ЛИХУТИН М. Д.

РУССКИЕ В АЗИЯТСКОЙ ТУРЦИИ

XVII.

Прикрытие блокады Карса со стороны Арзерума. — Сдача Карса.

Слухи о отбитом штурме Карса распространились у нас около 20-х чисел сентября. Мы не имели никаких официальных уведомлений, но жители сделались осторожнее с нами, никто не хотел сказать нам Русским, что такое случилось, но рассказывали потихоньку служившим у нас мусульманам, от которых узнавали и мы. Слухи были преувеличены чрезвычайно, происшествие рассказывалось как басня, в восточном вкусе. Например, говорили, что Турки зная заблаговременно о всех приготовлениях наших к штурму, приготовили нам угощение, в передовых укреплениях, которые они очистили при приближении наших войск; были поставлены большие блюда с пловом и другие кушанья, в доказательство, что Карс не нуждается в продовольствии; когда русские солдаты бросились на кушанья, но ним открыли сильнейший огонь, а потом атаковали их в штыки и сабли и всех побили. Говорили, что у нас убито и ранено более 20,000 человек. Потом рассказывали, что когда генерал-адъютант Муравьев после отбитого штурма предложил Туркам сдаться, то мушир отвечал: «До штурма у нас не было порционного скота: но теперь Русские оставили нам много мяса, и мы можем долго держаться.» Даже в частных письмах, которые получали офицеры нашего отряда от знакомых и родственников, находившихся под Карсом, не упоминалось ни слова о штурме; вероятно было запрещено писать о нем. Напрасные предосторожности. Все удивлялись, каким образом Турки отбили штурм. Дело было просто, Турки стреляют хорошо из-за укреплений, а наши колонны были поведены на штурм ночью прямо под сосредоточенный [413] огонь на глубокие рвы и крутые высокие валы, перелезть чрез которые не было никакой физической возможности. Генерал Виллиамс, или мушир, были так осторожны, что не решились, по отбитии штурма, вывести свои войска из укреплений, перейти в наступление и гнать наши колонны. Хотя некоторые полагали, что они могли бы успешно перейти в наступление и сделать нам еще более вреда, но я думаю, что если бы Турки вышли из укреплений, то в открытом поле были бы разбиты нашими ослабленными баталионами, что несомненно. Все эти неудачи возбуждали в нас не уныние и боязнь, а негодование и мщение, потому что они, в сущности, случайные происшествия, ни чего не доказывающие. Русская армия богата славою и сознанием своего достоинства и могущества, и ее не уронят ни клевета, ни временные неудачи.

Вскоре главнокомандующий написал генерал-маиору Суслову, что обстоятельства могут потребовать, часть Эриванского отряда необходимую для охранения Эриванской губернии возвратить в наши пределы чрез Баязет, остальные же войска отряда присоединить к главным силам, и потому спрашивал: по какой дороге удобнее следовать из долины Евфрата до с. Миджингерта, лежащего в долине Аракса, каким способом можно продовольствовать войска при этом следовании и какую часть надо оставить для охранения Эриванской губернии. Путь от нас к Карсу лежал чрез Драм-даг на с. Дали-бабу, дорога по которой мы уже ходили. Предположение это было однакоже оставлено. Эриванский отряд мог быть полезным не покидая своего театра действий и прикрывая блокаду Карса более смелым движением за Драм-даг к Керпи-кею. Мы не опасались за свои сообщения. Опустошение нашими двумя ротами Зиляндаро, случившееся после отбитого штурма, как ни ничтожно было [414] по-видимому по числу участвовавших, но как местное происшествие, интересовавшее здешних Курдов и Армян, заняло здесь общее внимание, отвлекло его от последствий штурма Карса и поставило нас в своем кругу в прежнее положение.

Полковник Хрещатицкий находившийся с 18-го сентября на высотах Драм-дага недалеко от д. Эшак-Эльяса, мог иметь ближайшие сношения с жителями долины Аракса. Из его донесений, а равно из сведений доставлявшихся нам караванами и лазутчиками мы знали, что Турки собирают провиант и вьюки; между турецкими солдатами отряда Вели-паши ходили разговоры, что они пойдут на выручку Карса, в отряде делались приготовления к движению, в Арзеруме также укладывали провиант в вьюки, генерал Виллиамс писал беспрестанно в Арзерум и к Вели-паше о своем отчаянном положении и требовал помощи и провианта. Мы знали из французских газет, издававшихся в Константинополе и доходивших к нам скоро чрез Арзерум, откуда везли их в Персию к иностранным консулам, а почтари завозили к нам по доброму уже знакомству и из опасения быть пойманными и убитыми, если они будут провозить почту тайно, что Омер-паша для выручки Карса направился к Мингрелии, но прямая, скорая и действительная помощь Карсу могла прибыть только из Арзерума. Мы полагали, что Вели-паша получит непременно подкрепления для действий более самостоятельных и решительных. В действиях нашего главнокомандующего была видна твердая решимость продолжать самую строгую блокаду, и нельзя было ожидать, чтобы его заставили снять ее одними маневрами, слухами и пугающими движениями, к числу которых принадлежала высадка Омер-паши. 10-го октября генерал-маиор Суслов получил [415] от главнокомандующего уведомление, что движение к Миджингерту и в Эриванскую губернию есть только предположение, но что он ожидает приведения в исполнение движения к стороне Керпи-кея. На другой или третий день было получено известие, что часть пехоты Вели-паши выдвинулась уже к Гассан-кале и в Арзеруме приготовили до 4-х тысяч вьюков для следования к Карсу. Немедленно сделаны были приготовления к выступлению нашего отряда в долину Аракса.

Прежняя дорога, по которой мы ходили чрез Драм-даг, очень трудна, имея много высоких и крутых подъемов и спусков. По этому, при расположении в последний раз отряда у Кара-Дербента и при настоящем расположении кавалерии на Драм-даге, пути чрез этот хребет были осмотрены, и найдено, что можно разработать новую дорогу по долине р. Чат, в которую надо было своротить с настоящей торговой Арзерумской дороги, уже пройденной нами, в 6-ти верстах от с. Зейдкана в право, т. е. несколько к востоку от предыдущей дороги. По долине р. Чат подъем на хребет Драм-дага мог быть разработан постепенный, без обратных спусков и подъемов. Только спуск с хребта на северную сторону Драм-дага крут, неудобен к разработке имевшимися у нас средствами, но короток. По спуске на северную сторону, можно было идти по двум направлениям: к д. Эшак-Эльясу на прежнюю нашу дорогу чрез Кара-Дербент, или хребтом боковой отрасли прямо к Дали-бабе: последним путем обходился Кара-Дербент. Разработка дороги не требовала больших трудов, и только беззаботность турецких властей, или непривычка копать дорогу лопатами и кирками, оставляли без внимания путь по долине р. Чат и заставляли арбы и караваны ходить по крутизнам южных отраслей Драм-дага. [416]

