-

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ О ГЕНЕРАЛ-ЛЕЙТЕНАНТЕ ДЕВЕЛЕ.

В распоряжении Военно-Исторического Отдела имеются отрывочные записки и приказы покойного генерал-лейтенанта Федора Даниловича Девеля, которые по своему историческому интересу считаем необходимым сделать известными читателям «Кавказского Сборника». Ф. Д. Девель занимает одно из видных и почетных мест в ряду блестящих деятелей Кавказской и двух последних турецких войн и уже по одному этому его воспоминания заслуживают полного внимания.

Окончив курс наук в Кондукторской роте Главного Инженерного Управления (ныне Николаевское Инженерное училище), Девель был выпущен в 1838 году прапорщиком во 2-й резервный саперный батальон, расположенный в одной из внутренних губерний России, где служба его продолжалось однако недолго. В 1842 году он был переведен в Кавказский саперный батальон. С этого времени в течение первых и 2-ти лет, до чина капитана, он становится ближайшим свидетелем и живым участником боевых подвигов кавказских сапер

Как умный, образованный человек и выдающийся боевой саперный офицер, Девель не мог не обратить на себя внимания начальства и в начале 1854 года, во время Турецкой войны, он был назначен наведывающим инженерным отделением штаба начальника Гурийского и Ахалцихского отрядов генерал-лейтенанта князя Андроникова. Принимая [2] видное участие в военных событиях, совершавшихся на гурийско-мингрельском театре войны, Девель в своих посмертных воспоминаниях приводит весьма интересный рассказ о всех обстоятельствах, сопровождавших сожжение нами Редут-кале.

«Со времени взятия турками Николаевского форта, — пишет он, последовало распоряжение об упразднении всех береговых Черноморских укреплений, и в Закавказье оставался один только Редут-кале, занятый шестью ротами Черноморских линейных батальонов; жителей в нем не было, и все имущество было вывезено. Желая на время войны сохранить этот важный пункт на черноморском побережье князь Андроников поручил мне, на месте, составить соображения об укреплении Редут-кале, и 5-го мая 1854 года я выехал из сел. Марани водой по р. Риону и Цивскому каналу, а на другой день утром прибыл в Редут-кале.

По всем данным, найденным на месте, я не находил возможным построить что-либо положительное. Значительные силы неприятельской союзной эскадры, положение самого Редут-кале перед открытым рейдом, наконец, ничтожность средств обороны разрушали все мои соображения, в особенности когда взглянул на лежавшие без лафетов две 24-х фунтовые чугунные пушки, предназначавшиеся для действий против вражеской армады. После осмотра города и небольшого отдыха, я отправился в пустой дом и только что собирался писать подробное донесение, как вдруг раздался неумолкаемый крик с берега: «дым! дым»!... Мне показалось, что город загорелся, и пожар уже в полном разгаре.

Выскочив из дому, гляжу все цело, невредимо, а между тем крики продолжались, и солдаты, стремглав, бежали к берегу. Любопытство увлекло меня за ними. Действительно, черное дымное облако неслось над морем, оставляя за [3] собою длинную полосу, а под дымом величественно плыла союзная эскадра. Ясно было, что казавшийся мне пожар служил предзнаменованием участи Редут-кале.

Черноморские роты немедленно отведены были от берега и расположились за городом. Оставшись один на берегу, прикованный взором к стройному движению судов, подходивших к Редут-кале, я забыл даже об опасности своего положения. Но вот из линейного корабля раздался холостой пушечный выстрел, и суда построились в боевой порядок. Два линейных корабля, в шестистах саженях от берега, стали в линию бортами к городу; два парохода расположились по флангам линии, составляя тупой угол; третий пароход — фрегат несколько минут держался на парах в стороне и, по данному сигналу, ушел по направлению к Батуму; четвертый пароход делал промеры и затем спустил шлюпку, которая также с промером подходила к берегу не ближе 40 сажен. Во все продолжение своей стоянки суда выкидывали разные сигналы, люди переезжали с одного судна на другое, лазили по вант-трапам, рассматривая город, одним словом распоряжались, как дома. Долго наблюдал я неприятельские суда, пока любопытство мое мало по малу начало превращаться в негодование. На эскадру, казавшуюся величественною, я уже смотрел с полным отвращением, и воображение мое рисовало гиганта, вооруженного с ног до головы, издевающегося над лежачим ребенком. Он произвольно играет его жизнью и, наконец, невзирая на стоны и вопли, убивает беззащитного. Я мысленно посылал стоящих предо мной просвещенных союзников, знавших хорошо, что в редуте ни одной пушки, ни одного солдата, — туда, где можно помериться силами, где можно с честью встретить отпор или победить, не нарушая обще-человеческого закона: лежащего не бить и обезоруженного не грабить. [4]

Грозная эскадра после двух часовой стоянки ушла к Батуму. О происходившем я немедленно сообщил князю Андроникову, который 7-го мая в 11 часов утра прибыл сам в Редут-кале, в сопровождении начальника Гурийского отряда генерал-майор князь Гагарина и свиты. Будучи первый раз в Редут-кале, князь Андроников подробно осмотрел город и затем после обеда расположился отдохнуть в отдаленном от берега доме, а свита с князем Гагариным отправилась к морю. Погода была чудная! Сидя на берегу зеркального моря, у нас завязался было животрепещущий разговор о настоящей кампании, как снова раздался крик «дым! дым»! Та же эскадра возвращалась из Батума, буксируя кочермы с турецким десантом. Остановившись в трех верстах от города, она отделила шлюпку с белым флагом, и мы с нетерпением ожидали быстро приближавшегося к берегу парламентера. Из причаленной шлюпки с четырьмя гребцами, в коричневых рубахах и в круглых лакированных шляпах, вышел в парадной форме белокурый молодой моряк и, боязливо подойдя к нашей группе, дрожащим голосом спросил на французском языке: «кто комендант Редут-кале»? Ему ответили, что здесь нет ни коменданта, ни войск, ни жителей. Смущенный 19-ти летний юноша, вручая пакет подошедшему к нему князю Гагарину, просил через 10 минут ответа. Пакет отправлен был князю Андроникову и скоро возвратившийся от него посланный объявил парламентеру, что он может отправиться назад без ответа. В пакете на имя редут-кальского коменданта заключалось требование: сдачи гарнизона, жителей города и казенного имущества. Подписали: Шабан и Лалюис на корабле «Агамемнон».

С удалением шлюпки мы тоже поспешили восвояси и когда собрались около озабоченного князя Андроникова, он объявил следующее: [5]

— «Господа, насколько я не имею средств защитить Редут-кале, настолько я не имею духа отдать его неприятелю?!» Общее молчание.... «Капитан Девель, поручаю вам сию же минуту сжечь редут и прошу не подвергать людей опасности». Поклон с приложением руки к козырьку был моим ответом. Князь Андроников со свитой уехал в Зугдиды, расположенное приблизительно в 50-ти верстах от Редут-кале, приказав мне на другой день явиться туда же. Прибыв в Редут-кале водою, я мог добраться до Зугдид не иначе как пешком, если бы князь Гагарин не оставил мне верховой лошади.

Для исполнения данного поручения, в продолжение суток на мне лежали две противоположные обязанности: «спасти Редут-кале и уничтожить его». Такое странное стечение обстоятельств, хотя и не было утешительно весьма для многих, но меня оно выручило тем, что заменило трудное дело — укрепить редут, легчайшим — сжечь его. Надо было поспешить исполнением последнего приговора, дабы десантные войска не заняли города.

