-

АМИЛАХВАРИ И. Г.

ЗАПИСКИ

8-го декабря. Среда. Сел Игдыр.

Небольшая армянская деревня Сардар-Абад окружена старинною, теперь местами уже разрушенной, стеной, это — бывшая персидская крепость, взятая Паскевичем.

Встав рано поутру, я пошел прогуляться и поднялся на одну из башен, на которой, надо полагать, в старину существовала батарея. Меня сопровождал здешний житель Степан, старый, времен персидской кампании, георгиевский кавалер. Он болтал про старину, про Гуссейн-хана, про Паскевича и в то же время знакомил меня с местностью, которая с высоты крепостных стен представляется взору на все четыре стороны на всем протяжении обширной равнины Аракса. По южной окраине этой равнины тянется пограничный с Турцией горный хребет Агрыдаг, а в самом узле трех границ: русской, турецкой и персидской, [466] возвышаясь на 17 тысяч фут над уровнем моря, простирает далеко в небеса свою величественную вершину, вечно украшенную белоснежным ореолом — Большой Арарат. В Турцию, через Агрыдаг, видны три перевала: Чингильский, Каравансарайский, Абазгельский. Далее, на юго-запад, в беспрерывной цепи гор ясно выделяется группа высот в местности, пограничной с Кагызманом, столь известной нашими Кульпинскими соляными приисками.

Старый рассказчик Степан, вспоминая персидскую кампанию, между прочим, описал мне, как легко тогда досталась Паскевичу кр. Сардар-Абад. Предводитель персидской армии в день сражения объявил своим войскам следующее:

,,В эту ночь мне приснился страшный сон. Русские всеми своими силами нападают на нас. Во главе у них богатырь-всадник на белом коне и этот всадник не кто иной, как Георгий Победоносец. И мне снилось, что неприятель наш остался победителем. Это тоже для нас предзнаменование: если русские сегодня вступят в бой и если только вождь их появится на белом коне, то нам следует искать спасения, а не драться, иначе мы все до единого должны погибнуть".

Рассказчик мой с лукавством армянина радостно добавил: — и в этот день на самом деле было у нас сражение. Паскевич со всей своей свитой появились на белых конях. Персияне дрогнули и бросились бежать и были разбиты на голову.— Если все это не басня, а историческая правда, то нельзя не признать, что Паскевич наш ловко умел вести дела с азиатцами!

В одиннадцатом часу утра я сделал Переяславскому полку смотр в конном строю; пропустил его справа по три разомкнутыми рядами, потом церемониальным маршем и закончил небольшим ученьем. Все чины знают свое [467] дело очень хорошо. Состав полка и в людях, и в лошадях мне весьма понравился, особенно 1-й и 4-й эскадроны.

Отсюда я выехал в Игдырь. Дорога до Маркары была бы хорошая, если б множество канав, которыми она изрезана, за отсутствием мостов, не представляла затруднительного для проезда препятствия. На всем этом пути, однако же, замечается довольно густое и зажиточное население: казалось бы, ничего не может быть проще, при таком условии, как приучить местных жителей поддерживать и мосты и дороги в надлежащей исправности, стоит лишь нашим администраторам, хотя от времени до времени, просыпаться от своей обычной апатии.

От с. Маркары, переехав через р. Аракс, начинается Сурмалинский уезд. Отсюда делается заметной резкая перемена в устройстве края. Широкие, исправные дороги, обрытые с обеих сторон глубокими канавами и обсаженные деревьями. Везде мосты и даже верстовые столбы; при въезде в каждую деревню выставлены надписи с обозначением количества домов и числа жителей обоего пола. Говорят, не только по этому тракту, но и по всему уезду существуют такие же порядки, начало которым положено добросовестной деятельностью бывшего уездного начальника Гурского. Странно, что сам губернатор может равнодушно терпеть столь резкую разницу между уездами своей губернии.

К вечеру я прибыл в Игдырь и остановился, по приглашению Гассан-ага, в его доме. Тотчас же явился ко мне с рапортом командир Сунженского казачьего полка и получил от меня приказание насчет завтрашнего смотра.

9-го декабря. Четверг, Игдырь.

Подробный осмотр Сунженского полка оставил во мне следующие впечатления: казаки вообще мне понравились, все [468] это народ бравый и развитый; одеты щегольски; жаль, что шашки у них никуда не годятся. Новых ружей Бердана получено на весь полк всего лишь 150 штук. Большая часть седел и потников неисправны. На выводке лошадей я ужаснулся, когда увидел перед собой эту массу никуда негодных кляч. Удивляюсь, как атаман Терского войска решается высылать на войну таких лошадей, на которых молодцам-казакам должно быть стыдно и садиться. Кроме того, все они содержаны очень плохо, а до 80 лошадей я насчитал с набитыми спинами в такой сильной степени, что на них по крайней мере два месяца и седла нельзя накладывать.

В конном строю под Игдырем решительно негде было развернуть полка: повсюду сады и засеянные поля. Я пропустил казаков справа по одному с джигитовкой и остался очень доволен их ловкостью и лихим наездничеством.

10-го декабря. Пятница. Эривань.

Сегодня утром я выехал из Игдыря. Меня провожали верхом командир Сунженского полка с своими офицерами и казаками. Эти последние ловко и смело джигитовали по дороге. Отъехав с ними версты две, я благодарил сунженцев и просил их вернуться.

Проехав Маркару, близ дер. Софи-Абада пришлось мне переправиться через р. Карасу. Сам я перешел по небольшому мостику, перекинутому здесь для пешеходов, а фаэтон свой отправил вброд. Речка оказалась настолько глубокой, что он весь погрузился в воду. Хорош бы я был, если б поленился прогуляться пешком и остался бы в фаэтоне. Тут же, в двух шагах от переправы, выглядывают из воды прочные каменные устои когда-то существовавшего здесь персидского моста. Должно быть [469] трудно для нашей просвещенной администрации догадаться восстановить этот мост и тем избавить путешественников от нечаянных холодных ванн.

В Эчмиадзине я опять остановился. Виделся здесь с уездным начальником Ханаговым и командиром стрелкового баталиона, подполковником Борделиусом, с которым всегда так приятно беседовал. В прошлую Турецкую кампанию он также служил в составе Эриванского отряда; хорошо знает все здешние места и помнит тут многих старожил. Между прочим, он рассказывает, как бывший патриарх Нерсес был тогда внимателен и расположен к нашим войскам во время войны; тогда как теперь, квартируя со своим баталионом в Эчмиадзине, подполковник Борделиус не только не встречает в нынешнем патриархе Кеворке IV подобного же расположения, но даже усматривает с его стороны какую-то особую враждебность к русскому военному элементу.

Несмотря на столь неблагоприятные отзывы, я все-таки считал не лишним сделать визит патриарху и с этим намерением отправился в монастырь. Там я встретил одного из епископов, которого и просил доложить обо мне Его Святейшеству. Но патриарх вскоре прислал сказать, что очень извиняется и не может принять меня по случаю болезни. Епископ показался мне довольно любезным и обязательным. Я просил его отслужить молебствие и ознакомить меня с монастырскими древностями.

Мы вошли в главный собор. Там помолились и затем мне были показаны епископом все хранящиеся здесь редкости и сокровища Эчмиадзинской святыни, как-то: десница Св. Григория Просветителя; копье, которым был прободен Спаситель; разные драгоценные предметы древнейшей церковной утвари; богатая мантия для облачения патриарха, присланная из Индии и вышитая там собственноручно какой-то [470] армянской девицей; рисунок шелком изображает Эчмиадзинский монастырь,— работа в высшей степени изящная; замечательный котел, в котором торжественно варится миро через каждые семь лет; часть дерева ковчега Ноя; дорогая лампада, замечательная тем, что пожертвована не христианским государем, а персидским шахом Шах-Абасом и горит она неугасаемо. Под каменным полом собора течет светлая, как кристалл, ключевая вода, которая почитается святою и раздается богомольцам.

Затем мы осмотрели тут же в ограде монастыря: здание синода, патриаршего дома, замечательную библиотеку, большое помещение богомольцев и гробницы армянских иерархов, которые погребены у самых стен собора. После небольшой прогулки по монастырскому саду я оставил Эчмиадзин, отобедав у Аракелова и к 8-ми часам вечера возвратился в Эривань.

11-го декабря. Суббота. Эривань.

Сегодня я был приглашен на прощальный обед, данный переяславцами своему бывшему командиру генералу Леонову. К 2 часам пополудни мы все собрались в гостинице ,,Европа” и ждали виновника торжества. Наконец, в половине третьего музыка заиграла полковой марш и все офицеры, и мы во главе с новым командиром, вышли навстречу и приняли в дверях зала генерала Леонова с женою. Обед начался в 3 часа и был очень оживленный. В числе приглашенных гостей находились: жена генерала Леонова, начальник отряда, губернатор, вице-губернатор с своей женой, здешние ханы и проч. Когда подали шампанское, новый командир полка встал и предложил тост за здоровье старого, сопровождая тост в нескольких задушевных словах наилучшими пожеланиями. Это было началом длинного ряда тостов, следовавшего один за другим под [471] аккомпанемент музыки и единодушного “ура". После обеда столы тотчас были убраны и в обширной зале начались танцы.

Дам, правда, весьма было немного, всего две; но молодежь-офицеры постарались пополнить этот пробел в кадрили и мазурке, танцуя с своими товарищами за дам. Азиатские певцы и разумеется лезгинка играли не последнюю здесь роль. Все от души веселились, все приняли участие в танцах, в том числе и Тергукасов и губернатор. Арзас Артемьевич проплясал даже лезгинку. Главным дирижером танцев был Борделиус; забавный немец выдумывал всевозможные комические фигуры и всех нас потешал. Так мы и пропировали до 12-ти часов ночи, а потом с музыкой, всем обществом, проводили пешком Леоновых до их квартиры, простились с ними и разошлись по домам.

14-го декабря. Вторник. Эривань.

