-

1840, 1841 и 1842-Й ГОДЫ НА КАВКАЗЕ

XIV.

Черномория и черноморцы. Два наших набега и движения отрядов в Абинское укрепление. Наказание абадзехов за их нападения. Дела с шапсугами. Вступление их в переговоры. Непоследовательность Заводовского и ее результаты. Сношения с черченеевцами и адемеевцами. Дело у реки Униабат. Набег горцев на курень Васюринский. Последний славный бой черноморцев в 1841 году при отражении сильных партий от поста Смоляного и хуторов Курганских.

Дела на правом фланге линии стояли в тесной связи и зависимости с нашими действиями на черноморской кордонной линии, которую по справедливости следовало скорее назвать кубанскою. Первое же из этих наименований она носила потому, что составляла границу земли войска черноморского и охранялась казаками сей [416] последней. Это важное для нас войско, интересное в своем внутреннем быту, доживало в описываемую эпоху первое пятидесятилетие своей борьбы с кавказскими горцами и ожидало радикальной реформы, которая должна была унести в вечность все старые порядки, заветные традиции и многие условия жизни, перенесенные черноморцами на эту почву из Запорожской Сечи. В виду этого не бесполезно бросить взгляд на Черноморию и черноморцев, составлявших в первое пятидесятилетие своего существования обширную нашу военную семью, вполне замкнутую, затаившуюся в себе самой, и имевшую вследствие этого мало общего с другим однородным военным населением Кавказа — линейными казаками.

Черноморские казаки являются в истории под этим именем, если можно выразиться, как бы совершенно нечаянно и именно следующим образом: императрица Екатерина II, истощив все способы кротости и терпения относительно своевольной Запорожской Сечи, как известно, манифестом 3-го августа 1775-го года уничтожила ее навсегда вместе с принадлежащим ей именем. Несколько тысяч запорожцев успели бежать к туркам ¹, другие отпущены на родину, а третьи пожелали посилиться на месте, получив землю и угодья в вечное владение. Старшины их, которые хорошо служили, награждены чинами, участвовали во время войны 1787-го года при взятии Очакова и в донесении князя Потемкина названы “верными черноморскими казаками". Так в первый раз сложилось имя черноморских казаков, поводы и основания которого известны только “великолепному князю Тавриды". В 1788-м году, по просьбе некоторых старшин [417] Высочайше повелено отвести им земли на полуострове Тамани, а 30- июня 1792-го года, в воздаяние за усердную службу “верных" казаков в течение оконченной тогда второй турецкой войны, они удостоились получить название "войска черноморского", с пожалованием им в вечное владение полуострова Тамани со всею землею на правом берегу Кубани от устья этой реки вверх по ней до крепости Усть-Лабинской, а к северу немного выше реки Еи, впадающей в Азовское море. Таким образом с этого времени определилось официально — как самое черноморское войско, с его узаконенным названием, так и первоначальные границы Черномории. К 1-му июля 1842-го года, т. е. через 50 лет после того, когда было Высочайше утверждено новое положение о черноморском казачьем войске, земля этого войска, т. е. Черномория, находилась в следующих границах: от восточных берегов Азовского и Черного морей до Екатеринославской губернии, земли войска донского, Кавказской области и по течению Кубани на всем протяжении, которым она отделяла нас от горских племен.

Прямым и главным назначением войска черноморского была поставлена охрана и оборона пределов России от набегов закубанских горцев, а затем служба при флотилии и переправе через еникальское гирло, а также и внутренняя. В 1802 году определено было содержать черноморскому войску для употребления на службу, в случае надобности, десять конных и десять пеших пятисотенных полков, уделяя из числа сих последних для службы на судах и при артиллерийских орудиях сколько потребуется. При Императоре Павле I в состав войска были допущены бродяги из польских, малороссийских и бывших запорожских людей, с давнего времени уклонившиеся от службы. Так как частые набеги закубанцев [418] значительно сократили черноморское население, и всех обывателей на землях войска к концу первого десятилетия оставалось не более 20000 мужеского и 10000 женского пола душ, то в 1808 году переселены из Малороссии, по предложению правительства и по собственному желанию, 23088 мужеского и 18672 женского пола душ. В 1834 году Высочайше дозволено принимать в черноморское войско людей неизвестного звания, а также уволенных от службы нижними чинами из малороссийских казаков, явившихся в Черноморию для соединения с своими семействами, переселенными туда по распоряжению правительства. Вот из каких элементов и составилось черноморское казачье войско.

Знамя и литавры были пожалованы войску при его учреждении в 1792 году, и оно подчинено таврическому губернатору. В 1802 году, с учреждением войсковой канцелярии, состоявшей из войскового атамана, двух членов и четырех асессоров по выбору, по делам воинским этой канцелярии повелено зависеть от инспектора крымской инспекции, а по гражданской части от тамошнего губернского начальства и особенно губернатора. Войсковой (кошевой) атаман избирался казаками из равных себе. Именным указом 11-го апреля 1820 года черноморское войско было подчинено командиру отдельного грузинского корпуса (переименованного в следующем году в отдельный кавказский корпус) и таким образом вошло в кавказскую боевую семью. В 1827 году и земля причислена к Кавказской области, равно Высочайше утверждено положение об управлении войском, которое и действовало до следующей реформы, т. е. до 1842 года. Назначение в первый раз начальника черноморской кордонной линии (генерал-маиора Власова) последовало со стороны Ермолова в 1820 году вследствие беспорядков, происходивших [419] на кубанской границе при атамане полковнике Матвееве. В 1826 году Власов был удален за разорение аулов, принадлежавших мирному натухайскому князю Сагат-Гирею Калабат-оглы, и вместо него назначен генерал-маиор Сысоев, а черноморское войско, для ближайшего надзора за действиями его, подчинено командующему войсками на кавказской линии генерал-лейтенанту Емануелю. В 1827 году вместо умершего Матвеева войсковым атаманом был назначен полковник Безкровный, но в том же году, с назначением Наследника Цесаревича атаманом всех казачьих войск, переименован в наказные. С назначением главнокомандующим графа Паскевича приказано было строить за Кубанью укрепления, и 1830 году Безкровный выстроил их три: на Кубани Алексеевское (по имени самого Безкровного), Шебеко-Ивановское (в честь имени Паскевича) и на Афипсе Георгие-Афипское (по имени Емануеля). Но из этих укреплений Шебское признано неудобным и упразднено, а остальные и позже выстроенные: Абинское, Варениковское и Ольгинское существовали до упразднения черноморской кордонной линии. 11-го ноября 1830 года генерал-маиор Безкровный, по жалобам некоторых лиц, был удален, и на его место назначен графом Паскевичем генерал-маиор Заводовский.