Редут-кале разделялся рекою Хопи, впадающею в море, на две равные части, из которых каждая тянулась от морского берега вверх но берегам Хопи на 2 ? версты; ширина обеих сторон от 6о до юо сажен; по продольным наружным окраинам города лежали болота и глубокие топи; обе части города были соединены плашкоутным мостом, отстоящим от морского берега версты на полторы. Почти все здания в городе состояли большею частью из деревянных лавок, с гонтовыми и Камышевыми крышами; на улицах разбросаны были кули, мешки, чувалы, рогожи и другой хлам, оставшийся по уходе жителей.

Черноморские роты стояли вне города, и, не желая подвергать их опасности, я не брал от них людей для поджога, так как на Хопи стоял баркас с 15-ю азойскими [6] казаками. Зная расторопность азовцев, я приказал им спуститься вниз по реке и, дойдя до половины города, привязать баркас у правого берега, а самим ожидать меня на взморье. Отдав также приказание двум Черноморским линейным ротам, не разбирая моста, наполнить плашкоуты рогожами, щепками и всяким горючим материалом и ожидать моего прибытия, я сел на коня и поскакал к морю, куда должны были собраться азовцы. Союзная флотилия стояла уже в линии немного ближе того расстояния, как было накануне. Два парохода с кочермами на буксире оставались позади.

Прибыв на место, я собрал азовцев для указания им порядка и способа зажигания. В это время в нашу группу произведено было три выстрела один за другим. Шипящий звук бомб, пролетевших над нами, заставил поспешно приняться за дело. Зажженные рогожи, мочала, солома и пр. бросались на гонтовые крыши и в здания, ветерок раздувал их, и деревянные дома живо загорались; густые облака дыма и пламя пожара скрывали нас от взоров неприятеля. Через несколько секунд после первых трех выстрелов грянул всепотрясающий гром. Союзники открыли канонаду, но снаряды их далеко перелетали через нас.

Пожар усиливался; мы двигались назад, продолжая поджигать дома и, наконец, дошли до того места, где сосредочивались все выстрелы с неприятельской эскадры: бомбы больших калибров с оглушительным треском разрывались над землею; мириады осколков летали по разным направлениям, и огромные столбы песку крутились вокруг этого ада. Я приказал азовцам сесть на баркас и левым берегом подняться к мосту. Сердобольные азовцы упрашивали меня ехать на баркасе. Я не решился жертвовать чужою лошадью, предполагая объехать опасное место, но они не оставляли своей просьбы, в особенности урядник рулевой баркаса.[7]

— «Ваше благородие, пустите коня в плавь!

— Не могу, братцы, чужой.

— «Сухопутьем не добежать вам, глянька, там тысяча смертей?

— «Не могу любезнейший, отчаливай скорей!

— «Ох, ваше благородие, колиб с вами было войско, тогда уж куда нешло, а то вы одинёхонький, отличия сделать не над чем, а убьют, так в этом омуте и тела не отыскать. Бог вам на помощь»!

Казаки уехали, а я поскакал в объезд, но, проехав городскую черту, конь мой с размаху увяз в болото. Новая беда! Едва вытащив коня и видя непреодолимое препятствие выбраться с этой стороны из пылавшего города, я должен был повернуть на прежнее место, сделавшееся более опасным: впереди и сверху оглушающий треск неприятельских бомб, справа — река, слева — болото, а сзади преследует меня всепожирающее пламя пожарища. Воздух в том небольшом пространстве, в котором я находился, начал раскаляться, и конь мой стал метаться во все стороны.

Я вспомнил урядника и оглянулся на все стороны. Да, я был один, окруженный алчною смертью! Это одиночество навеяло на мою душу какое то непостижимое чувство, которого никогда в жизни не испытывал, и я положился на Бога! Невыносимая жара от пожара укротила истомленного коня; бессознательно я слез с него, привязал к горящему забору и, оборотясь к стороне уготовленной могилы, пал на колена.

Я молился…О какая была эта чудная молитва! Она не слогалась из простых слов смертного человека! Это был чистейший гимн, полный благоговейного чувства, которое наполняло все мое существо. Я молился за жену, детей, за победу русских! Земной поклон заключил последний долг христианина. Я был готов на все. Пламя пожара [8] уже подходило близко; приходилось скорее избрать одно из двух: в огонь или в воду. Еще одна секунда, и я ринулся в темную тучу пыли.... Я слез с коня, окруженный офицерами и нижними чинами Черноморских линейных рот, с изумлением глядевшими на пришельца с того света: меня закидали разными вопросами. На мне не было сухой нитки даже в верхнем платье от транспирации, возбужденной разваленным воздухом, из которого Провидение меня выбросило; левая щека и лоб были окровавлены, вероятно, обдало песком от взрыва бомбы. Но все эти ничтожности могли только заинтересовать зрителей, для меня же было изумительно то, что я остался жив.

Канонада становилась реже, время уходило, а между тем левая сторона города еще не была сожжена. Поручив одной роте поджечь плашкоуты и пустить зажженный мост вниз по р. Хопи, я с двумя другими ротами, пользуясь безопасностью левой стороны, в несколько минут поджег остальную часть города. Канонада прекратилась, когда Редут-каде превратился в общее пожарище. Через несколько времени прогрохотал опять гром выстрелов, и все затихло. Это был салютационный залп десантным войскам, занявшим берег.

Турки, в числе 800 человек, при двух батарейных орудиях заняли шесть карантинно-таможенных зданий, уцелевших от пожара. Я не мог достигнуть этого места, потому что карантинные здания находились у самого моря и отделялись от города Цивским каналом, впадавшем в Хопи, Несколько ранее с появлением еще парламентера, мингрельская милиция, составлявшая конвой князя Андроникова, разрубила канат и спустила паром, бывший на Цивском канале. С этой минуты сообщения с карантинными, участком совершенно прекратилось. Проведя ночь на биваке Черноморских линейных рот, на другой день я прибыл в [9] Зугдиды. Сотрудники мои, азовцы, сожгли баркас и, дождавшись у моря погоды, отправились на родину.

Бедные казаки! они не пускали меня сухопутьем, а между тем сами спешились, на долго простившись с родною стихиею».

Сожжение Редут-кале, как обстоятельство выходящее из разряда обыкновенных явлений, надолго осталось в памяти современников, закрепив за Девелем репутацию смелого, решительного и находчивого офицера.

Между тем военные операции турок начали принимать более решительный характер. В конце мая 1854 года Селим-паша, стоявший с 30-ти-тысячным корпусом в Батуме и Озургетах, открыл наступательные действия против наших малочисленных сил, занимавших Гурию и Мингрелию. Но несмотря на численное превосходство неприятеля, князь Андроников с и 10-ти-тысячным отрядом атаковал турок 4-го июня на р. Чолоке и нанес им полное поражение. Этою блестящею победою край, вверенный князю Андроникову, надолго был обеспечен от покушений турок. За отличие, оказанное в этом сражении, Девель был произведен в подполковники с назначением дежурным штаб-офицером при штабе Гурийского и Ахалцихского отрядов, а в следующем 1855 году переведен был на ту же должность в штаб действующего корпуса.

После окончания войны с Турцией боевая деятельность Девеля переносится снова в Дагестан, где ему принадлежит видная роль в последних походах, закончивших собою покорение Восточного Кавказа. Занимая должность дежурного штаб-офицера в штабе командующего войсками Дагестанской области и произведенный в 1858 году за отличие в делах с горцами в полковники, — он в [10] следующем 1859 году проявляет себя блестящими подвигами во время переправы наших войск через р. Андийское Койсу и при рекогносцировке Гуниба, имевшими решающее значение в последнем акте кровавой борьбы нашей с горцами Чечни и Дагестана. В своих посмертных записках Девель сообщает об этих событиях много интересных фактов, заслуживающих особенного внимания.

