-

ПОДВИГИ РУССКИХ ВОИНОВ В СТРАНАХ КАВКАЗСКИХ,

Декабрьская ночь лежала на громадах Кавказа; туман дымился в ущелиях; тишь и сон царствовали в Татарском селении Чирах (Селение Чирах с крепостцою того же имени, состоящее под покровительством России, лежит в ханстве Курахском, в 150 верст. от Кубы. Расположено оно на холме. Речка течет во 200 шагах от крепости.), охраняемое баталионом Апшеронского пехотного полка, и только изредка отклики часовых с крепостцы, или топот коней объездных Гребенцев вторились чуткою далью. Вдруг стон и стрельба огласили окрестность. — Лезгинцы, как молния, ниспали с гор, и внезапно вторглись в селение. Настала роковая сеча; кровь забрызгала повсюду. Восемьдесят гренадеров зарезаны были в казарме полусонные, другие пали, но защищаясь. Многие успели скрыться в крепости.

В это время Прапорщик сего полка, Щербина, послышав стрельбу, зверские крики Лезгинцев, убиваемых жен и детей, выскочил из дому и бесстрашно ринулся в толпу врагов, скликая к себе рассеянных гренадеров. Собралось их с полсотни, и он, видя себя отрезанным от крепости, с саблею в руке, кинулся на пробой к высокому [292] каменному минарету, чтобы, засев в нем, дорого продать жизнь свою. По трупам добрался туда, и отстреливался до рассвета. Солнце озарило кровавое позорище в селении, бедствие осажденных в крепости и в минарете. Более 12 т. Лезгинцев облегли их, предводимых славным разбоями Сурхай-Ханом Казыкумыкским. Прошел день, — стрелки Щербины били сверху на выбор; но за то десятки пуль проникали малейшие скважины, и число храбрых редело. Между тем великодушный Штабс-Капитан Овечкин, оставшийся главным в крепости, сделал две вылазки, чтоб выручить товарищей из засады. Но Щербина кричал ему: «возвратись! береги людей для охраны крепости: они нужнее меня отечеству. Я обрек себя на смерть, но умру не даром. И коли не станет свинцу, то своим падением задавлю неприятеля!» Наконец рассвирепевшие Горцы отбили двери, ворвались внутрь, резались там кинжалами, и, истребив всех, по узкой лестнице устремились вверх, — но там ждал их Щербина человека за человеком, и каждая голова, которая показывалась из-под пола, слетала на окровавленную площадку, от удара его сабли. Потеряв множество лучших воинов, Лезгинцы отказались от приступа, и стали подрывать башню. Два дни держался Щербина не сдаваясь, без капли воды, посреди умирающих и убитых; на третий, минарет рухнул — и ожесточенные Горцы, вытащив его полураздавленного из развалин, подрезали ему пятки, вытянули жилы, в глазах осажденных, и замучили его до [293] смерти. Так кончил жизнь свою — образец и жертва храбрости, Щербина, юноша, своим образованием, умом и твердостию духа подававший блестящие надежды! Но кровь его пролилась за отечество; она напечатлила красную строку в летопись военной славы народа Русского!

Осажденная крепостца Чирах состоял из небольшого квадрата с круглыми по углам бастионами, с высоким бруствером над амбразурами, от нечаянного нападения. Под убийственным картечным огнем приблизились однакоже Горцы к крепости, опустились в ров и залегли под самыми ее стенами. Завязалась стрельба из ружей, но чтобы бить неприятелей, должно было стрелять стоя, с гребня бруствера, и храбрые воины наши несли и принимали верную смерть. Не раз пытались Лезгинцы и на приступ, но всегда были опрокидываемы с большим уроном для себя и значительным для осажденных. Бесстрашные, но напрасные вылазки, где неимоверная отвага уступала верной силе — уменьшали число их еще более. Все офицеры показали пример храбрости, и запечатлели оный своею жизнию, в боях грудь с грудью. Остался жив только заслуженный Штабс-Капитан Овечкин, при нем человек сто, из коих более половины раненых, а он сам с пробитою ногою. Положение гарнизона становилось час от часу ужаснее. Осада длилась уже 3 дни, а у них ни капли воды, чтобы омыть раны, чтобы отмочить, кровью и жаждою запекшиеся уста! Правда, несколько удальцов, спускаясь ночью со стен, [294] прокрадывались до источника, но немногим удавалось воротиться, и великодушные воины платили кровью за воду, почерпнутую для спасения братий. Солдаты грызли пули, глотали порох, думая освежить себя, но жар, усталость и бессонница множили их страдания: они уже последними пулями посылали месть за павших. Между тем Лезгинцы снова кричали о сдаче, столько раз предложенной, столько раз отвергнутой с презрением, и изнеможенные солдаты стали уже переглядываться между собою. «Товарищи!» сказал тогда им Овечкин: «я делил с вами труды и славу, заслужил с вами все раны, не однажды водил вас вперед, и никогда не видал в побеге….. Не дайте же при конце жизни моей увидеть вас, как трусов, без оружия, а себя в постыдном плену. Уж коли вы решились опозорить имя Русское, то прежде пристрелите меня, и тогда делайте что хотите, если не можете делать, что должно. Вы не слушаетесь приказа, так послушайте просьбы моей: убейте начальника, когда не хотите бить врагов!»