Со вступлением Заводовского в начальствование черноморцами, для них начинается новый период военной жизни. До сих пор война с закубанскими племенами, преимущественно оборонительная, а иногда и наступательная, в виде набегов и наказаний за хищничество, велась самим черноморским войском, во главе с его представителями, и только иногда с помощью посторонних регулярных частей; с той же минуты, как граф Паскевич выдвинул укрепления за Кубанью и перенес войну [420] в глубь неприятельской земли — черноморцы становятся сами вспомогательным войском для наших регулярных отрядов, а исключительно самостоятельные их действия занимают уже для них место второстепенное. Вместе с тем эти действия входят в связь и в согласование с действиями начальника правого фланга линии и получают одно общее направление. Таким образом у черноморцев появляется двойная боевая служба: вспомогательная в составе отрядов и самобытная. Последняя имела место или во время операций на правом фланге, когда нужно было отвлечь горцев от наших отрядов, или при удобном случае, когда обстоятельства того требовали и благоприятствовали. Независимо того, части черноморского казачьего войска стали выкомандировываться в отряды не только на правом фланге, но и по всей кавказской линии, на восточный берег Черного моря, в анапский гарнизон и пр. Заводовский никогда не пропускал удобного случая и не стеснялся для него никаким временем года, чтобы поддерживать боевые наклонности черноморца и поразить где возможно неприятеля — и в этом порядке и направлении он вел наши дела со стороны Черномории и в 1841-м году.

После нескольких происшествий, знаменовавших собою первую половину января, и столкновения нашей объездной команды 14-го числа с сотенною партиею горных натухайцев между постами Смоляным и Андреевским, Заводовский получил известие о сборе шапсугов на реке Адагуме, с намерением вторгнуться в наши пределы. Он тотчас созвал небольшой отряд из 260 конных и 350 пеших казаков, при двух орудиях черноморской конной № 10 батареи, поручил его командующему 8-м пешим полком войсковому старшине Косолапу и велел ему сделать с 27-го на 28-е января движение к рекам [421] Тляхофиж и Пшециз, чтобы произвести тревогу в земле неприятеля и отвлечь его от всяких покушений на наши пределы. Косолап, дойдя до указанных речек, остановился и отправил в разные стороны небольшие команды для поисков. Получив сведение, что вверх по течению Пшециза видны неприятельские “коши" (по черноморскому наречию), он быстро направился к ним с отрядом, захватил в плен 6-ть шапсугов, отбил 50 штук рогатого скота, сжег коши, какие оказались вблизи, и 28-го числа утром возвратился обратно, истребив дорогою, между прочим, большие запасы сена. При обратном его следовании человек до 300 горцев завязали с ним перестрелку, стараясь остановить его, но не имели успеха. Вся потеря наша состояла в двух убитых и двух раненых казачьих лошадях. Спустя полмесяца, сам Косолап узнал от верного лазутчика, что человек 60 шапсугов скрываются на реке Пшеце, с тем, чтобы сделать засаду и схватить пластунов, которые обыкновенно отправлялись для осмотра неприятельского берега. Собрав в Ольгинском укреплении 100 конных казаков, и посадив с ними на лошадей 50 пеших, Косолап отправился 15-го февраля вечером на реку Пшец. Прибыв туда на рассвете другого дня, он напал на неприятельскую шайку, рассеял ее и взял в плен четырех шапсугов. При этом ранен с нашей стороны один казак шашкою. Косолап при обратном следовании пошел по абинской дороге и, осмотрев плотины чрез тляхофижские болота, нашел, что оне покрыты льдом и водою, и что с транспортом или орудиями пройти в Абин невозможно.

Заводовский несколько раз предпринимал движения в Абин, но всякий раз невозможность пройти чрез аушецкие и тляхофижские болота заставляла его [422] возвращаться. Но так как такое движение было, наконец, крайне необходимо для своевременного доставления гарнизону продовольственных запасов и обмена больных здоровыми, то он собрал отряд из 1600 человек пеших казаков и нижних чинов Навагинского полка, при 8-ми орудиях и. небольшой команде конных, и решил идти до Кунипса по новой дороге, которая хотя и обходит аушецкие и тляхофижские болота, но переправа через реку Аушец, имеющую в том месте 30 сажень в ширину и большую глубину, весьма затруднительна. Так как моста нельзя было построить, потому что для этого нужно было бы везти с собою материал, да и наконец, потребовалось бы много времени, то Заводовский приказал устроить гать из хвороста, дерна и камыша, с несколькими спусками для воды. Через пять дней, 13-го марта, когда гать была готова, отряд перешел по ней чрез Аушец и ночевал на Кунипсе. Хотя и здесь плотины были в весьма дурном состоянии, но, не смотря на все затруднения, отряд 14-го числа прибыл в Абин. Укрепление найдено в довольно хорошем виде, хотя рвы его несколько осыпались. 15-го числа отряд заготовлял для гарнизона дрова и на другой день, взяв 220 больных и слабых, и оставив вместо них в укреплении 227 человек здоровых, предпринял обратное движение. Пройдя верст шесть от Абина, Заводовский заметил в стороне от дороги скот. Усилив донских казаков, бывших при отряде в числе 25 человек, всеми другими конными, какие только оказались налицо, и составив таким образом команду в 74 человека, Заводовский послал ее отбить добычу. Команда понеслась по указанию, поддержанная ротою пехоты и двумя орудиями. Горцы, заметив опасность, тотчас начали угонять стадо в лес, но, не смотря на то, все же отбито у них 359 овец и [423] 45 штук рогатого скота, а также взят в плен один горец; у нас же потери не было. 16-го марта отряд возвратился на Кубань.