Из отрядного штаба принесли ко мне сегодня массу карт, маршрутов, описаний разных местностей Турции, русско-турецкий словарь и проч. Все это труды побывавших уже в Турции офицеров нашего генерального штаба В получении этих предметов, почитаемых секретными, меня попросили расписаться. Из любопытства я развернул первую же попавшуюся книгу. Это было сочинение полковника Филиппова, состоящего теперь начальником штаба Эриванского отряда. В ней на первой же странице мне бросилась в глаза довольно крупная неточность, а именно: автор показывает, что большое число переселенцев-черкесов отправились не в Азиатскую, а в Европейскую Турцию; в Малой же Азии они поселились в самом ничтожном количестве, об котором не стоит упоминать. Впрочем, может быть эта крупная опечатка?... [472]

Странное дело! Приказ по Армии о моем назначении командующим 3-й сводной кавалерийской дивизией состоялся уже давно; между тем до настоящего времени ни начальник штаба, ни адъютант, ни писарь, никто еще в мое распоряжение не назначен; а на почте, говорят, уже накопилась и с каждым днем возрастает большая груда служебных конвертов на мое имя, получать, однако же, которые и заводить переписку, не имея ни штаба, ни канцелярии, я не считаю себя обязанным. Славные у нас порядки!

15-го декабря. Среда. Эривань.

Получил я несколько писем от своей семьи. Тесть мой, предводитель дворянства Горийского уезда, князь А. П. Эристов, несмотря на преклонные года свои, настойчиво желает воевать. Письмо его проникнуто досадой на губернского предводителя, князя Реваза Андронникова: зачем тот, поручив ему собрать в Горийском уезде дворянскую сотню, назначает теперь командиром этой собранной уже его трудами сотни какого-то человека, а его старика не хочет назначать. Князь Эристов считает себя обойденным и обиженным. Мало было ему войны на Кавказе и двух турецких кампаний, мало и 36-ти лет, прослуженных в должности Горийского предводителя дворянства.

Честь и слава старым ветеранам, которые так рвутся на службу Царю и Отечеству!

16-го декабря. Четверг. Эривань.

Утром был у меня Темир-хан Шипшев с просьбой и разными пояснениями по поводу смены казачьих постов на кордоне. Штаб-офицер этот очень хороший и знает безукоризненно свое дело; это бесспорно; но говорит уже слишком много, так что почти заговаривает. Являлся ко [473] мне также и новый командир Кавказского казачьего полка, полковник Кирьяков, когда-то служивший в конной гвардии. Кавказским полком корпусный командир остался недоволен, почему и послал его на персидский кордон, на смену Уманскому полку, назначив этот последний в состав Эриванского отряда. Кирьяков, в качестве нового командира, намерен исправить репутацию полка и сильно теперь дожидается, чтоб и его с полком назначили также в Эриванский отряд и не оставили, в случае войны, прозябать на кордоне. С этой целью он же успел съездить в Александрополь, чтоб лично попросить командующего корпусом, и Лорис, говорят, обещал исполнить его желание.

17-го декабря. Пятница. Эривань.

В местный Эриванский баталион прибыли сегодня призывные солдаты,— народ отборный, молодцы... Начальство встретило их с музыкой и приветствовало с радушным вниманием. Пользуясь отличной погодой, мы долго гуляли на бульваре в большой компании, а именно: с Тергукасовым, Рославлевым, с генералом Джафар-ага и Арсен-Султаном. Затем обедали у Рославлева. После обеда, поблагодарив губернатора за его любезное гостеприимство, я перебрался из его дома на новоселье к Чачикову, где для меня приготовили просторное и довольно удобное помещение.

18-го декабря. Суббота. Эривань.

Сегодня получил я из Тифлиса письмо от Оникова; он, между прочим, сообщает тифлисскую новость: будто бы Великий Князь получил телеграфическое известие, что турки отвергли конференцию и что разрыв неминуем; что, в случае войны, Его Высочество сам отправится к [474] войскам, а вместо себя управлять краем намерен оставить князя Левана Меликова. Но мне кажется, что в такое опасное время, когда на мусульманское население надеяться нельзя, — неудобно было бы вызывать из Дагестана князя Меликова, который столько лет уже управляет этой областью и так хорошо знаком с народом. Не понимаю, почему на Мирского, как на помощника Наместника, не хотят возложить эту обязанность?

И так война, как говорится, на носу, а к войне у нас ничего не готово. Тяжело будет и обидно, если нас переконфузят. Русский народ наш честен, правдив и не знает вероломства; за то, к прискорбию, надо сознаться, что все добрые соседи чрезвычайно искусно его надувают. Того и гляди, что на этот раз вместо одной Турции нам придется иметь дело с коалицией, если и не явной, то, во всяком случае, ловкой, приятельской, по всем правилам искусства замаскированной. Но главная беда в том, что многие из сильных мира сего, величающие себя русскими, оказываются в душе всем чем хотите, только не русскими; а такие люди разве станут щадить Россию и оберегать ее от друзей-соседей?

21-го декабря. Вторник. Эривань.

Сегодня был у меня вновь назначенный Эриванский губернский воинский начальник полковник Преображенский. Это — новое место, новое учреждение. До сих пор на всем Кавказе должность воинского начальника исполняло одно лицо (генерал Сагинов); теперь же этого одного генерала разменяли на шесть частей, назначив в каждую из шести губерний отдельного начальника. И доброе дело! Давай Бог, чтобы только этот размен послужил не к худшему!

Вчера я виделся с Тергукасовым. Он получил несколько депеш по поводу перемирия между сербами и [475] турками. Третьего дня уведомляли, что это перемирие отложено до 17-го января, а по вчерашней телеграмме оно откладывается еще на месяц до 16-го февраля. Мастерски турки оттягивают и успевают морочить свет! Видно еще не докончили всех своих вооружений.

23-го декабря. Четверг. Эривань.

Не понимаю, что со мной делают? Два уже месяца, как командую дивизией, но штаба все-таки у меня нет.

Чувствую, что скоро мое долготерпение иссякнет; подожду еще несколько дней, затем поеду прямо к Главнокомандующему и объявлю, что более не могу выносить, чтоб так издевались надо мной и над службой. Интрига, да расхищение казны, вот два дела, которые у нас идут аккуратно, без осечки, как хронометр; на все же остальное,— ни времени, ни знания, ни денег, ни памяти не хватает!

24-го декабря. Пятница. Эривань.

В 10 часов утра я поехал навстречу 2-му Уманскому казачьему полку, который вступил сегодня в Эривань. Приняв рапорт от командира полка, полковника Перепеловского, выстроившего свой полк по улице при входе в город, я осмотрел все сотни; народ молодой, вид веселый, больных мало; но лошади и обмундирование далеко не в блестящем виде. После смотра полк с песельниками направился через город, в назначенные для него места; это был праздник для эриванских жителей; пестрые толпы народа высыпали на улицы, с любопытством глядели на казаков и провожали их по всему пути. [476]

25-го декабря. Суббота. Эривань.

Получив неприятное письмо о тяжкой болезни сестры моей, я побывал утром в церкви по случаю праздника Рождества Христова; я целый день затем просидел дома. Вечером был у меня фон-Шак, полк которого вступает завтра в Эривань. Много он мне рассказывал об тифлисских распорядках и возмущался ими вообще также, как и нашей мобилизацией в особенности.

27-го декабря. Понедельник. Эривань.

Сегодня утром я отправил из Эривани 2-й Уманский полк на зимнюю стоянку, для него назначенную, по армянским деревням на Араксе.

28-го декабря. Вторник. Эривань.

Пошел я в гостиницу «Кавказ» к полковнику Шаку. И смешно и печально было слушать его повествования о неумелости наших офицеров генерального штаба распоряжаться передвижением войск. Там где нет ни капли воды, у них непременно по маршруту назначается ночлег, или дневка для войск и, как будто на смех, по преимуществу для кавалерии. Хотя бы, например, известная по Тифлисскому тракту “сухая фонтанка". Самое название, кажется, довольно уже напоминает об этом, что фонтан не богат водой; но генеральный штаб наш ухитрился таки выбрать по карте это место для дневок и ночлегов.

И бедные войска за шесть верст должны таскать воду в бочках к себе на бивак. Если у себя дома мы так хорошо знаем местность и так ловко к ней применяемся, то что же будет за границей, на чужой земле? [477]

Вечером начальник отряда потребовал меня к себе по делам службы. Приехав к нему, я застал его взволнованным и крайне недовольным действиями командира Кавказского казачьего полка, полковника Кирьякова, который совершенно произвольно, не донося никому, по неизвестной причине вдруг снял с кордона одну из сотен своего полка, охранявшую сел. Кульпы и, оголив границу, дал этим повод жителям поднять тревогу и отправить от себя депутацию прямо к Лорису с просьбой: прикрыть их войсками и избавить от нечаянного со стороны турок нападения и резни, что они однажды уже испробовали в прошлую войну. Корпусный командир телеграммой требует теперь от Тергукасова, чтобы Кульпы немедленно были заняты пехотой. Но исполнить сию же минуту это приказание невозможно: пехота наша только что прибыла сюда и, после продолжительного похода, не может быть так быстро, как это требуется, переброшена отсюда на границу; поэтому начальник отряда приказал мне немедленно отправиться в Кульпы и, заняв их драгунами по моему усмотрению, ждать прихода пехоты; при чем вменил мне в обязанность держать причину и цель этого распоряжения в величайшем секрете.

Удивляюсь такому необдуманному поступку полковника Кирьякова, наделавшему столько тревоги и напрасных хлопот.

29-го декабря. Среда. Сардар-Абад.

В 10 часов утра я выехал в штаб-квартиру Переяславского драгунского полка. Прибыв в Сардар-Абад, я отдал приказание: завтра утром приготовить к выступлению один эскадрон, именно 1-й, расположенный в д. Шагрияре (на Кульпинской дороге), присоединив к нему всех наездников от прочих трех эскадронов. [478] Командиру полка предложил также приготовиться, чтоб ехать вместе со мной. Но, исполняя в точности желание начальника отряда, не мог, к сожалению, открыть секрета: куда, зачем и надолго ли идем, что мне самому казалось в высшей степени странным и несообразным, так как по моему мнению все подобного рода распоряжения не должны быть секретом для командиров отдельных частей, а тем более таких, которые прямо назначаются для выполнения данной задачи.