Говорил Русский и Русским; сказанное с жаром было принято с восторгом. Забыто все – и одушевленные солдаты, поклявшись на сабле умереть не сдаваясь, снова кинулись на стены, и снова загремел ружейный и пушечный огонь.

Прошло еще несколько часов четвертого дня, и герой Овечкин, исходя кровью, изнемогая от судорог, впал в смертное оцепенение. Тогда Фельдфебель одной из рот обратился к солдатам с [295] предложением сдаться. «Надежды на помощь нет, говорил он им, порох на исходе, а мы уже как тени от жажды, от ран, от истомы! Если не сдадимся теперь, то чрез час Лезгинцы без выстрела возьмут крепость, и нас переберут, как мух, рукам. Слышите ли, как обещают они честный плен — или участь Щербины! нас никто (Из Лезгинцев.) не укорит, что не сделали своего дела пред Богом и Государем!» При этих словах жизнь вспыхнула негодованием в сердце Овечкина. Он вспрянул неожиданно, подозвал Фельдфебеля к себе, и ударом руки поверг его на землю. «Свяжите, бросьте этого бездельника!» вскричал он: «и я застрелю первого, кто помянет о сдаче. Поднимите, принесите меня к пушке!» Надобно знать, что амбразуры орудий заслонялись там досками, чтобы при заряжении не било артиллеристов. Дрожащею рукою схватив фитиль, он скомандовал: отнимай доску! — и пушка грянула. Но сотни пуль влетели в открытое отверстие, и он, простреленный двумя, в бок и ухо, покатился долой с платформы. Воспламененные солдаты дрались с ожесточением, и умирали без ропота.

Чрез час Лезгинцы готовились на приступ; гибель храбрых защитников крепости была неизбежна; — но вдруг на небе засверкали Русские штыки: Гребенцы спускались с окрестных вершин Кавказа. — Скоро пыль скрыла бегущих из-под [296] крепости Горцев, и Русские знамена осенили полумертвых Героев. Из баталиона, их осталось вживе только 70, а не раненых только 8 человек. Неприятельских тел начли полторы тысячи, но сколько, увезли, по обычаю, они с собою!

Избавители принадлежали к отряду Генерала Князя Мадатова. Слезы радости, похвалы, удивления, восторг избавленных и спасших: для вас есть братское выражение в руке и в лице, но никогда в слове. Пусть только живет сей высокий подвиг Овечкина в памяти Русских, в благодарности отечества, в пример грядущим его защитникам. Государь Император наградил Ш. К. Овечкина чином Капитана и орденом Св. Равноапостольного Князя Владимира с бантом. Георгиевские кресты, присланные в баталион, немногих застали в живых! Мир праху, слава их имени!

Чрез полгода Овечкин был уже в строю и в деле. Главнокомандующий Кавказскою армиею Генерал Ермолов назначил его, в награду, в передовые на приступ Хозрека.

Крепость была взята, и Капитан Овечкин доказал, что награда была ему по сердцу, и что он стоил доверия Главнокомандующего. [297]

Описание торжественных аудиенций, данных Персидским Шахом Генералу Ермолову в 1817 году.

От полномочного посла нашего в Персии, Генерал-Лейтенанта Ермолова получены следующие подробности как о торжественном въезде его в Султанию (летнее местопребывание Шаха), так и данных ему аудиенциях.