12-го октября был направлен в горы 2-й баталион Ширванского пехотного полка с шанцевым инструментом, для следования в авангарде и разработки новой дороги. Отряд выступил 14-го октября. На случай надобности действовать более энергически, предполагая что Турки должны действовать решительно и отчаянно для спасения Карса, отряд выступил в наибольшем по возможности составе пехоты; пошли все четыре баталиона, в них тринадцать рот, шесть орудий и одиннадцать сотен кавалерии. Кавалерии у нас сделалось теперь менее, милиционеры с наступлением холодов и морозов бежали ежедневно десятками, так что куртинский и конно-мусульманский полки были переформированы в меньший состав сотен. Впрочем, уменьшение нашей милиции нас не тревожило, было даже полезно взять менее кавалерии, которую с прекращением подножного корма становилось трудно продовольствовать; она объедала сено во всем окрестном крае и стесняла довольствие других войск. Наши баталионы были в полном составе, почти в том же, в котором выступили в поход. Долина Евфрата и притока его, Шариана, возвышенная и сухая, оказалась очень здоровою, во все лето больных было мало, все они пользовались в подвижном госпитале и по выздоровлении тотчас поступали в свои части. Если бы не случилось холеры, то наше положение было бы вполне превосходно. На р. Шариане близ д. Чилканы, остались в вагенбурге артиллерийский парк, подвижной госпиталь и все излишние [417] тяжести и подводы под прикрытием двух рот пехоты, одной 1-го баталиона Мингрельского егерского и другой Ширванского пехотного полков, двух орудий и 4-х сотен кавалерии. Находившаяся в Караклисе рота была взята в отряд, а в селении этом [417] поставлена одна рота, взятая из Сурб-Оганеса, где затем осталось только две роты. Четыре сотни милиции, назначенные в вагенбурге никуда не годились, лошади их пришли в совершенную негодность; они были полезны только тем, что показывали Курдам, что в Алашкертском санджаке находилась также кавалерия.

2-й баталион Ширванского пехотного полка, подвигаясь понемногу вперед вместе с кавалериею, прокладывал новую дорогу. Отряд следовал без остановки, находил везде дорогу готовою, превосходно сделанною без обратных спусков, а постоянно одного подъема до самого хребта Драм-дага, и в четыре перехода прибыл 17-го октября к Кара-Дербенту. Высоты ущелья были заняты до 1000 человек баши-бузуками и одним или двумя эскадронами регулярной кавалерии. После нескольких выстрелов, вся кавалерия эта отступила и скрылась. На дороге до Кара-Дербента мы получили сведения, которые заставляли опасаться, что отряд Вели-паши мог двинуться уже к Саганлугскому хребту. Встретившийся в караване армянский монах объявил, что в Арзеруме ждали прибытия пяти тысяч войска из Трапезонта, потом жители рассказывали, что подкрепления под командою Селим-паши, в числе 20-ти тысяч, прибыли уже и что все войска выдвинулись к Керпи-кею. По прибытии нашем к Кара-Дербенту, явившиеся в отряд жители окрестных селений, наши старые знакомые, подтвердили все, что они слышали о прибытии в Арзерум Селим-паши с войском и о движении его к Керпи-кею 16-го октября, но никто из них не был в Керпи-кее ни 16 го, ни 17-го октября и не мог удостоверить, что видел все рассказываемое своими глазами. Слухи были без сомнения, как всегда, преувеличены, но в них вероятно была часть правды, потому что настоятельная надобность, и вероятно [418] распоряжения из Константинополя требовали пособить Карсу, или хотя сделать попытку.

18-го октября отряд прошел Кара-Дербент и остановился не доходя немного с. Юзверана на р. Чирикраке возле деревень Чичикрак и Каркоджа, близь Аракса и против брода чрез него у с. Хорасана; с этого места мы могли, сообразно с надобностью, двигаться на Керпи-кей, или перейти бродом чрез Аракс и действовать во фланг неприятелю, если бы он двинулся мимо нас по дороге из Керпи-кея в Карс, отстоявшей от нашего места не более как на 6 или 7 верст. Тотчас же были посланы кавалерийские разъезды к Юзверану и за Аракс. Вся долина Аракса была видна нам, на ней не было никакого движения и войска; все жители показывали, что турецкое войско не проходило из Керпи-кея. Мы могли быть спокойны, что пришли вовремя. Баши-бузуки и часть регулярной кавалерии, находившиеся в долине Аракса, сосредоточились против нас на дороге к Керпи-кею, значительные толпы их виднелись за Юзвераном на возвышенностях у д. Комацора в 10-ти или 12-ти верстах от нас.

Для разъяснения дела и извлечения из нашего движения настоящей пользы, т. е. оттеснения корпуса Вели-паши и тем отстранения всякой опасности, даже возможности пособить Карсу, было бы полезно наступить всем отрядом к Керпи-кею и далее, чтобы искать боя. В отряде состояло четыре баталиона, т. е. несколько более того сколько было в деле у Керпи-кея 21-го июля, и это могло внушить нам уверенность в успех. Одни угрожающие движения не изменили положения дел в продолжении всего лета. Мы делали стратегические движения на основании предположения, что можем быть разбиты слабым корпусом Вели-паши, — и это затягивало дело. [419]

Начальник Эриванского отряда, на основании прежних распоряжений, поручил мне 19 октября сделать рекогносцировку к стороне Керпи-кея с двумя баталионами пехоты, двумя орудиями и пятью сотнями казаков. Мы выступили рано утром. За Юзвераном баши-бузуки заметили наше движение, толпы их стали тотчас собираться на высотах кругом с. Комацора и вскоре их собралось в двух отдельных кучах более 2-х тысяч. Они видели нашу пехоту и орудия и без сомнения отступили бы, но кавалерии они боялись менее и всегда охотно завязывали с нею джигитовку и перестрелку. Чтобы удержать их долее на месте, кавалерия следовала около 400 саженей впереди пехоты, в общей колонне, сотни лавами, но позади казаков задних сотен посадили верхом на лошадей штуцерных и стрелков обоих баталионов. Несколько казаков ехавших впереди завязали с баши-бузуками перестрелку, которую баши-бузуки охотно поддержали. Когда кавалерия наша подошла к ним не более как на 300 шагов и остановилась, тогда пехотные стрелки спешились, вышли сквозь сотен вперед, и открыли огонь по густым толпам их; без сомнения не пропала ни одна штуцерная пуля. Между баши-бузуками сделалось волнение, поднялись крики; мы видели, как некоторые из передних свалились, задние местами спешивались, сгущались в кучу, чтобы подымать раненых, самые задние тотчас обратились в бегство. С открытием перестрелки наша пехота подходила ускоренным, а под гору беглым шагом, когда баши-бузуки поворотили и начали отступать; казаки с гиком бросились в атаку, и отступление баши-бузуков тотчас превратилось в быстрое бегство, их преследовали во весь карьер около 4-х верст, за д. Миндиван, за которым они продолжали убегать в рассыпную по двум дорогам, [420] к Керпи-кею и влево к горам, вероятно на ту дорогу, по которой мы обходили укрепленный лагерь Вели-паши 21-го июля, и рассеялись в разные стороны, потом в наших глазах переправились чрез Аракс и скрылись в отдалении. В бегстве они бросили убитых и раненых, растеряли много вещей, а два баши-бузука, которые по усталости лошадей отставали, были догнаны и пойманы живыми. Жители отыскали на другой день несколько убитых и раненых в поле и оврагах.