30-го декабря. Четверг. С. Кульпы.

В 9 часов утра, сев на коней, мы выехали из Сардар-Абада вместе с командиром полка и в сопровождении 30 драгун наездников по направлению к д. Шагрияр. Близ этой деревни 1-й эскадрон, под начальством капитана Шагубатова, был уже в полной готовности выстроен по дороге и ожидал меня. Мне всякий раз приятно видеть этот эскадрон, который во всех отношениях превосходно составлен и всегда мне представляется замечательно хорошо.

Отсюда, ровно в 11 часов ночи, тронулись по Кульпинской дороге и шли на переменных аллюрах вплоть до спуска к р. Араксу. За исключением 5-ти или 6-ти верст, перерезанных канавами, весь путь до самого спуска, хотя и каменистый, но очень удобен, как натуральное шоссе. Спуск к реке, проложенный в скалах, тянется более чем на версту извилистым, крутым, чрезвычайно трудным для движения ущельем. Достигнув по левому берегу Аракса татарского аула Шаварут, мы здесь переправились в брод по брюхо лошадям на правый берег и отсюда выслали вперед эскадронных квартирьеров. От шаварутской переправы вплоть до Кульп всего шесть верст; дорога до такой степени изрезана канавами и размыта водой, что кроме вьючного сообщения ни об каком другом и думать здесь [479] нельзя, словом дорога заброшена совершенно, что по-моему непростительно: не говоря уже о том, что она во время войны может нам понадобиться для артиллерии, размеры Кульпинского соляного производства сами по себе, кажется, указывают тем, кому ведать надлежит, что это тракт промышленный и потому должен быть благоустроен и приспособлен не для одних только вьюков, но и для колес. В сумерки мы вступили в Кульпы, встреченные духовенством и почетными жителями с хлебом-солью. Я благодарил их и направился в свою квартиру, которая весьма любезно мне было предложено таможенным начальником. Сюда же пригласил я и драгунских офицеров, и мы все вместе расположились на ночлег.

31-го декабря. Пятница. Кульпы.

Я разрешил командиру драгунского полка возвратиться сегодня в Сардар-Абад, чтобы встретить и отпраздновать там Новый год вместе с полком, как это было уже им заранее предположено. Он выехал отсюда в 10 часов утра в сопровождении 30 наездников, которые и были вчера мною назначены от всех эскадронов собственно для того, чтоб ознакомить их с дорогой и здешней местностью.

В 11 часов утра я осмотрел лазарет, устроенный здесь 1-м Уманским полком для заболевающих на кордоне казаков. Лазарет устроен на 20 кроватей и содержится в блестящем виде. Отсюда поехал на шахты, где производится ломка соли, осматривал в подробностях туннели, но, к сожалению, не видал работ, которые на это время прекратились Там поднесли мне на память соляную плитку, белую, шлифованную, как мрамор. Вечером все офицеры иго эскадрона собрались у меня и равно в 12 [480] часов ночи мы встретили Новый год кахетинским вином и обоюдными поздравлениями. Сверх неизменного шашлыка на ужин Алексей мой ухитрился приготовить гозинаки (грузинское лакомство).

Пили за здоровье семьи моей, к которой я и переношусь мысленно, призывая на нее благословение Всевышнего.

1-го января 1877 года. Суббота. Кульпы.

В добрый час! Дай Бог, чтоб этот год принес нам счастье!

С утра армянское духовенство и почетные жители селения пришли ко мне с поздравлением. Видно, что они все до сих пор еще напуганы внезапным удалением отсюда Кирьяковской сотни; боятся, чтоб и драгуны также не ушли и не покинули бы их в беззащитном положении. Они с ужасом вспоминают резню 1853 года, опасаясь, чтоб и теперь не повторилось то же самое. Разумеется, я их успокоил, обнадежил, обещал, что войска их не покинут и дал им наставление: какие меры должны быть приняты жителями на случай внезапного вторжения турок. В 10 часов утра я намерен был, взяв с собой драгунский эскадрон, объехать с ним пограничный кордон и осмотреть местность до Кизил-тапинского поста; но в то время, как я собирался выходить, мне дали знать, что все драгунские офицеры заболели и лежат полумертвые. Поспешно войдя в комнату, которую они занимали, я увидел действительно ужасное зрелище: благодаря камину, который топился целую ночь, а под утро усердными денщиками был закрыт преждевременно, все офицеры, и в том числе командир эскадрона, страшно угорели; еще лишних полчаса и вся эта молодежь всенепременно отправилась бы встречать Новый год в Елисейские поля. Тотчас же приняты [481] были все имеющиеся под рукой меры, с помощию которых, благодаря Бога, это приключение окончилось благополучно. Я вышел к эскадрону, который меня ожидал, приветствовал его с Новым годом и проездку отменил.

К вечеру приехал ко мне из Аралыха полковник Шипшев, а завтра прибудет сюда же одна из сотен его полка.

2-го января. Воскресенье, Кульпы.

В 11 часов утра с эскадроном драгун и с полковником Шипшевым я отправился на Кизил-тапинский пост, расположенный на берегу Аракса, неподалеку от впадения в него речки Арпачай. Пост этот занят уманскими казаками полковника Шипшева. Казаки на посту ожидали уже нас. Я осмотрел их, также и лошадей, помещение и пищу людей; нашел все подробности в блестящем виде. Видно, что часть в руках и, несмотря на то, что рассыпана по кордону, от должного присмотра не ускользает.

По ту сторону Аракса, против нашего поста, расположен турецкий пост, который занят у них драгунами.

В 4 часа пополудни мы возвратились в Кульпы и отобедали все вместе. Перед вечером прибыла 3-я сотня 4-го Уманского полка и 4-й эскадрон Переяславского драгунского, высланный сюда из Сардар-Абада командиром полка на смену 1-го.

3-го января. Понедельник. Игдырь.

С утра я осмотрел сперва 3-ю сотню уманцев, а потом 4-й эскадрон переяславцев. Сотня вообще в хорошем виде; но шашки, башлыки и бурки у казаков никуда не годятся. Драгунские лошади в блестящем состоянии. [482] Поздравив всех с Новым годом, я тотчас же отпустил 1-й эскадрон в свою штаб-квартиру, приказав 4-му оставаться в Кульпах, пока не придет к нему на смену пехота и затем вместе с полковником Шипшевым, сев на коней, отправились отсюда в Игдырь.

Проехав 10 верст, на р. Чанчаватке мы встретили ожидаемую роту Ставропольского полка, которая и будет теперь охранять Кульпы. Сделав еще 15 верст, мы пересели в дроги, принадлежавшие полковнику Шипшеву и по хорошей уже дороге поехали дальше. Прибыли в Игдырь вечером. Я остановился в квартире Гассан-аги, принимал являющихся и в том числе командира Сунженского полка Савенкова.

4-го января. Вторник. Эчмиадзин.

Утром мне представили в Игдыре 1-ю сотню сунженцев. Казачьи лошади заметно поправляются, за что я благодарил командира полка. Затем мы выехали с маиором Перрет в его коляске в Эчмиадзин. По дороге я заехал в с. Кархун, в штаб-квартиру 2-го Уманского полка, но, не застав дома командира, отправился далее и прибыл на ночлег в Эчмиадзин.

По всем дорогам началось движение войск, что видимо успокоило народонаселение, которое, ожидая разрыва с Турцией и не видя войск наших, спасалось от неприятельских набегов в Эриванскую губернию.

5-го января. Среда. Эривань.

Возвратясь сегодня в Эривань, я виделся с генералом Тергукасовым и сообщил ему обо всех подробностях моей поездки. Завтра он уезжает в Александрополь на короткое время и поручает мне командование отрядом. [483]

Наконец так долго ожидаемый мною начальник штаба дивизии формально, фактически уже назначен и явился ко мне сегодня в лице капитана Домонтовича.

6-го января. Четверг. Эривань.

До обедни побывал у Тергукасова и просил у него разрешения съездить на несколько дней в Тифлис. Он обещал меня уволить, как только возвратится из Александрополя.

В 11 часов я отправился к обедне. По случаю праздника Богоявления были выведены на церковный парад: весь Крымский пехотный полк (только что прибывший из похода), местная Эриванская команда и две сотни Кавказского казачьего полка. По окончании обедни начался крестный ход на Иордань. Церемония эта в Эривани особенно торжественна и оригинальна.

Духовная процессия направляется из церкви по улицам, мимо войск, расставленных шпалерами, к р. Занге в сопровождении губернатора, всего чиновного люда и массы народа. На пути православное духовенство встречается с многочисленным армяно-григорианским, во главе которого, в праздничных облачениях, торжественно выступает под балдахином их маститый архиепископ. Обе процессии сходятся вместе и рядом шествуют по пути к Иордану. При этом оркестр местной эриванской музыки, следуя безостановочно за крестным ходом, играет молитву «Коль Славен наш Господь в Сионе»; оба хора церковных певчих, и русский и армянский, поют псалмы; а тысяча голосов народа, двигающегося по бокам процессии, набожно аккомпанируют этому пению.

Близ каменного моста, на обоих берегах р. Занги, над самой водой устроены один против другого два [484] павильона, у крашенные флагами, разноцветной драпировкой и увенчанные крестами: один — православным, другой — армянским.

Подойдя к мосту, армянская процессия приостанавливается, отделяется в сторону и входит в свой павильон; православные же направляются далее через мост, на противоположный берег; к ней примыкают знамена, а войска выстраиваются на мосту. Звуки музыки умолкают и обе стороны одновременно начинают молебствие. Пользуясь праздничным днем, согретым яркими лучами южного солнца, почти все народонаселение города, без различия вероисповеданий, пестрыми, густыми массами усеяло обрывистые берега р. Занги, плоские крыши домов и старинные стены Эриванской крепости. Христиане молились, мусульмане, молча, задумчиво и неподвижно углублялись в созерцание живописной панорамы.