Сафар Хан, начальник отряда Персидских войск, прибыл 25 Июля в Самам-Архи, нынешнее местопребывание посла, и, по повелению Шаха, пригласил его в Султанию, предоставляя себе честь сопровождать Генерала Ермолова до назначенной для него палатки.

Один чиновник, находящийся при придворных конюшнях, привел в Самам-Архи верховую лошадь, на которой посол отправился в Султанию к приготовленной для него палатки.

В некотором расстоянии от столицы, наместник Курдистанской, Амон-Алах-Хан выехал на встречу к послу, с 3000 всадников, кои все были Ханы, предводители войск и другие знатные особы. Ему предшествовали более 12 лошадей с скороходами, что почитается особенным знаком почести, воздаваемой послу. Наместник сопровождал посла до Шахова лагеря, но простился с [298] Генералом Ермоловым прежде прибытия к предназначенной ему палатке. Лошади и скороходы предшествовали послу до самой палатки.

Махмут-Хан Эших-Агаси-Довум, второй Адъютант Шаха, назначенный для встречи посла, находился уже в палатке, приготовленной для Генерала Ермолова, и приветствовал его именем своего Государя.

Отряд войск, состоявший из 200 человек, с одним знаменем, расставлен был в ближних палатках, дабы служить послу почетною гвардиею. Оный воздавал Его Превосходительству все надлежащие воинские почести.

Махмут-Хан, второй Адъютант Шаха, прибыл к послу в 11 часов, и пригласил его на аудиенцию к Его Величеству, за ним, при громе музыки, началось торжественное шествие в следующем порядке:

2. Отряд гренадер, под начальством Прапорщика Графа Сомойлова.

3. Двенадцать придворных лакеев пешком и 2 скорохода верхами.

5. Два Советника Посольства, Действительные Статские Советники Негри и Соколов.

6. Секретарь Посольства, Коллежский Советник Худобащев, и Кол. Сов. Мазарович и Риклевский. [299]

7. Кабардинский Князь Джембулат и уздень (Грузинский Дворянин) Шардаков.

8. Военные и гражданские чиновники, находящиеся при посольстве.

9. Отряд линейных казаков, предводимый своим Офицером.

10. Отряд Донских казаков, под начальством Штаб-Ротмистра Князя Бековича.

Посол встречен быль в Гвардейской палатке, называемой Кешик-Хане, первым адъютантом и родственником Шаха, Алла-яр-Ханом. В числе окружавших его вельмож отличался Мирза-Абдуль-Гассан-Хан, бывший посланник при Российском Дворе, украшенный орденом Льва и Солнца и портретом Шаха. Посол занял место в креслах, приготовленных для него в передней части палатки, а прочие чиновники поместились на стульях. Тотчас был им подан чай и кальян (Персидские трубки) и начался всеобщий разговор. Вскоре потом известили посла, что уже наступило время аудиенции, на которую он и отправился в сопровождении Алла-яр-Хана и обоих Советников Посольства. Один из сих последних нес верющую грамоту на золотом блюде. На пути к ограде, за коею была поставлена Шахова палатка, надлежало проходить чрез обширные дворы, наполненные отрядами войск и бесчисленным множеством зрителей. При входе в сию ограду учинено, по восточному обычаю, первое приветствие. Все пространство от сего входа до палатки уставлено [300] было в два ряда придворными, а пред самою палаткою четыре Насакчи (верховные исполнители правосудия) с знаками своего достоинства, т. е. с железными секирами, богато украшенными золотою насечкою и драгоценными камнями. В средине двора сделан был второй поклон, а пред самою палаткою третий. Здесь то Алла-яр-Хан громким голосом объявил Шаху, что Чрезвычайный и Полномочный посол Российского Двора желает иметь счастие поднести Его Величеству верющую грамоту своего. Государя. «Гош-гельди, (добро пожаловать!) отвечал Шах, и сделал знак рукою для приглашения посла в палатку. Генерал, Ермолов взял свою верющую грамоту с золотого блюда, и взошел в палатку, сопровождаемый своими Советниками Посольства. Он остановился в дверях палатки, против самого трона, поклонился Шаху, и произнес ему краткую речь, а потом, приближась к трону, вручил Его Величеству свою верющую грамоту. Шах взял оную собственноручно и положил на трон, между тем как посол возвратился на прежнее свое место и, по приглашению Шаха, сел в кресла, для него приготовленные. Когда Его Величество спросил посла о состоянии его здоровья, что сей отвечал ему, что день, в который он имел счастие быть представленным славному и мощному Монарху Персии, столь уважаемому Императором, его Государем, по справедливости причисляет он к счастливейшим в своей жизни. За сим Шах вторично призвал посла, и спрашивал его о состоянии здоровья Государя [301] Императора и о местопребывании Его Величества во время отъезда его в Персию. Посол, учинив надлежащий ответ, возвратился на свое место и, по вторичному приглашению, сел опять , в кресла; но вставал всякой раз, когда надлежало ему отвечать на вопросы Шаха. Сей разговор, продолжавшийся более четверти часа, состоял единственно во взаимных уверениях в искреннем желании обоих Государей о счастливом продолжении соединяющей их дружбы, мира и согласия. Шах возобновил вопросы свои на счет нынешнего местопребывания Государя Императора, и прибавил к тому, что желательно было, бы как для Монарха России, так и для него самого, найти возможность посещать друг друга, как то делается между Европейскими Государями. В заключение Его Величество призывал гнев небесный для наказания того, кто осмелится нарушить мир и согласие, господствующее между обоими государствами.

