-

ЛЕТУЧИЙ ОТРЯД В 1850 и 1851 ГОДАХ

IV.

Два входа в большую Чечню. Оригинальное укрепление. На призыв Козловского откликнулись. Суета во владикавказском военном округе. Маневр Слепцова для восстановления порядка в малой Чечне. Двадцатичетырехчасовой заем. Тревога в большой Чечне. Шамильский завал меняет хозяина. Продолжение и развязка экскурсии. Добродушие и великодушие главнокомандующего. Все то хорошо, что хорошо кончается.

В большую Чечню вели два входа: один на северо-востоке, из укр. Куринского, через Качкалыковский [388] хребет к Мичику; другой на юго-западе, от крепости Воздвиженской через шалинскую поляну, к большим центральным аулам: Герменчуку, Автуры и Гельдыгену, в самое сердце большой Чечни. У первого из них стоял Козловский со своим микроскопическим отрядом, в состав которого, кроме назначенных по словесной инструкции главнокомандующего, входили и контрабандные войска, притянутые втихомолку. Дорога к другому входу проложена была нашими войсками в последнюю зимнюю экспедицию также просекой через лес к шалинской поляне. Эта поляна, имевшая более двенадцати верст в длину и не менее четырех в ширину, в самом узком ее месте отличалась необыкновенным плодородием и, вместе с другими меньшими полянами, служившими как бы продолжением ее, считалась житницей всей большой Чечни. Она открывала также доступ нашим войскам к последней резиденции повелителя горских народов на Кавказе — укрепленному аулу Ведено. Просека сильно встревожила Шамиля и все население большой Чечни. Имам решил запереть вход в нее искусственной преградой, так как природа начинала изменять ему. Для этого им возведен был на протяжении семисот пятидесяти саженой грозный окоп или, как его называли в войсках, шалинский завал. Материалом для него служил щебень, перемешанный с глинистой землей и ею же утрамбованный. Это гигантское сооружение, производившееся пятью тысячами человек, стоило неимоверных усилий и пожертвований. Бруствер шалинского окопа имел два с половиною аршина высоты, ров глубиною в 2 и шириною в 6 аршин. По всей кроне бруствера стояли туры, набитые тем же щебнем с глинистой землей; между ними сквозили небольшие промежутки для ружей, заменявшие бойницы. По краям этого оригинального укрепления возвышались полукруглые башни, с пятью амбразурами для [389] орудий каждая. На левом фланге окопа, у самой опушки леса, стоял сомкнутый редут коменданта шалинского окопа — наиба Талгика. Правый фланг упирался в густой, почти непроходимый лес.

Письмо Козловского к Слепцову было получено на Сунже 8-го августа. Не успел он дочитать его до конца, как уже в голове его готов был план, точно вдруг его озарило вдохновение. Хотя до приезда Цесаревича оставалось каких-нибудь три недели, и по всем линиям кипела усиленная работа, но это не остановило его: он знал, что нужно прибегнуть к отчаянному средству, чтобы не обмануть надежды Козловского. Вследствие этого, по получении от него письма, он донес начальнику владикавказского военного округа, что, по дошедшим до него слухам, значительные неприятельские скопища, с артиллерией, сосредоточиваются у шалинского окопа, куда вскоре должен прибыть и сам Шамиль; о письме же Козловского он умалчивал. Генерал-маиор Ильинский сообразил, что неприятель в таких силах может направиться только к границам карабулахского и галашевского обществ, поэтому не лучше ли оставить штаб-квартиры в их непривлекательном виде, нежели встретить Августейшего Гостя докладом об отпадении двух только что покоренных обществ? Наконец, вторжение Шамиля в пределы владикавказского военного округа могло угрожать безопасности военно-грузинской дороги. Он немедленно собрал отряд из трех рот пехоты, при одном орудии, и трех сотен милиции и расположил его на реке Камбилеевке; командиру Владикавказского казачьего полка предписал держать полк наготове к выступлению по тревоге, а сотне алагирской и куртатинской милиций — занять позицию между реками Ардоном и Архоном; из рот 4-го и 5-го баталионов Тенгинского и 5-го баталиона Навагинского пехотных полков приказал [390] сформировать сводный баталион, которому ожидать дальнейших распоряжений, не приостанавливая в то же время производившихся работ. 12-го августа он передвинул отряд с Камбилеевки на Алгус-Али для усиления войск, стоявших там лагерем. Таким образом, отряд, расположенный на Алгус-Али, состоял теперь из восьми с половиною рот пехоты, шестидесяти двух казаков донского № 16 полка и трехсот двадцати трех всадников осетинской и ингушевской милиции, при одном горном орудии. Сам он, впоследствии, когда Слепцов выступил, все время оставался на верхне-сунженской линии и производил передвижения войск между Ачхоем и Алгус-Али, чтобы поставить в недоумение жителей карабулахского общества и нагорной малой Чечни. Слепцов мог бы, по уважительным причинам, на просьбу Козловского о диверсии отвечать отказом, так как около этого времени в близком соседстве с его районом, в малой Чечне, стали появляться довольно значительные партии с целью тревожить укрепления по нижней Сунже и волновать жителей вверенных его охране карабулахского и галашевского обществ; но он отвечал не отказом, а готовностью поддержать генерала Козловского, и что всего замечательнее — прямой его начальник генерал-маиор Ильинский не только не поставил ему на вид необходимость его присутствия на своем посту, на Сунже, а напротив, с благородным самоотречением, сам остался на верхней Сунже исправлять должность своего подчиненного. Только 20-го августа Слепцов мог, наконец, предпринять движение в большую Чечню. Для того, чтобы отвлечь неприятеля от качкалыковской просеки и тем оказать действительную помощь чеченскому отряду, нужно было избрать для нападения такой пункт, который по стратегическому своему значению не уступал бы качкалыковской просеке. Таким пунктом в данный [391] момент мог быть только шалинский окоп. Чеченцы берегли его, как зеницу ока; за ним они считали себя в безопасности от дальнейших агрессивных действий наших отрядов. План Слепцова был слишком смел для того, чтобы он решился открыть его кому бы то ни было. Он опасался — и совершенно основательно — что его предприятие сочтут безрассудным, начнут уговаривать отказаться от него; но более всего он опасался формального запрещения: тогда руки его будут связаны, и мечта, которую он успел уже взлелеять, будет разбита, а потому даже ближайший его начальник, генерал-маиор Ильинский, не знал настоящего его намерения; он знал только, что диверсия будет произведена по направлению к шалинской просеке.

