ФАДЕЕВ А. М.

ВОСПОМИНАНИЯ

В следующем 1857 году новый наместник занимался исключительно предположениями о мерах к совершенному умиротворению Кавказа, а также об изменении гражданского управления по своему образу мыслей. В первом отношении он действовал логично и основательно, а потому чрез три года и успех оказался полный. Во втором же последствия не были вполне удовлетворительны. По этой последней причине и занятия мои с ним происходили реже и были непродолжительны, кроме разве тех, кои интересовали его лично, как напр. об утверждении Лорийской степи за князьями [490] Орбелиановыми. Вследствие этого, я занимался в Тифлисе текущими делами безвыездно до Мая месяца; да и потом не было надобности ездить далеко и на долгое время: я съездил только для обыкновенных обзоров Немецких и Духоборческих поселений и в Боржом. Лето, с семейством, я провел в Коджорах, где находился и наместник. Виделся я с ним по обыкновению очень часто, как по делам, так и по его приглашениям: заходил и он ко мне. Относился он ко мне вообще, как и всегда, чрезвычайно благосклонно и любезно.

С князем Александром Ивановичем прибыли многие новые лица из его свиты, адъютанты, чиновники. Некоторые были у меня, познакомились с моим сыном, зятем, и наш домашний круг увеличился несколькими хорошими знакомыми. Из числа тех, кто наиболее сошлись с нами, был Василий Антонович Инсарский, старый приятель моего зятя еще по Петербургу, человек близкий к князю Барятинскому уже издавна, которого он определил к себе для дел, в особенности конфиденциальных. В Инсарском я нашел доброго, умного человека, приятного собеседника и прекрасного сотоварища по службе; с ним я сблизился и остаюсь в дружеских отношениях. Оп служил в Тифлисе все время, пока кн. Барятинский состоял наместником, и только по выбытии его возвратился в Петербург.

В течении этого года, к нашему большому удовольствию, служебное положение зятя моего Ю. Ф. Витте определилось назначением его ко мне в помощники. Оживилась надежда и на лучшую будущность сына моего, постоянно пользовавшегося добрым расположением князя Барятинского. Сын мой познакомил меня с генералом Евдокимовым, столь славным деятелем в деле покорения Кавказа. Евдокимов очень любил моего Ростислава и относился к нему чрезвычайно дружелюбно; с тех пор, приезжая в Тифлис, он всегда бывал у меня и часто обедывал.

Март месяц 1858 года отметился для меня несколькими неприятными событиями: 10-го Марта умер председатель Совета князь Василий Осипович Бебутов, человек умный, образованный и отлично ко мне расположенный, особенно в первые годы нашего совместного служения. Впоследствии он сделался большим эгоистом: успехи его во время войны, получение, в чине генерал-лейтенанта, ордена Андрея Первозванного (пример едва ли не единственный в России), кажется, несколько ослепили его. Для полного его благополучия ему не доставало только генерал-адъютантства, о котором он всегда мечтал. Надежда его была на коронацию, как вдруг неожиданное назначение наместником Кавказским князя Барятинского (бывшего за год пред тем под сто начальством) уязвило его самолюбие и, [491] как полагали, было причиною ускоренного развития его болезни и быть может, самой смерти. Его не могли утешить, ни производство в полные генералы, ни подарок в собственность полуразвалившегося дома начальника гражданского управления, в котором он жил. В летописи туземных генералов он останется памятен. Место его заступил генерал-адъютант князь Григорий Дмитриевич Орбелиани, находящийся поныне в этой должности.

Вслед затем, было получено известие о переводе экзарха Грузии Исидора в Киев. Для меня это была большая потеря.

Почти одновременно мы получили печальную весть о неожиданной смерти мужа нашей внучки Веры, Н. Н. Яхонтова. Он умер от скоротечной горячки, простудившись дорогой на возвратном пути в Тифлис; жена его осталась с двумя маленькими сыновьями, из коих младший родился у нас в доме уже по отъезде своего отца.

По деловым отношениям, мне пришлось свести знакомство с бароном Торнау, незадолго пред тем прибывшим в Грузию. По складу ума, настроению направлений, предприимчивости, он имел много общего с бароном Мейндорфом, подобно которому отличался и духом прожектёрства. Подобно ему же, все его предприятия были равно неудачны и, испытав несостоятельность нескольких своих попыток, он возвратился в Петербург. С этого времени началось дело о преобразовании гражданского управления по программе князя Барятинского. Хотя ясно оказывались неудобства иных нововведений, но их надобно было вводить неотступно, потому что князь оставался в своих убеждениях непреклонным.

В Апреле мы проводили нашего Ростислава в экспедицию.

Наконец в этом году последовал мне отвод земли, 1500 десятин в Ставропольской губернии, пожалованный мне еще тогда, когда я был главным попечителем над Калмыками, в 1833 году. Земля эта приносит мне пользы очень мало, но все же в последствии времени может служить подспорьем детям моим к тем небольшим средствам, кои могу я им оставить.

В Мае я отправлялся для обозрения церковных имений, а дети мои, с целью богомолья, сопровождали меня до Мардкобского монастыря, в 20-ти верстах от Тифлиса. Монастырская церковь недавно построена на развалинах древней, воздвигнутой святым Антонием, одним из тринадцати подвижников, пришедших в половине шестого века из Сирии в Грузию, для окончательного довершения подвига св. Нины, т. е. обращения страны от тьмы языческой к свету Христову. Монахов здесь теперь уже нет, а живет при церкви священник, так как из Тифлиса сюда приходят постоянно [492] во множестве богомольцы. Это место считается одной из наиболее уважаемых святынь края. Монастырь, обстроенный красивыми домиками, с гостиницей, находится в прекрасном местоположении, окружен лесом, горами, с живописной на одной из вершин старинной башней, по преданию жилищем св. Антония. Благоустройством своим Мардкоби обязано попечениям экзарха Исидора. В летнее время оно служит иногда местопребыванием для экзархов.

В конце месяца я проехал в Боржом, куда в начале Июня прибыли наместник, а за ним митрополит Исидор, еще не покинувший края. Я ежедневно с ними виделся, проводил в беседе с обоими многие приятные часы и пробыл с ними слишком месяц, по 8-е Июля. Туда же приехал и новый экзарх, архиепископ Евсевий.

Князь Александр Иванович — очень занимательный собеседник и замечательный рассказчик. Когда он здоров, в духе и оживлен разговором, то любит рассказывать, и рассказывает мастерски, удивительно эффектно, остроумно, иногда комично, представляя героев своих рассказов в лицах, подражая их жестам, говору. Большею частию рассказы забавные, но часто и серьезные, и всегда интересные. В Боржоме меня заинтересовал один рассказ о его ране. В нем давно уже сидела ружейная Черкесская пуля, которую нельзя было вынуть; но она так заросла и где-то запряталась, что не беспокоила его. Когда он приехал в первый раз на Кавказ, молодым офицером, то во время экспедиции, в деле с горцами, пуля попала ему в левую сторону груди. Его отнесли в палатку, положили в постель и, по осмотре, сочли рану смертельною. Князь задыхался и, сознавая приближение кончины, потребовал священника. К нему привели полкового священника, старичка, помнится, отца Ивана. Батюшка заметил, что раненый тяжело дышит, по-видимому кончается, и голова его лежит очень низко, на одной подушке. Для большего удобства при совершении таинства, священник велел подложить несколько подушек. Князя приподняли и устроили на постели в полусидячем положении; затем он исповедался, причастился и, скоро почувствовав заметное облегчение, вступил с батюшкой в разговор. Из разговора открылось, что отец Иван, за долго до того, был священником в родовом имении Барятинских, Ивановском, в то именно время, когда там проживали родители князя и родился сам князь, и этот самый отец Иван его крестил. Такое открытие очень обрадовало их обоих; священник в умилении прослезился, а князю с этого дня стало делаться все легче, и наконец он совсем выздоровел, что приписывали тому, что священник подложил ему под [493] голову подушки, и его высоко приподняли: пуля, его душившая давлением на сердце, опустилась вниз, и князь был этим спасен.

Между тем произошла перемена в моей службе, за которую я считаю себя весьма признательным князю Барятинскому: 12 Июня я освобожден наместником от становившегося для меня тягостным управления Экспедициею Государственных Имуществ, с возложением на меня руководствования оным и с оставлением членом Совета, а также состоящим лично при наместнике для особых поручений ²⁶.

Я начинал уже чувствовать, что управление сие становится мне не по силам, о чем и прежде докладывал наместнику. Думаю, что и он был недоволен этим, потому что, по характеру своему, он не терпел противоречий; а я не мог удержаться, когда по моему убеждению видел, что дела не так решаются как должно. Один из генерал-прокуроров, Беклешов, сказал великую истину: "Надобно служить, но не переслуживаться". Оставаться же только лишь членом Совета, без ответственности, почти тоже что перестать служить, с выгодою получения того же содержания, какое я получал. Пенсии такой никогда бы не дали. Да и то было не безвыгодно, что не вдруг прекращались все занятия, от чего, как известно, иные старые служивые преждевременно умирают. Еще имел я то утешение, что место мое по управлению Экспедициею (с переименованием в Департамент) князь Барятинский передал зятю моему Витте. В тоже время я получил извещение о пожаловании меня в тайные советники. В преклонных летах подобные повышения цены имеют немного, но всегда бывают более или менее приятны, быть может, как отзыв прошлых времен и прошлых настроений.

По возвращении в Июле в Тифлис, я вскоре переехал с семейством в Белый Ключ, откуда в Августе ездил проститься окончательно с митрополитом, отправлявшимся в Киев. С Сентября оставался я безвыездно в Тифлисе до конца года. В Октябре сын мой определен к главнокомандующему по особым поручениям.