Особы, принадлежащие к свите посольства и оставшиеся в Гвардейской палатке, были потом введены Махмуд Ханом во внутренность ограды, где находился Шах. Они остановились в том же самом месте, как и посол, когда объявляли Его Величеству о его прибытии.

Тогда сей последний вышел к ним на встречу; а потом имел честь представить их Шаху, объявляя при том, что каждый из его свиты почитает себя весьма счастливым быть представленным Его Величеству и что одно только желание видеть столь мудрого, как и сильного Монарха могло побудить [302] их к сему дальнему путешествию; Его Величество приветствовал каждого из сих чиновников словами: Гош-гельди (добро пожаловать) и объявил нм всем, сколь для него приятно узнать усерднейших и отличнейших служителей Императора Российского Высокого его Союзника. В числе представленных Персидскому Монарху находился Капитан-Лейтенант Коцебу. Шаху объявили, что сей Офицер, который в три года совершил путешествие около света, чувствовал тем не меньше желание видеть Персию и великого Шаха Фетт-Али. Сие обстоятельство причинило, по-видимому, великое удовольствие Шаху; он обратился к послу с весьма благосклонною улыбкою, и сказал ему: «теперь он, без сомнения, видел все.»

По окончании сего представления, Шах отпустил посла и его свиту, осыпав их живейшими изъявлениями своей благосклонности. Посол учинил три поклона, как и при входе, и не входя более в Гвардейскую палатку, возвратился в свой лагерь верхом, при громе музыки и сопровожденный своею
свитою и Алла-Яр-Ханом.

Палатка, в коей происходила сия публичная аудиенция, не принадлежала ни к числу обширнейших, ни богатейших. Оная обнесена была внутри каменным возвышением, вышиною в один аршин, и покрытым шалевыми коврами, вытканными с великим искусством. На конце сего возвышения находился трон, прикосновенный к противоположной стене. Подножие оного представляло покоящегося [303] льва. Сидевший на оном Шах имел на себе одежду из золотой парчи, а на голове большую корону, унизанную крупным жемчугом и драгоценными камнями, украшенную алмазным пером необыкновенной величины. Руки его, от плеч до локтей, покрыты были богатыми браслетами из бриллиантов и прочих драгоценных камней. В средних браслетах находились два плоские алмаза необыкновенной толщины, известные по сей причине под особенными именами: один из оных называется Дария-Ирик (море сияния), а другой Киурк-Инур (гора сияния). Ожерелье, простиравшееся до пояса, равно как и самый пояс и кинжал, украшались также драгоценными камнями. Внутренняя и внешняя часть трона усеяны были крупным и жемчугом, перемешанным с яхонтами и изумрудами. На правой стороне трона виден был большой ковер алого бархата, богато вышитый жемчугом. По углам оного поставлены были 4 небольшие сосуда, вероятно, употребляемые для курения, а в средине возвышался кальян (чубук); необыкновенной величины, также украшенный драгоценными камнями. Близ трона находился придворный чиновник, державший малую корону Шаха на блюде, покрытом золотою парчою. С правой стороны трона, видны были 14 сынов Шаха, а с левой и вне палатки стояли его кулан-пичмеда (камердинеры), числом 4 человека, избранные из знатнейших фамилий. Сии последние держали знаки царской власти, состоявшие из сабли, щита, скипетра (в виде палицы) и ящика с Государственною печатью. Все [304] сии предметы отличались богатым украшением и бесчисленным множеством драгоценных камней, кои, будучи освещаемы лучами солнца, производили некоторое ослепительное сияние.