«В экспедицию 1859 года, — пишет он в своих воспоминаниях, — по предначертаниям главнокомандующего Кавказской армией, генерал-адъютанта князя Барятинского, предположено было открыть военные действия одновременным движением трех отдельных отрядов: Лезгинского, Чеченского и Дагестанского в долину Андийского Койсу; дальнейшие действия должны были сообразоваться с обстоятельствами в крае.

Лезгинский отряд барона Вревского, заняв с боя Дидо, имел влияние на покорность обществ, прилегавших к северо-восточной стороне Главного Кавказского хребта.

Чеченский отряд генерал-лейтенанта Евдокимова, предварительно разгромивший резиденцию имама- — Ведено и став твердою ногою на левом берегу Койсу со стороны Анди, был главным виновником покорения Чечни.

Наконец Дагестанский отряд генерал лейтенанта барона Врангеля, как ближайший к театру военных действий, должен был первым перейти Андийское Койсу и, заняв Бетлинские высоты в обществе Койсубу, стать в тылу других непокорных обществ Дагестана. От быстроты этого движения зависел успех всей экспедиции. Главное препятствие к достижению намеченной цели представляла переправа через Андийское Койсу. Но удачная находчивость дала возможность преодолеть препятствие и тем вполне оправдать последствия, которые ожидались от предпринятого движения Дагестанским отрядом. [11]

14-го июля барон Врангель с Дагестанским отрядом занял аул Аргуани в обществе Гумбет и после двух часового отдыха отправил особую колонну, под начальством генерал-майора Ракуссы, занять Согрытлохскую переправу, в двенадцати верстах от этого аула. В составе колонны находилась рота Кавказского саперного Его Высочества Николай Николаевича Старшого батальона, имея при себе трех саженные брусья и щитовую настилку в одну сажен ширины. Поздно вечером генерал Ракусса прибыл по назначению и на другой день с рассветом, обозрев местность, прислал барону Врангелю следующие сведения: — бывший татарский мост уничтожен, а дорога к переправе, пролегающая в скале, на несколько сажен оборвана порохом; скалистые берега подымались отвесно от уровня воды, более чем на восемь сажен и на противоположном берегу Койсу были устроены продольно, в три яруса, крытые каменные завалы в виде оборонительных казарм, взаимно сообщавшиеся поперечными крытыми галереями. — Выше укреплений, на возвышенностях по разным направлениям, устроены земляные окопы, за которыми пестрело множество значков. Неприятель жестоким перекрестным огнем не допускал к берегу. Колонна отошла к подошве уступа на расстояние одной версты от берегового обрыва и впереди себя, в устроенных ночью ложементах, поместила стрелков.

15-го числа в 9 часов утра барон Врангель прибыл к колонне генерала Ракуссы. Здесь он лично убедился, что занятая нами местность и искусно примененная к обороне позиция горцев лишали всякую возможность перейти тут Койсу и требовали больших пожертвований в людях и времени, крайне для нас необходимых при начале военных действий, от которых зависел исход всей экспедиции. Врангель решил усилить колонну генерала Ракуссы пехотой и артиллерией и с наступлением сумерек произвести [12] изыскания другого пункта для переправы. Затем он возвратился в Аргуани, а генералу Ракуссе выслано было подкрепление.

В ночь с 15-го на 16-е число прапорщик Иванов с командою охотников кавказских сапер отправился на рекогносцировку и под выстрелами неприятеля открыл возможный доступ к самому низменному берегу реки. В ту же ночь к этому месту спущен был батальон Дагестанского пехотного полка и саперная рота, а над обрывистым берегом в завалах расположились 2и-й стрелковый батальон (Ныне 4-й Кавказский стрелковый батальон) и батарея из трех орудий.

16-го июля с рассветом горцы завязали перестрелку с нашею цепью, расположенною на гребне высокого уступа, образующего левый берег Андийского Койсу. Между тем, на правом берегу, против батальона Дагестанского полка в огромной пещере скрывались 20 мюридов, стрелявших по батальону. После нескольких залпов картечью из нашей батареи, мюриды, видя явную смерть, просили пощады, обещая даже содействовать устройству переправы. Но лишь только наши прекратили огонь, как они вознамерились было бежать из пещеры, и на первом шагу град пуль нарезных ружей возвратил вероломных горцев обратно в пещеру, где они скрылись за камнями, не смея высунуть головы. Пользуясь этим случаем, несколько наших охотников предложили, в 30-ти шагах ниже пещеры, переплыть Койсу с веревкою, но два из них потонули, а остальные быстротою течения были выброшены обратно на берег. Наконец, двое, с перевязанною вокруг себя веревкою, достигнув середины бушующей реки и крутимые пенистым водоворотом, счастливо достигли противоположного берега. Для сообщения с берегами, посредством веревки, перетянули полуторадюймовый, бывший в употреблении и единственный в отряде, канат. На правом берегу его закрепили за дерево, а на левом, который [13] был ниже первого, пропустили через козел и увязали за кол. По натянутому канату над страшным потоком в расстоянии 17-ти сажен, не нашлось однако охотников кто бы мог проползти с ружьем и боевой амуницией, а потому солдатики придумали особого рода приспособление.

Доска длиною в 3 аршина была подвешена на канате посредством привешенных по концам анкеров, составляя промежуток между доскою и канатом не более одного фута. Для движения доски по канату прикрепили на концах ее веревки, сообщавшиеся с берегами. Устройство это названо солдатами «люлькою», и 40 человек охотников из разных частей войск, за исключением главных виновников акробатичной переправы, бывших уже на неприятельском берегу, изъявили неудержимую готовность переехать на люльке и занять пещеру. Для этого охотник с ружьем через плечо и патронташем ложился спиною на доску и, держась руками за канат, передвигался сам на другой берег. По окончании этой операции, люлька возвращалась за следующим, посредством веревки, прикрепленной к концу доски. При вступлении каждого из переправлявшихся на неприятельский берег, раздавался общий аплодисмент с криком «ура» и залпами в пещеру. В свою очередь мюриды, видя приближающуюся развязку, открыли огонь по переправляющимся, на наши залпы мешали меткости их выстрелам. Когда охотники перешли Койсу и собрались двинуться на врага, то невольно в эту торжественную минуту замолкли все выстрелы, воцарилась глубокая тишина и зрители обратили все свое внимание на тот берег. Но вот мюриды, бросив ружья и папахи, с обнаженными шашками и кинжалами, в полном ожесточении кинулись навстречу охотникам: раздалось с обеих сторон «ура» и «алла», и две партии отчаянных смельчаков смешались в одну кучу. Через несколько минут девятнадцать изувеченных татарских трупов, брошенных [14] в Койсу, были унесены быстрым течением; только одному раненому, найденному между каменьями, сохранили жизнь. Наши заняли окровавленную пещеру. Казалось все было кончено, но Рубикон далеко еще не был перейден и с занятием правого берега тяжесть нашего положения делалась чувствительнее.

Самое узкое место реки против пещеры не превышало 15-ти сажен, глубина ее доходила до одной сажени и более, а быстрота течения настолько велика, что Койсу с необычайным шумом увлекала за собою огромные камни; строительных же материалов не было никаких, кроме принесенных саперною ротою для переправы на расстояние не более 2 1/2 сажен пролета. Лес хотя и можно было достать из разобранных саклей в ауле Аргуани, но о паромах или о мосте на козлах и думать было невозможно. Другие же системы мостов требовали время, которое с каждою минутою становилось для нас дороже и дороже. Движением люльки потерло канат до того уже старый, что с большою опасностью перевезли на ней раненых охотников и провизию, оставшимся в пещере. Затем сообщение прекратилось, и наши герои укрепились в пещере, ожидая участи подобной своим предшественникам.