Мы остановились на последних высотах между Миндином и Амаркумом, откуда была видна вся долина Гассан-Кала-чая, и нам открылся возле г. Гассан-Калы неприятельский лагерь растянутый на значительном пространстве на самом берегу реки, отчего он не был виден прежде. Это несомненно был отряд Вели-паши, что подтвердили и взятые в плен баши-бузуки. Жители Миндивана и Амракума, Османлы, вынесли нашим войскам хлеба и молока и просили чтобы их не грабили; они показали также, что в лагере у Гассан-Калы стоит пехота отряда Вели-паши, а регулярная кавалерия выдвинута к Керпи-кею, хотя ее не было видно, и что в их и соседних селениях заготовлен уже провиант в муке и сухарях для отправления в Карс на жительских вьюках по первому востребованию. Мы действительно нашли этот провиант в мешках и взяли с собою несколько вьюков, объявив, что заберем и остальной. Чтобы оставить Турок в сомнении о дальнейшем наступлении нашем, аванпосты были поставлены шире, как бы для охранения лагерного места; пехота начала обратное движение к отряду несколько ранее, кавалерия тронулась, когда начало смеркаться, а аванпосты оставались еще несколько времени на своих местах, были сняты, когда смерклось, и присоединились к колонне, когда совсем [421] стемнело. При возвращении, во всех деревнях было объявлено жителям, чтобы они не смели возить провианта Туркам под опасением строгого наказания, и что мы возьмем его себе. Без сомнения, потеря этого провианта была не большое лишение для Турок, потому что в Арзеруме было заготовлено его огромное количество, из одного Мушского пашалыка свезено 80,000 арзерумских самар пшеницы (каждая в 15-ть пудов). Колонна воротилась в лагерь на Чичикраке когда уже совсем стемнело.

Из показаний жителей, пленных баши-бузуков, лазутчиков, наших прежних знакомых, явившихся ночью с 19-го на 21-е октября из селений более близких к Гассан-Кале, и одного жителя Эриванской губернии, бежавшего к Туркам еще в начале войны 1853 года, командовавшего в отряде Вели-паши 500 баши-бузуков и теперь перебежавшего опять к нам в надежде прощения, положение дел нам разъяснилось. В Арзерум был назначен новый мушир Селим-Паша (не тот который командовал прежде Баязетским корпусом), приехавший в этот город 12-го октября. Ему было поручено действовать из Арзерума к Карсу для выручки его и для провоза продовольствия. С ним ожидали много подкреплений, но из Трапезонта прибыло только около 1000 человек. В Арзеруме приготовили несколько тысяч вьюков провианта, — и для следования с ним, отряд Вели-паши в составе около 6-ти тысяч человек регулярных войск выдвинулся 16-го октября к Гассан-Кале, а до 3-х тысяч баши-бузуков по дорогам на Карс и на Кара-Дербент; последние для наблюдения за Эриванским отрядом. Около 3-х тысяч разного войска отошли в Арзерум для охранения этого города во время движения отряда к Карсу. Один из пленных [422] баши-бузуков принадлежал к тем, которые находились на дороге из Керпи-кея в Карс; им отдано было приказание следовать 17-го октября по Карсской дороге далее, но когда узнали о движении Эриванского отряда чрез Кара-Дербент, приказание это отменено и всех баши-бузуков сосредоточили 18-го октября к Комацору. При наступлении нашем 19-го октября, бежавшие баши-бузуки распространили тревогу в турецком лагере у Гассан-Калы, объявив, что много баши-бузуков убито, и что наш отряд в составе многих баталионов наступает решительно к Керпи-кею. Новые толпы беглецов, между которыми было несколько раненых, распространили еще больший страх. Примеры подобного распространения Азиятцами нелепых преувеличенных слухов мы видели не один раз у себя, между прочим в день Чингильского сражения, когда бежавшие наши милиционеры распространили и поддерживали в Эриванской губернии слух, что мы разбиты совершенно и Турки наступают в Эриванскую губернию. Селим-паша находился в это время в лагере. Когда Вели-паша спросил его, что он теперь прикажет делать, Селим-паша отвечал, что он еще незнаком с положением здешних дел и предоставляет ему, Вели-паше, делать что он находит лучше. Вели-паша немедленно собрал совет, который решил отступить тотчас же. Отряд со всеми находившимися при нем вьюками провианта, приготовленными для карского гарнизона, начал отступление вечером 19-го октября, и только наступившие сумерки помешали нам видеть с высот Миндивана, что палатки лагеря у Гассан-Калы были тогда же сняты. Вели-паша с отрядом ночевал за д. Альвар, не доходя Давабуйну, а 20-го октября отступил еще далее, расположился лагерем в ущельях Давабуйну на р. [423] Наби-чае, остался здесь налегке, а все вьюки, обозы и тяжелую артиллерию отправил в Арзерум. Сведения эти подтвердились. Персияне проходившего 20-го октября каравана видели Турок уже на Наби-чай, и разъезды наши не видели уже у Гассан-Калы лагеря, бывшего здесь накануне. Следовательно Турки отказывались пока от подания помощи Карсу долиною Аракса. Наши печатные реляции объясняли отступление Вели-паши появлением легкого отряда у с. Ардоста и также появлением 20-ти человек наших милиционеров на Ольтинской дороге. Эриванский отряд стоял в 7-ми верстах от Ардоста, находящегося на дороге из Арзерума к Карсу. Туда ездили наши же разъезды и мы наблюдали за этою дорогою. Вели-паша отступил положительно только вследствие движения одного Эриванского отряда. Отступление это, отнявшее у Карса всякую даже ложную надежду на помощь и провиант, должно было иметь влияние на карсский гарнизон.