Если Слепцов далеко оставлял за собой всех, когда нужно было действовать очертя голову, за то не было человека осторожнее и предусмотрительнее его, когда того требовали обстоятельства. Это был партизан в самом тесном значении слова — что он и доказал своей знаменитой диверсией. Так как движением начальника верхне-сунженской линии в большую Чечню владикавказский военный округ, так сказать, обнажался, потому что весь кавалерийский резерв округа входил в состав летучего отряда, то нужно было поставить неприятеля в недоумение, чтобы он не знал, куда и зачем передвигаются войска, и чтобы каждый чеченец сидел у себя в ауле и в страхе ожидал нападения. Для этого начальник верхне-сунженской линии открыто, днем, 20-го августа, сосредоточил на р. Ассе отряд из семи рот пехоты, взвода донской № 7 конноартиллерийской батареи и двухсот тридцати шести милиционеров. С этого пункта отряд мог угрожать немирным аулам малой Чечни и Датыху, в котором смуты возобновились вследствие близкого соседства верховьев Фортанги, куда выселились изменившие нам карабулахи. [392] Жители названных местностей притаились. К вечеру того же 20-го числа, на Сунже, в станице Михайловской, севернее Ассинской и в недальнем от нее расстоянии, собраны были 539 сунженских, 160 донских казаков и конно-ракетная команда Сунженского казачьего полка. С наступлением сумерек отряд, расположенный на Ассе, скрытно передвинулся, благодаря пересеченной местности, к станице Михайловской, а в восемь часов вечера Слепцов выступил со всеми собранными им войсками по направлению к кр. Грозной. Не смотря на то, что было уже совершенно темно, он не пренебрегал никакими мерами предосторожности, чтобы отряд его никем не был замечен: то прикрывался перелесками, то пропадал в оврагах, то избегал дорог и делал иногда большие обходы. На полпути от станицы Михайловской к Грозной, против Закан-юрта, он бросил пехоту, которая замедляла движение кавалерии и впоследствии могла значительно стеснять ее операции. Он приказал ротам — после ночлега у Закан-юрта, открыто возвратиться на линию, а сам продолжал двигаться вниз по течению Сунжи. С рассветом 21-го числа кавалерийский отряд выехал на открытую местность к кургану Учь-Тюбе (трех братьев). Здесь Слепцов приказал развернуть значки, чтобы неприятельские пикеты могли видеть его, как они должны были видеть возвращавшуюся из Закан-юрта на линию пехоту. Распоряжения его увенчались полным успехом: последние партии чеченцев, бывшие еще в сборе, думая, что угадали намерение Слепцова сделать нападение на нагорные аулы малой Чечни, разошлись по домам и стали готовиться к защите. В этих приготовлениях прошел для них весь день 21-го и ночь на 22-е августа. Слепцову только этого и нужно было. От кургана Учь-Тюбе, вместо того, чтобы по-прежнему держать путь на Грозную, он повернул на юг, все еще открыто, с распущенными значками, [393] миновал бывшее укрепление Злобный Окоп и подле Алхан-юрта вдруг скрылся со всею кавалериею в одной из тех трущоб, которыми так богата Сунжа. Здесь он расположился на дневку.

Когда Слепцов предпринимал свою далекую экскурсию в большую Чечню, главною его заботою было обеспечить обе линии: и свою, и нижне-сунженскую. Теперь он мог быть спокоен в этом отношении: жители малой Чечни разошлись. Население же большой Чечни, занятое на другом конце качкалыковской просекой, не замечаю тучи, надвигавшейся на него с Сунжи. Была у Слепцова еще и другая забота, а именно — невозможность обойтись без пехотного резерва, в особенности при отступлении. Вследствие этого он с дневки послал письмо в Грозную, к полковнику Форстену, временно исправлявшему должность начальника левого фланга кавказской линии, прося его оказать ему содействие. Форстен обещал выслать на помощь три роты и сотню кавалерии, но не иначе мог отделить эти части без явной опасности для Грозной и ее окрестностей, как на двадцать четыре часа. Вечером, когда сгустившийся мрак позволил продолжать прерванное движение, кавалерия вынырнула из своей трущобы, переправилась на правый берег Сунжи, шум воды которой покрывал конский топот, лесом подошла к реке Мартану, переправилась и через нее и опять лесами, пробираясь по чрезвычайно трудным дорогам, мимо разоренных алдынских хуторов, в одиннадцать часов ночи прибыла к одному скрытному месту подле Ханкальского ущелья, где и остановилась на отдых. Отсюда Слепцов немедленно отправил в Грозную проводника, хорошо знакомого с местностью, который должен был секретными дорогами провести обещанное полковником Форстеном подкрепление. В два часа ночи к отряду подошли теми, почти неслышными, [394] шагами, какими научились ходить кавказские войска в набегах, три роты пехоты и сотня кавалерии, под командою подполковника Берсеньева. Слепцов вздохнул свободнее: с его плеч снята была последняя забота. Только опасность быть открытым не совсем еще миновала. После небольшого роздыха, данного частям войск, прибывшим из Грозной, Слепцов тронулся с отрядом в дальнейший путь по направлению к Аргуну и на левом берегу этой реки, у самой переправы, близь крепости Воздвиженской, остановился. Здесь он вошел в сношение с генерал-маиором бароном Меллером-Закомельским, которого известил о предполагаемой им диверсии, не входя, впрочем, в подробности, довольно глухо, и просил оказать посильное содействие с его стороны,

22-го на рассвете, в день коронации, который Слепцов приготовился ознаменовать "бранной славой", как он выражается, он перевел войска на правый берег реки. Тут только в первый раз отряд его был открыт неприятельскими пикетами, которые тотчас же разнесли тревогу по Чечне. Перестрелка завязалась уже в то время, как войска переправлялись через Аргун; перейдя его, Слепцов двинулся прямо к шалинской просеке. Тут только чеченцы, догадавшись о его намерении, прекратили перестрелку и поскакали вперед. В шесть часов утра отряд стоял уже в двух верстах от шалинского окопа, который занят был в момент появления наших войск гарнизоном в пятьсот слишком человек, при одном легком орудии, под предводительством двух наибов. Начальник летучего отряда сперва направил вперед милицию, которая тронулась с места без малейшего колебания, смело проскакала разомкнутым строем двухверстное расстояние и занеслась под самый вал; но, встреченная залпом из пятисот ружей, дрогнула и стала [395] подаваться назад. Слепцов, успевший к тому времени приблизиться к окопу на орудийный выстрел, остановился и внимательно принялся обозревать позицию: перед ним стоял во всю ширину просеки высокий вал, грозно смотревший своими темными амбразурами и узкими, словно прищурившимися бойницами; за турами, которые черным волнистым гребнем протянулись от одного края завала до другого, торчали высокие чеченские папахи. Сооружение было красивое и величественное. На башнях развевались значки двух наибов — Талгика и Лабазана, которыми они обыкновенно воодушевляют себя в торжественную минуту перед началом боя.

