ОБЗОР СОБЫТИЙ НА КАВКАЗЕ В 1846 г.

X.

Беглый взгляд на черноморскую береговую линию. Роль азовской флотилии. Мысль горцев о поголовном восстании. Меновая торговля. Тревоги на черноморской береговой линии в январе и феврале. Дерзкая попытка Джембулата Берзека. Подвиг рядового Попольницкого. Личность Сефер-бея и его дикая затея. Поворот в настроении горцев. Хаджи Берзек. Выдержка из донесения генерала Будберга. Джубские шапсуги и их князья Газы. Положение Тенгинского укрепления. Возобновление военных действий. Дело 4-го мая у ст. Суворовской и 31-го мая у ст. Николаевской.

Черноморская береговая линия распадалась на четыре района, носивших название отделений и управлявшихся особыми начальниками, которые подчинялись начальнику черноморской береговой линии. Упираясь правым флангом своим, крепостью Анапой, в кубанский лиман, левым она уходила в самую глубь Абхазии, захватывала Самурзакань и Гурию в мингрельском уезде грузино-имеретинской губернии и оканчивалась у самой турецкой границы укреплением св. Николая. В состав ее входили 5 крепостей, 14 укреплений, 5 фортов, 3 станицы и одно местечко, не считая наблюдательных казачьих постов, занимавших кордоны в дикой, полупокорной нам Абхазии 20. Охранялась черноморская береговая линия войсками, специально для восточного берега Черного моря сформированными и состоявшими из 15-ти черноморских линейных баталионов и гарнизонных артиллерийских бригад. Кроме того, по укреплениям разбросаны были мелкие команды азовского казачьего войска и очередных донских казачьих полков, а в Анапе стоял анапский горский полуэскадрон. Для наблюдения за [219] турецкими контрабандными судами, подвозившими черкесам боевые припасы и даже орудия с артиллерийскими снарядами, установлено было крейсерство ладьями и баркасами азовской флотилии, на обязанности которых лежало также поддерживать связь между береговыми укреплениями, так как сухопутные сообщения были слишком затруднительны и к тому же небезопасны, а по условиям некоторых местностей прямо невозможны. В исключительных случаях, когда какому-нибудь пункту угрожала опасность, из Новороссийска в помощь его гарнизону высылалось военное судно или пароход с более или менее значительным десантом.

Довольно многочисленные приверженцы и почитатели Шамиля между прибрежными горцами уже в начале года подготовляли умы к идее всеобщего восстания, которое должно было выразиться в одновременном нападении на все наши береговые укрепления. За ходом этой интриги генерал-адъютант Будберг, начальник черноморской береговой линии, имел возможность следить через некоторых лиц, занимавших видное положение в непокорных нам обществах, но втайне тяготевших к русскому протекторату.

Почти с начала основания черноморской береговой линии установились довольно странные отношения между нашими войсками и враждебным нам населением. В каждом сколько-нибудь значительном укреплении существовала меновая торговля, на которую очень охотно стекались жители из окрестных непокорных нам аулов. С одной стороны это имело свое неудобство, давая горцам возможность знакомиться с внутренним расположением наших опорных пунктов, численным составом их гарнизонов, отчасти и с характером их начальников; за то с другой стороны меновая торговля немало способствовала сближению горцев с нами. Присмотревшись к добродушному характеру русского человека, к нашим порядкам, к нашей [220] веротерпимости, горец поневоле должен был с меньшим доверием относиться к зажигательным проповедям своих фанатиков, излюбленною темою которых была непримиримая ненависть к русским. Однако на этот раз ген. Будберг, обозревая в январе береговую линию, не нашел в меновой торговле того оживления, которым она отличалась в прежнее время. Он приписывал это ненастной погоде и глубоким снегам, выпавшим в гористых местностях; но настоящую причину этого явления следовало искать в расположении умов, враждебно настраиваемых против нас эмиссарами, прибывавшими то с восточного Кавказа, то с берегов Босфора.