В Арзеруме, основательно или нет, продолжали ожидать подкреплений из Европы; мы могли предполагать, что для неприятеля было очень полезно прислать эти подкрепления для выручки Карса. Карс не сдавался, — оборона его могла продлиться неопределенное время; давно уже говорили, что в нем нет продовольствия и он должен пасть, но он все-таки держался; подкрепления могли прибыть может быть еще вовремя. Не говоря уже о том, что Эриванский отряд мог быть оттеснен за Драм-даг, если не вследствие боя, то вследствие распоряжения избегать встречи с сильнейшим неприятелем, и на тыл нашей блокирующей Карс армии могли тогда действовать безопаснее, — мы не могли оставаться долго особенно зимою, в одном угрожающем положении, потому что были далеко и за двумя высокими хребтами от [424] своих провиантских складов, находившихся в Эриванской губернии. Хребты гор осенью покрываются снегом, делаются труднопроходимы, а зимою совершенно непроходимыми для повозок. Черводарские лошади нашего провиантского магазина приходили постепенно в большую негодность, как от трудности осеннего пути, так и от недостатка фуража: подножного корма уже не было, а хозяева лошадей не хотели тратить много денег на покупку сена, имея в виду, что они наняты по контракту только на шесть месяцев и их следовало скоро отпустить, о чем они напоминали уже. Транспорты с провиантом из Эриванской губернии начали уже понемногу опаздывать: мы могли бы остаться совершенно без продовольствия, если бы у нас не было запаса сухарей в Сурб-Оганесе и турецкой муки, отбитой и собранной в десятинную подать, что значительно облегчало до сих пор черводаров подвозить сухари вовремя. Наконец, по неимению подножного корма, отряд должен был покупать сено у жителей и, оставаясь долго на одном месте, закупал сено во всех окрестных селениях, истреблял все и по необходимости должен был переменять место стоянки, чтобы не посылать за покупкою сена колонны войск за 20-ть пли 30-ть верст. Все эти предстоявшие нам неудобства, особенно в виду возможности ожидаемой в Арзеруме помощи, можно было предупредить и отстранить тем, чтобы разбить Вели-пашу и овладеть Арзерумом. Тогда мы овладели бы всем краем от этого города до тыла нашей блокирующей армии. Теперь мы вполне чувствовали, как было бы полезно овладеть Арзерумом в июле месяце после керпи-кейского дела. На основании всех этих соображений, генерал-маиор Суслов, донося о рекогносцировке 19-го октября и о полученных сведениях о неприятеле, представил [425] главнокомандующему о крайней пользе овладеть Арзерумом пока туда не прибыло значительных подкреплений и просил, для решительных действий к этому городу увеличить временно Эриванский отряд несколькими баталионами из главных сил. Главнокомандующий отказал в этом, из опасения ослабить блокирующие Карс войска, и притом предоставил генерал-маиору Суслову, при появлении сильного неприятеля отступить даже в Эриванскую губернию. При бессилии Селим-паши и невысылке в Арзерум больших подкреплений, мы могли обойтись и сами без подкреплений, мы старались принести собою возможную пользу блокаде Карса, приносили пользу, в кругу дозволенных действий и, полагаю, не отступили бы в Эриванскую губернию без крайней необходимости.

Мы оставались на Чичикраке и поддерживали свое угрожающее положение дальними движениями пехоты и кавалерии к стороне Керпи-кея и на Карсскую дорогу. Из опасения, чтобы по последней дороге не провезли тайно ночью вьюки с провиантом, которые могли случайно пробраться и мимо блокирующих войск, что по рассказам жителей случалось, — за Аракс на эту дорогу делались неожиданные ночные движения, становились засады, и вообще наблюдали за нею неусыпно. Все это пугало жителей, делалось известно в Арзеруме и отнимало охоту посылать вьюки с провиантом; они вероятно попались бы в наши руки, если бы прошли за Керпи-кей. Лазутчики говорили, что Селим-паша имеет положительное приказание пособить Карсу, но не решается выдвинуться из Арзерума, в его войсках было твердое убеждение, перешедшее и к нему, что мы разобьем их. Нам действительно хотелось, чтобы он тронулся по Карсской дороге с провиантом, тогда нам нужно бы было действовать по необходимости. Это общее желание наше было [426] известно жителям окрестных селений, приходившим в отряд к своим знакомым офицерам и привозившим разные продукты на продажу, — и без сомнения передавалось в турецкий отряд. Однажды, расспрашивая о нас Армянина, ездившего и к нам и к Туркам, Селим-паша сказал в негодовании:

— Скажи этому Эриванскому отряду, что я сожгу его!

При сознании своего бессилия, естественно Туркам представлялась возможность наступления с нашей стороны. В Арзеруме преувеличивали значительно числительность Эриванского отряда, может быть отчасти для того, чтобы утешить свое самолюбие и объяснить в Константинополе причину своей нерешительности. К тому же, там были уверены почему-то, что нам пришлют от Карса два или три баталиона и мы скоро начнем наступательные действия. Мало-помалу из всех сведений мы убедились, что Селим-паша отказался окончательно от намерения идти к Карсу, а напротив, в Арзеруме стали с большою деятельностью принимать меры к обороне этого города в виду нашего наступления. Может быть там ожидали скорой сдачи Карса и полагали, что после взятия этой крепости, наша армия тотчас двинется к Арзеруму. Кругом города возводили отдельные укрепления, работали и днем, и ночью. Из жителей составляли милицию, которая должна была принять участие в обороне, но в милицию шли неохотно, — откупались деньгами, и формирование ее только служило, как это бывает всегда в Азии, к взяткам и обогащению местных чиновников. Большая часть артиллерии отряда Вели-паши стояла на площади Арзерума, как резерв, откуда могла быть направлена к угрожаемой стороне, а отряд оставался у подошвы Давабуйну налегке в постоянной готовности отступить. Баши-бузки были расположены в сел. [427] Керпи-кее, Ягане и других, лежащих в долинах Аракса и Гассан-Кала-чая между Керпи-кеем и Гассан-Калою; передовая сотня выезжала до Амракума и иногда ночевала в нем.

В продолжении пятнадцати дней стоянки на Чичикраке, мы закупили и потравили все сено и ячмень на обоих берегах Аракса в окружности 15-ти верст. За все, что брали у жителей, платили деньгами по вольным ценам, которые были впрочем невысоки. Долина Аракса очень плодородна, богата и населена, плодороднее и населеннее чем лучшие места Баязетского пашалыка. Уровень ее ниже чем долины Евфрата, лето теплее, растительность богаче. Кроме пшеницы, ячменя и кукурузы, во всех деревнях мы находили и покупали огородные овощи: капусту, бураки, лук, картофель, огурцы и проч., а также фрукты: яблоки, груши, и проч. Цены на продовольственные предметы были ниже чем в Баязетском пашалыке. Хорасан, Ардост, Зарс, Миндиван и Амракум населены Османами; они оставались в своих домах, не бежали, наконец привыкли к нам, встречали нас очень дружелюбно и продавали нам свои произведения так же как и Армяне. Когда наши войска приходили в их селения, они всегда выносили им чуреки и кувшины кислого молока. Я иногда заезжал к старшинам Османам в гости. Все они были убеждены в скорой сдаче Карса, и рассуждали о том с полным равнодушием, как о событии вероятно предопределенном Аллахом. У жителей без сомнения были в запасе еще ячмень и сено, но они стали продавать их неохотно, приберегая на зиму для проходящих караванов. Нам было полезно приобрести к себе расположение их и оставить хорошее воспоминание о нашей стоянке, и потому мы не употребляли никаких понудительных мер к продаже фуража, тем более, что [428] можно было пока обойтись без этого. Мы знали, что нам продали также весь ячмень заготовленный для Карса, продавали и пшеницу, а в Арзеруме объявляли, что мы взяли их даром. Потеря была для нас не большая, но жители оставались очень довольны нашею снисходительностью. Чтобы не посылать далеко от отряда колонны для покупки фуража, нам сделалось наконец необходимо или перейти вперед, ближе к Керпи-кею, или отступить к Дали-бабе. Но отряд на основании распоряжений не мог выдвигаться слишком близко к неприятелю, к тому же кругом Керпи-кея стояла постоянно турецкая кавалерия, которая вероятно не менее нашей кавалерии потравила все сено и ячмень в окрестных селениях; переходя к Керпи-кею, отряд еще далее уходил от своих складов провианта в Эриванской губернии, откуда подвоз его становился все более и более затруднительным. Отступив к Дали-бабе, мы сближались с селениями лежащими ниже ее в долине Аракса, где турецкие войска еще не стояли, и где как мы знали находилось много ячменя и сена. Поэтому 2-го ноября отряд перешел ближе к Дали-бабе и расположился лагерем в 2-х верстах впереди этого селения. Мы узнали, что чрез два дня после нашего перехода, на место прежнего нашего лагерного расположения приезжал из Арзерума турецкий офицер, переодетый в Армянина, подробно осматривал все места стоянки войск и записывал свои замечания. Наш лагерь был расположен просторно. Места бывших коновязей казенно-подъемных лошадей были приняты за места расположения кавалерии, каждая ротная колонна за баталион. После этого в Арзеруме сильно ругали лазутчиков доставлявших о нас сведения, укоряя их, что они злонамеренно уменьшали [429] нашу числительность и что нас было гораздо более чем они показывали..