Между тем милиция, приведенная в замешательство дружным отпором неприятеля, в беспорядке начала отступать. Как только она присоединилась к колонне, войска начали готовиться к штурму. В распоряжении Слепцова было только три неполных роты, следовательно задача, сообразно протяжению окопа, была не легкая. Прежде всего нужно было развлекать неприятеля, стараться не позволять ему сосредоточиваться на одном каком-нибудь пункте, а, напротив, принудить его разбрасываться. Для этого двум ротам кавказского линейного № 9 баталиона и 5-й карабинерной егерского генерал-адъютанта князя Воронцова полка было приказано занять лес влево от просеки, т. е. против правого фланга окопа: прикрываясь его опушкой, подойти к самому окопу и, если нельзя будет взять его приступом, зайти во фланг и овладеть им с противоположной стороны. В то же время есаула Предимирова, с двумя сотнями Сунженского казачьего полка, из которых одною командовал князь Дондуков-Корсаков, Слепцов направил в лес вправо от просеки, против левого фланга окопа, где стоял сомкнутый редут Талгика. Приблизившись к завалу на ружейный выстрел, казаки [396] должны были выслать от себя цепь фланкеров из лучших стрелков и наездников и завязать с неприятелем перестрелку, чтобы отвлечь внимание его от противоположного фланга, где будет действовать пехота. Таким образом наиб, правому флангу которого будут угрожать направленные туда три роты, не решится оставить в то же время на произвол судьбы и левого фланга с его сомкнутым редутом, служившим цитаделью всему грозному укреплению. Пехоту лично повел в атаку сам Слепцов. После отступления милиции, по ту сторону окопа опять водворилась тишина; но когда маленькая колонна стала приближаться к завалу, ее встретили сначала пением, а потом дали по ней несколько залпов из ружей, за которыми последовал непрерывный огонь. Но солдаты не обращали на него внимания, точно стреляли в них не боевыми, а холостыми патронами. Они спустились в глубокий ров и затем, по крутому, почти отвесному эскарпу, подсаживая друг друга, стали подниматься на гребень вала. Через несколько минут, критических для обеих сторон, правый фланг окопа был в наших руках. Неприятель поспешно отступил к левому флангу, где перестрелка постепенно разгоралась. Радостным "ура" был приветствован этот первый успех. Слепцов остался с одной ротой на занятом им пункте, а остальным двум приказал перейти на левый фланг и овладеть редутом Талгика. Теперь все казалось легко, и к слову "овладеть" не приставлялось выражение "если можно". Ободренные победой, одержанной на одном фланге, весело побежали солдаты на другой, прямо по банкету укрепления, преследуя продольными выстрелами неприятеля, бежавшего по тому же банкету впереди их, и сбрасывая по дороге туры. Когда они, запыхавшись, стали приближаться к левому флангу, из редута их приняли сильным ружейным огнем и выстрелом из [397] молчавшего до тех пор орудия. Но и это их не могло остановить, и они, не задумываясь, тотчас же лихо бросились на штурм, чтобы ошеломить неприятеля и не дать ему опомниться. Есаул Предимиров почти в ту же минуту приказал казакам прекратить перестрелку, спешил бывшую под его командой 2-ю сотню Сунженского полка и повел ее на штурм, поддерживаемый сотней дунайских казаков и ракетной командой, прискакавшими из резерва. Когда над бруствером редута с двух сторон показались атакующие, неприятель до того растерялся, что даже не пытался рукопашным боем удержать за собой перевес. Он побежал из редута к лесу, откуда старался мстить за потерю редута одиночными, но меткими выстрелами. Никто не видел, как он вывез свое орудие. Искусство увозить свою артиллерию в тот самый момент, когда она, по-видимому, не могла миновать наших рук, доведено было у горцев до совершенства. Исчезли также значки, развевавшиеся на башнях и над редутом, и в бруствер окопа с криком "ура" водружены были наши значки.

По занятии нами сомкнутого редута, все возведенные внутри его деревянные постройки были немедленно преданы огню. Тенальный фронт, глубоко вдавшийся в лес, уступлен был нам без выстрела. За недостатком пехоты, для усиления позиций, взятых с боя ничтожными сравнительно частями войск, высланы были цепи охотников из казаков и милиционеров. По мере того, как занимались фланги окопа пехотою с одной стороны и казаками Предимирова с другой, остававшаяся в резерве против середины укрепления кавалерия, по предварительному распоряжению Слепцова, постепенно подавалась вперед и перед фронтом окопа остановилась. Казаки 3-й и 4-й сотен Сунженского полка и вся милиция спешились и принялись устраивать в двух местах въезды для артиллерии, забрасывая [398] ров турами, кольями, сеном и бурьяном. Как ни тяжела была работа, на которую, кроме рук, ружейных прикладов и усердия работавших, употреблять было нечего, но через час въезды были готовы. Такой же точно третий въезд устроен был на левом фланге. На нем тотчас же выдвинуто было на позицию одно орудие донской № 7 батареи, с сотником Поповым, которому, вместе с двумя ротами пехоты и казаками Предимирова, приказано было расположиться у сомкнутого редута. Чеченцы, между тем, успели несколько придти в себя, и в то время, как у нас кипела работа по возведению трех насыпей для прохода артиллерии, они, с своей стороны, также не оставались праздными: засев в наскоро устроенных завалах по ту сторону окопа, где просека во всю ширину ее успела зарасти густым бурьяном, они приготовились с триумфом проводить победителей и для начала завязали с ними жаркую перестрелку.

Первая половина диверсии в большой Чечне была окончена. Шалинский окоп, считавшийся неприступным, был в наших руках — конечно, не долго, но само занятие его горстью людей, набранных из разных частей войск, имело особенное значение. Неприятелю же этот факт доказал уже не в первый раз, что нет такой твердыни, которой бы мы не сокрушили, и что все усилия, труды и жертвы имама пошли прахом от одного прикосновения молодого русского военачальника ⁶. Таким образом, оба входа в большую Чечню были открыты: один у шалинской просеки с налета, другой под Мичиком, в каких-нибудь двадцать пять дней — и когда же? Когда кавказская армия занята была совсем другим, и о наступательных [399] действиях никто и не думал: когда войска для них или приобретались по способу, честь изобретения которого принадлежит Козловскому, или отпускались в ничтожном составе на самый короткий срок. Осмотрев подробно шалинский завал во всех отношениях, Слепцов пришел к заключению, что для уничтожения его нужно много рук и много времени, поэтому он ограничился разрушением только некоторых более или менее важных его пунктов.

Как только нарочный из победоносного летучего отряда привез в крепость Воздвиженскую известие о взятии окопа, барон Меллер-Закомельский тотчас выслал на просеку в подкрепление Слепцова колонну, под начальством подполковника Ушакова, состоявшую из пяти рот егерского генерал-адъютанта князя Воронцова полка, которым он в то время командовал, и одной роты кавказского линейного № 10 баталиона, при двух орудиях и сотне донских казаков. Войска эти присоединились к отряду в 10 часов утра. Из них, двум ротам, с одним орудием, велено было занять правый фланг окопа, а двум ротам, с двумя орудиями и сотней донских казаков, расположиться на левом фланге; остальную затем роту егерей и линейную Слепцов отправил назад в Воздвиженскую за транспортными повозками и шанцевым инструментом. Что касается до войск, высланных ему ночью из Грозной полковником Форстеном, то обе роты, стоявшие на левом фланге завала — линейную № 9 баталиона и 5-ю карабинерную князя Воронцова полка, он отвел в резерв, так как они были слишком утомлены и длинным ночным переходом, и доблестной атакой, и наконец непрерывной и сильной перестрелкой с засевшим в лесу неприятелем.