Рано начались тревоги на черноморской береговой линии в 1846 году. Первые выстрелы раздались 3-го января в форте Навагинском против команды, высланной в лес за дровами. 9-го января команда того же форта и при таких же обстоятельствах наткнулась на засаду, причем потеряла одного убитым и трех ранеными нижних чинов. То же самое повторилось в укреплении Тенгинском 8-го января. Команда, в составе 130-ти рядовых при 12-ти унтер-офицерах и 3-х офицерах, выступила из укрепления в 9 часов утра для заготовления дров. В ущелье, на расстоянии пушечного выстрела от левого фаса укрепления, она остановилась и тотчас же прикрыла себя цепью с пикетами по флангам. Едва застучали топоры, как на возвышенности, командующей над ущельем, начали показываться ближайшие соседи укрепления — абадзехи. Когда их набралось около ста человек, они придвинулись к правому пикету и открыли по нем ружейный огонь. Рабочие тотчас побросали топоры и приняли участие в перестрелке. Горцы перебежали к левому флангу, но здесь их встретили штыками, а укрепление дало по ним два орудийных выстрела. Этого было достаточно, чтобы абадзехи, подобрав своих раненых, [221] поспешили спуститься с горы. Больше во весь день они ни разу не тревожили команду, несмотря на то, что ближайшие аулы их находились на расстоянии двух ружейных выстрелов от укрепления. У нас выбыло в это утро из строя два нижних чина ранеными. Потеря неприятеля, как почти всегда, осталась неизвестной. Гарнизон Тенгинского укрепления три раза в продолжение января занимался заготовлением дров и все три раза имел перестрелки. 14-го января команда форта Раевского была атакована натухайцами, но отступила без потерь. Навагинский форт имел три перестрелки во время заготовления дров; в одной из них он лишился одного рядового убитым и трех ранеными. В последних числах января воинскому начальнику Навагинского форта капитану Ковалевскому дано было знать, что вблизи укрепления, в аул Джембулата Берзека, прославившегося в горах своими смелыми наездами, под его личным начальством собирается скопище в несколько сот человек из разных закубанских обществ с намерением вторгнуться в покорную нам Абхазию, следовательно в наши пределы, и по пути атаковать два наших укрепления — св. Духа и Пицунду. Капитан Ковалевский принял меры самой строгой осторожности, так как нападение могло быть сделано и на него; присутствие же двух азовских крейсеров в устье реки Сочи дало ему возможность известить об угрожающей опасности исправляющего должность начальника 3-го отделения полковника Гогенбаха, а также воинских начальников укр. св. Духа и Пицунды и владетельных князей пограничного округа Абхазии — Иналиповых и Маршаниевых. Но князья эти были уже предупреждены лазутчиками о замысле Берзека и потому имели время приготовиться к встрече его. У перевала, через который пролегает дорога из закубанских владений в Абхазию, они поставили сильный караул и, собрав внушительную по своему численному [222] составу партию из подвластных им селений, расположились биваком у подошвы перевала, в ожидании появления скопища. Между тем и Берзек узнал от своих лазутчиков о приготовлениях в Абхазии и вместо того, чтобы переправиться через пограничную реку Бзыбь, отделил от своего скопища 200 человек и приказал им, двинувшись вверх по реке, разорить богатое и многолюдное селение, лежавшее у самого ее истока. Один из владетельных князей, Ростом Иналипов, услышав выстрелы в ущелье Бзыби и догадавшись в чем дело, бросился на выручку селения со своим отрядом и настиг хищников, захвативших 17 душ обоего пола и умертвивших 3-х абхазцев. Завязался бой, настойчивый, ожесточенный, в котором горцы потеряли 8 человек убитых, до 20-ти раненых и одного взятого в плен; однако добычи своей, несмотря на упорное преследование абхазцев, они все-таки не отдали.

Головинский форт имел 4 перестрелки в январе месяце и одну в начале февраля. Форт этот, самый опасный из всех береговых укреплений, будучи расположен в земле воинственных убыхов, находился, по выражению генерал-адъютанта Будберга, в непрерывной блокаде. Дни и ночи он проводил в ожидании нападения, и когда оно наконец состоялось к концу года, гарнизон его покрыл себя неувядаемой славой.

Вблизи Пицунды, лежащей в Абхазии, 15-го января был изрублен шашками рядовой Черноморского линейного № 9 баталиона, а 19-го на кирпичном заводе, подле самой Пицунды, изрублен вольнонаемный мастеровой. Хотя в обоих убийствах подозрение падало не на горцев, а на абхазцев, но владетель Абхазии, на просьбу полковника Гогенбаха открыть виновных, дал такой отзыв о высокой нравственности и преданности русским своего народа и с такою уверенностью обвинял в названных преступлениях своих [223] соседей немирных джигетов, что следствие принуждены были прекратить. Однако происшествие 4-го февраля совершенно опровергло эти восторженные отзывы. Два рядовых из Сухума посланы были в ближайший лес за досками. Человек десять абхазцев, встретившись с ними, начали требовать пороху и, когда получили отказ, силою стали отнимать у них ружья. Солдатики, не желая пускать в дело штыки, так как нападение произведено было на них мирными, оборонялись сначала одними прикладами, но когда абхазцы сделали по ним несколько выстрелов и одного ранили двумя пулями, то другой, Платон Попольницкий, схватив раненого товарища на руки, бегом отнес его к бывшему тут же кирпичному заводу и затем выстрелом уложил одного абхазца. На этот раз не пришлось обращаться к владетелю Абхазии с просьбою отыскать виновных: их выдал труп убитого, так как одни абхазцы носили длинные волосы. Главнокомандующий, получив от начальника черноморской береговой линии генерал-адъютанта Будберга донесение 21 об этом трогательном и мужественном поступке, выслал от себя рядовому Попольницкому 25 рублей.