В Сентябре же месяце приезжали в Закавказский край молодые Великие Князья Николай и Михаил Николаевичи. Сын мой в то время находился на Линии, в экспедиции; начальнику отряда понадобилось передать спешное донесение главнокомандующему, и Ростислав вызвался отвезти его прямою дорогою через непокоренные горы, [494] заселенные неприятелем. Верхом, с одним проводником, он переехал Лезгинскую линию и горы, считавшиеся непроездными, местами по каменистой, заросшей, извилистой тропинке, шириной уже аршина, иногда вовсе исчезавшей, обсыпавшейся под ногами коня, по краям отвесных скал и бездонных пропастей. Против всех ожиданий переезд совершился благополучно. Ростислав спустился в Кахетию около Сигнаха и, приехав в Мухравань, представился Великим Князьям, которые ночевали там проездом по краю. Затем он продолжал путь в Тифлис. Переезд этот замечателен тем, что из Русских мой сын совершил его первый.

Князь Барятинский лежал больной, но пиры и празднества по случаю прибытия высочайших гостей шли своим чередом. Уже и тогда ходили слухи, что один из них предназначен преемником Барятинскому, только не знали, который именно. Они пробыли в Тифлисе три дня и объехали некоторые части края.

С 1-го Января 1859 года вступили в действие изменения, сделанные по распоряжению князя Барятинского в положении и штатах Главного Управления. Они существенно состояли в том, что некоторым департаментам Главного Управления дан обширнейший круг действий против прежнего. Учреждены: временное отделение для рассмотрения новых проектов и учреждений по всему краю, заменившее бывшую походную канцелярию при наместнике; а вслед затем и контрольный департамент. Последствия иных изменений скоро доказали, что это новое преобразование в Главном Управлении столь же мало принесло пользы для устройства края, как и все прежние. Контрольный же департамент оказался совершенно бесполезен, и едва ли не был создан лишь для того, чтобы доставить почетное место директора департамента бывшим в то время начальником Главного Управления Крузенштерном одному из его приятелей.

В Феврале по совету доброго старика, давнего здешнего старожила, доктора Прибиля, а также князя Барятинского (любившего лечить своими средствами), я стал лечиться накалыванием на ногах, по системе Бауштедта. Князь Барятинский для этого подарил мне инструмент. Пользы однако было немного и не надолго. Дабы предоставить мне случай пользоваться Кавказскими водами, наместник мне дал служебную командировку в Ставропольскую губернию, с достаточным пособием, для собрания сведений о положении тамошних помещичьих крестьян, по поводу начавшегося дела об улучшении их быта во всей Империи.

По причине проливных дождей, да еще в горах, по Военно-Грузинской дороге, путешествие наше было прескверное. Отъехав [495] сорок верст от Владикавказа, мы завернули в сторону, чтобы посмотреть Алагирский казенный серебросвинцовый завод и посетить начальника завода, горного инжснер-полковника А. Б. Иваницкого, умного, доброго, большого хлебосола, но несколько легкомысленного, с которым мы были в дружеских отношениях почти со времени моего прибытия на Кавказ. После безобразной дороги, мы у него отлично отдохнули и пробыли пять дней. Алагир расположен довольно красиво, при входе в горное ущелье; оно, по признакам серебряной руды, уже издавна обращало на себя внимание, и князь Воронцов, с прибытием на Кавказ, выписал Иваницкого, чтобы исследовать местность. Иваницкий изобразил ему ото местоположение как скрывающее неисчерпаемое богатство металлов и минералов, а потому Воронцов и решился немедленно основать там горное заведение в большом размере. Прежде всего начали строить много домов для чиновников, великолепную церковь, основали на большом пространстве сад и другие насаждения. Прошло лет с десяток, и оказалось, что потрачены огромные суммы, что наружное оживление и внешнее устройство месту дано; что все служащие чиновники удобно и благополучно там поживают, но что существенной пользы и нет, и не предвидится. Да и серебра почти нет, а есть какая-то серебряная обманка, да свинец. Князь Барятинский решился передать завод в частные руки. Великий Князь, по вступлении в управление Кавказом, принял эту же мысль; но прошло с тех пор уже несколько лет, и желающих воспользоваться заводом не оказывается, иначе как с большою придачею от казны. И вот новый образчик подобного образа действий в государственном хозяйстве.

В первых числах Июня я прибыл в Пятигорск и, по предварительном совете с медиками, приступил к лечению водами. Ровно месяц я брал ванны Сабанеевские и в новом провале, почти ежедневно, но помощи чувствовал мало. Между тем, в часы свободные от вод, я часто виделся и с большим удовольствием беседовал с двумя очень занимательными людьми: Астраханским архиереем Афанасием, архипастырем далеко незаурядным по уму, замечательному образованию, приветливости и простоте в обращении, и с приехавшим из Петербурга тайным советником В. И. Панаевым. Оба они искали в Пятигорске исцеления от недугов; первый, кажется, обрел его отчасти; а второй захворал еще сильнее и, возвращаясь обратно, на пути, в Харькове, скончался.

30-го Июня поздно вечером прибыл в Пятигорск из Петербурга князь Барятинский, с утвержденным планом окончательного покорения Кавказа, что однакож, в то время, он тщательно [496] скрывал. На следующее утро он принял меня, как всегда, весьма ласково; но я заметил, что он очень озабочен. Он много со мною говорил о затруднениях, которые предвидятся к хорошему исходу дела освобождения крестьян, но в этом, по счастию, ошибся. Вернее были его заключения о настоятельной надобности уничтожить на Кавказе все казенные заведения и хозяйственные общества, производящие огромные издержки и ничтожную пользу, а выгоды только лицам действующим подобно Н***, Т*** и т. п. В тоже время он отозвался неблагоприятно об одном влиятельном лице, которого хотел сбыть с рук. Затем князь не медля уехал в Кисловодск, пригласив меня обедать у него на другой день в Пятигорске, куда он возвратился к своему обеду в шесть часов, и переночевав, 3-го Июля отправился прямо к войскам, громить Шамиля. Я внутренно пожелал ему счастливого успеха в совершении славного и великого дела. Он был что-то не в духе, кем-то недоволен, кажется, судя по его словам, генералом Филипсоном.

Хозяйственное управление минеральными водами, как всегда, шло плохо. Местные отцы-командиры старались выказывать себя постройками (отчасти совсем ненужными), наружным щегольством, и притом никак не забывали самих себя. Общественный сад мог бы быть прекрасным местом для прогулок; но по всему видно, что на устройство его, и даже на сколько-нибудь исправное содержание бульвара, мало обращалось внимание. Близ Пятигорска находится Немецкая колония, жители которой при старательном направлении могли бы с выгодою увеличить средства для продовольствия посетителей вод, овощами, фруктами, хорошим хлебом и проч. К сожалению, они предоставлены самим себе, а потому и посетителям от них пользы почти никакой, да и собственное состояние их плохое.

В Июле я переехал в Кисловодск. Я взял сорок ванн Нарзана и почувствовал как будто небольшое облегчение, но кратковременное. Нарзан, по уверению туземных жителей (хотя доктора этого не говорят), с некоторых пор потерял много своей целительной силы. Утверждают, что в нем значительно уменьшилось количество углекислого газа, после возведения новой галереи, при по стройке коей затронули в земле главный источник, вследствие чего он смешался с водою железною и простою.

В Кисловодске скучать было некогда. Я встретил множество знакомых старых и новых; приходилось беспрестанно принимать и отдавать визиты не только днем, но и по вечерам. Приятнее же всего для меня были прогулки по прекрасно расположенному вдоль речки парку; жаль только, что, за недостатком инвалидной команды, он не [497] содержится в исправности: коровы и свиньи разгуливают в нем совершенно свободно и во множестве, что, по слухам, продолжается и по ныне. В Кисловодске было заметно прохладнее, воздух чище, и как-то во всем лучше нежели в Пятигорске. Из вседневных наших гостей за обедом и вечерами, с иными приходилось мне заниматься и делами, как напр. с Ставропольским губернатором Брянчаниновым, генералом Волоцким, Инсарским и др. Между тем, письма от сына моего приносили нам радостные вести о успехах наших военных действий в горах, возбуждавших живейший интерес, так как на них тогда сосредоточивалось всеобщее внимание. Данное мне поручение в Ставропольской губернии, о сборе всех предварительных сведений к приготовлению в ней освобождения помещичьих крестьян, я окончил довольно успешно. Да это и не представляло особых затруднений по небольшому числу таковых крестьян в губернии; их было всего с небольшим 7000 душ, из коих почти половина принадлежала трем помещикам: князю Воронцову, Калантаровым и Скаржинскому. Крестьяне тогда же, или вскоре, были отпущены помещиками, частию безвозмездно, а частию посредством выкупа. Правда, что по местным обстоятельствам, положение помещичьих имений представляло некоторые затруднения, препятствовавшие подвести все предположения под один общий уровень; но при несколько ближайшем соображении оказалась возможность их преодолеть.

23-го Августа я расстался с Кисловодском. На обратном пути в Тифлис слышались рассказы о победоносных успехах кн. Барятинского против Шамиля. 30-го Августа, 101 пушечный выстрел возвестил нам о взятии Шамиля и о покорении Кавказа. Четыре дня спустя, мы были неожиданно обрадованы приездом моего сына. Как очевидец и участник происходивших событий, под впечатлением всего только что им виденного и испытанного, он живыми, одушевленными словами передавал нам достопамятные подробности о последних днях Кавказской войны и сокрушенном, наконец, имаме. Вскоре возвратился и наместник. Прием ему был сделан самый торжественный. В память встречи его, при въезде в город, городское общество решило выстроить триумфальные ворота, коих однакоже и до сих пор нет как нет, да кажется что и никогда не будет. Князь отзывался в самых лестных словах о сыне моем, благодарил меня за него, рассказывал о важной услуге, оказанной им во время войны, и потом, при всяком свидании со мной, выражал к нему большое участие и расположение. Сын мой получил "в воздаяние отличного мужества и храбрости в деле с горцами [498] 25 Августа", Станислава с мечами на шею, а за переправу через Андийское Койсу переведен в лейб-гвардии Измайловский полк, тем же чином капитана.