Морозы увеличивались, хребет Драм-дага покрывался понемногу снегом, сообщение чрез него становилось труднее; по показанию жителей, в конце ноября его заваливало иногда снегом так, что сообщения прекращались совершенно; могло случиться, что от неприбытия наших черводарских лошадей, мы могли остаться без провианта, и даже выпавшим глубоким снегом быть отрезанными совершенно от Баязетского пашалыка, а тем более от Эриванской губернии. С 6-го или 7-го ноября начал идти снег почти ежедневно, но по ночам. Просыпаясь, мы находили палатки свои заваленными снегом, его сбрасывали, около полудня он таял, и делалась грязь. Положение дел становилось неудобно. К тому же служившие у нас в отряде Курды и другие милиционеры, которые мерзли в своей летней одежде и желали уйти домой, распространяли нарочно в отряде слухи, что в Арзерум непременно придет сильное подкрепление, что это подкрепление уже пришло, что Турки хотят напасть на нас и что мы, отрезанные снегом Драм-дага, можем погибнуть. Мы действительно были выдвинуты около 100 верст вперед наших главных сил, стоявших у Карса, и находились около 250-ти верст от Эриванской губернии. При таких обстоятельствах, людям осторожным могли представляться опасности нашего положения гораздо живее и приходить в голову то, о чем прежде не думали. Когда опасаются, на все смотрят в преувеличенном виде. Каждая ближайшая горка берется в расчет, и предвидится возможность, что она может быть занята неприятелем, который с нее может удобно стрелять в нас. Но чаще всего предвидится возможность быть обойденными, — как идея более [430] доступная всякому рассудку, и движение, чаще всего употребляемое на маневрах, но идея вредная, поддерживаемая в войсках привычками учебных маневров в мирное время и правилом, что если мы обойдены, то проиграли и должны отступать. При таких понятиях распространенных в войсках, появление даже ничтожного неприятеля в тылу может произвести упадок духа, тревожное состояние и даже страх; эти понятия и производят неосновательные панические страхи. Не тот обойден и проиграл, кому зашли в тыл или во фланг, а тот кто будет разбит, потому что обходящий, самым обходным движением уклоняется от своих сообщений и может быть совершенно сброшен с них. Масса войск должна иметь в виду один бой, искать его и полагать в нем одном всю свою цель и надежду. Если бы Селим-паша, даже с 10-ти тысячным подкреплением, вздумал отрезывать нам отступление, или оно было бы отрезано снегом на Драм-даге, то мы в отчаянной битве, в которой нет другого исхода как победа, может быть могли еще надеяться разбить его и гнать до Арзерума. Милиционерам запретили распространять нелепые слухи, и часть их, как совершенно не нужных, травивших напрасно редкий фураж, отправили в Алашкертский санджак.

Генерал-маиор Суслов не имел никакого точного распоряжения от главнокомандующего о продолжительности действий Эриванского отряда в долине Аракса. Было предписано только сделать движение за Драм-даг к стороне Керпи-кея. Поэтому генерал-маиор Суслов в первой половине ноября донес главнокомандующему, что перед закрытием сообщений чрез Драм-даг, чтобы не быть отрезанным от своих сообщений, он намерен возвратиться в Алашкертский санджак, где можно [431] поставить войска на квартирах. Генерал-адъютант Муравьев в ответе своем выразил желание, чтобы Эриванский отряд оставался в долине Аракса впредь до особого распоряжения. Карс находился при последнем издыхании, и если мы приносили здесь блокаде его пользу, то наша обязанность была оставаться на своем месте без всяких рассуждений о опасности остаться без провианта и быть отрезанными от своих сообщений. Впрочем, на морозе мы утешали себя тем, что если до сдачи Карса выпадет большой снег на Драм-даге и Агри-даге и отрежет нас, то нам гораздо ближе и легче идти зимовать в Арзерум чем в Эриванскую губернию, и что может быть по сдаче Карса главнокомандующий пойдет в Арзерум и возьмет нас с собою. По организации наших войск нам не было трудно уйти далеко от своих комиссариатских комиссий и арсеналов. Войска имели всех мастеровых и могли обмундироваться и починить свои обозы так же удобно в Арзеруме, как и в Эриванской губернии, а наши кремневые ружья не стоили починки.

Однако же, необходимо было принять меры к устройству продовольствия отряда в случае продолжения блокады Карса и прекращения сообщений чрез горы. Я пригласил в отряд всех старшин окрестных селений, объявил им, что мы будем покупать у них муку и крупу за деньги, приказал чтобы они велели немедленно молоть пшеницу усиленно, как свою, так и ту, которая следует в десятинную подать, еще не взысканную с них, распределил сколько каждое селение сообразно с числом и богатством жителей должно выставить провианта, рассчитав его на весь отряд на два месяца, назначил среднюю цену, на основании стоимости муки в крае, хорошо известной нам, и в заключение объявил [432] им, что если они не заготовят этого количества провианта, то мы будем брать его насильно и без платы. Старшины с покорностью склонили головы и отвечали, что Аллах велик и что они исполнят все, что могут. По богатству края, — поставив войска на квартирах во всей долине верхнего Аракса, — мы могли бы продовольствовать наш маленький отряд в продолжении некоторого времени. Хотя начальник Эриванского отряда не имел права заготовлять провианта, но необходимость военных обстоятельств дает рассудительное право на многое, — тем более, что сделанные распоряжения были только предварительные, а не обязательные, и без сомнения были бы утверждены, если бы потребовала надобность, как необходимые, неизбежные и даже выгодные.

От Дали-бабы мы продолжали делать движения вперед пехотою и кавалериею. Для этого баталионы и сотни посылались почти ежедневно по очереди. Дорога от Керпи-кея в Карс проходила от нас почти так же близко как и прежде, ночью высылались на нее по прежнему разъезды и засады. Впрочем нельзя уже было и ожидать, чтобы из Арзерума предприняли какие-либо движения. После перехода нашего отряда ближе к Дали-бабе, часть Арзерумского отряда стала немедленно на квартиры: баши-бузуки в селениях между Керпи-кеем и Гассан-Калою, регулярная кавалерия в Гассан-Кале, в деревнях на Наби-чае и частию в самом Арзеруме, и часть пехоты также в деревнях на Наби-чае: в лагере на этой речке остались только часть пехоты и легкая артиллерия. Лазутчики говорили, что на требования помощи Карсу, Селим-паша отвечал положительно, что он не находит никакой возможности исполнить это требование и не может отойти от Арзерума из опасения потерять и его. Турки стояли по квартирам и нигде [433] не показывались. Наши разъезды ходили до Амракума в никого не видели. В Баязетском пашалыке было также совершенно спокойно. Курды не тревожили Арзерумскую дорогу. Из-за Алла-дага доходили до нас сведения, что напуганные набегом маиора Кореницкого, они ожидали повторения нападения; между ними часто случались тревоги от слухов, что Русские идут, и однажды весть о движении наших войск за Алла-даг напугала их так, что Курды Патноса бежали к Ванскому озеру за гору Сипон и воротились в свои жилища, когда убедились что слух был ложен.

