ЛИХУТИН М. Д.

РУССКИЕ В АЗИЯТСКОЙ ТУРЦИИ

IV.

Перестрелка у Орговского поста. Внутренние беспорядки.

При расположении войск близ Амарата, провиант привозился для них из Эривани, на арбах или вьюках, выставляемых жителями как обыкновенная или особая повинность, точно также излишние и труднобольные отвозились из баталионных лазаретов в Эривань в военный госпиталь, а патроны и заряды в пополнение [50] поломанных и истраченных, привозились из эриванского артиллерийского гарнизона к войскам на жительских арбах или самими войсками. На случай возможности военных наступательных действий и даже движений при обороне, необходимо было иметь постоянно при отряде, как собственную его принадлежность, всегда двигающуюся с ним, независимую от края, который мог придти в беспорядок при открытии военных действий: подвижной провиантский магазин — для возки провианта на определенное число дней, кроме 10-ти дневного запаса состоящего при войсках, в ранцах и провиантских телегах, и потом для постепенной подвозки провианта из Эривани по мере израсходования его войсками, подвижной госпиталь — для поднятия медикаментов, госпитального белья и посуды, для подания первоначальной помощи заболевающим и раненым, а также для возки больных и раненых и отвоза их из отряда в эриванский военный госпиталь, — и, наконец, подвижной артиллерийский паря для возки второго комплекта артиллерийских запасов, т. е. такого же количества патронов, зарядов, пороха и свинца (милиции выдается обыкновенно порох и свинец, а не патроны), какое состоит в войсках на людях и в патронных и зарядных ящиках, а также для подвоза этих запасов из Эривани по мере израсходования их войсками. Если бы нам посчастливилось перейти в Турцию, то мы вероятно не нашли бы там ни продовольствия, ни удобных помещений для больных, особенно в начале войны, — надо было иметь все свое, с собою. Для поднятия всех этих запасов и тяжестей, в отряде не было организованных казенных транспортов и потому надо было устроить перевозочные средства наймом у жителей, на что представлялась возможность, и что было для казны выгоднее, чем содержание казенных [51] транспортов, особенно при таких действиях, когда войска почти не удаляются от своих пределов.

В здешнем крае жители возят тяжести вьюками, на лошадях, ослах, верблюдах и катерах, и на двухколесных арбах запряженных волами или буйволами. Вьючные лошади, известные под именем черводарских, и другие вьючные животные, находились в крае большими караванами; черводары, хозяева их, нанимаются перевозить тяжести и занимаются этим промыслом как наши извозчики и ямщики, все предметы торговли, как в Эриванской губернии, так в Турции и Персии, перевозятся на дальние расстояния вьюками, и в найме черводаров не может встретиться затруднения до некоторых пределов. Для движений и действий в Азии, где нет хороших дорог, и вообще в горах — вьюки очень удобны: с ними отряд будет легок и подвижен и пройдет по всем дорогам, но каждая лошадь может поднять вьюком только около 6-ти пудов и на каждом привале и ночлеге нужно ее развьючивать и сбрасывать тяжесть на землю. Провиант и отчасти артиллерийские припасы удобно возить вьюками, для поднятия же больных, госпитальной посуды и зарядов, удобнее колесные повозки. Арбы запряженные волами или буйволами, двигаются медленно и задерживают войска в походе. Буйволы не могут выносить сильной жары; устав, они ложатся в первой попавшейся луже или канаве, к которой сворачивают сами, и тогда их нельзя поднять и заставить идти никакими средствами. Арбная упряжь неудобна, в гору волы тянут хорошо, но при спусках с гор не могут удержать повозку, и она катится, увлекаемая своею тяжестью и часто опрокидывается или сваливается в овраги и пропасти. На арбу запряженную парою волов или буйволов, можно положить [52] от 30-ти до 40-ка пудов, следовательно в колесном обозе будет менее животных и он удобнее там, где есть хорошие дороги и может предвидеться недостаток в фураже. В горах северной части Эриванской губернии, южнее и западнее озера Гохчи, живут в нескольких деревнях русские раскольники, малаканы, субботники, духоборцы и другие, у них можно бы нанять обыкновенные наши четырехколесные телеги, но раскольники не хотели наниматься, имея возможность зарабатывать деньги в самом крае разными промыслами, не подвергаясь опасности, которую они предвидели на войне; кроме того, они не могли бы выставить скоро того числа повозок, какое нам было нужно. Сообразно с числительностию Эриванского отряда, среднею возможностию для него наступательных действий и удаления от Эривани, и болезненностию в здешних местах, отряду было необходимо для поднятия: провианта на 15 дней около 650 вьючных лошадей, — второго комплекта артиллерийского парка 88 двуколесных арб, — и подвижного госпиталя, на 150 человек больных, 77 таких же арб. Для доставления войскам больших удобств полезно иметь более обоза, но обоз стесняет действия отряда и утомляет войска, особенно в горах, к тому же мы могли иметь в виду возможность, в случае надобности усилить эти постоянные перевозочные средства временными средствами, выставленными от края, что впоследствии и делалось. Труднобольных и раненых должно было отвозить на повозках, легкобольные могли быть отправляемы из отряда на порожних черводарских лошадях, которые пойдут за провиантом в постоянные склады. В подвижном госпитале можно было обойтись вещами на 150 человек, потому что при каждом баталионе был лазарет на 28 человек. [53]

В донесении от 9-го июня, начальник Эриванского отряда, представляя на благоусмотрение командующего корпусом князя Бебутова, положение края, взволнованного и требующего успокоения, значительное протяжение границы, чрез которую в разных пунктах могут прорываться отдельные партии Турок и невозможность защищать ее на всех проходах малочисленным отрядом, оставаясь в оборонительном положении, а также свойство климата, которого убийственное влияние может произвести гибельные последствия, — испрашивал разрешения действовать по усмотрению своему наступательно, как единственное средство дававшее возможность существенно защитить Эриванскую губернию, и, — в случае успеха и перехода отряда в Баязетский санджак, более возвышенный, — спасавшее войска от влияния климата долины Аракса. При этом сообщались князю Бебутову последние сведения о силе и составе турецкого Баязетского корпуса и присовокуплялось, что несмотря на численное превосходство Турок над нами, успех для нас более вероятен теперь, когда отряд не ослаб еще от болезней, чем после, когда числительность его без сомнения уменьшится: неприятель может этим воспользоваться, и перейдя в наступление, заставит нас испытать неизбежно те неудачи, которых можно опасаться с меньшею вероятностию при немедленных наступательных наших действиях. В тот же день было донесено князю Бебутову о необходимости немедленного сформирования при отряде подвижных провиантского магазина, артиллерийского парка и госпиталя, в вышеозначенном числе вьючных лошадей и арб; испрашивалось поэтому разрешение действовать на месте по собственному усмотрению, не входя о всем с представлениями, не ожидая и не испрашивая разрешений, а эриванскому [54] военному губернатору было предписано немедленно вызвать охотников на поставку означенных перевозочных средств на все лето и осень, произвести торги законным порядком, заключить контракты, сформировать транспорты, наложить на них провиант, патроны, заряды, медикаменты и госпитальные вещи, и двинуть в отряд без малейшего замедления, по возможности скорее; также назначить в отряд медиков, провиантских, комиссариатских и артиллерийских чиновников, для заведывания всем этим.

В то же время были приняты меры к учреждению в с. Амарате, как более передовом опорном пункте для дальнейших действий отряда: постоянных складов провианта и артиллерийских запасов и постоянной мостовой укрепленной переправы чрез Аракс. У нас было два парома, — их употребили как плашкоты, с одного парома на другой и с паромов на берег перебросили длинные широкие щиты, которые в случае надобности могли сниматься и мост мог разводиться. К 17-му июня был совершенно готов прочный мост, «какого здесь не бывало с сотворения мира» — как говорили жители. Для прикрытия моста построили на каждом берегу Аракса по одному блокгаузу, наподобие здешних саклей, стены были выведены из глины и в них проделаны бойницы.

Пока принимались меры для устройства Эриванского отряда, вдруг вечером 15-го июня получено от Командующего действующим корпусом предписание, в котором он уведомлял, что 16-го июня он с Александропольским отрядом начинает наступательные действия и переходит за Арпачай, составляющий границу России и Турции против крепости Александрополя, и потому, чтобы извлечь из этого наступления наибольшую пользу, [55] предписывал произвести Эриванским отрядом наступление до с. Игдыря или даже до Орговского поста, маневрировать, показывая вид что хотим перейти границу, — но самую границу не переходить (6-го июня я был назначен Заведывающим Штабом Эриванского отряда, — должность Начальника Штаба в небольших отрядах; с этих пор все распоряжения и переписка делаются мне близко знакомы.).

Движение Эриванского отряда должно было происходить в наших пределах, от Амарата до Игдыря 14 верст, до Орговского поста около 30-ти верст, а от поста этого до турецкой границы оставалось еще 9 верст. Следовательно, если Турки будут беззаботны, то могут вовсе не узнать о нашем наступлении. Для приведения отряда в большую подвижность, для сбора некоторых перевозочных средств, сдачи и отправления больных и проч. понадобился один день, и потому выступление отряда к Игдырю было назначено 17-го июня после обеда, так как переход был не велик.

Но Турки были предприимчивее нас и показали, что можно вторгаться в неприятельскую землю не предпринимая даже общих наступательных действий. Знали ли в Баязетском корпусе о переходе Александропольского отряда чрез Арпачай и желали ли узнать, что предпринимает Эриванский отряд, но 17-го июня перед полуднем турецкая кавалерия в числе более 1000 человек скрытно перешла горы, спустилась по лощинам и оврагам, вдруг развернулась на равнине лежащей перед Игдырем, и напала на казачий передовой пост, состоявший из 20-ти человек, выставленный в 3-х верстах впереди Игдыря у разрушенного строения бывшего Мучинского поста. Две сотни, стоявшие в Игдыре, поскакали на встречу неприятеля и на выручку своих. Тревога распространилась по всей линии [56] нашего расположения. Донские сотни находившиеся в с. с. Евджиляре и Кюллюке, конно-мусульманский полк и бекская дружина, готовые уже к выступлению, спешили рысью к Игдырю на соединение с атакованными частями. Пехота была также готова, — и весь Эриванский отряд пришел в движение и тронулся по назначенным направлениям, которые случились кстати с направлениями к месту тревоги. Я также поскакал туда. На всей дороге от Амарата до Игдыря встречались толпы Армян, которые прежде возвратились в селения занятые нашими войсками и даже несколько семейств в Игдырь, для обработки полей, и теперь опять бежали; некоторые гнали свою скотину, другие несли разное имущество, женщины несли и вели детей, многие плакали и в ужасе часто оглядывались, не гонятся ли уже за ними Турки; в некоторых местах валялись на дороге арбы, сломавшиеся в беспорядке бегства. У встречавшихся я спрашивал: «Что там делается?» — и мне всегда отвечали: «казаков бьют!»… Не доезжая до Игдыря, я встретил нескольких раненых казаков, одни могли ехать сами, других поддерживали; запекшаяся кровь не была еще обмыта, головы и груди перевязаны наскоро чем попало. Судя по тому, что Турки пришли к нам и напали на нас, а не мы на них, бежавшие Армяне имели право сказать, что «казаков бьют»; но к счастию этого не было.

Турки спустились и отошли от своей границы на 23 версты храбро, но действовали нерешительно. Казачий пост отступил к Игдырю преследуемый баши-бузуками, потеряв несколько раненых, которые однако же успели уехать; две сотни выехавшие из Игдыря бросились в пики на наиболее выдвинувшихся Турок, и они остановились. Завязалась перестрелка и джигитовка. Заметив пыль поднявшуюся и быстро подвигавшуюся к Игдырю [57] по разным дорогам со всех сторон, Турки начали отступать. Две сотни казаков преследовали их до подошвы гор и остановились; здесь соединилась с ними остальная наша кавалерия, но Турки были уже далеко и гнаться за ними в гору было бы бесполезным утомлением лошадей. В этой стычке ранено 10 казаков, в том числе 2 тяжело, у неприятеля, — по рассказам казаков, — ранено до 15-ти человек. В наших руках осталось несколько потерянных куртинских пик и пистолетов. Все Курды вооружены пиками сделанными из длинной бамбуковой трости, на конце которой насажен кинжал, под кинжалом кругом трости подвязан, в виде шара, пук страусовых перьев; пику эту Курд иногда бросает в неприятеля на всем скаку, на значительное расстояние, и от этого часто теряют их. Главная потеря Турок, о которой они жалели более чем о потере людей, состояла, как я узнал впоследствии, в превосходной арабской лошади, раненой пулею и издохшей на дороге. С 17-го на 18-е июня наш сосредоточенный отряд ночевал бивуаком, а 18-го числа расположился лагерем у Игдыря, кавалерия впереди, а пехота позади его. Здесь мы простояли несколько дней.