Три ружейных залпа, один вслед за другим, возвестили городу о совершившемся водоосвящении. Охотники из приверженцев древнего христианского обычая с крутых берегов Занги полетели в воду и поплыли по направлению к павильонам. Богослужение окончилось, и крестный ход медленно в том же порядке, с музыкой и певчими потянулся в город. При подъеме от моста в город обе процессии вновь соединились, и в это время духовенство двух исповеданий обменялось взаимным братским приветствием по случаю высокоторжественного праздника, почтительно приняв окропление св. водою от маститого, всеми безразлично уважаемого армянского Архипастыря.

Вступив в город, процессии разошлись по разным дорогам и направились к своим церквам.

7-го января. Пятница. Эривань.

Сегодня капитан Домонтович в первый раз был у меня с докладом и я сделал все нужные распоряжения по [485] сформированию моего дивизионного штаба, а также приказал составить подробную инструкцию для кордона, в видах необходимой при настоящем положении более чем когда-нибудь строгой и бдительной охраны нашей пограничной линии. Я узнал, что корпусный командир требует к себе генерала Джафар-агу; но тот не может отсюда выехать: дряхлость и недуги решительно не позволяют старику двигаться.

8-го января. Суббота. Эривань.

От 9-ти до 12-ти часов утра были у меня по делам службы начальник штаба и некоторые из полковых командиров.

В ожидании, пока Кавказский казачий полк окончательно сменится на кордоне 2-м Уманским, Тергукасов перед отъездом в Александрополь оставил приказание, чтобы с. Хаджи-Байрам было временно занято драгунами, что крайне нужно для обеспечения столь важного и открытого теперь на границе пункта; а потому я отправил в Сардар-Абад распоряжение, чтобы командир полка завтра же выступил с дивизионом переяславцев к означенному пункту и оставался бы впредь до особого приказания.

Осмотрел я сегодня 580 человек призывных, только что прибывших сюда на укомплектование 3-го стрелкового баталиона. Странно, что из этого числа 80 человек оказались нестроевыми, которые никогда не были под ружьем. Такой наплыв в одну и ту же часть людей, не нужных для фронта, тем более в стрелковый баталион, произошел конечно случайно, а не умышленно, что, между прочим, несомненно доказывает, как еще далеко от совершенства наша мобилизационная система. [486]

9-го января. Воскресенье. Эривань.

Утром сделал визит армянскому Архипастырю. Со мной был Бежанбеков, который и оказал нам услугу в качестве переводчика. Почтенный и добрый 90-ти летний старик беседовал со мной довольно долго, занимая нас интересными рассказами из отдельной эпохи персидских и турецких войн.

Вечером я получил из Александрополя телеграмму от Тергукасова; состоялось наконец распоряжение, о котором я давно уже ходатайствовал и конную нашу батарею вместе с Хоперским казачьим полком приказал перевести из Новобаязетского в Эчмиадзинский уезд.

10-го января. Понедельник. Эривань.

Был я сегодня у больного генерала Джафар-ага, которому теперь немного лучше. Он получил депешу от Лориса, который с участием спрашивает об его здоровье. Такое внимание корпусного командира видимо утешило и осчастливило старика. Заехал потом в госпиталь и осмотрел все палаты и тифозную, куда, впрочем, доктор Гарчинский убеждал меня не входить. Размещение больных и надзор за ними так хороши, что лучшего и желать нельзя; одно прискорбно: войска только что начали прибывать в тот край, а в Эриванском госпитале уже 348 человек больных.

Тергукасов телеграфирует мне из Александрополя и приказывает: со стороны Кульп усилить наш кордон прибавкою казаков. Но я давно и сам об этом подумал и успел уже распорядится: давно я обращаю внимание на это слабое наше место. [487]

11-го января. Вторник. Эривань.

Сегодня я командировал моего начальника штаба Домонтовича на кордон, поручив ему объехать границу, подробно осмотреть все посты и представить мне соображение: какие необходимо произвести перемены, где можно убавить, где следует усилить кордон и в то же время ознакомиться с Александропольской дорогой из Сардар-Абада на Мастару.

12-го января. Среда. Эривань.

Утром был у меня полковник Филиппов с докладом. Окончив дело, мы перешли к частным разговорам. Много, много он фантазировал о предстоящих нам военных действиях в Азиатской Турции. К сожалению, штаб-офицер этот до такой степени слаб в своих понятиях о военном деле, что даже нахожу бесполезным ему противоречить, так как то было бы равносильно желанию заставить слепого открыть глаза.

Вечером Тергукасов возвратился из Александрополя. Я пошел к нему с рапортом. Передав мне поклон от Лориса и от многих знакомых, Арзас Артемьевич в присутствии Филиппова начал под величайшим секретом рассказывать мне обо всех соображениях и планах военных действий, в которые он был посвящен во время пребывания своего в Александрополе.

Вот краткий перечень этим новостям: один пехотный полк хотят отнять от нас в главные силы; из Александрополя решили наступать прямо на Ардаган и взять его. Перед началом этого движения от нас возьмут Тергукасова, а меня оставят во главе Эриванского отряда, который обязан будет защищать границу и вести войну оборонительную. Перспектива, стало быть, для нашего отряда [488] незавидная: деятельность предстоит более чем скромная. Жаль... Все делается, как видно, наизнанку. — Но служба царская везде одинакова. Постараемся и здесь сослужить ее как следует.

14-го января. Пятница. Эривань.

Командир 2-го Уманского казачьего полка Перепеловский привозил ко мне сегодня на показ муку и выпеченный из нее хлеб. Мука оказалась с камешками и перемешена с известью. Разумеется, я тотчас же препроводил к начальнику отряда эти вещественные доказательства невинных шалостей нашего интендантского рыцарства. Посягательства на солдатский желудок уже начались, и замечательно,— в такой стране, в такой житнице, где пуд пшеницы стоит 30 копеек.

Тергукасов еще раз повторил мне секрет, вывезенный им из Александрополя, добавив при этом некоторые подробности, а именно, что перед началом военных действий его потребуют в главные силы с тем, чтобы поручить ему отряд в 17 баталионов для наблюдения за Карсом в то время, как сам Лорис с прочими войсками двинется на Ардаган. Если бы при этом турецкий гарнизон осмелился выйти из Карса на помощь Ардагану, то Тергукасов обязан будет воспрепятствовать такому движению. Засим он разъяснил мне предстоящую здесь задачу Эриванского отряда, в котором останется всего 5 баталионов с кавалерией, и сделал мне наставления, как следует оберегать с этими силами пределы Эриванской губернии.

15-го января. Суббота. Эривань.

Сегодня получил депешу от корпусного командира, в которой поездка моя в Тифлис по необходимым [489] домашним делам разрешена на одну неделю. Начальник отряда смотрел сегодня прибывшие сюда две батареи 19-й артиллерийской бригады. Лошади худы, но батарейные командиры и офицеры очень хороши.

16-го января. Воскресенье. Эривань.

Утром был у Тергукасова, с которым вел специальную беседу об устройстве кордонной линии. Турки имеют обыкновение ранее разрыва вторгаться на неприятельскую территорию и истреблять беззащитных жителей, что и побуждает нас особенно заботиться о своей границе именно теперь, пока война еще не объявлена.

Сегодня вступила в Эривань 1-я конная батарея Кубанского казачьего войска. Я встречал ее при входе в город. Народ очень видный; но под казаками лошади лучше артиллерийских.

Обедал у Тергукасова и познакомился там с начальником артиллерии нашего отряда, генералом Барсовым, который по всей справедливости может быть назван генералом-юмористом, так он умеет смешить и забавлять нас своими рассказами. Вечером вернулся с кордона капитан Домонтович и представил мне подробное донесение.— Он нашел необходимым усилить кордон только в одном месте, а именно: от Хаджи-Байрама вверх по Арпачаю до Камбинского поста; прочие же пункты по всей линии достаточно обеспечены.

17-го января. Понедельник. Эривань.

Потребовал к себе Домонтовича и сделал все распоряжения по дивизии, по случаю моего отъезда.

В полдень встретил 2-й Хоперский казачий полк, вступивший в город под начальством подполковника Педино. Полк в большом порядке и произвел во мне хорошее [490] впечатление. В два часа откланялся перед отъездом начальнику отряда, который, между прочим, поручил мне доложить Великому Князю, что командиром формируемого у нас в отряде Куртинского дивизиона он желал бы назначить конной артиллерии капитана Тихонова.

20-го января. Четверг. Тифлис.

Совершив двухдневное путешествие, сегодня в 10 час. утра я прибыл в Тифлис и остановился в гостинице «Европа». По всей Эриванской дороге, в особенности от Делижана, большое движение войск. Говорят, полковник Лебединский назначен начальником сообщений; но порядки на дороге от этого нисколько не улучшаются и остаются в прежнем виде, если еще не в худшем.

Утром же я хотел явиться к Мирскому, но не застал его дома и расписался. Засим отправился к начальнику Окружного штаба, генералу Павлову и застал у него в кабинете двух из многочисленных его штабных помощников, а именно: генерала Шаликова и генерала Вербицкого. Они втроем об чем-то совещались. Павлов долго меня расспрашивал об Эриванском отряде; а во время нашей беседы я пришел к убеждению, что ему не мешало бы полечиться: он видимо нездоров, ибо не может ни минуты оставаться в покое, беспрерывно вскакивая с своего места с каким-то нервическим подергиванием.

Покончив с официальными визитами, виделся с почтенным князем Г. Д. Орбелиани, с которым всегда бывает мне так приятно н отрадно побеседовать. Он обнял меня, как любящий отец; засим долго и разумно рассуждал о наших порядках и приготовлениях к войне. Он их не одобряет, находя слишком вялыми и часто несообразными, а потому грустит и сокрушается в глубине [491] души своей, как истинный патриот, как беззаветный слуга Царя и Отечества.

Навестил я также некоторых родных в Тифлисе и встретил на станции железной дороги жену с дочерью, прибывших из деревни для свидания со мной.