В конце февраля у натухайцев происходили долгие совещания, на которых присутствовали прибывшие за Кубань эмиссары Шамиля. Предметом этих совещаний прежде всего послужило то странное обстоятельство, что русским было всегда известно все, происходившее у горцев; известны были даже такие замыслы и предположения, которых до времени никто не мог знать, кроме весьма немногих лиц, присутствовавших на военном совете, т. е. старшин и главнейших предводителей. Неудачный исход каждого предприятия приписывался измене. Положение собрания было крайне затруднительное и щекотливое: изменников следовало искать в его среде, каждый из членов мог подозревать [224] другого и в свою очередь состоять под подозрением. Во время одного из таких совещаний наблюдательному горскому пикету, стоявшему за Баксаном, удалось подстеречь и схватить лазутчика, возвращавшегося с русских аванпостов. Его тотчас же привели в собрание и подвергли строгому допросу. Лазутчик не отрицал, что он был у русских, но важного ничего им не сообщал, да и не мог сообщить, так как его, бедного и темного человека, никто ни в какие тайны не посвящал, но в тоже время бедность заставляла его ходить иногда к гяурам для того, чтобы получать от них небольшие денежные подарки. На вопрос, кто из старшин и других влиятельных лиц бывает у русских, он отозвался незнанием. Его отдали на ночь под надзор самого благонадежного, по их мнению, из старшин, Хаджи-Мехмета-эфенди, в действительности же самого преданного нам во всем натухайском обществе человека, находившегося в тайных письменных сношениях с нашими администраторами и получавшего русские чины и ордена, которыми он очень дорожил, но которые тщательно скрывал от народа. Утром дверь того сарая, куда заперт был лазутчик, оказалась выломанной и самого лазутчика нигде не могли найти. Побег его устроил Мехмет-эфенди из опасения, чтобы он не выдал его при вторичном допросе. В том же собрании старшин и влиятельных лиц поднят был другой, не менее важный вопрос об упадке нравственности натухайцев, среди которых появилось воровство. Открытое воровство у чужого, враждебного общества или у гяуров, сопряженное с опасностью жизни, считалось даже удальством; но на кражу своих, в своем племени, смотрели как на позорное преступление и присуждали за него строгое наказание. Начальник черноморской береговой линии, принимавший все зависевшие от него меры к умиротворению края, к сближению с непокорными обществами, [225] строго приказал гарнизонам укреплений и их маркитантам не иначе принимать от туземцев скот и всякие продукты, как в назначенные для меновой торговли дни; пригоняемый же во всякое другое время скот, в особенности ночью, возвращать назад или же, смотря по обстоятельствам, задерживать его до тех пор, пока не придут за ним его настоящие хозяева. К мере этой отнеслись сочувственно все закубанские общества. Вместе с меновою торговлею, она много способствовала к устранению тех недоразумений между нами и нашим неприятелем, которые поддерживались из корыстолюбивых видов владетельными князьями и беками и из фанатизма муллами и другими духовными лицами. Польские эмигранты, турецкие эмиссары и посланцы Шамиля также не мало противодействовали сближению нашему с черкесами. До какой степени злоупотребляли иногда наивностью невежественных горцев, может служить примером выходка известного своею агитаторскою деятельностью Сефер-бея, перед авторитетом которого преклонялись шапсуги и в особенности натухайцы. Сефер-бей издал прокламацию ко всем непокорным нам обществам, в которой возбуждал вопрос о том, имела ли право Оттоманская Порта располагать независимостью закубанских народов и уступать протекторат над ними России, и не следует ли им о неправильном образе действий правительства падишаха обратиться с протестом к четырем первоклассным европейским державам. Мысль об этом протесте была не нова. Она родилась еще в 1840 году в головах польских эмигрантов, вроде Зварковского, и английских авантюристов, но в том же году умерла, возбудив только смех в дипломатических канцеляриях. Сефер-бей воскресил ее теперь в виду надвигавшихся событий, сущности которых никто не знал, но которые предчувствовались всеми.