У Игдыря отряд увеличился 125-ью человеками Курдов Эриванской губернии, сформированных в особую сотню, под командою своего старшины, или родоначальника, Джафар-Аги, и тремя сотнями Донского казачьего № 4-го полка, присланными собственно по случаю некоторых небольших беспорядков в Эриванской губернии, о которых я буду говорить ниже. Отряд состоял теперь из пяти неполных баталионов пехоты, 12-ти орудий и 18-ти сотен иррегулярной кавалерии, в том числе 9-ть сотен Донских казаков и 9-ть сотен местной милиции. Контракты на поставку перевозочных [58] средств для отряда были уже заключены, 88-ть арб для артиллерийского парка были выставлены в Эривани к 20-му июня, и согласно сделанному начальником отряда предварительно распоряжению, 22-го июня прибыли в с. Амарат с третьею частью подвижного артиллерийского парка, четвертою частью комплекта медикаментов и вещей подвижного госпиталя и провиантом на пять дней. Черводарские лошади для подвижного провиантского магазина и остальные арбы для подвижного госпиталя могли прибыть в отряд не ранее 15-го июля. Но и с теми запасами, которые подвезли, можно было предпринять наступление, имея даже в виду, что оно может затянуться. Провиант, а в случае надобности и часть вещей парка и госпиталя могли быть сложены в Амарате или Игдыре, и арбы, часть или все, употреблены для перевозки больных и раненых. На войне осторожность вернее риска, благоразумие требует принять все меры на все случаи, но и смелые, по-видимому неосторожные, предприятия, когда они необходимы, должны быть извиняемы, потому что и они имеют успех, и часто даже более блестящие последствия, чем математически рассчитанные действия. Войска имели с собою полный комплект патронов и зарядов, и провианта на 10-ть дней, а последствия показали, что с этими патронами и зарядами можно было менее чем в 10 дней разбить и рассеять турецкий корпус, пройти далеко в неприятельскую землю н захватить у Турок много провианта, артиллерийских и других запасов. Я говорю это вообще, в настоящем случае, в решительных действиях Эриванского отряда может быть не было надобности, по расчетам командовавшего корпусом князя Бебутова, потому что и главный Александропольский отряд, предприняв наступление, отошел очень недалеко от нашей границы [59] и остановился, а начальник Эриванского отряда имел положительное предписание не переходить границу, и, следовательно, не мог предпринять ничего важного.

Хотя движением к Игдырю исполнялось уже последнее приказание командующего корпусом, но Начальник отряда желал, собственно для буквального исполнения его, сделать движение даже до Орговского поста и внушить Туркам более сильное убеждение в намерении нашем вторгнуться в их пределы, и потому по прибытии части транспортов в Амарат, выступил в тот же день 22-го июня из Игдыря к Орговскому посту с частию отряда, налегке, без обозов и палаток, имея в виду возвратиться к Игдырю на другой день.

Мы выступили вечером, когда начало уже смеркаться и с высот гор, где стояли наблюдательные посты Турок, нельзя уже было видеть глубину долины Аракса, покрывающуюся в это время пеленою пыли и тумана. Пошли 1-й баталион Ширванского, 5-й баталион Тифлисского и 1-й баталион Мингрельского полков, вся легкая № 7-го батарея и 10-ть сотен кавалерии, казаков, беков, конно-мусульманского полка и Курдов. Остальные части остались на своих местах, палатки выступивших войск не были сняты. Чтобы скрыть наш ночлег у Орговского поста и для того не разводить огней, в поход взяли по фунту вареной говядины на человека, взяли также сухарей на два дня и на каждый баталион по одному патронному и на каждое орудие по одному зарядному ящику. Впереди следовала кавалерия, в двух верстах за нею пехота с артиллериею, подивизионно между баталионами. Уже стемнело, когда мы стали подыматься в гору. Ночь была лунная, наше движение не встретило никакой остановки и около полуночи мы пришли к Орговскому посту. Пехота стала бивуаком возле [60] самого поста, кавалерия как шла — 1 1/2 или две версты впереди. Люди улеглись кое-как между камнями и проспали спокойно до следующего утра, однакожь со всеми военными предосторожностями. Турки не заметили и потому не беспокоили нас. Утро 23-го июня было ясно, небо безоблачно, горы открыты; ни одного Турка не было на высотах, на которых всегда стояли наблюдательные посты их. Было сделано уже распоряжение для направления к границе всей кавалерии и одного баталиона с двумя орудиями версты на три от Орговского поста, когда в отдалении на одной из трех отдельных вершин, стоящих у перевала, показались четыре всадника турецкого разъезда и легкий дымок от четырех сигнальных выстрелов, извещавших о нашем присутствии в горах. Мы тронулись, турецкий разъезд скрылся, у Орговского поста на месте бивуака остались два баталиона с шестью орудиями. Кавалерия, поднявшись на гору, была остановлена в 1-й или 1 1/2-ре верстах от перевала, а две сотни казаков и по одной сотне беков и конно-мусульманского полка вышли на самый перевал. Поднявшись на хребет, мы увидели менее чем в 1000 шагах под собою до 500 человек баши-бузуков, которые подымались к нашей стороне также со всеми военными предосторожностями; в глубине у Карабулаха чернелись стоявшие неподвижно три баталиона пехоты. С нашей стороны были сделаны несколько выстрелов, людьми имевшими штуцера, по толпе баши-бузуков: человека три или четыре свалилось с лошадей, баши-бузуки остановились, открыли ружейный огонь, и потом отступили вне выстрела.

В таком положении мы простояли час или два, баши-бузуки и баталионы у Карабулаха также не трогались с места: очевидно, они не имели намерения наступать, а [61] только ожидали нашего наступления. Бесполезно было бы оставаться здесь долее, и потому начальник отряда приказал отступить. Турки не преследовали нас, наша кавалерия была уже в трех верстах от границы, когда баши-бузуки показались на перевале. Весь отряд собрался к Орговскому посту около полудня и расположился на привале, собственно для кавалерии, сделавшей до границы и обратно около 20-ти верст. Пока мы отдыхали, баши-бузуки мало-помалу все спустились с хребта и заняли, в 4-х верстах от нас, бугор, отдельно стоящий посередине лощины, по которой идет Орговская дорога. Около 2-х часов по полудни, прискакал к начальнику отряда казак от поста выставленного влево на восток от Орговской дороги, против так называемого Харабабажарского ущелья, образуемого массою Арарата и горами в которых мы находились, с известием, что до 1000 человек Турок двигаются по этому ущелью и обходят нас. Известие было сомнительно и нисколько неопасно. Казаки любят преувеличивать силы неприятеля и определение ими числа: «видимо-невидимо!» известно в армии. Для разъяснения дела послали сотню казаков по отлогостям гор. Известие действительно оказалось ложным, 50-ть человек баши-бузуков, шедших по Харабабажарскому ущелью, заметив сотню казаков бежали и скрылись.

Около 3-х часов по полудни отряд тронулся обратно к Игдырю, впереди пошла пехота с артиллериею, за ними должна была следовать кавалерия. Но только что голова колонны начала движение, баши-бузуки стоявшие на бугре стали спускаться, и пехота не успела отойти на 1/2 версты от Орговского поста, а кавалерия не тронулась еще с места, как они были уже перед нею и завязали перестрелку. Вся наша кавалерия построилась впереди [62] Орговского поста на правой стороне оврага и ручья текущего по дну ущелья, сотни лавами, казаки на правом и милиция на левом фланге; местность здесь довольно ровная, удобная для скачек, хотя не очень широка, стесненная горами, образующими Орговскую лощину; пехота была остановлена, как шла на левой стороне того же оврага, не принимала участия в перестрелке и была только зрительницею происшедшего здесь кавалерийского, совершенно в азиятском вкусе, дела. Густая цепь казаков и милиционеров была вызвана и перестреливалась с баши-бузуками, расстояние между ними было около 400 шагов. Всадники с обеих сторон выскакивали шагов 50 вперед, делали выстрел и возвращались в цепь заряжая ружье, несколько баши-бузуков спустились в овраг, где бежал источник, против правого фланга нашей кавалерии и оттуда стреляли вдоль ее фронта; от них также отстреливались. Потом наши милиционеры с гиком и криком «ура» бросались вперед в шашки, и проскакав шагов сто останавливались и возвращались: пока они скакали вперед баши-бузуки обращались в бегство, потом останавливались, поворачивали, бросались в свою очередь на наших с гиком, и проскакав также около 100 шагов останавливались и стреляли, эти атаки повторялись несколько раз: но расстояние между нашими и баши-бузуками не уменьшалось, атаки и перестрелка производилась издали. Здешние азиатцы всякое дело делают с необыкновенным шумом и криком, и у нас и у Турок слышались со всех сторон гиканье, возгласы и неизбежные ругательства, выстрелы гремели без умолку, пули свистели кругом, пыль и дым смешались, можно было подумать, что дерутся сто тысяч чертей с неимоверным ожесточением. Но на земле не валялось ни одного убитого, не было видно ни одного раненого, кровь [63] текла однако же с нескольких легко раненых лошадей, которые могли продолжать скачку. Перестрелка эта могла бы продолжаться долго. Полковник Хрещатицкий наконец скомандовал казакам в пики, сотни тронулись лавами и поскакали на баши-бузуков, которые тотчас же поворотили, обратились в бегство, рассеялись частью по окрестным покатостям, частию на дороге и остановились когда были уже далеко от наших. Кавалерии велено было продолжать отступление, и пехота опять тронулась. Но когда наша кавалерия начала движение и поравнялась с Орговским постом, баши-бузуки опять быстро спустились к ней и насели на хвост ее колонны, она должна была остановиться, и перестрелка опять загорелась. Баши-бузуки не отвязывались от нас. Время подходило уже к сумеркам. Чтобы отделаться от них, начальник отряда выдвинул на край оврага ближе к правому флангу нашей кавалерии два орудия. Выстрел загремел между горами, граната лопнула между баши-бузуками, они как стая птиц рассеялись в разные стороны. Потом раздался другой и третий выстрел, та же суматоха между баши-бузуками повторилась, ружейный огонь замолк, кавалерия наша отступила от Орговского поста не преследуемая более ими, и весь отряд возвратился на свои места к Игдырю, когда уже стемнело. Когда мы отошли от Орговского поста версты две, баши-бузуки бросились в овраг к воде; они и лошади их не пили почти целый день.