Между тем отряд генерала Ракуссы, воодушевленный геройским подвигом сорока двух отчаянных своих товарищей, видя их отрезанными от себя непреодолимою рекою и не имея возможности им помочь, впал в уныние. В то же время неприятель со всех сторон большими массами стекался к переправе, укреплялся, устраивал батареи и ожидал прибытия самого Шамиля.

Сложные занятия по должности дежурного штаб-офицера лишали меня возможности быть участником в происходившем на Койсу, но к счастью моему не надолго. Случай подвизал и меня на ратоборство с врагом и [15] природой в самую критическую минуту для отряда и самую счастливую для меня, именно в то время, когда мне, как старому саперу, предложили выручить отряд из затруднительного положения. Приняв на себя это трудное поручение и зная подробно предшествовавшие обстоятельства, я не мог медлить, и мысли мои остановились на канатном мосте. Но канатов не имелось, надо было заменить их веревками; веревочная же переправа на 15-ти саженях пролета возбуждала во мне сомнение в удачном исходе задуманного плана. Для его выполнения отдано было приказание по отряду доставить в дежурство имеющиеся при частях веревки, арканы, недоуздки и проч. Кроме того приготовлено было из разобранных саклей в Аргуани 26 бревен от 2-х до 3-х сажен длины.

16-го июля в 6 часов вечера увязанный материал и брусья, вместе со мною и двумя батальонами Ширванского пехотного полка, выступили из аула Аргуани по назначению. Местность от этого аула до Сагрытлохской переправы, на протяжении 12-ти верст, спускается тремя значительными уступами. Каждый из них имел чрезвычайно крутые и длинные спуски, затруднявшие наше движение с вьюками веревок и брусьями до того, что едва только к двум часам ночи мы прибыли к гребню второго уступа, где сделали небольшой привал.

Ночь была темная. Но еще темнее казалась пропасть под уступом, внизу которого бушевала неукротимое Андийское Койсу. С стеснением в груди взглянул я в этот мрак…Ни одного костра, ни у нас, ни у горцев! Но когда вдали, среди непроглядной ночной темноты начали сверкать огоньки и долетала глухая дробь выстрелов, чудовищная пасть необозримого оврага показалась мне приготовленною могилой, и я поклялся над нею умереть или выполнить трудное поручение, исход которого весь отряд ожидал с невыразимым нетерпением. [16]

17-го числа в 4 часа утра мы начали спускаться по ступеням скалистой тропинки к площадке, где находились фирбант и кухни колонны генерала Ракуссы. Дойдя до них, развьючили лошадей, люди разобрали по рукам веревки и бревна, и мы опять тронулись. Миновав нашу стрелковую цепь, мы прошли с трудом крутой спуск последнего уступа и, совершив этот путь под выстрелами неприятеля, благополучно достигли рокового места.

Береговая площадка состояла из каменистого наноса от 8-ми до 10-ти сажен ширины и до 150-ти сажен длины, заключаясь между рекою Койсу и отвесною скалою. На этой тесной площадке помещались батальон Дагестанского полка, саперная рота и привезенный для моста материал. Измерив в нескольких местах ширину реки, я избрал самое узкое и удобное место против пещеры на 15-ти саженях пролета. Большое дерево и перед ним груда камней в кубическую сажен с плоскою поверхностью послужили: первое — для закрепы моста, а последние — устоем на правом берегу.

В 7 часов утра приступлено было к работе. Для образования толстых канатов, могущих выдержать предназначенную тяжесть, нужно было склепать веревки и сращивать концы. Девять таковых канатов длиною в 17 сажен на береговой площадке были натянуты посредством кольев, вбитых параллельно друг к другу по ширине одного аршина. Поперек продольных канатов плотно переплетались веревки, недоуздки, а за недостатком их плащевые ремни и проч. Концы канатов на одну сажен с обеих сторон оставлены не заплетенными. По изготовлении веревочного переплета шириною в один аршин и длиною в т 5 сажен, на всем его протяжении были пригнаны поперечные рейки, сделанные из кольев на расстоянии друг от друга не более 8-ми вершков. Рейки употреблены с тою целью, чтобы, при проходе по переплету, от давления ногами мост не оттягивался бы в [17] середине и не мог образовать тем неудобопроходимый желоб. Кроме того концы реек с обеих сторон служили местом закрепления ордонат. Вместе с приготовлением плетенки, на левом берегу устраивался устой из привезенных брусьев татарским способом с выдвижными концами и закладкою противоположных — каменьями; устой этот уменьшил длину моста на одну сажен.

Горцы, видя решительные намерения отряда перейти Койсу, устроили батарею из двух орудий, действуя ими по нашим войскам, расположенным на площадке последнего уступа; на место же устраиваемой переправы сосредоточивали столь убийственный ружейный огонь, что едва ли можно было продолжать работу, если бы генерал Ракусса не распорядился занять гребень горы, командовавший неприятельскими завалами одною ротою ширванских стрелков, нарезные ружья которых скоро выбили горцев из завалов. Оставались только две каменные башни, из которых выстрелы достигали рабочих гораздо реже.

В 10 часов утра барон Врангель прибыл в Сагрытлох и прислал ко мне адъютанта узнать; в каком положении переправа? Невзирая на удачное начало, я не ручался еще за успех. Предстояло исполнить гораздо более, чем сделано, а потому и не мог дать положительного ответа. Неизвестность тревожила всех. Барон Врангель собрался было следовать к месту работ, но тропа, по которой приходилось спускаться к реке, находилась под сильным неприятельским огнем. Узнав о намерении барона Врангеля и беспокойстве его на счет переправы, я поспешил предупредить. Явившись к нему, я доложил о состоянии работ и успокоил надеждою на успех, за который мысленно опасался. Горные реки вообще такого свойства, что при малейшем дожде в горах вода мгновенно прибывает на 2 — 3 аршина, и тогда все погибло. [18]

Возвращаясь назад, на пути, внезапный обморок поверг меня на землю: нестерпимая июльская жара, поспешность, с которою подымался по крутой тропе к барону; ночь, проведенная без сна в тревожном состоянии, моральные и физические усилия привели меня в полное изнеможение. Казалось, горцы сами не желали медлить переправой и одну из брошенных ими гранат, разорвало в пяти шагах от меня. Пробудившись от взрыва снаряда и визга осколков, я очнулся и отправился доканчивать свое дело. Следующая затем граната разорвалась около самого барона. В то же время я находился в большом затруднении относительно передачи приказания на правый берег, где были одни только охотники. Страшный шум реки заглушал голос, мимика не всегда была понятна; переправляется же беспрерывно на едва державшейся люльке — оказывалось невозможным тем более, что главные работы кипели на левом берегу. Видя мои затруднения, адъютант барона Врангеля, капитан Старосельский (впоследствии управляющий канцелярией начальника Главного Штаба Кавказской армии), гевальдигер отряда штабс-капитан Калицкий и отставной инженер поручик Екимовский, бывший волонтером в отряде, изъявили готовность помочь моему горю. Рискнув переправиться на непрочной люльке, они, вместе с охотниками в пещере, в одних рубахах, в поте лица, неутомимым усердием споспешествовали успеху предпринятым мною мостовым работам.