Занятием окопа настоящая цель диверсии не вполне еще была достигнута, так как нужно было отвлечь те [400] неприятельские партии, которые теснили отряд генерала Козловского. Гонцы чеченские, скакавшие по всем направлениям, и еще раньше их орудийные выстрелы на шалинской просеке распространили тревогу по всей большой Чечне. Вскоре после прибытия подкреплений из Воздвиженской, на дальнем конце шалинской поляны стали мелькать в перелесках разноцветные значки вновь прибывавших партий, число которых беспрестанно возрастало. Одна за другой начали они показываться на открытых местностях. Тут только Слепцов мог удостовериться своими глазами, что Козловский нисколько не преувеличивал, описывая свое критическое положение. Такие значительные сборы ему доводилось видеть только в зимние экспедиции, и если бы не свежие войска, присланные бароном Меллером-Закомельским — вторая половина диверсии заставила бы призадуматься начальника летучего отряда. Как только прискакавшие на тревогу горцы увидели русские значки на кроне бруствера, часть их бросилась тотчас же занимать лес против флангов окопа, с тем, чтобы выбить из позиции егерей князя Воронцова полка. Упорная перестрелка завязалась с обеих сторон. Остальные, всего около двух тысяч пятисот человек пеших и конных, при одном легком орудии, засели в перелесках и бурьянах впереди окопа, к стороне Авгуры и Гельдыгена, саженях в восьмистах от нашей позиции. Слепцов не был окружен, но с флангов его сильно тревожил неприятель, которому не могли вредить наши выстрелы, так как он прикрывался завалами и лесными чащами. Впереди стояла сильная партия, которая только выжидала момента отступления, чтобы начать действовать. А между тем нельзя было оставаться у завала. Слепцов придумал средство избежать потерь при отступлении: для этого стоило только перейти в наступление, атаковать неприятеля, не смотря на превосходство его сил, [401] и постараться нанести ему такое поражение, чтобы заставить его отказаться от преследования ⁷. Он только ожидал возвращения двух рот, отправленных в Воздвиженскую за транспортом и инструментом. Но ему не пришлось дождаться их: из перелеска, впереди завала, вылетел клуб дыма, и над головой его просвистело ядро; за этим первым выстрелом последовал второй и наконец третий. Казаки бросились к лошадям. Горцы, внимательно следившие за всем происходившим у нас в отряде, поспешно увезли орудие и спрятали его в трущобе за болотом, где очень трудно было добраться до него. Слепцов не отвечал на выстрелы, но начал готовиться к второй половине диверсии. Быстро отдавал он приказания, и так же быстро приводились они в исполнение. Это одно из тех боевых качеств бывших в его распоряжении войск, которому он в донесении своем к начальнику владикавказского военного округа (от 26-го августа) приписывал успех своей знаменитой диверсии. Три роты, прибывшие ночью из Грозной, 6-я сотня Сунженского казачьего полка, сотня донских казаков и часть милиции должны были занимать укрепление и охранять перевязочный пункт; вся остальная кавалерия посажена на конь. Зашевелились казаки и милиция, засуетилась и впереди стоявшая неприятельская партия; по флангам завала усилилась перестрелка: чеченцы готовились к преследованию, думая, что русские сейчас начнут отступать. 1-я, 2-я и 5-я сотни Сунженского казачьего полка, две сборные сотни осетинской, назрановской и [402] карабулахской милиции, конно-ракетная команда Сунженского полка, сотня дунайских и сборная сотня донских казаков 16-го и 39-го полков, к удивлению неприятеля, строились не по ту сторону завала, а, напротив, выдвинуты были вперед против левого фланга сомкнутого редута и составляли правый фланг нашей боевой линии ⁸; левый фланг ее — 3-я и 4-я сотни Сунженского казачьего полка, под личным начальством Слепцова, расположился против правого фланга редута; две роты егерей князя Воронцова полка, под командою подполковника Ушакова, должны были, следуя возможно быстро вдоль опушки леса, поддерживать левое крыло атакующих; две другие роты должны были делать то же самое для правого крыла. На противоположном конце просеки все четыре роты должны были остановиться и ожидать возвращения кавалерии для того, чтобы потом, расположившись в арьергарде, прикрывать ее отступление через просеку.

По знаку Слепцова, дружно, в стройном порядке, тронулись обе колонны; при этом казаки сначала несколько сдерживали лошадей, чтобы дать возможность егерям бежать с ними на одной линии. Неприятель выказал стойкость, удивившую, но не смутившую казаков. Только пехота его, разделившись на две партии, подалась к лесу, где тотчас же загремела перестрелка, в которой, впрочем, егеря мало принимали участия, так как главною заботою их было не отставать от кавалерии. Неприятель дал казакам приблизиться на ружейный выстрел и обдал их залпом из нескольких сот винтовок; казаки отвечали ему тем же. Обменявшись еще двумя такими салютами, казаки выхватили шашки и с криком "ура“ понеслись на [403] неприятельскую кавалерию. Удар был так стремителен, что чеченцы были смяты, хотя еще не рассеяны, и начали поспешно отступать; расстояние между ними и нашей кавалерией заметно увеличивалось. Пользуясь этим, чеченцы несколько раз останавливались в перелесках и оттуда пытались сильным сосредоточенным огнем остановить наступление казаков, но всякий раз донское орудие, скакавшее все время в первой линии атакующих, в одно мгновение снималось с передка и картечью очищало перелесок. Затем уже отступление неприятеля превратилось в беспорядочное бегство. Довольно долго гнались казаки за чеченцами. Пехота наша в это время также не оставалась в бездействии: как только кавалерия вынеслась с просеки на поляну, егеря принялись очищать вверенные им позиции штыками. К возвращению кавалерии работа эта была окончена, и ни один выстрел в цепи не нарушал наступившей тишины. Паника, распространившаяся между чеченцами, была так велика, что казаков, при их отступлении, никто не смел тревожить, и когда они с песнями шли назад по шалинской просеке, можно было подумать, что они возвращаются с ученья. Слепцов не торопился поздравлять войска с победой, потому что урон, понесенный ими, еще не был приведен в известность. Но когда ему дали наконец сведение о числе убитых и раненых — минута для него была самая счастливая: в течение всего дня в отряде выбыло из строя — убитыми десять человек, смертельно ранеными и умершими шесть; ранеными — один обер-офицер (капитан Дульский) и нижних чинов тридцать пять — из которых немногие тяжело; контужено одиннадцать. Большая часть урона пала на вторую половину диверсии; при штурме же завала мы потеряли убитыми двух, ранеными четырнадцать, из которых четыре тяжело, и контужеными одного. Лошади пострадали еще менее: убито [404] четырнадцать, пало от ран пять и ранено шестнадцать. Не все чеченцы, однако, упали духом: по прошествии некоторого времени, из завалов, устроенных в лесу, опять начали раздаваться одиночные выстрелы против правого фланга нашей позиции, хотя не причинявшие никому вреда; на них даже не отвечали. К трем часам пополудни и они смолкли. В эту минуту на шалинской просеке показался барон Меллер-Закомельский с двумя ротами пехоты, сотней кавалерии и транспортными повозками с шанцевым инструментом. Кругом царствовала полная тишина, и только дым от последних выстрелов вправо от завала, да убитые, распростертые у подножия его, выдавали тайну разыгравшейся здесь драмы.

Обозрев внимательно окоп на всем его протяжении, генерал-маиор барон Меллер-Закомельский распределил пехоту небольшими частями, с шанцевым инструментом, по некоторым намеченным им пунктам и приказал разрушить все, что можно было до заката солнца. Кавалерия отведена была за укрепление, где и расположилась на отдых, С закатом солнца все войска, под общим начальством барона Меллера-Закомельского, отступили в крепость Воздвиженскую. Не только не раздалось ни одного выстрела, но даже ни одного человека не было видно на тех местах, где обыкновенно стояли неприятельские пикеты. Летучий отряд переночевал в Воздвиженской и на другой день, 23-го августа, рано утром выступил обратно на Сунжу. 24-го вечером он прибыл в станицу Ассинскую и был распущен.