Заслуга моего сына состояла в следующем. В крепости Грозной, в половине Июля, он получил приказание главнокомандующего отправиться к колонне генерала Врангеля и употребить все усилия с своей стороны, чтобы отряд Врангеля непременно перешел реку Койсу и присоединился к главному Чеченскому отряду. Разбив скопище горцев, Врангель подошел к Копсу. Противоположный берег был занят мюридами, речка же была так быстра, что не представляла почти никакого вероятия для переправы отряду, так что генерал Врангель, в виду невозможности исполнить приказание главнокомандующего, отказался от этого предприятия. Ростислав, сознавая важность переправы, настаивал на совершении ее; Врангель не соглашался. Истощив все убеждения, мой сын предложил Врангелю вызвать охотников. Под убийственным неприятельским огнем, он сел на камень берега реки, опустил ноги в воду и объявил, что не встанет с места, пока последний солдат отряда не будет на той стороне. Врангель решился последовать его совету. На вызов охотников изъявило желание несколько человек; но только трое из них, как лучшие пловцы, после неимоверных усилий и опасностей, несколько раз поглощаемые бешеным течением реки, успели переправиться па неприятельский берег. Первым переправился солдат из приволжских жителей, бывший разбойник (сделавшийся впоследствии монахом). Во время переправы охотников, стрелки были рассыпаны по берегу и частым огнем не давали мюридам, собравшимся в пещере скалы, стрелять по переправляющимся. Затем был перекинут канат, и на канате устроена люлька, скользившая над пучиной, на которой начали один по одному переправляться солдаты и милиционеры. Люлька несколько раз опрокидывалась. Тогда, для ускорения переправы, был устроен зыбкий веревочный мост. Когда уже не было сомнения в успехе устройства переправы, генерал Врангель обнял моего сына, расцеловал и благодарил за его настойчивость. Своевременной геройской переправой через Койсу была решена участь скорого покорения Кавказа.

Генерал Врангель, по приезде в Тифлис, посетил меня, и, также как и князь Александр Иванович, благодарил меня за сына и сказал: "Если бы не он, я бы не решился на переход через Койсу, и очень вероятно, что Шамиль до сих пор сидел бы в горах, и война бы продолжалась". Также рассказывал мне полковник А. А Тергукасов, что при начале атаки Гуниба, когда [499] войска расположились к ночи у подошвы горы, то Тергукасов, высмотрев большую промоину в скалистом поясе горы, на рассвете, устремился к ней и с помощию веревок и лестниц взошел на верхнюю площадь прежде всех других, как это известно; и что мой сын все время был с ним, и первый вступил на вершину Гуниба вместе с штурмовою колонною. В знак памяти о Гунибе князь Барятинский подарил Ростиславу один из значков, взятых у Шамиля, находящийся поныне у нас в доме. К зиме князь дал ему работу: писать историю Кавказской войны.

10-го Ноября наместник выехал в Петербург, а 21-го получено сведение о пожаловании его в фельдмаршалы.

Спокойнее, сравнительно с прежними годами, я встретил 1860-й год. Необременительные занятия по Совету и по крестьянскому делу Ставропольской губернии продолжались своим чередом и, по временам, доставляли довольно длительные работы. В начале года наделало много шума убийство командира Эриванского гренадерского полка, в Манглисе, полковника Фохта, офицером того же полка Макеевым. По-видимому, это случилось вследствие столь часто у нас бывавшего, безразборчивого выбора полковых командиров. Со времени моего пребывания в Закавказьи это был уже второй случай: в первый раз, на Белом Ключе, капитан Правиков заколол кинжалом полкового командира Козачковского.

19-го Января я был обрадован известием о производстве сына моего в полковники. Для этого князь Барятинский должен был выдержать сильную борьбу, потому что мой сын недавно только получил две награды; но князь находил их недостаточными и вытребовал третью. 20-го Февраля князь возвратился в Тифлис.

Между тем наступил великий пост. В Страстную Субботу по обыкновению поехал я к заутрени в Сионский собор, а оттуда с поздравлением и на разговенье к наместнику, где застал толпу в мундирах. Неожиданно произошел маленький курьезный случай. Когда князь Александр Иванович, приняв поздравления с праздником, хотел разговеться и, приблизившись к столу, уставленному пасхальными яствами, пригласил всех приступить и заняться тем же, оказалось, что на столе нет вилок. Князь рассердился не на шутку. Сделав строгое замечание кому следовало за небрежность, он обратился ко всем нам и объявил совершенно серьезно и с полным убеждением: "Видите, какие у меня порядки! Что мне с этим делать? Мне больше ничего не остается, как нанять себе маленькую квартирку у какой-нибудь бедной вдовы, чтоб она вела мое хозяйство, смотрела за вещами, держала все в порядке, клала на стол [500] вилки и все что надобно. Больше мне нечего делать. Я об этом давно думаю, и так и сделаю!" Это решение князя всех очень позабавило; общее мнение осталось в уверенности, что хотя без вилок иногда и трудно обойтись, но едва ли какой-либо бедной вдове дождаться к себе в нахлебники такого важного квартиранта.

Весною этого года меня несколько раз посетил приезжавший в Тифлис известный профессор Московского университета Погодин. Я с удовольствием слушал его занимательные речи. Умный, ученый человек: хотя Петербургские журналисты иногда и подсмеиваются над ним, но не признать в нем замечательных литературных достоинств не могут.

12-го Августа, в четвертом часу утра, доброй жены моей не стало! На третий день она погребена в Тифлисе, пред стеной алтаря Вознесенской церкви, находящейся у подошвы горы, при спуске дороги из Коджор. Рядом с ее могилой я оставил место для себя.

Помещаю здесь несколько заметок о ее родословии и вообще о ее жизни. Она происходила от старшей ветви дома князей Долгоруких. Отец ее, князь Павел Васильевич, генерал-маиор времен Екатерины, был товарищем и сослуживцем Кутузова. Он приходился родным внуком тому князю Сергею Григорьевичу Долгорукому, который испытал на себе жестокую превратность счастия, был наперсником Петра, послом России при Польском и других дворах, считался одним из высших и богатейших сановников Империи; потом сослан в Березов ²⁷, где оставался восемь лет и, наконец, обезглавлен (по семейному сказанию колесован) в Новегороде, 26 Октября 1739 года, в период свирепого самоуправства Бирона. Нужно еще заметить, что князь Сергей Григорьевич был родной племянник князя Якова Федоровича Долгорукова, бесстрашного ревнителя правды и советника Петра Великого,— сын брата его Григория Федоровича. Крест Св. Великого Князя Михаила Черниговского, предка Долгоруких, о коем до сих пор было известно только то, что эта драгоценность составляет достояние старшей линии фамилии Долгоруких, находился у отца Елены Павловны, от него достался ей и, быть может, эта святыня постоянно руководила покойницу на пути полезной и деятельной жизни ее.

Князь Василий ²⁸ был в ссылке в Сибири, вместе с отцом, [501] и там отдан для обучения кузнечному ремеслу; а по возвращении из Сибири, не получив ничего из конфискованного имения его отца, женился на Анастасии Ивановне Ладыженской, имел трех сыновей и дочь, и старшим сыном был отец покойной Елены Павловны, князь Павел Васильевич Долгорукий, скончавшийся в 1837 году. Мать его, Анастасия Ивановна и брат ее Николай Иванович Ладыженский, были по матери последними отраслями знаменитого рода князя Ромодановского-Кесаря при Петре Великом. Этому брату ее императором Павлом была дана фамилия князей Ромодановских; он имел только одного сына, князя Александра Николаевича, служившего генерал-лейтенантом. Он умер бездетным, чем и фамилия князей Ромодановских прекратилась. Княгиня Анастасия Ивановна получила от своего отца весьма значительное приданое: 8 т. душ крестьян, 80 пудов серебра и много драгоценных вещей. Но все это она с мужем поспешила прожить, по барской привычке жить без расчета. Сын ее, отец Елены Павловны, в отставке со времен Павла, владел далеко не блестящими средствами, которые поправились только за несколько лет до его кончины, получением наследства по смерти сестры его Е. В. Кожиной.

О Елене Павловне, могу повторить то, что сказало о ней постороннее лицо в биографическом очерке, под названием: "Елена Павловна Фадеева". Приведу из него краткую выдержку.