Эти случаи достаточно характеризуют род войны, которую вели черноморские казаки с своими враждебными соседями. Нет возможности, да и не предстоит никакой надобности, следить изо дня н день за всеми происшествиями на разных пунктах черноморского кордона, тем более, что они весьма схожи одно с другим и представляют собою или ряд мелких хищнических нападений, или частных поисков наших команд, среди которых стороны постоянно изощрялись не столько в противоборстве, сколько в стремлении наиболее ловким образом обмануть друг друга и захватить неожиданно врасплох добычу. В виду этого, внимания заслуживают только те покушения горцев, которые предпринимались более или менее сильными партиями, с преднамеренными заранее сборами их, и те наши движения и действия, для которых составлялись особые колонны или даже целые отряды. Такие движения вызывались конечно почти всегда донесениями лазутчиков, которых Заводовский умел привлечь себе в среде разных племенностей. От них во второй половине марта он узнал о новых сборах горцев на реке Убине с целью напасть на Абинское укрепление или сделать набег в наши пределы. Он предписал командиру 6-го конного полка войсковому старшине Борзикову собрать отряд из 800 казаков й 6-ти орудий и напасть внезапно на аул Пшехор, находившийся между Афипсом и Убином, чтобы отвлечь сборище от его главной цели. Борзиков выступил вечером с 23-го на 24-е число марта из Афипского укрепления, послав впереди колонны несколько пластунов осветить местность. Не смотря на непроходимые почти леса и топкие овраги, [424] отряд в 11-ть часов ночи подошел к аулу, лежавшему в густом лесу, обнесенному крепким плетнем и сверх того окруженному завалами. Борзиков, не дожидаясь рассвета, разделил войска на четыре равные части и, окружив аул со всех сторон, неожиданно напал на него. Большая часть ошеломленных жителей бросилась в лес, а те, которые не успели скрыться, защищались на улицах и в саклях. Борзиков, избегая потери и помня намеченную ему цель, уклонился от необходимых в другое время рукопашных схваток и, довольствуясь тринадцатью пленными и отбитым скотом в числе 135 голов, зажег аул и поспешил отступить в два часа ночи, чтобы избегнуть сильного преследования. Цель его между тем была достигнута, потому что к рассвету на пепелище аула прибыли из убинского скопища до 500 человек. Но они не могли повредить отряду, который уже выбрался из заповедной трущобы, таившей в себе еще накануне сильный аул, и ограничились лишь наблюдением за уходившими войсками. Потеря с нашей стороны состояла из одного убитого и 4-х раненых казаков и 7-ми убитых лошадей. После этого оставалось изловить главнейших виновников и представителей убинского сборища, шапсугов Магмета и Гаур-Циока, из которых последний был весьма уважаем в обществе и не раз предводительствовал значительными партиями в набегах на линию. Почти месяц выжидали этого случая пластуны 8-го черноморского пешего полка, рыская в разных направлениях, и наконец добились развязки только 21-го апреля. Они поймали их в плавнях недалеко от Ольгинского тет-де-пона — и спустя два дня интересные для нас затейники были препровождены к наказному атаману донского войска генерал-лейтенанту Власову для отправления их “в места более отдаленные". [425]

К маю месяцу встретилась необходимость доставить абинскому гарнизону продовольственные припасы, исправить некоторые повреждения в укреплении и возвести кое-какие постройки. Время было опасное, потому что партии кишели повсюду. Вследствие этого Заводовский к 1-му мая собрал у Ольгинского поста довольно значительные силы, состоявшие из 4-го, 6-го, 8-го и 10-го пеших черноморских полков, 3-й гренадерской и 9-й мушкетерской рот Навагинского пехотного полка, сводного баталиона Тенгинского пехотного полка, двух рот кавказских лин. №№ 1 и 2 баталионов, дивизиона легкой № 7 батареи, дивизиона резервной № 3 батареи и одного взвода черноморской конной батареи. 3-го мая с этим отрядом он переправился за Кубань и двинулся к Абину. Так как плотина, сделанная на реке Аушеце н марте месяце, была горцами уничтожена, а старая дорога для прохода с транспортом представлялась совершенно неудобною, то на Аушеце была устроена плотина вновь, еще более прочная, чем прежде. Движение до самого Абинского укрепления, как и следовало ожидать, произошло благополучно. Прибыв туда, Заводовский приступил к рубке леса, потом заложил постройки для офицеров, для лазарета на 30 человек и у бастионов для артиллерийской прислуги, наконец исправил и усилил бруствер, а также обеспечил гарнизон дровами. Шапсуги беспокоили нас только во время рубки леса, но все покушения их остались без успеха, потому что отряд был силен, меры предосторожности благоразумны, и артиллерии вдоволь. Ознакомившись хорошо с численностью наших войск, они не позволили себе даже преследовать их при отступлении, и к половине мая отряд возвратился на Кубань без потерь. 9-й пеший полк и две роты Навагинского пехотного полка, составлявшие гарнизон Абина, были [426] выведены оттуда, а на место их оставлен 10-й пеший полк и две роты кавказских линейных №№ 1 и 2 баталионов.