Наконец 17-го ноября мы получили формальное уведомление, что генерал Виллиамс приезжал к генерал-адъютанту Муравьеву и подписал условия сдачи Карса; ожидали только окончательного ответа Вассиф-паши. 18-го ноября до нас дошел слух, что Карс сдался, а потом приехал один Османлы и объявил, что он был личным свидетелем, как Турки оставили крепость и положили оружие. Армяне были очень рады этому событию, но кажется и Османлы не были опечалены им. Беспрестанные передвижения и возможность встречи близ их жилищ двух враждующих сторон, постоянно держали их в страхе разорения и истребления, решительная победа могла успокоить край и дать ему хозяина. 21-го ноября получено уведомление от самого главнокомандующего о сдаче Карса, и приказание возвратиться отряду в Баязетский санджак, где оставаться до возможности, и потом перейти на зимние квартиры в Эриванскую губернию. Известие о сдаче Карса было приветствовано в отряде общею радостию и пушечными выстрелами.

22-го ноября отряд выступил на Кара-Дербент и Эшак-Эльяс, и 23-го перешел чрез хребет Драм-дага по новой дороге, ущельем р. Чата. Дорога на хребте была [434] занесена глубоким снегом, надобно было прокладывать ее вновь. Снег во многих местах расчищали лопатами, потом шла кавалерия и вьючные лошади, которые утаптывали снег, за ними пехота, и за каждым баталионом обозы и артиллерия. Подъем был очень труден, лошади скользили, выбивались из сил: почти все повозки и орудия ввезли на людях. В Алашкертском санджаке снег шел более 15-ти дней, продолжал идти, и тотчас таял: на дорогах сделалась непроходимая грязь. Войска шли тремя отдельными эшелонами и где представлялась возможность отдельными дорогами, что позволяло располагать их на квартирах. 2-го декабря весь отряд прибыл к Мусуну, и так как на Агри-даге лежал уже более глубокий снег чем на Драм-даге, и оставаться в Баязетском пашалыке долее было опасно, то отряд следовал далее в пределы России. Первый эшелон, состоявший из арб подвижного госпиталя и артиллерийского парка с частью кавалерии и одним баталионом пехоты перешел Агри-даг 3-го, а последний 6-го декабря. Переход чрез горы был очень труден. На хребте лежал глубокий снег, был сильный мороз, ветер и вьюга, дорогу беспрестанно заносило: шедший густой снег заставлял идти почти ощупью; беспрестанно сбивались в сторону. Но несчастий не случилось: не было ни одного пропавшего и обмороженного. 7-го декабря отряд окончательно прибыл в Сурмалинский участок и стал на своих прежних квартирах. Мы кончили поход счастливо: больных было мало, и пехота воротилась почти в той же числительности, в какой выступила. Местная милиция к концу похода не существовала; судя по ней, надо полагать, что в отряде Вели-паши не осталось ни одного баши-бузука. [435]

Прощаясь с Турциею бросим последний взгляд на нее и на конченную войну.

Взятие первоклассной турецкой крепости и в плен турецкой армии, без сомнения — важные результаты; в обыкновенную войну с одной Турцией, они решили бы войну в нашу пользу и остались бы одним из примечательных и знаменитых событий. Но в это время происходили гораздо важнейшие события в Крыму, от которых только и зависел исход войны и к которым должны быть применяемы, и ими оцениваемы, действия в Азии. Когда сотни тысяч наших солдат шли умирать в Севастополь и вся Россия, притаив дыхание, смотрела на этот смертельный бой; когда нужно было торопиться и всем напрягать свои силы, — блокада Карса казалась слишком спокойным и медленным действием. Действия в Азиятской Турции были только вспомогательными для грозной войны в Крыму, а блокада Карса осталась для нее бесполезною, потому что тянулась все время осады Севастополя, все лето, кончилась после оставления последнего и даже могла быть вредна ему нравственным влиянием отбитого штурма, не говоря уже о том, что не отвлекла никаких сил союзников. Для Севастополя было все равно, что русские войска стояли в Азиятской Турции в бездействии. Для успеха войны и всего государства, какая польза в том, что Карс сдался, если он сдался когда все было кончено? Была польза, по незначительная. От нашей азиятской армии желали более, и от этого-то народное самолюбие и общественное мнение строго к действиям в Азии 1855 года, в этом есть досада и оттого может быть даже несколько несправедливость.

Такой армии, как наша в 1855 году, еще никогда не бывало в Азии, и она употребила все лето, весь год для действий против ничтожных остатков турецких войск. [436] Что эти войска заперлись в крепость, — это, как я говорил уже выше, не должно бы придавать им большей ценности, уничтожать нашу силу и превосходство и останавливать нас будто в недоумении. Полезно было бы сделать что-нибудь еще. Кажется, что прежняя 60-ти тысячная Анатолийская армия, разбитая в двух кровопролитных битвах, превратившаяся в 25-ти тысячный гарнизон, не стоила таких трудов для всей нашей армии, сделавшейся гораздо сильнейшею тех войск, которые разбили Анатолийскую армию когда она была в полном цвете своих 60-ти тысяч. Действия 1854 года были по-видимому также нерешительны, тем, что все лето после Кюрюк-даринской победы было потеряно, потому что по обыкновенному порядку вещей легче продолжать действовать против разбитых войск, чем разбить их.