Надо отдать полную справедливость баши-бузукам. Не делая особенных подвигов, всегда готовые рассеяться при малейшем решительном наступлении нашем, они однако же действовали молодцами. Теперь их было не более 500 человек против нашего отряда, в котором находилось 1000 человек одной кавалерии, они [64] отошли от границы 9 верст, не имели никаких подкреплений, не имели даже возможности напоить своих лошадей, утомленных движением в горах в знойный день, потому что источник воды был в нашей власти, — и решились атаковать нас, не отставали от нас до возможности, с примерною настойчивостию. Они не опасались и не рассчитывали, что у нас одной кавалерии было вдвое более чем у них, что наши лошади отдохнули и были напоены и что мы могли бы гнать их 9 верст и могли, вероятно, догнать и изрубить хотя часть. Может быть скажут, что это было с их стороны неблагоразумие, однако же оно достойно похвалы. Баши-бузуки сделали все, что следовало и что могли сделать, и имели право гордиться своими действиями 23-го июня. Я видел баши-бузуков в схватках несколько раз и после, участвовал также на войне с горцами Кавказа, имеющими военную репутацию гораздо выше чем баши-бузуки, — и решаюсь при этом сказать, что, по моему мнению, в сущности нет большой разницы между кавказскими горцами и турецкими баши-бузуками, хотя первые несколько превосходят последних. И те и другие вообще очень малогодны, как войско, храбры только при отступлении от них, одинаково животолюбивы, не идут на открытую опасность, не имеют дисциплины и неспособны атаковать пехоту готовую встретить их. Разница между ними та, что горцы вооружены гораздо лучше и все имеют хорошие ружья; они имели прежде положительное преимущество над нами — в верности стрельбы и дальности полета пуль, и действуют в стране знакомой им как родина, гористой и покрытой густым лесом, где для них встречаются прикрытия на каждом шагу и возможность наносить урон нечаянными нападениями, самыми опасными на войне. Выходя из [65] своих домов на близкое от них расстояние, горцы одеты легко и могут настойчиво, неутомимо действовать и преследовать неприятеля, пешие и конные, смотря по надобности. Вооружение, образ действий и главное — местность, делали их гораздо опаснее для нас, чем были баши-бузуки, а вооружение нашей пехоты на Кавказе до 1857 года, можно оказать, одним холодным оружием, позволяло им выказывать не опасное геройство и подъезжать смело на десятки шагов к фронту баталионов. До 1857 года они действовали против нас, наседали на нас, так же как теперь баши-бузуки, постоянно во время наших отступлений, которые были неизбежны при тогдашних наших действиях, не как отступления от неприятеля, а как возвращение из экспедиций и набегов на места прежней стоянки. При преследовании отступающего неприятеля и трус делается храбрым. В наступлении дух войска растет и увеличивается как снежный шар, или как водяной поток: обыкновенное наступление иногда по силе увлечения невольно превращается в отчаянную атаку, — отступление в кажущееся или невольное бегство. Преследующий с боем может считать свои силы вдвое увеличенными, отступающий вдвое уменьшенными; хорошее отступление самое трудное дело на войне. Без сомнения, как горцы Кавказа, так и народы Азии, из которых собирают баши-бузуков, могут иметь и имели в своей жизни эпохи особого фанатизма, делавшего их героями: я не говорю об этих исключительных положениях. Кавказские горцы защищают свою родину, что должно бы одушевлять их более баши-бузуков и отклонить всякую мысль и возможность сравнения их с баши-бузуками, но сходство, т. е. одинаковая малогодность их как войска, существует даже и в этом настоящем положении. Наша милиция была очень довольна этим делом, [66] пехота, состоявшая из кавказских боевых баталионов, напротив, недовольна. Не входя ни в какие рассуждения, что нам без возможности переходить границу, было совершенно напрасно трудиться и тратить время и порох на скачку и перестрелку с баши-бузуками и что надобно было наконец воротиться ночевать в Игдырь, и не зная общих распоряжений о действиях отряда, пехотинцы говорили, что стыдно отступать от этой сволочи, как они называли баши-бузуков, и что надобно было бы проучить их. Несмотря на это, кроме пользы обстреливания войск и приучения их к пулям и военным опасностям, — выгода общая нам и неприятелю, — дело 23-го июня и возвращение наше к Игдырю были очень полезны, собственно для Эриванского отряда, в другом отношении, как мы увидим после. Не знаю, принесли ли эти движения какую-нибудь пользу для наступательных действий Александропольского отряда. Я полагаю что в эту войну вообще выказалось здесь большое уважение к маневрам и убеждение в пользе движений и действий без боя и в возможности достигнуть ими какой-либо цели. У Турок эта система была развита еще более. Они, как мы увидим, в продолжении войны очень часто употребляли угрожающие движения, распространение пугающих слухов и другие угрозы издали, без решительных сражений. Может быть и мы и они действительно достигали, в некоторой степени, своих целей.

Турки без сомнения были довольны 23-м июнем еще более чем наша милиция и имели полное право быть довольными. Командир Баязетского корпуса вероятно донес если не о блестящей победе одержанной им над Эриванским отрядом, то по крайней мере о храбрых действиях, которыми он отразил этот отряд, намеревавшийся проникнуть в Турцию, и заставил [67] его возвратиться в свои пределы. На другой день утром, в разных местах Эриванской губернии, лежащих ближе к границе, слышали пушечные выстрелы в Баязете и насчитали их около 100. Лазутчики вскоре объявили нам, что стреляли в радость победы одержанной над нами, и в честь прибывших из г. Вана 4-х тысяч пехоты на усиление Баязетского корпуса.

После этого дела мы стояли у Игдыря до половины июля в бездействии. Баши-бузуки показывались несколько раз в горах на пространстве между с. с. Кюллюком и Кульпами, в местах отдаленных от нашего отряда, не много пограбили и захватили несколько Армян. Одна шайка переправилась даже чрез Аракс в Сардар-Абадский участок. Для преследования их послали около двух сотен казаков и милиционеров, часть успели догнать и захватили двух человек; остальные спаслись. Одни только внутренние беспорядки тревожили нас. Спокойствие в крае поддерживалось по близости войск, но в отдалении, в разных местах Эриванской губернии, происходили случаи, — продолжавшиеся беспрерывно еще с прошлогодних осенних беспорядков после вторжения Турок, — хотя неважные, но показывавшие сомнительное положение края и возможность волнений, особенно если бы наши действия были неудачны и дурны.

В настоящем положении, во время войны, когда страсти разгораются, малейшее неудовольствие находило много средств для выражения и широкое поле для разгула. Недовольные, если не могли найти поддержку в турецких войсках, то всегда могли бежать к ним. Здесь было труднее, чем в внутренних русских губерниях, сохранить безукоризненное справедливое управление. У азиатцев нравственность, понятия о чести и долге, далеко ниже европейских. Русскому и в голову не придет [68] того, что азиатец считает дозволенным и не бесчестным. Здесь грабеж и разбой считаются молодечеством, убийство врага — правом, совесть не укоряет убийцу в сделанном им преступлении. Здешние христиане, находясь в подданстве у мусульман, усвоили отчасти многие их обычаи. Жители не отвыкли еще от древних правил турецкого и персидского правительств, когда жизнь и собственность их зависели от произвола пашей и сардарей, наклонные к унижению, они сами развращают своих начальников. При отсутствии сознания своего долга, каждый хочет откупиться от исполнения обыкновенных гражданских обязанностей и повинностей. Обычай, приходя к начальнику и вообще ко всякому старшему с просьбою — приносить подарок, бешкеш, считается приличием, долгом, самым обязательным правилом. Не взять подарка, значит обидеть дарящего. Незнание русского языка, русских законов и обычаев, становит жителей еще в большую зависимость от ближайших к ним чиновников, — которые также почти все здешние уроженцы, преимущественно Армяне и Грузины, выучившиеся по-русски, — может предоставить тысячи мелких случаев для неприметных злоупотреблений. Войска в сношениях с жителями должны были обращаться во всем к посредству участкового начальника, без него ничего нельзя было купить. До прихода войск жители вовсе не продавали многие вещи и не зная ценности им в деньгах, действовали робко, опасались быть обманутыми, или вовсе не получить плату. Торговли в крае почти не было. Чтобы купить курицу, яйца, сено, ячмень, рогатый скот и пр., деньги обыкновенно отдавали чиновнику, по его назначению; он доставлял все в исправности, а расплачивался как знал. Войска старались входить в ближайшие прямые сношения с жителями [69] и впоследствии мало-помалу приучили их продавать свои произведения прямо себе, без посредства чиновников. Высшие начальники, которые из Русских, не зная здешнего языка, при веем желании открыть зло, встречают в этом большие затруднения, по одной недобросовестности переводчиков, которые переводя, иногда лгут с неимоверною наглостию. От Персиянина и Армянина трудно допытаться правды: он желает прежде всего угодить вам, и на сделанный ему вопрос отвечает вежливо и смиренно вопросом: — «Как прикажете отвечать?» Иногда начальник знает верно, что такой-то дал взятку такому-то и за то-то, призывает первого, уговаривает сознаться, обещает ему, что он за это не ответит; объясняет, что он дал взятку напрасно, что его дело справедливо и решено уже давно в его пользу. Персиянин почтительно кланяется, приложив руку к сердцу, и божится, что он взятки не давал, но в его глазах видно смиренно-насмешливое подозрение, которое говорит: — «знаем тебя! не обманешь!» Я упоминал прежде, что много мусульман перебежало в Турцию; все охотно доставляли туда тайно продовольствие. Во многих местах вспыхивали беспорядки, которые к счастию ограничивались одиночными случаями, и прекращались. И этими беспорядками мелкие чиновники иногда играли как огнем дети. Эриванская губерния была на военном положении и в этом отношении зависела от начальника Эриванского отряда. Генерал барон фон-Врангель иногда получал от уездных и участковых начальников донесения, что случился такой-то беспорядок: Татары или Курды ограбили дом в таком-то селении; что доносивший тотчас принял энергические меры, вооружил команду и прекратил беспорядок. Иногда оказывалось, что беспорядка вовсе не было, или он представлен [70] совершенно в ложном виде и ему ошибочно или умышленно придан политический характер. Эти происшествия приводили нас в негодование и пугали. Мы имели перед собою Турок, против которых хотели действовать, и должны были ожидать, что в тылу у нас, в самом крае вспыхнут возмущения, которые поставят нас в самое неприятное положение. Для примера приведу один случай, наделавший наиболее шума.

Гражданское начальство получило донесение, что Турки опять распространяют между народом Эриванской губернии прокламации, которыми приглашают мусульман к восстанию и что прокламации эти ходят в Нахичеванском уезде. Нельзя отвергать, чтобы Турки не употребляли способа прокламаций для волнения нашего края, но никто из жителей не был уличен в распространении их, и многие были убеждены и говорили, что все дело о прокламациях — ложь и выдумка. Для расследования о них был однакожь командирован в конце июня или начале июля 1854 года один чиновник из Армян. Впоследствии генерал барон Врангель послал в Нахичеванский уезд служившего в отряде офицера из местных почетных жителей, человека добросовестного и хорошо воспитанного, для тайного разузнания этого дела, и от него мы узнали, что оно произошло следующим образом. Доставленные им сведения впрочем подтверждались и другими. Гражданский чиновник, командированный на следствие, приехал в Нахичеванский уезд к коротко знакомому своему Ширин-Султану, одному из почетных и зажиточных жителей уезда. Ширин-Султан принял и угостил его. За бутылкой вина чиновник откровенно признался зачем он приехал, объявил, что многих жителей подозревают в принятии и распространении турецких прокламаций, назвал по именам наиболее богатых, и просил [71] Ширин-Султана содействовать ему в разъяснении дела. Ширин-Султан отвечал, что слух о прокламациях ложен, и отказал на отрез. Оба были навеселе, между ними завязался спор, кончившийся дракой. Ширин-Султан избил чиновника, который вырвавшись из его сакли, бежал в соседнюю деревню, оставив свою шапку, лошадь и весь багаж и тотчас донес, что Ширин-Султан, при требовании показать прокламации Турок, хотел убить его, отнял у него лошадь и все вещи, и сам он едва успел спастись. Послали команду солдат охватить Ширин-Султана, но он, сознавая свою вину в драке с чиновником, бежал в горы, взяв с собою все свое семейство. К нему бежали несколько человек, преимущественно его родственников. Сформировали еще другую команду из вооруженных жителей и казаков, до 250-ти человек, и против Ширин-Султана открылись действия, чтобы его поймать и рассеять его шайку. Начальнику Эриванского отряда донесли об этом происшествии как о бунте и просили о высылке казаков. Генерал барон фон-Врангель, донося о нем князю Бебутову просил также о присылке подкреплений, для того чтобы усилить вверенный ему отряд для действий против Турок и не ослаблять отделением частей для прекращения беспорядков, возникавших в крае. Князь Бебутов отвечал, что не может выслать из Александропольского отряда ни одного солдата, но командировал в состав Эриванского отряда из других мест две сотни Донского № 4-го полка, о прибытии которых упоминалось выше, и разрешил взять из Эриванской крепости одну роту линейного баталиона, содержавшего там караулы и занимавшегося приготовлением для нас сухарей. Не ожидая прибытия этих частей, начальник отряда командировал в распоряжение местного начальства для поимки Ширин-Султана одну сотню [72] казаков, которые вместе о собранными прежде 250-ью всадниками и солдатами высланными из Эриванской крепости, гонялись за ним несколько дней по горам. Все родственники Ширин-Султана явились к начальству, просили прощения и объявили, что они вовсе не хотели противодействовать правительству, а бежали из страха быть арестованными вместе с Ширин-Султаном. Ширин-Султана не поймали, он куда-то скрылся, а потом бежал в Персию, шайки его наконец не существовало.