Сборами повсюду партий мы были обязаны преимущественно абадзехам, которые в этот период времени энергически преследовали свои стремления об отторжении от нас мирных аулов разных племен, каковы черченеевцы, темиргоевцы, егерукаевцы и пр. По поводу этого между ними происходили разные совещания, среди которых, между прочим, было мнение части народа — сделать прорывы на линию для грабежа наших пунктов и преимущественно селения Васюринского. В этих сборищах фигурировал и наш беглый казак Барышников, который, в совещании, бывшем на реке Белой, принимал лично на себя руководительство и исполнение одного из общих замыслов. Шапсуги, соседи абадзехов с запада и юга, оказывали им с своей стороны возможное содействие и, сильно подкрепляемые ими, разными предприятиями старались отвлечь на себя наше внимание. Главным районом своих действий они избрали пространство между реками Абином и Афипсом, и сообщение наших укреплений Абинского и Георгие-Афипского с Кубанью прекратилось. По приглашению владельца Нарчука, они, в числе тысячи человек, собрались вблизи Георгие-Афипского укрепления, установили там свой базис и оттуда открыли всевозможные похождения. 27-го мая они произвели нападение, в числе 150 человек, на наш табун близь этого укрепления; 14-го июня, в числе 100 человек, они атаковали нашу колонну, следовавшую из Мостового Алексеевского в Георгие-Афипское укрепление и наконец вознамерились нанести внезапный удар Абинскому укреплению. Такая дерзость имела уж чересчур наглый и самоуверенный оттенок, поэтому Заводовский решил [427] положить ей предел наказанием шапсугов в их собственной земле. 16-го июня воинский начальник укрепления Абинского войсковой старшина Гавриш получил приказание атамана произвести наступательное движение, "при благоприятных для нас местных обстоятельствах", и дать почувствовать горцам, что убеждение их о малочисленности абинского гарнизона весьма неверно. 18-го июня Гавриш двинулся из укрепления с 250 казаками 10-го пешего полка и 150-ю человеками от кавказских линейных №№ 1 и 2 баталионов, при двух легких гарнизонных орудиях. Под видом фуражировки он направился к одному из аулов, лежавших в ущельи, в шести верстах от Абинского, но был открыт пастухами, пасшими стада невдали от него. Предпочитая вследствие этого лучше воспользоваться верною добычею, чем сомнительным успехом при разорении аула, он отхватил из стада до 300 штук крупного и мелкого скота и повернул назад. Горцы, извещенные пастухами, стали собираться со всех сторон для преследования наших войск, но опоздали, и колонна благополучно прибыла в укрепление. Таким образом шапсуги были предупреждены. Но чтобы показать им, что этот набег не был случайным, Гавриш 20-го июня повторял его с таким же отрядом, хотя без артиллерии, к одному из аулов, лежавших в восьми верстах от Абинска. Прибыв к нему на другой день в три часа утра, он обложил его, вслед затем ворвался внутрь, вытеснил жителей при незначительном сопротивлении, среди которого они потеряли несколько человек, зажег сакли, захватил в плен одиннадцать душ разного пола, отбил 30 штук овец и стал отступать — но по другой дороге. Не смотря на то, что все эти операции заняли у Гавриша не более часа времени, горцы по тревоге успели сбежаться и на первой [428] версте открыли перестрелку. Когда же вскоре они усилились до нескольких сот человек, то смело атаковали отряд с тыла, преградив ему дорогу и с фронта. Однако Гавриш молодецки вышел из этого затруднения: прорываясь вперед, он в то же время отбросил неприятеля в тылу у себя и, не взирая на то, что был тесним до самого укрепления, в 8 часов утра вошел в ворота, потеряв лишь одного убитым, девять ранеными и трех контужеными. Озлобленные шапсуги не захотели остаться у нас в долгу и 22-го июня, выделив из своего сборища двести человек, произвели нападение в том же пункте, как и 14-го числа, на наш провиантский транспорт, состоявший из 150 повозок и следовавший из Мостового Алексеевского в Георгие-Афипское укрепление. Но предусмотрительных и осторожных черноморцев нельзя было поразить никакою неожиданностью - и партия была отбита с таким спокойствием, притом без вреда для нас, как будто с нею забавлялись.

Заводовский и воинские начальники наших пунктов избегали, впрочем, без особенной причины или надобности предпринимать поиски или набеги и вводить войска в ненужные схватки и потери с горцами; внимание же и вечная бдительность, с которыми они оберегали кордон, не допускали неприятеля захватить их врасплох, вследствие чего он волей-неволей выжидал лишь тех случаев когда нужда заставит наши войска выйти из замкнутых укреплений и предпринять движение, без которого обойтись нельзя. В таком выжидательном положении шапсуги находились более полуторы недели — и наконец терпение их было вознаграждено: 3-го июля опять колонна с транспортом двинулась из Мостового Алексеевского на Георгие-Афипское укрепление. Допустив ее до одной из неглубоких балок, поросшей кустарником, шапсуги [429] набросились на нее в числе ста пятидесяти конных и пеших и атаковали с редкою смелостью. Даже выстрелы из орудий не остановили их нескольких нападений, и они унялись и скрылись в ближнем лесу только тогда, когда увидели у себя довольно значительную потерю. В этом жарком столкновении мы отделались вполне благополучно, чему были обязаны преимущественно артиллерии, которая ни разу не допустила партию к колонне ближе 75-100 сажень. Шапсуги оборвались и, казалось, должны бы были после всех неудач примириться с своим положением и отстать от нас; но терпение их, к удивлению, являлось неистощимым: они опять выжидали и 18-го июля в числе 100 человек, напали на нашу команду, состоявшую из 200 пластунов, высланную из Гооргие-Афипского укрепления на сенокос. Понятно, что предприятие, при таком неравенстве сил, было безумное, и они, оставив на месте две убитых лошади и унеся своих раненых, удалились, не сделав нам никакого вреда. Обе стороны на неделю притихли.