Вечером генерал Павлов дал мне знать, что Его Высочество примет меня завтра в 12 1/2 часов дня.

21-го января. Пятница. Тифлис.

В 12 часов я приехал в гимназическую церковь, где служили панихиду по умершем в Париже князе Георгие Багратионе-Мухранском. На панихиду съехалась почти вся тифлисская знать.

Отсюда отправился во дворец. Великий Князь принял меня в своем кабинете и заставил подробно объяснить ему места расположения всех частей войск Эриванского отряда. Выслушивая мой доклад, Его Высочество следил за ним по карте, перед ним разложенной, и остался вполне доволен настоящей дислокацией. В заключение я доложил о хорошем состоянии войск, и о том, что командиры частей всей душой преданы делу и выполнят свой долг честно и добросовестно, в чем я сам, как очевидец, ни на минуту не сомневался.

Засим Великий Князь перешел к разговору о предстоящей войне и высказал мне следующее: ”Последние предположения наши изменились, и зимой у нас ничего не будет. А потому, чтобы привести в исполнение наш первоначальный план относительно Эриванского отряда, мне желательно взять от вас Крымский и Ставропольский пехотные полки в главные силы, и если Государь Император позволит мне мобилизовать 20-ю и 38-ю дивизии, то, взамен этих двух полков, дать Тергукасову целиком всю [492] его 38-ю дивизию; тогда у нас Эриванский отряд сделается вполне самостоятельным".

После того спрашивал меня об генерале Джафар-ага и выразился так: ,,злые языки распускают здесь в Тифлисе слух, что будто бы Джафар-ага не совсем благонадежен; но я с своей стороны все-таки продолжаю ему верить".— Конечно, я ответил, что Его Высочество совершенно верно ценит этого человека, не обращая внимания на подобную клевету. Коснувшись вопроса о формировании Куртинского дивизиона, я передал Великому Князю поручение данное мне генералом Тергукасовым относительно капитана Тихонова, добавив при этом, что офицер этот, по предложению начальника отряда, готов принять Куртинский дивизион, но опасается, чтоб от этого назначения не потерять в своей службе артиллерийской карьеры, почему он и приехал теперь сам в Тифлис, чтоб лично испросить совета у начальника артиллерии. — Его Высочество на это возразил: ,,Хотя и жалко отнимать у конной артиллерии такого офицера, как Тихонов; но что же делать? Ведь и для Куртинского дивизиона нужен хороший командир. Напрасно он беспокоится. По службе он ничего не потеряет".

Наконец Великий Князь отпустил меня и пригласил сегодня обедать. Отсюда я поехал к князю Ираклию Грузинскому. Видел царевну, жену его, и детей. Они очень мне обрадовались и атаковали расспросами об Эривани и об родных своих Агамаловых.

К шести часам вечера я прибыл во дворец к обеду. Их Высочества, как всегда, были со мной любезны и внимательны, а Великий Князь и на этот раз, чтоб доставить мне особенное удовольствие, вышел к столу в Нижегородском мундире. За обедом, кроме семейства и наставников, было еще трое посторонних: начальник штаба, фрейлина Озерова и дежурный адъютант князь Сумбатов. [493] Великая Княгиня пригласила меня занять место рядом с собой, а с другой стороны моим соседом оказался юный Великий Князь, Михаил Михайлович, который, по обыкновению, заговаривал со мной на любимую им тему о войсках, и между тем сообщил новость, что его матушка успела уже в короткое время угостить горячим чаем 17 тысяч прошедших через Тифлис солдат.

25-го января. Вторник. Тифлис.

Сегодня получил удивительную телеграмму от Домонтовича. Оно пишет следующее: ,,Начальник отряда просит корпусного командира о назначении начальником Куртинского дивизиона маиора Кавказского казачьего полка Кухаренко. Генерал Тергукасов поручил мне уведомить вас об этом, ждет вашего согласия".

Не понимаю, к чему отнести такую несообразность в поступке Тергукасова? Меня просит доложить Великому Князю одно, а сам теперь делает другое и ставит меня таким образом в весьма странное положение... Я отвечал на депешу, что доклад об Тихонове мною уже сделан лично Великому Князю, и что Е. В. изъявил свое согласие., а потому нахожу, что всякая перемена затем будет уже неудобна.

26-го января. Среда. Тифлис.

Сегодня получил вторую депешу от Домонтовича, где он меня уведомляет, что Тергукасов окончательно уже назначил Кухаренко начальником Куртинского дивизиона. Теперь же для меня нет больше сомнений в том, что это работа самого Домонтовича, находящегося в близких родственных отношениях с Кухаренко; но это не так прискорбно; как отсутствие характера и последовательности в [494] начальнике отряда, которое он проявил в настоящем случае совершенно для меня неожиданно.

29-го января. Суббота. Тифлис.

Сегодня Тергукасов по телеграфу просит меня скорее вернуться в Эривань. Не понимаю зачем такая поспешность? Побываю завтра у себя в деревне и затем потороплюсь выехать.

30-го января. Воскресенье. С. Чала.

По весьма экстренному служебному делу, желая переговорить теперь же с интендантом, генералом Шульманом, я рано по утру отправился к нему на квартиру. Он спал, но я просил его разбудить и вручил ему для прочтенья телеграмму, полученную мною из Эривани, где войска поголовно жалуются, что интендантство не высылает денег по требованию полков и ставит их в безвыходное положение.

Шульман прочитал телеграмму и, не находя разумеется никаких доводов к оправданию своего ведомства, свалил на почту, говоря, что должно быть требования еще здесь не получены и обещал справиться. Но я ему заметил, что не мое дело разбирать кто виноват в этой неисправности, тем более, что войска знают свое дело и, не пропуская срока, представляют требования; а потому, если несмотря на это, их не хотят своевременно удовлетворить всем следуемым по закону, то я, как начальник, не могу относиться равнодушно к такому положению вверенных мне частей, которое в благоустроенном войске терпимо быть не может.

С утренним поездом я выехал по железной дороге на Каспи и к вечеру прибыл в деревню. [495]

1-го февраля. Вторник. Тифлис.

Сегодня утром, по возвращении из деревни, я прежде всего отправился к Павлову, чтобы видеться с ним в последний раз перед отъездом моим в Эривань. Он поручил мне передать Тергукасову, что так как зимней экспедиции уже не предвидится, то вероятно и план кампании будет подвергнут изменению; для чего Его Высочество в скором времени потребует к себе и корпусного командира и всех отрядных начальников, чтобы Тергукасов был к этому готов.

От начальника штаба я отправился к помощнику главнокомандующего, князю Мирскому. Ординарец объявил, что Его Сиятельство изволит завтракать. Я потребовал книгу и расписался.

Сегодня же приемный день во дворце, куда я и прибыл прямо от Мирского. Здесь можно было встретить всех высших представителей, как военного, так и гражданского ведомств Кавказского Наместничества. Все они имели озабоченную внешность, по случаю предстоящей войны. Каждый генерал непременно считает себя обиженным: почему ни тому, ни другому из них не досталось командовать или корпусом, или каким-нибудь отрядом; хотя, откровенно говоря, насколько мы знаем этих недовольных,— ни того, ни другого решительно никуда нельзя было назначить.

В ожидании выхода Великого Князя, от нечего делать я невольно обратил внимание на некоторые отдельные группы этой общей картины утреннего придворного раута. Но вот отворилась дверь и в ней показался с надменной улыбкой князь Святополк-Мирский. Гордо окинув всех своим взглядом и удостоив присутствовавших легким кивком головы, князь подал руку только трем: сенатору Клушину, генералу Опочинину и еще кому-то. У меня он спросил [496] только, когда я уезжаю? Я ответил, что имел честь уже откланиваться Его Сиятельству и уезжаю завтра. Он пожелал мне счастливого пути.

Вскоре затем комендант Опочинин отправил через дежурного адъютанта в кабинет Его Высочеству список представляющихся. Немного погодя Великий Князь потребовал к себе в кабинет меня и генерала Петровского, принял нас очень благосклонно, подал нам руку и спросил меня, когда я уезжаю и почему так скоро? Я ответил, что отпуск мой подходит уже к концу. Его Высочество приказал мне предупредить генерала Тергукасова, что в скором времени его потребуют сюда для совещаний. Тут же я узнал, что корпусный командир получил сведения: будто бы Муса-Кундухов с 6.000 черкесов сосредоточивается под Баязетом, вследствие чего и предполагалось дивизион драгун поставить в Игдыре. Тут же мне приказано было сообщить начальнику Эриванского отряда, что на днях маиор Попов поедет в отряд, чтобы выбрать из старослуживых драгун самых лучших унтер-офицеров и рядовых для службы в жандармах действующего корпуса. Мера эта, хотя быть может и полезная сама по себе, все-таки мне не нравится: таких людей вообще в полках не много, если же этих немногих отобрать, то что же останется во фронте? Но нечего делать! Скрепя сердце надо исполнить, когда сам Главнокомандующий приказывает.

Затем пошла речь об артиллерийском капитане Тихонове. Его Высочество спросил меня: «По какому случаю Тергукасов не захотел назначить Тихонова командиром Куртинского дивизиона? Он, быть может, рассердился на него за то, что тот приехал сюда узнать мнение своего артиллерийского начальника? Я нахожу, что Тихонов поступил так, как следовало. Впрочем я очень рад, что он [497] остается в артиллерии. Кого же, наконец, Тергукасов назначил вместо Тихонова?» Я доложил: “маиора Кавказского казачьего полка Кухаренко. Простите, Ваше Высочество, если я напрасно обеспокоил вас докладом о желании начальника отряда: я никак не ожидал такой перемены, тем более, что первоначальный выбор Тихонова на это место принадлежал самому же генералу Тергукасову; но в мое отсутствие не знаю что такое там случилось". Великий Князь на это возразил: «Хорошо, знаю, что вы от себя не могли ходатайствовать об Тихонове».