Когда Слепцов шел к шалинской просеке, малая Чечня казалась мертвой и пустынной; теперь же по обе стороны большой Русской дороги стояли пешие и конные партии. С их стороны не было сделано ни одного выстрела по отряду и никакой другой враждебной демонстрации; [405] они только провожали отряд глазами. Когда отряд подошел к Валерику, странное присутствие чеченцев на плоскости отчасти объяснилось: там Слепцов встречен был двумя старшинами немирных аулов, которые вышли поздравить его от имени своих обществ с великой победой. Упоминая об этой встрече в своем донесении, Слепцов, из скромности, умалчивает о тех словах приветствия старшин, которые относились лично к нему. О потерях неприятеля в деле 22-го августа не было никаких сведений, но оне должны быть значительны, особенно в критические моменты боя, когда чеченцы выказали примерную стойкость, удивившую даже Слепцова. Известно было только, что Талгик тяжело, но не опасно, ранен, чем отчасти объясняется смятение неприятеля под конец боя и беспрепятственное отступление нашей кавалерии.

Диверсия Слепцова в большую Чечню, предпринятая для отвлечения неприятеля от Мичика и доставления возможности чеченскому отряду довести до конца начатую им просеку, вдруг совершенно неожиданно заняла место в ряду громких, самостоятельных, законченных дел; она затмила собою цель, для которой была задумана, и самую экспедицию, для которой должна была служить только подспорьем. По первому поверхностному известию о шалинском деле, главнокомандующий вошел с представлением о производстве Слепцова в генерал-маиоры. Но когда он получил подробные донесения начальников чеченского отряда и владикавказского военного округа и узнал, что Слепцов с тремя ротами взял приступом сильно укрепленный шалинский окоп, а затем смелым наступлением в глубь Чечни предупредил весьма серьезный урон, который войска должны были понести при отступлении; когда он узнал, что при штурме завала и при кавалерийской атаке этот неустрашимый штаб-офицер был все время [406] впереди — он взглянул на дело несколько иначе и обратился к ходатайству военного министра о награждении Слепцова орденом св. Георгия 3-й степени (приложение I).

Что касается до превышения власти двумя его подчиненными, распоряжавшимися по своему усмотрению на одной из окраин его наместничества, то он отнесся к нему с свойственным ему отеческим добродушием. Получив первоначальное известие о занятии с боя нашими войсками шалинского окопа, он, конечно, не мог не остановиться на вопросах: какими войсками? откуда они взялись? по чьему распоряжению предпринято было движение? Но когда перед ним предстала вся обстановка дела: и критическое положение Козловского на Качкалыковском хребте, и секретная переписка его с Слепцовым, и позаимствование этим последним на двадцать четыре часа трех жалких по своему численному составу рот, величаемых в донесении "штурмовою колонною" — ему ничего не оставалось больше, как примириться с совершившимся фактом и облечь его в легальные формы. В приказе по войскам (№ 147) он выразился так:

"Генерал Козловский, по данному ему мною разрешению, просил генерала Ильинского произвести диверсию со стороны верхне-сунженской линии. Генерал Ильинский поручил это дело известному по своей предприимчивости и постоянным успехам полковнику Слепцову" и т. д.

В письме же к военному министру он писал:

"Нужно было иметь большую отважность, чтобы иметь мысль о подобном движении через всю малую Чечню в центр большой".

Таким образом, приказ по войскам, что Слепцов действовал по приказанию своего ближайшего начальника, явно противоречил письму к военному министру, где было высказано, что отважная мысль о диверсии в большую Чечню принадлежала Слепцову. Но как бы там ни было, а хорошо все то, что хорошо кончается. [407]

Через месяц Слепцов был произведен в генерал-маиоры, а крест судьба готовила ему другой — только не георгиевский.

Одно из последствий диверсии Слепцова. Последние обитатели правого берега Сунжи. Настроение наибов. Хищничество датыхцев. Слепцов ставит себе новый памятник на Сунже. Перерыв мирных занятий для военных целей. Новый набег и отступление без боя. 1851-й год. Падение Датыха.

Прекрасная полоса земли между большою Русскою дорогою и правым берегом Сунжи продолжала заселяться чеченцами, не смотря на энергическое противодействие с нашей стороны. Даже после опустошительного набега нашего отряда в феврале месяце, в окрестностях нижнего течения Гехи стали появляться новые хутора. Для них выбирались такие трущобы, куда не вела даже ни одна дорога. Благодаря мощной растительности того благословенного края, глубокие колеи арб очень скоро зарастали высокою и густою травою, и последние признаки передвижения бесследно исчезали. Войска наши могли проходить мимо этих трущоб, останавливаться подле них и не подозревать присутствия в них хуторов. Этому заселению не предвиделось конца. Набеги только приостанавливали его, а когда страх проходил — оно возобновлялось. Но громкое дело на шалинской просеке, увеличившее престиж Слепцова [408] в горах, повергло в уныние ближайших соседей верхней Сунжи, жителей названной полосы. Они поняли, что для этого молодого русского джигита нет ничего невозможного; что рано или поздно он проведает об их хуторах и, соскучившись бездействием, в одно злополучное утро обрушится на них со своими шайтанами — сунженскими казаками, и разнесет все до последней сакли, и тогда уже с ними будет поступлено не как с добровольно переселившимися, а как с военнопленными, которым отведут места в холодной Сибири. Чтобы предупредить это неминуемое бедствие, они стали искать нашего покровительства через своих старшин у самого же джигита. Этому благоразумному решению их не мало содействовала и всем известная заботливость Слепцова о благосостоянии выселявшихся в наши пределы семейств, его доступность и приветливость, а также и великодушие, которого они никак не могли понять, сопоставляя с гуманным вероучением Мойсея и Магомета: "око за око, зуб за зуб".

