ВОРОНОВ Н.

ЧЕРНОМОРСКИЕ ПИСЬМА

Екатеринодар, 1-го декабря 1856 года.

Извилисто-текущая Кубань, не доходя до Екатеринодара, делает поворот к югу, потом поворачивает опять к северу, и образует полуостров, на котором и расположен этот город. Южная оконечность его занята старою земляною крепостью; поросший травою вал окружает квадратное пространство, посреди которого находится такая же площадь. Пятиглавая старинная церковь, построенная еще при Екатерине, деревянная и почерневшая от времени, сумрачно возвышается посреди низких домов, правильно расположенных по бокам крепостной площади. Каждый из этих домов прежде назначался для канцелярий отдельных запорожских куреней; теперь же они обращены под другие войсковые надобности. В крепость ведут мостики с пестрыми шлагбаумами; на южной стороне вала кое-где стоят пушки и смотрят в закубанскую сторону: там раскидываются привольные луга, синеющие степи; еще дальше — длинною грядою тянутся горы, покрытые лесами; к юго-востоку они значительно возвышаются, и кажут оттуда едва заметные снежные свои вершины.

От крепости к северу, за обширною площадью, или правильнее — пустырем, раскинулся собственно город. Длинная улица, на протяжении трех верст, с конца в конец пересекает его на две части; к ней справа и слева примыкают переулки, пересекаемые опять продольными улицами, так что весь город дробится на множество квадратных кварталов. Главная улица называется Красною, хотя, собственно говоря, на ней нет ничего красного; такое название она получила, вероятно, от расположенных на ней красных рядов. Городские постройки не выходят за пределы небольших одноэтажных домов; лучшие из них похожи на те встречающиеся в больших городах уютно-опрятные домики, которые, закрываясь громадными зданиями по бокам, своими прозрачными стеклами и горшками герани или жасмина на окнах, глядят с приветливостью тихой семейной жизни или счастливою улыбкой истинной идиллии. Но подобных домиков здесь очень немного. Отсутствие леса делает необходимым строить их из турлука, крыть камышом или соломой. Поэтому, в общей сложности, постройки Екатеринодара напоминают незначительные русские уездные города и людные, но не фабричные села. [72]

Невозможность добывать камень где-нибудь поблизости к городу служит причиною, что в Екатеринодаре не вымощена ни одна улица. Для городских обитателей это составляет истинное бедствие. Часто осенью, зимою и в раннюю весну пути сообщения прекращаются даже между ближайшими домами. Баснословная грязь заливает улицы и переулки, а на просторной южной площади образуются озера, на которые прилетают дикие птицы. Чтобы перейдти через улицу, нужно сперва обогнуть целый квартал, при чем не всегда можно и тут держаться прямого пути; дворы и сады на это время делаются общим достоянием; проламывается частокол, и пешеход, хорошо наперед разузнавшей местность, странствуя из двора в сад, из сада во двор, из двора на улицу, и так далее — наконец изнеможенный достигает своей цели. Езда в экипажах во многих местах решительно невозможна; извозщиков не имеется; любые калоши оказываются несостоятельными.... Понятно, как действует подобная грязь на общежитие, которое здесь и без того в жалком состоянии; понятно, как она затрудняет доставку продовольствия и часто оставляет жителей без обиходных принадлежностей хозяйства. Но вообразите юношу, который, после светлых студенческих годов, с горячими стремлениями спешит на службу в Черноморье. О Екатерннодаре он знает только по карте, где поставлен, как нарочно, заманчивый значительный кружок; город, каким он есть в действительности, ему совершенно неизвестен, и в него-то он везжает именно во время распутицы. Ямщик кое-как втянул почтовую телегу в одну из тонких улиц; жидкая грязь покрывает спицы колес; серое небо каплет мельчайшим дождем; измученные кони наконец стали. Хладнокровный ямщик обявляет пассажиру, что ехать дальше невозможно, что нужно где-нибудь сложить чемоданы и дорожную поклажу, что стоять ему на улице не приходится, что станционный смотритель взыщет за просрочку и т. д. Бедный юноша теряется: в его блестящие предположения не входила здешняя блестящая грязь…