“С глубоким серьезным умом, замечательным образованием, многосторонними, обширными познаниями, обращавшими на нее внимание Европейских ученых, Елена Павловна Фадеева соединила добрейшее, благородное сердце, любила тихую жизнь, среди своей семьи и занятий, составлявших главное утешение и развлечение ее жизни. Любила природу, изучала ее, и особенно занималась ботаникой в часы, свободные от занятий с детьми и домашнего хозяйства, которым сама заведывала и вела превосходно. Памятниками ее работ остались 50 томов (величиной в лист) собственноручных рисунков, преимущественно растений с натуры, которые сама она определила при помощи библиотеки лучших сочинений по этой части. Книги эти прельщали ученых натуралистов, и знаменитый академик Бэр чуть не на коленях молил Елену Павловну позволить снять с них копию для Императорской Академии Наук. Занималась также и другими научными предметами, и занималась разумно, с толком, изучив их серьезно и основательно, и составила несколько интересных, богатых коллекций по этим предметам. Часть орнитологической, минералогической и палеонтологической коллекции, еще при жизни, подарила Кавказскому Обществу Сельского Хозяйства. Это бескорыстное, необыкновенное в женщине служение науке сделало имя Елены Павловны известным в ученом мире (Следуют названия сочинений президента Лондонского географического общества Мурчисона. Французского академика Вериеля, нашего Стевена и многих других, писавших с уважением и удивлением о Е. П. Фадеевой, ее [502] познаниях и трудах). Но естественные науки не исключительно занимали собою Елену Павловну. Ее многосторонний ум требовал столько разнообразной пищи, и потому она с не меньшим усердием занималась и другими науками: историей, археологией, нумизматикой, языками, из коих несколько знала в превосходстве. Занималась она наукою единственно из любви к науке. Обширность познаний соединялась в ней с такою истинно-женскою скромностию, что человек не интересующийся учеными предметами мог быть знаком с нею годы, пользоваться ежедневно душевною теплотою ее беседы, и не подозревать ее знаний. И не одна наука, но все, что возбуждает интерес в наблюдательном уме, занимало ее и врезывалось в ее памяти. Обширные знакомства первой половины ее жизни, дружеская связь со многими замечательными людьми, которых привлекала к ней ее личность, оставили в ее памяти целую хронику событий и лиц, придававшую необыкновенную прелесть ее разговору. Особенно заслуживает внимания то, что Е. П. Фадеева, при разговорах с личностями, стоявшими далеко ниже ее по образованию, умела не дать попять им этой разницы, и беседа с нею представляла всегда интерес для лиц всех возрастов, всех характеров и почти всех специальностей. Покойная, посвящавшая жизнь исключительно своему семейству и занимавшаяся даже своими любимыми предметами только в часы досуга, имела мало случаев к раскрытию своих редких качеств в деле общественной деятельности; по и в этом отношении она оставила по себе память учреждением детского приюта в Саратове, который, по крайней мере до выезда ее из Саратова в 1846 году, был признаваем образцовым.

Елена Павловна воспитывала своих детей с самою нежною заботливостию, заменяя им большую часть учителей. Все ее дети, а впоследствии и внуки, учились читать по-русски и по-французски и многому другому, сидя у нее на коленях. И это учение служило как бы фундаментом того солидного образования, которое достигнуто ими потом. Нас без труда поймут, когда мы скажем, что памятная Русской читающей публике талантливая беллетристка Елена Андреевна Ган, писавшая под псевдонимом Зинаиды Р., была дочь Е. П. Фадеевой и воспитана ею; а наш известный военный писатель Ростислав Андреевич Фадеев — сын ее".

30-го Августа мы возвратились в Тифлис. Я получил орден Св. Анны 1-й степени. Особенных заслуг в продолжении нескольких предшествовавших лет я никаких оказать не мог; но с некоторого времени вошло как бы в правило (особенно в Закавказье) давать награды почти всем чиновникам чрез каждые два года. В том же Сентябре, большим прощальным обедом провожали нашего начальника штаба Д. А. Милютина, отъезжавшего в Петербург на должность товарища военного министра.

В конце этого года посетил Тифлис принц Людвиг Баденский, приезжавший для обозрения Закавказского края. Наместник прикомандировал к нему моего сына, который и сопровождал его по горам, за что получил Баденский орден Цюрингенского Льва. Между тем сам князь Александр Иванович все это время страдал подагрическими припадками.

Это был первый год, с тех пор как запомню, что я никакой поездки по делам службы не предпринимал.

В 1861 году, князь Барятинский, незадолго до выезда своего за [503] границу, назначил меня членом в Совет Общества для восстановления в крае православного христианства, в тех местах, где оно в прежнее время здесь существовало. Это общество может быть очень благодетельно для края; жаль только, что устав его составлен скороспешно, что в первые годы несколько затрудняло успех действий, но за всем тем, польза учреждения и теперь уже оказывается несомненна: капитал Общества достигает до 500 т. рублей; построено несколько церквей в местах, где оне наиболее необходимы; духовенству тех местностей увеличено содержание, которое до того времени было самое нищенское, или вовсе не было никакого; заведены школы, и составлено предположение об образовании для сего предмета способных миссионеров. Можно надеяться, что, при особенном внимании к такому благому делу Великого Князя Наместника, учреждение разовьется постепенно лучше и успешнее чем до сих пор, не взирая на то, что дело это, в крае совершенно новое, и по местным обстоятельствам встречает множество препятствий и причин к замедлению ²⁹. Я думаю, что было бы полезно, в проектируемом миссионерском училище приготовлять миссионеров, хотя в небольшом числе, не только для обращения потомков прежде бывших туземных христиан, но и Закавказских раскольников. Присылавшиеся до ныне к ним миссионеры от епархиального начальства причинили, судя по видимому, более вреда православию, нежели пользы. По моему мнению, полный успех и вполне благотворные последствия от учреждения Общества для восстановления православного христианства на Кавказе могут тогда только осуществиться, когда будет здесь в сане экзарха лицо, вполне соединяющее в себе необходимые для того качества, а именно: он должен быть лично, главный и самый влиятельный миссионер; должен быть вовсе не формалист, а чистый реалист; должен хотя несколько ознакомиться с туземными языками, ездить с самоотвержением, как можно чаще, в места, где нужно между жителями восстановление православного христианства; узнавать и местности, и людей, с коими надобно иметь дело, как в духовенстве и учителях, так и в самом народе, ближайшим ознакомлением с которым и приобретением доверия и [504] уважения его, можно скорее всего утвердить в нем веру и искреннее желание быть истинными христианами, не по обрядности только, но и по духу. Лишь такого рода люди приобретали любовь и доверие обращаемых, а вместе с тем и успех в деле. Такого рода были все прославившиеся введением и распространением христианства пастыри во всех странах мира. Были и у нас на Руси подобные иерархи, как например св. Стефан Пермский и другие; да есть и теперь Иннокентий архиепископ Иркутский; может статься, нашлись бы и еще, если бы на назначение экзарха с этою главнейшею целью было обращено особенное внимание. А без этого, только лишь одна внешняя сторона дела может (если еще может) подвигаться вперед; главнейшая же цель едва ли когда-либо вполне достигается.

18-го Марта получен в Тифлисе высочайший манифест об освобождении крестьян. То был тревожный день, проведенный в неспокойных соображениях о приготовительных работах для предстоящей реформы и в Закавказском крае. Многие и продолжительные разговоры приходилось мне вести по этому поводу с больным наместником, лежавшим в постели. В тоже время я узнал от него о решительном его намерении ехать для излечения за границу.

7-го Апреля распрощался я с князем Александром Ивановичем. Не думал я тогда, что более его не увижу. Вслед за выездом наместника, отправился и сын мой в отряд на Линию. Он горевал об отъезде князя, которому столь много был обязан.

В Боржоме, куда я выехал 20 Июня, судьба привела меня свидеться с давнишним знакомым, которого я знал еще ребенком в моей молодости, теперь начальником Боржомских вод, старым подпоручиком Александром Николаевичем Сутгофом, человеком в некотором отношении весьма любопытным. Без малого за 50 лет перед тем, в 1813 году, я познакомился в Киеве с семейством отца его, генерала Сутгофа, бывшего в родстве с бабкою жены моей. Молодой Сутгоф был тогда прелестным 12-тилетним мальчиком, хорошо учившимся и много обещавшим. К сожалению, надежды на будущность его не сбылись, по причине постигшего его несчастия, разбившего всю жизнь его. В 1825 году, находясь уже на службе офицером гвардии, ротным командиром, он поддался увлекательным софизмам и убеждениям Каховского и вступил в заговор 14 Декабря, в числе других: он вывел свою роту на Сенатскую площадь и оставался там до конца переполоха. По определению Верховного Уголовного Суда, Сутгоф причислен к первому разряду бунтовщиков, разжалован и сослан в каторгу, где и пребывал девять лет. По отбытии ее, водворенный на поселении, [505] лишенный всякой надежды на возвращение в Россию, он совершенно покорился своей участи, обзавелся домком с садиком и огородом, кое-каким хозяйством, и в довершение, прескверно женился на дочери доктора, вовсе к нему не подходящей, необразованной, некрасивой, недальнего ума. Он полагал, что в Сибири на поселении и такая сойдет! Обжился он на этом месте, устроился в полнейшей уверенности, что так и будет проживать до конца жизни, но в конце царствования Николая Павловича получил извещение об освобождении из Сибири и переводе на Кавказ солдатом, по усиленному ходатайству его матери генеральши Сутгоф и сестры г-жи Нарышкиной. Весьма неприятно пораженный такою милостию, расстроившей его жизнь и все планы, Сутгоф в огорчении отправился с супругой на Кавказ, где тянул солдатскую лямку еще лет с восемь. Только с воцарением Александра Николаевича он был произведен в офицеры. Князь Барятинский, по предстательству о нем Московских бояр и его знатных родственников, а также узнав его лично, принял его под свое покровительство. Оставив Сутгофа числиться офицером военной службы, по преклонности лет и недугам, князь прикомандировал его к управлению минеральными водами, сначала Кисловодскими, а потом Боржомскими. В этой должности добрый, благородный старик нашел, наконец, успокоение от житейских треволнений. Мы с ним виделись по нескольку раз в день; он часто приходил ко мне обедать и вечера проводил со мною. По его образованности и большой опытности, приобретенной несчастиями, его беседы всегда были для меня занимательны.

В начале Сентября мы возвратились в Тифлис. Вскоре затем было получено известие, что Государь в Октябре месяце прибудет из Крыма на Кубанскую линию и, высадившись в Поти, проедет для обозрения и по Закавказскому краю до Кутаиса. Получил и я весьма приятное и успокоившее меня известие жизни: дочери моей Надежде Государь по ходатайству князя Барятинского, повелел производить после моей смерти, в пенсион, мое прибавочное жалованье.

