-

1840, 1841 и 1842-Й ГОДЫ НА КАВКАЗЕ

(Продолжение ¹).

XII.

Поводы к убыхской экспедиции. Усиление отряда. Соображения генерала Анрепа. Влияние гурийского восстания на положение наших дел. Пути для вторжения к убыхам. Поиск. Движение отряда. Трехдневный бой. Последствия экспедиции. Рекогносцировки. Натухайцы и шапсуги. Работы. Беспокойства в Цебельде. Действия нашего отряда. Нападение на нашу команду. Новые козни убыхов. Подступ их к укр. Навагинскому. Положение береговой линии в конце 1841 года. Последние происшествия.

Убыхская экспедиция 1841 года, одна из кровопролитных на Кавказе, в особенности при ее всего лишь трехдневном бое, сложилась, в сущности говоря, по причинам довольно отвлеченным, даже гадательным и несоответствующим обширности наших потерь. Если бы в следующем затем году четыре представителя из фамилии Берзеков не вступили в наше подданство с [304] подвластным им населением — что прямо или косвенно следует причислить к результатам наших деяний в земле убыхов в 1841 году, то эту экспедицию по всей справедливости следовало бы назвать бесцельною и совершенно лишнею. Первая идея о ней, породившая и первоначальные причины ее, явилась у г. м. Анрепа по обозрении черноморской береговой линии, когда он пришел к заключению, что

... «единственное средство к отвращению опасности, которая угрожает нашим укреплениям от покушений горцев, состоит в наказании убыхов; что спокойствие не установится до тех пор, пока они не будут приведены к покорности, или, на крайний конец, пока им не будет дан внушительный урок».

Остальные же причины, именно те, которые выше названы гадательными, он объясняет в донесении своем корпусному командиру генерал-от-инфантерии Головину ² следующим образом:

«Если в земле натухайцев укрепления имеют слабую оборону, и гарнизоны не довольно сильны, то по крайней мере в настоящее время опасность уменьшается мирными отношениями к нам местных жителей — впрочем, не совсем надежными и вынужденными общим голодом у натухайцев. Но в земле убыхов и в соседстве их, нельзя пренебрегать никакою мерою для обеспечения наших укреплений. Я с величайшим нетерпением ожидаю утверждения представления предместника моего о дислокации линейных баталионов. Но не смею скрыть, что этим усилением гарнизонов в некоторых укреплениях мы только сравняем их положение на всей береговой линии. За безопасность же береговой линии никогда нельзя ручаться, пока убыхи будут безнаказанно волновать все горские племена; пока, видя нас в слабом оборонительном положении, а убыхов с [305] возрастающею дерзостью ведущими против нас открытую войну, горцы будут оставаться в уверенности о нашем бессилии. До тех пор, пока мы не решимся действовать оружием там, где никакие другие меры никогда не были и не могут быть действительными, надобно отказаться от плодов всех огромных пожертвований, сделанных и делаемых для занятия восточного берега, и довольствоваться только временною безопасностью береговых укреплений, от причин случайных, с полною уверенностью, что мгновенная перемена обстоятельств может заставить начать снова этот бесконечный и бесплодный труд, стоивший столько людей, денег и времени».

Так думал с уверенностью г. м. Анреп. Действительно ли могло случиться то, что он ожидал от перемены обстоятельств, которая должна была бы быть слишком решающей, а сами обстоятельства слишком могучими, чтобы нам начать всю постройку сызнова — это вопрос, требующий всестороннего и глубокого обсуждения, и решение его в смысле заявления Анрепа представляется пока весьма сомнительным. Но как бы там ни было, а это донесение Анрепа вызвало отмену прежнего распоряжения относительно наступательных действий от моря и сделало экспедицию в землю убыхов настоятельною и необходимою, не взирая даже на то, что после изъявления нам покорности джигетами убыхи видимо выражали к нам более мирные наклонности. Высочайшее повеление об экспедиции последовало 23-го апреля ³, но г. м. Анреп получил его только 20-го мая, по возвращении с береговой линии. Воля Государя Императора состояла в том,

... «дабы решительным покорением этого враждебного племени уничтожить главное основание неприязненных действий береговых горцев и средоточие их сил». [306]

В виду такой серьезности наших наступательных действий в землю убыхов, назначены были, независимо от войск, находившихся на линии, еще четыре баталиона 13-й пехотной дивизии, с тем, чтобы к ним присоединена была значительная часть Тенгинского полка, который, по мнению Его Величества,

... «приобыкши к действиям против горцев, будет служить примером для войск 5-го корпуса, еще неопытных в тамошней войне и в первый раз вступающих в дело с самым ожесточенным неприятелем».

Но баталионы Тенгинского полка, расположенные в Новороссийске, Анапе, форте Лазарева и в Пицунде, в их тогдашнем положении не могли быть употреблены в дело, потому что были достаточно расстроены и в общей сложности едва имели под ружьем 1360 рядовых. Не было сомнения, что к сентябрю месяцу, т. е. к сроку, назначенному для экспедиции, численность их, по случаю летних жаров и климатических болезней, неизбежно должна была снизойти до тысячи человек, т. е. до размера одного комплектного баталиона, почему г. м. Анреп просил г. ад. Граббе выслать на береговую линию находившееся в Черномории укомплектование для всех четырех баталионов Тенгинского полка. Без этого укомплектования г. м. Анреп считал себя обязанным отказаться от экспедиции, так как не мог предпринять ее с войсками малочисленными и притом совершенно неопытными в кавказской горной войне. Это возбудило обширную и продолжительную переписку, среди которой Граббе всеми способами уклонялся от удовлетворения просьбы Анрепа, так как, по званию командующего войсками на кавказской линии и в Черномории, был весьма мало заинтересован положением и деятельностью чуждой для него береговой линии, которой естественно предпочитал [307] выгоды и интересы вверенного ему района ⁴. Но Граббе не мог отстоять своего решения, так как в конце концов дело дошло до военного министра, и ему предписано было удовлетворить требование Анрепа ⁵. Взамен же частей Тенгинского полка, взятых из Черномории, к генерал-лейтенанту Заводовскому был отправлен из Ставрополя 4-й баталион Подольского егерского полка, который должен был, по маршруту, прибыть в Екатеринодар 17-го июля. Укомплектование же Тенгинского полка, в числе 1150 нижних чинов (со включением и полкового штаба), во главе с командиром полка полковником Хлюпиным, 30-го июля прибыло из сел. Ивановского в Тамань, а 6-го августа — в лагерь действующего отряда при укр. Св. Духа.

Соображения. г. м. Анрепа относительно экспедиции, которые он изложил корпусному командиру тотчас по [308] получении на нее разрешения, в главных чертах заключались в следующем: объясняя, что цель наших действий состоит в решительном покорении убыхов, он поставлял неизбежным условием к достижению ее участие в составе отряда милиции, которая должна была отнять у неприятеля возможность заранее скрыть свои семейства и имущество. Он предназначил ее из Имеретии, Мингрелии, Гурии и Сванетии в числе 250 конных и 750 пеших, из Самурзакани, Абхазии, Цебельды, Псхоу и Джигетии — 500 конных и 1500 пеших. Она должна была собраться в Пицунде и оттуда к 1-му сентября прибыть в лагерь в долину реки Мзымты. Начало экспедиции и ход ее имелось в виду согласовать с действиями начальника правого фланга со стороны Лабы и Белой и этим лишить убыхов содействия абадзехов, с которыми они находились в близких связях, даже родственных. Последнее предположение, действительно, достигло цели, и убыхи во время нашего наступления были предоставлены своим собственным силам и средствам, при участии лишь одних горных джигетов. Анреп как бы предвидел или предчувствовал это участие, говоря в своих соображениях, что сосредоточение отряда на границе Ахчипсхоу и Аибги заставит горных джигетов последовать примеру остальных своих соплеменников только тогда, если до открытия экспедиции не произойдет в этом углу края “какой-либо непредвиденный переворот". Но этот переворот именно и последовал, как известно уже, по случаю возмущения гурийцев и прежде всего остановил миролюбивые побуждения жителей горного общества Цвинджи ⁶. Для отвлечения же убыхов от содействия ахчипсхоуцам он имел в виду [309] составить особый отряд, который должен был высадиться в укреплении Навагинском для постройки башни. Дальнейшее движение из Ахчипсхоу Анреп ставил в зависимость от обстоятельств, которых предвидеть не мог. Во всяком же случае цель его состояла в том, чтобы проникнуть в долину реки Сочи, войти в сношение с укрепл. Навагинским и потом продолжать действия сообразно с обстоятельствами, т. е. или распространить их до долины реки Шахе и укрепл. Головинского, или предпринять обратное движение в укрепление Св. Духа и в Абхазию. Далее в соображениях излагались способы продовольствия войск, указаны были складочные пункты запасов, перевозочные средства, способы обеспечения лошадей фуражом, устройство лазаретов и медицинской части при войсках и наконец суммы, необходимые для покрытия военных расходов. К десяти тысячам рублей серебром, отпущенным Анрепу на экстраординарные расходы, он просил дать ему еще 6300 рублей на зафрахтование двух судов для перевозки из Абхазии или Черномории в прибрежные укрепления порционного скота и разного рода тяжестей ⁷.