По тесноте места, готовую плетенку, на половину свернутую вальком, с большим затруднением притащили к устою. Оставалось перетянуть ее на тот берег. Для этого нужно было предварительно перекинуть на ту сторону два толстых каната, сплетенных из веревок; расположить их на устоях с промежутком в один аршин и, туго натянув, закрепить с обоих берегов. Два таких каната служили основанием моста; не заплетенные концы полотна прикреплены [19] за левым устоем к поперечному брусу, который потом завален камнями. К противоположным, тоже непереплетенным концам, привязаны веревки, посредством которых люди, находившиеся в пещере, подвигали полотно моста по двум прежде натянутым канатам. Дабы плетенка во время передвигания не могла сползти в воду, то по мере выдвигания вперед, через каждые три аршина, концы поперечных реек соединялись с боковыми канатами, кольцами из хвороста, не препятствовавшими движению полотна. Мостовое полотно, составлявшее значительную тяжесть, нужно было туго натянуть и закрепить за дерево пещеры. Эта операция стоила чрезвычайных усилий, которыми не могли однако достигнуть желаемого положения и для этого на правом устое подведены были под конец полотна три толстых обрубка бревен, которые привели мост по возможности в надлежащую упругость.

Над мостом, на 1 1/2 аршина от полотна, были протянуты боковые канаты, служившие подручеными, а подручни, соединенные с концами поперечных реек веревочными ордонатами с промежутками в 8 вершков, образовали боковые сетки, которые удерживали равновесие полотна и служили для безопасности переправы. По окончании описанных работ, мост был мною испробован и оказался прочным и возможно проходимым. Невзирая на множество местных и материальных неудобств, работа, начатая мною в 7 часов утра, совершенно окончена к 2 часам пополудни того же дня. Необыкновенную скорость устройства переправы, не могу отнести исключительно к своей распорядительности. Препятствий было много, и, невзирая на убийственный огонь неприятеля, все препятствия изумительно преодолевались геройским духом и неутомимою деятельностью воинских чинов Дагестанского отряда, участвовавших на работе.

Ровно в 2 часа дня 17 июля батальон Дагестанского полка снял шапки и люди перекрестились. Командир полка [20] полковник Радецкий первый перешел мост, а за ним началась переправа поротно — в голове офицеры, за ними унтер-офицеры и солдаты. Люди переходили через плетенку по одиночке с ружьями за плечом. Многие, дойдя до средины моста, падали на полотно от эластичности плетенки и головокружения, возбужденного быстротою течения. Боковые сетки препятствовали упавшему свалиться в воду и, если он не мог подняться на ноги, то уже ползком добирался до берега. Кроме того по четыре человека сапер стояли на каждом устое, поддерживая подручни и направляя ими терявших баланс при переходе через мост. Одним словом все было предусмотрено и в продолжение переправы не произошло ни одного несчастия. Во время ночи, один человек стоял на средине правого устоя и держал фонарь, освещавший мостовое полотно; ночью, не замечая стремительности воды и через это не подвергаясь головокружению, люди проходили смелее и быстрее. После прохода каждой роты, переправа на полчаса прекращалась, мост осматривался и каждый раз плетенка туго натягивалась. Нижние чины, находившиеся при мосте, во все время переправы, разделенные на отделения, работали по очереди.

К 4-м часам утра 18-го июля переправилось на правый берег 8 рот, следовательно вся постройка моста с переправою двух батальонов совершилась в течение 2и-го часа. Ночью, перешедшим войскам отдано было приказание: с рассветом атаковать неприятеля с правого фланга и занять его укрепленную позицию. Для поддержки атакующих, прочие части подошли к гребню последнего уступа, на котором устроены были наши батареи. Неприятель еще днем, озадаченный неожиданным явлением моста и предполагавший, что к утру переправится вся колонна генерала Ракуссы, поспешно отступил на Бетлинские высоты, и наши дагестанцы в 6 часов утра беспрепятственно заняли неприятельскую позицию. [21]

Предстояло еще устроить другую переправу для перехода отряда с вьюками и артиллерией. С занятием нашими войсками неприятельских укреплений, я поспешил разобрать плетенку, чтобы возвратить хозяевам материалы, составлявшие необходимую для них принадлежность. В 9 часов утра осмотрел местность, где прежде существовал татарский мост: с гребня последнего уступа спускалась крутая дорожка и на расстоянии 20о шагов поворачивала к обрыву скалы, в которой прежде была высечена тропинка. Эту часть дороги горцы сорвали порохом, образовав отвес в 5 ? сажен до нижнего выступа. Каменистый выступ составляла площадка не более 25-ти квадратных сажен, отделенная от правого берега глубокою расщелиной, над которою находился разрушенный татарский мост. Ширина верхней части расщелины 2 ? аршина, глубина до 7-ми сажен; на дне ее неистово прорывалась Андийское — Койсу.

Тропинка, выбитая в скале левого берега, так искусно была оборвана, что не представляла возможности достигнуть площадки иначе, как только спустившись по веревке на расстоянии 5 1/3 сажен. Таким способом спустили 10 человек сапер, а также части моста, находившегося при саперной роте, и в продолжение двух часов мост был готов с помощью команды нижних чинов Дагестанского полка, находившихся на том берегу, к которому доступ был беспрепятственный. По окончании моста, спущены были тоже по веревке: артельные котлы и провизия дагестанцев, я и 200 человек рабочих. Затем приступили к устройству временного сообщения посредством лестниц, а потом уже принялись за настоящую работу.

Чтобы возобновить старую дорогу к мосту, нужно было бы употребить по меньшей мере два месяца порохо-стрельной работы. Грунтового места нигде не оказалось; кругом были сплошные, голые скалы. Я долго оставался в недоумении, [22] придумывая различные приспособления, но ничто ни шло на лад, пока не увидел на правом берегу лесной и каменный материал, собираемый солдатами Дагестанского полка от разборки неприятельских укреплений. Счастливая мысль — поставить на площадке спуск из бревенчатых срубов, увенчалась полным успехом. Спуск был сделан с четырех с половиной саженной высоты, забучен камнями и засыпан щебнем. Верхняя же часть скалы на одну сажен сорвана цилиндрами. Работа последней переправы продолжалась непрерывно в течение 26-ти часов и к 11-ти часам утра 19-го числа открыто было сообщение, существующее и поныне.

Со дня прибытия колонны генерала Ракуссы на Сагрытлохскую переправу, до отступления неприятеля с правого берега Койсу, потеря наша состояла из двух убитых, двух утонувших и 48-ми раненых. В том числе Дагестанского пехотного полка, из бывших на работе при устройстве веревочного моста, убит и и ранено 29 человек.

За Сагрытлохскую переправу я удостоился получить орден св. Георгия 4-й степени и по ходатайству главнокомандующего Кавказской армией назначен был командиром Самурского пехотного полка.

На третий день после переправы, с занятием аула Ахкента на Бетлинских высотах, к нам явились с покорностью сперва Койсубулинцы, а за ними общества Гумбетовцев, Аварцев и Цо. Покинутый народом и истощенный последними усилиями остановить наше наступательное движение в самые недра Дагестана, Шамиль искал убежища на Гунибе. После же движения Дагестанского отряда барона Врангеля из Караты в Куяду, вся восточная часть Кавказа изъявила нам безусловную покорность.

Дагестан и Чечня покорились! Оставался один только Гуниб, с высоты которого Шамиль с окровавленным мечем в руках смотрел на прах мюридизма, разметанного по [23] его бывшим владениям. Еще один напряженный шаг, и наши войска в летописях Кавказской войны воздвигнули себе памятник с незабвенною надписью: «Штурм Гуниба и плен Шамиля».