Этим аудиенция и окончилась. Его Высочество простился со мной и поцеловал меня. Петровского, только что произведенного в генералы, поздравил с чином, расспрашивал о местном Тифлисском баталионе и объявил ему о вновь полученном из Петербурга приказании, чтоб обучение новобранцев кончать не в 2-х месячный, как прежде было определено, а в 4-х месячный срок, из чего и заключили многие, что объявление войны последует не скоро.

Окончив с Петровским, Великий Князь тотчас же вышел в общую приемную залу. Мы и вся его свита последовали за ним. В зале все почтительно ему поклонились. Он прежде всего подошел к вновь прибывшим в Тифлис и к отъезжающим. С каждым из них разговаривал; подошел к Мирскому и сказал ему несколько слов. Прием продолжался до 2-х часов. Здесь, к прискорбию моему, я узнал что в Грузинской дружине было несколько случаев побега. Стыдно грузинам! Всегда они честно и усердно служили Царю и Отечеству. Какая же нечистая сила их попутала на такие небывалые в среде их поступки?...

2-го февраля. Среда, Тифлис.

Радостный для меня день: сегодня мне привезли победоносный значок, прославленный когда-то в известном [498] Чолокском деле с конными охотниками Грузинской дружины в 1854 году 4-го июня. Хочу теперь взять его с собой.

Сегодня был у меня капитан Тихонов и сообщил, что назначение Кухаренко есть не что иное, как интрига моего начальника штаба Домонтовича. Это меня огорчило: я никак не ожидал такого казуса. Более же всего мне прискорбно, что Тергукасов легко поддался этой интриге и поставил меня в неловкое положение перед Великим Князем, заставив напрасно ходатайствовать об Тихонове, а, главное, не спросил у меня, как у командующего дивизией, согласия на назначение Кухаренко. Распоряжение подобного свойства должны вредить дисциплине, подрывая доверие подчиненных к своим прямым начальникам. Не подлежит также сомнению, что хорошие офицеры более нужны в казачьих полках, нежели в каком-нибудь импровизированном Куртинском полку, который, как отдельная часть, по моему мнению, совершенно не нужен. Достаточно было бы держать куртин прикомандированными при частях для разных посылок и разведок; отбирать же для них из полков лучших офицеров я нахожу для службы бесполезным и даже вредным.

4-го февраля. Пятница. Ст. Акстафа.

Начиная от Яглуджи до самой Акстафинской станции не следовало бы, мне кажется, напрасно подвергать проезжающих шоссейному сбору. Шоссе здесь так хорошо, что все предпочитают объезжать его мимо, на что наши инженеры вероятно и не в претензии, продолжая с усердием набивать ремонтными деньгами свои объемистые карманы. Не мешало бы кому следует обратить особенное внимание на это обстоятельства, так как в случае кампании оно должно будет иметь неотразимое влияние на наши военные сообщения. [499]

На дороге я съехался с кабардинским князем Бейк-Мурза Наврузовым и тремя его товарищами. Все они с особенным рвением стремятся на службу Царскую и едут к корпусному командиру.

5-го февраля. Суббота. Ст. Делижан.

На станции Тарасчайской, я встретился с нижегородцами: капитаном Чернышевым, прапорщиками князем Андронниковым и Калантаровым, ехавшими в отпуск на 20 дней. От них узнал, что все путешественники, направляющиеся к Эривани, сидят в Делижанке и далее двигаться не могут. Дорога завалена снегом и проезда нет. Странное дело! Войну начинают, а об дорогах не заботятся. Администрация наша никогда ничего не делает во время; а уж если и решается что-нибудь устроить, то всегда на средства нищенские и непременно кое-как. Одно лишь расхищение казны администрацией у нас совершается аккуратно, широко, с непоколебимой стойкостью и всегда своевременно. Хорошо, что мне удалось настоять о переводе конной батареи и Хоперского полка из Чубухлы и Семеновки в Эчмиадзинский уезд, иначе им пришлось бы оставаться отрезанными от отряда, пожалуй, вплоть до самой весны.

6-го февраля. Воскресение.

На почтовой станции я встретил много проезжающих и между ними отставного генерала Коханова, едущего в Эривань. Коханов пригласил меня в свою комнату, просил вместе завтракать и вместе же продолжать путешествие. Смотритель станции не советовал нам ехать; но мы все-таки после завтрака расселись по саням и выехали на Семеновку. С девяти часов утра к 2-м пополудни едва дотащились: [500] ужасный снег! и несчастные лошади были измучены окончательно. Здесь мы встретились с инженером, заведующим этой дорогой; он уверял нас, что близ Гокчинского озера решительно нет никакого проезда. Мы поверили и остановились на неопределенное время в Семеновке. Перед вечером мы заметили со станционного дома несколько молоканских саней, прибывших с ячменем. Спросили об дороге и узнали, что хотя с большим трудом, но есть возможность проехать. Мы наняли этих же молокан и поспешили отправиться в Еленовку. Действительно, путь оказался тяжелым. К счастью, метели не было, иначе близ Гокчинского озера невозможно было бы проехать. Ночью наконец мы добрались до Еленовки.

7-го февраля. Понедельник. Эривань.

Сегодня утром выехали из Еленовки. День был туманный; шел снег. Дорога вся была не очищена от заноса, почему и в Эривань мы приехали поздно вечером. По справкам оказалось, что дорогу не очищают, потому что инженеры имеют обыкновение не выплачивать рабочим всех денег сполна; начальник же военных сообщений, полковник Лебединский с своими помощниками, получая хорошее содержание, весело проводят время, а занятия своими обязанностями находят делом весьма скучным.

Первым явился ко мне в Эривани командир Кавказского полка полковник Кирьяков. Приняв его, я тотчас же надел мундир и отправился к начальнику отряда. Тергукасов, по-видимому, очень обрадовался моему возвращению; много расспрашивал меня об Тифлисе. Я передал ему приказание Великого Князя и поручение от Павлова. Он только что передо мной получил телеграмму, вызывающую его в Тифлис. Из нескольких слов, сказанных Тергукасовым, я [501] тут в первый раз заметил, что он недоволен корпусным командиром за то, что его начинают обходить как начальника отряда и помимо его бесцеремонно распоряжаются. Предвижу по этому поводу, к сожалению, неминуемый в будущем разлад. который, разумеется, весьма вредно отзовется на войсках. Я повел речь об Тихонове и Кухаренко и высказал Тергукасову о своем неловком положении перед Великим Князем. Меня крайне поразило, что начальник отряда не задумался утверждать теперь, что насчет Тихонова был не более как простой разговор и что он вовсе не имел в виду его назначить. Такое объяснение по моему равносильно отказу от своих слов. Я, разумеется, отвечал, что без его желания никогда бы не позволил себе докладывать Его Высочеству об Тихонове, как об офицере, которого совсем не знаю и рекомендовать не могу. И так, Арзас Артемьевич на первых же порах начал поступать со мной не искренно; надо быть с ним осторожнее.

Отпуская меня, Тергукасов объявил, что он уезжает в Тифлис, а мне поручает вместо себя командование Эриванским отрядом. Возвратясь домой, я почувствовал сильную усталость от несносной дороги.

Явился Домонтович и сообщил мне кое-что об дивизии и, между прочим, что без меня приезжал из Александрополя князь Чавчавадзе осматривать полки, которыми остался доволен, хотя из сделанных им заметок и замечаний было очевидно, что Чавчавадзе на своих смотрах был не совсем основателен.

8-го февраля. Вторник Эривань.

На здешних жителей крепко наседают по части натуральных повинностей, и надо отдать им полную [502] справедливость, что все это исполняется ими без малейшего ропота. Всматриваясь вообще в экономическое положение здешнего края, нельзя не удивляться, как щедро он наделен природой; при этом и народ чрезвычайно трудолюбив, но, увы, благодаря все той же бездушной, коснеющей в рутине администрации нашей, нигде, решительно нигде, не видать хотя бы самого медленного движения вперед по пути прогресса. Как было во время оно при Паскевиче, который отвоевал этот край от Персии, так все осталось в том виде.

Не понимаю, как мы позволяем себе мечтать об цивилизации и благосостоянии юго-западных славян, навязывать им свою опеку, тогда когда нам и у себя-то дома, на Азиатской окраине, как видно, суждено еще очень долго пребывать на точке замерзания. Многочисленное население татар продолжает с неизменным недоверием относиться к русскому чиновничеству, что и понятно, так как это последнее при всяком случае относится к первому с высоты своего канцелярского величия, считая мусульман какими-то париями, которых не стоит просвещать.

Проезжая сегодня мимо бульвара, я был остановлен группой знакомых мне дам из эриванского чиновничьего мира. Все оне сразу, перебивая одна другую, принялись рассказывать мне о скандале, случившемся накануне во время танцевального вечера в клубе. Дело было в том, что юный прапорщик драгунского полка, как разобиженный и разгоряченный кавалер, не сумел совладать с собой и назвал какую-то девушку дурой за то, что она гордо и несколько раз отказывала с ним танцевать, продолжая, однакоже, целый вечер танцевать со всеми прочими кавалерами. Обступившие меня на бульваре дамы с воплем требовали жесточайшего наказания для прапорщика! Ошеломленный таким неподобающим для прекрасного пола [503] ожесточением, я поспешил удалиться, заметив разгневанным крикуньям, что не дамское дело разбирать и исследовать клубные скандалы; что на то есть клубные старшины и ближайшие военные начальники.

9-го февраля Среда Эривань.

Великий Князь поручил капитану Гельперсену осмотреть во всем Эриванском отряде лошадей: строевых, артиллерийских и обозных. Вечером я был у Тергукасова. Завтра он уезжает в Тифлис, и я получил от него все приказания касательно отряда, который временно поручается мне.

Замечено мною, что и генерал Тергукасов и его начальник штаба, полковник Филиппов, друг другом недовольны.

10-го февраля. Четверг. Эривань.

Сегодня утром прибыл парк. Осмотрев его я нашел, что люди совершенно незнакомы с своим делом и не дисциплинированы; одеты небрежно; лошади худы; ездовые совсем не умеют ездить. Видно, что все это сколочено на скорую руку, кое-как.