Соображения г. м. Анрепа были Высочайше утверждены во всех частях — и началась кипучая деятельность по приведению их в исполнение. Едва ли не самое большое затруднение встретилось в снабжении отряда горною артилериею, в особенности 10-ти фунтовыми единорогами, которых не оказалось в артиллерийских гарнизонах ни грузинского, ни кавказского округов. Но и это препятствие было устранено распоряжением военного министра — об отправлении из брянского арсенала в Севастополь четырех четвертьпудовых единорогов с [310] принадлежностью, а затем остальные орудия — шесть трехфунтовых единорогов и четыре шестифунтовые мортирки были приготовлены в Тифлисе. Из этих последних десяти орудий была составлена сводная горная батарея под командою строительного отряда путей сообщения штабс-капитана Иванова, которая выступила из Тифлиса 26-го июля и прибыла на сборный пункт в укр. Пицунду 26-го августа ⁸.

В свои соображения генерал Анреп включил и краткие топографические сведения о земле убыхов, состоящие из следующих указаний:

«Долины рек Шахе, Вардане, Сочи и до реки Мызы включительно составляют землю убыхов, простирающуюся от главного кавказского хребта до моря. С северной стороны земля убыхов прилегает к пространству, прежде обитаемому абадзехами, а ныне образующему горную пустыню у верховьев рек б. и м. Лабы. Убыхи были всегда в тесных кровных связях с абадзехами, а некогда составляли один народ. Эта связь продолжается и ныне. Главный путь к абадзехам идет по долине реки Шахе до ее истока, против верховья одного из притоков реки Лабы (Ерих); другой — через перевал против истоков реки Сочи. Но дорога по долине этой реки и самый перевал гораздо труднее первого пути, поэтому горцы редко ими пользуются. Сочинские жители, отправляясь за хребет, идут сначала в долину Шахе, а потом вверх по этой долине. Лучший из поперечных путей между Шахе и Сочи отходит в 15-ти верстах от устья сей последней реки, против аула Догумокор, принадлежащего старшему из фамилии Берзеков. Убыхи разделяются на три общества: Саше, Вардане и собственно Убых. Из общества Саше князь Аубла Ахмет принес покорность русскому правительству с своими подвластными (до 700 дворов), а остальные убыхи (до 450 дворов) [311] составляют самое враждебное и воинственное племя всей этой части Кавказа».

Из этих сведений видно, что убыхи, даже без постороннего содействия, легко могли выставить против вас вооруженное скопище в несколько тысяч человек. В начале сентября, когда гурийское восстание так неблагоприятно отозвалось на наших намерениях, эти сведения подтверждались вполне и кроме того усложнялись ежедневно и разными другими известиями о приготовлениях неприятеля, которые предвещали нам его жестокое противодействие ⁹. Когда г. м. Анреп возвратился из поездки своей в Гурию, он застал все горские племена по восточному берегу в сильном волнении. В особенности шапсуги и даже, к удивлению, натухайцы то там, то сям производили частные сборы и делали набеги в окрестностях всех укреплений — хотя и ничтожные, но доказывавшие опасность нашего положения и непрочность нашего господства, о которой так недавно, по случаю движения г. м. фон-Бринка и экскурсии полковника Рота 15/17-го июля мы получили по отношению к натухайцам совсем иное понятие. Правда, и теперь, как прежде, натухайцы являлись к нам в Анапу и Новороссийск, но вели с нами разговоры о мире совсем в ином тоне и духе, утверждая весьма серьезно и решительно, что они будут поддерживать миролюбивые сношения с русскими только в том случае, если последние снимут все крепости за Кубанью. Таким образом, по словам Анрепа, “натухайцы заговорили прежним языком, который они в последнее время стали забывать". Впрочем, не смотря на все подстрекательство убыхов, они далее этого не шли и положили ожидать развязки дела. Этим мы [312] преимущественно были обязаны особенному такту полковника Рота, который своим обхождением и ласковым приемом всех приходивших в Анапу старшин и других представительных лиц успел подействовать на народ в значительной степени и ослабить всякие неблагоприятные для нас его побуждения. Убыхи же, принимая на всякий случай меры к обороне и сильному сопротивлению, с тем вместе с каждым днем услаждали себя все большею уверенностью, что русские наконец одумаются и не решатся вступить в их землю. Эту уверенность сильно поддерживал и развивал в них Хаджи-Берзек, который в одном из народных собраний заявил, что “сбреет себе бороду и наденет женское платье, если пропустить хоть одного русского в свою землю". Во все же джигетские общества он послал сказать, что если хоть один человек из этого племени присоединится к русским, то по уходе отряда он в конец разорит всю Джигетию. Зная хорошо, что Хаджи-Берзек никогда словами не играл, и вследствие этого убежденные в святости и непреложности его угрозы, джигеты из сомнительного положения, в которое они впали тотчас после гурийского сотрясения, перешли к нейтральному, а затем, подстрекаемые неблагонамеренными нам лицами, вступили даже в сношение с убыхами; ближайшие же к убыхам общества Арид и Хамыш явно стали выражать нам почти враждебное настроение. Каждый день вокруг лагеря бродили разного сорта люди, видимо ища случая причинить нам какой-либо вред, и пользуясь этим случаем при первой возможности: они стреляли по высылаемым командам и прикрытиям, воровали лошадей и т. п., так что, благодаря их разбойничьим похождениям, мы в течение месяца лишились одного рядового убитым и трех ранеными. Наиболее выдающийся случай произошел 22-го [313] сентября при укр. Тенгинском, где конная партия в числе более 300 человек атаковала нашу команду, высланную в прикрытие дровосеков под начальством черноморского линейного № 5 баталиона унтер-офицера Шулика. Последний, не теряя присутствия духа, быстро составил каре и молодецки отражал неприятеля, несколько раз покушавшегося истребить его людей, до тех пор, пока из укрепления подоспел секурс. Увидя его, Шулик ударил в штыки и заставил горцев рассеяться. В команде его один рядовой был убит и один пропал без вести.

В таком положении нам нельзя было колебаться, и Анреп с тревожным нетерпением ожидал умиротворения гурийцев, чтобы тотчас же открыть экспедицию, так как в противном случае нам бы пришлось потерять джигетов, опять отодвинуться за р. Бзыб, уверив все племена по восточному берегу в нашем бессилии и разом поднять их против нас. Таким образом экспедиция, которая накануне гурийского восстания не представляла необходимости, теперь стала настолько настоятельною, что уклониться от нее невозможно было даже и в том случае, если бы милиция и вовсе не прибыла в отряд. Но, к счастью, последнего не случилось, благодаря в особенности разумной деятельности и распорядительности начальника гурийского отряда полковника князя Аргутинского-Долгорукого, который в половине сентября покончил дела в Гурии, хотя, по словам Анрепа, “весть об этом не могла нисколько вознаградить того зла, которое сделало для нас в расположении горцев известие об этом несчастном смятении". При содействии начальника штаба корпуса генерал-маиора Коцебу, милиции имеретинская, мингрельская и гурийская двинулись 16-го сентября к убыхскому отряду. Владетель Абхазии быстро [314] стал собирать также милиции своего края и вместо назначенных 800 человек поднял 1500; самурзаканцы же были уже в Пицунде. Пешие милиции были перевезены в укр. Св. Духа на судах крейсирующей эскадры и на фрегате “Браилов", бывшем при отряде, а конница направилась сухопутно через Гагры. Из Гагр были притянуты два черноморских пеших казачьих полка, производивших там работы, из коих главнейшие были кончены, а остальные могли быть доделаны в будущем году собственными средствами гарнизона. Для усиления отряда взяты по одной роте в полном составе из баталионов №№ 8 и 9, и составлен сводный линейный баталион в 500 человек под ружьем. Взятые роты были замещены ротами черноморского линейного № 14 баталиона, который 1-го октября окончательно выведен из Цебельды. Все эти войска и милиции прибывали эшелонами по трудному гагрынскому дефиле, и только к 5-му октября отряд окончательно сгруппировался. Генерал-маиору князю Шервашидзе вверено было начальство над всеми милициями, которые состояли из 1852 пеших и 1017 всадников. По приглашению г. м. Анрепа прибыл также в отряд наследник Мингрелии гвардии ротмистр князь Давид Дадиани, который впоследствии оказался весьма для нас полезным. В виду того, что милиции могли не явиться, а с одними регулярными войсками, ослабленными болезнями, было бы слишком тяжело двинуться к укреплению Навагинскому, где постройка башни на горе была совершенною необходимостью, Анреп еще 13-го сентября просил генерал-адъютанта Лазарева о высылке эскадры на случай перевозки отряда морем. Она прибыла к 1-му октября на адлерский рейд, хотя, с переменою обстоятельств, в прямом назначении ее надобность уже миновала. Вследствие этого Анреп отослал часть [315] эскадры, отправил на кораблях всех больных в госпитали, а собравшимся джигетским князьям велел не выставлять милиции и оставаться в своих домах под предлогом защиты во время действий отряда своей собственной земля. По мере того, как мы устраивали наши боевые силы, убыхи с своей стороны не оставались праздными: при первом появлении милиции они начали перевозить свои семейства и имущество в дальние горы, а сами собирались поголовно и укрепляли дорогу, ведущую из укр. Св. Духа в долину реки Сочи. К 5-му октября бивак их в долине реки Мызы разросся до 5000 пеших и конных.