Было очевидно, что некоторые так называемые политические преступления жителей, вовсе не важны, как их представляли, и имеют другой характер. Почти все беспорядки происходили от племенной неприязни и от диких привычек и наклонностей к грабежу и насилию самих жителей, но в некоторых было виновато отчасти ближайшее начальство. Генерал барон фон-Врангель просил эриванского губернатора взыскать строго с чиновника виновного в деле Ширин-Султана, и внушить всем прочим быть осторожными и строго справедливыми в своих действиях, так как беспорядки обыкновенные в мирное время, теперь могут принять опасные размеры, и прекращение их отвлекает войска от прямой их цели — действия против турецких войск, и вместе о этим предписал прекратить вое розыски и преследования политических преступлений до более удобного времени. Нельзя было оставить их вовсе, потому что под названием политических преступлений были обыкновенные насилия и убийства. К жителям сделано воззвание, в котором обещалось забвение всех прошедших политических преступлений и прощение тем из бежавших в Турцию, которые не сделали убийства, или грабежа, если они возвратятся в свои места. Некоторые чиновники были сменены. Жители увидели, что они находят [73] покровителей в военном начальстве, в них явилось к нам доверие и они толпами приходили в отрядный штаб с жалобами на чиновников, или по своим частным делам. Азиатцы любят, чтобы дело решалось немедленно на месте: их по возможности и по справедливости удовлетворяли. Многие жалобы оказывались ложны и свидетельствовали только о неприязни друг к другу Армян, Персиян, Татар и Курдов. Вместе о тем действительно виновные наказывались строго. Край успокаивался. Воззвание было услышано. Многие из бежавших явились с повинною головою, а впоследствии, когда наши действия приняли другой, наступательный характер, и надежды мусульман стали оказываться несбыточными, — они возвратились почти все.

Подобное смутное положение края во время войны неизбежно, даже в более благоустроенных обществах, и надо удивляться, что здесь оно не приняло больших размеров. Везде есть страсти, личности, корысть и желание поживиться, все это скрыто и молчит, пока есть порядок, с начатием войны и разрушением существовавшей власти на каком-либо пространстве края, все в нем подымается и действует не встречая узды преступлениям. Здешние разноплеменные народы еще так дики, что и теперь готовы грабить друг друга, а прошедшие века накопили между ними много неотплаченных взаимных оскорблений и насилий. Персияне, Татары, Курды, Турки и другие были в разное время в положении победителей и потом побежденных, или усмиренных, и не любили друг друга. Армяне готовы были употребить ложь и клевету, чтобы сделать зло мусульманам, и пользуясь русскою властию мстить им за их прошедшие насилия и возвратить хотя кое-что из потерянного и отнятого у них прежде; магометане считали себя [74] вполне правыми давить, при всяком. удобном случае, эти возмущения побежденного ими прежде народа. В подобном положении, средства не разбирались, и для такой вражды не было границ законных правил. Только одна посторонняя власть, одна наша сила могли помирить и держать в страхе эти неприязненные национальности, а очевидное желание наше быть справедливыми, успокаивало их. Справедливость и строгость, лучшие средства управления массою, были необходимы, и как везде и всегда принесли пользу. Было бы несправедливо укорять в этих беспорядках собственно русское начальство, — без нас их было бы гораздо более, они возникали из самого свойства местных отношений и состояния края. Злоупотребления собственно русских чиновников, как случаи, ничего не доказывают и не могут вредить общей системе наших действий и причинам нашего влияния. Высказать это представится еще не один случай. Сколько могу судить о бывших здесь беспорядках, — я убежден, что они были неповиновение или, лучше сказать, выражение неудовольствия собственно против влияния Армян и Грузин, — случайное обстоятельство местного управления, а не против русской власти, — и обыкновенные хищничества, взаимные грабежи друг друга враждующих и полудиких народов.

V.

Сражение на Чингильских высотах.

Наконец в начале июля был получен ответ на представление 9-го июня о необходимости наступательных действий. Князь Бебутов писал, что если генерал барон фон-Врангель находит возможным действовать наступательно с небольшим вверенным ему Эриванским отрядом, то он в этом не препятствует, но [75] надеется, что Эриванская губерния не останется без защиты.

В это время начинались уже самые сильные жары, зной был и днем и ночью нестерпим; комары и мошки не давали спать ни днем, ни ночью; вода в канаве возле Игдыря, которою пользовался весь отряд, была тепла, густа и вонюча; болезненность в войсках видимо распространялась, цифра вновь заболевающих каждый день увеличивалась значительно, не было почти ни одного человека, который не чувствовал бы на себе вредного влияния климата. В припадке здешних лихорадок, на человека находит иногда спячка, и он умирает в ней. Войска доставали уже с трудом фураж и топливо; край кругом и по близости нас, разоренный Турками в 1853 году, истощался все более и более. К 10-му июля в отряд прибыли с остальными госпитальными вещами арбы, подряженные для подвижного госпиталя, и рота Кавказского линейного баталиона из Эривани, а 15 июля все черводарские лошади для подвижного провиантского магазина. Чиновники и медики съехались. Отряд сформировался и был готов к действиям.

Сведения о неприятеле были чрезвычайно разноречивы. Нам трудно было иметь хороших лазутчиков, — Армяне робки и не решались ходить в Турцию, мусульмане обманывали нас. В этом отношении неприятель имел над нами преимущество и мог знать все что у нас делается. Баши-бузуки могли всегда переезжать границу к нашим мусульманам и получать от них желаемые сведения, а каждый мусульманин Эриванской губернии считал за хорошее и приятное Аллаху дело передавать о нас все что знал. Мы стояли между мусульманским населением, жители толпами приезжали в отряд по своим делам и для продажи своих произведений. Для [76] Турка было удобно приехать вместе с другими в наш лагерь и пересчитать число баталионов, орудий и даже палаток. При этом надо заметить, что доставляя нам сведения о турецких войсках, магометане всегда увеличивали, а Армяне уменьшали число их. Первые желали им добра, пугали нас многочисленностью их и старались отклонить от решительных наступательных действий; последние желали, чтобы мы шли вперед и побили Турок, и отчасти были уверены заранее в нашей победе. Баши-бузуки при вторжении сюда в 1853 году сделали столько зла, убийств и насилий, что Армяне дышали мщением, — и оно даже мешало им рассуждать верно. Мне часто случалось слышать от Армян: — «Идите, идите! Вы непременно разобьете Турок! Баязет будет ваш!» Но этого нельзя принимать за пророчество, они также обнадеживали в успехе штурма Карса в 1855 году. Однако же, из разных показаний можно было приблизительно заключить, что в турецком Баязетском корпусе в это время состояло: двенадцать баталионов пехоты, каждый около 500 человек, 2000 иррегулярной пехоты, в которой между прочим были Негры и Аравитяне; 8 орудий, 5000 баши-бузуков и до 5000 Курдов. Баязетский пашалык лежит в Малом Курдистане и Курды кочевали не в дальнем расстоянии от Баязетского корпуса, и потому число их могло скоро увеличиваться и уменьшаться. Корпусом командовал Селим-паша.

Генерал-лейтенант барон фон-Врангель назначил днем выступления 16-е июля. Хотя этого никому но говорили, но некоторые предварительные распоряжения, необходимые приготовления в войсках к походу, электрическою искрою разлились в отряде убеждением предстоящих дел. 15-го июля начальник отряда собрал [77] старших частных начальников, сообщил им под секретом о принятом намерении перейти в наступление и велел приготовляться к походу. Все были довольны.

Разосланною войскам, в полдень 16-го июля, диспозициею, назначалось выступить в этот день в 8-мь часов вечера, когда начинает смеркаться, для того чтобы скрыть движение, переночевать у Орговского поста бивуаком не разводя огней и выступить от него к границе следующим утром ранее, чтобы иметь возможность при движении в гору сохранить свои силы на случай встречи с неприятелем на перевале. До Орговского поста должна была идти впереди, под командою полковника Хрещатицкого, большая часть кавалерии, именно шесть сотен Донского казачьего № 23-го, одна сотня Донского № 4-го, четыре сотни конно-мусульманского № 5-го полков, две сотни бекской дружины и сотня Курдов; в двух верстах за нею пехота и между баталионами артиллерия; за пехотою обозы, и за ними, в прикрытии, одна сотня Донского № 4-го полка и сотня Армян Тер-Грекурова. Для прикрытия движения с флангов, выдвигались одновременно с выступлением авангарда, вправо против Мучинского ущелья одна сотня конно-мусульманского № 5-го полка, и влево против Харабабажарского ущелья одна сотня Донского № 4-го полка; им велено ночевать в горах отдельно от отряда. По выступлении 17-го июля от Орговского поста, кавалерия должна была не доходя границы разделиться на три колонны, которым следовать в близком друг от друга расстоянии: правой — из трех сотен Донского № 23-го полка и сотни Курдов под командою есаула Стенюкина по колесной Орговской дороге, в самое ущелье, которым эта дорога проходит на перевале; средней — из трех [78] сотен Донского № 23-го полка, двух сотен беков и двух сотен конно-мусульманского № 5-го полка, под командою полковника Хрещатицкого, левее и возле Орговской дороги, по отлогому подъему, отходящему от трех отдельных вершин, которые стоят на хребте восточнее, т.е. левее главной Орговской дороги; и третьей — из одной сотни Донского № 4-го и двух сотен конно-мусульманского № 5-го полков, под командою войскового старшины Чернова, левее средней колонны, по горной тропинке, отходящей в 1 1/2-ра верстах не доходя перевала от колесной Орговской дороги к востоку, по небольшой лощине, и подымающейся на перевал левее трех вышеозначенных вершин. Сотня конно-мусульманского № 5-го полка, направленная накануне вдоль Мучинского ущелья, должна была по приближении 17-го июля к границе, следовать по западному склону, ограничивающему Орговское ущелье, и не доходя несколько до перевала присоединиться к колонне есаула Стенюкина, так как верховья Мучинского ущелья сближались с Орговским ущельем и на самой границе могли быть наблюдаемы с Орговской дороги. При распределении частей кавалерии в колонны, имелось в виду, чтобы в каждой колонне были смешаны сотни казаков и сотни местной милиции, малонадежной не только что для действия, но даже для исполнения первоначальных распоряжений к движению. Кавалерия направлялась вперед пехоты потому, что для нас было полезно занять все высоты перевала одновременно, прежде Турок, подъем в гору был труден и баши-бузуки поспели бы занять их прежде нашей пехоты, как бы она рано ни выступила. Таким образом кавалерия, под общею командою полковника Хрещатицкого, подойдя с трех сторон к трем отдельным вершинам, стоящим на перевале, командующим Орговскою [79] дорогою и составляющим ключ позиции, должна была занять их рано утром и удерживаться на них до прибытия пехоты, если бы и Турки старались занять их, но за перевал не переходить. Можно было надеяться, что и со стороны Турок поспеют к перевалу прежде одни баши-бузуки, которых могла легко удержать одна наша кавалерия. Местность здесь была уже хорошо нам знакома, осмотренная подробно в рекогносцировку 11-го мая. Пехота должна была выступить 17-го июля также рано, следовать в общей походной колонне прежним порядком, и в случае встречи с неприятелем построиться для боя: в первой линии, под командою полковника Цумпфорта, на правом фланге 5-й баталион Мингрельского и на левом фланге 5-й баталион Тифлисского егерских полков, по обеим сторонам дороги, каждый баталион в ротных колоннах, впереди две роты и позади одна, между баталионами дивизион или вся легкая № 7-го батарея, смотря по надобности; во второй линии, под командою полковника Шликевича, около 200 шагов за первою линиею, на правом фланге 1-й баталион Мингрельского егерского, а на левом 1-й баталион Ширванского пехотного полков, в баталионных колоннах, и в резерве, около 300 шагов за 2-ю линиею под командою полковника Алтухова, 2-й баталион Ширванского полка с остальными орудиями. Обоз должен был построиться около 800 шагов за резервом или где окажется удобнее, в каре, под прикрытием шедших в резерве двух сотен кавалерии. Если бы встреча произошла за перевалом, то кавалерия должна была построиться на флангах пехоты, на уровне 2-й линии или резерва, где позволит местность: на правом фланге — колонна есаула Стенюкина и на левом средняя и левая колонны под командою полковника Хрещатицкого. Если [80] бы встреча произошла на самом перевале, то войсковому старшине Чернову было приказано угрожать и по возможности действовать неприятелю обходом в тыл, чему местность способствовала, потому что главная колесная дорога, по которой следовала пехота с артиллериею, пройдя чрез перевал и ущелье к южному склону, поворачивает круто на восток, налево, огибает с юга часть хребта, в которой стоят три отдельные вершины, и поравнявшись с тем местом, где на хребте стоял Чернов, поворачивает круто опять направо, на юг, и начинает спускаться по южному склону гор; на углу последнего поворота с ней соединяется тропинка, по которой шла колонна Чернова, так что тропинка эта была прямее и короче колесной дороги, хотя круче и труднее ее, а войсковой старшина Чернов, оставаясь на самом перевале, мог удобно действовать в тыл неприятелю, когда он пройдет к нашей стороне за означенный излом дороги. Но кавалерия должна была по возможности не начинать дела до прибытия пехоты, не утомлять скачкою лошадей, и если бы нельзя было ей одной удержать высоты, то отойти на фланги пехоты; как выше назначено, бой должна была выдержать пехота и артиллерия, а кавалерия оберегать свои силы до решительной атаки всею массою, когда будет дано приказание, а главное, — для преследования. Нельзя рассчитывать, чтобы иррегулярная кавалерия могла атаковать баталионы, но оставаясь в массе и порядке, она была полезна даже для одного вида, при преследовании же несомненно могла нанести неприятелю такой же вред, как регулярная кавалерия и довершить окончательно его поражение. Войска взяли провианта на 4 дня, все патронные и зарядные ящики и казенные повозки: последние более для больных и раненых, по 5-ти палаток на каждый баталион, также [81] для больных и раненых, по одной артельной повозке на роту, маркитантские арбы и телеги, порционного скота на 4 или 5 дней, вьюки с офицерскими вещами и несколько десятков вьюков из транспортов с патронами и картечью. Из этого видно, что отряд выступил налегке, малое количество обоза было полезно по трудности движения в горах, в виду столкновения с неприятелем. Остальной обоз войск и подвижные провиантский магазин, артиллерийский парк и госпиталь оставались возле с. Игдыря, повозки должны были построиться в каре, внутри которого на ночь, а в случае надобности и днем, могли помещаться волы и лошади. Для прикрытия этого обоза оставили одну роту 1-го баталиона Ширванского пехотного полка и линейную роту взятую из Эривани. Сотне Донского № 4-го полка, выдвинутой к Харабабажарскому ущелью было приказано, при движении отряда 17-го июля к границе оставаться на месте, наблюдать как это ущелье, так и главную Орговскую дорогу, противодействовать по возможности шайкам Турок, если бы они показались в наших пределах, в случае же появления большой партии отступить к вагенбургу у Игдыря и присоединиться к ротам оставленным для его прикрытия. Хотя двух рот и одной сотни казалось много для защиты обозов оставленных в наших пределах в 26-ти верстах от границы, но нужно иметь в виду, что баши-бузуки и кочевавшие в Турции Курды любят более грабить, чем драться, и во время боя могли броситься в Эриванскую губернию на наши обозы. Диспозиция эта во многих чертах была исполнена, в некоторых по необходимости изменилась.