Всякой раз, когда посол, во время разговора своего с Шахом, произносил имя Его Величества, все находившиеся внутри и вне палатки, изъявляли благоговение свое почтительным наклонением головы.

«Император Российский, Августейший Монарх мой, всегда твердый в своих правилах, отдающий полную справедливость отличным качествам, кои украшают Ваше Величество, и приемлющий участие в Вашей славе, желает навсегда обеспечить мир и согласие с Персиею, столь счастливою под Вашим скипетром. Его Императорское Величество оказал мне весьма лестный опыт своей доверенности, поручив мне сообщить сие желание Вашему Величеству. Я призываю Бога во свидетели той искренности, коею одушевляются все его намерения, относительно к Персии.»

По прибытии в Султанию подарков, назначенных Его Императорским Величеством для Шаха Персидского, надлежало испросить у сего последнего вторичную аудиенцию для поднесения оных. Великий Визирь взял это на себя, прибавя, что оная будет несколько менее блистательна нежели первая. Между тем приказано было раскинуть весьма обширную палатку возле той, которая служила для первой аудиенции. Здесь-то помещены были подарки, и дабы сделать поднесение оных еще приятнейшим для Его [305] Величество, избрал для сего первый день праздника Байрама, соответствующий 3-му Августа нашего счисления.

В сей день, в 10 часов утра, тот же Махмуд-Хан, второй Адъютант Шаха, который приглашал посла на первую аудиенцию, прибыл и в сей раз с подобным поручением.

Его Превосходительство отправился верхом на лошади, подаренной ему Шахом, и в сопровождении помянутого Махмуд-Хана и весьма многочисленной свиты. Доехав до двора, сошел он с лошади, и в сопровождении Советника посольства Негри, продолжал путь свой на террасу, прикосновенную к открытой галерее, (называемой Диван-Хане), где ожидали Шаха. Прочие чиновники, по предварительному соглашению, прошли мимо дворца и соединились в палатке, где помещены были подарки. Садре-Азам (Великий Визирь) вышел на встречу к послу, в сопровождении одного из придворных чиновников, и просил его занять место, в ожидании Шаха. Дворец окружен был значительным количеством войска и бесчисленным народом, привлеченным празднествами Байрама. На площади, находящейся пред дворцом, расставлено было 500 артиллерийских орудий, а позади галереи, на другой террасе, видны были музыканты, танцовщики по канату и комедианты, ожидавшие прибытия Шаха. Внизу, на самой площади, были все верховные Государственные чиновники и вельможи, в великолепной одежде. [306]

По троекратном выстреле из пушек, появился Шах на верху галереи. Вельможи и народ кланялись ему весьма низко, между тем как один герольд громким голосом провозглашал похвалы Его Величеству и читал молитвы о его долгоденствии и счастливом продолжении его царствования. Тогда Щах, по принятому в сих случаях, обыкновению, обратился к Надши-Мехмед-Гусейн-Хану, коего все таланты состоят в произнесении пред народом красноречивого похвального слова Его Величеству. В сие же самое время представили Шаху подарки, кои, по древнему обыкновению и по случаю праздника, поднес ему старший сын его, Мехмед-Али-Мирза. Российский посол введен был Алла-яр-Ханом при наблюдении тех же обрядов и приветствий, какие учинены были и при первой аудиенции. Великий Визирь взошел вместе с послом. Шах сидел на том же троне, как и в первой раз, и украшен был всеми знаками своего высокого достоинства. Некоторые из детей Его Величества находились также в галерее. По принесении Шаху надлежащих поздравлений по случаю наступившего Байрама, посол приглашен был занять приготовленные для него кресла. Засим просили его приблизиться ко входу галереи, дабы тем удобнее обозревать весь праздник, который, по милостивому уверению Монарха, был в особенности для него приготовлен.