Еще до начала переговоров, генерал-маиору Слепцову доставлены были верные сведения, что на этот раз он будет иметь дело с последними обитателями правого берега Сунжи; что после их выселения на всем том протяжении не останется ни одной живой души, и вся эта обетованная земля к приезду Цесаревича сделается вполне русскою стороною. Он очень был доволен принесенным ему старшинами известием; но для того, чтобы прикрывать переселенцев нашими войсками, должен был испросить разрешение, и потому немедленно вошел с представлением к начальнику владикавказского военного округа ⁹. Генерал-маиор Ильинский лично доложил рапорт Слепцова главнокомандующему, и разрешение было дано очень скоро, [409] так что уже в ночь на тридцатое сентября Слепцовым собран был отряд на реке Фортанге, близь Ачхоевского укрепления ¹⁰. На рассвете войска выступили к Валерику, переправились через него без выстрела и расположились лагерем по обе стороны р. Гехи, неподалеку от известного, очень красивого гехинского кладбища. Партий в это время не было в сборе, но жители могли спуститься на плоскость и помешать переселению. Чтобы показать им, что он здесь, Слепцов не прямо углубился в трущобы, а простоял весь день 30-го сентября на Гехе, на видном месте. Эту пассивную демонстрацию он признавать необходимою, так как местность, из которой выселялись вновь замирившиеся, была, по заявлению старшин, слишком затруднительна и малодоступна. Утром 1-го октября Слепцов придвинул отряд ближе к выселявшимся аулам. Тут только он увидел, что старшины не преувеличили; напротив, они были воздержаны в описании местности: по их понятиям она была малодоступная, он же нашел ее совсем недоступною. Мало того: десяти человек, засевших в этой трущобе, было совершенно достаточно, чтобы перебить половину переселенцев, прежде нежели они выберутся из нее. Слепцов остановился с отрядом на обширной поляне, около бывшего аула Чикерзау, в шести воротах от Закан-юрта, на открытом сообщении с этим укреплением. Сюда же вела дорога со стороны Аргуна и от мирных аулов, расположенных на левом берегу Сунжи. Позиция была выбрана очень удачно. С нее [410] Слепцов мог далеко перенять неприятеля, если бы он направлялся к трущобе, и не допустить его завязать перестрелку с переселенцами. Но кругом была тишина. Паника после погрома в большой Чечне распространилась и на малую и не успела еще рассеяться. А у наибов Магомет-Мирзы Анзорова и Атабая даже опустились руки: они не трогались с места, не смотря на то, что получили предписание о сборе партий. Они могли только с стесненным сердцем провожать глазами последних защитников правого берега Сунжи, уходивших в наши пределы, и видеть, как лучшая часть их наибств безвозвратно поступала во владение русских.

Весь день первого октября команда с топорами, под наблюдением инженер-поручика Подымова ¹¹, занималась расчисткой дороги, насколько это было возможно, для проезда арб. 2-го октября было вывезено все необходимое имущество — и последние аулы чеченской плоскости: Галгой, Эйткалой, Начхуой и Терлой, расселившиеся хуторами по лесным трущобам, совершенно опустели. В числе переселявшихся было три сотенных командира, помощники Анзорова, выдавшие Шамилю, незадолго до диверсии Слепцова, четырех аманатов, лучших людей из всего общества, а теперь бросавшие их на жертву. Этот постыдный, бесчеловечный поступок служит новым и слишком наглядным доказательством того, как потрясла их шалинская катастрофа. Более ста пятидесяти семейств переправились вслед за имуществом на левый берег Сунжи и увеличили собою население двух новых аулов — Тепли-Кичу и Закан-юрта, общества которых могли теперь выставить в поле для защиты своих очагов более четырехсот [411] человек хорошо вооруженных. Вся милиция, не исключая назрановской, прибывшая издалека, деятельно помогала жителям выселявшихся хуторов укладываться и пробираться через глубокие выбоины, пни и валежник лесной чаши. Чеченцы, раньше замирившиеся, со своими старшинами во главе, также оказали им содействие всеми имевшимися у них перевозочными средствами.

Когда последние переселенцы стали подниматься на левый берег Сунжи, колонне отдано приказание отступать. За несколько минут до начала отступления, начальник отряда заметил в одном из перелесков, мимо которых должны были проходить войска, конную партию, приблизительно в двести человек. Она держалась от отряда на почтительном расстоянии и никаких враждебных намерений не высказывала, но когда навстречу ей выслана была карабулахская милиция, она вступила с ней в довольно бойкую перестрелку. На помощь карабулахской, по приказанию Слепцова, поскакала осетинская милиция. Как только обе они соединились, тотчас же бросились к перелеску. Выстрелы смолкли — и чеченцы скрылись. В этой короткой схватке с нашей стороны контужен хорунжий Гокинаев и ранен один всадник; убита одна и ранены две лошади. Конная партия не отказалась от преследования: она только перешла на другую позицию, к опушке леса со стороны Черных гор, против левого края большой Русской дороги. Там ожидала нашу колонну в засаде другая, пешая партия чеченцев, человек около ста. Две роты Тенгинского полка и две № 7 баталиона выслали от себя цепи влево от дороги. Сильным ружейным огнем, а также действием вызванных в цепь двух орудий и нескольких ракетных станков, неприятель принужден был податься вглубь леса и оттуда продолжал отстреливаться около часа. Вправо от дороги было тихо: там с этого [412] дня была мирная сторона. В этой новой стычке с неприятелем с нашей стороны контужено семь нижних чинов, убиты две и ранена одна лошади. Аманаты, взятые от новых переселенцев, оставлены были в штаб-квартире Сунженского казачьего полка, в ожидании дальнейших распоряжений начальника округа. Так окончилось завоевание правого берега Сунжи, свидетеля многих подвигов мужества и геройского самоотвержения как с той, так и с другой стороны, а также многих темных эпизодов, следствия о которых, за неоткрытием виновных, преданы воле божией и погребены в архивах.

Некоторые из военно-административных мер, введенных Слепцовым во вновь покоренных обществах, для поддержания в них порядка и тишины, силою обстоятельств, находившихся в зависимости от несоразмерности наших боевых средств с обширностью края, на который мы наступали — меры, хорошо обдуманные и приведенные в исполнение под непосредственным наблюдением самого начальника верхне-сунженской линии — не могли неуклонно преследовать цели, для которой были созданы. Так, призванная на службу в феврале месяце карабулахско-галашевская милиция, две трети которой должны были прикрывать пути, ведущие в карабулахское общество со стороны бумутского ущелья, и одна треть содержать караул в нижнем Датыхе для охраны галашевского общества, но недостатку войск на верхне-сунженской линии, постоянно была отвлекаема от своего прямого назначения набегами, диверсиями, рекогносцировками и другими передвижениями летучего отряда, в том числе сборами войск для встречи и конвоирования Цесаревича. Эго не могло не отразиться на отношениях к нам еще так недавно замирившегося края, население которого не везде одинаково искренно вступило на новый путь. Оставленный без надзора Датах, [413] превратившийся из нижнего в верхний, сильно укрепленный и природой, и терпеливою рукою человека, этот старый очаг крамолы и смут, ближе гораздо нижнего расположенный к верховьям Фортанги с юга, куда еще не успело проникнуть наше влияние, к границам открыто враждебной нам малой Чечни с востока, снова сделался притоном самых неблагонадежных людей. Сюда стекались отброски общества не только из наших пределов, но даже из непокорных нам аулов; абреки, хищники, преступники, бежавшие от правосудия, убийцы, укрывавшиеся от кровомщения. Датых не признавал ничьей власти, не замедлил бы пристать к Шамилю при первом появлении его партий и увлечь за собой другие аулы. По соображениям начальника верхне-сунженской линии, тревоги должны были прекратиться в его районе после выселения беспокойных обитателей правого берега Сунжи на левый, поближе к нему; но тревоги не прекратились и преимущественно были вызываемы нападениями на наших солдат и на мелкие команды. Таких нападений, имевших кровавые последствия, не считая прочих бескровных, было произведено с 11-го октября по 24-е декабря восемь, и жертвами их были около двадцати нижних чинов. Шостак, в донесении своем от 26-го декабря, согласно полученным им от лазутчиков сведениям, прямо указывает на датыхцев, как на виновников всех этих происшествий. Генерал Слепцов не мог не знать, что делается в юго-восточном углу его района: он глаз не спускал с Датыха, откуда выходили все смуты, распространявшиеся потом по окрестным аулам. Но час Датыха еще не пробил, и у Слепцова были в это время другие заботы: на Сунже предполагалось заложение двух новых станиц — одной на месте разоренного аула верхние Самашки, к западу от Закан-юрта, другой — к востоку от него, около Алхан-юрта, против [414] кургана трех братьев (Учь-Тюбе). Для этого требовались прежде всего подготовительные работы: очистить места; затем, через Сунжу, ниже впадения в нее Ассы и Фортанги, около Закан-юрта, построить прочный постоянный мост, который должен быть окончен до наступления весенних разливов, и материалы для которого еще не были заготовлены; для быстрых сообщений с чеченской передовой линией нужно было проложить свободные пути, вырубить новые просеки, уничтожить заросли на старых, расширить дороги, обнажить от лесов поля гехинские и мартанские и, насколько возможно, расчистить, если не совершенно истребить, лесные трущобы правого берега Сунжи. Войска же верхне-сунженской линии убавились до чрезвычайности вследствие зимней экспедиции в большой Чечне и, сверх того, разбиты были на три части, из которых две стояли лагерем на рр. Алгус-Али и Аршты. Район работ, между тем, был обширен, и самые работы были сложные и требовавшие много времени и много рук. Насколько чувствителен был недостаток последних, можно заключить из переписки Слепцова о прикомандировании к его отряду одной роты из двух, содержавших гарнизон в Закан-юрте, одной сборной сотни донского № 16 полка и команды сапер, которая бы могла руководить работами. В прикомандировании сапер ему сначала было отказано, так как саперный баталион имел другое назначение и стоял в алагирском ущелье; но через несколько времени командиру его было послано предписание — отделить для летучего отряда столько человек, сколько позволят обстоятельства, не обременяя баталиона, и к Слепцову отправлено было пятнадцать рядовых, при двух унтер-офицерах и одном обер-офицере.