Следя отдельными небольшими партиями за всеми нашими укреплениями и населенными пунктами, и имея у себя весьма исправный живой телеграф, который не уступал самым преданным нам лазутчикам, шапсуги знали, что 22-го июля готовится следование в Абинск весьма заманчивого для них нашего продовольственного транспорта. Они, действительно, не ошиблись, хотя день выступления мы хранили в секрете. Командир 11-го конного полка подполковник Пшекуй Могокуров, который должен был вести его из Ольгинского тет-де-пона, имея в виду путь довольно дальний, пролегавший вблизи разбойничьих и весьма населенных аулов в роде Мерчана, возле которого впоследствии погиб командир Северского драгунского полка князь Багратион, [430] составил отряд весьма солидный. В него вошли два четвертых баталиона Житомирского и Подольского егерских полков, часть конных казаков и азиятской милиции, при 8-ми орудиях. День выступления, 22-е июля, прошел благополучно, но на другой день, во время следования войск от реки Кунипса к Абинску, до 500 горцев атаковали их и, при непрерывной перестрелке с боковыми цепями, провожали до самого Абинска, выжидая удобного момента для решительного нападения. К их крайнему неудовольствию, этого момента не представилось. 25-го июля, при обратном движении отряда из Абинска, неприятельские силы, по крайней мере утроившиеся, обложили войска со всех сторон, и, провожая густым огнем наших стрелков, в то же время так часто и чувствительно теснили арриергард, что даже останавливали движение колонны. 26-го числа, когда отряд, после привала на реке Пшецизе, продолжал путь, около 200 человек бросились из засады на авангард, а другая большая партия атаковала левую цепь и опять начала сильно теснить арриергард. Но все покушения неприятеля были напрасны и невыгодны только для него одного. После бесполезных атак, продолжавшихся около трех часов, горцы, оставив 4-х убитых, потеряв двух пленных и имея весьма много раненых, принуждены были удалиться. Отряд в тот же день прибыл обратно в Ольгинское укрепление. Значительному числу наших орудий, “хладнокровию и мужеству — по словам Могокурова — наших войск" мы были обязаны самою ничтожною потерею: убит один казак, ранен один мирной горец и четыре нижних чина, и один рядовой контужен; убито восемь лошадей.

Испытывая ряд неудач в открытых нападениях [431] на наши отряды, шапсуги решили прибегнуть к другому роду своего общего предположения о набеге на одно из ваших поселений, и 8-го августа, в три часа пополудни, скопище их, численность которого осталась неизвестною, подошло к Кубани, расположило пехоту у берега, а партиею в 200 человек конных начало переправляться на нашу сторону против Марьинского куреня. Но секреты наши не дремали и тотчас известили об этом подполковника Могокурова. Поспешно собрав команды с ближайших постов, всего до 80 человек, при 2-х конных орудиях, Могокуров быстро явился на место тревоги и захватил неприятеля еще на переправе. Смущенные неожиданным появлением черноморцев, горцы обратились в бегство. Подполковник Могокуров, не смотря па огонь неприятельской пехоты, прикрывавшей свою конницу с другого берега реки, бросился за бегущими и заставил их по необходимости избрать другой путь, весьма невыгодный. Хотя, конечно, по этому пути он не пустился вслед за неприятелем, но имел возможность удачным действием артилерии потопить в Кубани значительное число всадников. Это было для нас равносильно хорошему поражению и тем более удачному, что оно не потребовало с нашей стороны даже лишнего шага и ограничило паши потери лишь немногими пудами пороху.

Только подобного рода бдительность черноморцев, далеко не соблюдавшаяся линейными казаками вверх по Кубани, начиная от Усть-Лабы, спасала наши населенные пункты от погрома и разорения, которые могли бы их постигнуть не раз. В этом безупречном и добросовестном исполнении своего назначения состоит вся заслуга черноморского казачьего войска, настойчивость и упрямство которого в преследовании своей задачи, [432] составлявшие родовые свойства хохла и притом запорожца, так напрасно истощались осилить мстительные азиятцы. Пуская в ход всевозможные измышления, они переходили непрерывно от одного образа действий к другому, прибегали преимущественно к разным неожиданностям и сюрпризам и никак не хотели верить, что в России есть племя, на которое внезапность действует вполне бессильно, как пуля на излете. При такой тупой недогадливости, далеко несоответствующей сообразительности горца, шапсуги не переставали практиковать свою назойливость и ночью на 20-е августа, в числе 400 человек, скрылись в кустарниках близь дороги, ведущей из Георгие-Афипского в Мостовое Алексеевское укрепление, с намерением напасть на колонну, которая на другой день утром должна была здесь проходить. Но пластуны и тут не дали им приюта. Открытые ими, шапсуги переменили свое намерение и, пользуясь туманным утром, подошли глубоким оврагом к Георгие-Афипскому укреплению и бросились па команду, высланную с лошадьми на водопой. Еще раз внезапность оказалась недействительною, а удачные выстрелы из орудий укрепления окончательно обратили в бегство раздосадованного неудачею неприятеля. 29-го августа нападение сотенной партии было повторено на команду в 55 человек, при двух орудиях, высланную из Георгие-Афипского укрепления для фуражировки, и шапсуги, как видно, были уверены, что двое одного победят непременно; но команда на пространстве 4 верст от леса до укрепления стойко принимала и спокойно отражала все удары, не допустив себя смять до какой бы то ни было потери. На другой день, при следовании колонны с транспортом из Георгие-Афипского в Мостовое Алексеевское укрепление, небольшие конные партии то и дело пробовали хладнокровие [433] правой цепи колонны, но в заключение должны были отказаться от всяких более серьезных намерений. 2-го сентября, при следовании другой такой же колонны, повторилась все та же обыденная история, все те же неоднократные нападения на наши цени — и опять без всякой пользы для неугомонных шапсугов и без вреда для черноморцев. О других менее важных случаях нет надобности испестрять страницы истории нашей прошлой кавказской борьбы, которая в Черномории всеми приведенными выше повествованиями уясняется весьма достаточно.