Узнав, что Шамиль с семейством своим укрылся на неприступном Гунибе, где намерен защищаться, Дагестанский отряд к 1-му августа стал лагерем в обществе Куяда, ожидая дальнейших приказаний главнокомандующего. Пользуясь этим временем, начальник отряда, генерал-адъютант барон Врангель, возложил на меня рекогносцировку окрестностей Гуниба, для точного выяснения окружающей его местности. 180 человек охотников из разных частей войск и милиции, поступившие в мое ведение, в 3 час. пополудни выступили со мною из лагеря. Дойдя до подошвы Гуниба с юго-восточной стороны, мы поднялись на высокий бугор, с которого, обозревая Гунибскую гору, внимание мое остановилось на трещине, временем образовавшейся от стока вод дождевой и пропускаемой для орошения пашней, находящихся на покатости Гуниба. Трещина эта заключалась в скале, опоясывавшей Гуниб неприступною стеною от 3-х до 5-ти и более сажен высоты.

От этой природной стены идет материковая с выдающимися скалами покатость до самой подошвы на протяжении от одной до 3-х и 5 ? верст. В трещине замечен был мною доступ на плато Гуниба, хотя и с высокими скалистыми ступенями, но не лишенный возможности к проходу. Над трещиной устроен был небольшой завал, в котором находился неприятельский караул из четырех человек. По словам двух, бежавших из плена, солдат, долго живших на Гунибе и состоявших при мне, вся поверхность Гуниба составляла в окружности до 12-ти верст, а между трещиной и аулом Гуниб, где поселился Шамиль, было не более 3-х верст покатой пересеченной местности. При [24] дальнейшем моем обозрении восточной и западной сторон Гуниб-дага нигде не нашлось пункта удобнее описанного. Были места доступнее по природе, но прегражденные искусством и занятые мюридами, требовали большого труда к преодолению препятствий.

Желая подробнее рассмотреть избранный мною пункт, я возвратился к прежнему месту и, поднявшись немного выше, остановился. Неприятельский караул заметил наше движение к трещине и открыл ружейный огонь. Нужно было замаскировать свое намерение, и я повернул вправо от трещины на тропинку, которая выходила на Гуниб совершенно с другой стороны. Во время следования, бывшим на людях шанцевым инструментом, разрабатывал дорогу и это обстоятельство, по-видимому, заставило неприятеля скопляться к месту, куда выходила разрабатываемая нами тропинка. Когда стемнело, я опять поднялся на три четверти высоты Гуниба против караула и с командою охотников скрытно расположился в хлебах близ небольшого безлюдного хуторка.

Убедившись в возможности всхода на Гуниб по избранному мною направлению, а также в непринятии горцами мер к укреплению и даже охранению этого пункта, где находилось только четыре человека караульных, я предложил военному инженеру капитану Фолькенгагену съездить в лагерь к барону Врангелю, испросив разрешение: «в эту же ночь с охотниками взойти на Гуниб, овладеть караулом и частью горы, прилегающей к трещине и, укрепившись там, разработать удобное сообщение к отряду». В 11 1/2 часов вечера Фолькенгаген прибыл на хутор с решительным отказом. Отказ последовал на том основании, что если бы мы заняли частицу Гуниба с одной стороны, то Шамиль, имея свободный выход, мог бы уйти и потом скрыться в другом месте. Хотя уходить ему уже было некуда, но [25] в то время мы еще не могли иметь доверенности к жителям аулов, прилегавших к северной части Гуниба. К рассвету я с вверенною мне командою охотников возвратился в лагерь.

На следующий день вторично отправился на рекогносцировку вместе с находившимися при мне двумя солдатами, вышедшими из плена и знавшими хорошо местность; ко мне присоединились также командир мусульманского конно-иррегулярного полка полковник князь Багратион и адъютант барона Врангеля капитан Старосельский. Исходив впятером довольно большое пространство по разным направлениям, мы не нашли места более удобного для всхода на Гуниб, кроме трещины, за которую я крепко стоял до самого штурма.

Вслед затем получено было приказание главнокомандующего блокировать Гуниб. Войска начали расходиться побатальонно, занимая пункты по всей окружности подошвы Гуниб-дага. Барон Врангель приказал мне один батальон поставить против трещины, 1-й батальон Апшеронского пехотного полка, под командою подполковника Егорова, был мною приведен и поставлен на избранную площадку. Предложив ему озаботиться приготовлением лестниц и веревок на непредвиденный случай и указывая Егорову на трещину, я поздравил его с будущим всходом на Гуниб, а сам возвратился к своему месту служения. В то же время главная квартира отряда расположилась на Кегерских высотах, куда в скором времени прибыл главнокомандующий князь Барятинский.

25-го августа, в памятный день штурма Гуниба, 1-й батальон Апшеронского пехотного полка первым взошел на Гуниб в указанном мною направлении и первым подступил к аулу, последнему убежищу Шамиля.

За совершенные мною рекогносцировки и удачный выбор [26] пункта для всхода на Гуниб, я удостоился получить орден св. Владимира 4-й степени с мечами и бантом, впоследствии Высочайше утвержденный».

На этом и заканчиваются интересные записки Девеля.

С окончанием Кавказской войны Девель отдал всего себя заботам в деле мирного воспитания вверенного ему 83-го пехотного Самурского полка, которым он командовал около семи лет до производства его в 1865 году в генерал-майоры, продолжая в этом направлении свою служебную деятельность и в должности бригадного командира сперва первой, а затем второй бригад 21-й пех. дивизии. В ноябре 1875 года Девель назначен был командующим 39-ю пех. дивизиею, а в августе 1876 года произведен в генерал-лейтенанты с утверждением в должности.

Генерал Девель принял 39-ю пехотную дивизию в ту переходную эпоху организации нашей армии, когда прежняя долгосрочная служба, с введением общей воинской повинности, стала заменяться новою кратковременною. Век прежних героев, закаленных в трудах и опасностях походно-боевой жизни, миновал, и, на смену поседевшему ветерану явился едва развившийся и только что достигший совершеннолетия — солдат настоящей эпохи. И молодые полки 39-й пех. дивизии, сформированные только в 1863 году, приобрели в лице своего начальника дивизии, генерал-лейтенанта. Девеля, лучшего представителя тех боевых традиций, которыми полны полковые летописи старых кавказских полков.

Генерал Девель страстно любил военное дело и отдавался ему всею душой. Пройдя в лучшие свои молодые годы суровую школу Кавказской войны, он в период всей своей долголетней служебной практики, — командовал ли он полком, бригадою, дивизиею или отдельным отрядом, — стремился всегда, непосредственным своим влиянием, [27] поддержать в войсках дух кавказского боевого товарищества, привычки к трудам и опасностям военной службы.

Он имел известность не только как безупречно храбрый герой ветеран Кавказской войны, но его не менее знали как прекрасного товарища, заботливого во всех отношениях начальника, пользовавшегося громадною популярностью среди подчиненных, сослуживцев и лиц его знавших. Солдаты любили и верили в него, и он в свою очередь любил и верил в своих «ребятушек», «драгоценных солдат» и в трудные минуты походно-боевой службы умел поднять их физические и Моральные силы каким-либо шутливым словом, нередко шутливою руганью или просто шуткою. Так было и в турецкою войну 1877 — 1878 годов, которая призвала его снова на боевое поле.