Датых и другие аулы верховьев Фортанги, а также аулы нагорной малой Чечни, не могли, с своей стороны, не [415] знать, что делается у нас на линии. Они также не опускали глаз с летучего отряда и, соображая его средства, поняли, что на них не скоро обратят внимание. Своеволие их росло вместе с безнаказанностью: хищнические поиски свои в наших пределах они простирали до Владикавказа. Отправляясь на эти поиски, партии их должны были проходить через аулы вновь покоренных обществ, и никто их не останавливал, никто не выдавал: их стали бояться; влияние их на умы обществ было неоспоримо, и оно начинало уже принимать тревожные размеры, чему не мало способствовали весьма значительные сборы в большой Чечне и присутствие там Хаджи-Мурата. Аул Датых перешел, наконец, границы осторожности и переполнил меру терпения Слепцова — и он решился наказать его. Но для того, чтобы жители его не могли уклониться от справедливого возмездия и бежать в леса нагорной Чечни, начальник верхне-сунженской линии должен был держать свое намерение в величайшей тайне, тем более, что местность, на которой отряд должен был действовать, была слишком неблагоприятна для скрытных движений войск. По дорогам мимо аулов также нельзя было проходить, чтобы движение не было очень скоро открыто, а без дорог переходы были чрезвычайно затруднительны и в некоторых местах очень опасны, особенно зимой. "Но я мог решиться на все", пишет генерал Слепцов в своем донесении, "имея под рукой свою превосходную кавалерию, для которой еще не было до сих пор непреодолимых преград".

Работы были на время оставлены. Войска, которыми мог располагать начальник летучего отряда, разделены были на две колонны и сосредоточены 5-го января 1851 г. на двух пунктах: первая колонна из семи рот пехоты, двух сотен казаков, полусотни милиции и ракетной команды — в стан. Ассинской, под личным начальством Слепцова; [416] вторая, из трех взводов пехоты, шести с половиной сотен кавалерии и ракетной команды, при одном горном орудии — на р. Алгус-Али, под командой подполковника Мезенцова. Слепцов намерен был, направившись со своей колонной через хребет Булюн-Барз, к бывшему аулу Изику и далее, внезапно появиться перед Гондал-Басом; подполковник же Мезенцов должен был следовать по датыхской дороге, избегая мирные аулы затруднительными обходами, прямо на верхний Датых, и врасплох напасть на этот аул. Колонна Слепцова выступила в восемь, колонна Мезенцова — в десять часов вечера; при обеих колоннах были опытные проводники. Дойдя до р. Аршты, начальник верхне-сунженской линии усилил свою колонну еще одною ротою, взятою из арштынского лагеря и, после двухчасового отдыха, продолжал наступление. Отсюда отряду предстояло перевалиться через целый ряд обрывистых горных кряжей, чередовавшихся на протяжении слишком десяти верст. При спуске в овраг реки Пфутона, войска более полуторы версты пробирались с величайшими затруднениями узкою, извилистою тропинкою, проложенною по отвесному почти берегу. Приняты были все предосторожности, чтобы не быть открытыми, но для этого сама природа должна была принять участие в заговоре — чего однако не было: конский топот по твердому грунту, скованному крещенскими морозами, далеко отдавался в тишине безоблачной зимней ночи. Поднявшись на правый гористый берег реки, колонна снова должна была спуститься в глубокий овраг и оттуда подняться, но уже без тропинки, на новый хребет. После десяти верст пути, дорога к ущельям Фортанги потянулась по длинному узкому гребню, нередко наклонявшемуся над страшными пропастями, казавшимися бездонными в поздние часы ночи. Этот гребень был единственной дорогой от Ассинской станицы к аулу [417] Гондал-Басу, но и та была завалена на каждой версте огромными деревьями, задерживавшими всякое движение. Команда в пятьдесят человек из отборных казаков 1-го Сунженского полка, спешившись, шла впереди колонны и, с опасностью жизни и неимоверными усилиями, расчищала для нее дорогу, сбрасывая завалы то в пропасть, то на противоположный скат; скатываясь по лесу, они с грохотом ударялись об деревья и нарушали тишину, составлявшую первое условие скрытного ночного движения. В семь часов утра передовые части отряда прибыли к последнему перевалу перед Гондал-Басом и здесь остановились. До аула оставалась всего одна верста. Было еще темно. Растянувшиеся по тропинке войска не скоро должны были присоединиться к авангарду. Лучшие из них — роты Тенгинского полка, замыкавшие колонну, остались далеко назади.