У шапсугов в феврале месяце также происходили [226] совещания в ауле Дадаркай, между Тенгинским укреплением и Вельяминовским фортом. Председательствовал на этих совещаниях известный турецкий эмиссар Сулейман-эфенди, живший в ауле Хабль. Согласно его предложению, черкесы должны были к половине марта собрать сильное ополчение для нападения на форт Лазарев и, если оно будет иметь удачный исход, атаковать форт Вельяминовский и покончить с ним. Укрепления береговой линии, воздвигнутые с целью препятствовать контрабандной торговле и в особенности торгу невольниками, затрагивали важнейшие интересы береговых жителей; вот почему горцы никак не могли примириться с существованием этих крепостей. Они мечтали овладеть двумя или тремя из них, предполагая, что тогда все остальные будут упразднены самим русским правительством. Между тем гарнизоны береговых укреплений, мужественно отстаивавшие вверенные им посты, не раз доказывали всю несбыточность их надежд.

Джембулат Берзек, после неудачного январского набега на Абхазию, в феврале месяце предпринял новый поход туда же. На этот раз он был осторожнее и не только замысла своего никому не открывал, но даже принял все меры к тому, чтобы ни один лазутчик не мог проникнуть за пикеты, которыми он оцепил сборный пункт своего скопища. В назначенный день он выступил в Абхазию и, так как там его не ожидали, без выстрела спустился с перевала, разгромил несколько селений и отступил с ничтожной потерей в людях и с богатой добычей. На обратном пути, однако, его застигла снежная буря, от которой две трети его полчища погибли; остальные вернулись с отмороженными руками и ногами. Этот злополучный поход был лебединой песнью Джембулата Берзека; больше о нем ничего не было слышно ни по ту, ни по эту сторону Кубани. [227]

В марте месяце, вместо решенной горцами атаки береговых крепостей, генерала Будберга ожидала депутация от ближайших абадзехских обществ с известным нашим сторонником — старшиной Мельгомом Егоруком. Они прибыли для переговоров об условиях, на которых могли принести снова покорность русскому правительству, изъявленную и нарушенную ими в прошлом году. Генерал предвидел этот благоприятный для нас поворот в настроении жителей, и потому присутствие депутации не было для него неожиданностью; но на этот раз переговоры не состоялись, так как пароход, на котором начальник береговой линии обозревал укрепления, вследствие бури опоздал на два дня — и старшины разъехались по аулам. Шапсуги, населявшие окрестности Вельяминовского форта, также заявили желание принять участие в переговорах. Примеру абадзехов и шапсугов последовали и все другие береговые общества; не примкнуло к ним только население долины Джубы, при устье которой стояло Тенгинское укрепление, и ближайшие окрестности Джубы — целая система неприступных горных лабиринтов. Около того же времени в Головинский форт, к воинскому начальнику его капитану Баньковскому, прислано было на русском языке письмо, в котором влиятельнейшие старшины выражали готовность с 30-ю подведомственными им аулами вступить в подданство России. Генерал поручил капитану Баньковскому уведомить старшин, что они могут видеться с ним на обратном следовании его в Керчь. К возвращению генерала число аулов, изъявлявших желание покориться, увеличилось почти вдвое, но старшины прибыли когда генерал уже готовился отплыть. Он мог отложить свой отъезд на некоторое время, но этого не сделал, желая показать убыхам общества Субаши, что не забыл судьбы 20-ти семейств, несколько месяцев тому назад присужденных ими [228] к продаже в неволю за преданность России. Он только приказал объявить старшинам, что переговоры могут состояться не иначе как по возвращении из Мекки Хаджи-Берзека, присутствие которого, вследствие его влияния, было необходимо. Действительно, влияние этого человека на умы народа было настолько велико, что лишь он один мог решить бесповоротно вопрос о принесении покорности, и решил бы его в благоприятном для нас смысле, так как, собираясь в Мекку, говорил приставу мирных джигетов: “я всю жизнь враждовал против русских, и только теперь, на склоне лет, убедился, что это была ошибка с моей стороны. Я еду в Мекку умирать, но сыновьям своим завещаю усердно служить русским и быть в рядах их хорошими офицерами." Предчувствие Хаджи-Берзека сбылось — он не вернулся из Мекки; но один из сыновей его водил против нас партии абреков и погиб в набеге на линию.

Народонаселение долины Сочи, на которой стояло Навагинское укрепление, с начала 1845 года несколько раз совещалось о прекращении неприязненных действий; теперь, по примеру других обществ, оно снова заговорило о том же. Причины подобной почти общей перемены в настроении береговых горских обществ видны из донесения г.-ад. Будберга главнокомандующему 22:

“…шапсуги и убыхи наперерыв изъявляют желание покориться, но настоящее время я полагаю для договоров с ними неблагоприятным. В прошлом году от неурожая хлебных посевов был у них сильный голод, который продолжается и доныне; многие умерли голодной смертью. Новые посевы не обильны по недостатку семян; созреют еще не скоро, и до осени народ, доведенный уже до крайности, должен изыскивать средства к своему пропитанию. На меновые площади приносят во множестве оружие для [229] обмена на хлеб, но первое никому не нужно, а в последнем нет в укреплениях достаточного избытка. Вольнопромышленники ведут в укреплениях самую мелкую торговлю и не находят выгодным привозить для мены кукурузу и гомию (пшено) в большом количестве по недостатку у горцев произведений соответствующей ценности, полезных для торговых оборотов первых. Голодные толпы, приходящие на меновые площади, находят сострадание в русских солдатах, которых умилительная черта человеколюбия обнаруживается здесь во всей силе и к населению враждебному. Воинский начальник укрепления Головинского капитан Баньковский, офицер весьма усердный и распорядительный, желая извлечь какую-нибудь пользу из пособий, добровольно подаваемых солдатами окрестным жителям, предложил менять ломти хлеба на вязанки хвороста и одним этим средством переменил все туры и одел внутреннюю крутость бруствера плетнями на дубовых кольях. При таком положении прибрежного черкесского народонаселения, принимая их покорность, должно ожидать и просьб о пособии. Не имея для того никаких средств, я по возможности уклоняюсь от переговоров; не могу доверять и искренности предложений и откровенно сказал Мельгому, что только в урожайные годы можно совершенно положиться на твердость их намерений при предложениях покориться. При всем том я принял все меры для доставления в укрепление кукурузы и гомии, хотя в небольшом количестве, и успел склонить к тому нескольких вольнопромышленников, которые обещали их доставить из Абхазии, где урожай был обильный. Во время осмотра моего береговой линии две чектырьмы уже нагрузились зерновым хлебом и отплыли к укреплению Вельяминовскому.”

В то время как большая часть прибрежных обществ двух самых могущественных племен — шапсугов и убыхов — вела переговоры о примирении с русскими, население Джубы, хотя находилось не в лучшем экономическом положении, продолжало держаться относительно нас враждебного образа действий, главным образом потому, что во главе [230] его стояли два брата из фамилии князей Газы — Магомет, уже преклонных лет, и Алибей. Опираясь на сильную партию приверженцев из влиятельнейших народных представителей, они подчинили себе все общества у р. Джубы и ее притоков и приобрели неограниченную власть. Такой восточный деспотизм в стране с демократическим строем казался начальнику черноморской береговой линии, близко знакомому с нравами и обычаями приморского населения, весьма странным, тем более, что ни о каких выдающихся их подвигах в столкновениях с нашими войсками никогда не было слышно; гремели за Кубанью Айтековы, Казбичи, Шеретлуковы, Абаты, но никто из семейства Газы не вписал своего имени в летописи военных действий за Кубанью.

Резиденция джубских князей находилась в 4-х верстах от укрепления Тенгинского, вокруг которого они день и ночь содержали сторожевые посты, так что ни одна команда не могла показаться за воротами укрепления, чтобы на встречу ей тотчас же не выступила из ущелья какая-нибудь партия и не завязала с нею перестрелки. В марте месяце, когда по случаю открывшихся повсеместно переговоров наступило затишье и все береговые укрепления отдыхали, из Тенгинского продолжали поступать донесения о тревогах. Оно находилось в такой же непрерывной блокаде как и Головинский форт, с тою только разницей, что меновая площадь Головинского форта в базарные дни всегда была полна народа, тогда как братья Газы строго наблюдали за тем, чтобы никто, ни под каким предлогом не смел вступать в сношения с русскими, и меновую торговлю запретили. Сторожевые посты, кроме наблюдения за нашими командами, не пропускали никого в укрепление, вследствие чего воинский начальник не имел достаточного числа лазутчиков и редко знал, что делается в его районе. Не далее как в [231] феврале более ста семейств были высланы и аул их разорен по одному подозрению в намерении вступить в переговоры с русскими. Население Джубы не составляло какого-нибудь особого племени — это были те же шапсуги, но воинственные и свободолюбивые; тем загадочнее представляется рабская подчиненность, в которой их держали. В ауле князей Газы стояло 4 орудия и, по словам лазутчиков, до 50-ти бочонков пороху, доставшихся им в 1840 году при овладении нашими укреплениями. В апреле продовольственные запасы горцев стали приходить к концу и начинал уже чувствоваться голод. Вместо того, чтобы смириться и, подобно другим обществам своего племени, искать сближения с русскими, князья Магомет и Алибей распустили слух о готовности своей на время прекратить неприязненные действия, но с условием, чтобы турецким судам не препятствовали приставать к устью Джубы; в противном же случае грозили разнести своей артиллерией Тенгинское укрепление. Угрозы они, разумеется, не привели в, исполнение, так как знали, что на каждый их выстрел будут отвечать четырьмя; конечно, и провианта им от русского правительства доставлено не было. Голод, однако, пощадил их, вероятно потому, что они имели возможность поддерживать тайные сношения с контрабандными турецкими фелюками. По мнению начальника черноморской береговой линии, присутствие такого беспокойного элемента, как население Джубы, среди расположенных к миролюбию обществ было опасно; следовало силой оружия смирить случайных его властителей, т. е. двинуть отряд в их дебри, которые они считали неприступными, разрушить их гнездо и выселить жителей на плоскость. Но так как гарнизоны береговых укреплений были рассчитаны не на активные действия, то для экспедиции в горы потребовался бы значительный десант, который пока взять было неоткуда, [232] особенно весной 1846 года, когда восстание охватило весь центр кавказской линии и задержан был на Кавказе целый пехотный корпус. Таким образом вопрос об участи князей Газы и подвластных им аулов до времени оставлен был открытым.