С образованием «Действующего на кавказско-турецкой границе корпуса», генерал-лейтенант Девель, по личному выбору августейшего главнокомандующего Кавказскою армиею великого князя Михаила Николаевича, высоко ценившого боевые его заслуги, назначен был начальником Ахалцихского отряда, в состав котораго, в числе прочих войск, вошла также сводная бригада 39-й пехотной дивизии из 153-го Бакинского и 156-го Елисаветпольского пех. полков. Отряд этот назначался для военных операций против Ардагана. 12-то апреля 1877 г., в день объявления войны, после молебствия, Ахалцихский отряд выступил к турецкой границе. В этот день мелкий дождь, как сквозь решето, моросил без перерыва и пронизывал до костей. Под впечатлением не остывших еще на устах молитв, войска шли в сосредоточенном молчании. Дождливый пасмурный день своею неприветливостью наводил еще большую задумчивость, даже тоску. В таком состоянии шли около двух часов, только изредка слышались сдержанные возгласы: «ишь, как налипает, точно тесто!» Эти замечания относились к вязкой [28] глинистой почве, пудовиками облегавшей солдатские сапоги и немилосердно тормозившей каждый шаг. Но вдруг от арьергарда до головного батальона пронеслись слова: «начальник дивизии» — и отряд мгновенно ожил. Все подбодрились и начали подтягиваться. Действительно, вслед затем, обгоняя колонну, проехал со своим штабом генерал Девель, и над войсками пронесся его звучный голос. — «что, ребятушки, приуныли? — Иди бодрее, ведь турку идем бить»! Этих слов было достаточно, чтобы рассеять, и развеселить тысячи людей; в разных местах послышались песня: «Ах, ты поле чистое, турецкое», и отряд преобразился и ни дождь, ни грязь не мешали совершать переход в 25 верст (Яновский. 156-й пех. Елисаветпольский генерала князя Цицианова полк во время турецкой войны 1877-1878 г.г., страница 20).

Таково было могучее влияние Девеля на войска, и в турецкую кампанию 1877 — 1878 годов полки 39-й пехотной дивизии, руководимые опытным и боевым начальником дивизии, генералом Девелем, создали лучшие страницы своих полковых летописей и ценою многих самоотверженных подвигов заслужили почетное имя среди геройской семьи славных полков Кавказской армии.

Описание всех военных действий, в которых участвовал Девель со своими полками, заняло бы слишком много места. Достаточно привести его прощальный приказ 16-го апреля 1878 года по 39-й пехотной дивизии, который служит лучшим отражением, как самой личности Девеля, так и боевой деятельности и подвигов, совершенных полками этой дивизии.

«По случаю болезни, происходящей от раны, лишающей возможности продолжать службу в строю, — говорится в нем, — Высочайшим приказом в 7-й день апреля, я отчислен от командования 39-ю пехотною дивизиею. Расставаясь со славною дивизиею, не могу не выразить настоящим [29] приказом глубокое впечатление, которое навсегда врезали в мое сердце ее доблестные подвиги, самоотвержение и те примерные качества, кои были постоянным ее достоянием. Боевые товарищи! Когда над нами повисла грозная туча, готовая разразиться войною, вы, от генерала до солдата, с напряженным усердием старались достигнуть по всем отраслям военного образования того совершенства, без которого победа немыслима. Я осмотрел вас по полкам и, восхищаясь вами, притаил душевное удовольствие с надеждою в будущем до боевой развязки. Началась война — и надежды мои оправдались. Гордитесь геройскими подвигами, которыми вы украсили страницы военной хроники ваших доблестных полков! Ваша боевая деятельность в течение 11-ти-месячной упорной борьбы составляет солидный том достославной летописи». Далее в своем приказе генерал-лейтенант Девель дает краткий перечень более выдающихся подвигов полков вверенной ему дивизии.

4-го мая 1877 года под Ардаганом 156-й пех. Елисаветпольский полк, после 8-ми часового упорного боя, взял штурмом укрепленную Гелявердынскую позицию и затем, не переводя духа, овладел фортом Эмир-оглы-табия с десятью орудиями. Форт Эмир-оглы-табия составлял ключ всей обороны и, овладевши этим ключом, перед нами растворились ворота в Ардаган. С этой минуты гарнизон был уже готов к поспешному отступлению. 5-го мая 153-й пехотный Бакинский полк, в числе прочих войск, овладел остальными укреплениями, городом и Ардагану нанесен последний удар. Затем вся тяжесть осады Карса лежала исключительно на полках 39-й пехотной дивизии. С 4-го по 27-е июня все тягости ночных фортификационных работ, ночных и денных прикрытий и бдительности сторожевой службы полки вынесли на своих плечах. В течение 23-х суток они находились под неумолкаемым артиллерийским огнем из [30] Карских укреплений, отражали вылазки неприятеля, в знойные дни томились жаждою, в ненастные — лежали в траншеях по горло в воде.

После зивинской неудачи и снятия осады, 39-я пехотная дивизия занимала почетное место, составляя авангард главных сил корпуса. Она принимала участие в рекогносцировках, небольших стычках с неприятелем, в поражении турецкого отряда, напавшего на наш лагерь у развалин Ани, а

13-го августа отдельная колонна этой дивизии способствовала к ограждению нашего левого фланга от обхода войсками Мухтар-паши. Когда же, по военным обстоятельствам, представилась необходимость раздробить дивизию на части, то и тут, действуя частями, полки оказали себя истинными героями. 20-го и 21-го сентября елисаветпольцы и два батальона бакинцев, в числе прочих, наступая против армии Мухтара-паши на Аладжинских позициях, показали себя вполне достойными вековой славы и боевого закала старой Кавказской армии. 2-го октября 154-й пех. Дербентский полк один овладел укрепленными Орлокскими высотами в тылу неприятельской позиции, а на другой день, 3-го октября, дербентцы, елисаветпольцы и два батальона бакинцев, находясь при главных силах, под личным предводительством августейшего главнокомандующего, принимали участие в достославном бою на Аладжинских высотах, уничтожившим часть армии Мухтар-паши. Во время же преследования бежавшего корпуса Измаил-паши с Агри-дага на Эриванском театре войны, где находился в то время 155-й пехотный Кубинский полк, вся 39-я пехотная дивизия вновь собралась вся вместе перед Деве-бойнскою позициею.

«Мы стояли у преддверья Эрзерума, — говорится далее в приказе генерал- лейтенанта Девеля, — для достижения которого необходимо было овладеть передовыми укреплениями Деве-бойну. Составлена диспозиция и вам предоставлена честь штурма; 23-го октября, в 9 часов утра, завязался обоюдный [31] артиллерийский огонь; в 3 часа пополудни вы пошли на штурм. Крутизна горы, отвесные скалы, беспрерывные траншеи, наполненные вражьей силой, перекрестный артиллерийский и ружейный огонь — ничто не могло остановить вашего движения, и не прошло еще двух часов — вы уже были в нескольких шагах от вершины Деве-бойну. Взоры всех, с трепетом души и нетерпеливым ожиданием, были обращены к вам в те торжественные минуты, когда вас и вашего врага покрыла черная туча порохового дыма, когда ружейный огонь ожесточился, громы орудий потрясали воздух, и когда в этом чудовищном хаосе торжествовала алчная смерть. Еще одно усиленное напряжение, — и вы по кровавому пути достигли предназначенной цели: Деве-бойну взято вами! Честь вам и вечная слава! В ночь с 27-го на 28-е октября предпринята атака Эрзерума. Только мужество, самоотвержение и солидарность, всегда присущие полкам 39-й дивизии, спасли остатки, непобедимых. Елисаветпольцы и кубинцы поспешили на помощь родным братьям бакинцам, при выходе их из взятого ими форта Азизие. Бакинцы прибыли в лагерь с батальоном пленных, с принадлежностями от турецких орудий, изнуренные, окровавленные, оборванные, с погнутыми штыками и залитыми кровью стволами, но, увы, многих из своих товарищей не досчитались! Не представлялось никакой возможности забрать с собою убитых и большую часть раненых.