Пред выступлением отслужили молебен. С самого начала движения стали встречаться остановки, изменившие [82] первоначальные расчеты. Милиция опоздала. Передовые части отряда тронулись в 9 часов вечера. Погода днем была превосходная, небо ясно, но когда стемнело, тучи заволокли все небо, вдали послышались громовые раскаты, пошел мелкий дождик, который вскоре усилился и потом не переставал вою ночь. Ночь была безлунная, от туч потемнело так, что шли ощупью и беспрестанно сбивались с дороги. Все участвовавшие в этом движении бес сомнения помнят особенный случай действия электричества. Когда мы стали подыматься в гору, на всех штыках и пиках показались огоньки, которые горели как свечи или раскаленные угли; движущаяся по дороге колонна в темноте казалась текущею рекою искр. Солдаты говорили, что это предсказывает большое сражение. От дождя дорога сделалась в некоторых местах грязна, орудия и повозки часто задевали за камни, торчавшие по бокам, повозки ломались, упряжь рвалась, остановки случались беспрерывно. Против всякого ожидания движение производилось чрезвычайно медленно. Кавалерия пришла к Орговскому посту около полночи, голова пехоты только с рассветом, а хвост с восходом солнца. Пехота могла отдохнуть не более трех часов, но отдых был необходим: иногда лучше драться на дурной позиции, имея свежие войска, чем на хорошей — утомленные. Теперь было уже менее вероятно, что мы займем перевал прежде Турок, кавалерия также не могла выступить слишком рано. Судя по действиям неприятеля 23-го июня, мы могли ожидать, что если он не решится выйти на границу всем корпусом, то все-таки постарается занять перевал прежде нас, хотя баши-бузуками и иррегулярною пехотою.

17-го июля с места ночлега выступили — кавалерия в 6, пехота в 8 часов утра. Только что тронулась голова [83] колонны, как мы увидели на самом хребте перевала, на западной отдельной вершине, ближайшей к Орговской дороге, до 10-ти всадников и дымок от сигнальных их выстрелов; по мере того как мы подвигались, число их постепенно увеличивалось. Наше движение было открыто. Впоследствии мы узнали верно, что Турки знали от мусульман Эриванской губернии о наших приготовлениях и выступлении, — и даже слышали, что будто за несколько дней до нашего выступления, командующий Баязетским корпусом, Селим-паша, получил от главнокомандующего Анатолийскою армиею, Зариф-Мустафы-паши, приказание действовать против нас наступательно. Последний слух если не верен, то вероятен, судя по наступлению Турок осенью 1853 года; теперь они были сильнее, а Эриванский отряд остался почти в прежней числительности. Без сомнения эти действия были бы также нерешительны, как и предыдущие, и ограничились бы такими же демонстрациями, какие мы делали в июне 1854 года, разве только что Турки решились бы перейти границу. Как бы то ни было, но Баязетский корпус к 15-му июля сосредоточился и расположился лагерем ближе к границе, четыре баталиона пехоты, четыре орудия, вся иррегулярная пехота и часть иррегулярной кавалерии стали в 5-ти верстах от нее у д. Карабулаха, а остальные, пехота, артиллерия и кавалерия, у с. Арзана, лежащего у подошвы Агри-дага между Орговскою и Караван-сарайскою дорогами. В с. Мусуне для наблюдения за последнею дорогою осталось только 300 баши-бузуков, а в г. Баязете какая-то часть пехоты для содержания караулов при военных складах, сосредоточенных в этом городе для всего корпуса.

Орговское ущелье на протяжении нескольких верст не [84] доходя гребня хребта имеет около 1 1/2 -ры версты ширины, а на самом хребте и перевале делается очень узко, — и этим-то узким ущельем, по дну которого пролегает колесная дорога, нам нужно было войти в пределы Турции, и его-то вероятно Турки будут защищать, потому что позиция здесь для них крепка и они могли основательно надеяться остановить и отразить нас. Это последнее ущелье имеет около 400 шагов ширины и около одной версты длины, дно его ровно и незначительно склоняется от юга к северу, крутые и высокие горы образующие его с правой, западной, стороны, лежат обширным полукружием, а восточный бок ущелья образуется горою с отдельною вершиною, одною из трех вершин, о которых упоминалось выше и которые лежат близко друг от друга в гребне хребта, восточнее описываемого ущелья. Эта левая гора от вершины до дна ущелья скалиста, обрывиста, усеяна камнями, из которых удобно сделать завалы, и труднодоступна для атаки, — на ней-то засели уже баши-бузуки, как в самом крепком месте позиции, командующем ущельем и дорогою. Дно ущелья идет криво, изгибаясь от нас налево, т. е. на восток, обойдя левую гору выходит к южному склону Агри-дага, и останавливается на уступе, с которого открывается долина Баязетского санджака. На дне и на середине протяжения ущелья лежит небольшое озеро, заросшее по краям камышом, в это время вода в нем была еще годна в пищу. Озеро называется по-турецки, или по-татарски, Джан-гел, что значит: «озеро душ». Курды выговаривают это слово: Чин-гил. От озера название перешло и на окружающие его горы. У этого-то озера и в этом ущельи произошло между нами и Турками кровопролитное по числу бывших в строю сражение, названное «чингильским». Не знаю почему дано озеру [85] название озера душ, но если здесь прежде не было сражения, то оно дано пророчески кстати. В воображении и рассказах кочующих здесь Курдов, как в песнях Оссиана, после 17-го июля много душ, павших в битве, носится и стонет в тумане и облаках, которые ходят над здешними горами (Все собственные имена, вообще, в этих «Записках» написаны так, как они произносятся на месте жителями, Курдами, Татарами и Армянами.).

Когда я, с тремя сотнями есаула Стенюкина, въехал в ущелье, то левая гора была уже занята несколькими сотнями баши-бузуков, которые устраивали завалы, что показывало намерение их защищаться, к нам присоединилась вскоре сотня мусульман, ехавшая по Мучинскому ущелью. У озера было несколько десятков баши-бузуков, которые по приближении нашем скрылись за гору и присоединились к бывшим на вершине. Турки открыли но нас огонь, но мы держались более правого бока ущелья, а от вершины горы до этого места расстояние велико и пули были малодействительны. Очевидно, что мы не могли уже занять гору, выбивать Турок из их завалов кавалериею было бы напрасным пролитием крови. По этому кавалерия полковника Хрещатицкого подойдя к подошве горы, остановилась, потом взяла вправо, вышла на колесную дорогу и соединилась с колонною есаула Стенюкина. Нам полезно было владеть хотя озером; как наши, так и Турки, подымаясь несколько верст в крутую гору, будут томимы жаждою, и озеро принесет величайшую пользу тому, кто им владеет. Поэтому, вся собравшаяся в ущелье наша кавалерия была поставлена ближе к правому его боку, вне выстрелов с левой горы, спешена, и часть казаков рассыпана пехотною цепью стрелков [86] ближе к озеру, к которому она таким образом не допускала Турок до прибытия нашей пехоты. Трава была под ногами, кавалерия успела отдохнуть, накормить и напоить лошадей.