Был я сегодня у генерала Джафар-аги, который благодарил меня за подарок, привезенный ему мной из Тифлиса; Джафар-ага приказал вывесть лошадь замечательной, редкой породы и спросил: как она мне нравится? Чтобы отделаться от пешкеша, я сказал, что лошадь очень хороша, но не в моем вкусе. Ее увели назад.

Являлись ко мне также: полковник Измаил-хан Нахичеванский и принц персидский, флигель-адъютант, полковник Риза-Кули-Мирза. [504]

12-го февраля. Суббота. Эривань.

Млетская станция на Военно-грузинской дороге, говорят, погребена под снежным обвалом; люди спаслись, а почтовые лошади все погибли.

Полковник Филиппов сообщил мне, что в корпусном штабе вырабатывается план сформирования из частей войск Эриванского отряда, а именно, из двух казачьих полков и стрелкового баталиона, летучего отряда, который, под начальством полковника графа Михаила Граббе, должен будет действовать на Кагызман и далее. Я им не советовал бы так разбрасывать мелкие отряды. По моему мнению, на первых порах следует действовать совокупно, общими силами, и когда турки раза два-три будут разбиты, тогда только можно позволить себе отделять от отряда незначительные колонны.

13-го февраля. Воскресенье. Эривань.

Приезжал ко мне сегодня корпусный интендант генерал Бобохов. Он просил предоставить ему средства объехать все части Эриванского отряда, и я ему это обещал. Затем отправился к полковнику Филиппову, где застал и губернатора. У Филиппова все стены облеплены картами и планами, но и фантазия у него донельзя странная: ему, например, кажется возможным завоевать всю Малую Азию чуть не с одною дивизией. Бредни, возбуждающие не смех, а сожаление!

В 5 часов пополудни явился ко мне командир драгунского полка. Много он мне говорил о своих переяславцах и об князе Чавчавадзе, который осматривая полк, сделал много замечаний некстати.

Вечер я провел у вице-губернатора. За ужином у него толковали об разных разностях, в особенности о [505] народном управлении. Вице-губернатор горячо доказывал, что еще рано для Эриванской губернии устраивать дороги и мосты, уверяя, что войска могут обойтись и одним паромом при переправе через р. Аракс. Поздравляю я народ, имеющий столь мудрых управителей.

14-го февраля. Понедельник. Эривань.

Вечером я был приглашен сегодня к Пана-хану, где застал: губернатора, Измаил-хана Нахичеванского, брата его Кельбали с сыном и эриванского уездного начальника Камсаракана, известного своей страстью разыгрывать из себя какого-то армянского царевича.

После карт сервирован был великолепный ужин по европейски. Удивительные люди, эти ханы! Сами живут открыто, не отказывают себе ни в чем, исправно кутят и проигрывают, как настоящие европейцы, большие деньги в карты, а жен своих держат под замком в самом жалком положении. Когда же они, наконец, перестанут тиранить этих несчастных женщин?

В два часа ночи я вернулся домой и застал у себя капитана Гельмерсена, возвратившегося из Кульп. Он успел уже осмотреть все кавалерийские части и остался содержанием лошадей очень доволен.

15-го февраля. Вторник. Эривань.

Начал говеть. Сегодня отправляю в Парнаут 4-ю сотню Кавказского полка на смену сотни Уманского; перед отправлением осмотрел ее и нашел лошадей в хорошем виде.

16-го февраля. Среда. Эривань.

Сегодня доставили сюда готовый деревянный мост для реки Аракса. Кажется мне, что он узок и будет [506] негоден. Что потрачено на перевозку — того и сам не стоит.

18-го февраля. Пятница. Эривань.

Является ко мне офицер Хоперского казачьего полка и доносит, что командир полка прислал его за приемкой 1200 четвертей ячменя от Кавказского казачьего полка. Удивленный таким распоряжением, состоявшимся без моего ведома, я немедленно потребовал объяснения от командира Хоперского полка подполковника Педино. Он прислал мне подлинную бумагу, полученную им от корпусного интенданта генерала Бобохова, в которой предписывалось Хоперскому полку безусловно принять ячмень от Кавказского.

Находя, что генерал Бобохов не имел никакого права помимо меня отдавать приказания моим подчиненным, я запретил хоперскому офицеру принимать ячмень и отослал его обратно в полк.

Вскоре затем оказалось, что генерал Бобохов, объезжая войска и объявляя им цены на фураж, вознегодовал на подполковника Педино за то, что он отказался от предложенных ему цен и, чтобы наказать несговорчивого командира полка, Бобохов решил во что бы то ни стало навязать ему чужой фураж, оказав этим в то же время протекцию другому, более сговорчивому Кавказскому полку. Вот какие приходится иметь дела накануне войны! Если все интендантские чиновники примутся в войсках распоряжаться, тогда можно ли будет ожидать чего-нибудь путного? Эти господа не шутя воображают, что в целой армии только они одни разумны и честны; но я полагаю — наоборот, и твердо уверен, что все желающие обрезать частных начальников и старающиеся подрядным способом продовольствовать войска, чтобы набить одни только свои собственные карманы,— все эти интендантские и им подобные [507] башибузуки весьма далеки от звания рыцарей честности, что они всегда служили и будут служить тяжким бичом для казны и для солдата.

Сегодня у полковника Кирьякова было молебствие по случаю отправления 3-й сотни Кавказского полка на кордон в Хейрбеклю. После молебствия я осмотрел сотню и нашел ее посредственной. Потом был у губернатора и просил его, как председателя Эриванского общества Красного Креста, уделить некоторую часть из сумм общества на Эриванский отряд для необходимого приобретения двух рессорных лазаретных карет под раненых и больных. Рославлев холодно принял мое предложение и, кажется мне, именно потому только, что не он сам, а другой завел об этом речь.

Был затем у полковника Филиппова, который нашел нужным объехать войска вместе с Бобоховым, что, как начальнику отрядного штаба, по моему мнению, не следовало бы. Когда я рассказал Филиппову Бобоховский маневр с “кавказским" фуражом, он притворился ровно ничего не знающим об этом обстоятельстве. Надеюсь, однако, что планы их останутся невыполнимыми, если только сам начальник отряда не введен будет ими же в заблуждение.

Так как Бобохов после своего объезда ко мне не заходил, то я сам к нему отправился, но не застал его дома: он обедал у Кирьякова. Конечно, Педино никогда не угостит таким обедом, как Кирьяков. Как же можно корпусному интенданту действовать иначе?..

Кавказцы заготовили для себя ячмень по дешевым ценам в то время, когда об войне не было и речи и когда еще никаких других покупателей здесь не было; а теперь они думают с помощью Бобохова, передав дешево доставшийся фураж хоперцам, довольствоваться по [508] современным, высоко поднявшимся справочным ценам. Вот начало военно-хозяйственных операций перед открытием кампании!

Я пригласил к себе отрядного интенданта подполковника Малиновского и объявил ему для сведения, что хоперский офицер, присланный за приемкой “кавказского" фуража, отправлен мною обратно в полк, и что фураж этот я ни в каком случае принять не допущу, пока не возвратится начальник Эриванского отряда, от которого и зависит окончательное решение этого курьезного дела.

19-го февраля. Суббота. Эривань.

Сегодня празднуется восшествие на престол. Я надел мундир и поехал в церковь. Исповедался у благочинного. В 10 часов назначен был церковный парад. К этому времени собрались в церковь все военные и гражданские чины. В конце обедни я причастился Св. Таин. Все меня здесь поздравляли. По окончании обедни отслужили торжественное молебствие, после которого губернатор, как старший в чине, принял от всех поздравления. Затем я вышел из церкви и встретил генерала Рославлева на фланге парада. Он поздравил парад и ответом на это поздравление было громкое ,,ура!", сопровождаемое гимном ,,Боже Царя храни". После церемониального марша я вернулся в церковь и выслушал молитву после причастия. По пути домой заехал к губернатору, а потом принимал у себя многих татар и армян, пожелавших меня поздравить.

Сегодня обедали у меня все штаб-офицеры драгунского полка. Вечером я вышел на бульвар, где встретился с отрядным интендантом Малиновским. Бобохов написал ко мне кляузную бумагу, в которой неосновательно и бестактно обвиняет командира Хоперского полка за то, что он не принял (по моему приказанию) насильно навязываемого [509] ему фуража. Эта выходка Бобохова не могла, разумеется, не рассердить меня: очевидно, что он не только не добросовестный, но в то же время и бестолковый человек. Он не мог или не хотел понять, что Педино, как мой подчиненный, исполнивший в точности приказание начальства (хотя бы и не по сердцу интендантского чиновника) ни в каком случае не может подлежать ни ответственности, ни порицанию.

20-го февраля, Воскресенье. Эривань.

Сегодня утром был у меня командир Переяславского драгунского полка; говорил он мне про свой полк, про офицеров и вообще, как видно, очень усердно заботится о вверенной ему части. Просил он меня на прибивку и освящение пожалованного полку нового Георгиевского штандарта. 26 февраля выбрано им для этой церемонии весьма резонно и удачно, так как в этот день рождение Августейшего Шефа Переяславского полка, Государя Наследника Цесаревича.

Утром же были у меня инженер капитан фон-дер-Ноне и просил разрешения, по случаю большой прибыли в р. Араксе, сделать к временному мосту прибавку из частей нового, только что доставленного моста. Я разрешил.

23-го февраля Среда. Эривань.

Сегодня получил две политические телеграммы. В первой говорится, что английский флот, по соглашению с прочими державами, отозван из греческих вод в Мальту; во второй, что мир с сербами будет подписан завтра и что территория Сербии в продолжение 12 дней очищена будет турками.

Любопытно знать, что после этого правительство наше думает предпринять. Войска почти выходят из терпения. [510] Хотя недостатка ни в чем нет и содержание хорошее, но нет только возможности оставаться столь долгое время в бездействии. Война или мир,— одно из двух; всякое другое положение для военного человека невыносимо тягостно.