В это самое время в бзыбском округе, занимавшем северную часть покорной Абхазии, произошли события, грозившие роковыми последствиями для всего края. Между различными отраслями фамилии князей Маргани возникли раздоры, сопровождаемые страшными убийствами 23. Опасаясь как бы семейные распри у этих мстительных, полудиких владельцев не завершились междоусобной войной, которая могла поставить в опасное положение наши маленькие гарнизоны, генерал Будберг поспешил в Очемчиры на свидание с владетельным князем Абхазии. Приезд генерала возымел свое действие: распри мгновенно прекратились, так как Михаил Шервашидзе пригрозил Марганиевым вмешательством русской военной силы.

Выше было сказано, что, благодаря распоряжению генерала Будберга, недостатка в зерновом хлебе не было на меновых площадях. Маркитанты и вольные торговцы наперерыв закупали его, едва успевая удовлетворять спросу, отчего горцам гораздо легче было пережить бедственную годину в 1846 году, нежели в 1845. Это дало им возможность уже в мае месяце возобновить тревоги по всей линии, а старшины их беззастенчиво заявляли, что присяга, вынужденная голодом, не имеет никакого значения: у них была смерть за спиной, самая ужасная, голодная смерть, под страхом которой они присягали; теперь она отошла — и они опять свободны.