Между прочими увеселениями в Азиятском вкусе, особенное примечание заслуживали три слона, [307] коих хоботы обвиты были золотою и серебряною проволокою, и кои входили и сходили по лестнице, ведущей на террасу. Шах изъявил послу сожаление свое о том, что он слишком поздно приехал в Тегеран и не застал праздника, называемого Наврузом, коего начало соответствует 10 Марта нашего счисления, и который продолжается около недели. Вообще Шах оказывал послу самое лестное внимание, и заключил разговор свой милостивым уверением, что Его Превосходительство пользуется доверенностию его в такой же степени, как и доверенностию Высокого своего Монарха. В ту минуту, когда Шах намеревался оставишь галерею и отправиться в гарем, т. е. внутренние комнаты супруг своих, посол хотел говорить ему о назначенных ему подарках. Шах предупредил его, сказав, что был уже извещен Великим Визирем о привезении оных, и с удовольствием осмотрит оные чрез несколько часов, по прошествии полудни. Тогда Великий Визирь и Алла-Яр-Хан предложили Его Превосходительству возвратиться в дом посольства, обещая немедленно известить его, когда Шах выйдет из своих внутренних комнат. На сие отвечал посол, что он с удовольствием будет ожидать возвращения Его Величества в той самой палатке, где находятся подарки. Сие было весьма приятно Шаху, который, прощаясь с посланником, уверял его, что отсутствие его продолжится не более получаса, который он намерен провести в молитве. [308]

За сим посол, сопровождаемый Великим Визирем, отправился в палатку, в коей находились дары. Он вручил сему последнему Грамоты Их Величеств, Государынь Императриц, к супруге Шаха, для доставления оных приличнейшим образом. По прошествии часа, Алла-Яр-Хан принес известие, что Шах появится в непродолжительном времени. Тогда посол занял назначенное для него место, в обществе Великого Визиря и четырех других вельмож. Чиновники посольства находились в некотором отдалении. В сие время поднялся столь сильный вихрь, что более 100 Фаррашей (служителей, кои исключительно занимаются раскидыванием шатров) принуждены были держать все веревки, к которым прикреплялась палатка, дабы предупредить ее падение. К счастию, вихрь сей, был весьма непродолжителен. Когда оный совершенно утих, то Шах прислал первого евнуха своего Ага-Манучу, для осведомления, не причинил ли сей порыв ветра какого-либо вреда. Чрез несколько минут Его Величество, предшествуемый значительным отрядом гвардии, сошел с дворцовой лестницы и прямо отправился в палатку, назначенную для аудиенции. Едва успел он взойти в оную, как поднялся вторичный вихрь, еще ужаснейший первого, и произвел такую пыль, что никто не мог различить Шаха, остановившегося посреди палатки. Когда сей вихрь совершенно утих, то Шах сделал послу знак рукою, дабы последовать за ним в палатку, где находились дары. При сем случае [309] находились в сопровождении Его Величества старший сын его, Махмед-Али-Мирза и некоторые из его братьев, также главный евнух Мануча. Шах имел на себе все те драгоценности, коими украшался поутру; но вместо короны, имел на голове шапку из черного бараньего меха, с двумя алмазными перьями. Он сперва остановился при входе палатки, и обозрев множество предметов, коими оная была наполнена, изъявил послу живейшее свое удовольствие. Главный евнух его, который знает несколько Русский язык, был при сем случае переводчиком. Шах осматривал со вниманием разные фарфоровые и хрустальные изделия, меха, парчи и бархаты, и как казалось, с искренним удовольствием, узнал от посла, что все сии предметы суть произведения Российской Империи. Особенное любопытство его привлекла пирамида, весьма искусно сделанная из дерева разных цветов, украшенная слоновою костью и позолотою, и назначенная для его супруги. При оной находились ящики, наполненные разными предметами касательно женских занятий и выдвигаемые посредством пружин, что в особенности понравилось Его: Величеству. Часы с музыкою, сделанные в виде небольшого слона, до того увеселяли Шаха, что он до трех раз приказывал возобновлять игру оных. Но удовольствие Его Величества превращалось в восторг всякой раз, когда подходил он к большому туалетному зеркалу, украшенному великолепною рамою и двумя большими канделябрами. Шах долго стоял пред сим зеркалом и осматривал себя во [310] оном со всех сторон. При каждом предмете, который в особенности привлекал его внимание, обращался он к послу, и изъявлял ему свое удивление и удовольствие. Он уверял, что никогда не видал в Персии столь богатого собрания прекрасных и редких вещей. Его Превосходительство уверял с своей стороны, что Государю Императору будет весьма приятно узнать о том удовольствии, с коим Шах принял сии дары, присланные им в знак своей дружбы. Наконец Шах не мало удивлялся тому, что все сии предметы счастливо и безвредно привезены из столь дальних мест и по столь трудным дорогам. Он заключил желанием, чтобы дальнейший перевоз сих даров из Султании в Тагеран поручен был тому же Губернскому Секретарю Лечинскому, который так хорошо умел сохранить оные во время столь дальнего путешествия. Посол за приятный долг себе поставил удовлетворить желание Его Величества. Шах провел более часа в обозрении подарков, а потом отправился в палатку, назначенную для аудиенции, и стал на каменном возвышении. Здесь были ему представлены чиновники посольства, находившиеся дотоле в некотором отдалении. За сим Шах встал и отправился во дворец, чем и кончилась 2-я аудиенция. [311]