Для вторжения к убыхам представлялись два пути: один берегом моря, по узкой полосе, образованной прибоем, а другой внутри края через Цвинджу в долину Сочи. По собранным сведениям оказалось, что второй путь представлял трудную конную тропу, пролегавшую по местности весьма гористой и большею частью покрытой лесом. Единственная выгода его была та, что с самого вступления в неприятельскую землю мы бы разорили несколько попутных аулов; но за то встретили бы чрезвычайные природные преграды, усложненные в последнее время убыхами до того, что они сами не ездили по этой дороге. Кроме того, при значительном углублении внутрь края этот путь потребовал бы семь дней марша, в продолжение которого невозможно было бы везти и нести большое число раненых и больных, не ослабив чрезмерно действующих войск. Поэтому Анреп избрал береговую дорогу, хотя не менее трудную, но кратчайшую и сверх того оставлявшую войскам неоцененную помощь флота. 5-го числа он сделал на пароходе рекогносцировку этого пути. Все пространство от укрепления Св. Духа до Навагинского оказалось покрытым сплошным толстым [316] лесом, который, при могучей растительности, был густ сам по себе и сверх того переплетен бесчисленным множеством вьющихся колючих растений и кустарников, в особенности около самого моря. До реки Худопсе поморье было низменное и местами болотистое; отсюда же начинались горы, которые далее к северу делались все выше и на всем своем протяжении ниспадали к морю весьма крутыми покатостями, а в некоторых местах обрывались скалами. Бесчисленное множество обрывистых и глубоких оврагов перерезывали это пространство. Самое прибрежье, по которому должен был следовать отряд, состояло из узкой полосы, образованной морским прибоем и имевшей в ширину от двадцати до пяти сажень, а в нескольких местах и менее, так что во время прибоя волны били прямо в скалы и делали поход совершенно невозможным. Убыхи во многих местах устроили прочные завалы из огромных деревьев или из двойного ряда плетня с набитою в середине землею; самые большие завалы видны были с моря при устье реки Мызы и на скалистых оконечностях или мысах между этою рекою и рекою Бзугою. Густота леса и изгибы местности скрывали множество других завалов на всей покатости обращенной к морю. Из естественных и искусственных препятствий этого пути одно могло быть решительно неодолимо — это прибой, который в случае волнения с моря преграждал совершенно дорогу. Но, к счастью, погода держалась тихая и ясная, какая редко бывает там в июне месяце.

Чтобы отвлечь часть неприятельских сил и тем облегчить движение отряда, Анреп предложил владетелю Абхазии послать до 450 милиционеров на двух пароходах в укрепление Головинское, высадить их там ночью и на рассвете напасть врасплох на ближайшие аулы. [317] Князь Шервашидзе отправился сам, но в трех аулах, верстах в восьми от укрепления, нашел только пустые сакли. Предав огню некоторые из них, он возвратился хотя без добычи, но и без преследования. Этот поиск показал, что все народонаселение, способное носить оружие, оставило свои жилища и было в общем сборе между Сочи и Адлером. На другой день, 7-го числа, Анреп сделал на пароходе еще одну рекогносцировку до укрепления Навагинского, вместе со всеми частными начальниками и командиром эскадры контр-адмиралом Станюковичем, для соглашения действий флота с движением отряда, а 8-го октября, за два часа до рассвета, двинул отряд в следующем порядке: авангард, под начальством генерал-маиора Муравьева, в составе первого баталиона Тенгинского полка, сводного линейного, ста пластунов, 6-го пешего казачьего полка, команды сапер, двух горных четвертьпудовых единорогов, двух ручных мортирок и пешей милиции из гурийцев и мингрельцев; арриергард, под начальством состоящего по армии подполковника Данзаса, из 2-го баталиона Тенгинского, 2-го баталиона Белостокского полков, двух горных четвертьпудовых единорогов и пешей абхазской милиции; в главных силах, под начальством Прагского полка подполковника Леонтьева, следовали баталионы: 4-й Тенгинского, 2-й Брестского и 2-й Виленского полков, 8 горных трехфунтовых единорогов, 2 ручных мортирки, 6-й и 7-й пешие казачьи полки и вся конная милиция; в правом прикрытии отряда, под начальством командира Тенгинского полка полковника Хлюпина — 3-й баталион Тенгинского, 2-й баталион Литовского полков, сотня пластунов 7-го пешего казачьего полка и пешая имеретинская милиция. Эскадра снялась вместе с отрядом: пароходы взяли на бакштов, корабль [318] “Трех Иерархов" и фрегат “Агатополь" потянулись на ближний картечный выстрел от берега и впереди авангарда, а мелкие суда распределены были при авангарде и позади арриергарда; наконец, двенадцать азовских ладей и четыре вооруженных баркаса следовали с авангардом, как для ближайшего обстреливания берега, так и для принятия раненых и заболевших. Едва заметный юго-восточный ветерок рябил поверхность моря и способствовал этому движению.

Отряд быстро прошел без выстрела все пространство до входа в землю хамышейцев. Тотчас за рекою Хоста он встретил на горах первые завалы, в которых гнездились передовые силы неприятеля. 4-й баталион Тенгинского полка, под командою штабс-капитана Корзуна, послан был с абхазскою пешею милициею обойти неприятеля и выбить его из ложементов. Взобравшись на крутизну, Корзун отдалился от берега версты на полторы, чтобы пробраться через чащу леса и кустов, и потом уже, поворотив влево, вышел в тыл завалам. Горцы нимало не обескуражились его появлением, и хотя составляли не очень значительную партию, но поспешили выйти из завалов и грудью встретили его наступление. Местность, весьма им благоприятствовавшая, кроме того завалена была деревьями, и тенгинцам пришлось штыками выбивать их из за каждого закрытия. Непрерывный рукопашный бой сильно ослабил их, так что в помощь им нужно было послать баталион Брестского полка. Между тем отряд продолжал подвигаться, и следующие запалы были взяты войсками правого прикрытия и авангардом. При выходе из долины к устью реки Адура генерал-маиор Муравьев сильно атаковал правый берег, усеянный убыхами, и после живой перестрелки занял его 1-м баталионом Тенгинского полка и [319] пешею милициею. Солнце село, и отряд расположился на ночлег, В этот день у нас убиты: Тенгинского полка поручики Эшапар и князь Заусхан Маршани (цебельдинский); ранены: адъютант князя Меньшикова лейтенант Веригин, Тенгинского полка штабс-капитан Мякинин, который однако все время оставался при своей роте, и мингрельский князь прапорщик Гогия Чикоани; нижних чинов убито 20 и ранено 41; милиционеров убито 4 и ранено 17. Таким образом первый день оказался для нас довольно чувствительным и осязательно доказал, что Хаджи-Берзек всеми мерами силился сдержать свое слово.