Первые выстрелы раздались на севере, в окрестностях Анапы, этого важного стратегического пункта, под покровительством которого выросло несколько мирных поселений. [233] 4-го мая жители Суворовской станицы заявили членам анапского временного правления, что на полях их залегла саранча, а озимы проросли сорными травами, но что при настоящем тревожном состоянии края они ни к истреблению саранчи и ни к каким полевым работам без надлежащей охраны приступить не могут. Заявление поселян, не имевших других источников существования кроме сельского хозяйства, было настолько серьезно, что требовало особого внимания и безотлагательных, энергических мер. Два члена правления — надворный советник Маскин и маиор Семенов, а также случившийся в то время в Анапе чиновник особых поручений при начальнике береговой линии Новицкий решили в тот же день выехать для осмотра полей и о своем намерении предупредили воинского начальника станицы Суворовской есаула Козлова, от которого зависело назначение конвоя. Есаул до предварительного осмотра местности не мог выпустить их из станицы, а потому выслал на рекогносцировку сорок казаков, под командой хорунжего Чернышева. Разъезд ничего не открыл, о чем и донес своему начальнику. Тогда есаул Козлов выставил пикеты на все более или менее закрытые пункты, откуда можно было ожидать появления неприятеля, и в недальнем расстоянии расположил резерв. После этого Новицкий и маиор Семенов выехали из станицы в сопровождении начальника ее, с конвоем из 11-ти казаков, и направились к Сигнальному редуту, а вскоре к ним присоединился и Маскин, вышедший из станицы пешком с 16-ю вооруженными поселянами. От Сигнального редута дорога поворачивала к озимым хлебам. Едва они вступили на эту дорогу, как с пикета, стоявшего у речки Напсуго, к ним прискакал казак с известием, что на Султан-горе показались черкесы в числе 50-ти человек, которые, переправившись через речку выше поста Напсуго, потянулись к минчукурским [234] оврагам. Есаул Козлов, хорошо знакомый с тактическими приемами горцев, сообразил, что такая маленькая партия не решится днем предпринять открытое нападение на станицу, находившуюся недалеко от нескольких укреплений 24, но, по всей вероятности, она составляла передовой отряд более значительного скопища. Войска же, стоявшие гарнизоном в станице, были слишком разбросаны, так как одни стерегли табун, другие прикрывали пастьбу скота, третьи занимали пикеты и резерв. Производить осмотр полей при таких обстоятельствах было немыслимо, а потому и есаулу Козлову ничего больше не оставалось, как стянуть все войска к одному пункту и до прибытия подкреплений из соседних станиц удерживать неприятеля в некотором расстоянии от поселения. В виду этого он послал казака с приказанием загнать табун в станицу, а прикрывавшим его казакам присоединиться к полуроте, находившейся в прикрытии пастьбы станичного скота; другие два казака отправлены были на пикеты с указанием, куда они должны будут отступать при появлении неприятеля. Чиновник Маскин с пешими, плохо вооруженными поселянами направлен был обратно в станицу. Покончив с этими распоряжениями, есаул Козлов, конвой которого увеличился до сорока человек, направился к тому месту, где, по донесению казака, находилась передовая партия горцев. Он уже стал спускаться в долину речки Напсуго, никого не встретив, как вдруг из минчукурских оврагов выскочило несколько горцев, а затем высыпало человек пятьсот. При виде ничтожной горсти казаков, черкесы понеслись прямо на них, но Козлов, успевший притянуть к себе резерв хорунжего Чернышева и стоявших на пикетах казаков, остановился и, дав неприятелю доскакать на расстояние ружейного выстрела, открыл по нем [235] частый огонь. Не ожидавшие этого, горцы осадили сразу коней и подались назад; затем часть неприятеля начала заходить казакам во фланг с явным намерением отрезать их от поселян, не успевших еще добежать до станицы. Есаул Козлов, рискуя очутиться между двух огней, бросился на выручку, но поселяне были уже окружены. Дело дошло бы до катастрофы, если бы в этот момент со стороны кизилташского лимана не показалось облако пыли — к месту боя быстро надвигалась какая-то толпа. Это был маиор Семенов, который при первой завязке дела бросился к станичному табуну и, захватив нескольких поселян, вез орудие, бывшее в прикрытии пастьбы. Неприятель за далью расстояния и пылью принял это за пехотное подкрепление и заметно смешался. Есаул Козлов воспользовался этой минутой и сам перешел в наступление. Черкесы не выдержали смелого натиска; потеряв в рукопашной схватке нескольких человек убитыми и ранеными, они быстро покинули поле битвы и даже не успели прибрать четырех убитых товарищей. Казаки преследовали их ружейным огнем, на который черкесы отстреливались слабо. Надо было однако полагать, что у них были более серьезные намерения чем простой набег для угона скота, так как скопище продолжало усиливаться новыми партиями, прибывавшими из ближайших ущелий. Действительно, оправившись от только что испытанной неудачи, они сомкнулись в густую лаву, выхватили шашки и с гиком бросились на казаков. Казаки, уступая подавляющему числу противника, подались назад, но в это время подошло орудие маиора Семенова, из которого тотчас же было сделано два удачных выстрела гранатами, упавшими в самую середину скопища. Произошло заметное смятение; вероятно, были раненые и убитые. Горцы хотели еще раз атаковать нас, но по дороге от станицы Витязевой, среди огромных облаков пыли, показалась масса нашей кавалерии; [236] неприятель тогда повернул назад, в беспорядке спустился в минчукурские овраги и скоро совершенно скрылся из вида. Таким образом, находчивостью маиора Семенова и распорядительностью есаула Козлова была предотвращена новая катастрофа. По сведениям, доставленным лазутчиками, скопище, состоявшее из одних шапсугов, понесло значительный урон. Предводитель его, известный в горах наездник Шеретлук, к концу боя был тяжело ранен осколком гранаты, чем также отчасти объясняется поспешное отступление горцев. Какие имели они намерения, явившись днем в таком числе и на таком близком расстоянии от целой группы наших поселений — этого лазутчики не могли узнать. Мы потеряли в деле 4-го мая четырех человек убитыми и девятерых ранеными. В числе последних был член анапского временного правления надворный советник Маскин. Не имея ни лошади и никакого другого оружия кроме шашки, чиновник этот спешил укрыться в станицу; он уже был от нее в полуверсте, когда два шапсуга заметили его и поскакали к нему с обнаженными шашками. На счастье Маскина, два казака, скакавшие на тревогу, увидев опасное положение, в котором он находился, бросились выручать его. Один из них, Севастьян Солодков, при помощи товарища своего посадил чиновника к себе на лошадь, и они помчались назад в станицу. Горцы однако настигли их и даже успели шашками нанести три раны Маскину, но тотчас же оба пали мертвыми под ударами казаков. Не меньшей опасности подвергался чиновник особых поручений при начальнике береговой линии Новицкий. Лошадь его, испугавшись орудийного выстрела, понесла к стороне неприятеля и на одной рытвине, на всем скаку, упала, сбросив всадника. Казаки заметили это и один из них, Павел Тушканчиков, не обращая внимания на выстрелы, спустился в рытвину, взял Новицкого к себе на [237] лошадь и благополучно привез к резерву. Все три казака удостоились похвального отзыва главнокомандующего в приказе по войскам отдельного кавказского корпуса и получили знаки отличия военного ордена.

