ОТЗЫВ СОВРЕМЕННИКА О ЛЕРМОНТОВЕ.

I.

Известно, что, когда тело убитого поэта лежало в его хатёнке, на берегу Подкумка, в Пятигорске, друзьям почившего пришлось, много хлопотать, чтобы устроить погребение его по христианскому обряду. Один из местных священников, Василий Эрастов, не только отказался участвовать в погребении останков Лермонтова, но даже донес на своего товарища, протоиерея Александровского местному архиепископу Афанасию, будто бы тот, «погребше честне в июле месяце того года тело убитого на дуэли Лермонтова, в статью метрических за 1841 год книг его не вписал и данные 200 рублей ассигнациями в доходную книжку причта не внес».

Донос этот во всех частях оказался ложным, как выяснилось на следствии, произведенном по распоряжению архиепископа. Протоиерей Александровский — «только проводил» тело с пропетием «Святый Боже!». Консистория однако нашла, что и этого делать де следовало. «Хотя протоиерей Александровский настоящего [391] погребения над телом поручика Лермонтова и не совершил, но не следовало и провожать его, яко добровольного самоубийцу, в церковном облачении и с подобающей честью»... За «сей поступок, более из интереса происшедший, нежели от неведения законов», прот. Александровский был оштрафован на 25 рублей в пользу бедных. Архиепископ Афанасий не только утвердил это решение консистории, но прибавил к нему от себя: «Кроме взыскиваемых с протоиерея, взыскать с него и с прочих на тот же предмет за провод как стяжание неправедное». Доносителю, свящ. Эрастову, было отказано поэтому в получении причитающейся ему части доходов.

Таким образом, и высшее и низшее духовенство лишило Лермонтова погребения по православному обряду (Как был погребен поэт М. Ю. Лермонтов. П. К. Мартьянова. Дела и люди века, т. ІII-й, стр. 33).

Вот с этим-то доносителем, свящ. Эрастовым, пережившим поэта более чем на 50 лет, я имел случай познакомиться.

II.

В конце 90-х годов я жил в Пятигорске у подошвы Машука, в т. н. Елизаветинской галлерее. Это — массивное старое здание с колоннами в казенном николаевском стиле. Рядом с ним находится Лермонтовский грот, из которого открывается великолепный вид на Эльбрус.

Во времена Лермонтова и долго потом это был свободный грот, без двери и запоров. Но с наплывом заезжей публики внутри грота стали появляться не всегда соответствующие месту надписи.

Нашелся почитатель памяти поэта, который на свой счет закрыл вход железной решеткой. За это он увековечил и себя, поместив на металлической доске внутри грота большое стихотворение собственного сочинения, посвященное Лермонтову...

Ключ от двери хранится у сторожа галлереи. Кто поднимается из города на Машук, — проходит близ грота и может отдохнуть на скамейке и полюбоваться Эльбрусом.

Можно поверить, что певец Кавказа любил сидеть на камнях этого грота. В его времена это был тихий, уединенный уголок. Ни дома, ни трамвай не забирались тогда так высоко к Машуку. Городской шум не нарушал тишины уединения. Взгляд уходит далеко, далеко, никогда не утомляясь цепью снежных [392] гор с Эльбрусом, возвышающимся над ними, с зеленой долиной Подкумка, вьющегося узенькой ленточкой впереди.

Смотришь — не насмотришься. На заре вершина великана в белой мантии становится нежно-розоватой, а с восходом солнца делается ослепительно белой. При закате опять розовеет, становится багровой и с закатом солнца медленно потухает, словно покрывается налетом свинцово-серого пепла.

Часто я видел из окна моей комнаты седого священника, проходившего мимо галлереи. Иногда он садился на скамью возле грота. Это был отец Василий, заштатный священник в Пятигорске, тот самый, который отказался хоронить Лермонтова, после убийства поэта на дуэли Мартыновым.

Несмотря на глубокую старость — ему было более 80 лет — о. Василий сохранил вполне бодрый вид. Высокий, прямой, с развевающимися белыми волосами он производил впечатление внушительной наружностью, когда в своей широкой рясе с длинным посохом бодро шел, поднимаясь по крутой дороге Машука. По виду ему нельзя было дать более 60 лет.

Не раз встречался я с ним на этой дороге. Иногда присаживался рядом на камнях для отдыха. Случалось, что мы обменивались замечаниями. Но я долго не решался заговорить с ним о Лермонтове. Мне казалось, что это будет неприятно ему, вызовет тяжелые воспоминания...

При встречах мы уже раскланивались, как знакомые.

Однажды я застал его на скамье возле грота и, поздоровавшись, сел рядом.

— Вы ведь знали Лермонтова? — спросил я.

— Знал, знал... Все его тут знали.

Мне показалось, что в голосе о. Василия звучат насмешливые нотки.

— Правда ли, что вы отказались его похоронить?

— Правда, — ответил он, не только без малейшего смущения, но даже с какой-то странной живостью. — Разве можно было его хоронить! Умер без покаяния...

— Его убили.

— Мало-что убили! А кто виноват? Сам виноват. От него в Пятигорске никому прохода не было. Каверзник был, всем досаждал. Поэт, поэт!.. Мало что поэт. Эка штука! Всяк себя поэтом назовет, чтобы другим неприятности наносить...

В голосе батюшки звучало раздражение, точно он говорил о событии вчерашнего дня. [393]

— Вы думаете, все тогда плакали? Никто не плакал. Все радовались.

— Чему же радовались?

— Как — чему? От насмешек его избавились. Он над каждым смеялся. Приятно, думаете, насмешки его переносить? На всех каррикатуры выдумывал. Язвительный был.

— А вы были с ним знакомы?

— Знаком не был, а довольно его знал... Видел, как его везли возле окон моих. Арба короткая... Ноги вперед висят, голова сзади болтается... Никто ему не сочувствовал.

— А Мартынову?

— Мартынова любили. Он из себя видный был. На другой день вышел на бульвар в папахе, в новой черкеске, рукава с отворотами... Барышни, дамы высыпали на бульвар на него смотреть... Идет как герой, грудь выставил, со всеми раскланивается... Этот имел успех у женского пола, а Лермонтов нет. Его не любили...

— Но ведь другой священник участвовал в погребении.

— Не мое дело. Я не участвовал. Товарищи по полку устроили. Я отказался. Хоронить такого нельзя. Он все равно как самоубийца. Сам на смерть пошел...

Старческий голос его звучал полной уверенностью в правоте.

О. Василий умер несколько лет тому назад. Он донес к нам живой отклик отношения пятигорского общества к действующим лицам трагедии, разыгравшейся у подножия Машука, и картину той обстановки, среди которой приходилось жить поэту с его болезненно-чуткой душой.

Е. Гайзенер.

Текст воспроизведен по изданию: Отзыв современника о Лермонтове // Вестник Европы, № 3. 1914

© текст - Гайзенер Е. 1914
© сетевая версия - Thietmar. 2020
© OCR - Андреев-Попович И. 2020
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Вестник Европы. 1914