Как только рассвело, Слепцов обозрел впереди лежавшее пространство: высота, на которой он стоял, оканчивалась спуском в очень глубокую лощину; над противоположным скатом лепились сакли Гондал-Баса. При одном взгляде на эту лощину Слепцов понял, что отряду придется вернуться назад. Проводники переглянулись; на их лицах изобразилось удивление. Крутой спуск в лощину и не менее крутой подъем из нее к аулу до того были испорчены и укреплены сплошными завалами, что работы целого дня всем отрядом едва достаточно было для проложения дороги в одного человека; следовательно, о занятии аула без значительного урона нечего было и думать. Жители, как видно, не щадили ни трудов, ни времени, чтобы сделать нечаянное нападение на их аул физически невозможным, и они вполне достигли своей цели. Как ни прискорбно было Слепцову, но он должен был отступить, потому что, все равно, жители или разбегутся по неприступным дебрям Фортанги еще до приближения отряда, [418] или же метким огнем из засад будут препятствовать разработке спусков, и когда она будет окончена — чего нельзя было ожидать ранее утра следующего дня — опять-таки успеют скрыться прежде, нежели отряд переправится через лощину. Последнее было вероятнее. И в том, и в другом случае наказаны будут не они, а войска, пришедшие наказать их. Если вероломный Датах будет взят колонной Мезенцова — в чем Слепцов не сомневался, то Гондал-Бас и хутора, сидевшие у верховьев Фортанги, лишившись в нем опоры и коновода, должны будут притихнуть. Эта мысль утешала Слепцова и отчасти примиряла с необходимостью отказаться от цели своего баснословно трудного ночного перехода. С появлением зари, при совершенно прозрачной холодной атмосфере, отчетливо было видно, как над саклями Гондал-Баса один за другим взвивались темные столбы дыма, окрашенные первыми лучами зимнего утра: следовательно, жители были уже на ногах и должны были открыть присутствие русского отряда. Но между тем не было нигде заметно ни малейшей суеты, точно они были уверены в своей безопасности. Это обстоятельство еще более увеличило мрачное настроение Слепцова. Но физически невозможного никто не поставил бы в укор даже и Слепцову, и оправданий, приведенных им в донесении, слишком достаточно, чтобы снять с его неудачи последнюю тень недоверия ¹². В девять с половиною часов утра отряд двинулся обратно. Слепцов послал на Датых подполковнику Мезенцову приказание — [419] исполнить свое дело и возвратиться на Алгус-Али, а сам, с войсками, теми же трудными дорогами, в пять часов вечера прибыл в арштынский лагерь и остановился на ночлег.

Колонна Мезенцова, выступившая в десять часов вечера из лагеря на Алгус-Али, переправилась через Ассу, вода которой не замерзала, благодаря чрезвычайно быстрому течению, частью в брод, частью по бревнам, переброшенным с одного берега на другой, и составлявшим мост бывшего аула Марки, и затем поднялась на высокий хребет Амгите, тянувшийся почти вертикальной стеной по всему правому берегу Ассы, так что пришлось цепляться за кусты и деревья, чтобы не сорваться в обрыв. То спускаясь в невидимую глубину, то взбираясь по страшным крутизнам на узкие гребни покрытых лесом горных кряжей, то прокладывая себе дорогу через лес в обход населенных пунктов, колонна за час до рассвета прибыла к старым датыхским хуторам, разоренным Слепцовым за год перед тем. Здесь войска были задержаны переправой через реку Мужех, продолжавшеюся более часа и окончившеюся с рассветом. Хотя переправы в брод через бешеные горные потоки в зимние месяцы были делом привычным для кавказских войск, но обрывистые берега Мужеха, быстрое его течение, скользкие круглые валуны, которыми усеяно его дно, делали переход через эту реку крайне затруднительным, требовали большой осторожности и отнимали много времени. Было 6-е января, праздник Богоявления, и солдаты говорили, что это их Иордан. Едва некоторые части отряда: ракетная команда, четыре сотни Сунженских казаков и осетинская милиция поднялись на нагорный берег реки, как начальник колонны, пользуясь тем, что движение его до настоящей минуты еще никем не было открыто, и не желая дать жителям аула время опомниться и разбежаться или [420] приготовиться к обороне, понесся в карьер, насколько позволяла местность, вверх по течению Фортанги к новому Датыху, свившему себе гнездо в трех верстах от старого. Проскакав необыкновенно быстро это расстояние, кавалерия поднялась на последнюю высоту, с которой открывался новый или верхний Датых — последнее убежище непокорных в той стороне горцев; за ним начиналась дикая, безлюдная местность. Аул растянулся на полторы версты по обрывистому берегу реки и был укреплен пятью башнями. Как только оставшиеся части колонны поднялись на высоты, Мезенцов немедленно сделал распоряжение к нападению: есаулу Предимирову, о котором он отзывается как о лучшем своем помощнике, приказано было с тремя сотнями сунженских казаков и частью ракетной команды броситься к левой стороне аула; адъютанту главнокомандующего ротмистру Понсету — атаковать с остальною кавалериею правую его сторону, а пехоте двигаться в резерве, за серединою. Перед началом атаки войска прикрывались большими камнями, тянувшимися ожерельем по гребню горы, и жители ничего не подозревали о надвинувшейся на них грозе. Неожиданное и одновременное появление русской кавалерии на обоих флангах аула до того изумило и смутило их, что некоторые из них бросились в овраг Фортанги; большая же часть, после непродолжительной, но жаркой перестрелки, положила оружие. Только общая и безусловная покорность, в залог которой были выданы аманаты, спасла им жизнь и свободу; аул и все имущество их были также пощажены. В числе взятых от них трех аманатов находился самый влиятельный в целом крае фанатик и враг русского владычества.

Падение Датыха положило конец своеволию и безумным надеждам остальных хуторов и аулов, расположенных по Фортанге, не исключая и Гондал-Баса, [421] потратившего не мало труда и энергии на устройство своей обороны. От него, от Мереджи и других неблагонадежных аулов, пограничных с нагорной Чечней, также взяты были аманаты. Колонна Мезенцова к вечеру того дня вернулась на Алгус-Али. Поход этот тем замечателен, что кроме шести лошадей, павших от ран, войска наши не понесли никаких потерь; не было даже ни одного человека легко контуженого. 9-го января, после четырехдневного перерыва, работы на просеках по правому берегу Сунжи возобновились; за то, долго не возобновлялись тревоги на линии.

Комментарии

7. Вот что говорит Слепцов в донесении от 26-го августа в оправдание своей смелой мысли — наступлением предупредить преследование: "чего было бы невозможно предпринять и исполнить с теми прекрасными войсками, коими я имел честь командовать в достопамятный день! Сунженцы и воронцовцы, в первый раз встретившиеся, уже приветствовали друг друга, как старые знакомцы, возгласом "ура“.

8. Так как войска перед атакой стояли спиной к завалу, то названия флангов боевой линии расходились с названиями флангов укрепления.

9. Рапорт 23-го сентября, № 2740.

10. Шесть рот пехоты: по две Тенгинского и Навагинского пехотных полков (737 человек) и две линейного № 7 баталиона, семь сотен казаков (674 человека), 307 всадников милиций назрановской, карабулахской и осетинской; два орудия № 8 роты 11-й гарнизонной артиллерийской бригады, два орудия донской конно-казачьей № 7 батареи, пешая и конная ракетные команды.

11. Ныне генерал-лейтенант, начальник инженеров кавказского военного округа.

12. В приказе главнокомандующего по отдельному кавказскому корпусу с замечательным искусством обойдена неудача нечаянного нападения на Гондал-Бас. "Удар, нанесенный на этом пункте" (на Датыхе), говорится в нем, "заставил и все другие аулы в ущелье Фортанги, не исключая Гондал-Баса, склониться к покорности и выдать заложников, что и предупредило строгое наказание, ожидавшее их от отряда генерал-маиора Слепцова".

Текст воспроизведен по изданию: Летучий отряд в 1850 и 1851 годах // Кавказский сборник, Том 12. 1888