Войска у нас и офицеры, надо сказать правду, настолько подготовлены и надежны, что обещают много хорошего в будущем; зато офицеры генерального штаба за исключением весьма немногих оказываются совершенно неопытными и чересчур самонадеянными. Чем более они об себе мечтают, тем рельефнее выражается вся их практическая непригодность.

24-го февраля. Четверг. Эривань.

Был сегодня у Филиппова и написал у него депешу Тергукасову в Тифлис, в которой сообщаю, что Бобохов продолжает настаивать на приемке хоперцами “кавказского" фуража и что я прошу начальника отряда отменить это распоряжение. Филиппов сообщил мне новость: 20-ю, 21-ю и 38-ю дивизии приказано мобилизировать.

Пришел домой, где ожидал Домонтович. Он показал мне депешу окружного интенданта генерала Шульмана к отрядному интенданту Малиновскому, где тот пишет, что корпусный командир разрешил: штаб Кавказского полка с двумя сотнями оставить в Эривани. Я не поверил своим глазам,— так это разрешение меня удивило. Штаб Кавказского полка с двумя сотнями квартировал уже, по приказанию начальника отряда, в Эчмиадзине. Зачем же вдруг понадобилась эта перестановка? Если только для фуражных операций, то, разумеется, пусть будет как угодно корпусному командиру, но я предвижу тут одни лишь армянские расчеты. Что же после того, мы, прямые начальника, из себя изображаем, если помимо нас хозяйничают в войсках интенданты. [511]

Вечером гулял на бульваре и встретил командира Кавказского полка. Он с свойственною ему вкрадчивостью начал выпрашивать моего разрешения задержать в Эривани вторую сотню его полка, которая давно должна была бы находиться в Эчмиадзине. Я наотрез ему отказал и предложил немедленно привести в исполнение однажды утвержденную дислокацию.

Сегодня привезли из Тифлиса телеграфные аппараты: хотят провесть проволоку от Эриваня до Игдыря. И Слава Богу, давно пора.

Эчмиадзинскому уездному начальнику Ханагову отпустили 3 т. рублей для устройства парома в Хейрбеклю. Не понимаю каким образом уездный начальник оказался инженером? Впрочем, таких явлений у нас тьма тьмущая.

25-го февраля. Пятница. Эривань.

Был у губернатора, чтоб узнать: не известно ли ему что-нибудь о приезде в Эривань корпусного командира, о чем давно уже носится слух по городу; но и на этот раз, как всегда, от такого нелюбопытного человека ничего нового я не услыхал. На бульваре встретился с Барсовым и Броневским. Долго рассуждали об ожидаемой войне, критиковали, порицали и все это происходило от слишком долгого, томительного ожидания.

Получил от Тергукасова ответную депешу, где он приказывает: хоперцам продолжать принимать фураж от интендантского чиновника, а штаб Кавказского полка с двумя сотнями переставить из Эчмиадзина в Эривань; таково желание окружного интенданта; стыдно начальнику отряда так вяло защищать интересы своих войск и так усердно потворствовать своекорыстным проискам интендантства! [512]

Завтра я должен ехать в Сардар-Абад; хотя очень нездоровится, но нечего делать. К этой поездке побуждает меня, кроме любезного приглашения полкового командира, еще и долг служебный: драгунский полк состоит в моей дивизии, празднует день рождения своего Августейшего Шефа и освящает Георгиевский штандарт. Причины весьма уважительные.

26-го февраля. Суббота. Эривань.

В пятом часу утра экипажи были уже готовы у моего подъезда. Одетые в праздничную форму, ровно в 5 час, мы выехали в Сардар-Абад; я сел вместе с Домонтовичем, а начальник отрядного штаба с Кирьяковым следовали за мной в другом экипаже. Дорога до Эчмиадзина (18 вер.) вся очень ровная и гладкая, как шоссе, за исключением трех убийственных верст между загородными садами, при самом выезде из Эривани; здесь двигаться иначе невозможно, как шагом, и все-таки с риском сломать себе шею, или экипаж; до такой степени эти три версты разбиты и каменисты. Это срам для здешней администрации; крайняя беспечность и равнодушие, которые тут уже слишком больно дают о себе знать.

В Эчмиадзине переменили лошадей. Отсюда в двух верстах протекает горная маленькая речка, которая летом обыкновенно высыхает, а теперь, весной, до того глубока и капризна, что мы едва-едва переехали в брод.

От Эчмиадзина до Сардар-Абада (около 30 верст) дорога вообще очень хороша; но и здесь око администрации блистает своей слепотою; местные жители, орошая свои поля, бесцеремонно и безнаказанно перерывают большие трактовые дороги глубокими канавами, через которые в иных местах трудно бывает проехать не только на колесах, а даже и верхом. [513]

В 11 часов утра мы приехали в Сардар-Абад и остановились у небольшого дома, занимаемого командиром Переяславского драгунского полка. Дом этот — исторический и замечателен тем, что в 1837 году Император Николай I, обозревая всю малоазиатскую границу, останавливался в Сардар-Абаде и ночевал в том самом доме, нарочно для этого случая отстроенном и отделанном.

Против подъезда у дома ожидал меня почетный караул; здесь же находились приглашенные из разных частей Эриванского отряда штаб и обер-офицеры. Караул был славно подобран и великолепно одет. Принял ординарцев и, поблагодарив драгун, я приказал распустить караул, сел на коня и подъехал к полку, стоявшему на соседней площади в конном строю в полном своем составе.

Командир полка встретил меня с рапортом. Поздравив его, я поздоровался с драгунами и поздравил их с днем рожденья Шефа и пожалованным от Государя новым Георгиевским штандартом. Сыграли на молитву; все слезли с лошадей, и священник начал молебствие.

Вскоре затем наступила торжественная минута освящения штандарта. Командир полка громко, во всеуслышание, прочитал Высочайшую грамоту, присланную полку вместе со штандартом. Из слов грамоты видно, что Переяславский полк сформирован из Тверского драгунского, окончившего уже свое вековое существование; таким образом, настоящее пожалование переяславцам нового штандарта сравнивает столетнюю службу обоих полков перед Престолом и Отечеством. Потом командир полка также громко прочитал известные статьи закона, в которых определяется наказание за потерю знамени в деле против неприятеля.

Штандарт был в руках унтер-офицера и стоял перед аналоем при полковом адъютанте. Священник [514] начал чтение молитвы, положенной по церковному уставу перед окроплением знамени святой водою. Во время чтения этой молитвы командир полка опустился на правое колено и поддерживал рукой полотно штандарта, а по окроплении его водой осенил себя крестным знамением, поцеловал штандарт и затем вручил его обратно унтер-офицеру. Обойдя фронт полка и окропив всех святой водою, священник прочитал вслух присягу на верность, которую все чины полка повторяли за ним в полголоса. Какой истинно внушительный, торжественный смысл этой присяги! Найдется ли человек, который бы не поклялся в глубине души своей выполнить ее свято и ненарушимо?...

По окончании присяги все офицеры и нижние чины подходили к Кресту и Евангелию. Затем весь полк сел на коней. Скомандовали: “господа офицеры". Музыка заиграла поход и штандарт, предшествуемый командиром полка и адъютантом, направился к 3-му эскадрону, где командир полка собственноручно передал его штандартному вахмистру, которого тут же обнял и поцеловал.

По отдании чести штандарту я еще раз поздравил переяславцев с высокой Царской милостию и потом пропустил весь полк церемониальным маршем повзводно. Прошли замечательно стройно. Народ чрезвычайно красивый и одет щегольски. Лошади в блестящем виде, особенно в 1-м эскадроне. Я поспорю с кем угодно, что даже в гвардии нет лучшего эскадрона; это мнение мое подтвердили находившиеся тут бывшие гвардейские офицеры. После церемониального марша полк опять выстроился на прежних местах. Здесь подали водку. Я взял чарку и выпил за здоровие Государя Императора. Весь полк подхватил ,,ура”, а музыка — ,,Боже Царя храни". Вслед за сим я провозгласил тосты за здоровье Шефа полка, Государя Наследника Цесаревича, потом Августейшего Главнокомандующего, В. К Михаила [515] Николаевича, и наконец за здоровье командира Переяславского полка, всех офицеров и нижних чинов, служащих в этом славном полку.

Все эти тосты сопровождались громогласным “ура" и полковым маршем. Затем командир полка, в свою очередь, взял чарку и провозгласил последовательно за здоровье: корпусного командира, начальника Эриванского отряда и за мое здоровье; — тоже “ура" и музыка. Этим закончилось официальное празднество.

С особенным удовольствием припоминаю, что мне приходилось уже четвертый раз в моей жизни прибивать гвозди к штандартам, что так лестно и дорого для военного человека: два — штандарта в Нижегородском полку, один — у охотников конной Грузинской дружины и наконец этот, четвертый, в Переяславском полку.

С плаца, на котором происходил парад. эскадроны направились к праздничному обеду, для них приготовленному; а мы все с офицерами и гостями были приглашены командиром полка к столу, устроенному под палатками и весьма удачно сервированному его ловким камердинером Яковом слишком на 60 персон. Обед был чрезвычайно оживлен. Тут также были тосты за Августейших особ и множество частных, сопровождавшихся задушевными речами. Играла музыка и распевали славные песельники.

После обеда начали варить жженку. Просили меня неотступно не уезжать так скоро; но мне до того нездоровилось, что, несмотря на все мое желание, я не в силах был далее оставаться на празднике. Командир полка и все офицеры были так любезны, что проводили меня верхом по дороге к Эчмиадзину. У каждого было в руке по бутылке шампанского. Отъехав версты две от Сардар-Абада, я остановил свою коляску, благодаря их и просил более не беспокоиться. Тут еще раз с задушевным “ура" выпили за мое [516] здоровье и мы распростились. К 11 час. вечера я прибыл в Эривань к ночлегу, которым и поспешил сию же минуту воспользоваться,— так я был утомлен и нездоров.

Текст воспроизведен по изданию: Из записок князя Амилахвари // Кавказский сборник, Том 28. 1908