Большой переход, продолжительный бой и все другие невзгоды дня до того утомили войска, что 9-го числа они могли выступить только после хорошего отдыха, и поэтому двинулись в час пополудни. Одновременно с этим неприятель выставился на высотах против правого берега реки Адура и при приближении первого баталиона Тенгинского полка и двух рот сводного линейного сильно атаковал их. Перестрелка ежеминутно усиливалась, так как горцы толпами стекались к этому месту. На поддержку авангарда послан был баталион Белостокского полка, а также имеретинская. мингрельская и гурийская милиции, под начальством полковника князя Церетели. Дружным ударом все они опрокинули убыхов, а милиционеры кроме того преследовали их сколько было возможно по лесистому берегу Адура. Белостокский баталион был оставлен на высотах до прохода всего отряда, а 3-й и 4-й баталионы Тенгинского и 2-й Виленского полков поднялись далее на гору и составили правое прикрытие отряда, который все время пробирался в чаще леса чрез множество крутых оврагов. Движение это моря прикрывал контр-адмирал Станюкович, который поставил корабль и фрегат на якоре почти на [320] ружейный выстрел от устья реки Мызы и открыл сильный пушечный огонь по большим и прочным завалам, устроенным по обеим сторонам реки. Горцы принуждены были их оставить и укрыться за изгибами местности. После этого флот прекратил пальбу, и правое прикрытие двинулось вперед. Но лишь только морская артиллерия замолкла, горцы опять поспешили занять завалы на правом берегу Мызы. Тогда гвардии капитан Лауниц, принявший начальство над авангардом по болезни генерала Муравьева, с сводным баталионом бросился на ту сторону реки и штыками выбил упорного неприятеля, а начальник артиллерии отряда капитан Щербина огнем из четырех орудий тотчас анфилировал ущелье и в таком роде действовал во все время движения по нем войск. Но это однако было слабым для них пособием, потому что жестокий бой кипел без перерыва в авангарде, арриергарде и в особенности в правом прикрытии, которому выпала самая трудная доля; подвигаясь шаг за шагом по местности чрезвычайно затруднительной, и отражая беспрестанные атаки, оно, кроме того, вынуждено было бороться с множеством завалов, выбивая из них неприятеля штыками. “Ура" и грохот барабанов не переставали оглашать эти дикие трущобы, заглушая гик убыхов, которые ни шага не уступали нам без чувствительной потери. Отважный Лауниц, с авангардными баталионами, пролагая путь главной колонне, наткнулся наконец на необоримое препятствие, которое состояло ни более, ни менее как из двух опрокинутых друг на друга гигантских деревьев, преграждавших засыпанную камнями дорогу в том месте, где скалы подходили почти к самому морю. Для разрушения этого громадного завала была выдвинута команда сапер под начальством капитана Станюковича, с двумя ротами Брестского [321] полка, которые под безнаказанным огнем горцев хладнокровно исполнили свою задачу. Но эта теснина задержала отряд часа на три, и так как солнце начинало быстро прятаться за горы, то дальнейшее движение пришлось прекратить. Едва отряд стал располагаться на ночлег, как злополучный авангард был неожиданно еще раз осыпан градом пуль из завала, скрытого в чаще леса, на крутизне, который был для нас невидим. Тотчас отправлены были туда две роты сводного линейного баталиона, которые атаковали курган с фронта, а подоспевшая к тому времени голова правого прикрытия — с тыла, и завал был очищен. Уже смерклось, когда 3-й и 4-й баталионы Тенгинского полка, составлявшие это молодецкое прикрытие, спустились с ужасной крутизны, перешли овраг, взобрались на противуположную сторону и заняли там брошенные убыхами завалы, оставаясь таким образом изолированными от прочих войск. По сю сторону оврага расположились Виленский и Белостокский баталионы, входившие в состав того же правого прикрытия. Пятичасовой непрерывный бой 9-го октября обошелся нам довольно тяжело. Убиты: сводного линейного баталиона капитан Перекресток и подпоручик Михайловский, нижних чинов вообще 25 и милиционеров 12; ранены: адъютант начальника корпусного штаба штабс-капитан Колюбакин, адъютант генерала Анрепа прапорщик Колюбакин и Литовского егерского полка поручик Одинец, нижних чинов 76, милиционеров 56; лошадей убито 19.

Ночь проведена была на пашем биваке сравнительно спокойно. После двухдневного боя, который неприятель вел с таким ожесточением, это обстоятельство вовсе не давало повода думать о дальнейших уступках его: напротив, следовало предполагать, что он готовится к чему [322] либо серьезному. Так оно и оказалось: всю ночь он употребил для общего сбора и приготовлений к новой битве. Едка зарделась утренняя заря, как пронесся страшный ружейный треск по всему протяжению правого прикрытия и в особенности против позиции, занятой 3-м и 4-м баталионами тенгинцев. В помощь им тотчас был послан 6-й пеший казачий полк, которому велено оставаться на месте до тех пор, пока, при общем движении отряда, вытянутся через овраг остальные войска правого прикрытия. Но тенгинцы не дождались пособия: усмотрев, что главный огонь со стороны горцев направлен из завала, командовавшего нашею позициею, они с барабанным боем кинулись вперед и в несколько минут выбросили неприятеля из его крепкого убежища. Убыхи бежали, укрылись за следующим сильным завалом и, примкнув к находившейся там партии, удвоили пальбу. Командующий третьим баталионом тенгинцев маиор Хромов, дав людям перевести дух, устремился по следам горцев и также точно порешил их участь в новом завале, как и в предыдущем; затем, оставив у себя позади взятые с боя два завала, тенгинцы продвинулись вперед и заняли довольно выгодную для себя позицию. Справа она была ограждена узким, но обрывистым и непроходимым оврагом; впереди имела довольно открытую местность, на которой неприятелю держаться было невыгодно, и только с левого фланга допускала возможность атаки. Но этот фланг тотчас прикрыли две роты сводного линейного баталиона, высланные из авангарда на ближайшие к морю возвышенности.

Одновременно с боем, из которого тенгинцы вышли завидными героями, кипел другой такой же позади и у виленцев и белостокцев, показавших себя достойными учениками н соревнователями старых кавказцев. В [323] ту минуту, как тенгинцы бросились на правый завал, огромные толпы убыхов повели отчаянную атаку на баталионы Виленского и Белостокского полков, на местности весьма удобной для движения и составлявшей довольно открытую покатость. Анреп в своем донесении говорит:

«Вероятно немногим на Кавказе удалось слышать такой батальный огонь убыхов, какой они открыли по всей линии прежде чем броситься в шашки».

После трех-четырех минут этого ужасного огня они массою накинулись на баталионы и схватились с ними в рукопашном бою. Но стойкость солдат превзошла этот единодушный, молодецкий удар, и ни один русский штык не подался назад. Спустя несколько мгновений убыхи отхлынули от неодолимой стальной решетки и попятились назад. Виленцы и белостокцы, воспользовавшись их замешательством и не дав им опомниться, с восторженным “ура" ринулись за ними, еще раз вскинули штыками, обратили их в бегство и погнали на возвышенность. Но здесь их встретил сам Хаджи-Берзек, силы которого, с примкнувшею к нему партиею бежавших, по крайней мере вчетверо превосходили наши два баталиона. Последние приостановились под потрясающим беглым огнем неприятеля и с своей стороны открыли дружную пальбу, готовясь встретить новую атаку, приступ к которой не подлежал сомнению, тем более, что, по словам генерала Анрепа, Хаджи-Берзек во что бы ни стало “отчаянным усилием хотел непременно прорвать наше прикрытие". Молодым баталионам, бывшим первый раз в огне, угрожало полное истребление или но меньшей мере решительное поражение, как вдруг в тылу и на фланге скопища Хаджи-Берзека загрохотал неожиданно густой и непрерывный ружейный огонь. Это было единственное спасение [324] баталионов, которым они обязаны маиору Хромову. Тенгинцы, зарвавшись вперед, сами сначала не заметили, да и не знали, что очутились в тылу неприятеля, и увидели это только тогда, когда скрытые от них дотоле силы Хаджи-Берзека обнаружили себя громом пальбы. Виленцы и белостокцы мгновенно ободрились, усилили огонь и с необыкновенною отвагою, при крике “ура", вновь ударили в штыки. Роли переменились. Хаджи-Берзек, пораженный с трех сторон и не имея возможности отразить тенгинцев, отделенных от него узким оврагом, повернул тыл и с своими толпами обратился в бегство. Баталионы преследовали его около полуверсты, поражая жестоко и безнаказанно, и буквально устилая путь рядами трупов. Они остановились на уступе горы только тогда, когда вошли в линию с тенгинскими баталионами.

В течение всего этого боя, как и в предыдущие дни, эскадра держалась на близкий картечный выстрел от берега, очищала открытые места и громила береговые завалы; мелкие суда следовали за арриергардом и прикрывали его; азовские баркасы и гребные суда подбирали и перевозили на корабли убитых и раненых, которые находили там истинно братское участие и заботливость. Все это производилось в величайшем порядке. Одним словом, все войска действовали так дружно и единодушно, так отважно и энергично, что не выйти им победителями даже из более серьезного дела было невозможно. Это всеобщее одушевление и храбрость наших солдат и милиционеров г. м. Анреп очерчивает в нескольких словах следующим образом:

«Новые войска дрались как старые, старые рвались, чтобы их перещеголять; милиции, особенно имеретинская, гурийская и мингрельская, были везде, где происходила упорная драка. Вообще, войска покрыли себя славою в этом [325] достопамятном трехдневном бою; все они были одушевлены самым лучшим духом».

Немудрено, что поражение неприятеля было цельное, закругленное, и все неимоверные усилия пятитысячной массы, твердо уверенной в успехе, в последний раз разлетелись пылью перед отпором всего лишь четырех баталионов, которые не могли быть поддержаны даже действием артиллерии, Это замечательное сражение дало нам во всех отношениях, и в особенности в нравственном, решительный перевес над неприятелем. После него Хаджи-Берзеку, чтобы быть верным своему слову, действительно, оставалось только сбрить себе бороду и надеть женское платье, и он это ясно понимал, потому что один во всем своем скопище, озлобленный и униженный, не потерял сознания и присутствия духа: когда баталионы остановились на уступе, и он увидел дружины свои вне опасности, то тотчас стал их ободрять, обнадеживать и велел готовиться к новой атаке. Но другие представители народа, а затем и масса, решительно отказались от такого лестного предложения. Окончательно возмущенный этим новым непредвиденным явлением, которого до сих пор никогда не знал в среде своего народа, маститый представитель убыхов, обратясь к окружавшей его толпе, с негодованием произнес: “если так — теперь дерись, кто хочет; я еду домой". И уехал. Таким образом именитый старец на деле убедился, что невозможное сделалось для нас возможным: отряд прорвался-таки через двадцативосьмиверстное тесное дефиле, “на каждом шагу — по донесению Анрепа — защищенное прочными завалами в несколько рядов".