«Этим изумительным подвигом закончилась ваша боевая деятельность. Еще раз повторю: гордитесь, своей славой, но не усыпляйте себя ею! Сохраните тот воинственный дух, с которым вы не знали неудач в течение всей кампании. Пусть он всосется в вашу кровь и да будет наследственным достоянием для потомства 39-й дивизии! Я не дорожил жизнью, будучи с вами, ибо видел вас всегда восторгающимися кровавым пиром. Вы шли на него, с [32] неудержимым увлечением, считая честь выше всех расчетов, и для вас было безразлично: жить или умереть. Я сам ежеминутно готовился сойти туда, где невозмутимо покоятся наши незабвенные, геройски павшие на поле битвы, но смерть пощадила меня, зарубив на костях осколком гранаты глубокий, вечный знак того счастливого времени, когда делился с вами восторгами и невзгодами боевой жизни. В ваших рядах я получил этот знак чести, вашею кровью искуплен для меня Георгий 3-й степени. Вот памятники, неразрывно связанные с 39-ю пехотною дивизиею, которые унесу с собою в могилу! Покончив с живою силою, вам суждено было испытать борьбу с другим неодолимым врагом. Чудовищный тиф со всею свирепостью обуял вас, и тысячи людей сделались его жертвой. Борьба за честь сменилась борьбой за жизнь. В обоих случаях вы остались с полным самоотвержением.

«Дорогие сослуживцы! Я пользовался вашею любовью, уважением и преданностью. Подобные отношения подчиненных к начальнику могли быть вызваны только теплотою души и моею искренностью к вам, как отца к детям. Если вы верили в эти чувства, то присоедините к ним и мою благодарность за вашу безукоризненную службу».

В безграничной благодарности своим ближайшим помощникам — офицерам, Девель в своем приказе обращается к ним со словами: «вы постоянно были впереди, подавая пример мужества и храбрости. Ваше безграничное самоотвержение увлекало за собою сокрушающую силу и в этом геройском увлечении вы со многими из ваших храбрых товарищей простились навсегда. Помянем вечною памятью погибших за честь и славу нашего оружия»!

«Драгоценные солдаты! — обращается он к ним — я был всегда с вами, нигде не покидал вас, не могу забыть и в этом приказе. Сердечное спасибо вам, братцы, за вашу [33] славную службу, поведение и молодецкую удаль. Я видел вас в огне, в рукопашной схватке, где вы не щадили ни своей, ни вражьей жизни! Видел раненых, не издававших ни малейшего стона! Видел умирающих, когда эта разбитая, могучая сила тихо, безмолвно покорялась неизбежному! Русская кровь течет в ваших жилах и нет вам подобных! В трескучий мороз вы не зябли, жгучее солнце вас не обжигало! Три дня не евши - были сыты, два дня не пивши — не чувствовали жажды, промокши до костей — в две минуты высыхали, отсчитав 100 верст — устали не знали и спали вы, молодцы, на сырой земле богатырским сном! Бывало время, голубчики, когда непосильные труды утомляли и вас, героев. Но лишь только раздавался священный звук: «вперед, за Батюшку-Царя»! — вы встрепенулись, в глазах блеснула молния, мчитесь грозою, все сокрушаете, и нет силы могучее вашей. 40 лет неразлучно я прожил с вами и люблю вас всем сердцем. Не мое, ребятушки, а Государево спасибо вы достойно заслужили».

С боевого, поля Девель возвратился на отдых в Тифлис, где первое время состоял в распоряжении Его Императорского Высочества Главнокомандующего Кавказского военного округа. 2-го февраля 1882 года состоялось его назначение командиром 1-го Кавказского армейского корпуса, которым он командовал около четырех лет. Затем Высочайшим приказом 27-го октября 1885 года, он был назначен членом Александровского комитета о раненых.

В своем прощальном приказе по войскам 1-го Кавказского армейского корпуса 19-го ноября 1885 года генерал Девель между прочим писал: (Приказ по войскам и го Кавказского армейского корпуса 19-го ноября 1885 год № 67)

«Из сорока семи летней моей офицерской службы, 43 года прошли среди кавказских войск. Такая продолжительная [34] служба в рядах кавказских войск, давно сблизившая меня с ними как на боевом поприще, так и в деле воспитания войск в мирное время, сделала их дорогими моему сердцу и дала мне возможность вполне узнать их геройский дух, их быт и потребности. Оставляя службу с вверенными доблестными войсками, мне отрадно сознавать на сколько высок их нравственный дух, на сколько, соединенные дружные усилия всех чинов корпуса, подвинули вперед дело военного образования и воспитания во всех без исключения частях, в чем я окончательно убедился приличном подробном осмотре мною частей корпуса в прошлом году — Ввиду всего этого, оставляя ныне службу на Кавказе, я сохраню твердое убеждение, что в военное время все части корпуса, при свойственном им могучем воинском духе, удовлетворяя при этом современным требованиям военного искусства, вполне оправдают самые лучшие ожидания, на них возлагаемые, на славу Царю и Отечеству»

С своей стороны командующий войсками, генерал-адъютант князь Дондуков — Корсаков в приказе по Кавказскому военному округу 19-го ноября 1885 года почтил боевые заслуги генерал-лейтенанта Девеля следующими задушевными словами:

«Продолжительная сорокачетырехлетняя, боевая служба Г. Л. Девеля на Кавказе, в течение которой он прошел все ее ступени, от чина подпоручика до командира корпуса, — постоянно выделяла из среды его современников.

«Участвуя постоянно с 1842 года во всех важнейших экспедициях и делах, происходивших на Кавказе в войне с горцами и в двух последних войнах с Турциею, Девель большую часть чинов и орденов, ему пожалованных, получил за военное отличие; его боевые заслуги в рядах славной Кавказской армии и неоднократно оказанные им [35] подвиги личной храбрости и распорядительности стяжали ему большую известность и всеобщее уважение кавказских войск, как достойнейшему и старейшему их представителю (Приказ по Кавказскому военному округу 19-го ноября 1885 г. № 258).

С глубоким сожалением расставаясь ныне с генералом Девелем, как с бывшим моим боевым товарищем и вполне ценя слишком полувековую полезную и боевую службу этого доблестного кавказского ветерана, его заботы и попечения о благоустройстве войск, которыми он командовал в продолжение своей службы на Кавказе, я считаю своею обязанностью выразить, ему мою самую теплую душевную признательность за блестящее состояние войск, оставляемого им ныне 1-го Кавказского армейского корпуса».

Последние годы своей жизни, как член Александровского комитета о раненых, Девель жил в Петербурге, но и там не разрывал своей духовной связи с Кавказом, и масса фотографических групп, поднесенных ему полками и другими частями войск 1-го Кавказского армейского корпуса и украшавших его петербургскую квартиру, служили наглядным доказательством чувств глубокого уважения боевых его товарищей к бывшему своему начальнику. На склоне дней своих Ф. Д. Девелю пришлось встретиться еще раз с представителями от кавказских войск, собранных в Петербурге к 12-му октября 1886 г., по призыву Державного Вождя императора Александра III на открытие памятника «Славывоздвигнутого в память побед русской армии в последнюю турецкую войну. Каждая депутация, приходившая на поклон к старому ветерану Кавказа, живо напоминала Девелю о всем прошлом, пережитом — о славных днях его боевой кавказской службы. На следующий год его не стало. Он умер в мае 1887 года и прах его покоится в Петербурге в ограде Новодевичьего монастыря.

В. Томкеев.

Текст воспроизведен по изданию: Из воспоминаний о генерал-лейтенанте Девеле // Кавказский сборник, Том 25. 1906