояли военные действия и опасности.

В продолжении стоянки у Дутага отряд разработал подъем и спуск Караван-сарайского перевала и проложил здесь в горах превосходную дорогу.

Текст воспроизведен по изданию: Русские в Азиятской Турции в 1854 и 1855 годах. Из записок о военных действиях Эриванского отряда генерал-маиора М. Лихутина. СПб. 1863