Между темь, горизонт общественной тишины и спокойствия снова стал омрачаться зловещими тучами, смущавшими и волновавшими умы. Тревожные вести из России о разгоравшейся революции в Польше и возмутительных происшествиях в наших университетах приводили в беспокойство и недоумение всех благомыслящих людей.

Сын мой был отряжен, со вступлением Государя на берег Закавказского края, сопровождать Его Величество. Государь остался [506] им доволен, в доказательство чего, при отъезде, надел ему на шею орден Св. Владимира 3-й степени.

С начала 1862 года, в течении нескольких месяцев, Совет наместника Кавказского главнейше занимался делом о имущественных и личных правах высшего мусульманского сословия во всем Закавказском крае. Мнения всех прежде бывших начальников края до приезда князя Воронцова, или лучше сказать, до бытности в Закавказском крае, в 1842 году, покойного военного министра князя Чернышова, относительно признания общего права высшего мусульманского сословия на неограниченное потомственное владение землями, коими оно пользовалось, были отрицательны. Право считалось только пожизненным (по высочайшим повелениям 20 Мая 1838 г. и 28 Мая 1841 г.). Это же основное правило относилось и к Армянским меликам, и оно в существе, едва ли не было самое верное. Сообразно сему, в 1840 г., с преобразованием управления в Закавказьи, сделаны распоряжения о двух категориях тех лиц, которые вошли в разряд как бы принадлежащих к высшему мусульманскому сословию: одно об агаларах, кои были устранены от управления деревнями, с назначением им, вместо поземельного владения, пожизненного денежного содержания соразмерного с суммою прежних их доходов; а другое, о беках, кои были признаны также не имеющими потомственного права на владение деревнями, и потому постановлено, чтобы со смертию сих владельцев имения их обращать в казну, а их наследникам предоставлять имения в таком только случае, если правительство найдет этих наследников, по личным заслугам и действиям, заслуживающих того.

И агалары, и беки таким распоряжением остались недовольны. В 1842 году прибыл в Закавказский край военный министр князь Чернышов, с особенным уполномочием. Его немедленно окружили со всех сторон почетные агалары и беки и оглушили жалобами на оказанную им якобы несправедливость. Их поддерживал находившийся при нем в роде директора канцелярии генерал Ладинский, служивший до того долгое время на Кавказе, бывший в самых хороших отношениях с беками и агаларами и не знаю, по убеждению ли, или по другой какой-либо причине, находившийся вполне на стороне этих господ. Последствием сего было приостановление князем Чернышовым приведения в действие распоряжения 1840 г., и предписание, данное местным властям, войти в новое и ближайшее рассмотрение дела. Это рассмотрение продолжалось до назначения наместником Кавказским князя Воронцова. [507]

Князь Михаил Семенович, до прибытия к новому месту назначения, отправлялся из Одессы в Петербург. Там он получил от покойного императора Николая Павловича наставление по важнейшим предметам его нового управления, между коими было и дело о беках и агаларах, которое, по внушению князя Чернышова, Государь изобразил Воронцову вопиющею несправедливостию, и поручил ему заняться как можно скорее рассмотрением его. Надобно заметить, что князь Воронцов и без того был расположен в пользу беков и агаларов, которые, еще в молодости его, когда он состоял адъютантом при князе Цицианове, как люди пронырливые и хитрые, успели, как говорится, обойти его. Он поручил составить все данные по делу тому же генералу Ладинскому, поступившему при нем в звание начальника гражданского управления. Данные были составлены из тех дел Главного Управления, которые этому направлению благоприятствовали. Никаких сведений и материалов от местного управления не требовалось. На основании сих данных Ладинский представил наместнику, а этот последний Государю: что этот важный предмет до 1842 г., был дурно понят, что все сделанные о нем заключения прежних главных начальников края были неверны, а вследствие опыта и утверждения их высочайшею властию оказались несправедливы и требуют перемены; что земли у беков и агаларов отобраны ошибочно; что наследственное право на поземельное владение у них всегда существовало; что возвращение им сего права едва ли не будет спасением всего края и во всяком случае будет иметь большое влияние на общее его успокоение.

После предварительной переписки по этому поводу с Кавказским Комитетом, состоявшей в дополнительных объяснениях, составленных в том же духе и возражений против них со стороны некоторых министров, последовал 6-го Декабря 1846 г. высочайший рескрипт на имя князя-наместника, долженствовавший служить основанием к утверждению прав высшего мусульманского сословия в Закавказском крае. Главная сущность рескрипта состояла в том (§ 1), что, независимо от земель пожалованных лицам мусульманского сословия уже нашим правительством за особые отличия и подвиги, в их потомственном владении утверждались все те земли, коими роды их обладали во время присоединения мусульманских провинций к России и кои находились в бесспорном их владении во время издания рескрипта.

По получении этого рескрипта, для собрания сведений, необходимых к окончательному распоряжению по рескрипту, князь-наместник учредил две комиссии: Шемахинскую и Дербентскую. Семь [508] лет продолжалась огромная переписка между обеими комиссиями и Главным Управлением по оказавшимся недоразумениям. Комиссии нашли это дело, при ближайшем исследовании на месте, вовсе не в том положении, в каком оно был изложено по тем представлениям наместника, на коих был основан высочайший рескрипт 6-го Декабря, т. е. оказалось, что, за весьма немногими исключениями, касавшимися только до лиц, принадлежавших к ханским фамилиям, все прочие беки, агалары, мелики и проч., не имели никаких доказательств, чтобы предки их обладали какими-либо землями до присоединения края к России и чтобы при издании рескрипта земли эти находились в их владении.

Это обстоятельство поставляло князя Воронцова в большое затруднение. Чтобы обойти непредвиденное препятствие, он в 1852 г. испросил от Кавказского Комитета разрешение снабдить актами и свидетельствами на право владения и те лица, о давности владений которых вовсе не имелось никаких сведений, также как и о том, были ли какие споры против давности владения. Однако этим распоряжением препятствия не отстранились. Надобно было рассмотреть категорические списки Шемахинской комиссии и утвердить за каждым их владельцем то право собственности, какое могло принадлежать ему на основании рескрипта 6 Декабря. А при рассмотрении списков оказалось, что большая часть из них составлена в прежнее время нашими полицейскими чиновниками, и что на такие сведения относительно количества земли полагаться нельзя, и они не заслуживают никакого доверия.

Так агаларо-бекская мудреная канитель тянется до сей поры. Комиссия испрашивала по этому делу разрешения нынешнего, нового наместника, Его Высочества Великого Князя, который изволил признать нужным составить еще раз комиссию для пересмотра всех списков бекских имений, по рассмотрении их постановить по ним свои заключения, и когда они получат утверждение наместника, то выдавать бекам свидетельства, удостоверяющие, что на прописанные в них имения казна притязания не имеет. Ныне это распоряжение приводится в исполнение. Оно, по моему мнению, одно из лучших, какое в настоящем положении этого дела возможно было придумать. Желательно, чтобы оно пошло успешно; но я далеко не уверен в том, удостоверясь многими опытами, как часто и самые лучшие распоряжения главного начальства затрудняются здесь в исполнении по проискам и невнимательности исполнителей на месте.

Я несколько распространился по этому делу, дабы выказать, до какой степени простираются неудовлетворительность и крайняя [509] медленность в здешнем крае, особенно когда вплетаются многие частные интересы. Было их немало в течении 18-ти летнего моего служения в Совете Закавказья. О важнейших из них хранятся отдельные записки в моих бумагах.

Искусный вершитель агаларо-бекской комбинации, Ладинский, пустив свою работу в ход на многие лета, благоразумно подал в отставку, и когда, перед его отъездом, один из членов Совета предложил ему запрос: "кто же теперь будет расхлебывать кашу, которую вы заварили по этому делу?" с приятно-насмешливой улыбкой объявил: "уж никак не я!" И отправился на житье в свое хорошо устроенное поместье возле Феодосии, обеспеченный прекрасными средствами, предоставив другим трудиться на здоровье над пережевыванием его неудобоваримой каши.

Обыкновенные мои занятия в этом году были те же как и в предшествовавшие последние годы и меня не отягощали; напротив, если бы у меня вдруг прекратились все служебные дела, то по утрам я непременно бы скучал. Кроме обязательных заседаний в Совете, я занимался крестьянскими делами по Ставропольской губернии. Главное из них в 1862 г. было почти приведено к окончанию. За производство его в Главном Управлении я получил золотую медаль. Что же касается до Закавказского края, то в нем дело это пребывало почти в совершенном застое до прибытия в 1863 г. Великого Князя. Собирались только предварительные сведения, послужившие материалами к занятиям 1863 и 1864 годов.

Весна открылась рано, и жары начались уж с Марта. Кажется, с этого года я перестал ездить в церковь к заутрене на Пасху, из опасения чтобы не сделалось обморока, к чему, при жаре и особенно духоте, я всегда имел наклонность.

С некоторых пор Тифлисскую публику усиленно занимали сплетни и подметные письма против правительственных лиц и их распоряжений. У нас, в России, во всех городах, есть большое стремление к пустой болтовне, вымыслам и распусканиям ни на чем не основанных слухов: но в Тифлисе это влечение существует по превосходству: почти каждый день, на Армянском базаре собирается много народу, который этим только и занимается. Иногда в пасквилях попадалась и доля правды, но она поглощалась массою нелепостей. Сбивчивые слухи о том, возвратится ли князь Барятинский в Закавказье или нет, продолжались по-прежнему. Известия от лиц, сопровождавших его, часто противоречили одни другим, и положительного ничего не выяснялось. [510]

В Октябре приехал в Тифлис принц Альберт Прусский, брат короля Фридриха Вильгельма. В дальнейшем путешествии его по краю ему сопутствовал прикомандированный к нему сын мой. В это же время я удостоился новой награды: Владимирской звезды 2-й ст., а зять мой Витте Станиславской ленты. Начальство не забывало прежней моей службы; за настоящую же, которая меня так мало тяготит, едва ли я заслужил эту награду.