Как видно, все это или начало надоедать шапсугам, или в самом деле пора была им придти к надлежащему заключению о свойствах и качествах своего противника. Руководясь или тем, или другим, а может быть и обоими побуждениями вместе, представители шапсугов явились наконец к Заводовскому для переговоров — таким образом упрямство хохла сломило задор азиятцев, истекавший даже из такого начала, как родовая и фанатическая ненависть магометанина к христианину. Шапсуги просили не обижать их, оставить в покое и за это с своей стороны обещали неприкосновенность наших войск, укреплений, населения и достояния. Заводовский, конечно, не мог не принять этих условий, тем более, что они совершенно отвечали его личным и вверенного ему войска обязанностям; но имел право и сомневаться в них на основании бесчисленных опытов подобного рода. Поэтому, ведя и поддерживая эти переговоры, он не устоял в то же время от искушения нанести шапсугам вред при представившемся для того удобном случае — что, конечно, является весьма непоследовательно с его стороны. Он узнал, что в 28-ми верстах от Ольгинского тет-де-пона, близь урочища Каранаш, [434] пасется стадо овец, принадлежащее шапсугам, бывшим в числе хищников, захвативших недавно в плен казачку с грудным младенцем. Приказав собрать около 550 конных и пеших казаков, под начальством командира 8-го пешего полка войскового старшины Косолапа, он предписал ему захватить этих овец. Косолап ночью на 20-е сентября двинулся из Ольгинского к урочищу Каранаш и, не смотря на то, что встречен был неприятельскими караулами, успел захватить 400 голов скота и сжег 250 стогов сена. Шапсуги, не взирая на сделанное ими уже мирное предложение, не могли остаться безучастными к этой обиде и, собравшись в большом числе, сильно преследовали отряд при его отступлении. Впрочем, он обошелся без потери и 21-го числа утром прибыл к Ольгинскому тет-де-пону. К удивлению, не смотря на такую вовсе для нас нерекомендательную выходку, шапсуги выказали примерную добросовестность: 21-го сентября, при движении Заводовского в Абинское укрепление с огромным транспортом в 600 повозок, для доставления туда продовольственных и строительных материалов, под прикрытием 1350 человек регулярной пехоты, 850 пеших, 300 конных черноморских казаков и 20 человек конных милиционеров, при 8-ми пеших и двух конных орудиях, шапсуги не только не потревожили отряда, но являлись к Заводовскому по пути с самыми миролюбивыми предложениями и единогласно уверяли, что не только будут вести себя так же и при рубке леса, но что русские не услышат ни одного шапсугского выстрела. Уверения эти, по словам генерал-лейтенанта Заводовского, оправдались, так как, при движении в укрепление Абинское и обратно, действительно, не было сделано ни одного выстрела по нашем отряду. [435]

Такое явление было как нельзя более для нас благоприятно, в особенности в сентябре месяце, когда гурийское восстание подняло на ноги племена по восточному берегу, отразилось даже на мирных отношениях к нам натухайцев. Но, вероятно, Заводовский не хотел или не умел поддержать этого настроения шапсугов, не придав ему должного значения, или озлобил их набегом Косолапа, за который они, не смотря на оказанную нам уступку или скорее снисхождение, не думали остаться у нас в долгу.

27-го сентября на рассвете до 50 человек подползли с хищническою целью к Георгие-Афипскому укреплению, и во время утреннего водопоя показалась из леса на левой стороне реки и целая сильная конная партия, которая в полдень произвела троекратное нападение на колонну, высланную для рубки леса. Все это вместе взятое указывало на какую-то несообразность явлений, которые никак не ладили с мирными наклонностями шапсугов и пока не приводили ни к какому положительному и выгодному для нас заключению — как это можно было ожидать вследствие соглашения их с нами. Впрочем, нельзя отвергать, что это соглашение по крайней мере наполовину ослабило прежние враждебные, злостные побуждения против нас шапсугов, потому что в течение всего последующего месяца Заводовский упоминает только о двух случаях, происшедших 22-го и 23-го октября. В первый из этих дней сильная партия атаковала невдали от устья р. Шебша нашу команду в 120 пеших и 50 конных, следовавшую из Мостового Алексеевского в Георгие-Афипское укрепление, и поддерживала перестрелку в течение двух часов; а 23-го числа, при движении нашей колонны из Георгие-Афипского на фуражировку, шапсуги сделали еще одно нападение и пробовали прорвать цепь, но усилия их остались бесплодны, и фуражировка [436] окончилась благополучно. Далее до конца года о столкновениях наших собственно с шапсугами Заводовский более не упоминает, и неизвестно, участвовали ли они даже в неприязненных действиях против нас на черноморском кордоне других племен и обществ.

Действия эти в последние три месяца переносятся преимущественно в район жительства абадзехов, которые, влияя на соседние с ними мирные нам общества черченеевцев и адемеевцев, подобно тому как повлияли на темиргоевцев, егерукаевцев и других, еще с начала года побуждали их тайно пробираться для хищничества в наши пределы, и сами руководили их действиями. Всякого рода кражи и даже грабежи по большей части им удавались и сходили с рук благополучно, но Заводовский тотчас же получал о них сведения от наших лазутчиков и выжидал только времени и случая, чтобы наказать виновных и положить конец их шалостям. Он неоднократно вызывал черченеевских князей, дворян и старшин и требовал от них удовлетворения. Ответы их иногда состояли в том, что они не могут удержать своевольников и не имеют над ними по обычаям своим начальственного влияния, а большею частью в том, что они обещали возвратить украденное. Обещания эти повторялись довольно часто, но под разными предлогами не были выполняемы. Кроме того, черченеевцы и адемеевцы вошли в сношения с горцами, бежавшими по насилию абадзехов с Лабы, как-то: с темиргоевцами, егерукаевцами и др., и некоторые из первых дали последним присягу участвовать во всех делах, какие беглецы эти и абадзехи захотят против нас предпринять.