Обеспечение левого фланга Кавказской линии от набегов Горских народов, перенесение части оной с Терека на Сунжу и далее, усмирение Дагестана, Имеретии, Мингрелии и Гурии, оставаясь памятниками управления Вашего в краях Вам вверенных, вместе с тем приобрели Вам право на собственную признательность Нашу, в ознаменование коей Всемилостивейше жалуем Вас кавалером ордена Св. Равноапостольного Князя Владимира первой степени.

Препровождая при сем знаки сего ордена, пребываем Вам Императорскою Нашею милостию благосклонным.

На подлинной подписано собственною Его Императорского Величества рукой.

В г. Лайбахе	Александр
1 Генваря 1821

Отличное служение Ваше, благоразумные распоряжения во время прекращения бунта в Имеретии и Гурии и труды, носимые Вами, по званию Начальника Штаба Отдельного Кавказского корпуса, обратили на Вас особенное внимание, в ознаменование коего [312] Всемилостивейше жалуем Вас, препровождая при сем алмазные знаки ордена Св. Анны 1-й степени.

На подлинной подписано собственной Его Императорского Величества рукою

В г. Лайбахе	Александр
23 Генваря 1821

Нашему Генерал-Маиору, Начальнику Штаба Отдельного Кавказского корпуса Вельяминову 3-му.

По засвидетельствованию начальства об отличном усердии Вашем к службе, и благоразумных распоряжениях, оказанных Вами в прошедшем 1825 году при поражении Абазехов и укрощении мятежа в Кабарде, Всемилостивейше жалуем Вас кавалером ордена Святого Равноапостольного Князя Владимира второй степени большого креста, коего знаки при сем препровождая, пребываем к Вам Императорскою Нашею милостию благосклонным.

На подлинной подписано собственной Его Императорского Величества рукою

В С. П-бурге	Николай
8 Февраля 1826

Владетельному Князю, Нашему Генерал-Маиору Мамию Гуриелу

Непоколебимая верность, сохраненная Вами Престолу Нашему, при возмущении Мингрелии и Гурии, ныне счастливо прекращенном, содействие, оказанное Вами при сем случае победоносным войскам Нашим, обращают на Вас Монаршее Наше внимание, в ознаменование коего жалуем Вас кавалером ордена Святого Равноапостольного Князя Владимира второй степени.

Препровождая при сем знаки сего ордена, пребываем к Вам Императорскою Нашею милостию благосклонным.

На подлинной подписано собственной Его Императорского Величества рукою

В г. Лайбахе	Александр
23 Генваря 1821

Отличные труды Ваши, ревностное исполнение возложенных на Вас обязанностей, и благоразумное распоряжение оказанное при прекращении мятежа в Имеретии, обращают на себя Наше внимание. Во изъявление коего Мы Всемилостивейше пожаловали Вас кавалером ордена Святого Равноапостольного Князя Владимира большого креста второй степени, знаки [314] коего при сем препровождая, повелеваем Вам возложить на себя и носить по установлению, пребывая к Вам благосклонным

На подлинной подписано собственной Его Императорского Величества рукою

С. Петербург	Александр
22 Октября 1819

Текст воспроизведен по изданию: Подвиги русских воинов в странах Кавказских. Том 2, Часть 3. СПб. 1837