Между тем начали распространяться достоверные слухи о скором возвращении князя Барятинского. Определяли день его приезда, казалось, на этот раз несомненно; а в Ноябре, неожиданно, получено сведение о болезни его на возвратном пути в Вильне. Потом, еще была получена телеграмма о скором выезде князя в Тифлис. Но это не совершилось. 15-го Декабря, положительное сведение известило об увольнении фельдмаршала князя Барятинского от звания наместника Кавказского и главнокомандующего Кавказскою армиею и о назначении на его место Его Императорского Высочества Великого Князя Михаила Николаевича. Сначала это сведение появилось в газетах, а затем, 21 Декабря, получено официально. Вместе с тем, получены известия о тяжкой болезни князя Барятинского в Вильне. Не знаю, как другие, а я с сыном крепко грустили о том.

В новый 1863-й год я еще мог выстоять обедню и молебен в соборе. Служебные дела следующих двух месяцев состояли в обычных занятиях по Совету. Занятия по делам службы, также как и по своим делам, казалось мне, шли не так-то гладко и стройно, как бывало прежде. Покамест я еще постоянно посещал заседания Общества распространения православного христианства, происходившие у экзарха. Я доныне числюсь членом здешних обществ, географического и сельского хозяйства, с самого их учреждения, но туда я уж давно и не заглядывал, даже в годовые, официальные собрания ³⁰.

В Феврале сын мой Ростислав тяжело заболел и жизнь его была в опасности. Долго здоровье его не могло восстановиться вполне.

16-го Марта весь город рано поднялся на ноги и несметными толпами, со всем туземным церемониалом, амкарами, цеховыми значками, двинулся с шумными ликованиями встречать прибывшего в Тифлис нового Августейшего Наместника. Жаль только, что [511] пасмурная, ветряная погода не соответствовала общему праздничному настроению. Я вместе с прочими, с 11-го до 4-го часа, ожидал во дворце приезда Его Императорского Высочества. В тот же день был и первый прием высших чиновников и граждан, а два дня спустя первый парадный обед. Участие, которое Великий Князь выразил мне по поводу болезни моего сына, меня глубоко тронуло.

С некоторых пор служащим здесь, военным и гражданским, в награду заслуг, раздавали в значительном количестве участки свободных земель на Кавказе. В конце Марта, меня сердечно порадовала добрая весть о предназначении Его Высочеством пожалования мне пяти тысяч десятин земли, что возбудило во мне надежду на более прочное обеспечение положения детей моих после меня ³¹.

В Апреле последовала поездка Великого Князя в Поти для встречи Великой Княгини с августейшими детьми. 16-го того же месяца, Их Высочества прибыли в Тифлис. Встреча снова была чрезвычайно торжественная. Великая Княгиня ехала в открытой коляске. Великий Князь с многочисленною свитой сопровождал Ея И. В. верхом. На другой день был во дворце парадный обед. В Мае также были большие парадные приемы по случаю приезда Турецкого посла для поздравления Его Высочества с новым его назначением. Очень приятно мне было видеть оказываемое Великим Князем, с самого его прибытия, милостивое благорасположение к зятю моему Витте.

В это же время я получил грустное сведение о смерти уже 50 лет знакомого мне доброго приятеля в Крыму, почтенного старика Штевена. Все старые знакомые постепенно предшествуют мне в неотложном направлении к вечности. Он был один из замечательных ученых, особенно по ботанике, и по этому поводу находился в частых письменных сношениях с покойною женою моею.

Между тем как Великий Князь был занят приготовлениями к окончательному покорению берегов Кавказа, прилегающих к Черному морю, получены неприятные вести о восстании Лезгин в Чечне, куда по этому случаю командирован сын мой. Это восстание вспыхнуло, как и большая часть подобных частных вспышек на [512] Кавказе в продолжение 60-ти лет, от беспорядочных и безрассудных действий местного начальства. Оно было скоро потушено, но обошлось не без жертв и не без потерь; был убит и один хороший генерал, князь Шаликов. Из туземцев, по усмирении восстания, несколько десятков главных виновников повешены.

В Боржоме, уже в Июле месяце, я нашел все по старому, также как и старого, доброго Сутгофа. Из числа новых приезжих я познакомился с Кутаисским архиереем, преосвященным Гавриилом, по происхождению Имеретином, бывшим прежде законоучителем Тифлисского девичьего института. По его познаниям, просвещенному уму и неотъемлемым достоинствам, он вполне заслуживает уважение, коим пользуется. Из туземных иерархов он, кажется, едва ли не первый совершенно владеет Русским языком.

В конце Августа я получил приглашение от Великого Князя-наместника приехать в Белый Ключ (где он проводил лето), на крестины новорожденного Великого Князя Георгия Михайловича, и к прибытию туда, на 30-е Августа, путешествовавшего в этом году по России Великого Князя Наследника Цесаревича Николая Александровича. Конечно, не обошлось по этому поводу без многих хлопот и суеты. Выехав из Боржома чрез Тифлис, я 29-го Августа приехал в Белый Ключ.

День для подобного торжества выдался неблагоприятный, по причине дурной погоды и проливного дождя; но оно исполнилось в точности по церемониалу. От десяти до первого часа мы простояли в полковой церкви, где совершались литургия, крещение высокого новорожденного и молебствие, затем последовали визиты к некоторым приехавшим почетным особам, а потом следовал парадный обед, на коем и я был представлен Наследнику Цесаревичу. Он удивился, когда на вопрос его: сколько лет я нахожусь в службе? я отвечал что более шестидесяти; но я объяснил Его Императорскому Высочеству, что родился в тот век, когда записывали на службу не только несовершеннолетних, но даже и находящихся в колыбели. В вечеру был бал, от присутствия на коем Великий Князь Наместник по доброте своей меня уволил. Уже около десяти лет, как я перестал бывать на балах.

31-го Их Высочества отправились в Тифлис. Туда же последовал и я, и там возобновился обычный ход моей жизни. В это время удалился от службы бывший начальник главного управления А. Ф. Крузенштерн, человек в высшей степени добрый и честный, но к сожалению столько же и слабый. В продолжении 17 лет, он [513] находился со мною в лучших отношениях. Место его занял тогда же приехавший в Тифлис, сенатор барон А. П. Николаи.

1-го Сентября, во дворце был официальный обед, а вечером большой бал от города, в доме Аршакуни, в честь Наследника-Цесаревича. На бале Великий Князь Михаил Николаевич представлял Цесаревичу некоторых из присутствующих лиц, в том числе и дочь мою Екатерину. Начались танцы и стали выплясывать неизбежную национальную лезгинку, затянувшуюся слишком долго. Наследник-Цесаревич, очевидно соскучившись глядеть на эту увеселительную выставку, подошел к дочери моей и сказал ей: Вы конечно знаете нашу Русскую поговорку хорошенького понемножку. Она тотчас же поспешила сообщить об этом одному из устроителей бала, и лезгинка немедленно была прекращена, за что Наследник, с довольной улыбкой, поблагодарил мою дочь. На следующий день, 2-го Сентября, Цесаревич выехал по пути в Крым, где пребывал в то время Государь Император и куда вскоре отправился и Великий Князь-Наместник.

В этом же месяце, я получил сведение об утверждении Государем пожалования мне в Ставропольской губернии 5500 десятин земли. Почти одновременно мне пожалован знак отличия, учрежденный за успешное приведение в действие положений 19 Февраля 1861 г., об устройстве быта крестьян, вышедших из крепостной зависимости; а также пожалован знак Общества восстановления православного христианства за Кавказом, 2-й степени.

В 1864 году, из служебных занятий Главного Управления, первый предмет по важности своей был об улучшении быта помещичьих крестьян в Закавказском крае. Совет в этом деле участия не имел, а производилось оно в особом Комитете, Великим Князем-Наместником, по приезде его, учрежденном, в который и я был назначен членом. Но как заседания Комитета происходили всегда вечером и продолжались иногда до поздней ночи, то меня, по старости и особенно по слабости зрения, от личного присутствия уволили, а присылали проекты работ Комитета к просмотру. Направление этих работ применялось по возможности к тому ходу этого дела, какой оно имело по России, с нужными изменениями по местным обстоятельствам. Много возникло толков, споров и препирательств по сему случаю; но наконец к Июлю месяцу проект Положения отправлен в Петербург, и там в Ноябре месяце получил высочайшее утверждение. По моему внутреннему убеждению, для помещиков Закавказского края оказано в этом деле более милости, а для крестьян едва ли не менее, чем вообще в Империи. [514] Но как это была принятая уже система верховного правительства, то я и находил совершенно бесполезным входить по этому предмету в какие-либо споры и настаивать на своем мнении.

Важнейшее событие в этом году было совершившееся полное замирение края. Самое верное его изображение сделано, по мнению людей близко знакомых с этим делом, сыном моим, в его "Письмах с Кавказа", в Московских Ведомостях 1864 и 1865 годов.