Было только 8 часов утра. Я взял несколько казаков и Курдов и отправился с ними далее до того места, откуда мог уже видеть южный склон гор, долину Баязетского санджака и несколько движение турецких войск; я держался также правой стороны ущелья, и потому был в безопасности от сидевших на левой горе баши-бузуков, которые не смели спускаться на дно ущелья, удерживаемые выстрелами спешенных казаков. Я увидел несколько отдельных масс турецкой кавалерии подымавшихся в гору. Около 300 баши-бузуков подходили к самой границе, к тому углу дороги, с которым соединяется тропинка по которой шел Чернов, занявший уже перевал восточнее трех вершин, найденный им свободным. Небольшое число их вероятно внушило войсковому старшине Чернову мысль атаковать их. Я был от него в версте и видел как он быстро спустился с своими тремя сотнями по южной покатости, атаковал баши-бузуков, опрокинул их, положил несколько на месте и несколько человек взял в плен. Но он, служа в Кавказском линейном войске и привыкнув предпринимать с казаками смелые действия, забыл, что теперь под его командой состоит здешняя милиция. Увлеченный успехом, он стал преследовать баши-бузуков далее, и в версте от перевала вдруг наткнулся на другую партию состоявшую до 500 или более человек и подымавшуюся из-за горных уступов в том же направлении. Баши-бузуки атаковали его в свою очередь, бросились в сабли и пики, человек 25 казаков и милиционеров положили на месте, [87] человек 40 Армян и мусульман отрезали и взяли в плен. Взятые милиционеры не защищались, их тут же обобрали и погнали к Карабулаху, убитым и раненым оставшимся на месте отрезали головы, — и несколько человек поскакали с ними к Карабулаху, как с трофеями победы. Войсковой старшина Чернов был совершенно опрокинут, многие милиционеры, состоявшие под его командою, бежали и потом Харабабажарским ущельем ушли домой, в Эриванскую губернию, распространяя по дороге слух о нашем поражении. Баши-бузуки преследовали Чернова до перевала, но тут остановили их крики людей сидевших на горе, вероятно предупреждавшие о присутствии с другой стороны нашей кавалерии, они поворотили в гору и соединились на ней с прежде бывшею здесь толпою. Новые отряды баши-бузуков прибывали одни за другими, и я должен был уехать к своей кавалерии. Войсковой старшина Чернов после этого дела занял, с оставшимися с ним сотнею казаков и несколькими десятками милиционеров, третью, восточную вершину, рядом с Турками, перестреливался с ними издали, но не мог уже с расстроенными и утомленными своими людьми принять участия в последовавшем бое, и спустился с гор только впоследствии, для преследования Турок вместе с остальною кавалериею. Действия его были ошибка и нарушение распоряжений диспозиции; в самом начале дела у нас уже почти не было трех сотен кавалерии. Взятые в плен наши милиционеры бежали и возвратились в наш отряд в тот же, или на другой день. Они рассказали нам подробности сцен, последовавших за этою стычкою. Их привезли верхом в Арзап к командиру Баязетского корпуса Селим-паше. На дороге они встретили за Карабулахом, и недалеко уже от него, баталионы и [88] артиллерию двигавшиеся от Арзапа, но сам Селим не выезжал еще из этого селения, где была его главная квартира, жена и гарем. Вместе с пленными принесли и отрезанные головы. Баши-бузуки хвастали и рассказывали, что они разбили Русских и прогнали их за границу: в числе пленных находились четыре казака. Рассказ баши-бузуков одушевил пашу. Он хвалил их храбрость и заплатил им за отрезанные головы: за красивые давал более, за безобразные менее, за самую красивую заплатил 700 курушей (монета в 5 копеек серебром). В пылу восторга он воскликнул: «Всем идти и гнать Русских до Эривани!» Распоряжение к движению пехоты и артиллерии вверх на гору было отдано только теперь.

Между тем турецкая кавалерия постоянно увеличивалась, к ней начала подходить и иррегулярная пехота. Вся левая гора густо покрылась людьми, толпы конных и пеших стали наконец наполнять ущелье и покрывать вершины гор с правой нашей стороны, и по мере увеличения их здесь, постепенно подвигаться по этим горам ближе к нам, так что и с правой стороны они наконец поравнялись с нами и потом стали обходить нас. Весь горизонт перед нами покрывался мало-помалу густыми массами, как тучами, и тут уже приходила мысль, что Баязетский корпус сильнее чем показывали сведения. Но было видно, что это только иррегулярные части Баязетского корпуса, беспорядочность расположения их нестройными толпами показывала их еще многочисленнее. Беспрерывный крик, возгласы: «Аллах» и другие, переливались с горы на гору, по всему протяжению неприятельских войск. С постепенным увеличением их, баши-бузуки делались смелее, спускались вниз по покатостям ближе к нам, залегали за камни, устраивали [89] из них завалы и открывали огонь. Неумолкаемая перестрелка горела по всему их фронту. У нас были уже раненые и убитые, но к озеру Турок не подпускали. Смельчаки пытались было подъезжать к воде, но охотники из казаков, вызванные с лучшими ружьями и винтовками, держались у озера упорно и отгоняли их своими выстрелами, ранив несколько человек. Позади нашей кавалерии был выставлен на правых высотах казачий пост собственно для наблюдения, что делается у Турок, с высоты он мог видеть лучше чем мы — находившиеся на дне ущелья. Одиночные казаки беспрестанно приезжали к нам с этого поста и передавали о прибытии каждой новой партии Турок, в 500 или 1000 человек, но регулярной пехоты и орудий не видели, они еще не прибывали.

Наша пехота выступила от Орговского поста в 8 часов. Хотя погода весь день 17-го июля была ясная, но от шедшего всю предыдущую ночь дождя, дорога испортилась, сделалась грязна; на крутых подъемах орудия ввозили с неимоверными усилиями, часто на людях, лошади уставали и загорались, надобно было останавливаться и отдыхать на каждой полуверсте. Мы не могли бы оставить свою артиллерию, так как артиллерийский огонь был тогда единственный надежный огонь в нашем войске. С 10-ти часов сделалось жарко, люди выпили всю воду, взятую в манерках, — в горах не находили ее и томились жаждою. Это было первое большое движение из низменной долины Аракса, где многие люди переболели уже лихорадками, ослабели и носили в себе зародыш болезни. Отсталых было очень много, они выходили из фронта и ложились в стороне дороги, не имея сил идти далее. Это зрелище способно было внушить опасение в успехе, но к счастию нашему вероятно [90] Турки испытывали не менее трудностей с своими орудиями на подъеме в гору, который с юга был хотя короче, но еще круче чем о севера. Голова переднего нашего баталиона прибыла в ущелье перевала в 11 1/2 часов, а все четыре баталиона и восемь орудий легкой № 7 батареи собрались окончательно к Джан-гелу в 12-ть часов полудня; следовательно пехота шла 4 часа 9-ть верст от Орговского поста до границы. Начальник отряда, видя утомление войск, чтобы иметь опору в случае надобности отступить, оставил в 2-х верстах не доходя границы и ущелья, на удобном месте, шедший позади 2-й баталион Ширванского пехотного полка, четыре орудия батарейной № 4-го батареи, две сотни кавалерии и весь обоз, под командою полковника Алтухова, так что на перевале собралось наших войск для боя с Турками только четыре баталиона пехоты, из них три трехротных и один четырех ротный, восемь орудий и двенадцать сотен кавалерии, т. е. до 1700 челов. пехоты и 1200 человек кавалерии, по причине болезненности, роты были слабы. Следовательно, если силы Баязетского корпуса простирались до 20-ти тысяч и он мог собраться на перевале весь, то он превосходил бы нас числительностию в семь раз, что кажется и было на самом деле. Турецкой артиллерии очевидно еще не было, иначе она встретила бы наши колонны ядрами; мы все-таки прибыли прежде Турков. Но теперь являлось опасение, решатся ли они вывести на перевал свою пехоту и артиллерию. Судя по огромным массам иррегулярных войск, покрывавших горы, надо было полагать, что они намерены защищать переход через границу.

Баталионы были введены в ущелье и стали в две линии в колоннах, согласно диспозиции, в нескольких саженях от озера и ближе к правым горам, где они [91] были более в безопасности от выстрелов с левой горы, откуда производился самый сильный и близкий к нам огонь. Пехоте нужно было прежде всего отдохнуть, — так она утомилась, и потому начальник отряда велел составить ружья в козлы, снять ранцы и выслать команды с манерками за водою к озеру. Солдаты напились, закусили сухарями, легли и заснули, сильный храп поднялся кругом баталионов и без сомнения удивил бы Турок, если бы они могли слышать его в громе неумолкавшего ружейного огня, который производился по пехоте со всех сторон густыми их толпами, с величайшим ожесточением. Некоторые из заснувших вскакивали раненые пулями, или оставались неподвижными на месте. На огонь этот с нашей стороны отвечала, вызванная к самому озеру и влево против горы, цепь штуцерных, сменившая спешенных казаков. Кавалерия отошла за пехоту и стала за правым ее флангом. Один дивизион артиллерии поставили за баталионами, а другой выдвинули вправо на уровень с казаками, на отлогое возвышение, отходившее от правых гор, где он был на одном уровне с позициею Турок стоявших на дне ущелья по другую сторону озера. Из этого последнего дивизиона сделали два выстрела по густым толпам выдвинувшимся ближе к Джан-гелу. Перекаты эха в окружавших нас горах удесятерили гром выстрела, общий крик нескольких тысяч голосов Турок, видимых и невидимых, на горах и в ущелье, был им ответом, как будто они хотели показать нам свою многочисленность. Потом в нашей артиллерии распрягли лошадей, по очереди дивизионами, немного поводили их, напоили в озере и опять впрягли. Каждая лишняя минута отдыха восстановляла наши силы, отсталые постепенно подходили и присоединялись к своим ротам. Недостаток воды в горах, [92] в здешнем жарком климате, представляет одно из главных затруднений в военных действиях и требует каких-либо особых мер; впоследствии мы брали воду в бурдюках вьюками. Солдат, напившись, воскресал; озеро Джан-гел оказало нам большую услугу.

Прибытие каждой новой своей части Турки приветствовали всеобщим возгласом. Перед толпами стоявшими против нас на дне ущелья стали разъезжать начальники с свитами, которых встречали и провожали громкими приветствиями. Это были крики торжества. Видя нас лежащими молчаливо на дне ущелья небольшою кучкою, окруженною почти со всех сторон густыми их толпами, Турки вероятно считали нас пропавшими. Пальба густела, число раненых и убитых у нас увеличивалось. Наконец в исходе первого часа общий огромный крик Турок возвестил нам, что случилось, что-то особенное, и вслед затем с наблюдательного поста прискакал к начальнику отряда казак и доложил, что к Туркам пришла пехота с орудием; новые гонцы с поста давали знать, один за другим, о прибытии других баталионов и орудий, безостановочно. Вероятно турецкая пехота подойдя к перевалу стянулась, выстроилась под последним уступом и выходила на позицию в порядке. Вскоре мы увидели жерла четырех орудий и за ними блеск штыков; турецкая пехота с артиллериею строилась против нас, на дне ущелья и поперек его, по другую сторону Джан-гела; между нами было около 300-т саженей расстояния. Вслед затем раздался первый выстрел с их стороны, который толпы стоявшие на горах приветствовали опять громким криком, ядро перелетело чрез наши баталионы и ударило в казаков, стоявших за правым флангом, потом другой, третий выстрел и затем орудийная пальба не прерывалась. С нашей [93] стороны отвечал дивизион поставленный правее пехоты. Из этого видно, что Турки, сравнительно, более нас употребили времени для следования от Арзапа до Карабулаха и оттуда для подъема в гору, их артиллерийские лошади были мельче и слабее наших и вероятно останавливали беспрестанно движение пехоты. Наши пленные милиционеры, взятые в стычке из сотен войскового старшины Чернова, встретили турецкую пехоту у Карабулаха около 9-ти часов, после этого было отдано Селим-пашею приказание идти всем на границу. Если пехота выступила из Карабулаха в 10-ть часов, то она шла в гору 5-ть верст три часа, следовательно медленнее нашего.