Карс сдался от недостатка продовольствия. Но если бы генерал Виллиамс был распорядительнее и свез провиант в крепость, а не оставил его вне, на дороге из Карса к Арзеруму, и даже несобранным еще у жителей, то следовательно Карс не был бы взят, потому что других мер к овладению им не было принято, поздний штурм был отбит. Оборона могла протянуться всю зиму, может быть до заключения мира, хотя Карс, держался совершенно достаточное время для польз союзникам. Это предположение определяет достоинство блокады вообще. Несомненно, что Виллиамс мог запасти провианта в самом Карсе вдвое более того, сколько было свезено в крепость. В разных статьях напечатанных об этих событиях и даже извлеченных из переписки генерала Виллиамса с английским министерством, недостаток провианта приписывают нераспорядительности турецких начальств, и сам генерал Виллиамс жалуется на них. Но мы были на месте, могли знать край и обстоятельства, и [437] нам казалось, что Англия слишком много приписывает генералу Виллиамсу и тешит в нем свое самолюбие. Недостаток провианта надо приписать только одной непредусмотрительности генерала Виллиамса. Для того чтобы заготовить провианта в Карсе в достаточном количестве на год, надо было только предвидеть, что Карс могут блокировать и обойти со стороны Арзерума, и заблаговременно посоветовать турецкому главнокомандующему приказать свозить провиант в Карс. Совета послушались бы, провиант и перевозочные средства находились в крае, и было достаточно времени, — целая весна до июня, чтобы навезти в Карс провианта на весь год. Сколько мы видели в войну 1854 и 1855 годов, даже простые английские офицеры имели большое влияние в турецком войске и распоряжались в нем полномочно. Они еще до блокады Карса раздавали турецкому войску жалованье, делали смотры, бранили пашей, арестовывали и наказывали офицеров и солдат. Генерал Виллиамс распоряжался полновластнее других, как главный английский комиссар: следовательно нельзя допустить, чтобы совет его муширу о перевозке провианта не был исполнен, особенно когда исполнение ничего не стоило. Не говоря уже о 30-ти тысячах четвертей истребленных генерал-адъютантом Муравьевым в Бордусе, Каны-кее и других местах; мы в июле месяце нашли в долине Аракса провиант заготовленный для карсского гарнизона и следуемый вообще в подать лежащим еще в селениях. Одна долина Аракса так богата хлебом, что в ней можно бы взять десятинную подать вперед еще за год. Если генерал Виллиамс, по добросовестности своей, не имея в руках денег, не знал что делать и полагал, что без денег ничего нельзя сделать, то он ошибался и напрасно церемонился. Мы знали на месте, [438] как турецкие власти заготовляют провиант, и я полагаю, что деньги генерала Виллиамса перешли бы только в карманы пашей, мудирей и других местных чиновников, — стоило только приказать и провиант был бы. Точно также в перевозочных средствах не было недостатка. Из одних селений между Дали-бабою и Гассан-Калою мы могли бы согнать более 1000 подвод, я справлялся о том, имея в виду надобность воспользоваться местными перевозочными средствами, а турецкие начальства, у себя дома, могли собрать подводы из дальних мест в огромном числе. Военные обстоятельства и чрезвычайная необходимость извиняют все, а здешнему краю не были бы новостью никакие крутые меры и деспотические распоряжения. Впрочем, как не было большой важности в недостатке провианта, потому что Карс сдался после падения Севастополя, точно так же не было большой славы в обороне его, потому что его не брали, а стояли крутом и блокировали. Отбитый штурм был случай и не изменил первоначального плана взятия крепости одним голодом. Собственно для генерала Виллиамса было бы больше чести, если бы он заготовил более провианта и не сдался вовсе; для нас более славы и пользы, если бы мы взяли Карс штурмом, или другим способом, скорее и ранее, или помимо его достигли желаемых результатов войны, т.е. владения неприятельским краем и всеми средствами его и нанесения турецкому правительству самого большого и коренного вреда: возможного подорвания и разрушения его властей в Азии, для чего край представляет все данные. И неужели судьба войны должна была зависеть от большего или меньшего количества провианта заготовленного в Карсе, и только этот провиант мог спасти турецкую власть и ничтожные войска запертые в крепости и бродившие кругом [439] Арзерума, а мы должны стоять до тех пор, пока Турки съедят весь свой хлеб? В сущности, против нас не было войска, а были одни укрепления Сурб-Оганеса, Керпи-кея и Карса. В такую войну, продолжительная блокада, занявшая все лето, была не своевременна, полезно было предпринять какие-либо более быстрые действия. Может быть был возможен штурм в начале, когда Турки не успели еще построить укреплений кругом крепости, или правильная осада которая во всяком случае короче одной блокады.

Мне кажется, генерал Виллиамс сделал также ошибку переведя весь Ванский корпус на Арзерумскую дорогу. Если бы на дороге из Вана в Баязет была оставлена часть войска, то Эриванский отряд не мог бы уйти от границ Эриванской губернии и действовать к Арзеруму. Корпус Вели-паши находясь у Арзерума в сущности не принес никакой пользы Карсу; мы вероятно не заняли бы Арзерума, если б этот корпус был вдвое слабее, потому что занятию его помешала не сила войска, а другие соображения, точно так же как мы могли бы занять город, если бы корпус Вели-паши был вдвое сильнее. При невозможности действовать против нас битвами в открытом поле, Турки разделившись на мелкие отряды, сохранили бы лучше для себя край и может быть поставили бы нас в большее недоумение и нерешительность, потому что положение вещей усложнялось и потребовало бы с нашей стороны больших соображений. Расположение корпуса Вели-паши на Арзерумской дороге, более сосредоточивало для нас все цели войны и доставляло нам возможность совокупными силами в одно время разбить Вели-пашу и овладеть Арзерумом, и если этого не случилось, то никак не по достоинству плана действий принятых Турками. [440]

Я часто высказывал здесь мнение о ничтожестве турецкого войска. Это мнение не есть военное хвастовство, но факт, который все видели, который имеет более глубокое значение и причину, чем недостаток дисциплины и другие военные объяснения, и который однакоже не должен внушать нам излишней самонадеянности; я не думаю, чтобы можно было действовать не рассуждая и, как говорится, очертя голову: начальник не имеющий боевой опытности, т. е. привычки к опасности, в решительную, важную минуту дела может потеряться совершенно: его ум и все сведения умрут и он может испортить и погубить все. Это ничтожество не должно внушать презрения, но быть принимаемо как обстоятельство отчасти объясняющее состояние Турецкой империи, — которым надо пользоваться по мере разных средств обладаемых начальником. Дело в том, что турецкое войско не хочет драться, потому что почти все оно составлено не из Турок, а из народов, покоренных когда-то Османами и до сих пор тяготящихся их властью. Основателей Турецкой империи, Османов, в Турции очень мало, сравнительно с массою народонаселения, состоящего из других племен; к тому же Османы занимают преимущественно какие-либо должности, или места по управлению государством, начиная с самых высших до самых низших степеней правительственной иерархии. В Русской армии, собственно между нижними чинами, виден, бросается в глаза, великороссийский элемент: Немцев, Поляков, Грузин и Армян у нас пропорционально гораздо более в высшем классе, в офицерских званиях. Поэтому-то Русская армия составляет однородное плотно слитое тело, одушевленное одним духом, одною идеею отечества, долга и преданности к нему. В Турецкой армии огромное большинство, [441] почти вся масса нижних чинов состоит не из Османов, а из Аравийцев, Курдов, Татар, Египтян, Греков, Армян и многих других племен, составляющих Турецкую империю. В турецких войсках бывших в Азиятской Турции мы встречали уже в 1854 и 1855 годах много Армян; вероятно были и другие христиане. Турецкая армия есть выражение всей Турецкой империи. Как бы ни было выучено турецкое войско и как бы не были преданы некоторые личности правительству, масса войска видит, что самый край, даже самые семейства не поддерживают его, и это подрывает в нем доверенность к себе и к своему делу. У турецкого войска нет духа, самолюбия и отечества, оно совершенно упало нравственно.