10-го Июня Великий Князь-Наместник, отпраздновав торжественно в Тифлисе окончательное покорение Кавказа, прибыл также с семейством в Белый Ключ, для избежания Тифлисского зноя. Я часто бывал у Его Высочества. где находил постоянно благосклонный прием. Я много прогуливался и ходил в церковь, что доставляло мне большое утешение. Попечениями полковых командиров церковь устроена прекрасно, служение в ней очень хорошее, с отличными певчими. Книг для чтения я имел достаточно из полковой библиотеки. В обществе тоже недостатка не было; кроме местной публики, ежедневно являлось много приезжих; в штаб-квартире было более оживления и увеселений, не смотря на продолжавшуюся дурную погоду. Дочь моя с мужем и сын часто бывали на обедах, вечерах, балах, у Великого Князя и полкового командира Свечина, жившего широко и открыто. Вообще было шумнее и суетливее обыкновенного, что впрочем мало нарушало установленный порядок моей жизни. 2-го Июля на общем приеме приносили Его Высочеству поздравления с получением награды. Я опоздал, что послужило к лучшему, ибо я застал Великого Князя одного; он принял меня с обычною своею приветливостию, долго со мною милостиво разговаривал и при прощании поцеловал, чего на общем приеме бы не случилось.

В конце Июля, Великий Князь Наместник с семейством отправился в Крым, для пользования морскими купаниями. Вслед за ними уехал туда же и сын мой, и многие разъехались. В Сентябре и мы возвратились в Тифлис, а вскоре я был весьма обрадован, прочитав в Инвалиде о производстве сына моего в генерал-маиоры. Он и сам, исполнив поручение, возложенное на него Его Высочеством, не замедлил своим приездом к нам.

8-го Ноября, в день тезоименитства Его Императорского Высочества Великого Князя Наместника, было торжественно провозглашено в Тифлисе освобождение помещичьих крестьян от крепостной зависимости. В тот же день я получил орден Белого Орла за мое в этом деле содействие. [515]

8-е Января, Ростислав поехал за границу на несколько месяцев: он хотел познакомиться с Европой, которой еще не видал и заехать в Англию повидаться с князем Барятинским, неоднократно приглашавшим его к себе.

С первых чисел Апреля, стали получаться по телеграфу тревожные сведения о тяжкой болезни Наследника Цесаревича в Ницце. 20-го Апреля Великий Князь Наместник со всем семейством отправился морем, чрез Германию в Петербург, к похоронам Цесаревича, предназначавшимся в Мае. По случаю этого отъезда, князь Г. Д. Орбелиани вступил в отправление должности наместника, а я занял его место председателя в Совете.

Теперь скажу несколько слов по поводу постоянно повторяющихся здесь изменений и реформ в гражданском управлении края.

При первоначальном присоединении Грузии к России, гражданское управление в стране было учреждено на самых односложных началах. Главное управление состояло из небольшой канцелярии главноуправляющего, губернатора, губернского правления и судебной палаты в Тифлисе; и затем, в городах и уездах находилась местная администрация, состоявшая из комендантского управления. Много было говорено о злоупотреблениях и самовластии этого комендантского управления; но тогда оно было совершенно своевременно. Все народонаселение Закавказского края издревле привыкло к суду и решению дел скорому, беспроволочному и односложному. Зло происходило от того, что на качества людей, избираемых в звание комендантов, обращалось слишком мало внимания, и они назначались чаще всего по протекциям и разного рода домогательствам. Все это почти также происходило, как происходит и теперь, при уездных начальниках. Коменданты, конечно, во многих случаях имели более простора делать злоупотребления, нежели уездные начальники; но, при хорошем их выборе, они могли делать и гораздо более добра нежели последние. С постепенным расширением Закавказского края, с присоединением к нему Имеретин, Гурии и завоеванных провинций от Персии и Турции, расширялись и новые учреждения по гражданской части. Чиновники к занятиям вновь учреждаемых должностей прибывали из России во множестве и, к сожалению, самые неблагонадежные, привлекаемые единственно разными преимуществами по службе. Они укоренили происки, подлоги, ябедничество и всевозможные злоупотребления в крае, и тем более были вредны, что прививали и распространяли эти пороки не только между туземными дворянами и разночинцами, искавшими своего существования по гражданской службе составлением кляузных прошений и хождением по делам, но даже развивали [516] ябедничество и между крестьянами; так что, напр., в Имеретии крестьяне, приезжая на базар для продажи своих продуктов, уделяют каждый раз часть вырученных денег для покупки гербовой бумаги.

Происшедшие в управление князя Воронцова изменения в гражданской администрации края, конечно, были не все бесполезны. Совет Главного Управления получил более определительный круг действий. Вновь учрежденные губернии, Кутаисская, Дербентская и Эриванская, облегчили возможность не столь медленных распоряжений губернского правления и особенно были полезны в том отношении, что послужили к возвышению и улучшению благосостояния городов Кутаиса, Эривани и Дербента. Преобразование же управления государственными имуществами, последовавшее в 1850 г., сосредоточило это управление и дало возможность к приведению в известность некоторой части земель несомненно-казенных, (на коих и умножено водворение Русских переселенцев), и содействовало к собранию более достоверных сведений о состоянии края. Это послужило и к ближайшим соображениям по улучшению хозяйственной части, особенно в отношении водопроводов, лесов и разных отраслей промышленности.

Князь Барятинский, по представленному ему праву, утвердил, 21 Декабря 1858 года. Положения о Главном Управлении и Совете наместника Кавказского, и виде опыта на два года. В последствии этот срок был отложен по 1863 год, и наконец, последовавшим 12 Сентября 1862 г. высочайшим повелением продолжен по 1 Января 1866 г. Следов., дан семилетний период времени для опытов и наблюдений о удобстве или неудобстве Положений 1858 г., и для замены их лучшими, по опыту и ближайшим соображениям.

Между тем, по вступлении в управление краем Великого Князя Михаила Николаевича, сделаны некоторые изменения в Положении о Совете и учрежденных департаментах, по разным отраслям управления, впрочем, не общие, а частные. В настоящее время, в особо учрежденном Комитете идет пересмотр и проектируется составление Положения о преобразованиях в крае всего гражданского управления, а в том числе и Совета. Что будет из всего этого, пока еще не известно. Хорошо сделано и то, что преобразование предположено вводить не так как доселе, с верху в низ, а с низу в верх, то есть прежде положение о сельском и уездном управлениях, а потом уже выше. Но успех дела будет зависеть единственно от внимательнейшего выбора чиновников. Впрочем, в отношении Совета, я остаюсь при твердом убеждении, что он для главного начальника края может быть весьма полезен только при двух условиях: первое, чтобы избрание членов, по крайней мере, хотя на [517] половину, делалось с большею разборчивостию нежели доселе; и во-вторых, чтобы существовало наблюдение за исправностию хода делопроизводства в составлении записок, справок, и проч., для чего, само собою разумеется, и самая канцелярия должна быть составлена с более тщательным вниманием. Особенно же правитель дел должен быть не инвалид, не рутинер и не из старой школы доморощенных здешних канцелярских чиновников, а из хороших правоведов, человек в силах и трудолюбивый.

В половине Мая получено известие о приезде Е. И. В. Великого Князя Наместника в Петербург, одновременно с Государем Императором. Возвращение Его Высочества в край было отложено на долго, до осени. Около этого времени случилось землетрясение, не слишком продолжительное, но очень ощутительное; я в это время, был в Совете, и несколько сильных ударов едва не сбросили нас с кресел. Как всегда, оно сопровождалось резким подземным грохотом и гулом.

С 27-го по 30-е Июня в Тифлисе происходила необычайная суматоха, конечно, без важных последствий. Добрый и покорный, но легковерный здешний простой народ был доведен до нарушения порядка, до бесчинства и до преступлений, которых со стороны Армянского населения никогда нельзя было ожидать. Кажется, что тут необходимо действовала какая-либо подземная работа врагов порядка, недовольных вольнодумцев, а им содействовало отсутствие всякого сколько-нибудь порядочного устройства и действия полиции, бестолковые и сбивчивые распоряжения высшего начальства и, так сказать, совершенная анархия. В продолжении двух, и даже частию третьего дня, все лавки и базары были закрыты, сообщения затруднялись, и многие жители провели эти дни без хлеба и жизненных припасов. Около двух месяцев занимались бесполезными сборами и передвижениями войск, что возбуждало и поддерживало тревожные опасения в жителях ³². [518]

Возвращение сына моего здорового, всегда бодрого духом, освежившегося приятной, занимательной поездкой по Европе, оживило наш маленький семейный кружок. В течение последних двух месяцев, в Тифлисе от времени до времени предпринимались маленькие попытки к возобновлению прежних беспорядков, и хотя их тушили в самом начале, но расположение к смуте не унималось вполне и заставляло опасаться новых беспокойств. Между тем, по поводу Июльских треволнений, возникла деятельная газетная полемика, особенно в Петербургских и Московских газетах, усердно старавшихся разбирать и объяснять главнейшие мотивы порождения этих смут. В Сентябре, появилась в Московских Ведомостях особенно энергичная статья Каткова, довольно верно изображавшая причины и поводы к этому глупому и вместе с тем безобразному событию. Статья разбудила множество толков, всяких препираний и сильно раздражила страсти некоторых личностей. Между прочим в ней выражалось, отчасти справедливо, и обвинение покойного наместника князя Воронцова, будто бы возбудившего излишнюю самонадеянность туземцев и пренебрежение ко всему Русскому. Последовало несколько возражений на эту статью, более бранных и резких, нежели правдивых; из них только одно, М. П. Щербинина, было написано порядочно и имело некоторое значение. Прочие же, напечатанные большею частию в местной газете Кавказ (одно Кипиани), были пусты по содержанию и неверности доводов.