Грустно смотреть на развалины, от которых веет духом разрушительного времени; грустнее бывает при виде пожарища, или места, опустошенного наводнением, разоренного неприятелем; но, Боже мой! как грустно глядеть на развалины и всякого рода опустошения, в которых виновата единственно лень, беспечность человека! Тут нет места примирению. Окружающая тебя ветошь вопиет громко о том, что ветошь также и те люди, которые шевелятся между нею, что хлам сносится к хламу, что посреди его и новый, свежий кусок скоро заражается гнилью. С такими печальными заключениями часто приходится бродить по улицам Екатеринодара при виде разрушающегося частокола и плетней, около которых не ходит заботливая рука хозяина. Во многих местах со двора во [73] двор, из сада в сад можно свободно шагать, не встречая никакой помехи; следы давно-растасканной огорожи еще существуют: стало быть огорожа когда-то была, — и этого уже довольно для спкокойствия хозяина. «Новую поставить — и новую растащут: так стоит ли об этом хлопотать», думает он в своем бездействии. А тут заодно с огорожей ветшает крыша на доме, да и самый дом успел уже пошатнуться. «Не устоишь против людей. так устоит ли против времени?» — утешает себя тот же хозяин. — Неть, видно малороссиянин — плохой колонист, и не легко подчиняет себе новую обстановку; скоро забывает он предания родины, скоро оставляет обычаи своей опрятной малороссийской хаты; не несет он, как родич его, москаль, на чужую сторону своего искусного топора, чтоб срубить им крепкую родимую избу, не запасается на дорогу крепкой волею, чтоб с нею выдержать напор местных случайностей и в чужедальней стороне закрепить родимый обычай. Да, не забывши потащить с собою в путь и пресловутую лень, видно скоро теряет он из памяти образ домовитой малороссиянки: иначе, на чужбине, не сорил бы он у себя под носом, не глядел бы на все свесив голову и опустивши руки, приговаривая: «а, кому яке дило? це добро мое, не чуже!» Иначе не выкидывал бы он всю зловонную дрянь у своих ворот, под ноги прохожим, не пачкал бы где ему вздумается, оправдываясь и тут прехладнокровно: «це мисто общественне! » На всем этом видна печать той апатии, которая завладевает человеком, когда он запутался в своих обстоятельствах, потерял концы своего дела, и не зная куда ступить, что начать, — остановился на чем попало, да и ждет развязки извне. — Но, может-быть, существуют другие причины такого безотрадного положения колониста, например бедность, бедность в массе населения со всеми ее возмутительными последствиями ? Так, следы ее очень заметны; но все же нельзя признать ее за начало зла. Она имеет свои гнезда, и не кладет отпечатка на весь состав населения; она движется, имеет какие бы то ни было исходы, так или иначе изворачивается, по пословице:

голь на выдумки хитра. При всем своем гнете, она не в состоянии подавить в человеке стремлений к труду, порывов к лучшему, если только будет встречать отпор со стороны его нравственных сил.... Но к этому вопросу мы будем иметь случай еще не раз возвращаться.

Улицы города редко оживляются людностью, движением экипажей. В летние знойные дни стоит пыль над городским местом, словно над людным торжищем; но ее взбивает скот, во множестве приходящий вечером с полей. Он же в осень и в зиму шатается по улицам, отыскивая для себя где-нибудь пищу. Здешние хозяева стараются держать рогатый скот в течение целого года [74] на подножном корму, и молят Бога, чтоб Он не посылал глубоких снегов, а в особенности крепких морозов. Оттого в холодную пору, на улицах и переулках Екатеринодара то лежат, то уныло стоят голодные быки и коровы; иногда решаются они заглядывать, по дворам: и там захватывать, по здешнему выражение, сена клок, или вилы в бок. Последнее случается часто; но пуще всего преследует их собачий лай, и нужно быть флегмами-быками, чтоб на неистовство его не обращать ровно никакого внимания. В темные ночи (в городе нет ночного освещения) пешеход того и гляди, что наткнется на рога скотины, и ночевать ей можно только на улицах. Таков ли должен быть уход за нею там, где скотоводство составляет главный источник богатства края?

Но особенно пустынны бывают улицы Екатеринодара в полуденную пору, когда почти все население города предается отдыху и сну. Закрываются ставни окон; запираются двери; повсюду наступает тишина, смущаемая только собачьим, тоже сонным лаем. Куда бы вы ни постучались — везде один ответ: спят. Для новичка такой порядок сначала кажется довольно странным; но мало-по-малу и он привыкает дышать тем же воздухом, который в полдень гонит здесь всех на покой. И силу этого снотворного воздуха почувствует он тяжеле всего в удушливые летние дни....

Н. Воронов.

Текст воспроизведен по изданию: Черноморские письма // Русский вестник, № 1, кн. 1. 1857

© текст - Воронов Н. 1857
© сетевая версия - Тhietmar. 2007
©
OCR - Дудов М. 2007
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русский вестник. 1857