Через месяц подобной же опасности подверглась другая станица. В полдень 31-го мая исправляющий должность коменданта крепости Анапы полковник Миронов получил сведение от одного преданного нам натухайца, что в адагумском ущельи собрана очень сильная партия, имевшая намерение утром 1-го июня вторгнуться в наши пределы. В 1-м часу ночи в Анапу прибыл другой натухаец, подтвердивший показание первого и добавивший, что с Адагума партия передвинулась к форту Раевскому и в окрестностях его, на возвышенности, покрытой лесом, расположилась биваком. Он сам, по просьбе брата своего, служившего в черноморском войске, все время находился при партии с целью выведать об ее настоящих намерениях, и когда узнал все, что ему нужно было, незаметно отделился, спустившись окольными тропинками на плоскость. Горцы, по его словам, собираются угнать лошадей и рогатый скот от станицы Николаевской и забрать все, что будет попадаться им на пути. Сведения эти требовали принятия безотлагательных мер, так как станица Николаевская находилась всего в 6-ти верстах от Анапы. Несмотря на поздний час ночи, полковником Мироновым отправлены были нарочные к воинским начальникам Суворовской, Витязевой и Николаевской станиц с предписанием принять все меры предосторожности; казакам же и ротам Черноморского линейного № 2 баталиона, также и Анапскому горскому полуэскадрону, расположенным в крепости, отдано приказание отнюдь никуда из казарм не отлучаться и как можно чаще поверять посты, а дежурному резерву иметь лошадей заседланными и быть в полной готовности к выступлению по тревоге. [238] В 8 часов утра 1-го июня в Анапу пробрался лазутчик с известием, что у самого моря, против Николаевской станицы, прикрываясь лесом, стоит очень сильная партия, судя по значкам, должно быть шапсугская. Около 10-ти часов утра на полях Николаевской станицы появилось несколько всадников. Скот, пасшийся около самой станицы, под прикрытием казачьего пикета, был тотчас же убран, а казаки, не подозревавшие, что эти всадники высланы для разведок и полагавшие, что это та самая партия, о которой их предупреждали, бросились преследовать их, но очень скоро принуждены были остановиться, так как на опушке показались значки и огромные толпы горцев стали дебушировать на открытое пространство, направляясь к станице. С псекупского поста, откуда заметили неприятеля, тотчас же прискакал резерв из 20-ти казаков и Анапский горский полуэскадрон, отправленный на пост с раннего утра. Минут через десять подошла и команда казаков в числе 150-ти человек, прибывшая накануне в Анапу за провиантом и высланная комендантом в разъезд по случаю ожидавшейся тревоги. Горцы, по-видимому, не приготовились к такой встрече, тем не менее завязали с казаками перестрелку. Из станицы сделано было несколько удачных навесных выстрелов, заставивших неприятеля отойти из-под артиллерийского огня; когда же к месту действия одновременно с двух сторон, из Анапы и станицы Николаевской, показались быстро двигавшиеся роты линейных баталионов с орудиями, горцы поспешили скрыться в ущелье, не только не захватив никакой добычи, но даже не успев подобрать 6-ти тел своих убитых. С нашей стороны в этом коротком столкновении ранено 5 человек и несколько лошадей.


Комментарии

20. I отделение — кр. Анапа, станицы Николаевская, Суворовская, Витязева, форт Раевский, Новороссийск, укр. Кабардинское. II отделение — Геленджик, Новотроицкое, Тенгинское, Вельяминовское, форт Лазарев, форт Головинский. III отделение — Навагинское, св. Духа, Гагры, Пицунда, Бомборы, кр. Сухум-кале, Дранды, Марамба, катаульский пост, укр. Илори. IV отделение — мест. Озургеты, озургетский пост, кр. Квитаули, Анаклия, Редут-кале, Поти, укр. св. Николая.

I отделение расположено было в земле натухайцев и шапсугов, II — в земле абадзехов, III — форт Навагинский в земле убыхов и укр. св. Духа в земле джигетов, остальные в Абхазии, а все IV отд. в Мингрелии и Гурии.

21. Донесение генерал-адъютанта Будберга, 28-го февраля № 29.

22. 20-го апреля 1846 г. № 37.

23. В короткое время число их дошло до 17-ти.

24. Варениковское, Гастагаевское, Джемитейское и станица Витязева.

Текст воспроизведен по изданию: Обзор событий 1846 года на Кавказе // Кавказский сборник, Том 17. 1896

© текст - К. 1896
© сетевая версия - Тhietmar. 2019
©
OCR - Валерий Д. 2019
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Кавказский сборник. 1896