Наконец, в последних числах сентября из людей этих всех обществ, при участии абадзехов, собрались за Кубанью довольно сильные толпы, которые [437] решили напасть на казачьи хутора, Редутский меновой двор и на Васюринский курень. Заводовский поспешил усилить угрожаемую часть кордона казаками из внутренних куреней, 5 ротами пехоты и четырьмя орудиями артилерии и, пользуясь сосредоточением войск — покончить счеты черченеевцами и адемеевцами. Он предположил: 1) заставить их возвратить нам все, что в последнее время у нас украдено; 2) на месте убедиться, действительно ли некоторые черченеевцы и адемеевцы дали присягу быть заодно с беглецами и с абадзехами, и 3) показать, будто идет к абадзехам, чтобы заставить сборище рассеяться. С этою целью Заводовский, с отрядом из 900 человек пехоты Житомирского и Подольского егерских полков, 300 конных казаков, при шести орудиях, 4-го октября переправился через Кубань при Александрийском посту и дошел до р. Шебш. Сделав на ней гать, он 5-го октября продолжал путь далее к аулу Ачепши на Псекупсе, где имел ночлег, а затем двинулся вверх по этой речке, чтобы устрашить абадзехов и заставить их рассеяться и удалиться в свои аулы для защиты семейств. 8-го числа войска наши прибыли к аулу Нечерези на р. Марте, куда, по предварительному приказанию генерала Заводовского, собрались черченеевские и адемеевские князья, дворяне и старшины. Последствием переговоров с ними, происходивших 8-го, 9-го и 10-го октября, было новое обещание исполнить все требования Заводовского, но для этого они просили отсрочку на один месяц. Она была им дана, с тем однако, чтобы чрез месяц все украденное у нас было возвращено непременно, и сверх того, чтобы из черченеевцев и адемеевцев никто не смел участвовать в набегах с беглецами и абадзехами. В обеспечение исполнения своего обещания и обязательства, поставленного Заводовским, князья, дворяне и [438] старшины дали присягу, а затем отряд возвратился на правую сторону Кубани. Но, должно быть, и переговоры наши, и присяга черченеевцев ни к чему не повели, потому что об удовлетворении нашего требования Заводовский до конца года ничего не упоминает, и видно даже не настаивал о нем у виновных, как будто забыв о том, а действия с закубанцами не только не прекращаются, но в декабре получают характер в некоторых случаях с обеих сторон более значительный и решительный, чем прежде.

В первых числах декабря погода держалась во всех отношениях благоприятная, точно благодатная южная осень вступала только в свой разгар. Поля были убраны, запасы на зиму собраны — и праздные горцы вздумали развлечь себя новыми похождениями, без которых в их внутреннем быту недоставало полного успокоения, потому что одна из главнейших нравственных потребностей оставалась неудовлетворенною. Они собрались за Кубанью и решили вторгнуться в наши пределы. Для предупреждения этого замысла Заводовский составил небольшой отряд из людей 4-го баталиона Подольского полка, черноморских казаков, и других команд и мирных черкес, в числе 420 человек пехоты и 170 человек кавалерии, при двух конных орудиях, и 8-го декабря отправил его с войсковым старшиною Борзиковым за Кубань на р. Униабат, где находилось сборище, чтобы напасть на него врасплох и рассеять. Но на этот раз Борзиков в указанном месте не нашел неприятеля. Только посланные им в разные стороны проводники открыли несколько кошей с овцами и скотом, а где было сборище — узнать не могли. Так как время приближалось уже к рассвету, то Борзиков решил по крайней мере взять какой-нибудь кош, чтобы [439] возвратиться назад не с пустыми руками — что и исполнил. Но отойдя версты три от пункта своего набега, он был атакован такими сравнительно громадными силами неприятеля, которых никак не ожидал. Закипел завзятый бой, который обратился в продолжительное и жаркое дело, когда отряд вступил в лес, заблаговременно занятый неприятелем. Хотя, но словам Заводовского, “нашим приходилось драться одному против трех или четырех", но горцы не имели успеха и не могли ничего отбить из взятой нами у них добычи. В четыре часа пополудни отряд благополучно переправился на правый берег Кубани. Мы потеряли одного убитого и 13 раненых нижних чинов, а также несколько лошадей; у горцев же, по верным сведениям, убито 13-ть и ранено 27 человек.

Подобного рода столкновения с закубанцами, в которых они, рассчитывая на успех, в конце концов оставались в накладе, не проходили для нас обыкновенно без последствий. Они тотчас стремились вознаградить себя и продолжали это до тех пор, пока не прекращалась для них возможность как-нибудь отыграться. Из этого таким образом выходила иногда длинная вереница враждебных покушений то с нашей, то с их стороны, и образовывался нередко целый период военных действий, который прекращался только в силу неотразимых естественных препятствий, как-то: глубоких снегов, разлития рек, весьма суровой зимы и т. п. В виду своего режима, горцы и на этот раз не захотели остаться обиженными и 10-го декабря, пользуясь открывшимися на Кубани бродами, около 9-ти часов утра переправились на нашу сторону в числе свыше 700 человек между постами Редутским и Изрядным, саженях в двухстах от промежуточного между ними съездного пикета. Шесть [440] казаков, бывших на этом пикете, заметив многочисленную неприятельскую кавалерию, дали по ней несколько выстрелов и заперлись в своей ограде. Обложив тотчас этот пикет частью своего скопища, и прекратив ему всякое сообщение с остальным миром, горцы двинулись далее. Так как они переправлялись по островам и, по случаю густого тумана, не могли быть открыты ни с одного из соседних постов, а выстрелы пикетных казаков также не могли быть слышны, то они прошли уже довольно далеко от Кубани и конечно безнаказанно бы достигли своей главной цели — Васюринского куреня, если бы случайно не были усмотрены разъездами постов Редутского и Изрядного. Вогнав и эти разъезды в ограды и мгновенно обложив оба поста тремя стами человек, скопище, в числе остальных четырехсот человек, бросилось к куреню Васюринскому. Но, к счастью, гарнизон и жители его были предупреждены об опасности несколькими казаками, отделившимися от разъезда, и стояли уже во всеоружии, ожидая нападения. Оно не замедлило. Часть неприятельской кавалерии, подскакав к куреню, показала вид, что имеет намерение атаковать его, но, быв встречена жарким огнем, отхлынула; другая же тем временем бросилась на стадо общественного скота в 800 штук, пасшееся в полуверсте, захватила его с пастухами и несколькими женщинами и быстро стала удаляться. Между тем по дистанциям Редутской, Изрядной и Воронежской открылась тревога, и все бывшие там команды поскакали к Кубани, чтобы отрезать неприятелю отступление; начальники же постов Редутского и Изрядного сделали вылазку и при содействии подоспевших на тревогу двух орудий черноморской конной артилерии, рассеяли неприятеля по всему пространству между постами и Васюринским куренем. Одновременно с этим вооруженные жители куреня, [441] пешие и конные, поддержанные ротою 4-го баталиона Житомирского егерского полка, бросились в погоню за неприятелем. Завязалось дело в разных местах: часть горцев уходила, другая защищалась, третья наконец угоняла скот по направлению к Кубани. Кончилось тем, что большая часть скота отобрана, и только 130 штук переправлены за Кубань, и уведены в плен — одна женщина и трое мальчиков; кроме того убиты: 1 нестроевой Житомирского полка и 2 казака, а 5 казаков ранены. Неприятель оставил в наших руках 2 тела и 4 лошади. Командир 4-го пешего черноморского полка войсковой старшина Шпилевой, находившийся на Константиновском посту, по выстрелам также прискакал на тревогу, но хищников уже не застал. Соединив команды, он переправился чрез Кубань, гнался за ними около пяти верст, но настигнуть не мог.