Таким образом, центр турецкого корпуса, состоявший из регулярных войск, пехоты и артиллерии, то есть, самая лучшая часть его, находился против нас в глубине ущелья, как и мы — построенный поперек его; дно ущелья от озера Джан-гела постепенно возвышается к стороне фронта Турок, но незначительною покатостию, удобною для движения строем в атаку. Фланги Турок, многочисленнейшие центра, состоявшие из иррегулярных войск, были расположены под прямым углом к линии центра и выдвигались слишком вперед, охватывая нас и достигая концами до нашего тыла. Чтобы дойти до центра Турок и атаковать его, нам надо было пройти более полверсты по узкому дефиле, которого бока были покрыты войсками флангов. Центр Турок казался недоступен для атаки. Прежде всего представлялась необходимость, и об этом был разговор на месте, сбить прежде какой-нибудь фланг неприятеля и занять высоту; особенно казалось трудно миновать левую гору, ключ всей позиции, потому что дорога идет у самой ее подошвы, между нею и озером: заняв эту [94] гору, мы командовали бы над центром Но эта выгода не привела бы нас к решительным результатам. Гора была сильно занята Турками, ее надо было штурмовать, лезть по едва доступной крутизне, на которой встречались скалистые уступы; засевшие в завалах и за камнями Турки, имея позади себя в полной целости силы центра, без сомнения защищались бы упорно. Турки за прикрытием защищаются всегда лучше чем в открытом поле, мы сами во время этого штурма могли быть атакованы в правый фланг, и если бы заняли наконец гору, сбили бы с нее Турок, то вероятно от этого успеха понесли бы большую потерю и все-таки достигли бы небольшой выгоды. Центр, т. е. пехота неприятеля имела место отодвинуться назад и стать вне наших выстрелов с горы, но вероятно она отступила бы в порядке; по крайней мере не атакованная еще, она могла сохранить порядок при своем отступлении. Мы и это назвали бы победою, и действительно она была бы победа, но Баязетский корпус был бы цел и собрал бы своих рассеянных баши-бузуков на низменной равнине. По этому начальник отряда решил: не обращая внимания на боковые высоты флангов, пройти между ними по дну ущелья ближайшим направлением, и сосредоточенными силами всего отряда атаковать пехоту неприятеля. Такое действие представляло ту выгоду, что центр — вся основа Баязетского корпуса, при атаке его не мог быть существенно поддержан чересчур растянутыми по отдаленным вершинам флангами, и мы имели бы дело с ним одним. Опасность движения под выстрелами флангов также в сущности была не так велика, как казалась, по крайней мере не была непреодолимою, потому что иррегулярные войска Турок вооружены дурными ружьями, малогодность которых мы испытали уже два раза, и огонь [95] флангов не мог быть слишком убийствен. Опрокинув центр, мы становились этим движением в тылу левой горы, т. е. отрезывали отступление засевшему на ней правому флангу неприятеля, и могли взять его в плен. Атака центра по такому трудному ущелью была во всяком случае отчаянным действием, — потому что пройдя по нем полверсты и оставив позади себя массу флангов неприятеля, наш атакующий отряд имел бы трудное отступление, если бы не выдержал огня и был опрокинут, но зато победа над центром была окончательным решением боя в нашу пользу. В виду возможности отбития нашей атаки, я полагаю, что баталион и 4-ре орудия, оставленные в 2-х верстах позади, были бы полезнее, если б были оставлены, для опоры, при входе в ущелье, около того места, с которого наша артиллерия открыла первый огонь.

Был час пополудни, когда турецкая артиллерия начала стрелять. Мы уже отдохнули, надо было действовать немедленно, чтобы не дать времени отдохнуть и турецкой пехоте. Генерал лейтенант барон фон Врангель, тотчас после первых выстрелов неприятельских орудий, сделал распоряжения к наступлению и отдал приказание: баталионам построиться по диспозиции, выслать штуцерных и застрельщиков первой линии перед фронт, а второй линии на левый фланг, ранцы оставить на месте и начать движение по дороге. Баталионы тронулись под прикрытием учащенного огня цепи стрелков и дивизиона артиллерии, стоявшего на возвышенности за правым флангом. Так как мы могли пройти только узкою колонною между озером и подошвою левой горы, то впереди следовал 5-й баталион Тифлисского егерского полка, который пройдя за озеро развернулся влево от дороги, две ротные колонны впереди и третья около 50-ти [96] шагов позади, за интервалом между передними, за ним дивизион легкой № 7-го батареи, который пройдя за озеро быстро развернулся вправо и немедленно открыл огонь, за дивизионом артиллерии 5-й баталион Мингрельского егерского полка, который пройдя за озеро развернулся также вправо от предыдущего дивизиона артиллерии и построился также как предыдущий баталион, потом следовали баталионы 2-й линии и строились за первою линиею. Пока баталионы шли в узком пространстве возле озера, дивизион артиллерии, прежде расположенный за правым флангом, оставался на месте и продолжал стрелять учащенно, а когда другой дивизион выстроился за озером и открыл огонь, тогда предыдущий дивизион прекратил огонь, рысью догнал баталионы, потом въехал в первую линию, присоединился к находившемуся уже в ней дивизиону, и батарея, под командою капитана Грищенко, продолжала наступать подивизионно, производя самый частый огонь, сначала ядрами, потом гранатами и, наконец, картечью. Одновременно с следованием головного баталиона левее озера, пять сотен есаула Стенюкина рысью обогнули озеро с правой его стороны и стали сначала на правый фланг первой линии, а потом следовали на уровне второй линии, а когда по дороге прошли и выстроились за озером все баталионы, тогда и главная часть кавалерии, под командою полковника Хрещатицкого, проскакала по дороге под огнем Турок с левой горы и выстроилась лавами на левом фланге второй линии пехоты.

Сначала, когда войска после отдыха стали строиться, то Турки полагали, как мы узнали впоследствии, что мы намерены отступать, и громкий крик опять поднялся из рядов их, но когда движение наше обозначилось вперед, то наступило на короткое время молчание, потом вдруг [97] открылся опять страшный батальный ружейный и пушечный огонь с высот и из центра их, кругом нас будто загорелось. Турки, занимавшие высоты флангов, не скрывались более за камнями, спускались ближе к нам и поражали нас навесно, особенно с левой горы, от последних отделывались и удерживали их стрелки второй линии, которые прикрывали нас сначала с левого фланга, а потом с тыла, по мере того как мы подвигались вперед и оставляли эту гору за собою, но Турки не решались спуститься с высот на самое дно ущелья и броситься в сабли. Наше наступление производилось быстро, ускоренным шагом. Мы сходились с неприятелем производя также беспрерывный огонь артиллериею и цепью. Пальба с обеих сторон была оглушительная, слившаяся в один беспрерывный гул. Ядра и гранаты бороздили землю, картечь свистела как порывы ветра. Люди падали и оставались на месте, колонны шли далее, шагая через убитых. Начальник отряда, имея в виду что нас мало и относка раненых на перевязочный пункт отняла бы много рук из баталионов, отдал приказание не подымать раненых, — несколько лишних десятков умерших от позднего подания помощи ничего не значили в общем итоге потери, когда каждый удачный неприятельский выстрел вырывал из фронта такие же десятки, и раненые могли быть убитыми. Самый сильный огонь принял на себя 5-й баталион Тифлисского егерского полка, шедший в голове, когда отряд двигался еще колонною, и потом на левом фланге 1-й линии. Ряды его сильно редели. Одним картечным выстрелом свалило командира этого баталиона, подполковника Сакена и ехавших за ним баталионных адъютанта и горниста; все думали что он убит, но оказалось что с него сорвало только фуражку и убило под ним лошадь, сам он остался цел, [98] вылез из-под лошади, догнал свой баталион и продолжал идти впереди его. Более всех потерпела шедшая впереди, а потом на левом фланге, рота поручика Жукова, из нее более половины людей легло на месте. Когда мы сблизились с неприятелем на 200 шагов, нам открылся весь фронт его. Средние баталионы первой линии стояли развернутым фронтом, фланговые в колоннах, в интервалах между баталионами и немного впереди их, четыре орудия, за первою линиею, немного на покатости обращенной к югу, стояла пехота второй линии, и кажется кавалерия, что трудно было рассмотреть за дымом. По мере того как мы сближались с неприятелем, ротные колонны каждого баталиона первой линии как бы по чувству осторожности и самосохранения, сами сближались между собою, интервалы между ними уменьшались, задние роты вошли в первую линию, и когда мы подошли к неприятелю близко, то они почти совсем сомкнулись для согласного удара. Артиллерия наша наступала наравне с пехотою между батальонами 1-й линии в упор с неприятелем. Минута атаки в штыки наступила. Раздался бой барабанов, потом команда: «на руку!» Штыки склонились. Раздалось «ура», — и три тысячи голосов подхватили этот клич нашего рукопашного боя, громадный потрясающий звук удесятерился эхом, перестрелка мгновенно прекратилась, и последние картечные выстрелы турецких орудий были заглушены ударом штыков и стоном умирающих. Казаки под командою полковника Хрещатицкого и есаула Стенюкина выскакали во весь карьер на фланги пехоты первой линии и в одно время с нею бросились в пики на орудия и на неприятельские баталионы. Рукопашный бой был делом одного мгновения, артиллеристы и передние люди турецких баталионов, не успевшие бежать, легли под штыками и [99] пиками, но вся масса, все задние люди и вся вторая линия не выдержали, не дождались удара и обратились в бегство. Напрасно некоторые турецкие офицеры хотели остановить бегущих и махали саблями, ужас овладел всеми, и ничто не могло остановить их. Многие бросали ружья, бежали как сумасшедшие подняв руки кверху, не видя куда они бегут, и падали с крутизн изрытого оврагами южного склона. В недальнем расстоянии за тылом турецкого центра был глубокий овраг, колесная дорога шла от расположения их пехоты к востоку, огибала вершину этого оврага и поворачивала опять на юг по довольно крутой покатости. На дорогу попала часть пехоты н кавалерия второй линии, остальные были все опрокинуты в овраг, до которого преследовали и кололи их наши баталионы первой линии. Здесь начальник отряда остановил преследование и воротил пехоту к своим орудиям, которые с высот занятых ими продолжали стрелять вслед бегущих. Часть Турок бросилась по дну оврага и рассеялась вправо, часть поднялась на левую его сторону и бежала по склону, по которому спускается дорога к Баязету, здесь их преследовала одна наша кавалерия, под командою полковника Хрещатицкого, преимущественно казаки Донского № 23-го полка и беки, к которым присоединился и войсковой старшина Чернов, спустившийся с остатками своих сотен с перевала, где он оставался зрителем битвы до тех пор, пока баталионы взяли на руку. Вся южная покатость гор покрылась густыми толпами бегущих, которых гнали и кололи казаки, наши сотни исчезали в массе рассеянного неприятеля. Преследование продолжалось версты три, потом начальник отряда воротил и кавалерию на гору. Четыре турецких орудия с зарядными ящиками, стоявшие на позиции, остались в наших руках. Остальные четыре орудия, [100] находившиеся в Баязетском корпусе, вероятно по причине утомления лошадей, были оставлены Селим-пашею в начале подъема от Карабулаха под прикрытием какой-то части. Может быть паша хотел также иметь в них опорный пункт в случае разбития главных сил, но когда эта оставленная часть увидела центр бегущим, то бежала сама, не дожидаясь нас, и рассеялась; орудия однако же были увезены. Наша 2-я линия не успела принять участия в атаке штыками, баталионы ее оставались в сомкнутых колоннах, шли за баталионами первой линии, и были остановлены на самой позиции Турок, где стояли их орудия и остановились наши.

Опрокинув центр, мы находились уже в тылу флангов турецкого корпуса. Люди левого фланга должны были бы спускаться к Карабулаху правее нас под нашими выстрелами, и потому они бросились бежать горами к западу, по направлению к Караван-сарайскому перевалу, и потом спускались в низменную долину Баязетского санджака, где находили удобнее. Но левая от нас гора, бывший, или казавшийся ключ турецкой позиции, занятая правым их флангом, была уже в нескольких стах шагах позади нас; сидевшие на ней Турки были совершенно отрезаны и могли бежать только в одну свободную сторону, в Эриванскую губернию. Однакожь часть людей, бывшая на южной покатости горы, бросилась к стороне Баязета, не смотря на то, что впереди их гнали уже Турок казаки и что они должны были бежать мимо нашей пехоты. Чтобы остановить их, были выдвинуты влево два орудия с стрелками, часть бегущих была перебита, некоторые успели пробежать и потом частию спаслись, или наткнулись на возвращавшихся казаков, остальные воротились на гору. Когда первая линия была собрана к своей артиллерии и было сделано распоряжение [101] о возвращении нашей кавалерии, генерал барон фон-Врангель направил для атаки этой горы из второй линии три роты 1-го баталиона Ширванского пехотного полка и одну роту 1-го баталиона Мингрельского егерского полка, отдельными ротными колоннами, так чтобы охватить гору с трех сторон от турецкой границы. Первые три роты полезли с южной и восточной, последняя с западной стороны, впереди их рассыпали стрелков. Подъем был очень крут, особенно с запада. По мере того, как роты подымались, Турки рассеянные по покатости горы отступали кверху, надеясь найти спасение на вершине; вся толпа эта видимо не думала уже защищаться, но некоторые, большие фанатики или одуревшие со страха, спрятавшиеся за камнями, стреляли в наших подымавшихся стрелков в упор, это ожесточало солдат; встречавшихся за камнями и бежавших догоняли и кололи штыками, или подстреливали. Наконец вся толпа бывшая на горе собралась на вершине, куда за последними людьми взлезли из-за последних уступов и наши солдаты. Турки бросили оружие, подымали руки к небу и просили пощады. Я отправился с этими ротами именно с целию — по возможности спасти Турок, опасаясь, что их всех переколят, или разгонят по горам Эриванской губернии, где было бы трудно преследовать их. Нам надо было поболее пленных, как более фактическое доказательство победы, и в особенности для того, чтобы показать их жителям Эриванской губернии. Я кричал солдатам: — Не бить больше! Довольно! Берите в плен! Нам надо больше пленных! — и въехал в толпу Турок. Солдаты остановились. Ближайшие ко мне Турки, видя, что я распоряжаюсь в их пользу, бросились под мою защиту, сбились около меня густою толпою, кричали прося пощады, кто мог охватился за повода и стремена, [102] за гриву и хвост моей лошади, за мои руки и ноги, за все за что можно было уцепиться, надеясь вероятно, что их не оторвут от меня. На всех лицах окружавших меня выражался ужас, глаза бегали как у помешанных: многие плакали и тряслись как в лихорадке. Один только дервиш, как после узнал я о его звании, сел на землю, опустил голову и ожидал спокойно своей участи. Всех их собрали, обезоружили и повели вниз к отряду.