Мы были в сердце земли убыхов, на местности сравнительно доступной, и теперь могли располагать нашими действиями, не будучи скованы никакими естественными [326] неодолимыми преградами. Отряд подвигался по прибрежью. Для прикрытия этого движения с правой стороны были высланы на высоты последовательно гурийская, имеретинская и мингрельская пешие милиции, две роты сводного линейного баталиона, 7-й пеший казачий полк и наконец абхазская пешая милиция. Перестрелка в правом прикрытии хотя и продолжалась, но толпы неприятеля ничего важного не предпринимали и постепенно редели. Крайняя затруднительность местности не позволила этому прикрытию следовать с желаемою быстротою, и потому главная колонна была остановлена в ожидании прибытия арриергарда. Когда он подошел, начальник его подполковник Данзас усилил оконечность правого прикрытия двумя ротами Литовского полка, которые, заняв высоты и отвлекши на себя внимание неприятеля, дали возможность скорее подвинуться другим баталионам.

Отряд стянулся. Не доходя полуверсты до устья реки Бзугу, передние войска увидели на выдающемся мысе большой завал, и тотчас два горных единорога открыли по нем огонь, а две роты Брестского полка, под командою маиора Ловчева, с барабанным боем пошли на приступ. Взобравшись на высоту под сильным огнем неприятеля, оне молодецки ударили в штыки — и убыхи, после упорного боя, должны были уступить. Брестцы ворвались в завал, а подоспевшие пешие милиции гурийская, имеретинская и мингрельская энергично преследовали горцев, которые не успели даже подобрать тела своих убитых. К общему сожалению, в этом славном штурме мы лишились гвардии капитана Лауница, “в котором, по словам Анрепа, служба потеряла отличного во всех отношениях офицера и человека с высокими душевными качествами". Начальник отряда ожидал, что при переходе чрез долину реки Бзугу, где был прежде [327] бивак убыхов, они там соберутся и сделают всею массою натиск, тем более, что местность это дозволяла, и поэтому приказал флоту очистить долину усиленною пальбою; но ожидания его не сбылись, и все меры осторожности оказались излишними, потому что неприятель исчез и более не показывался до самого укрепления Навагинского. Лишь только в правом прикрытии все продолжалась пёрестрелка, впрочем ничтожная, с несколькими десятками неугомонных горцев, которые разбрелись в лесу поодиночке.

Тотчас по прибытии в укрепление генерал-маиор Муравьев устремился с авангардными баталионами на гору, командовавшую окрестною местностью и фортом. Движение это было так быстро, что неприятель не успел там собраться, и гора занята была без выстрела. Вскоре явились остальные войска и, расположившись лагерем, представили грозную силу на высотах и в долине реки Сочи. Громкие песни в лагере завершили собою замечательный трехдневный бой, который 10-го числа вывел из строя наибольший процент потери. Кроме Лауница убиты: Тенгинского полка поручик Титов и 62 нижних чина; ранены: адъютант начальника штаба 5-го корпуса поручик Гордеев, Тенгинского полка поручики Росляков и Данилов, Брестского полка штабс-капитан Евдокимов, поручики Мустец и Подревский, 6-го пешего казачьего полка есаул Ткаченко, 13-й гарнизонной артиллерийской бригады прапорщик Могильницкий, азовского казачьего войска зауряд-хорунжий Данченко и 221 нижний чин, включая и милиционеров; артиллерийских лошадей убито 11. Потеря неприятеля определилась только впоследствии со слов шапсугов, приходивших в Геленджик к гр. Опперману. Они удостоверяли, что убыхи в течение трех дней лишились 1700 человек убитыми и [328] ранеными, в числе которых из одной фамилии Берзеков 11 человек, а среди тяжело раненых был сын Хаджи; в другой главной фамилии Дзиам было 7 убитых и в числе тяжело раненых находился некто Состангул, имевший после Хаджи-Берзека наибольшее влияние в народе и наименьшее расположение к русским. Множество лучших людей, бывших по обычаю впереди, убито или ранено. “Едва ли не в первый раз в здешнем крае, доносил Анреп, горцы даже и не старались убирать своих убитых" ¹⁰.

12-го октября, после кратковременного отдыха, приступлено было к рубке леса и расчистке места для предположенной башни. Принимая в соображение позднее [329] время года и вероятность близких дождей, г. м. Анреп приказал — вместо каменной башни, которая во всяком случае была бы сыра, непрочна и вредна для гарнизона, перенести туда один блокгауз, вовсе ненужный для обороны крепости, и вместо деревянной галереи окружить его каменною стеною с бойницами, высотою в две сажени и один фут от подошвы рва. Такая постройка, сверх удобства возведения, совершенно удовлетворяла потребности. 15-го числа, по приготовлении места и по переноске всего лесного материала, было отслужено молебствие, и блокгауз заложен. В течение всего этого времени скопище убыхов не только не расходилось, но даже, по словам Анрепа, увеличилось до 8 т. человек, расположившихся в трех верстах от нашего лагеря. Таким образом в общем сборе оказывалось все население, вероятно с прибавлением даже и несовершеннолетних. Но эта масса стеклась не для новых военных предприятий, а для разговоров о том, на что ей решиться, так как она видимо пала духом, и сила ее исчезла. Среди громких и неудержимых споров и противоречий значительная часть склонялась к тому, чтобы вступить с нами в переговоры. Анреп терпеливо ожидал исхода совещания, с тем, чтобы, если оно не поведет ни к чему основательному — двинуться с отрядом для разорения окрестных аулов. Долго толковались убыхи и не пришли ни к какому заключению, вследствие чего пригласили абадзехов и шапсугов. Первых прибыло пять человек, а последних 90. Пришельцы еще более увеличили шум и несогласие в сборище. Они советовали кончить бедствия войны, и когда противная партия, состоявшая из горных убыхов, отвергая это предложение, требовала их помощи для решительного удара на нас всеми силами, гости наотрез отказали и уехали из собрания. В то же время [330] ушли и горные джигеты, бывшие доселе усердными сотрудниками убыхов. Усматривая во всем этом более или менее благоприятное для нас течение дела, Анреп сам наконец вступил с убыхами в переговоры через посредство владетеля Абхазии. Доверенные лица со стороны населения показывали всю свою искренность, и в выражениях их нисколько не видно было той самоуверенности и упрямства, которые всегда отличали этот буйный народ. Даже сам Хаджи-Берзек несколько раз приезжал к нашим аванпостам для переговоров, а другие уполномоченные бывали по два и по три раза в день. Они просили дать им время склонить к совершенной покорности весь народ, незнакомый даже с этою мыслью: говорили о невозможности выдать в настоящее время аманатов, потому что их пришлось бы брать по одному из каждого семейства свободных людей, среди которых один за другого не захочет поручиться; наконец, они просили срок на год, чтобы народ успел ознакомиться с русскими, с которыми не имел доселе других сношений, кроме враждебных, и обещались не предпринимать против нас и покорных нам племен никаких неприязненных действий.

Генерал-маиор Анреп теперь, при разладице в населении, мог бы легко принять и понудительные меры. Он даже сначала хотел воспользоваться этим моментом и, оставив часть войск для прикрытия и продолжения начатых и необходимых работ, двинуться вперед для приведения дела к развязке посредством нового удара; но рассудил, что имея не более 2500 человек регулярной пехоты, мог нанести вред лишь ближайшим аулам бесполезным сожжением нескольких оставленных хат, не произведя ничего решительного в смысле покорения. В случае же неудачи он лишился бы и тех [331] плодов поражения 8-го, 9-го и 10-го октября, которые до сих пор выразились; кроме того, он замедлил бы работы в такое позднее время, когда кавалерию и всех прочих лошадей нужно было отправить непременно сухопутно, во избежание морских осенних бурь, совершенно заливающих волнами убыхское дефиле. Взяв все это в соображение, он решил не предпринимать враждебных действий и обратить все средства на работы, а генерал-адъютанта Лазарева просил прислать эскадру 5-го ноября для перевозки регулярной пехоты и черноморских казачьих полков в Севастополь и в Черноморию. Убыхам же он объявил, что, исполняя священную волю Государя, с удовольствием останавливает всякое кровопролитие; что от их поведения зависеть будет их участь, и всякое враждебное с их стороны действие против нас или народов, нам покорившихся, повлечет за собою их несомненную гибель. Убыхи будто бы с благодарностью приняли эти уверения и обещались с своей стороны не тревожить ни нас, ни покорных нам обществ. Таким образом, вопрос остался пока открытым для дальнейшего обсуждения его общим собранием. Действительно, продолжая находиться в сборе, убыхи против нас ничего общего не предпринимали, а окрестные жители Сочи даже пасли свой скот под выстрелами новой башни безоружные. Только иногда наши милиционеры, прикрывавшие пастьбу скота, имели перестрелки с мелкими партиями, покушавшимися украсть или отбить лошадей; но этому не придавалось особенного значения, потому что воровство и разбой считались у дикого народа удальством, а не пороком. 23-го октября они угнали с пастьбы три лошади имеретинской милиции; но за это на другой день поплатились четырьмя своими хищниками, в том числе одним из фамилии Берзеков, убитыми из [332] засады, сделанной имеретинами. Самурзаканцы, по примеру имеретин, также сделали засаду, но были открыты и в перестрелке потеряли убитым одного милиционера. Во все же время постройки башни мы лишились одного убитым и четырех человек ранеными.