После этого происшествия Кубань уже замерзла, и неприятель получил более удобств для переправы на нашу сторону. Поэтому генерал-лейтенант Заводовский подкрепил всю линию особыми командами пеших и конных казаков, и сверх того от Тенгинского полка расположил 2 роты в курене Васюринском, по одной в Корсунском, Елисаветинском и Марьинском и 2 в Новомышастовском.

Год молодецких схваток черноморцев, в течение которого они безусловно ни разу не дали себя в обиду своим отважным и хищным соседям, завершился еще одним довольно серьезным нападением на наши пограничные селения и славным боем казаков против неприятеля в несколько раз сильнейшего. Это произошло в 4-й части кордонов, в дистанции, занимаемой 2-м конным черноморским полком. Ночью 18-го декабря караулы заметили переправляющуюся чрез [442] Кубань какую-то темную и обширную массу. Опытный глаз черноморца быстро разрешил загадку, и нарочный во всю прыть поскакал к командиру полка войсковому старшине Посполитаки 2-му. Последний отправил начальника Андреевского поста сотника Высочина и хорунжего Борзикова, с 35-ю казаками, для занятия пространства между постом Андреевским и съездным пикетом. Вслед затем он получил известие, что другая такая же партия переходит чрез Кубань ниже первого пикета, в двух верстах от Смоляного поста. Тогда и с этого поста был выслан хорунжий Курганский, с 25-ю казаками, которые поставлены над оврагами, идущими от съездного пикета к верхней дороге, и между съездным пикетом и Смоляным постом был выставлены в двух местах еще по 12-ти конных казаков. Вот все наши силы, которые должны были удерживать два одновременных нападения скопища, простиравшегося, как потом оказалось, до 800 человек. На рассвете это скопище вылезло из прибрежных камышей и, конечно, тотчас было встречено со всею неприветливостью — чего вовсе не ожидало и даже не предполагало. Конные наши команды, заведя перестрелку, отступали к хорунжему Курганскому, а неприятель, разделившись надвое, меньшею половиною стал их преследовать по пятам, а главными силами быстро направился на пост Смоляной. Но вскоре часть последних повернула назад и присоединилась к первой с явным намерением уничтожить команды Курганского, а затем разграбить хутора Курганские (Курганные). Войсковой ст. Посполитаки, прибывший в эту минуту к Смоляному посту, угадав намерение неприятеля, подхватил хорунжего Ливенцова, трех урядников и трех казаков, скрытно вышел из поста и глубоким оврагом поскакал к хорунжему Курганскому, [443] чтобы лично руководить действиями наших команд. Прибыв к месту и видя, что команды уже соединились, Посполитаки открыл жаркий и беглый огонь, которым без труда ввел горцев в заблуждение о действительных наших силах, а затем, увидев их нерешительность, смело атаковал их, опрокинул и погнал назад к переправе. Но на пути к ним подоспело другой половины весьма сильное подкрепление; они оправились, остановились и начали опять подаваться вперед к Курганским хуторам. В это время сотник Высочин, узнав, что толпа горцев, которую он стерег, потянулась в дистанцию Смоляного поста, поскакал туда и соединился с войсковым старшиною Посполитаки, которого таким образом собралось 4 офицера, 3 урядника и 104 казака. Ободрив свой маленький отряд и представив ему гибель, ожидающую хутора Курганские и Смоляной пост, оставшийся почти беззащитным, Посполитаки скомандовал “в пики". Казаки хорошо поняли, что наступила минута решительная, после которой не будет более никакого выхода из опасности, угрожающей их женам, детям и достоянию. Как по обороту какого-нибудь махового колеса, дающего мгновенный ход большой машине, они дружно, одним телом, бросились вперед — и воскресили собою старую Запорожскую Сечь, с теми ее сечами, которые ее некогда сделали неумолимо грозною и мстительною. Посполитаки, подавая пример всем остальным, рубился впереди. Вокруг него сплотилось свыше десяти горцев, которые, зная по-видимому, кто он такой, добивались живьем и целиком овладеть завидным трофеем. Уже четыре руки крепко держали его коня и его самого, но в это время урядник Хитрый, разметав окружавших командира хищников, подскочил к нему, свалил в упор одного, ранил другого — [444] и Посполитаки был спасен, а Хитрый отделался лишь всего двумя ударами шашки ². С такими молодцами бой был неравен, хотя против них дралась масса по крайней мере до 400 человек. Неприятель, видя неодолимость своего противника, бежал, оставив на месте семь тел и двух пленных горных натухайцев, 6 ружей, 3 пистолета и 4 шашки. С нашей стороны, кроме Хитрого, ранены 7 казаков и 5 лошадей, все шашками. Смоляной пост также постоял за себя, и другая половина скопища, увидев неудачу первой, поспешила вслед за нею, бросив на месте боя одного раненого, которого не успела захватить.

Комментарии

1. В 1828-м году они возвратились, и из них было образовано «азовское казачье войско».

2. За отвагу и самопожертвование Хитрый Высочайше пожалован чином хорунжего.

Н. В.

(Продолжение будет).

Текст воспроизведен по изданию: 1840, 1841 и 1842 годы на Кавказе // Кавказский сборник, Том 14. 1890