Прошло уже около 20-ти лет как я освободился от Саратовского губернаторства, а все еще от времени отдаются отголоски этой, [519] в памяти моей отвратительной должности. Не проходило в эти 20 лет почти ни одного года, чтобы я не получал из Саратова какого-либо запроса по предмету каких-либо канцелярских упущений, случившихся якобы во время моего управления и до меня, совершившихся 35, 40 лет тому назад. После каждого моего ответа, кляузный или тупоумный запрос безгласно умолкал, а спустя год-два, снова повторялся в новой форме, не менее бессмысленной.

1-го Ноября, последовал приезд в Тифлис Его И. В. Великого Князя Михаила Николаевича, в 5-м часу вечера, тихо без всяких шумных демонстраций и встреч. На другой день, я в полном мундире был на представлении во дворце и принят также милостиво, как всегда; а 8-го, в день Архистратига Михаила, присутствовал на молебствии и затем обедал у Великого Князя.

Так даровал мне Господь прожить в мире сем и 1865-й год. Я провел его и достиг 76 лет довольно сносно, даже и в отношении состояния моего здоровья, как бы с некоторым облегчением сравнительно с прежним. Нравственные огорчения и заботы были; но человек, проживший до старости, ранее или позднее должен познать, что полное душевное спокойствие не есть удел мира сего. Слава Богу и за то, что все мои остались живы и здоровы!

Проекты преобразований в Главном Управлении продолжались вновь и в 1866 году. По-видимому они имеют целью установить в нем те же начала, какие в последнее время установляются в Империи вообще. Может быть, что в сих видах они будут не бесполезны; но существенной пользы для края, кажется, они принесут столь же мало как и прежние, за исключением случая, если сократят сколько-нибудь издержки, в чем сомневаюсь. Значительные сокращения едва ли будут достигнуты. Существенная польза произойдет лишь тогда, когда начнут обращать более внимания и разборчивости на свойства людей, кои обязаны исполнять распоряжения главного начальства, в каком бы виде и форме оно ни существовало. Недостаток соблюдения этого правила быль причиною неурядиц в крае, и бывших, и теперь продолжающихся, и кои едва ли не погасили в народе всякое доверие и уважение к правительству.

В Марте, мой сын командирован в Ставрополь для исполнения должности председателя военно-судной комиссии, учрежденной над тамошними чиновниками интендантского ведомства. Это дело было совсем не по нем. Я предусматривал много для него хлопот и боялся, по соображению обстоятельств, неприятностей. Но отговариваться было нельзя: дело служебное; надобно делать что велят. Жары начались рано и иногда сильно утомляли меня, особенно в [520] заседаниях Совета, Крестьянском Комитете и других, где приходилось сидеть в духоте часа по четыре и более, при слушании скучного чтения. Я позволял себе по временам не дослушивать их до конца, когда не находил в том надобности, и уезжал заблаговременно домой. На Светлое Христово Воскресение был я на приеме у Великого Князя Наместника, посидел за пасхальным столом, хотя ничего не ел, так как заранее разговелся дома с своими, а только поглядел на обыкновенную в этот день суету мирскую. 1-го Апреля у Их Императорских Высочеств родился сын Великий Князь Александр Михайлович, и мы получили приглашение пожаловать на церемонию Святого Крещения высоконоворожденного.

Я получил в этом году полный оклад двойного жалования за выслугу на службе в Закавказьи двадцати лет, а в день тезоименитства Великого Князя Наместника от Государя золотую табакерку, украшенную бриллиантами с вензелем имени Его Императорского Величества, за особые заслуги при введении в действие в Тифлисской губернии крестьянской реформы.

1867. Выезжал я редко, Великим постом часто бывал в церкви, а на Страстной неделе Господь удостоил меня говеть и приобщиться Св. Таин в церкви Св. Нины. На первый день праздника, по обыкновению, был я у Великого Князя, где встретил всегдашние, свойственные этому дню, суматоху, суету, христосование и разговенье. Заезжал раза два к экзарху Евсевию, не надолго, не находя удовольствия в слушании его пересудов и комеражей.

С весны сын мой отправился в командировку с поручением по важным делам, на продолжительное время, и должен был объездить почти весь Закавказский край.

Со времени удаления князя Александра Ивановича Барятинского из края, т.е с 1862 г., неоднократно приходили вести, что здоровье фельдмаршала совсем поправляется и что он вступает вновь на служебную деятельность. К сожалению, эти слухи и вести скоро заменялись другими, совершенно противоположными. По-видимому, почти несомненно, что служебная деятельность князя более не возобновится, что очень жаль, при его блестящих дарованиях, благих намерениях и той степени доверенности, которую Государь к нему имеет. В последний год пребывания князя в Тифлисе, он не редко в разговорах высказывал мысль, которая всегда меня удивляла своей грандиозной оригинальностию. Он предполагал, что весь строй Российской империи переродился бы к лучшему с перенесением столицы с берегов Невы на нижний Днепр, т. е. из Петербурга в Киев. И князь как будто даже не сомневался в [521] возможности осуществления этого затейливого плана. Я не берусь судить, на сколько он был прав; только кажется, что исполнение было бы трудновато.

28-го Июля. Бот я уже опять на летнем кочевье в двадцать первый раз со времени моего приезда в Тифлис, и на этот раз избрал Манглис. Обошлось дорогонько. Но квартиры довольно удобны, умеренность климата мне нравится; и вообще я как-то довольнее здесь, чем в Белом Ключе и Боржоме. Внуки Борис и Сергей приехали на каникулы из Одессы. На неделю приезжал и старший внук, наш штабс-капитан Александр, пред отъездом в Петербург, куда его отправляли как лучшего офицера, в образцовый эскадрон, и все это много меня утешило. В отношении здоровья, mal-aise и разные мелочные недуги не оставляют меня; была и маленькая лихорадка от легкой простуды, но слава Богу, все это еще сносно в семьдесят семь лет.

Август. Наконец, после долговременного отсутствия, неожиданно для меня, возвратился из объезда своего по краю и мой Ростислав.

*

Этим оканчиваются “Воспоминания Андрея Михайловича Фадеева". 28-го Августа 1867 года его не стало. За день до кончины, он еще довольно твердым почерком написал несколько слов в своем дневнике. Приписка о приезде сына сделана за несколько дней до кончины.

Отец был очень рад свиданию с сыном, ободрился, повеселел; состояние его здоровья не внушало никаких опасений. Погостив несколько дней, Ростислав Андреевич стал собираться в обратный путь, кончать свои дела, как вдруг лихорадка у Андрея Михайловича возобновилась от новой простуды, вследствие того, что, при сырой, ненастной погоде после дождя, он вышел посидеть с час на галерее перед обедом, подышать воздухом, что для него сделалось необходимостию. Пароксизм лихорадки продолжался 18 часов и сильно изнурил его. Доктор потребовал немедленного переезда в Тифлис, надеясь на помощь от перемены климата. В спокойном дормезе повезли Андрея Михайловича, в сопровождении всей семьи его и доктора. На полпути, в Приюте, остановились, чтобы не слишком утомить больного. К вечеру лихорадка повторилась, хотя в слабейшей степени, но повлекла за собой совершенный упадок сил. Надежды на спасение не оставалось. Рано утром его причастили; он был в полной памяти, говорил, благословил своих детей и внуков. Ростислав Андреевич, на коленях возле отца, читал последние главы Евангелия от Иоанна, особенно им любимые, и к десяти часам утра, Андрей Михайлович с ясным, спокойным лицом тихо вздохнул в последний раз. [522]

Тело перевезли в Тифлис, и при погребении гроб несли на руках сын, внуки и правнуки и положили его рядом с Еленой Павловной, о которой он не переставал грустить до конца своего, в ограде Спасо-Вознесенской церкви, у подножия Салалакской горы. Семейство его получило из Боржома телеграмму от Их И. В. Великого Князя и Великой Княгини, с выражением соболезнования о великом, постигшем его несчастии. Ростислав Андреевич уведомил фельдмаршала князя Барятинского о кончине своего отца и получил от него незамедливший ответ. Этот ответ помещается здесь, как достойное заключение “Воспоминаний" о своей жизни одного из достойнейших людей на свете.

“Женева, 14 Сентября 1867 года. Многоуважаемый Ростислав Андреевич. Горестная весть о кончине многопочтенного и душевно мною любимого Андрея Михайловича скорбно отозвалась в сердце моем. Утром часу в восьмом я лежал в постели, когда получил от вас известие о смерти любимого вами отца. Я только что читал в “Русском Вестнике" Записки ваши о вооруженных силах России; я уже десять минут как положил книгу и мысленно перенесся к вам, к любезному семейству вашему и естественно стал думать о батюшке вашем; никогда мое воображение так живо не представляло как в это утро. Я вспоминал о долговременном с пользою служении его, о мудром опытностию уме его, я вспомнил несколько разговоров с ним, и в это самое время, мне, между прочими письмами и газетами, подали ваше письмо, которое машинально, не узнавая даже почерка, я распечатал и прочитал. Предоставляю вашему воображению изобразить мое горестное удивление при таком живом, приуготовительном впечатлении, каким было любезное воспоминание о покойнике, когда я узнал, что его нет уже с нами. Мне сделалось очень грустно, и я спешу поделиться своими чувствами с вами. Благодарю вас за все лестное, переданное вами по памяти расположения ко мне покойного; я всегда умел ценить и никогда не забуду добрых его отношений ко мне. Жалею, что вы оставляете Кавказ. Весьма любопытствую узнать, что вы далее намерены делать. Сердечно вам преданный князь А. Барятинский".

(Сообщено Надеждою Андреевной Фадеевой).

Комментарии

Текст воспроизведен по изданию: Воспоминания Андрея Михайловича Фадеева // Русский архив, № 12. 1891

© текст - Фадеева Н. А. 1891
© сетевая версия - Тhietmar. 2020
© OCR - Karaiskender. 2020
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русский архив. 1891