После внушительной убыхской экспедиции настроение других прибрежных племен — натухайцев и шапсугов, также изменилось, а с тем вместе и ход событий на береговой линии получил другой характер. Положение и отношение к нам шапсугов выяснилось рекогносцировкою контр-адмирала Серебрякова, которую он предпринял 11-го октября из Новороссийска, с отрядом в составе сводного баталиона в 360 рядовых, двух горных единорогов и 40 донских казаков. Серебряков направился по нижней части осьмнадцатигория и до самого Кабардинского укрепления боролся с беспрерывными и чрезвычайными затруднениями, которые по пути представляла местность, изрезанная необыкновенно густым колючим кустарником. Около полудня 12-го октября отряд его прибыл в Геленджик без сопротивления со стороны горцев. Вечером, после достаточного отдыха, контр-адмирал Серебряков отправился в обратный путь и на этот раз уже не по низменности, а по открытому гребню хребта Маркотх, сдав на баркас горные единороги. Шапсуги, обитавшие в богатых долинах за хребтом Маркотх, не зная цели нашего движения, подняли тревогу и стали собираться, но ничего враждебного пока не обнаруживали. Серебряков призвал к себе некоторых из них и объявил, что идет не для разорения их жилищ, а для ознакомления с местностью и приведения жителей к убеждению, что ущелья ими занятые во всякое время доступны нашим войскам, если бы в том случилась надобность. Толпа шапсугов все увеличивалась, [333] но они подъезжали к отряду доверчиво и провожали его миролюбиво. Только при спуске к Новороссийску они, по врожденной страсти к приключениям, не устояли от соблазна, заняли густой перелесок и открыли по арриергарду огонь. Таким образом с обеих сторон загорелась перестрелка, которая продолжалась около часа. Так как солнце близилось к закату, и войска были довольно утомлены, то Серебряков не счел нужным возвращаться, чтобы наказать горцев за их вероломство, повод к которому в сущности подали мы сами, и продолжал следовать далее. Вечером он прибыл в Новороссийск, потеряв трех легко раненых нижних чинов. Впрочем, движение Серебрякова имело отчасти и хорошие последствия, а именно: шапсуги, обитавшие по ту сторону хребта, опасаясь враждебного посещения наших войск, стали приходить в Новороссийск для торговли и уверяли в своих мирных к нам наклонностях.

27-го октября контр-адмирал Серебряков предпринял такую же рекогносцировку к форту Раевскому, куда прибыл к нему на встречу с отрядом из Анапы полковник Рот. На этот раз движение имело целью установить сообщение Новороссийска с Анапою и приучить неприязненных горцев к нашим безвредным путешествиям. И действительно, жители, не видя в этих движениях ничего враждебного, нисколько не тревожились и дружелюбно провожали наши войска. Но, конечно, последнее обстоятельство нельзя было принять за нормальное, а следовало отнести к временному спокойствию края, которое, при постоянном сухопутном сообщении, по мнению Анрепа, могло бы и прочно установиться, если бы гарнизон Новороссийска был усилен еще баталионом, сформирование которого ожидалось согласно Высочайше одобренной [334] дислокации, дав возможность тогда резервному № 12 баталиону выполнять его прямое назначение подвижного резерва.

Но так или иначе, а в данный период времени шапсуги и в особенности натухайцы выражали много желания сблизиться с русскими, и если мы пока не видели от того никаких решительных последствий, то единственно только по случаю враждебного влияния убыхов и недостатка у нас подвижных сил в этом крае. Тем не менее наши мирные сношения с натухайцами и шапсугами утверждались все более и более, и не только старшины ближайших аулов беспрестанно приезжали в Анапу, но весьма часто бывали там старшины и почетные люди из отдаленных долин, с мирными предложениями, которые казались довольно искренними. Чрез посредство этих шапсугов анапский комендант даже имел сношение с абадзехами, жившими на реке Белой и в вершинах Лабы. Во время рамазана, ежедневно до 50 натухайцев и шапсугов приезжали в Анапу для совершения ночных молитв в доме муллы, обучавшего взятых нами на воспитание черкесских мальчиков. Эти люди выражали особенную радость, что имели случай исполнять обряды своей веры, которые у них, по недостатку мулл и неимению мечетей, пришли почти в забвение. Поддерживая всеми этими способами мирные сношения с враждебными соседями, полковник Рот достиг того, что они выдавали ему своих воров, приводили без всякого требования пропадавшую у нас скотину, пасли свои стада на одних с нами лугах. Дошло даже до того, что, в случае сбора какой-нибудь шайки дальних шапсугов для набега в окрестностях Анапы, ближайшие к нам натухайцы немедленно о том извещали нас и ни разу не пропустили этих злоумышленников через свою землю. Наконец, в Анапу стали приезжать из [335] гор даже и женщины, привлекаемые ласковым приемом и вниманием к их нуждам, а многие молодые натухайцы просили принять их в нашу службу. Полковник Рот, соображаясь с своими средствами, принял на первое время только 10 человек, из которых составил свой конный конвой при движениях за крепость. Эти добровольцы жили постоянно в Анапе, имели своих верховых лошадей и, благодаря попечениям Рота, однообразную одежду. Словом, такого явного дружелюбия между нами и натухайцами никогда еще не существовало, и Рот, а за ним и Анреп, предлагали разные способы, чтобы еще более усилить его и даже упрочить фундаментально, навсегда — чего, пожалуй, пользуясь случаем, можно было бы достигнуть.

В продолжение этого времени деятельно производилась постройка блокгауза на горе близь Навагинского, расчистка кустов, вырубка кругом густого и толстого леса и прикрытие траншеи, которая должна была служить путем для безопасного сообщения с крепостью. Эти работы оказались едва соразмерными с силами всего отряда и, по расчету, должны были кончиться не ранее 5-го ноября, и то лишь при хорошей погоде. Переноска материалов на высокую гору составляла несносный труд, требовавший множество рук, и эту работу из благоразумной предосторожности все-таки нужно было прикрывать против покушений сильного и предприимчивого неприятеля, на уверения которого доверчиво положиться было нельзя. Все вместе взятое, а также необходимость значительных исправлений в самом укреплении, несоразмерных с средствами гарнизона, заставляли Анрепа придерживать отряд в сборе, хотя опасность от убыхов и шапсугов значительно уменьшилась с возведением блокгауза и с потерею ими орудий, из которых три были заклепаны, а [336] четыре взяты во время движения отряда из укрепления Св. Духа в Навагинское.

Однако, затруднение кормить лошадей на пастбищах, которые все более отдалялись от лагеря, и требование для них значительного прикрытия, заставили Анрепа отправить всю конницу и всех лошадей, кроме 20 артиллерийских, по морскому берегу, незанятому в это время неприятелем. Он поручил эту операцию генерал-маиору Муравьеву, который 27-го октября, в 9-ть часов пополудни, выступил со всеми конными милициями. 28-го на рассвете он прибыл благополучно в укрепление Св. Духа, а вечером того же числа в Гагры, откуда милиционеры направлялись чрез Сухум по своим домам.

В Бомборах генерал-маиор Муравьев получил донесение о смятениях, возникших в Цебельде, по случаю вторжения партии ахчипсхоуцев под предводительством беглых дальских князей Шабата, Эсшау и Байсенгура из фамилии Маршани, нашедших себе убежище в Теберде, на северной покатости Кавказа, в землях князей Лоовых и Атажукиных. Эта партия несколько дней скрывалась в ущельи Дала, и к ней присоединилось довольно цебельдинцев. Пристав этого народа послал просить командира № 14 баталиона маиора Осипова, чтобы он прибыл в Цебельду из Дранды с двумя ротами, там расположенными. Маиор Осипов явился 22-го октября, а пристав тем временем собрал до 200 цебельдинских милиционеров. 23-го октября он должен был выступить в Дал, как вдруг получил известие, что партия отбила 56 штук рогатого скота, принадлежащего маркитанту укрепления Марамба, схватила одного мальчика из цебельдинского поселения и убила пастуха. Стадо было верстах в пяти от укрепления, и хищники бросились оттуда с добычею к р. Кодор. Маиор Осипов, [337] надеясь догнать их, решил отрезать им дорогу в Дал, заняв багадский мост и теснину. Он успел прибыть туда, одновременно с неприятелем и стал в ущельи, но партия в свою очередь заняла Каначхирские высоты, командующие всею его позициею, затем без труда потеснила цебельдинцев и явилась частью в тылу у них. Осипов, видя что невыгодно и бесполезно держаться в теснине, оставил ее, атаковал партию пехотою, сбил ее с Каначхирских высот и обратил в бегство; но как этим движением дальское ущелье сделалось для хищников открытым, и они тотчас же туда устремились, то Осипов, не находя удобным дальнейшее преследование, возвратился в укрепление Марамбу. В этом деле у нас ранен в ногу маиор Осипов, нижних чинов убито 15, ранено 14.