Турки — народ достойный уважения, потому что совершили прежде великие дела. Владычество их в свое время было полезно всему тому краю, которым они овладели, опустошенному уже предыдущими завоевателями, оставшемуся без хозяина, владыки и правительства, отданному беспорядкам, хищничеству и произволу. Большие завоевания тогда только возможны, хотя на некоторое время, когда большинство покоряемого народа находит выгоды в разрушении старых властей и в установлении новых. В минуту самого высшего развития своего могущества, правительство Османов было одушевлено величием своей роли и отличалось возможным правосудием. Там где господство его кончилось давно уже, старики и теперь говорят, что при Турках было хорошо, что они были справедливы, милосерды и сообщительны с низшим сословием. Может быть это обыкновенное воспоминание о старине, о прошедшем, которое всегда представляется старикам лучше настоящего, но вероятно, что турецкое правительство прежде было лучше чем [442] теперь: оно прежде властвовало спокойно, теперь устарело, отжило свое время, находится в опасности пасть и погибнуть, — оттого борется, старается насильственно удержать свои преимущества, и оттого делается еще более тяжелым. Прежние завоеватели разленились и сохранили только жажду обогащения и корыстолюбия, злоупотребления увеличились. Турецкое правительство неспособно к изменению и улучшению себя, как представитель особых прав и преимуществ самого малочисленного племени империи и магометан над христианами. Фанатизм исламизма составляют не отвлеченные религиозные идеи, а материальные преимущества. На месте видно ясно, что масса покоренного населения считает уже себя в праве желать улучшения своего быта и положения, и встречает в этом препятствие в слабой турецкой власти, которая старается удержаться в своих старых правах, торопится пользоваться ими, предвидя возможность переворота, и спешит выжимать из народонаселения все соки, как бы для обеспечения себя в будущем. Покоренным народам нет расчета драться и погибать на войне за правительство, против которого они сами часто бунтуют и которому желают поскорее погибнуть, и потому дерутся худо. В прежние времена, когда турецкое могущество еще возрастало, для разноплеменных армий Турции был расчет идти на войну и драться собственно для себя; война могла привлекать их: вторгаясь в новые области, они везде находили богатую добычу, хищнические наклонности многих полудиких племен Турции удовлетворялись. Теперь напротив. Когда турецкое могущество начало склоняться к падению и счастие оставило знамя Османа, — для этих армий на войне предстоят одни потери, лишения и смерть. Прежде турецкие армии вторгались в области соседних государств, теперь напротив, [443] неприятель, т. е. собственно одни Русские, вторгаются в их земли. Поживы нет, война не имеет выгоды и соблазна.

Напрасно писали в реляциях последней войны, что Турки дрались храбро; это неточно и только пугает новичков. С помощию европейской дисциплины, турецкие солдаты стоят во фронте пока нет предлога разбежаться, стреляют и двигаются по команде, но они не выдержат решительного удара и рукопашного боя, не выдержат даже хорошего огня, и если есть предлог разбежаться, то непременно разбегутся. Каждое хорошее поражение Турок должно кончиться рассеянием их, если сумеют воспользоваться им. В особенности те, которые могут дойти до дому сухим путем, непременно воспользуются каждым очевидным поражением, чтобы бежать домой. В последнюю войну Турки большею частию встречали нас за укреплениями и оттого мы не везде могли воспользоваться своим превосходством; за укреплениями они дерутся хорошо по необходимости, т.е. стреляют прикрытые валом н защищенные от доступа неприятеля глубоким рвом. Я не говорю уже о действиях Баязетского, или Ванского, или Арзерумского корпусов — они описаны здесь, наши успехи достались нам легко, без особенных усилий. Карский мушир отбив штурм наших войск, не решился вывести свои войска, чтобы попробовать преследовать нас за укреплениями, и сделал хорошо, потому что если бы наши отбитые колонны поворотили опять на Турок, то вероятно турецкие солдаты воспользовались бы этим и побежали бы, но не в крепость, а в поле, чтобы добраться до дому. Омер-паше были поручены наступательные действия с лучшими войсками, и он начал наступление на Тифлис едва ли не потому только, что надеялся встретить на этой [444] дороге не много наших войск, это были маневры. Нельзя объяснять действий турецких военачальников одним недостатком предприимчивости и храбрости; они знают свои войска лучше нас и предпринимают с ними только то, что могут сделать. Может быть в начале войны действия на Дунае ввели в заблуждения и их, и Европу. Наши войска растянулись на Дунае так, что Турки переправясь в числе нескольких тысяч там, где находили выгоднее, встречали иногда одну цепь наших застрельщиков и вмели наружный успех. Но эти успехи не могли воскресить павший навеки дух и оживить сгнившее тело; обман разъяснился скоро.

Имея такого неприятеля, наша превосходная Азиятская армия сделала много, но менее того что могла бы сделать. Как из наших побед в Азии в 1853 и 1854 годах, так и из превосходной армии в 1855 году было извлечено менее пользы, чем все желали и ожидали. Удачные, но медленные, действия могут быть иногда безусловно вредны потому только, что медленны. Иногда все достоинство удачи состоит в ее быстроте, т.е. своевременности. Какая польза в тех удачах, которые могут тянуть войну целые лишние годы? Новые столкновения, новые войны застают ее неконченною, и тогда эта неоконченная война требует двойных усилий. При нашей крепкой натуре, медленные действия будут часто, хотя не всегда — удачны, но успехи достигаемые трудом будут всегда дороже и даже менее прочны и полезны, чем успехи достигаемые геройскими подвигами, потому что в первых мы сами утомляемся и не подавляем неприятеля нравственно, если не представится какого-нибудь частного случая ослабить его материально, — что вообще трудно. В медленных осторожных действиях есть польза, но эта польза достигается почти механически, [445] одним трудом, в ней нет напряжения и проявления нравственной и умственной силы и творчества событий, нет того, что любит народ, т.е. блеску и славы вместе с пользою. Крепости и земли теряются, но громкие подвиги, доказывающие доблесть народа, остаются вечно в его истории и составляют гордость и душу его и его войска.

После этих мнений можно спросить, что же именно нам надо было делать в Азиятской Турции, если не блокировать Карс. На это можно только, по всей справедливости, наименее безошибочно ответить, что действовать вероятно можно было многими способами, и что критиковать прошедшие действия очень легко, — на это способен всякий ум, сохраняющий свою логику в спокойствии кабинета, но способный совершенно потеряться, умереть в волнении опасности и в виду неприятеля. О прошедших действиях надо рассуждать, чтобы извлечь из них некоторую пользу для общественной опытности, но было бы неосторожно и ошибочно осуждать их безусловно, не зная всех причин этих действий.

_________

Мы всю зиму приготовлялись к будущим военным действиям: чинили обозы и сапоги, шили одежду, как вдруг весть о мире положила конец расчетам и ожиданиям. В особенности солдаты жалели, что война кончилась: русский солдат любит войну, а война в Азиятской Турции шла вообще более удачно чем неудачно, и обещала им впереди, по-видимому, еще большие успехи, чем [446] кончившиеся кампании. В войне есть прелесть и поэзия для народа способного к великим чувствам, потому что в великие минуты битв более чем когда-нибудь узнается своя сила и чувствуется свое достоинство, а для солдата нет других поприщ, где бы он мог испытать такое удовольствие самосознания.

Текст воспроизведен по изданию: Русские в Азиятской Турции в 1854 и 1855 годах. Из записок о военных действиях Эриванского отряда генерал-маиора М. Лихутина. СПб. 1863

© текст - Лихутин М. Д. 1863
© сетевая версия - Тhietmar. 2020
©
OCR - Karaiskender. 2020
© дизайн - Войтехович А. 2001