Когда мы подымались еще на эту гору, я видел, что несколько десятков конных Турок, с тремя значками, бросились отсюда к северо-востоку, в Эриванскую губернию. В той стороне, на третьей вершине горы, мы видели другую большую толпу, это были всадники конно-мусульманского полка, Армяне и Татары из сотен войскового старшины Чернова, которые после стычки его с Турками в начале дня оставались на перевале, не хотели более принимать ни в чем участия, и когда Чернов бросился с некоторою частию своих людей для преследования Турок вместе с остальною нашею кавалерию, то остались на месте, отговариваясь, что лошади их устали и не могут тронуться с места. К ним присоединились отставшие милиционеры и от других частей, а также конные жители Эриванской губернии, которые следовали за отрядом издали, чтобы посмотреть с окрестных гор на сражение. Вся эта толпа без сомнения бежала бы, если б счастие осталось на стороне неприятеля. Толпа баши-бузуков с тремя значками, спасавшаяся от наших рот, бросилась к этой толпе милиционеров, надеясь найти в своих единоверцах, если не спасение, то пощаду жизни. Милиционеры действительно не били их, но обобрали совершенно. Подымаясь на гору мы видели, как они обирали баши-бузуков, снимали оружие и платье, шарили в карманах, [103] раздевали почти догола, если рубашка была хороша и привлекла их жадность. Обобрав совершенно и взяв три значка, они погнали баши-бузуков в противоположную от нас сторону, по направлению к Арарату. Не знаю что они хотели с ними сделать, вероятно они после отпустили бы их. Я поскакал за ними с несколькими бывшими со мной казаками, догнал в 1 1/2 или 2-х верстах, побранил милиционеров и воротил их вместе с пленными в отряд.

Сражение началось в час, решительная битва продолжалась не более 1/2 часа и кончилась совершенно в три часа по полудни. Мы одержали полную победу. В наших руках остались 4 орудия, 23 знамени и значка, 400 человек пленных, множество ружей, пистолетов, барабанов, патронов и лошадей. Поле сражения, где произошла атака турецкого центра, южная покатость, по которой преследовали Турок на протяжении трех верст к Карабулаху, все окрестные возвышенности и овраги, особенно левая гора, были усеяны трупами убитых и ранеными Турками; посланные офицеры с командами для поднятия раненых, насчитали убитых и раненых Турок около 2000, и это число судя на глаз по массе лежавших казалось верно. Но главная, более блестящая сторона победы состояла в том, что неприятельский корпус не только что был разбит, но совершенно рассеян. Мы видели, что его люди разбежались во все четыре стороны, и не осталось ни одной сомкнутой части, корпус не существовал совершенно в прежней силе и значении, а в уменьшенном числе долго не мог быть собран. Нравственная выгода победы превышала материальную, Баязетский санджак и за ним другие турецкие области открывались нам на значительное пространство, а Эриванская губерния обеспечивалась от всякой внутренней и внешней опасности. [104]

Потеря с нашей стороны была значительна, пропорционально числительности отряда, и состояла из 430 убитых и раненых, и 300 человек выбывших из строя, — последними были преимущественно милиционеры, разбежавшиеся в продолжении дела в разные стороны по Эриванской губернии и взятые в плен в стычке Чернова, следовательно вся потеря составляла 1/4 часть людей участвовавших в сражении. Существенную потерю понесла пехота и в ней более всех 5-й баталион Тифлисского егерского полка. Но потеря эта не была опасна и нисколько не ослабляла силу отряда. Баталионы были такие же как прежде и отряд мог бы выдержать еще не одно такое сражение. Убыль милиционеров не составляла большой важности и могла быть скоро пополнена. Легко раненые казаки и пехотинцы не хотели оставлять рядов и их перевязывали в баталионах и сотнях. Победа возвышает дух. Все предвидели дальнейшие движения, не хотели отставать и желали быть участниками хотя нравственных удовольствий, которые должна была предоставить нам выигранная битва. В нашем положении одно уже свободное вторжение в неприятельскую землю была награда победителей, потому что в этом каждый солдат видел свое достоинство и наше превосходство: «попирать землю врага, как говорится, есть наслаждение!» Начальник отряда генерал-лейтенант барон фон-Врангель, — которому принадлежит вся честь победы, потому что действия производилась не по приказанию старшего начальника, а по его собственному убеждению и решимости, и потому что предприимчивость и решимость на битву, при такой огромной несоразмерности сил какая была между нами и Турками, составляет, как великий труд души, одно из важнейших достоинств военного и всякого другого звания [105] человека, — был также ранен в ногу, но не хотел оставлять отряда.

Мне случалось после слышать рассказы Турок, бывших в этом сражении, и объяснения ими причин нашей победы. Они говорили, что мы лезли вперед как сумасшедшие, другие полагали, что мы навели на них какое-то колдовство, очарование, от которого они обеспамятели и ничего не видели. Некоторые из пробегавших в ночь с 17-го на 18-е июля, или на другой день сражения утром, мимо армянского монастыря Сурб-Оганеса, находящегося в Турции в 60-ти верстах от поля сражения, рассказывали монахам, что когда загремело между горами наше «ура!» и они вдруг увидели близко от себя чертовские, как они выражались, рожи русских солдат, то после этого ни чего уже не помнят что было, не знали что делают и куда бегут, и опомнились только к вечеру, далеко, когда убедились, что Русские за ними не гонятся. Наше спокойствие целый час под пулями, когда мы отдыхали, потом молчаливо-упорное наступление под градом пуль, ядер и картечи чрез узкое ущелье, из которого мы вышли как из жерла пламени и дыму, и потом громкое «ура!» перед самым ударом в штыки, возвещавшее решимость на смертельный, невозвратный бой, — все это навело на Турок очарование ужаса. Войсковой старшина Чернов и другие находившиеся с казаками и милиционерами на третьей вершине, влево от ущелья, были зрителями нашей атаки центра, и всего поля сражения, которое было под ними как на ладони, и рассказывали нам после свои впечатления. По словам их, с этою сценою не может сравниться ни одно зрелище оперы с самыми великолепными декорациями. Мы выдвинулись из ущелья, за южные покатости горы, окруженные кольцом дыма и огня наших застрельщиков [106] и орудий и охваченные еще более широким кругом густого дыма турецкого огня, в котором как в облаке горела беспрерывно молния выстрелов. У зрителей замирало сердце и захватывало дух, когда неприятельская картечь или ядро раздваивали нашу маленькую ротную колонну и в ней виделся промежуток, но колонна смыкалась и шла. Потом раздалось «ура!» все смешалось и покрылось облаком дыма и пыли, ничего не было видно. Минута сомнения и ожидания была страшная. Наконец вдруг раздался между нашими милиционерами, смотревшими также с этой горы на сражение, общий крик: «Осман бежит! Осман бежит!» Черные массы неприятеля рухнули как горный обвал, и рассыпались в бегстве по южному склону.

Вспоминая прошедшее, я убежден, что если бы не было дела 23-го июня и тогдашнего возвращения нашего к Игдырю, которое могло казаться отступлением и одушевило баши-бузуков, и потом, главное, если бы не было успеха их над сотнями Чернова утром 17-го июля, когда вид взятых в плен людей и отрезанных голов одушевил Селим-пашу и заставил его решиться идти со всем отрядом на границу, то вероятно, даже верно не было бы и сражения 17-го июля, особенно в таких размерах, в каких оно произошло. Все трудности и неудачи перед сражением, даже то, что мы опоздали к перевалу и наша кавалерия не могла занять его прежде баши-бузуков, — обратились в нашу пользу. Без них Селим-паша не решился бы вывести в бой свой корпус и остался бы с пехотою и артиллериею внизу на равнине; наша встреча на перевале ограничилась бы одним делом с баши-бузуками и даже победою над ними, Селим-паша отступил бы с пехотою в порядке к Баязету, и я не знаю, что были бы тогда наши действия и [107] чем бы они кончились. Сосредоточение всего турецкого корпуса на границе, дало нам возможность разбить его весь наголову и решить все эти вопросы одним ударом. Вот от чего иногда зависит сцепление событий и участь воюющих сторон. Если бы Селим-паша отступил к Баязету, имеющему укрепленный замок, то мы без сомнения не решились бы брать его; такие действия, как видно, вовсе не входили в план войны князя Бебутова, наш отряд имел назначение охранять Эриванскую губернию н был мал, чтобы разделиться: одну часть оставить для защиты наших границ, а с другою идти к Баязету, потому что двигаясь к этому городу мы отдалялись от наших пределов и открывали их Курдам и баши-бузукам. Если бы мы успели даже оттеснить одними маневрами Баязетский корпус от г. Баязета, то это все-таки не привело бы ни к чему важному, потому что мы не могли бы уйти за ним далеко и на продолжительное время от Эриванской губернии. Нравственное состояние войск и положение дел не изменились бы: неприятель сохранил бы присутствие духа и действовал бы смелее, мы должны были бы действовать осторожнее и даже не могли бы воспользоваться спокойною стоянкою в Баязетском санджаке. Без двух случаев, отступления 23-го июня и разбития баши-бузуками Чернова 17-го июля, только один способ мог приковать рассчитанными действиями счастие и победу к нашим знаменам в такой же степени как Чингильская битва, т. е. совершенное уничтожение неприятеля и обеспечение себя, — это если бы мы перешли где-нибудь границу, стороною, не по главной, а по боковой дороге, скрытно, без обозов, и напали на турецкую пехоту у Карабулаха или Арзапа, так чтобы не дать ей времени отступить в порядке, а разбить и рассеять ее. Мне кажется это предприятие не [108] было быть опасным и рискованным, вся трудность заключалась скрыть свое движение, а напав неожиданно, мы разбили бы Турок еще вернее чем в сражении 17-го июля. Если бы мы были открыты и пехота неприятеля успела бы отступить в порядке, то мы от этого ни чего не потеряли бы, баши-бузуки нас не съели бы, как говорится, и мы возвратились бы опять в Эриванскую губернию. Повторяю, действия Чернова были ошибка и нарушение диспозиции, но без этой ошибки не было бы Чингильской битвы и ее последствий, и потому не только извиняешь ее, но и невольно подумаешь, что в ошибках храбрости все-таки бывает какая-нибудь польза.

Текст воспроизведен по изданию: Русские в Азиятской Турции в 1854 и 1855 годах. Из записок о военных действиях Эриванского отряда генерал-маиора М. Лихутина. СПб. 1863

© текст - Лихутин М. Д. 1863
© сетевая версия - Тhietmar. 2020
© OCR - Karaiskender. 2020
© дизайн - Войтехович А. 2001