Получив сведение об этом происшествии, и узнав, что неприятельская партия все еще остается в Дале, а беглые князья Маршани продолжают волновать Цебельду, Анреп отправил из отряда 1-го ноября в Сухум, на пароходе и транспорте, сводный линейный баталион с двумя горными единорогами и предписал начальнику 3-го отделения сделать немедленно движение в Цебельду и Дал, если это по обстоятельствам окажется нужным, для

изгнания неприятельской партии и для восстановления спокойствия в Цебельде. Генерал-маиор Муравьев, присоединив к этому отряду 150 мингрельских конных милиционеров, не выступивших еще из Сухума, и собрав 120 милиционеров абхазского округа, двинулся с ними 4-го ноября и в тот же день прибыл в укрепление Марамбу. На утро сам он поспешил к Багаде, а мингрельских всадников, под начальством гвардии штабс-капитана князя Багратион-Мухранского, послал очистить дальское ущелье. Неприятельская партия [338] с приближением наших войск, ушла на урочище за хребет Теберду — свое всегдашнее убежище, тем более верное, что оно принадлежало мирным князьям и причислялось к правому флангу. Генерал-маиор Муравьев, находя цебельдинцев “столько же подлыми, как и неблагонамеренными", наложил на них контрибуцию, за участие в действиях враждебной партии, в 150 штук рогатого скота; из этого числа он употребил часть на удовлетворение жителей за скот, отбитый неприятелем, а остальную часть отдал на продовольствие отряда и милиционеров. Сверх того, он арестовал пять цебельдинцев из числа более неблагонадежных, бывших в партии хищников, и 7-го ноября возвратился в Сухум, откуда распустил войска по квартирам.

Вследствие этого нового случая генерал Муравьев возбудил опять свое давнее настояние о том, что нельзя надеяться на прочное спокойствие в Цебельде, нока дальское ущелье, пустое со времени экспедиции в конце прошлого года, не будет населено пятью стами русских семейств, привычных к оружию. С этим мнением уже не в первый раз изложенным, соглашался и Анреп, видевший хорошо, что дальское ущелье составляет единственный путь вторжения в Цебельду партий, которые из Ахчипсхоу могут пройти в долину Аджары (приток Кодора) чрез верхние части земли Псхоу или, дважды перейдя главный хребет, через Теберду; но и на этот раз заявление Анрепа прошло мимо, и то, что могло бы тогда же обеспечить наши приобретения на восточном берегу, свершилось только через двадцать слишком лет.

5-го ноября блокгауз на горе у Навагинского укрепления был совершенно окончен, вооружен, снабжен запасами всякого рода и, после молебствия, освящен и [339] занят гарнизоном. Через день окончен прикрытый путь, и исполнены главнейшие исправления в форте, который, между прочим, был обеспечен и дровами. 8-го ноября, при тихой летней погоде, отряд посажен на эскадру и двинулся в путь. Крейсерские суда должны были перевезти пешую милицию в Сухум, а все тяжести отряда отправлены на транспортах береговой линии. К вечеру того же числа в укреплении Навагинском остался только его гарнизон. Анреп отправился на пароходе “Колхида" для обозрения линии. При снятии лагеря и амбаркации не произведено было ни одного выстрела, хотя большая часть убыхов находилась еще в сборе. Они окончательно стали расходиться только тогда, когда по реявшим вдали на поверхности моря парусам убедились в безвозвратности эскадры, уносившей с собою их грозную кару в образе нашего действующего отряда.

Однако злое и мстительное племя не могло не запечатлеть последних дней своего пребывания у нас на глазах какою бы то ни было враждебною или вредною для нас выходкою. 6-го ноября вечером, когда наша эскадра была в виду берега, чтобы на утро приготовиться к принятию войск, и для убыхов уже не была секретом предстоящая амбаркация, часть из них, в числе ста человек конных, преимущественно из горных обществ, отделилась от своего сборища на Сочи и ночью спустилась вниз берегом моря, не будучи замечена жителями. Утром 7-го числа выслана была из укрепления Св. Духа для рубки дров команда, состоявшая из 6 унтер-офицеров, 1 барабанщика и 100 рядовых, под начальством черноморского линейного № 8 баталиона подпоручика Мино, офицера опытного и надежного. Лишь только команда эта, пройдя две версты от укрепления к стороне Сочи, углубилась в лес, и подпоручик Мино [340] начал расставлять цепь, как вдруг вынеслась из и сады толпа горцев и с пронзительным гиком без выстрела бросилась в шашки. Подпоручик Мино был ранен один из первых, но распоряжался и ободрял людей, которые от внезапного натиска пришли в замешательство и расстройство. Спустя несколько мгновений, Мино получил удар шашкою в голову и упал мертвый, нижние чины в беспорядке стали отступать к крепости отстреливаясь на ходу как попало. Воинский начальник маиор Мамонтов, услышав выстрелы, выслал в подкрепление злополучной команды 55 рядовых под начальством поручика Сморадского, которые однако встретили отступавших уже невдали от укрепления. Они приняли на себя бой, дали время устроиться команде и сообща с нею отразили наконец неприятеля. В этой схватке нас убиты, кроме подпоручика Мино, 20 рядовых, тяжело ранены 9, без вести пропали 14. В этом происшествии некоторая доля обвинения пала на воинского начальника маиора Мамонтова, который без надобности снарядил команду за дровами, не обеспечив ее заблаговременно резервом. Только во внимание особых заслуг Мамонтова, наказание ему ограничено было трехдневным домашним арестом.

Случай этот, в сущности частный, приводил однако нас к сомнению относительно тех будто бы миролюбивых побуждений убыхских представителей, которые они выказали так недавно генералу Анрепу. Действительно, трудно было допустить, чтобы партия в сто человек, выделившаяся из одного общего скопища, предприняла бы набег втайне от всех остальных и, так сказать без их напутствия. А если этот вывод имел какую-нибудь долю справедливости, то естественно, что только что произведенная нами экспедиция далеко не вызвала [341] примирительного со стороны убыхов направления. Так оно и оказалось в самом непродолжительном времени, и не с добрыми чувствами и побуждениями разошлись озлобленные убыхи по отплытии от берегов 8-го ноября нашей эскадры. Сбросив с плеч своих тяжелый жернов, давивший их во время пребывания отряда у форта Навагинского, они демаскировались, перешли от мнимого смирения к прежней ненависти и тотчас разослали приглашения ко всем непокорным племенам действовать с ними против русских заодно, а к джигетам кроме того приступили с угрозами, чтобы они отложились от нас и по-прежнему вошли с ними в союз и присягнули на общее дело. О намерении убыхов произвести затем нападение Муравьев получил различные сведения, но всего достовернее казалось, что они сделают попытку против вновь устроенного при укреплении Навагинском блокгауза, или, заручившись содействием джигетов, устремятся на укрепление Св. Духа и по меньшей мере атакуют форштат его. Наиболее приверженные нам и значительнейшие джигетские князья подпоручик Созран Аридбаев, Аслан-бей Гечев и некоторые из фамилии Цомбаевых и Анчибадзевых в личных переговорах с Хаджи-Берзеком и Герендухом употребили все усилия и убеждения, чтобы отделаться от угроз народа, и прибегали в этом случае за содействием к Анрепу и владетелю Абхазии. Приезжая к первому из них в Бомборы, они уверяли, что слишком дорожат дружбою с русскими и готовы всегда исполнять волю правительства, но при этом давали чувствовать, что многие из джигетов, если будут предоставлены своим средствам, из боязни легко могут передаться убыхам.

А тем временем убыхи настойчиво шли к своей цели и в последних числах ноября начали [342] собираться близь укрепления Навагинского. К ним ежедневно прибывали шапсуги и даже абадзехи, которых в самое короткое время набралось весьма достаточно. Хотя гарнизон укрепления Навагинского, усиленный двумя ротами Мингрельского егерского полка, и гарнизон Св. Духа подкрепленный и ободренный прибытием туда одной из гагрынских рот, были достаточно сильны для отражения всякой открытой атаки, тем не менее Анреп поставлен был в необходимость поспешить в укрепление Навагинское, чтобы лично руководить действиями в случае нападения. Но все покушения горцев ограничились стрельбою по блокгаузу, и открытого нападения не состоялось, так как между ними произошла какая-то ссора, в которой был даже убит будто бы самим Хаджи-Берзеком один из почетнейших субашинских жителей, также из фамилии Берзеков. Вследствие этой ссоры 8-го декабря большая часть скопища, находившегося на возвышенностях впереди блокгауза, разошлась по домам, а когда Анреп прибыл в Навагинское, то уже возле него не было никого из враждебных горцев. В одно время со сборами убыхов, незначительная партия из непокорного нам общества Аибги, спустившись по гагрынскому ущелью, имела намерение отбить пасшийся в окрестностях укрепления скот, но выстрелами из башни была отражена, а затем, вследствие благоразумных и своевременных мер воинского начальника штабс-капитана Варапанова, должна была двое суток скрываться в горах и в ущельи близь укрепления, не смея предпринять ничего нового; наконец, она отступила в свое общество. Таким образом джигеты и на этот раз отделались благополучно от своих врагов, не смотря на отсутствие нашего содействия, которое оказать им мы были не в состоянии. Положение их так и осталось, что называется, между двух огней, и для нас это тем [343] более было неприятно, что неожиданно скончался подпоручик Созран Аридбаев, в лице которого мы лишились наиболее нам проданного и влиятельного в народе человека.

Что касается других племен береговой линии, то отношения их к нам в конце года еще менее представляли опасений чем прежде, и в этом наглядно мы имели возможность убедиться опять из рекогносцировок контр-адмирала Серебрякова. 22-го ноября он ходил с отрядом из Новороссийска в форт Раевский и Анапу. Не смотря на то, что он шел возле самых аулов, в светлую тихую ночь — тревоги никакой не произошло. Лишь кое-где выбегали полусонные жители, но тотчас же успокаивались и возвращались в свои дома, наивно заверяя, что появление наших войск немного пугает их жен. 25-го ноября Серебряков повернул обратно в Новороссийск. С ним было много нагруженных повозок, принадлежавших больше частным лицам. По пути, в особенности при подъеме на перевал, горцы толпами выходили из своих аулов, преимущественно безоружные, спокойно и доверчиво относились к солдатам и даже, когда подъем обоза на хребет задержал отряд часа на три, почетные жители явились к Серебрякову с пирогами, пастою, сыром и бузою, т. е. с хлебом-солью; простолюдины же вышли с топорами в руках и усердно помогали солдатам поднять обоз. Число горцев было так велико, что, по словам Анрепа, можно без ошибки сказать, что тут было почти все окрестное народонаселение, не исключая и детей.

«Все эти мелкие обстоятельства, говорит Анреп, достойны внимания потому, что подтверждали, что в последнее время расположение горцев весьма изменилось в нашу пользу, и что прежняя народная ненависть к русским у натухайцев теперь решительно не существует, а у шапсугов мало по малу [344] ослабляется. Но такое положение натухайцев и шапсугов — продолжает Анреп — не дает достаточных ручательств в своей прочности: первое значительное волнение между горскими племенами может опять привести дела в прежнее неприязненное положение. Но этот переворот могут произвести на восточном берегу только убыхи, а можно надеяться, что после урока, который они получили в нынешнем году, в их собственной земле — убыхи по крайней мере останутся покойными эту зиму и будущее лето».

Происшествия на море после убыхского погрома также почти прекратились — конечно, благодаря преимущественно деятельности и неослабному наблюдению наших крейсеров. В течение последних трех месяцев неприветливое Черное море, в особенности в период исторически знаменитых бор, видело на гребнях своих волн только один выдающийся и заслуживающий внимания случай, разрешившийся для горцев вполне неудачно. Еще в начале октября месяца лазутчики дали знать, что одно контрабандное судно готово отправиться из долины реки Ту в Турцию с 150 пассажирами, большею частью женщинами и детьми, которые были предназначены для продажи. С того времени два военных судна, под командою лейтенанта Скаловского, постоянно крейсировали против долины реки Ту. Наконец, 14-го ноября контрабандисты пустились в путь при сильном восточном ветре. Шхуна “Вестовой", отправившаяся немедленно в погоню, скоро настигла их, и они спустили паруса, лишь только шхуна сделала по рангоуту несколько выстрелов ядрами. В это время на судне было заметно большое движение: пассажиры выкидывали в море товары и разные вещи, в числе которых замечены были два пушечных станка. Когда шхуна приблизилась к кочерме, с последней открыт был ружейный огонь. Скаловский отвечал тем же, спустил гребные суда и через [345] несколько минут схватился с врагом на абордаж. Пассажиры и матросы бросили в море все свое оружие и сдались в плен. На судне оказалось горцев и турок всех полов и возрастов 148 душ, и из них трое раненых. Скаловский принял часть пассажиров на шхуну, взял судно на буксир и направился в Геленджик. Море было очень бурное. Около полудня на кочерме лопнул кабельтов, и пришлось снять с нее еще часть пассажиров и закрепить надежный бакштов. Между тем ветер крепчал, и зыбь усиливалась; кочерму начало наливать. Скаловский приказал срубить на ней мачту и взял на шхуну остальных людей. Через час кочерма была залита волною и пошла ко дну, а бакштов лопнул. Пленные доставлены частью в Геленджик, а частью в Новороссийск. Горцы, узнав об этом происшествии, беспрестанно приезжали к нам с просьбами об освобождении пленных, предлагая на вымен наших беглых, имея в виду Высочайшую волю по сему предмету. Анреп приказал, чтобы взрослых горцев мужеского пола водворить на землях войска донского, турок отправить в севастопольские арестантские роты, детей раздать на воспитание, а женщин — в услужение благонадежным семейным офицерам, если они того сами пожелают, с тем, чтобы впоследствии мальчиков отравить для воспитания в баталионы военных кантонистов, а девочек склонить к православной вере и выдать, с их согласия, замуж за нижних чинов.

Комментарии

1. См. «Кавказский Сборник», т. XIII, стр. 384. Д. шт. отд. к. к., 2 отд. г. шт., 1841 г. № 88.

2. 4-го апреля 1841 г. № 109.

3. Предписание в. м. генералу Анрепу 23-го апреля № 375.

4. Переписка эта заслуживает внимания по особому упорству ген. Граббе в связи с несостоятельностью его доводов, направленных якобы ко благу полка и игнорирующих всякое взаимное содействие к достижению общими силами целей правительства. Но так как она имеет значение материала преимущественно для истории Тенгинского полка, то здесь и не приводится. Одного только нельзя обойти молчанием — это прекрасной рекомендации, которую заслужили тенгинцы на береговой линии, весьма ясно указывающей, почему именно Анреп всеми силами добивался сперва (в начале апреля месяца) оставления их на береговой линии, а потом и укомплектования для экспедиции. В донесении своем генералу Граббе (4-го апреля № 108) он выразился о тенгинцах так: «четыре баталиона Тенгинского полка, не смотря на числительную слабость свою, составляют единственную силу нашу в этом крае. Это войско, достойное лучшей участи, столько же необходимо как в отношении военном, как и для того, чтобы дать пример линейным баталионам и поднять дух войск, составляющих постоянные гарнизоны укреплений. Остается желать, чтобы резервные линейные баталионы были сколько-нибудь похожи на тенгинцев; но, к сожалению, этого нельзя надеяться, особенно для №№ 13 и 14, сформированных из рекрут и нижних чинов разных гарнизонных баталионов, расположенных внутри Империи». (См. д. шт. отд. к. корп., 2 отд. г. шт. 1841 г. № 88).

5. Предписание военного министра генералу Граббе 14-го июня № 473.

6. См. «Кав. Сборник» т. XIII, стр. 422.

7. Д. шт. отд. к. к., поход. отд. ген. шт., 1841 г. № 42.

8. Д. шт. отд. к. к., 3 отд. деж., 1841 г. № 514.

9. См. «Кавказский Сборник» т. XIII, стр. 421.

10. К крайнему сожалению, г. м. Анреп в своих донесениях изложил ход трехдневного боя весьма в сжатой форме и сам сознается, что мог дать только слабый очерк и обозначить некоторые главные обстоятельства. Равным образом упоминая, что офицеры и нижние чины проявили множество личных подвигов, он не приводит ни одного из них, оправдываясь тем, что исчислить эти подвиги — значило бы назвать весь отряд поодиночке. Таким образом составителю истории какой-либо части, действовавшей в убыхской экспедиции, придется ограничиться лишь теми данными, которые он найдет в реляциях о лицах наиболее отличившихся и страдающих в большинстве случаев общими местами. Только о деятельности главных виновников нашей победы — начальнике штаба полковнике Филипсоне, впоследствии начальнике правого фланга кавказской линии, о г. м. Муравьеве и о начальнике эскадры к. адм. Станюковиче, мы получаем со слов Анрепа довольно определенное понятие. О Филипсоне он говорит: «все распоряжения мои в самые жаркие минуты исполнялись им лично; он вел колонны и стрелков на приступы гор и завалов и в то же время по своему званию был вернейшим и деятельнейшим моим сотрудником». О Муравьеве он выражается, что «его невозможно превзойти в деятельности, быстроте и распорядительности». О Станюковиче: «мне не могло придти ни одного желания, которое бы не было предупреждено достойным начальником эскадры, неусыпно следовавшей за всеми потребностями отряда с самою радушною заботливостью. Не в силах человека было оказать более этого усердия, готовности и искреннего участия». Таким образом деятельность этих трех лиц является лучшим залогом нашей победы и того единодушия, которое господствовало в войсках.

Текст воспроизведен по изданию: 1840, 1841 и 1842 годы на Кавказе // Кавказский сборник, Том 14. 1890